Уважаемый Лазарь Моисеевич

   В окошках казармы засинело, солнце ещё не встало, но  утро обещало быть ясным. Ходики показывали четыре, ровно  в пять сквозняком  отстучит на стыках поезд Москва-Саратов и растает, как утренний сон.  Пора вставать, до вахты надо успеть  приготовить немудрёный завтрак на всю ораву – трёх дочек: Любу, Настю и Шуру. Да еще надо натаскать воды, накормить скотину, собрать детей в школу, что в 4 километрах. Не забыть, что обещали сегодня привезти дрова на зиму в виде списанных шпал. Целая наука  распилить и наколоть. Ну, да ладно, это после как-нибудь, дочки помогут авось. Хорошо  переезд рядом, можно днём заскочить на пару минут, посмотреть, как хозяйничают дочки. Обед сами готовят, огород обязательно прополют – у каждой своя грядка, стараются друг перед другом. С тех пор, как умер Николай, всё приходится делать самой, да вот ребятки помогают, как могут.
- Коля, Колюшка, родила я тебе трёх деток, а ты ушёл от меня на времена вечные, - горестно думала Прасковья.
А ведь как всё начиналось!  Уже  мечтали о своём домике с красной железной крышей, как у всех на Рязанщине, обязательно с палисадом, приданном  для невест будущих. Она вспоминала  тот жаркий роковой летний день. Всегда аккуратный и пунктуальный Николай, дорожный мастер путевой  части  железной дороги, обедать приходил минута в минуту. А тут нет и нет, нехорошее предчувствие наполнило её сердце. Скрипнула калитка, да вот он, но что-то не  так: всегда лёгкий на подъём, а сейчас еле плетётся и лицо белое, как мел.
- Паша, что-то мне нехорошо, - глухо выговорил он, задыхаясь, и плюхнулся на лавку.
- Под лопаткой, как кол, разотри скорее,-  прошептал  Николай. Это были его последние слова.
Она перетащила его на лежак и принялась изо всех сил тереть спину, трясти мужа, но он захрипел и перестал дышать. Она кинулась к переезду, где был телефон, но тщетно…
- Разрыв сердца, - констатировал фельдшер.
Как потом рассказали  ремонтные рабочие, они с утра передвигали гружёный вагон, который  мешал проведению путевых работ вручную… ломами, было очень жарко и тяжело, перенапрягся, а сердце и раньше пошаливало.
Вот так, в одночасье, и овдовела Прасковья Фёдоровна. В 33 года, с тремя малыми ребятишками на руках да с жалованием переездного сторожа 12 руб. в месяц, которого не хватало для выживания. Пережить горе  помогла вера в Господа, да дочки.
 - Руки, ноги на месте, огород плодоносит, ребята работящие, Бог со мной, выстою, - твердила Прасковья, когда было совсем невмоготу. Только бы «кровиночек» на ноги поставить, а «железка» кормилица  всем работу даст.
  Вспоминалась Белоруссия, её родина. Когда началась первая Мировая, русское население на западной границе с Польшей эвакуировалось вглубь России, так попала она в Рязанскую губернию, где и определили её на железную  дорогу барьерным сторожем. После революции её малая родина перешла к Польше, родственники успели вернуться назад, а она вышла замуж и обросла детьми, так и осталась,  можно сказать, одна на чужой стороне. Сумели увидеть друг друга только в годы Хрущёвской оттепели, через 40 лет разлуки и полной изоляции.
В больших трудах и заботах потихоньку оклемалась Прасковья, и зажили они достойно. Соседи удивлялись -откуда берётся столько сил у «полячки» Паши?
Даже в голодные тридцатые вся ребятня накормлена, обута, одета, грядки в огороде хоть на выставку, куры, гуси, коза и те опрятные и сытые. Подрастали дочки, Настя – красавица, Люба – мастерица. Шура – помощница во всех начинаниях по хозяйству, освоила вязание, какое-никакое, а подспорье.
Но судьба уже готовила новое испытание… Безотказная Прасковья в февральскую метель 1937 года, отстояв 12 часов на своём переезде, валилась с ног. Помимо пропуска  транспорта через переезд, приходилось постоянно мести своё рабочее место, встречать поезда по всей форме с флажком и рожком. Её сменщица свалилась с высокой температурой, и начальство, зная безотказность Прасковьи, уговорило её отстоять ещё одну смену.
 - Продержись до утра, а там  пришлём кого-нибудь, - твёрдо пообещал артельный староста и пропал за пеленой снега.
Отстояла Прасковья ночь, а метель не унималась. К утру движение через переезд увеличилось, шли подводы и грузовики на воскресный базар-ярмарку. Помимо физической усталости прибавилась  сонливость, используя малейшую возможность, она пыталась хоть немного вздремнуть. Тут ещё снег повалил хлопьями - не до отдыха.
- Как там  ребятки без меня, сбегать проведать вторые сутки нет возможности, - тревожилась Прасковья.
Шура ещё с утра слетала в палатку ОРС (отдела рабочего снабжения), купила хлеба, соли, сахара и баранок и хватило даже на конфетки-подушечки, потом отгребла снег от калитки, напоила, накормила скотину и села учить уроки. Не остались без дел и Люба с Настей, подмели полы, приготовили щи, кашу. Мамы не было вторые сутки, ложились спать, а на душе нарастала тревога, ведь за окошком мело и мело – сплошная пелена. На переезд мать детям строго наказала, чтобы не подходили близко, прошла вторая ночь….. Утром заскрипела калитка – мама?!  Ребята придирчиво осмотрели казарму, всё в порядке, в чистоте…. Кто-то громко застукал в обитую мешковиной дверь. Это не мама…
  – Ребята, вставайте, мамка под поезд попала! Не плачьте, жива! Ногу покалечило, её сейчас в районную больницу  повезём (а это 18 км в село Миллионная) Кто из вас старшая будет? Собирайся, возьми что-нибудь поесть и деньжат немного, подвода на улице, - скороговоркой выпалил знакомый ремонтный рабочий.
Так превратилась Прасковья Фёдоровна в инвалида, комиссовали её,  ногу так и не смогли выправить: сломанная в двух местах  подножками дрезины осталась она на всю оставшуюся жизнь вывернутой  наружу на 90 градусов. Начальство, конечно же, повернуло дело так, что виноватой оказалась сама, дали ей мизерную пенсию и оставили с тремя детьми в казарме, и на том спасибо.
Наступили времена на грани выживания: денег только на хлеб и соль, да за электричество заплатить, из обновок латанная перелатанная одёжка, ребятишкам не в чем в школу ходить. Самой старшей ещё 17 лет от роду, на работу не устроить. Что делать?
И вот садится Шура (у неё самый красивый почерк) писать. Кому? Не кому-нибудь, а самому Наркому путей сообщений  Кагановичу ЛМ.
 -Уважаемый Лазарь Моисеевич, мы, семья железнодорожников умираем голодной смертью, мой муж дорожный мастер Спиридонов Н А умер на работе от сердечного приступа ещё в 1923 году, я переездный сторож Рязанско-Уральской жел. дороги, 594 км. ст. Павелец в феврале 1937 года попала под дрезину  и стала инвалидом.  У меня трое детей, девочек, старшей ещё нет 18 лет, помогите материально продержаться до устройства её на работу……надеяться больше не на кого, - каллиграфическим почерком на листке с косыми линейками  вывела Шура.
- Будь, что будет, - решила Прасковья, поддавшись на предложение бойкой Шуры.
Прошло около трёх недель, и на их адрес пришёл перевод на 100 рублей, который был спасением. Деньги кончались, а старшую Настю трудоустроить ещё не удалось, не хватало 3-х месяцев возраста, и её не брали, как малолетку.Опять Шура выводит старательно на листке:
- Уважаемый Лазарь Моисеевич, Ваша помощь, за которую мы Вас благодарим, кончилась, нам бы продержаться ещё несколько месяцев до трудоустройства Настеньки, помогите…
По истечении трёх недель пришёл второй перевод, на 100 рублей, а через 3 месяца Настя уже работала учётчиком вагонов ВРП (вагоноремонтный путь) и семья  воспрянула духом. Шуру удалось устроить в интернат с полным обеспечением, налаживалась жизнь, но не - надолго. Железнодорожное начальство решило выселить семью, так как потребовалась казарма, сугубо ведомственное помещение. Оповещения не действовали.
Прасковья стояла на своём: - Куда мне идти? Нет родных, даже самых дальних, ведь я одна.
Однажды пришла целая группа взрослых мужиков с милиционером, но получила достойный отпор, а представитель власти получил половой тряпкой по физиономии за рукоприкладство. Держали натурально круговую оборону: чтобы не выбросили вещи, дома всегда кто-то был и запирался изнутри, завели собаку, которая предупреждала о появлении постороннего. Долго так продолжаться не могло, шли угрозы и повестки.
- Уважаемый Лазарь Моисеевич! Ваша помощь спасла нашу семью от голодной смерти, сейчас старшая дочь уже работает на железной дороге, скоро определится и средняя, но нас выселяют их казармы, и деваться нам совершенно некуда, так как родственников в округе нет, помогите вдове железнодорожника и детям…..- отчаянно выводила Шура.
Почему- то верилось, что помогут и в этот раз. Шли дни, проплывали недели и вот через месяц приглашают  Прасковью в контору ПЧ.
 - Захожу в комнату, а там всё начальство, уставились на меня, как на диво, - рассказывала позднее  Прасковья.
Пришёл пакет с сургучом и припиской - «Вскрыть в присутствии истца, Спиридоновой П. Ф.». Открыли пакет, а там - на фирменной бумаге  лаконичный текст:
 1. семье железнодорожницы Спиридоновой П Ф предоставить благоустроенное жильё из фонда отделения;
 2. Выдать пособие 100 рублей, принять меры по трудоустройству детей;
 3. Исполнение доложить.
                Подпись:  Нарком Каганович Л М..
Шуток Нарком не терпел и приказание, конечно, было выполнено…
 - Если бы вы видели, как вытянулись физиономии начальников, - часто со смехом вспоминала  Прасковья.
Прошёл ещё год, устроилась по призыву Комсомола на паровоз Люба, а Шура при получении паспорта умудрилась прибавить себе 2 года к возрасту, и тоже на «железку». Потом была  Великая Отечественная, и немцы достали-таки Прасковью, три недели они стояли в Павелеце, куда она перебралась к этому времени. Потом все дочери выходили замуж, но осталась Прасковья с младшей, любимой Шурой, и брак оказался самым удачным.

Прошло  много лет, в 80-ые в печати промелькнуло, что Каганович Л М  ещё жив, и Шура, Александра Николаевна  Подымова, моя матушка, сетовала:  - Было бы здоровье, поехала  в Москву, увидится с ним, с нашим спасителем, если  вспомнит, конечно…….».