Девчонки

Мы живем в полигамном мире, и потому нам всем интересен противоположный пол.
Не будем касаться меньшинств.
Мальчиков интересуют девочки, а девочек мальчики. Но не все. Иногда нам встречаются девочки, которые вызывают особый интерес. Такие остаются в памяти и что-то неосознанно меняют в нашей судьбе.
Запомнил стихотворение Игоря Кобзева, которое прочитал в лагере.

Со Светкой, смешливой девочкой.
Мы шли на каток пешком.
И я саданул по дереву
Крученым тугим снежком!..

Ах, что тут стало со Светкою!
Вдруг стала злая-презлая.
– Зачем, – говорит, – сбил с ветки ты
Пушистого горностая?!

Конечно, мы с ней поссорились.
Зато я узнал навек,
Какими зимой узорами
лежит на деревьях снег…

Когда же я старше сделался,
Другие пришли мечты.
И, помню, другая девушка
Учила «не мять цветы»…

Потом я дружил со многими,
И все они до одной
Охотно меня знакомили
С неброскою красотой.

Я помню закаты вешние,
Рассветы, снега, сады…
Спасибо знакомым девушкам
За звезды и за цветы.

Таня

Жизнь в лагере - это существование в параллельном мире.
У нас в отрочестве было две жизни. Одна протекала в Москве с родителями и школой, а другая, гораздо более насыщенная живыми событиями и впечатлениями, проходила в лагере. У большинства из нас последняя почти не соприкасалась с первой.
Как правило, друзья из лагеря учились в других школах, жили в других районах, и в Москве мы не встречались. Зато сколько было радости узнавания, когда мы собирались на площади у Гипромеза перед первой сменой!
Каждый из нас за год подрастал, менялся. Девочки хорошели и все более по-взрослому одевались, мальчики вырастали и крепли. Привязанности и неприятности прошлогодних смен забывались. Все были готовы к новым радостным впечатлениям.
Уже после десяти лет я стал смотреть на девочек как-то иначе, не так, как раньше. Днем мы все, как прежде, играли. Когда же наступал вечер и в лагере устраивали  танцы на площадке перед столовой, я с другими мальчишками стоял в сторонке и смотрел, как танцуют старшие мальчики и девочки, потому что сам танцевать не умел.
Я не раз пожалел, что когда в четвертом классе набирали кружок танцев, идти туда я отчаянно не хотел.
А сейчас… Как бы хорошо было обнять девочку за талию (хотя какая могла быть талия в том возрасте), взять ее руку и медленно вместе ходить или кружиться под музыку, как это делал Сережка Костюков, который, по-моему, единственный из мальчишек нашего 4-го отряда умел танцевать. Мне же оставалось только смотреть и завидовать.
Как-то раз ко мне на танцах подошла  Таня Вихрова, бойкая девочка с веселыми светлыми хвостиками.
- Ты почему стоишь? Танцевать не умеешь? – спросила она.
Пришлось сознаться.
- Я тебя научу, - взяла Таня инициативу в свои руки. - Клади руку мне на пояс.
Увидев, что я не решаюсь, она сама взяла мою руку и прижала ее к тому месту на талии, где она должна была быть. Я почувствовал под ладонью пояс ситцевой на резинках юбки. Еще не раз потом я вспоминал сладостные ощущения от этого пояса под моей рукой. Таня взяла другую руку, отодвинула ее в сторону и сказала, что это основная поза.
- Ноги должны быть вместе, а носки слегка разведены. После этого мы делаем два шага в сторону, желательно в одну, - учила она меня, - и два шага вперед. При этом считаем. Раз-два, три-четыре. Потом в другую сторону - раз-два, и назад - три-четыре. Так и будем ходить по квадрату, пока ты не научишься. Ты должен слушать музыку и  попадать в ритм.
А ритмы на танцах были ох, какими не простыми! В 1960 году была мода на латиноамериканскую музыку, и на нашей танцплощадке самой популярной была песенка "Карамба, сеньоре", что в переводе с испанского означает "Черт, побери, сеньор", или, по современному, "блин, мужик".
Так вот она была с ударной третьей долей. И попробуй прошагать под нее на четыре доли…
Но это было не так важно. Важно было то, что я танцевал с девочкой!
Потом Таня еще несколько раз выводила меня танцевать, пока я не освоился.
Так как я занимался спортивной гимнастикой и музыкой, с чувством ритма у меня затруднений  не было и я довольно быстро освоил эти нехитрые движения.
Поначалу две другие девочки так же, как Таня, выводили меня на танцпол, а потом я и сам стал приглашать девочек.
Уже позже я самостоятельно освоил "чарльстон", твист, шейк. В зимнем лагере в 1965 году одна девочка обучила нас появившемуся тогда в США танцу "мэдисон", но танцевали мы его недолго.
С Таней мы еще долго оставались хорошими друзьями.
Для меня она всегда оставалась учителем, хотя и была очень симпатичной девочкой. А в учителей я не влюблялся.

Люда
 
Классические танцы меня не привлекали. Падеспань, падекатр, полька, мазурка - это все для балов, в которых я не предполагал своего участия.
В танцах для меня главное - обнять девушку.
Сначала осторожно, по-пионерски, смотреть ей в глаза и тренироваться в красноречии.
Потом - чуть ближе, иногда даже сталкиваясь коленями, что вызывало веселый смех. Затем приходило понимание, что можно встать еще чуточку ближе, и не друг перед другом, а слегка сместившись влево, чтобы ноги не сталкивались и носы не упирались. Тогда уже постоянно смотреть прямо глаза не удавалось, но зато можно было говорить тише, потому что ушко было ближе. И сделав вид, что хочешь что-то прошептать, можно было даже слегка коснуться губами мочки нежного девичьего уха. Девочка заливалась смехом от щекотки, но было видно, что ей это приятно. И совершенно неважно, что ты ей говоришь - увлекал сам процесс.
Стремление мальчиков сблизиться в танце имеет вполне конкретно осязаемую цель.
Как-то я танцевал с девочкой Людой, очаровательной блондинкой с длинными прямыми волосами, подобранными синей лентой.
- Ты знаешь Сережа, на улице зябко, а я в одной рубашке. Но мне, когда я танцую с тобой, совершенно не холодно! – неожиданно сказала она.
Уж я-то знал, почему ей, так же, как и мне, "совершенно не холодно", - между нами совершенно не было свободного пространства. Даже ноги в танце переставлять было затруднительно, потому что они перепутались с ногами партнера. За нами даже наблюдал старший пионервожатый Валера Фастовский.
Потом я убедился, что за нами с Людой был установлен особый надзор. Но мы и не скрывали своей привязанности друг к другу.
На всех вечерах и танцах мы были вместе.
На "Вечере внезапных встреч", на котором при входе каждому участнику давали билетик с именем литературного героя, нам достались имена Алеко и Татьяна. Нас это не устроило и я не стал искать себе Земфиру, а она Евгения, как того требовали правила игры. Мы просто переписали билетики и она стала Людмилой, а я Русланом. "Земфира" на меня справедливо обиделась, ведь она осталась без пары. Но что было делать? Мне нравилась Люда и я не собирался провести целый вечер с кем-либо другим.
Любые отношения требуют развития, тем более, когда ты так юн, а еще и смена кончается.   
Однажды мы договорились пойти погулять по лагерю после отбоя, когда все уснут,  а чтобы избежать подозрений, попросили своих друзей, Женьку и Лиду, пойти с нами.
Мы с Женькой дождались отбоя, еще полежали с полчаса, затем потихоньку оделись, постучали девчонкам в окошко и затаились в кустах.
Когда они вышли, мы прошли метров сто от корпуса, а потом разбились по парочкам. Нам с Людкой было страшно и весело.
Это было наше первое настоящее свидание - ночью, одни, без посторонних глаз. Делай, что хочешь!
Но от необычности ситуации ничего особого сначала и не хотелось. Целовались тайком мы и раньше. А сейчас хотелось просто гулять по ночному лагерю, взявшись за руки.
Лунная ночь. Низкий туман окутал траву на спортплощадке и поляны между деревьями. В ночной тишине любой треск или шум от упавшей ветки пугает и завораживает. Все вокруг таинственно и волшебно. В неярком свете луны знакомые ели кажутся великанами, на сказочных полянах детского городка чудятся игрушечные волшебные замки с теремами. Уже сама прогулка волнует и возбуждает.
Как, оказалось, волновала эта ночь не только нас. Через какое-то время  мы услышали шаги и тихие голоса. Из-за кустов появились фигуры вожатого, старшего пионервожатого и воспитателя. С ними уже были Женька и Лида, которых тоже привлекли искать нас.
Без лишних разговоров нам было указано идти спать, а после завтрака придти в кабинет директора. 
Оказывается, они специально дежурили по очереди и проверяли палаты через час после отбоя.
Так закончилось наше первое любовное свидание.
Потом со мной и Людой по очереди были проведены разъяснительные беседы. Наших друзей к беседам не привлекали, так как сразу поняли, что они "для туману".
Был конец августа, смена закончилась и лето тоже.
В Москве наш восхитительный летний роман с Людой продолжения не имел.      

Еще Таня

Лагерь для многих из нас был территорией воспитания чувств. Первые симпатии возникали у меня именно там, а не в школе.
Белокурую кудрявую девочку, с которой меня в первом классе посадили за одну парту, звали Ирина. Смешливая, с ямочками, она мне нравилась больше других.
Как она смотрелась с белым карманчиком с красным крестом! Ирочка была санитаром в нашей октябрятской звездочке.
Потом это имя не раз возникало в череде моих симпатий. Может быть, в этом есть какая-то закономерность? (Через много лет мой приятель Мишка Москалев, когда у нас в командировке зашел об этом разговор, подтвердил, что и его по жизни ведет одно имя - Надежда.)
В третьем классе мне тоже нравилась девочка Ира, Ирочка Котлова. Правда, когда к нам в четвертом классе пришли двойняшки Оксана и Вера Раушенбах, я изменил имени Ирина, потому что мне понравилась Оксана. Но в пятом классе мы с ней оказались в разных классах и я быстро разуверился в школьных симпатиях, так что до 9-го класса мне уже не нравился никто.
Однако в лагере все было по-другому. Там было много симпатичных девочек.
Лето, свобода от занятий, живая активная природа, в которой протекала наша жизнь, разжигали мальчишеские чувства.
Девочки в лагере ходили не в скучных коричневых платьях с черными фартуками, а в веселых маечках и блузках с легкими цветными юбочками. Они были не кислыми зубрилками, а задорными задиристыми насмешницами.
Каждую смену у меня был новый предмет мальчишеского обожания.
Что делать! Мне не свойственно было постоянство.
Благо, они о моем обожании могли только догадываться, я никак его не проявлял, - но только до ранее упомянутой Люды.
Я любил наблюдать за приглянувшимися мне девочками, вспоминать перед сном их лица, но и подумать не мог о том, чтобы как-то проявить свою симпатию.
Другие мальчишки проявляли ее не задумываясь и  подчас весьма своеобразно - дергали девчонок за косички, кидались в них чем-нибудь не тяжелым, чтобы обратить на себя внимание. А я же, наоборот, старался держаться подальше от предмета моего интереса.
В третьем отряде мне нравилась очень милая и скромная девочка Таня Киселева.
У нее была застенчивая очаровательная улыбка.
По обыкновению, я держался подальше от нее, чтобы случайно не выдать своего интереса.
Но случилось так, что она же понравилась моему другу Сашке Парамонову.
Он был активнее меня и не стеснялся подойти, поговорить с ней.
Он приглашал ее танцевать!
Иногда он меня как друга просил ей что-нибудь передать или даже потанцевать, пока его не будет на танцполе, чтобы кто-то другой ее не увел.
Будучи по сути местоблюстителем, я исправно исполнял все его поручения, радуясь возможности говорить с предметом моего обожания, не выдавая собственного интереса.
Однако своей симпатии к ней я не раскрывал и говорил исключительно о Сашке.
Сашка продолжал с ней встречаться и в Москве, но жаловался, что она не охотно соглашается на встречи.
Однажды он попросил меня позвонить ей и узнать, почему она не хочет с ним встречаться.
Я позвонил, стал ее убеждать, какой Сашка хороший и как она не права, что не отвечает ему взаимностью.
- Он мне не нравится, - вдруг сказала она тихо.
- Так кто же тебе нравится? - с удивлением спросил я.
- Ты, - так же тихо ответила она.
 
Я не знал, что и сказать.
Вот это да… Я хлопочу за друга, не смея и подумать, что могу сам вызвать какой-нибудь интерес, а оказывается...
Нет, предать Сашку я не мог. К тому же я так привык хлопотать перед ней за него, что не представлял, как смогу переключиться на себя.
Я честно рассказал об этом разговоре Сашке.
Он все понял, и больше ей не звонил. Я тоже.
Зато я понял, что больше никогда не буду посредником в делах такого рода.
Жалко было только Танюшку - из-за двух дураков пострадала милая девушка.    

Еще Люда

По мере взросления дети быстро меняются.
Меняется внешность, фигура, характер.
Из милого уморительного пупса вырастает подростковое чудовище, преображаясь потом в стройного и умного юношу.
Так же и у девочек, только переживаний у них, наверно, больше.
Была у нас в отряде очаровательная симпатичная девочка - Люда Белоусова.
Пожалуй, она была самой красивой в лагере. Белокурая, с плавно вьющимися волосами и огромными синими глазами.
Вылитая Мальвина!
Многие мальчики за ней бегали, и она знала о своей привлекательности.
Когда для родительского дня наш отряд готовил спектакль "Кошкин дом", не надо было долго подбирать исполнительницу на роль Кошки. Конечно, эту роль отдали ей. Мне, кстати, досталась роль Козла. До сих пор все помню.
- Слушай дурень, перестань есть хозяйскую герань, - произносит Коза.
- Ты попробуй, очень вкусно, словно лист жуешь капустный! – с удовольствием отвечаю ей я.

Мне тоже нравилась девочка Люда, но я понимал, что «не будет же такая "кошка" гулять с "козлом", а потому и не делал попыток обратить на себя внимание.
Может быть, такое мое поведение ее задевало, потому что иногда она сама мне что-нибудь предлагала, например поиграть в гляделки (кто кого переглядит), или давала какое-нибудь поручение. Я его исполнял, но продолжал держаться в стороне.
Так прошло лето.
На следующий год мы снова собрались в лагере.
За год все повзрослели, изменились.
Но что произошло с Людой?
Куда делась очаровательная Мальвина?
Мы встретили ту же Люду, но это была уже не Мальвина.
Не страшная, не уродливая, вполне привлекательная девушка, но не Мальвина!
Но ее поведение осталось прежним.
Люда все так же видела себя в центре всеобщего внимания и обожания и ждала, что мальчишки окружат ее прежней заботой и восхищением.
Но почему-то никто не спешил подойти к ней с готовностью исполнить любое ее желание.
Она сама стала подходить к бывшим воздыхателям, но те, увы, были к ней равнодушны.
Люда даже ко мне подошла, но это было явно лишним. Если прошлым летом я скрывал свой интерес, то теперь его просто не было.
Мне было грустно наблюдать за ней. Я представлял, какое страдание может вызвать отсутствие прежнего привычного внимания.
И как несправедлива жизнь, которая сначала одаривает сверх меры, а потом все отбирает.
Впоследствии я не раз убеждался, что лучше не взлетать, чем потом падать.
Хотя великий пролетарский писатель пытался уверить нас в обратном.
Да и все романтики с упоением рисуют нам картины мгновений ярких жизненных вспышек отдельных индивидуумов, после которых  "... станет всем теплей".
Возможно, только кроме того кто вспыхнул… 

Наташа

Во втором отряде мое внимание привлекла девочка, которую я раньше не замечал, - может, она приехала в наш лагерь впервые, а может, просто очень изменилась.
До нее мне обычно нравились светлые или светло-русые девочки, а у Наташи Лимбергер волосы были темно-каштановыми. Огромные глубокие карие глаза с поволокой, большие мохнатые ресницы, из-под которых манил ласкающий взгляд...
Она была очень красива, но уже не той отроческой шаловливой красотой, а набирающей силу девической красотой будущей роскошной женщины.
Она еще не понимала и не осознавала своей красоты, была очень скромна и не избалована юношеским вниманием.
У нас были с ней теплые дружеские отношения. Мы много говорили по любым поводам, во многом сходились во мнениях, - она была начитана, что позволяло легко находить темы для разговоров.
Как-то в походе с ночевкой нас вместе назначили сменными костровыми: мы должны были поддерживать костер, пока остальные спали.
Мы лежали на одеялах около костра и говорили о разных пустяках, временами совсем замолкая и только вглядываясь в глаза друг друга, в которых мерцали отблески костра.
Карий сумрак ее глаз увлекал таинственностью колышущихся в них видений.
- Наташа... - только и смог сказать я.
- Сережа... - ответила она.
И мы снова замолчали.
Как и положено, в этот момент время нашей смены окончилось и она пошла спать в девичью палатку, а я к мальчишкам.
«Нет, такая девушка не для меня», - решил я и не делал попыток развить наши отношения, хотя полагал, что она не будет против.
«Это пока она себе цены не знает, - думал я. – А потом будет сама на себя удивляться, как это она могла на такого "козла" внимание обратить... Нет уж, лучше не начинать!»
Однажды вечером на танцах ко мне подошел Мишка Орлович и предложил:
- Давай вместе пригласим Наташку и посмотрим, кого из нас она выберет.
Я был уверен, что Наташка выберет его. Мишка был "хорошо упакованный" симпатичный юноша, сын весьма состоятельных родителей, находящихся в родстве со знаменитым советским режиссером, правда, забыл, с каким. Поэтому я спокойно согласился на роль спаринг-партнера.
Подошли. Пригласили. Наташка помотала головой и сказала, что танцевать не пойдет. Мишка не солоно хлебавши вернулся на свое место - он то надеялся! - а я на свое. Но следующим объявили "белый" танец. И тут Наташка через всю площадку идет ко мне и приглашает на танец. Я опешил.
- Ты не обиделся, что я тебе отказала? - спрашивает она.
- Нет, ты же отказала нам обоим.
- Может быть, я неправильно сделала?
- Что ты! Конечно, правильно! Два идиота решили посоревноваться. Конечно, их надо посылать.
- Ты скажи, как мне надо поступить в следующий раз, я так и сделаю.
Опа-на! Да ты парень приплыл!
Такой откровенности я никак не ожидал.
И что теперь делать? Я испугался, но продолжал пребывать в полной уверенности, что такая девушка не для меня. Она потом одумается, а что делать мне?
Я отшутился, что она, мол, свободная девушка, и я не могу ей указывать, что делать.
После этих танцев я старался сохранять тепло-дружеские отношения без малейшего оттенка интима.
    В 10-м классе Наташа пригласила на свой день рождения друзей из лагеря, в том числе и меня. Может быть, это была ее последняя попытка привлечь мое внимание, но я был стоек, - я ее боялся. К тому же на этой вечеринке у меня произошла разборка с моей подружкой Ниной, студенткой третьего курса, которая была вожатой у девчонок и тоже была приглашена. Наташка была невольным свидетелем.
В следующий раз встретились мы с ней случайно в метро "ВДНХ", когда уже были студентами четвертого курса. Наташка была замужем. Причем вышла замуж за парня, с которым мы вместе ходили в Дом школьника, и он меня помнил, потому что мы дружили.
Она позвала меня домой – показать, как они живут.
Мне было неловко и я сказал, что у меня мало времени.
- Ничего, это недолго. Я рядом живу, - настояла она. Взяла меня под руку и буквально затащила к себе домой.
Маленькая двухкомнатная квартирка в блочной башне, но своя! Мужа дома не было. Она налила мне кофе, рассказала, как они познакомились, как поженились, какие хорошие у него родители, где они отдыхали и Бог ее знает, что еще.
Я держал на лице улыбку, кивал головой, а про себя думал:
«Сейчас придет муж. Он хороший парень, я его помню. Она накроет стол, парень достанет бутылку. Мы будем вспоминать с ним Дом школьника, а с ней - лагерь и наших друзей. Будем рассказывать о себе. Подружимся. Обменяемся телефонами. И меня будут звать в гости. Я превращусь в друга семьи. А мне это надо?»
- Извини, Наташа, мне пора. Желаю вам счастья! Передавай от меня привет своему мужу!   
И я ушел. И так и не понял, зачем ей это было надо и что она хотела.
Ведь что-то же хотела?   

Тамара

1965 год. Поселок Береговое под Феодосией в Крыму. Этот поселок был основан крымскими татарами (а, точнее, как я позже узнал, обрусевшим итальянцем или испанцем Коронели) и до войны назывался Коронели.
Старое название мне нравилось больше, чем новое, так же, как Коктебель запоминался лучше, чем Планерское.
На мой взгляд, стремление переименовывать проявляет скудный уровень культуры у инициаторов этого процесса.
Существует географическое правило, требующее единственности наименования.
Любой наименованный объект попадает со временем в огромный массив культурных следов, по которым только и можно проследить течение истории.
Любое переименование разрушает в какой-то степени связь времен и непрерывность развития. Отсюда в том числе и появляются "иваны, родства не помнящие".
В повести «Дикая собака динго, или Повесть о первой любви» Р.И. Фраермана, девочка спрашивает у своего приятеля:
Ты знаешь, есть такая страна — Маросейка.
— Маросейка? — повторил за ней Филька задумчиво. Это имя понравилось ему. — Должно быть, красивая страна Маросейка.
— Да, Маросейка, — тихо сказала Таня, — дом номер сорок, квартира пятьдесят три. Он там.
И она исчезла в своем дворе.
А Филька остался на улице один. Он все больше удивлялся Тане. По совести говоря, он был совершенно сбит с толку.
— Маросейка, — сказал он.
Может быть, это остров, который он за это лето забыл? Эти проклятые острова никогда не держались в его памяти."
Когда я читал повесть, не очень представлял, где это находится, хотя знал, что где-то в Москве.
Так же и с другими переименованными улицами и городами.
После института я получил назначение в Оренбургскую армию, город Оренбург.
Кто же не читал "Капитанскую дочку"!
Но вечером дома все же решил уточнить, где же это находится.
Достал "Атлас офицера" - точный, подробный, открыл Южный Урал.
Ищу, ищу… Нет такого города!
Посмотрел в Поволжье и в Сибири.
Нет такого города!
Открыл алфавитный указатель.
Нет ни города, ни области!
Что за наваждение? Ведь точно был! Мы же учили.
Старшие товарищи подсказали, что перед войной его переименовали в Чкалов, а область в Чкаловскую.
И прощай Пушкин со своей "Капитанской дочкой"…
Такая чехарда прокатилась по всей территории Советского Союза.
Именно у временщиков во власти чешутся руки наследить в истории.
"Весь мир... разрушим до основанья" - у них получается, а вот "мы новый мир построим" - не удается.
Чего-то не хватает. Может быть культуры?
Что-то я отвлекся.

***
В 1965 году по инициативе мамы наша семья впервые выехала на море.
Папе дали две путевки в дом отдыха "Голубой залив" в Коктебеле, куда он поехал отдыхать с моей сестрой Еленой, а мы с мамой поселились в Береговом «дикарями».
Место было выбрано не случайно.
В этом поселке также дикарями каждый год отдыхала ближайшая мамина подруга с семьей, которая к тому же была моей крестной матерью.
Меня крестили в пять месяцев в поселке Южный под Харьковом втайне от отца и деда. Узнал я об этом только в десятом классе, когда мама отдала мне мой крестильный крестик, хотя я всегда знал, что тетя Лёля - моя крестная, а дядя Вася, мамин брат, - крестный.
Для тети Лёли и ее семьи это было привычное место, потому что в Феодосии жила сестра ее мужа, дяди Севы. Вместе с тетей Лёлей отдыхали и два ее сына - Андрей и Игорь, - и нам было не скучно.
Через день после нашего с мамой устройства в доме "на первой линии", как написали бы сейчас (правда, в то время она была и последняя, так как прямо за двором начиналось поле), в этот же дом заехали отдыхающие из Ленинграда - интеллигентная бабушка с противным девятилетним внуком и его сестрой с подругой.
Подругу звали Тамара.
Девочки были на класс старше меня и очень симпатичные, особенно Тамара, которая уже успела где-то слегка загореть.
Насмешливая и веселая, она не имела родственных связей с бабушкой и ее капризным внуком, а потому не была обязана разделять заботу о них со своей подругой.
Это был тот возраст, когда мальчик только готовится стать юношей, а девочка вполне переходит в состояние девушки.
Пляж, солнце, крохотное бикини, аккуратная молодая грудь, тонкая талия и широкие бедра не позволяли отводить глаза в сторону. Загорелая фея порхала по пляжу, собирая на себе взгляды всех мужчин. Но у меня было преимущество: мы с ней жили в одном доме, а потому на пляже загорали всегда рядом. Мы играли в карты, читали книги. Мерзкий приставучий мальчишка доставал своими просьбами поиграть с ним в шахматы, и нам вместе приходилось отрабатывать этот номер.
Рядом с нами жили и другие молодые люди, которые также уделяли ей внимание.
Как-то раз, вечером, когда она пошла в кино с компанией молодежи, я даже немного заревновал. Но наступал день - и мы снова отдыхали вместе.
Южное солнце быстро делает свое дело и наши спины моментально обгорели. Мне мама намазала спину простоквашей, а Тома на пляже попросила намазать ей спину популярным тогда кремом "Нивея" (его выпускала рижская фабрика "Dzintars" безо всякого на то разрешения со стороны немцев).
Какое же это было наслаждение тщательно размазывать белый крем по загорелой девичьей коже, залезая под все завязочки и даже слегка под резинки, по плечам, шее, подмышкам (а вдруг солнце и туда попадет)...
Когда нам пришло время уезжать, мы с Томой слегка загрустили. По сути, роман так и не начался, это были лишь игривые прелюдии.
В день отъезда мы пошли в поле. Хлеб уже был скошен, и везде стояли большие стога, в одном из которых мы рядышком уютно устроились.
И что?
Будь мы постарше, у нас не возникло бы этого вопроса.
Мы говорили друг другу какую-то чушь, потому что в голове у обоих было одно: «последний час, сейчас расстанемся». Торопливо забираться на гору отношений, чтобы тут же разбежаться, не хотелось. Было жалко, что так быстро пробежало время.
Дальше тянуть было невозможно.
- Пойдем, наверное, пора, - сказал я.
Мы встали, обнялись на прощанье и пошли к нашему дому.
Дома мама не находила себе места.
- Где вы были? До автобуса осталось 10 минут! Я уже собиралась вас искать.
Неужели прошло три часа? Мы и не заметили. Я думал, что прошло не более получаса. 
Я вдруг обнаружил, что из кармана выпал мой любимый раскладной нож "Лисичка".
- Если найдешь наш стог, поищи в нем нож, - сказал я Тамаре.
Она грустно кивнула.
Потом она мне написала, что нашла стог, а в нем нож, и он ей будет памятью обо мне.
Мы с Тамарой переписывались некоторое время, пока учились в школе. Она рассказывала о своей школьной жизни - всякие "Ситцевые балы" и "Праздники цветов", на которых ее класс занимал первые места. У нас в школе ничего подобного не было и я писал ей о том, что происходит в Москве. Переписка была вполне дружеская, без намеков на романтические отношения и без воспоминаний о лете. Хотя одно все-таки было.
Она прислала мне в письме русский текст к популярной в то время песне в исполнении ансамбля Рэя Кониффа "Зелень лета", который написали ее одноклассники. А может, это она его написала?

А лето уходит.
А счастье уходит.
Но лето вернется.
Вернется опять.

Но ты не вернешься,
И ты не узнаешь,
Как я тебя буду
По-прежнему ждать.

Но ты не вернешься.
И в зелени лета
В глаза не посмотришь,
Немного грустя.

Скорее бы лето
Вернулось обратно.
Возможно, что лето
Вернет мне тебя.

Однажды осенью в нашей квартире в Ростокино раздался звонок. На пороге стояла Тамара со своей подругой. Их класс наградили поездкой в Москву и они решили навестить нас. Это был сюрприз: в квартире развешено сохнущее белье, в доме никаких праздничных запасов и вина. Как принимать гостей? Пошли по соседям, нашли вино, закуску. Посидели, вспомнили отдых на море, и я проводил их до метро.

Прошло два года. Я уже учусь в институте. Лето, каникулы. Встаю утром, когда все ушли на работу. Выхожу из своей комнаты и вижу раскладушку, а в ней кто-то спит. Да, это Тамара. Она улыбается и спокойно говорит мне: "Привет!"
Дома мы одни. И немного повзрослели. Не могу сказать, что никаких мыслей у меня не было, но сработало «дурное» воспитание. Не мог я воспользоваться положением, даже при ее непротивлении.
- Привет! Вставай, - говорю я ей, - завтракать будем.
Оказывается, она приехала ночью, в командировку, а гостиница не заказана. В Москве у нее никого нет, вот и пришла к нам. Я уже спал. Родители ее накормили, постелили на раскладушке. У нас часто кто-нибудь останавливался, Москва все-таки. Потому раскладушка всегда была наготове.
Тамара поступила в институт на вечерний и работала в ленинградском телецентре. В Москву приехала в командировку в Останкинский телецентр за документацией.
После того как она забрала необходимую документацию, мы встретились, по-дружески погуляли на ВДНХ и я проводил ее на поезд. Эта встреча внесла полную ясность - мы друзья! Без иллюзий.
Однако встреча оказалась не последней.
На ноябрьские праздники 1969 года наша институтская компания приехала на праздники в Ленинград. В один из дней я решил навестить Тамару. Так сказать, ответный визит. Адрес я помнил. Приехал под вечер, уже стемнело. Не без труда нашел старенький длинный одноэтажный дом, постучался.
Открывает молодой человек. Спрашиваю, здесь ли живет Тамара.
- А Вы, собственно, кто? - спрашивает он в ответ.
Начинаю объяснять, что мы познакомились на море, потом переписывались, она приезжала к нам в Москву…  Думаю, может, брат.
Оказалось, муж. Заулыбался. Сказал, что Тамара рассказывала обо мне. (Ну, слава Богу!)
А сейчас Тамара у его родителей, где они будут отмечать праздник. Пригласил пойти с ним. «Отчего бы не пойти? - подумал я. - Греха на мне нет». И пошли.
Надо было видеть выражения лиц его родителей и сестры, которая также была в гостях, когда он представил меня.
- Это давний приятель Тамары из Москвы.
Тамара несколько смутилась, но все-таки лукаво улыбнулась. У родителей вытянулись лица, а его сестра с нескрываемым интересом изучала меня, периодически поглядывая на Тамару.
Так получилось, что меня посадили в торце стола и внимание всех присутствующих было сосредоточено на мне. Но смутить меня трудно. Я весело рассказывал, как мы отдыхали на море, как девчонки приезжали к нам в Москву и еще много чего еще. Мой веселый рассказ и водка сделали свое дело: подозрительность и напряженность у его родителей ушли. А с мужем Тамары и его сестрой мы даже подружились. Захватив с собой бутылку и немного закуски, мы пошли к ним в квартиру играть в карты и продолжать банкет. Поздно ночью Тамара с мужем вывели меня на трассу. Я поймал такси и вернулся в гостиницу.
Больше мы с Тамарой не виделись.   
            
***
 Конечно, я рассказал не о всех девчонках своего отрочества, к которым у меня была какая-то симпатия. Была девочка, из-за которой я получил в глаз, но о ней мне писать не хочется. Была еще девочка в лагере, которая привлекала внимание многих ребят, и опять же Сашкино - он даже гулял с ней. Я тоже на нее поглядывал, но повторять опыт с Таней не стал. Пусть уж сами разбираются. А позже, болтая с ней по телефону, рассказал о своем к ней интересе в то время.
- Что же ты мне тогда об этом не сказал? – удивилась она. - Ведь я с Сашкой из-за тебя гуляла!
В это время у нее уже был молодой человек - будущий поэт, стихи которого, как она сказала, «оценил даже Владимир Солоухин».
- Вот и пусть он с ним по грибы ходит! - съязвил я.
В то время только что вышла книжка Солоухина "По грибы", которая позже была переиздана под названием "Третья охота". Я не любил творчество Солоухина и мне не нравился он сам, как человек. Писал интересно, но и в его произведениях проглядывал высокомерный позер.
По ходившим в то время слухам, он в компании с художником Глазуновым и полковником КГБ, с мандатом от министерства культуры, обдирал целые иконостасы в северных церквях - "для спасения искусства". Их русофильство выглядело пошлым и показным.
Мне не очень понятно, как можно обить современную и просторную квартиру горбылем и сидя на струганных лавках упиваться любовью к России, - и при этом с возмущением писать о том, как в глубокой северной деревушке бабка дала им молоко, разбавленное водой. Мол, до чего опустилась Россия!  Ну конечно, бабка все дни провела у окошка в ожидании, когда они с женой подойдут к ее дому и попросят молока. А затем быстренько побежала в чулан, отлила молока и разбавила его водой из ведра. И при этом, негодяйка, даже денег с них не взяла!

 

Интернет-магазин издательства
http://business-court.ru