Трудная смена

               
  Роль железнодорожного транспорта в Великой Отечественной войне  и, в частности,  в разгроме полчищ Вермахта под Москвой трудно переоценить. В стране огромных территорий  и бездорожья основная нагрузка по беспрецедентной переброске  колоссального объёма грузов в сжатые сроки легла именно на железные дороги. Эвакуировались целые заводы до последнего винтика, сотни тысяч мирных жителей (только за ночь 16 октября  1941 года было эвакуировано около 150 тысяч москвичей, а всего за период боёв под Москвой до 1.5 мл человек).
К Москве прибывали сибирские дивизии с боевой техникой, боеприпасами, уже в зимней экипировке. Они и спасли тяжёлое положение осаждённого города. Шли и шли на восток составы с людьми, оборудованием, различными материальными ценностями, их обгоняли военно-санитарные поезда с ранеными. Навстречу им – на фронт – следовали воинские эшелоны. Образовались два мощнейших потока поездов. Порой казалось, что на колёсах, в движении вся страна. История не знала такого массового перебазирования на огромные расстояния тысяч и тысяч предприятий, миллионов людей. Железнодорожники фактически приравнивались к армии, имели «бронь» и рисковали жизнями, случалось как на передовой.
В семейном архиве Савватеевых хранится Орден Трудового Красного Знамени, за №245285 главному кондуктору кондукторского резерва  ст. Александрова Савватееву Александру Дмитриевичу.
Что здесь особенного, труд железнодорожников был самоотверженным, но … в данном случае его  орден  можно приравнять и к боевой награде, когда наряду с трудовой доблестью в одном ряду и подвиг.   Что же такое героическое мог совершить сопровождающий эшелона  в тыл?
В серое, промозглое октябрьское утро заступил на смену гл. кондуктор Савватеев. А.Д, 27 лет отроду, весёлый гармонист, ещё совсем молодой человек, но уже  имеющий семью, жену, да крошку дочку, которой еще не было и года. Он сопровождал эшелон с эвакуированными  мирными жителями из осаждённой Москвы. Тридцать разношёрстных вагонов, в основном теплушек, оборудованных на скорую руку под перевозку людей, с прорубленными окнами, нарами, да печкой «буржуйкой», которую топили всем, что могло гореть. Рабочее место кондуктора такого состава тормозная площадка  хвостового вагона. В любую погоду: в жару, мороз, обдуваемый всеми ветрами, засыпанный снегом, заливаемый косым дождём нёс свою службу железнодорожник. Чутко прислушивался  к мерному стуку колёс, сигналам машиниста, посторонним звукам и даже запахам. Сигнальные флажки, фонарь, рукоятка ручного тормоза – вот, пожалуй, и весь набор средств связи с машинистом. А в дороге случалось всякое, да ещё во время войны, но самым тягостным были мысли, тревожные под перестук колёс. Фашист прёт и прёт, и, кажется, нет силы остановить эту чудовищную машину войны, что будет с нами, с семьёй, если Москва не удержится! Немецкая авиация уже доставала и Ярославль, и Горький, случалось, и бомбили мимоходом и железнодорожные узлы, где скапливались составы. Тогда перекрывалась артерия, питающая и фронт, и тыл – куда-то не успевали доставить боеприпасы и войска с техникой, где-то задерживался пуск оборонного предприятия, гибли люди…
На станцию Петровское северной дороги (150км от Москвы) прибыли, когда уже совсем рассвело, Александр соскочил с тормозной площадки и поспешил к вокзалу, необходимо оформить документы на дальнейшее продвижение эшелона. На соседнем пути  мирно посапывал паровоз встречного воинского эшелона.  За закрывшейся дверью осталась картина мирно дремавшей станции – говорок пассажиров, с выделяющимися детскими голосами, постукивание молоточков осмотрщиков вагонов, да дымок  из теплушек. Полная идиллия, да и только…
Александр блаженно, пусть ненадолго, удобно устроился  на скамье у дежурного, от тепла тянуло в сон, обветренное лицо горело, а тело блаженствовало. Дежурный внимательно просмотрел листки, расписался, пометил что-то в своём журнале и уже взялся за печать, как  там, по ту сторону двери вдруг раздался одновременно с криками людей нарастающий вой, слившийся со свистом  сброшенной бомбы, грохнуло, так, что вылетели все стёкла вокзала. Александр выскочил на крыльцо, не сделал и шага, прямо перед ним грохнулось бревно, откинутое неизвестно откуда  взрывом, да так, что прошиб холодный пот. Перед глазами стоп-кадром  картинка - высоко разлетающиеся листки, очевидно архива, крики  суматошно мечущихся  людей и отблески  горящих вагонов его эшелона, горел 4 и 5 вагон, осенний ветерок сносил пламя на вагоны  воинского.
Налёт кончился так же неожиданно, как и начался, скорее всего,  фашисты  имели ограниченный боезапас и польстились на лёгкую добычу между делом. А паника, неразбериха, растерянность грозила довершить дело асов Вермахта, ведь в воинском эшелоне далеко не картошка.   Да почему же нет команды? Разрывы кончились, а люди мечутся, как будто, не зная, что делать.
Осенило, быть может профессионально,  – растащить горящие вагоны от основного состава.  Подскочил к машинисту, который растерянно смотрел то на горящие вагоны,  то на выходной семафор.
- Петрович, оттащи горящие вагоны, я сам расцеплю состав – крикнул Александр своему машинисту. Тот как будто остолбенел, только моргал непонимающими глазами.
- Что же ты, торчишь, …. мать твою! Оглох, гони до выходного,- вскипел Александр выходящему из оцепенения машинисту. Тот, наконец, кивнул; - Давай!
Как будто только и ждал этой команды.
Теперь Александр чётко осознал, что делать, его лихорадочная энергия начала  подчинять людей. Никогда так быстро он не расцеплял состав, обжигая руки, кашляя от удушливого дыма. Сделал знак машинисту, и 5 вагонов отделились от эшелона и удалились метров на 200, было видно, как Петрович с помощником разматывает шланг, прикрепляя  его к паровозному насосу. Сложнее с воинским эшелоном, у него загорались   2 вагона с хвоста.
Схватил за руку бестолково снующего мужчину:
 - Ломы, давай ломы, вон в штабеле, народ гони сюда.
Расцепил и эти вагоны, уже с десяток людей навалились, чтобы откатить опасный очаг подальше от основного состава. Вот даже и женщины принялись сбивать пламя с деревянных стен вагонов, нашлись и лопаты, кому не хватило, бросали мокрый балласт руками. И все его слушались, как самого главного на этой станции. И это его уже не удивляло. И огонь был побеждён. Как оказалось, воинский эшелон был под завязку загружен   артиллерийскими  снарядами, по счастливой случайности  при бомбёжке не детонировал  ни один снаряд.
Нервная и физическая перегрузка и возбуждение сменились усталостью, хотелось, куда-нибудь плюхнутся, а в голове только погодя периодически  всплывало, - а ведь могло грохнуть так, что ни станции, ни этих людей, ни меня как будто и не было на белом свете. И что самое удивительное, страха не было, ноги  от перегрузки дрожали, он никак не мог согреться, был мокрый, хоть выжимай. И ещё было ощущение нереальности, а себя он видел как бы со стороны. Появились военные, адъютант генерала записывал его данные на награждение, потом его дружно качали какие-то люди, должно быть пассажиры с его эшелона и его, может, самая трудная в жизни смена продолжилась и казалась бесконечной…
Много лет после войны он вспоминал тот день и цену этого ордена  как-то неохотно. Только после праздничной стопки другой, глаза его влажнели, а пальцы мелко, едва заметно дрожали.  Он  так до конца жизни  не мог стереть в памяти этот день, мельчайшие подробности  пережитого спрессованного в несколько десятков минут, секунд…состояния края – «или, или». А прожил он долгую полнокровную жизнь, поднял пятерых детей, застал семь внуков и двух правнуков…
Уходят последние свидетели и участники той, Великой Отечественной, уже по историческим меркам войны прошлого века, и долг наш по крупицам собирать, сохранять  факты, рассказы, воспоминания, мельчайшие фрагменты великой исторической мозаики нашей с вами Родины.