Сказки, рассказки и небыли Афанасия Барабанова

...в трёх книгах,
сочинённые им в 1824-1836 гг.


 Перевод с немецкого –
 Отто КРАЦЕРА,
под редакцией Игоря ФАРБАРЖЕВИЧА
 
 

СОДЕРЖАНИЕ

Книга первая.

Немецкие сказки

ИСТОРИИ В КОТЕЛКЕ,
рассказанные господином Гансом –
берлинским снеговиком
 
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ АВТОРА
ВОЛШЕБНОЕ ЗЕРКАЛО
ВТОРАЯ НАТУРА
ДАМСКИЙ САПОЖНИК
«ДРУГИЕ ЛЮДИ»
ЗОЛОТОЕ СЕРДЦЕ 
ИСТОРИЯ СКРИПАЧА
КЛАУС И КЛАУС
КОЛОРАТУРНОЕ СОПРАНО
КОРОВА, КОТОРАЯ УМЕЛА ВСЁ
КОРОЛЕВА ПЧЁЛ, ИЛИ СОБРАНИЕ
ВОСКОВЫХ ФИГУР
КУЗНЕЦ ЧУЖОГО СЧАСТЬЯ
МЕЧ­ТЫ ИЗ ТА­БА­КЕР­КИ
НОЧНОЙ БУРГОМИСТР 
«…ОБ ИСТИННОМ СЧАСТЬЕ»
ОВАЛЬНЫЙ ПОРТРЕТ
ОПЫТ ЛЕОНАРДА ФУКСА
«ОСТАНОВИСЬ, МГНОВЕНЬЕ! ТЫ ПРЕКРАСНО!..»
ПАНАЦЕЯ
ПЕ­СОЧ­НЫЙ ГЕ­НЕ­РАЛ
ПОХИТИТЕЛЬ СОСИСОК
ПРАВДА НАВЫВОРОТ 
САМЫЙ ОБРАЗЦОВЫЙ ТИРАН
СВОЙ ДЖИНН ИЗ КУМГАНА
СЕАНС СПИРИТИЗМА
СКУЛЬПТУРНАЯ ИСТОРИЯ
СМЕЁТСЯ ТОТ, КТО СМЕЁТСЯ ПОСЛЕДНИМ…
ТРОПА ТРОЛЛЕЙ
УГРОБЛЕННОЕ ДЕЛО
ЦИРК УМНЫХ ЗВЕРЕЙ
ЧУГУННЫЙ МОНГОЛЬФЬЕР
ЧУДОДЕЙСТВЕННОЕ ВИНО 
GOMO MINIMUS

Книга вторая.

Цыганские сказки

ИСТОРИИ ИЗ КОТЕЛКА,
рассказанные старым цыганом –
дедом Ионой
 
ПРО ДЕДА ИОНУ И ЕГО ВНУКОВ
БОЛОТНЫЙ КОРОЛЬ ДРАГО 
БУЛАНЫЙ ПЕГАС
ДЕРЕВО ПРЕСТУПЛЕНИЙ
«ДЬЯВОЛ СО СКРИПКОЙ» 
ЖЕМЧУЖНОЕ ОЗЕРО
ИГРА В КУКЛЫ
КАК ЦЫГАН С ВЕТРОМ МИРИЛСЯ
КЕНТАВР
КРАШЕНЫЕ КОНИ
ЛЮДОЕД И ЦЫГАН 
МЕДВЕДЬ ФЕРНАН ДЮМОН 
ОГНЕГРИВЫЙ КОНЬ
ОГО­РОД­НОЕ ПУ­ГА­ЛО 
ОДИН ДЕНЬ ОДИНОКОГО ЦЫГАНА
ПРИНЦЕССА, ЦАРЕВНА И ПРИНЦ
ПЯТЬ ЗВЁЗДНЫХ ЖЕЛАНИЙ
РАДУЖНАЯ РАДОСТЬ
СТРАШНОЕ, ЧУМАЗОЕ…
ТОПОЛИННАЯ РОЩА
ЦАРЕВНА-ЛЯГУШКА
ЦЫГАН-«УЛАН»
ЧЕРНОБУРАЯ ЛИСА   
 
Книга третья.

Русские сказки

ИСТОРИИ БЕЗ КОТЕЛКА,
рассказанные зуевским домовым
Севастьяном Фабиановичем

ПРЕУВЕДОМЛЕНИЕ ДОМОВОГО
БАННАЯ ТАЙНА
БИОГРАФИЧЕСКИЙ ПОРТРЕТИСТ
БЮСТ ДЕРЖАВИНА
ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС
ГОЛУБОЕ БРЮХО ВО ВСЕЛЕННОЙ
«ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ…» 
ДОМ С ПАЛИСАДНИКОМ
ЖАР-ПТИЦА
ЗАВЕЩАНИЕ
ЗОЛОТОЙ СОМ С СЕРЕБРЯНЫМ УСОМ
ЗОЛОТЫЕ КРЫЛЬЯ, СИНИЙ ХОХОЛОК 
КЛЮЧНЫХ ДЕЛ МАСТЕР
КУЗЯВКИН
ЛЕТАЮЩАЯ КУРИЦА
МЕДНАЯ ОСЕНЬ
МЕЛЬНИЦА СЧАСТЬЯ
МИМОЛЁТНАЯ ШУТКА МАГИСТРА
МУЗЕЙНАЯ СТАТУЭТКА
МУХА-ПУТЕШЕСТВЕННИЦА
О БЕЛОМ ВОРОНЕ
О, ПАРИЖ!
ОБРАЗЕЦ ПОВЕДЕНИЯ
ОГОРОДНОЕ ПУГАЛО
ОРИГИНАЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ
«ПЕРНАТАЯ ТАЙНА»
ПОСМЕРТНАЯ МАСКА
ПРО КУХАРЯ И ДОЧЬ ВЕЛЬМОЖИ
РОДОСЛОВНАЯ
САМЫЙ СИЛЬНЫЙ ЗВЕРЬ НА СВЕТЕ
СДЕЛКА
СОБОЛЬЯ ШАПКА, ДЛИННЫЕ РУКИ И НОС
ТЕАТРАЛЬНЫЕ АФИШИ 
ТОРЖЕСТВЕННЫЕ ОДЫ
ФРАЧНЫЙ СЮРТУК
 

Книга первая

Немецкие сказки

ИСТОРИИ В КОТЕЛКЕ,
рассказанные господином Гансом –
берлинским снеговиком
 

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ АВТОРА
Эти Сказки рассказал мне господин Ганс – берлинский снеговик.
Мы с ним давно знакомы, но видимся только зимой, когда я леплю его всякий раз заново для детей нашего двора. Вначале – туловище, из двух больших снежных шаров разного размера, затем голову, на которую надеваю чёрный котелок, потом в его руку втыкаю старую трость и говорю волшебные слова:

– Гутен морген! Гутен таг!
Оверштаг, форшлаг, дуршлаг!
Тимс и тумс! Трямс и блямс!
Оживи, мой милый Ганс!

И сразу же снеговик оживает, к восторгу всех детей и даже взрослых – ведь все взрослые, как мы знаем, когда-то тоже были детьми.
– Ах, как же я долго спал!.. – каждый раз жалуется он.
Все делают вид, что верят ему, а я говорю, как он хорошо выглядит – гораздо лучше, чем год назад.
– Это мне весёлые сказки снились! – отвечает довольный господин Ганс и тут же принимается рассказывать истории, которые якобы видел во сне…
Никто не хочет его огорчать. Поэтому и не говорим ему, что растаял он ещё прошлой весной и теперь слеплен заново. Ведь Снеговики – народ  обидчивый. Вот так мы с ним дружим.
Но кто мне всё-таки объяснит: если снеговик растаял и слеплен заново – оттуда в его снежной голове, под потёртым котелком, берётся столько новых историй? Может быть, вы знаете, друзья?..

Афанасий БАРАБАНОВ 

ВОЛШЕБНОЕ ЗЕРКАЛО

Однажды один зеркальный мастер из Вайсфельда, назло всем законам физики, отлил такое зеркало, что каждый, кто в него заглянет, увидит свою настоящую сущность.
Скажем, посмотрит на себя, невзрачная на вид, фройлен, и вдруг с восторгом обнаружит, что симпатичнее её нет на целом свете. А какой-нибудь солидный господин, увидит себя закоренелым бродягой. Обидно, конечно, но, как говорится: «Es steckt nicht im Spiegel, was man im Spiegel sieht» – «Не от зеркала зависит то, что в нём видят».
Удивление было в другом: как такую волшебную вещь смог изобрести простой зеркальщик – этого никто не понимал: ни он сам, ни разные учёные, с университетскими дипломами. Везенье, наверное. Или подарок Судьбы – что одно и то же.
Возвёл зеркальный мастер небольшой балаган на ярмарке, выставил в нём волшебное зеркало, и стал зарабатывать большие деньги. Ведь каждому непременно хотелось узнать свою сущность. А то живёшь на свете и не знаешь, кто ты, на самом деле! Словом, очередь к зеркальному балагану образовалась огромная.
И вот однажды глянула в зеркало – ни уродина, ни красавица, обыкновенная фрау, каких большинство на свете, – а оттуда смотрит на неё она же, то есть, такая как в жизни, ни лучше и ни хуже. Будто перед ней не волшебное стекло, а обычное зеркало из её же гардеробной. Удивилась дама, отошла в сторонку и поглядела на себя ещё раз – и вновь увидела своё привычное отображение, до последней чёрточки.
– Это что такое?! – возмутилась фрау. – Я этого так не оставлю и немедленно подам в суд за обман частного лица, тем более, женского! Непонятно за что вы дерёте такие несусветные деньги! Да я в такие зеркала могу целыми днями на себя и дома любоваться! Или, может быть, хотите сказать, что это и есть моя настоящая сущность?! Так сказать,  «ни то, ни сё»?! 
Посмотрел зеркальщик в зеркало сам, и обомлел: ещё утром видел он в нём, то ли Архимеда, то ли Ньютона, а сейчас узрел самого себя такого, какого знал с детства – рыжего, лопоухого, неказистого. Вот так дела!
– Это я подам на вас в суд! – рассердился он на даму. – С вашей, с позволения сказать, обыкновенностью, вы мне этакое зеркало повредили! Сколько людей в него глядело, но ни уродство, ни красота его не испортили. А такая вот, с позволения сказать, серая сущность – взяла и разрушила в нём само волшебство! И теперь оно навсегда останется обыкновенным зеркалом!
С одной стороны, может быть и прав мастер: потерял он волшебную вещь, зато с другой стороны, какой прок в волшебных зеркалах? Ведь не в сказках живём! Каждое зеркало должно отражать нашу действительность правильно, как есть – ни хуже, ни лучше, ни приукрашивая, ни насмехаясь. Мало ли кто хочет увидеть себя красавицей, а своего соседа уродом! 
Пусть уж лучше каждый разберется в себе сам. В конце концов, выставлять напоказ свою сущность, то есть, считать себя гением или злодеем – дело сугубо личное.
С той поры зеркальщик больше не пробовал мастерить волшебные зеркала. Тем более, что в волшебство в Вайсфельде почти никто не верил, да и опасно это, в конце концов. Нет, не само волшебство. А серость, или обыкновенность. Вот что нужно бояться в жизни. Именно она, или оно всё разрушит, до основания. Кажется, и не уродство это, но и не красота. Не белое, но и не чёрное. Не пресное-не солёное. Не горячее-не холодное. Ни то, ни сё. Этакое среднее. Серость, одним словом!..


ВТОРАЯ НАТУРА 

Однажды очутился один Вор в чужом городе и по привычке сразу же отправился на рынок, чем-нибудь поживиться. А там – такое обилие товаров, что руки его зачесались и затряслись одновременно.
Только хотел стянуть что-то с прилавка, как Торговец и говорит добросердечно:
– Берите, уважаемый, не стесняйтесь.
Вор был не из стеснительных, а тут растерялся:
– Как это – берите?..
– А так, – улыбается Торговец, – всё, что понравилось – вашим будет.
Тут бы Вору его поблагодарить да набрать всего полные карманы, но так как он был настоящим Вором, то страшно возмутился:
– Сдались мне ваши бесплатные товары!
Надо сказать, что Вор был человеком профессиональным, воровал по-настоящему, а не подбирал, что плохо лежит. Этим, говорил, пусть занимаются любители да карманники.
И, бросив сворованное, направился к другим лоткам. Но и там ничего не удалось стянуть. Всё, на что бросал свой хитрый взгляд, ему тотчас же отдавали в подарок, да ещё благодарили, при этом. То же самое было во всех магазинах и харчевнях.
«Что творится в городе?.. – с недоумением думал Вор. – То ли праздник какой, то ли все разом сошли с ума. Так можно и квалификацию потерять!..» 
И стал размышлять, где бы ему такое украсть, как в старые добрые времена, ибо мы знаем, что привычка – вторая натура.
«Ну, уж в домах, – понадеялся Вор, – должно быть всё по-прежнему».
Влез он в пустой особняк, набрал дорогих вещей, уложил их в два тугих мешка, и собрался, было, уйти восвояси. Да не тут-то было! На пороге появился хозяин дома, который, к тому ж, оказался Полицейским.
Вор бросил мешки на пол, и бежать, по привычке. А Полицейский за ним, с мешками. Выскочили оба на улицу.
– Постойте! – кричит Полицейский Вору. – Вы мешки забыли!   
От этих слов Вор остановился и заголосил на всю улицу:
– Да что у вас за город такой?! Как честному вору выжить?!..
– А в нашем городе, – отвечает Полицейский, – давно уже никто не ворует. Всё у нас общее. Мои вещи – ваши вещи, мой экипаж – ваш экипаж, мой дом – ваш дом.
И протянул ему, улыбаясь, оба мешка.
Грохнулся Вор от этих слов наземь, а когда открыл глаза – тут же… проснулся.
«Надо же, – сказал он, продирая глаза, – какая дрянь привидеться может!.. Хорошо, что это только сон…»
И ошибся.
Потому как второй год сидел в тюрьме за очередную кражу.


КАК САПОЖНИК ВОЙНУ ОСТАНОВИЛ

Эту историю рассказал Сапожник, до недавнего времени живший в другом городе.
О, это был отменный Сапожник! Не тот, о котором, ехидно говорят: «сапожник», а совсем даже наоборот.
Шил он такую модную обувь, что, те, кто её носил, доставляли удовольствие не только себе, но и всем окружающим. Во-первых, она так и сверкала новенькой кожей! Во-вторых, была очень удобной, то есть, нигде не теснила и не натирала ногу. И, в-третьих, те, кто имел счастье ходить в ней – будто по облаку летали! И слава о нашем Сапожнике разнеслась по всему свету.

…Однажды один король объявил войну королю-соседу.
И надо такому случиться, что как раз перед войной оба военных вражеских сапожника повздорили в пограничном кабачке и застрелили друг друга.
Одни говорили: будто напились они «в стельку», другие – что подрались из-за зависти к мастерству другого, словом, остались две армии без сапожных мастеров.
Слышу, кто-то из вас усмехнётся: дескать, ах, какая потеря для армии! Разве без них пушки стрелять не будут?
– Будут! – отвечу я вам. – Да только пойдёт разок пехота в атаку – и пора на сапоги заплатки ставить. Или – носок в лепёшку, или – каблук всмятку. Да мало ли какие мелочи могут нанести вред самой остроумной военной операции.
В отличие от некоторых насмешливых читателей, генералы двух армий были об этом в курсе, и потому срочно – хотя и втайне один от другого – послали разведчика найти нового сапожника для своей армии. Причём, самого лучшего! Как вы уже догадались, каждый разведчик явился в мастерскую именно к нашему Сапожнику.
Вот это был заказ, скажу я вам! Заказ заказов! Требовалось срочно сшить тысячу пар сапог для одной армии, и тысячу для другой.
Привезли ему тайно два генерал-интенданта по десять телег со свиной кожей, да по телеге с деньгами. Шей, мастер, яви миру, а точнее говоря, войне – своё искусство!
И месяца не прошло, как сшил сапожный мастер две тысячи первоклассных сапог.
Надели их солдаты на поле боя, и пошли в атаку, друг на дружку. Но в первом же бою обе армии – все до одного солдата! – вывихнули себе лодыжки. Война, о которой мечтали два короля с их генералами, не состоялась.
«Ну и Сапожник! – рассмеётесь вы. – Ох, и мастер!..» – И будете неправы.
Сапожник наш, и в самом деле, был одним из лучших мастеров в Пруссии. А дело в том, что шил он… женскую обувь, в которой те дамы, кто имел счастье ходить в его туфельках или сапожках, будто по облаку летали!
А женская обувь, она какая? На высоком каблучке, с изящными застёжками. В такой только по театрам ездить да по паркам гулять, но никак не ходить в атаку!
Разозлились оба короля на «дамского мастера» и приговорили его повесить на кожаном ремне. А тот сшил себе сапоги-скороходы, и – поминай, как звали!
Прилетел в наш город и вновь продолжил работу, не покладая рук, для прекрасных дам и их, не менее прекрасных, ножек!

«ДРУГИЕ ЛЮДИ»

Один Король имел до того тонкий вкус, что не выносил ни в чём уродства – ни в Природе, ни в Искусстве, ни в людях.
Поэтому по его приказу, в королевском парке были вырублены самые кривые и уродливые деревья, из дворца вынесены и сожжены все отвратительные, на его взгляд, картины (некоторые даже кисти великих мастеров), а людей с уродствами, жившие в его Королевстве, к сожалению… Нет-нет, их не казнили, а отправили жить на один из королевских островов в Фиолетовом море.
В «уроды» попали – как одноглазые и шестипалые, так и горбатые, карлы, лилипуты, сиамские близнецы и другие люди, с подобными аномалиями, хотя почти все они с успехом трудились в разных областях человеческой жизни. Среди изгоев оказались поэты, учёные, врачи, учителя, сапожники, портные, клоуны и даже несколько военных. Но, согласно «Королевскому Указу об уродствах», такие, «с позволения сказать, люди», должны были жить раздельно, с «людьми нормальными», к которым принадлежал и сам Король.
Вообще-то «уродство» понятие расплывчатое. Попади кто-нибудь из нас на остров лилипутов или карлов, мы тут же стали бы выглядеть в их глазах настоящими монстрами. Ведь самая уродливая, на наш «изысканный вкус» и «просвещённый взгляд», пигмейка, покажется её мужу-пигмею неземной красавицей, а нашу «Венеру Милосскую», он назовёт уродиной, каких свет не видывал.
А ведь среди них, так называемых, «уродов», есть люди такие же умные, как и среди нас, которых большинство. Есть средь них и глупцы, и подлецы, точно такие же, какие живут меж нами. Так, может быть, главное, не внешний вид – не оболочка, не короб, не переплёт, а то, что внутри? Ум, например, или душа.
Она есть у всех живущих. И это – главное в человеке! Не богатое платье, не знатный дом, не высокий чин, а Душа!
Да и слово «урод» – плохое слово. Лучше сказать – «другой человек». Или – «не такой, как все». Так будет правильней и справедливей. И тогда они – одноглазые и трёхглазые, шестипалые, горбатые, карлы и лилипуты – будут зваться не уродами, а – ДРУГИМИ ЛЮДЬМИ.
Хотя географы уже успели дать название тому диковинному острову –«Остров Уродов» – во, как! – с определением географической широты и долготы. Подробней его местоположение в Фиолетовом море можно найти в «Географическом Атласе», за 1827 год. А господа журналисты написали о нём сотни статей – одна фантастичней другой!
И стали туда приезжать толпы туристов, чтобы взглянуть на скопище «других людей», словно на зверей в зверинце, и ощутить своё превосходство и даже свою ценность, хотя, сами понимаете – какую «ценность» может представлять собой глупый человек!
Но однажды попал на тот остров один монарх, корабль которого сбился с курса и, увидев его жителей и пообщавшись с ними, возгорел желанием пригласить некоторых из них себе на службу. Ведь умным правителям нужны умные подданные. Или, как говорится, «короля делает его свита». Этому примеру последовали другие монархи, и разобрали всех жителей этого острова по своим государствам, положив им большие жалования, подарив чины, а, главное, не забыв о человеческом достоинстве и уважении.

…Сам же Остров Уродов не опустел. Туда стали свозить людей с уродливыми душами или характерами – завистников, например, или хамов. А ещё – выскочек, глупцов, лжецов, бездельников, недоброжелателей, себялюбцев, извращенцев, подстрекателей, обольщенцев, болтунов, скупцов, жадин, хамов, смутьянов, самодуров, фигляров, пьяниц,  воров, ханжей, демагогов, мотов, циников, ябед, доносителей, мошенников, вымогателей, шантажистов, интриганов, лизоблюдов, дилетантов, сутенёров, дебоширов, ухарей, бродяг, растлителей; людей халатных, беспечных, придирчивых, любопытных, чванливых, высокомерных, праздных, нерадушных, негостеприимных, неряшливых. И прочих трусов, предателей и невежд.
Как видите, таких «уродливых» людей оказалось, куда больше, чем «не таких, как все».
Конечно, мир полностью не очистился от зла и глупости, но, надеюсь, стал чуточку добрее.
И, кстати, жаль, что на том острове не живёт тот самый Король! А то несправедливо получается: он его основал – значит там ему и  место!


ЗОЛОТОЕ СЕРДЦЕ 

Эта история об одном хорошем человеке. Бывают же на свете такие люди, которые забывают себя во имя других!
Служил этот человек в Городском Ведомстве Благодеяний, на должности Попечителя. Место – тихое, незаметное, но начальство его уважало, а горожане любили. С раннего утра до поздней ночи, в любое время года, помогал он всем, кто ждал от него помощи – деньгами или советом. Даже в воскресный день не сидел без дела.
– Золотое сердце! – говорили о Попечителе старики.
– Золотое сердце! – нахваливали его инвалиды.
– Золотое сердце! – вспоминали о нём в бедных домах.
И это было сущей правдой!
Хотя, может быть, кто-то и говорил это с издёвкой, или с насмешкой – но ведь на всех не угодишь.
Семьи у Попечителя не было – он и представить себе не мог, что хотя бы час в день потратит на домашние дела и семейные заботы. Нет уж, увольте! Служба, и только служба. И все двадцать четыре часа в сутки пёкся о горожанах.
О, золотое сердце!
Так и бегал Попечитель по городу – от улицы к улице, от двора к двору, от дома к дому, поднимаясь на последние этажи, спускаясь в подвалы, и только далеко за полночь возвращался в свою пустую квартирку, валился на диван и мгновенно засыпал.
Он даже сны перестал видеть от усталости, а если изредко что и снилось, то это был всё тот же калейдоскоп улиц и переулков, домов и лестниц, те же благодарные улыбки горожан, ради которых он так терпеливо нёс свой крест.
Ах, золотое сердце!
Всю жизнь прослужил Попечитель на одном месте, даже на повышение не пошёл – так ему нравилась его работа! И прослужил вплоть до отставки. Даже выйдя на заслуженный отдых, всё равно продолжал трудиться. И что было в этом больше – привычки или потребности помочь другим – не знал даже он сам.
Вот оно, золотое сердце!
Но однажды почувствовал Попечитель сильную боль в груди.
Поначалу не придал этому значения, а просто выпил настой из трав. Однако боль тревожила всё чаще и чаще, отчего даже дышать становилось трудно, и после очередного сердечного приступа угодил он в больницу, прямо на операционный стол.
Но даже там Попечитель всё переживал о неотложных делах, которые не успел сделать.
Зато Бургомистр немедленно заставил его подписать бумагу, в которой говорилось, что в случае смерти Попечителя, золотое сердце будет передано в Хранилище Городского Банка. И поставил рядом с ним, во время операции, полицейского, чтобы золотой орган никуда не пропал. Правда, после поговаривали, что Начальник Городского банка подбивал врача заменить золотое сердце обычным, если таковое в лечебнице имеется, ибо не порядок, когда драгоценный слиток, в триста пятьдесят граммов, находится не в банковском Хранилище, под усиленной охраной, а в грудной клетке человека, которого можно легко похитить и даже убить. Хотя, повторяю, что такие разговоры могли быть и злыми слухами.
Но вскоре спорные вопросы сами собой отпали во время операции, когда в грудной клетке Попечителя обнаружили обычное человеческое сердце – с венами, артериями, аортой, которое билось так же, как и у любого из нас. Что-то в нём зашили, что-то подлатали, и спустя месяц Попечитель снова вышел на службу.
Отсутствие золотого сердца очень возмутило Бургомистра и разгневало Начальника Городского банка. Но им тут же доложили, что в городе есть два человека – с «золотыми руками» и «золотыми мозгами» – один из них портной, другой часовщик. 
А Попечитель вновь продолжил служить, с привычным добросердечием, старикам, инвалидам и беднякам. И опять в городе говорили о его «золотом сердце». Потому что бьётся оно не в грудной клетке, а сверкает в человеческой душе. 
 

ИСТОРИЯ СКРИПАЧА

Жил-был в Рейнбурге один Скрипач. Знали его не только рейнбуржцы, но и жители других городов, где он с успехом выступал с концертами.
Был Скрипач до того талантливым музыкантом, что городские власти решили поставить ему памятник при жизни. И не где-нибудь, а прямо перед его домом, чтобы каждый день, подходя к окну, любовался он на себя да о властях вспоминал добрым словом.
Известный ваятель вылепил статую музыканта – сначала в глине, потом отлил в бронзе – и взгромоздили её на мраморный пьедестал.
Стоит на нём бронзовый Скрипач, со скрипкой в левой руке, со смычком в правой, словно, живой! А в центре постамента высечена надпись: «Великому Музыканту от благодарных горожан»
Теперь все жители Рейнбурга знали, где живёт их любимец. А почитатели, ежедневно прогуливаясь мимо его дома, тыкали пальцем в зашторенные окна, пытаясь угадать, за каким из них он сейчас находится.
Был Скрипач человеком некичливым, обижать своих поклонников не стал и постепенно свыкся, не только с самим памятником, но и с надписью на пьедестале.
Это событие никоим образом не повлияло на него самого. Он продолжал много работать, разучивая новые произведения  и давая концерты, которые проходили почти ежедневно. Особенно любили почитатели слушать его импровизации, в которых звенела капель, шумел ветер, стрекотали кузнечики и пели птицы. Услышав их, старики молодели, больные выздоравливали, а всё мёртвое возвращалось к жизни…

…Однажды на Рейнбург налетел ураган невиданной силы. Он сдувал со всех домов черепицу, поднимал экипажи, как воздушные шары, а старинные дубы вырывал из земли, словно пучок укропа из огорода. Он-то и спихнул с постамента статую музыканта, которая вдребезги разбилась о мостовую.
Когда к утру ветер стих, и Скрипач выглянул в окно – он так и обмер! Постамент был пуст, лишь на земле валялись обломки его бывшей статуи. Теперь и надпись на пьедестале выглядела довольно глупо – ну, зачем, спрашивается, знаменитому музыканту ставить памятник, в виде постамента!
Однако Скрипач не мог допустить такое бесчинство, чтобы «благодарные горожане» лишились своего бронзового кумира. Пришлось самому влезть на пьедестал и замереть в той самой позе, которую придумал скульптор – со скрипкой в левой руке и со смычком в правой.
Весь день возле памятника, как обычно, прогуливался народ, и никто не заметил подмены. Один лишь дворник, который свёз бронзовые обломки на свалку, никак не мог понять, откуда они взялись. Даже городские голуби так же, по привычке, садились на голову «живой статуе». Скрипач бранил их про себя, но не пытался отогнать, чтобы горожане, гуляющие рядом, не дай Бог, не догадались о подмене. Так он провёл весь день – под солнцем и дождём – в возвышенной позе, которую придал скульптор его статуе. Ноги музыканта затекли, руки почти окаменели, но он стойко продолжал стоять, как «памятник самому себе». 
Лишь к вечеру, когда зажгли фонари, и горожане отправились спать, Скрипач, изнемогая от усталости, сполз с постамента и вернулся домой. Отдохнув и поужинав, он вновь на рассвете взобрался на подножие. Правда, в этот раз, запасся бутербродами и кувшином с водой, которые, правда, тут же забрали бродяги.
Так он и простоял до полудня, как вдруг с ужасом вспомнил о концерте, который должен был состояться сегодня вечером. От этих мыслей у Скрипача помутилось сознание, кровь отлила с лица, но вместо того, чтобы свалился с постамента в обмороке, он внезапно застыл и… превратился в мраморную статую.
В связи с отменой концерта, по причине отсутствия Скрипача, по городу поползли мрачные слухи о его похищении. А в полиции открыли уголовное дело, по просьбе его невесты, но поиски не увенчались успехом. Скрипач так и не объявился.
Память о талантливом музыканте ещё долго витала над Рейнбургом. Ему посвящали стихи поэты, художники писали картины с его портретами. Даже его дом объявили музеем, а сквер, в котором стоял памятник, назвали именем Скрипача.
Родители же его бывшей невесты нашли для неё нового жениха – сына банкира, но их дочь дала слово никогда не выйти замуж ни за кого другого. 

…Прошёл месяц-другой…
Однажды, кормя голубей в сквере у памятника, она вдруг увидела, как два голубка, о чём-то беседуя между собой на птичьем языке, то и дело, поглядывают в её сторону.
– Какая незавидная судьба у этой бедняжки! – гулькал белый голубь. – Ни вдова, ни невеста. Ах, если бы она узнала правду! 
– А если ей всё рассказать? – предложил сизарь.
– Не поверит… – отвечал белый. – Люди любят слушать сказки, но в жизни предпочитают верить лишь в то, что может быть, а не в то, что быть могло…
– И всё же попробую, – сказал сизарь, торопливо переваливаясь на своих коротких лапках, приблизился к бывшей невесте Скрипача. – Милая фройлен! – завёл он с ней разговор. – Готовы ли вы выслушать грустную историю о вашем женихе?..
Услышав от птицы человеческую речь, девушка чуть не упала со скамьи от изумленья, но, взяв себя в руки, произнесла:
– Я готова услышать всё, что вы мне расскажете, сударь.
– Я не сударь, – поправила её сизая голубка, – я фройлен. Впрочем, это не имеет никакого отношения к моему рассказу…
И поведала ей обо всём, что видела своими глазами…
Бывшая невеста Скрипача была девушкой благоразумной. Мало того, что не потеряла сознание и не принялась рвать на себе волосы –она искренне поблагодарила голубку и сказала, что теперь знает, как вернуть к жизни своего «мраморного жениха».
– До скорой встречи, любимый… – шепнула она ему. – Я спасу тебя…
И отправилась… куда б вы думали? К ваятелю? К колдуну? Ни за что не догадаетесь! В лес. Да-да! В прекрасную лесную дубраву, что окружала Рейнбург.
Войдя в неё, девушка громко крикнула:
– Здравствуйте, любезное Эхо!
И старое Эхо ответило ей:
– Здравствуйте, милая фройлен!
Надо вам сказать, что было это не совсем обычное Эхо. Во-первых, оно никогда не повторяло чужие слова, как попугай в клетке, а во-вторых, было ещё и музыкальным.
Все мелодии, когда-либо звучавшие в городе, приносил в дубраву Ветер, и Эхо прятало их в своём невидимом сундучке. Когда же наступала ночь, оно выпускало мелодии на свободу, и те звенели среди звёзд, до самого утра.
Среди разных мелодий, хранились в сундучке Эха также импровизации Скрипача, которые умели омолаживать, лечить, возвращать к жизни. И девушка попросила Эхо помочь вернуть её бывшего жениха из небытия.
Эхо, конечно же, согласилось. Ведь мелодии музыканта были так прекрасны, что, слушая их, оно само плакало над лесом, вспоминая свои прожитые годы…
Так Ветер принёс эти мелодии в город, которые обвили собой мраморную статую заколдованного музыканта, и тот ожил на своём пьедестале.

…На следующий же день, на вопросы полицейских и журналистов Скрипач отвечал, что всё это время путешествовал по Германии и давал концерты в разных её землях.
Возвращение знаменитого музыканта было самой большой радостью в Рейнбурге. Правда, вернуться в свой старый дом ему не позволили и вещи забрать не разрешили – музей, всё-таки. Пришлось возвращать через суд. И сквер имени Скрипача тоже переназвали: «Сквером скрипичных мелодий», в котором стали устраивать конкурсы юных скрипачей. 
А на следующий день музыкант сыграл… (нет, не концерт!) свадьбу со своей невестой!
Власти города тут же захотели поставить ему новый памятник, но на сей раз он был категорически против. Ну, в самом деле, зачем человеку памятник при жизни? Памятник – от слова «память», чтобы помнили. А наш музыкант – вот он! – живой-здоровёхонький.
А пустой постамент так и оставили стоять на месте – мало ли, какой знаменитый человек родится когда-нибудь в  Рейнбурге.

КЛАУС И КЛАУС

Жил когда-то в Вайсбурге портной Клаус Циммерманн, считаясь самым опытным мастером среди других портных в городе. Однажды в конце января, возвращаясь из бани, он сильно простыл и скоропостижно скончался.
Сражённая этим несчастьем – теперь уже его вдова Фрида Циммерманн – слегла в постель, твёрдо решив отправиться следом за своим супругом, как вдруг невероятное событие в корне изменило её планы.
В конце недели в дом вдовы кто-то постучался.
Фрида слышала за дверью, как служанка спустилась на первый этаж, как спросила: «Кто там?..», как отперла засов. И тут же до её слуха донёсся сильный грохот, словно упал платяной шкаф. Фрида поднялась с постели и вышла в коридор посмотреть, что случилось.
Внизу у лестницы она увидела лежащую без чувств служанку – грузную молодую женщину, а рядом, у входной двери стоящего… кого б вы думали? Почтальона? Врача? Молочника? Нет!.. Самого Клауса Циммермана – вот кого! Живого и здоровёхонького, в военной шинели, с дорожной сумкой на плече. Словно и не хоронили его вовсе.
Фрида тут же последовала примеру своей служанки.
Когда же пришла в себя, то поняла, что вновь лежит в своей постели. А напротив неё, в кресле, сидит её покойный муж, но уже без шинели, в форме морского капитана.
«Неужели я «на том свете»?», – подумала Фрида. 
– Клаус… – тихим голосом произнесла она, думая, что умерла. – Как хорошо, что мы снова вместе…
– Ты рада этому?.. – недоверчиво спросил он.
– А ты ещё сомневаешься… – горько усмехнулась Фрида. – Что бы я делала одна на белом свете? Уж лучше быть «на том свете», зато с тобой…
– Ты совсем не постарела за эти годы… – произнёс Клаус, с теплотой в голосе и улыбнулся..
– А разве прошло много лет, с тех пор, как мы расстались? – удивилась Фрида, садясь на постели.
– Прошло четверть века, с того августа… – ответил Клаус.
Она недоумённо на него посмотрела:
– Неужели?.. – и тут же подумала: «Боже! Он свихнулся разумом!.. Вот потеха!.. Стоило было умирать, чтобы сойти с ума на том свете!..» – Но вслух сказала: – Ты, наверное, забыл, что умер неделю тому назад, 27 января…
Теперь он взглянул на неё с удивлением:
– Прости, Фрида… Но я ещё не умер… Да и ты, как будто жива и здорова…
После этих слов она тихо заплакала, потому что видеть своего покойного мужа безумным было ей не под силу…
Он присел к ней на кровать, крепко её обняв. И тут она почувствовала запах его волос – совсем чужой и, в то же время, давно забытый.
– Успокойся, – сказал Клаус. – Всё будет хорошо…
Фрида хотела возразить, что так хорошо, как было при жизни, здесь уже никогда не будет, но промолчала. Что спорить с умершим человеком, который, вдобавок ещё, не в своём уме!
– Откуда у тебя такая красивая форма? – внезапно спросила она. – Я никогда не видела её в твоём гардеробе…
– Эту форму я ношу больше десяти лет, – ответил Клаус. – В ней я проплавал по всем морям и океанам. В ней я отдавал приказы, когда на мой корабль нападали враги. Теперь я её повешу в гардероб, на «вечный отдых». Я продал свой фрегат и ушёл в отставку… – И тихо добавил: – Я давно хотел быть с тобой, Фрида… И вот мы опять вместе… 
«Ах, бедный-бедный, – качала она головой. – Это ж надо так свихнуться! Наверное, всё случилось тогда, когда оборвалась верёвка, и гроб стукнулся о дно могилы…»
– Так ты сшил эту форму уже здесь?..
– Ты путаешь меня с Фридрихом… – ответил он и спросил: – Кстати, что с ним?
– Наверное, ты забыл, что он давно умер… – ответила Фрида. 
– Жаль… – глухо сказал Клаус. – Я часто его вспоминаю… 
– При жизни ты не вспоминал о нём вовсе… – с укором сказал она. – Я не знаю, что произошло тогда между вами, но после гибели Фридриха ты навсегда вычеркнул его из своего сердца.
– Разве?.. – он призадумался. – Я просто много лет ничего не помнил…
– Как это? – не поняла она.
– Потерял память. Когда же пришёл в себя, то оказалось, что прошли годы. Всё это время я жил в Гамбургском порту. Потом матросил. Стал боцманом. Закончил курсы капитанов, и десять лет проплавал на шхуне, которую купил.
– Откуда же ты взял деньги? – спросила Фрида, решившая с ним больше ни о чём не спорить, а только соглашаться.
– Войны, Фрида… Богачей они делают нищими, бедняков богачами. Но чаще всего, и тех, и других покойниками…
В этом она была с ним согласна. Она хотела ещё что-то ему сказать, как в дверь комнаты настойчиво постучали.
Клаус резко поднялся с кровати и отошёл к окну.
– Войдите! – разрешила Фрида, и в приоткрытой двери появилось испуганное лицо служанки. Она сообщила хозяйке, что в доме жандармы.
– Зачем они здесь? – не поняла Фрида.
– Я вызвала….
В комнату вошёл унтер-офицер местной жандармерии, с двумя полицейскими, которые тут же встали с двух сторон двери.
– Добрый день, фрау Циммерманн!.. – кивнул головой унтер и, с любопытством глянув на Клауса, сухо попросил:
– Ваши документы, пожалуйста! 
– Какие могут быть документы у покойника? – торопливо ответила за него Фрида.
Унтер-офицер недоумённо на неё посмотрел, затем вопросительно повернул голову к Клаусу.
– Фрау Фрида немного не в себе… – тактично ответил тот полицейскому чину. – Это бывает, когда человек от горя теряет рассудок.
– Я в своём уме! – обиделась она. – Зачем вам его документы, господин офицер?
– Нам доложили о проникновение в ваше жилище неизвестного человека… – ответил тот, кинув взгляд на стоящую в полуоткрытой двери служанку.
Та тут же пропала в коридоре.
– Какой же он неизвестный?! – возмутилась Фрида. – Это мой муж Клаус! Ваша жена шила у него платье в прошлом году… Красное такое… В рюшечках…
– Простите, фрау, но я не интересуюсь делами своей жены. Тем более, её гардеробом… 
Клаус уже достал из дорожной сумки нужные бумаги. Унтер прочёл их вслух:
– Клаус Циммерманн… Капитан шхуны «Фрида»…
– Бывший капитан, – уточнил Клаус. – Я ушёл на покой…
– Бывших капитанов не бывает, герр Клаус… – заметил унтер, возвращая бумаги. – Что ж, всё в порядке, господа… – он взялся за козырёк своей фуражки. – Честь имею! – И, кивнув сопровождавшим его жандармам, покинул комнату вместе с ними.
– Какое равнодушие! – недовольно покачала головой Фрида. – Не интересоваться делами своей жены!.. Я всегда была в курсе твоих дел… Как и ты моих…
Клаус молча прошёлся несколько раз из угла в угол, наконец, снова присел рядом с ней, на кровать.
Она взяла его левую руку, погладила ладонь и вдруг увидела на тыльной стороне, между большим и указательным пальцами, едва заметные буквы: «F» и «Z». Они были вырезаны двадцать пять лет тому назад, острым ножом, в её честь – чтобы на вопрос всех, кто спросит его, что они означают, он мог с любовью и гордостью ответить: «Это первые буквы имени и фамилии моей любимой Фриды Циммерманн». Тогда, перед свадьбой, буквы исчезли самым загадочным образом, и на вопрос, где они – Клаус шутливо отшучивался, что «их растопило солнце и смыли дожди». Потом она забыла про них. И вот буквы появились на том же месте, где были когда-то. И Фрида вспомнила свою юность. Первые свидания… Поцелуи… Объятья… И вдруг поняла – откуда этот запах от его волос… Оттуда… Из юности… Из прошлых лет… И внезапно до неё дошло, что ничего на свете не забывается. Оно притупляется, прячется, скрывается в сумерках памяти. Но стоит лишь одному яркому лучу воспоминаний осветить их – и всё, что казалось забытым, тут же вспыхивает ярким светом и возвращает к истокам бытия…
– Как они опять появились?.. – с замиранием сердца спросила Фрида.
– Они были здесь всегда, – ответил Клаус. – Разве могут шрамы бесследно исчезнуть – на руке или на сердце?..
То ли туман, то ли сумерки пронзил яркий луч, и тут до Фриды дошло, что она не в Раю, а у себя дома. И этот человек, имя которого Клаус – он и не он. И вдруг она всё поняла…
– Это ты! – охнула Фрида.

…Жили два брата – Клаус и Фридрих. И влюбились они оба в одну девушку Фриду Майер. Но ответную любовь она подарила одному лишь Клаусу. Мстительный Фридрих всё лелеял в душе мечту погубить своего брата, и однажды, будучи с ним в Гамбурге, по делам отца, споил Клауса. Когда же тот опьянел, ударил по голове тяжёлым камнем. И когда он захрипел, а потом затих, Фридрих подумал, что убил его. Вернувшись в Вайсбург, Фридрих сказав отцу и, конечно же Фриде, что пьяный Клаус утонул в Эльбе. Сам же Фридрих навсегда стал Клаусом, и всю жизнь носил ненавистное ему имя, ради Фриды. И сердцем бы ей почувствовать это. Но глаза её ничего не заметили. Ведь братья Цимммерманны были близнецами…

…– Несчастный глупец... – горько молвила Фрида в адрес Фридриха. – Вот почему Бог не дал нам детей. Он сделал его бездетным… Как и меня… За то, что я не доверилась своему сердцу.
Они ещё долго молчали. Наконец она спросила:
– А как же ты всё вспомнил?..
– Это было в Калькутте, – ответил Клаус. – Индус-врачеватель излечил меня... Постепенно вернулась память... Медленно, по глотку… Вначале вспомнил, кто я… Потом имя матери… – И после паузы тихо произнёс: – Тебя я вспомнил последней… Прости….
– Обо мне ты мог не вспоминать вовсе, – ответила Фрида. – Я оказалась недостойной твоей памяти…

…Вот и вся история о возвращении к самому себе Клауса Циммерманна. Он ещё долго прожил с Фридой, и умерли вместе, в один день…
Хоронил супругов весь город. А эту историю рассказала их служанка, которая была с ними до последнего часа, закрыв навсегда глаза обоим…

КОЛОРАТУРНОЕ СОПРАНО

Эта загадочная история произошла в начале 19 века, с молодой оперной певицей Габриэллой Буркхард, из придворного веймарского театра, которым руководил в те годы великий Иоганн Вольфганг Гёте.
Пела г-жа Габриэлла попеременно с примадонной Каролиной Ягеманн, заменяя её во всех спектаклях, когда та уезжала на гастроли в Берлин, где выступала также с большим успехом. И партию Катарины Кавальери, в «Похищение из сераля», и Памину, в «Волшебной флейте», и дону Анну, в «Дон Жуане».
Надо сказать, что обе певицы обладали красивейшим колоратурным сопрано и пели до того замечательно, что трудно было определить – чей голос звучит лучше. Г-же Ягеманн исполнилось в ту пору уже тридцать лет, а г-же Буркхард всего 23 года. Обе были свободны от семейных уз, имели множество поклонников, а Габриэлла ещё и сына Эриха, семи лет.
Однажды перед Рождеством 1810 года, после премьерного спектакля «Оберон, царь эльфов» Враницкого, где Габриэлла блистательно спела партию Рези – дочери Гаруна-аль-Рашида, вместо г-жи Каролины, которая уехала в очередной раз, в Берлин, – за кулисами появился знатный иностранец, с большим букетом фиалок.
Спросив, как пройти в артистическую уборную к г-же Буркхарт, он поднялся на второй этаж и постучался в её дверь.
– Войдите! – раздался в ответ красивый женский голос.
Иностранец вошёл.
– Разрешите принести вам самый искренний восторг своей души и сердца! – сказал он в дверях, с лёгким акцентом. Затем представился, протягивая фиалки: – Джиани Бернарди – антрепренёр театра «Ла Скала».
Услыхав эти слова и увидев перед собой галантного господина, г-жа Габриэлла взяла цветы и предложила ему кресло, а сама попросила свою одевальщицу поставить букет в вазу, что та и сделала, после чего покинула гримёрную комнату.
Присев в кресло, синьор Бернарди поведал г-же Буркхарт, что специально приехал в Веймар, дабы убедиться в красоте её голоса, восторженные слухи о котором будоражат воображение миланских меломанов и, конечно же, Дирекцию самого театра. Убедившись в том, что красота голоса г-жи Буркхард вовсе не слухи, а настоящее чудо природы, он готов обговорить с ней все условия, а также подписать Контракт от имени «Ла Скала», на одномесячные гастроли (в июле или августе следующего года), с концертным репертуаром из оперных арий и вокальных произведений. Ещё сеньор Бернарди добавил, что приезд г-жи Буркхарт – в Италию и обратно – а также проживание в миланской гостинице с полным пансионом будет осуществлён за счёт театра. Сам же гонорар, после обоюдной договорённости, будет выплачен в любые, удобные для г-жи Габриэллы, сроки.
Услыхав о таком предложении, которое для любой певицы предпочтительней предложения рук и сердца, г-жа Буркхард тут же дала своё согласие и добавила, что с этого дня будет готовиться к поездке, шлифуя и так блестяще спетые партии, чтобы исполнить их в Милане ещё лучше, чем перед веймарской публикой.
Итальянец поблагодарил её от себя и от имени Дирекции театра за согласие и сказал, что послезавтра, в это же время, после того, как он подготовит все официальные бумаги, они подпишут два экземпляра Контракта, с выплатой г-же Габриэлле суммы задатка. А встретиться решили в небольшом уютном ресторанчике на Рыночной площади. На том и расстались.
Художественный руководитель и директор веймарского театра Иоганн Гёте не так бурно разделил её радость.
Мало того, что звезда театра Каролины Ягеманн часто уезжала в Берлин на гастроли, так теперь ещё и молодая певица, заменяющая оперную диву, позволяет себе такой же гастрольный демарш, тем более, что ни третьей Рези, ни новой донны Анны, ни ещё одной Катарины Кавальери в театре не было. Хотя, нужно заметить, что сам факт приезда антрепренёра из «Ла Скала», ради одной из его артисток, произвел на директора театра гораздо большее впечатление, чем официальные письма из Берлинского оперного театра. Что ж, придётся менять всю афишу на летние месяцы 1811 года, хотя именно в это время в Веймар приезжают «разъездные меломаны», чтобы послушать кого-то из двух талантливых певиц – как кому повезёт… Может быть, летом будущего года г-жа Каролина никуда не уедет, Бог знает… При своей жёсткой политике худрука и директора, Гёте потакал талантливых артистам, давая им возможность проявить себя за пределами Веймара. Мэтр никому не отрывал крыльев. Летите! Старайтесь! Если где-то прославитесь – пойдёт только на пользу, как вам самим, так и придворному театру. Гёте понимал талантливых людей, ибо сам был гений.

…Весь вечер и всё следующее утро молодая певица словно летала на крыльях. Ах, будь живы её родители, как бы они порадовались стремительной карьере своей дочери. Впрочем, за «красивые глаза» Судьба ничего никому не дарит – значит это была «благодарность Свыше» за тяжёлый и верный труд.
После завтрака Габриэлла отпустила гулять с нянькой своего сына, а сама присела к клавесину и стала подбирать репертуар для гастролей.
Знай она, что произойдёт сегодня вечером – ни за что не отпустила бы от себя Эриха. Но не отпусти его от себя, ещё неизвестно, чем бы закончилась эта история.

…Зима – время детских забав и проказ. И нет ничего лучше в это холодное время года, чем кататься с горы на санках, с радостным смехом и счастливыми возгласами или лепить снеговиков.
Тяжёлая это работа. Жаркий пар валит из-под зимней одежды, хочется сбросить с себя шубы, шляпы, меховые перчатки, чтобы не стесняли движения, не мешали катать снежные шары. А как хочется пить! Набьёшь снегом полный рот – а он лишь на один глоток. Зато вкусный, словно растаявшее облачко!.. А, главное, ни у кого из взрослых не нужно просить на это разрешения. Тем более, что никто его и не даст. Взрослые ужасно правильные люди – это нельзя, это не годится, а уж то, тем более, не сто;ит делать. Скучно! И когда они успевают превратиться из живых, замечательно непослушных детей, такими занудами – вот загадка! И пока их нет рядом, ещё пару «снежных» глотков и – за работу. Шаг за шагом… Шар за шаром… Снеговик за снеговиком…
То ли отвлеклась старая нянька, то ли не заметила, как маленький  Эрих, глядя на старших ребят, набил полный рот снега. Снег ледяной, жжёт язык, холодит зубы, и так похож на мороженое… Вот ещё раз зачерпнул снежную горсть, прямо из сугроба... Потом ещё и ещё…
Перед обедом Эрих расплакался – сильно разболелось горло, потом голова, потом стало трудно дышать.
Хорошо, что у Габриэллы в этот день был выходной. Перво-наперво она попросила няньку заварить чай с малиновым вареньем, но ребёнка от него вырвало. Испугались обе, и Габриэлла сама побежала на последний этаж, к доктору Канну, живущему в их же доме. Господин доктор, приникнув ухом к спине и груди мальчика, долго прислушивался к его дыханию и сказал, что похоже на «поветренную» болезнь – воспаление лёгких – и тут же принёс какую-то микстуру.
К вечеру мальчику стало хуже.
Всю ночь молилась Габриэлла, глядя, как нянька купает Эриха, который был уже почти в беспамятстве, в горячей ванне, настоянной на душистых травах, как обмазывает всего бараньим жиром. Хотели напоить микстурой, что принёс доктор, но ребёнок сразу закашлялся, продолжая тяжело и хрипло дышать, как маленький старичок.
К утру на женщин напало странное оцепенение – ни сон, ни дремота. Сворой бездомных собак выл за окном ветер…
Внезапно резкий звонок дверного колокольчика огласил квартиру. Габриэлла вздрогнула и глянула на стенные часы. На них было почти четыре утра. Нянька, окаменевшая у кроватки ребёнка, встрепенулась и побежала к входной двери. Она чувствовала свою вину, однако, не говорила об этом вслух. Через минуту вернулась.
– Кто? – спросила Габриэлла.
– Никого… – удивлённо ответила нянька. – Ветер, наверное… – Она подошла к кроватке Эриха, глянула на него и вдруг, громко взвыв, выбежала из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.
Габриэлла взяла со стола подсвечник, с горящими свечами и подошла к сыну. Будто сквозь туман увидела, как его тонкие черты заострились ещё больше. Он уже почти не дышал, лишь глухо хрипел. И она вдруг ясно представила, что теряет Эриха.
Габриэлла не выдержала напряжения и нервно зарыдала. Затем вернулась, чтобы поставить подсвечник на стол и вдруг застыла на месте. За столом сидела незнакомка средних лет, укутанная в ярко-красную шаль, с рыжей копной кудрявых волос на голове и «горящим взглядом». Впрочем, в её карих глазах, скорей всего, отражалось дрожание огня от свечей.
– Кто вы?.. – с внутренним трепетом спросила Габриэлла. 
– Саламандра… – ответила незнакомка.
– Как вы сюда попали?.. – не поняла Габриэлла.
– Я звонила… Мне открыли…
– Что вам нужно?
– Это нужно не мне, а вам… – ответила женщина. – Я здесь, чтобы спасти вашего сына…
И Габриэлла внезапно поняла, кто она и что имеет в виду.
– Спасите его! – она бросилась ей в ноги. – Возьмите, всё, что у меня есть! Деньги, драгоценности! Умоляю вас!
– Только не это… – усмехнулась незваная гостья.
– Хотите мою душу? Берите, я согласна! Оставьте лишь в живых моего мальчика!
– Хорошая у вас душа! Люблю, знаете ли, людей, с «огнём изнутри».  В другое бы время взяла, не постеснялась. Но не сегодня.
– Чего же вы хотите?.. – растерялась Габриэлла. – У меня больше ничего нет…
– У вас есть то, чего я желаю сильней всего… – улыбнулась женщина, назвавшаяся Саламандрой. – Ваш певческий голос… Ваше колоратурное сопрано! Вот его бы я взяла..
– Мой голос?! – с изумлением воскликнула г-жа Буркхарт. – Зачем он вам?!..
– Я же не спрашиваю, зачем вам нужен сын, – сказала гостья. – Итак, делаем ставку! Ваше превосходное сопрано против здорового сына. Решайте!
– Я согласна, – тут же ответила Габриэлла, ни на секунду, не задумываясь. – Берите мой голос…
После её ухода Эрих тут же стал выздоравливать… Это было, как в сказке – только что умирал – и вдруг ожил! И сразу же попросил пить и есть…
«Живи вечно, о, Саламандра!  – шептала счастливая мать. – И всегда твори добрые дела…»

…На следующее утро Габриэлла вдруг вспомнила, что должна подписать Контракт с синьором Бернарди и невольно расплакалась, понимая, что больше никогда не запоёт. И в то же время, слёзы были слезами благодарности Судьбе, что её мальчик жив и здоров.
Г-жа Буркхарт ещё не задумывалась о том, как и на что они будут жить с сыном. Правда, мелькнула мысль о «фрау Нищете», которая вначале робко стучится в дверь, затем, как водится, просит испить воды, потом садится на стул передохнуть, да так и остаётся навсегда.
«Ничего страшного, – сказала себе Габриэлла, – Буду понемногу продавать драгоценности и на эти деньги скромно жить с Эрихом. Правда, деньги имеют способность таять, куда быстрее, чем хотелось бы…»

…В полдень театр распрощался с прекрасной певицей.
Г-жа Буркхарт рассказала г-ну Гёте о потере голоса и настояла на своей отставке, хотя директор театра её не торопил. Он попытался пригласить Габриэллу в качестве драматической актрисы, но та решительно отказалась. Во-первых, она ничего не смыслит в драматическом искусстве. Во-вторых, актрисой драмы нужно было родиться так же, как и певицей. 
Нет-нет, господин директор, спасибо! Она найдёт себе другую работу. В конце концов, в городе её помнят, и найти место педагога по вокалу не составит большого труда. Она даст объявление в городскую газету, и с этих пор будет учить других девушек искусству пения – с правильным дыханием и ритмом, с нужной силой голосовых связок. И, конечно же, с энергией вдохновения!.. Хоть кому-нибудь передаст силу и красоту своего пропавшего голоса.
Так думала молодая женщина, бывшая сопрано. Г-н Гёте молча выслушал её исповедь, дал немного денег, но больше ничего сделать не смог.
Веймар городок небольшой, всего-то 6 тысяч жителей, и страшная новость о Габриэлле Буркхарт в течение часа навсегда перечеркнула любое объявление в газете вместе с её бывшей славой. Разве станут родители учить своих дочерей у безголосой певицы?..
Вечером Габриэлла не пошла в театр, на встречу с синьором Бернарди – да и какой смысл был в этом? – и решила во всём начать экономить. Первым делом произвела расчет с нянькой – времени теперь оказалось вдоволь, чтобы самой воспитать сына. Нянька же была в полной уверенности, что г-жа Буркхарт каким-то образом узнала о причине болезни маленького Эриха, когда та не уследила за ним во дворе, и, собрав вещи ушла, искренне покаявшись в содеянном. За что была прощена.

…На следующее утро синьор Бернарди приехал сам, собственной персоной. Прождав г-жу Габриэллу почти весь вчерашний вечер в ресторанчике, на Рыночной площади, он был немного уязвлён, как мужчина – ни одна женщина ещё не повела себя с ним таким бестактным образом. Кроме того, через день он уезжал обратно в Милан, а ещё следовало обговорить многие нюансы будущих гастролей и, главное, заключить Контракт, ради которого лучший антрепренёр «Ла Скала» приехал в Веймар. Путь неблизкий, и уехать, так ничего и не решив, было бы слишком дорогим удовольствием, да и не в его характере было бросать всё на полпути.
Не зная домашний адрес г-жи Буркхарт, синьор Бернарди заехал прямиком в театр, и там узнал катастрофическую новость о пропаже голоса одной из примадонн. Вначале он не хотел этому верить, но, переговорив с директором театра, был вынужден принять эти ужасные сведения за истину. Однако, что случилось с прекрасной певицей, на самом деле, не знал никто.
Получил у г-на Гёте её адрес, он вскоре позвонил в скромную квартирку, недалеко от Парка-на-Ильме.
Дверь открыла сама Габриэлла.
Увидев синьора Бернарди, она очень смутилась и, отправив поиграть во двор Эриха, пригласила антрепренёра в дом.
Пропажу своего голоса объяснила страшным переживанием за жизнь сына и больше ни словом не обмолвилась – ни о появлении Саламандры, ни о передаче ей своего волшебного голоса.
Будучи человеком слова, синьор Бернарди оставил бедной женщине обещанный аванс, который та, ни в какую, не хотела брать. Однако он настоял на этом, пожелал выздоровления, попрощался и ушёл.
Выйдя из старинного дома, в котором жила бывшая певица, он присел на скамью, стоящую во дворе, чтобы понять, что произошло и обдумать, как поступить дальше. 
«Наверное, следует обратиться к хорошему врачу, – подумал Бернарди. Один такой профессор по лечению голосу был его приятелем в Риме. – Но для этого нужно было приехать в Италию, а несчастная женщина, на которую свалилось такое несчастье, потрясена и убита. Да и судя по скромной квартирке, деньги на поездку вряд ли найдутся… Хотя и у ней самой, и у её стойкого характера одна и та же фамилия…».
Фамилия Буркхард означала «отважная крепость».
От невесёлых раздумий его отвлекли громкие детские голоса и звонкий смех. Дети бросались друг в друга снежками, или «снежными ядрами», как они их называли, и среди «дворовых воинов» Бернарди заметил сына Габриэллы.
– Эрих! – позвал он мальчика. – Подойди ко мне!..
Мальчик узнал незнакомца, который только что был в их квартире, и всё же просьба взрослого человека не очень его обрадовала.
– Петер! Макс! Я сейчас! – крикнул он своим приятелям и, как воспитанный человек, подошёл к Бернарди.
– Присядь на минуту! – попросил тот, сметая перчаткой снег со скамьи. Мальчик уместился на самом краешке, до того он был мал и худ.
– Меня зовут синьор Джиани… – улыбнулся иностранец.
Эрих кивнул, не отводя края глаз со своих приятелей, которые продолжали забрасывать друг друга снежками.
– Что с тобой произошло прошлой ночью? – поинтересовался Бернарди.
– Я заболел… Поел снега и простыл…
– Неужели не пообедал? – пошутил итальянец, но видя, что мальчик слушает его в пол-уха, задал другой вопрос: – Кто же тебя так быстро вылечил?..
– Одна женщина.
– Кто  она?
– Не знаю… С рыжими волосами…
– А как зовут, не помнишь?
Эрих наморщил лоб, не отрывая взгляда от приятелей:
– Саламандра…
«Хвостатое земноводное», – машинально подумал Бернарди. – «Огненная саламандра».
Так называли «дождевую ящерицу» за яркую оранжево-красную расцветку. Когда-то в детстве маленький Джиани видел её много раз, в дождливую погоду, в деревне своего деда. 
– …И ушла она не в дверь, а в камин… – голос Эриха прервал его мимолётные воспоминания...
– Кто, в камин?.. – переспросил он.
– Эта женщина, – ответил Эрих.
– Как в камин?! – изумился Бернарди. – То есть, в огонь?!
– Да.
– И мама это видела?
– И мама. Когда я ей напомнил об этом утром, она сказала, что всё это мне привиделось. Потому что у меня был сильный жар…
– А может, действительно всё так и было? Разве  можно перепутать наяву дверь с горящим камином?
– Я точно видел, как она исчезла в огне, – твёрдо повторил мальчик.
– Спасибо!.. – потрясённо произнёс Бернарди. – Извини, что отвлёк тебя от игры… Когда я был маленьким, тоже любил играть в эти самые… «снежные ядра»… И кататься на санках, и лепить снеговиков. Только снега зимой в Сардинии у нас почти не было.
– Как не было?! – мальчик впервые посмотрел гостю в глаза.
– Наверное, Бог забыл насыпать… – улыбнулся тот. – Ну, прощай, Эрих!.. – И как взрослому протянул свою смуглую крепкую руку.
– Прощайте, синьор Джиани… – ответил мальчик, неловко пожимая её и тут же, с облегчением, побежал к своим приятелям, радуясь, что так быстро отделался от взрослого человека.
А Бернарди, наконец-то, всё понял:
«Так это была Саламандра! Только не дождевая ящерица, а огненная дьяволица Ада, помощница Сатаны, разжигающая костры для новых грешников!.. Значит, Габриэлла заключила с ней какой-то договор… Ах, как же я сразу не догадался… Скорей всего, жизнь мальчика взамен на её голос… Святой материнский подвиг…».
Бернарди вскочил со скамьи, чтобы вернуться к Габриэлле, но тут же остановился – он не хотел ставить молодую женщину в неловкое положение, тем более, лезть в чужую душу. Если не рассказала, значит, не пожелала.
И решил действовать иначе.

…Кто-нибудь знает, зачем «дьявольской особе» понадобился женский певческий голос? И не какой-нибудь, а колоратурное сопрано! Кто сказал, чтобы спеть в «Ла Скала»? Вы?.. Думаете, зависть взяла верх, заслышав пение талантливой певицы?.. Вот и себе захотелось отсыпать горсть аплодисментов… Понимаю вас и Саламандру. Выйти на сцену и заставить целый зал замереть в восторге – это похлеще любой дьявольской власти. Только хочу вас огорчить: не для этого помощница Сатаны завладела чудесным голосом Габриэллы. Нет, не для этого...

…Итак, по приезду в Милан, Бернарди привычно закрутился в делах театра – на носу была очередная премьера и заказом афиш в типографии, текстом и печатью занимался именно он; а ещё нужно было пригласить на «званный обед» несколько известных журналистов, чтобы те позже написали восторженные рецензии; ну и обязательно пришлось помирить двух оперных примадонн, объяснив каждой из них, что именно она и есть самая главная в театре. Когда же дела немного его отпустили, начался дополнительный набор певцов в мужскую оперную труппу.
 
…Во время конкурса, сидя в зале, в составе директорской группы, Бернарди вдруг услышал со сцены знакомый голос. Голос был превосходный, звонкий, сильный, совсем не похожий на голоса контратеноров. Даже у кастратов он не слышал такого звучания. Хрупкий, изящный с безграничным серебряным верхним регистром, словно небесный колокольчик.
Бернарди прочёл ещё раз фамилию исполнителя: «Джузеппе Поверелли» – так звали молодого человека, претендовавшего на место очередного контратенора.
– Превосходный голос… – шепнул Бернарди один из директоров театра. – Я буду голосовать «за».
Бернарди кивнул. Сомнения в качестве голоса у него не было. Было другое – смутное подозрение, что он уже где-то его слышал. И совсем недавно.
И в тот момент, когда певец взял сложный колоратурный пассаж, Бернарди явственно услышал в нём голос Габриэллы Буркхарт. Нет, он не мог ошибиться. У антрепренёра миланского театра был идеальный слух. Недаром он был лучшим антрепренёром «Ла Скала».
Неужели и Джузеппе Поверелли воспользовался услугами Саламандры?.. Чтобы проверить это, Бернарди проголосовал со всеми «за» и после конкурса пригласил молодого человека в остерию, чтобы отметить его успех.
Джузеппе был польщён и казался немного смущённым. Ещё вчера, никому неизвестный тенор – сегодня артист знаменитого «Ла Скала», и лучший антрепренёр театра пригласил его с ним отужинать. Было, чем гордиться молодому человеку, сироте от рождения.
Небольшой ресторанчик в центре Милана «Бабушкина кухня», представлял собой традиционную остерию – уютную, с вкусной стряпнёй, под музыку слепого скрипача Лучино, который на слух мог сыграть всё, что угодно, а импровизировать умел так, что получалось совершенно новое произведение, в котором лишь скромно угадывалась изначальная мелодия. Говорят, что однажды Антонио Сальери воспользовался его импровизацией для одной из своих опер.
Выпив за успех молодого человека, Бернарди попросил его рассказать о своей жизни, и особенно о вокальном даре, напомнив Поверелли, что слышал год тому назад его исполнение в партиях «Орфея» Глюка и «Бастьена» Моцарта, но тогда оно не произвело на него должного впечатления, как сегодня. Кроме того, разницу между тенором и контратенором определить было несложно. Что же произошло? Не помогла ли Джузеппе некая  Божественная сила? Или даже потусторонняя?.. Всё это было сказано Бернарди шутливо и доброжелательно.
Не имея в жизни настоящих друзей и покровителей, сирота Джузеппе внезапно расположился к Бернарди. Так с ним ещё никто не разговаривал – просто, открыто, по-дружески. Кроме того, выпитое вино и радость успеха сделали своё дело, как нельзя лучше.
И он признался во всём.

…До того дня, как Джузеппе встретился с Саламандрой, его певческая карьера готова была вот-вот оборваться, ибо теноров в Италии было предостаточно, словно высыпались они на «солнечную землю» из прорехи в кармане Господа Бога. 
Однако, в отличие от многих певцов, Поверелли был хорошим тенором. Хотя мало быть в жизни кем-то хорошим или даже отличным, если нет везенья, без которого ничего нельзя достичь. Сколько поэтов, музыкантов и актёров умерли безвестными! Не оттого, что были бездарными или бесталанными – а только потому, что Судьба не уготовила им хотя бы мига Удачи! Ведь талантливых людей много, а «Птица для удачливых» всего одна…
И тут в голову Поверелли пришла простая, но опасная мысль – отдать свою душу в руки Дьяволу, за успех и славу в жизни. Жил он один, ни семьи, ни родственников – кто заплачет о проданной душе?.. Найдя в Амброзианской библиотеке – одной из старейших в Европе – «Книгу тайных обрядов по Волшебству и Магии», которая, как ему сказали, принадлежала самому Леонардо да Винчи, Джузеппе прочёл в ней: каким образом вызвать злого духа, чтобы заключить с ним сделку.
Вызвать дух самого Сатаны и других особей мужского пола Поверелли побоялся, а вот появление какой-нибудь дьяволицы решил попробовать, хотя и не надеялся на успех, ибо с детства был юношей набожным. Но, как говорят итальянцы: «Чем больше в человеке Бога, тем больше в нём и Дьявола»… Словом, выбрав из всех дьяволиц Саламандру – Джузеппе с детства любил смотреть на огонь – и выучив наизусть заклятие, он разжёг камин. Как только были произнесены последние слова для вызова злых духов, в комнате появилась женщина средних лет, в шали алого цвета, с рыжими кудрявыми волосами, ниспадающими до плеч. В её чёрных глазах плясали огненные искры.
Дальше всё было разыграно, как «по нотам». На какой-то миг Саламандра исчезла в камине, затем, появившись вновь, одарила Джузеппе замечательным голосом контратенора, забрав взамен его душу. 

…Бернарди молча выслушал его, потом сказал:
– Подаренный вам голос принадлежал одной прекрасной певице, которая сейчас осталась жить в нищете вместе со своим сыном…
И рассказал подробно о Габриэлле Буркхарт.
Услышав её историю, Джузеппе очень огорчился:
– Но ведь я ничего не знал! Я заключил сделку и заплатил за неё самую высокую цену. Каждый решает для себя, как быть ему дальше, не правда ли, синьор Джиани?.. Та певица тоже сделала свой выбор. Впрочем, она мать, и я её понимаю… Может быть, и моя матушка, будь она жива, сделала ради меня то же самое…
– Ладно, не переживайте! – успокоил его Бернарди. – Постараюсь всё уладить. Раз я могу договариваться с примадоннами, то достигнуть соглашения с представительницей потустороннего мира сущие пустяки.
Наутро Бернарди зашёл в Амброзианскую библиотеку и, взяв книгу по волшебству и магии, переписал нужное заклятие. А, дождавшись вечера, стал готовиться к встрече с Саламандрой.
Тщательно пролистав волшебную книгу и найдя в ней очень важное для себя сведение о том, что «дьяволы не могут читать человеческие мысли…» – что сразу же снимало многие проблемы – он разжёг камин, собрался духом и, перекрестившись, прочёл заклинание.
Тут же из камина появилась женщина, точь-в-точь, такая же, какую видели – и Эрих Буркхарт, и Джузеппе Поверелли.
– Это ты вызвал меня? – спросила Саламандра.
– Я, – ответил Бернарди и объяснил дьяволице, что взамен голоса Габриэллы и души Джузеппе, он жертвует ей свою душу.
– И какой смысл, – удивилась она, – взять вместо одной души другую?!..
– Смысл в том, – ответил Бернарди, – что взамен неопытной и невинной души ты получишь матёрую грешную душу.
– Но невинная для меня ценнее… – возразила она.
– Зато моя душа согласна отправиться в огонь Ада прямо сейчас!
– Гм!.. Неплохая сделка!.. – кивнула Саламандра. – И когда ты готов отдать её?
– Сразу же, как только ты выполнишь названные мной условия.
– Считай, что я их уже выполнила.
– Ты вернула голос Габриэлле?
– Да.
– И разорвала договор с Джузеппе Поверелли?
– Вот он… – Саламандра бросила в огонь бумажные клочки. – А теперь составим договор между нами.
– Идёт! – ответил Бернарди. – Только давай напишем так: как только догорит на столе свеча  – ты заберёшь мою душу…
– Согласна! – сказала Саламандра. – В договоре уже есть это условие… – И, откинувшись в кресле у камина, приготовилась ждать, когда погаснет свеча.
И в этот момент Бернарди, что есть силы, задул её.
– Что ты сделал?! – закричала дьяволица.
– То, что теперь свеча никогда не догорит! – ответил он. – А это значит, что наш с тобой договор больше не имеет силы.
Саламандра с ненавистью бросила на него свой огненный взгляд и пропала в горящем камине.

…Через полгода, в миланской Капелле Портинари было венчание Джиани Бернарди и Габриэллы Буркхарт.
Сын певицы Эрих стоял между ними, держа за одну руку мать, за другую отчима.
А в певческой группе театра теперь пел Джузеппе Поверелли. По просьбе Бернарди, Дирекция театра оставила молодого человека в труппе «Ла Скала», только теперь уже, как первоклассного тенора. 
Ну, а с этого года у лучшего антрепренёра театра появились новые заботы: устраивать гастроли по всей Италии и даже Европе своей жене Габриэлле Бернарди. Как звучит, не правда ли?.. Габриэлла Бернарди!
Кстати, не вас ли я видел на её вчерашнем концерте? Блестящее колоратурное сопрано! Вы не находите?..


КОРОВА, КОТОРАЯ УМЕЛА ВСЁ

К Западу от Лэйзбаха, прямо у дороги, стоял высокий забор, над воротами которого была прибита яркая вывеска: «Ферма «Телячий восторг». Весь забор был выклеен чёрно-белыми плакатами. с изображением улыбающейся коровы. Тут же у обочины высилась трибуна, украшенная цветочными гирляндами. На ней стоял Фермер в смокинге и бабочке. Он зорко смотрел по сторонам, в подзорную трубу.
– Добрый день! – поприветствовал я его.
– А-а-а, господин Сказочник!.. – печально сказал Фермер. – Если вы насчёт праздника, то он отменяется…
– Какого праздника?! – не понял я.
– В честь моей Коровы.
– Это не о ней ли была статья в «Воскресной газете»?
– Именно о ней, – спустился с трибуны расстроенный Фермер. – О «Корове, которая умела всё»!..
Он пригласил присесть меня на скамью и принялся рассказывать…

…– Как же всё хорошо начиналось! – стал вспоминать Фермер. – В один прекрасный день, когда моя Корова была ещё телёночком, я вдруг услышал необыкновенной красоты пение. Это пела она – юное создание!.. Я тут же сообщил о ней в «Комитет Мировых Достижений». Но мировое признание получил, живущий на острове Кальмаро, попугай, поющий на трёх языках!.. Раз так, подумал я, научу-ка свою коровку играть в шахматы. И уже представил её на пьедестале, с лавровым венком на рогах. Однако и на этот раз получил из Комитета скверное известие. В нём говорилось, что на Капустном острове в Огородном море, живёт некий козёл, который играет в бильярд, карты и домино и, самое главное, у всех выигрывает!... Но я решил не сдаваться и отдал свою коровку на курсы бальных танцев. Всего за одну неделю она выучилась танцевать – гавот, менуэт, полонез, мазурку и, конечно же, вальс! Тут уж Комитет вынужден был прислать ей первый Почётный Диплом. Затем второй – когда она заиграла на трубе «Сурок» Бетховена. Потом были математические успехи!.. Победа на конкурсе китайского языка!.. Рекорды по плаванию!.. Ещё три заслуженных Диплома!.. И вот сегодня её должны были занести в «Список Лучших Мировых Достижений» – её, мою коровку – самую удивительную из всех созданий на свете!.. Но, увы!..
– Почему «увы»?.. – не понял я.
– Потому что она исчезла… – произнёс огорчённый Фермер.
– Как исчезла?!.. Когда?!..
– Неделю назад…
– Может быть, её похитили?.. – осторожно предположил я.
– Возможно... – зарыдал он. – Ведь она стоила целого состояния!..
Я стал его утешать, говорить, что Корова обязательно вернётся, ведь она не кошка, в самом-то деле, которая любит гулять, где вздумается!.. Фермер слабо внимал моим словам, но тут… появилась она, с ромашкой в зубах.
– Ах! – не поверил своим глазам Фермер, вскакивая со скамьи. – Это ты! Вернулась! Умница!.. Сегодня мы ждём высоких гостей из «Комитета Мировых Достижений»!.. Сейчас они приедут!..
Но Корова, не обращая внимания на его слова и покачивая полным выменем, направилась в коровник.
– Что это с ней?.. – испугался Фермер. 
И тут к «Телячьему восторгу» подъехала богатая карета, с важными господами. Из неё торжественно вышел Президент «Комитета» с дамой-секретарём. В руках секретарь держала большой лавровый венок. Видимо, для Коровы. А может быть, и для Фермера.
Фермер застучал в двери коровника:
– Выходи, моя крошка!.. – И улыбнулся гостям: – Одну минуту, господа!.. Она сейчас… Девица, все-таки, хе-хе… Наряжается… Сейчас завяжет на хвосте бантик и выйдет…
Тут дверь коровника резко распахнулась, и перед всеми появилась Корова, неся на коромысле два ведра, полных до краёв парного молока. Она поставила их перед гостями, а сама с удовольствием разлеглась на траве, жуя губами всё ту же ромашку. Бантика на хвосте не было.
– Фи-и-и!.. – раздался разочарованный возглас столичной дамы.
Выразив на своих лицах полное разочарование, Президент «Комитета» и дама-секретарь поспешно сели  в карету. 
– Это недоразумение, господа!.. – бросился к ним Фермер. – Она никогда прежде не давала молока!.. Поверьте, перед вами – необыкновенная Корова!.. Воплощение таланта и совершенство идеального!..
Но важные персоны уехали восвояси. У цветастого забора остались лишь мы втроём – потрясенный Фермер, я и Корова, возлежащая на траве.
– Что ты наделала?! – набросился он на неё. – Отказаться от такой карьеры!.. Тебя узнал бы весь мир! А что теперь? Скучная… однообразная… скотская жизнь… – Фермер готов был вновь зарыдать.
– Я устала от ненужных дел, мой господин… – ответила она ему, мечтательно глядя в небо. – Все эти годы мне чего-то не хватало. И вот теперь я поняла, что! Простой Корове тяжело жить по-человечески – есть за столом, спать в кровати, играть на трубе, решать уравнения, говорить по-китайски и соблюдать этикет!.. Только на лугу я почувствовала себя по-настоящему счастливой! Щипать траву, пить из ручья, дружить с Быком и давать молоко – разве это не прекрасно?.. 
И, закрыв свои красивые воловьи глаза, она заснула прямо у ворот с неземной улыбкой на коровьем лице.
– Ну, вот и всё!.. – тяжело вздохнул Фермер, садясь на скамью. – Больше от неё не дождаться ничего удивительного!..
– Напротив! – успокоил я его. – Думаю, скоро ваша Корова преподнесёт вам самый удивительный подарок!
– Какой?.. – уныло спросил Фермер.
– Телёночка, например…
Он ошалело посмотрел на меня и внезапно расхохотался.
– А не испить ли нам молока? – взбодрился он. – Давненько его не пробовал. Я ведь всё-таки – фермер!..
Он скинул смокинг и заспешил в дом за кружками, срывая на ходу чёрно-белые плакаты.

КОРОЛЕВА ПЧЁЛ, ИЛИ
СОБРАНИЕ ВОСКОВЫХ ФИГУР

Мало кто знает, что ещё совсем недавно, во времена правления короля Пруссии Фридриха Второго Великого – рядом с королевским дворцом Сан-Суси, что в Потсдаме, в специально построенном «Зале восковых фигур» хранилось целое собрание особ Королевского Двора.
Они выглядели не просто «живыми», а были настолько тщательно вылеплены, что, не знай этого, подумаешь, будто все просто застыли в игре «замри», и как только хлопнуть в ладоши – тут же оживут, расправят плечи и задвигаются.
Кто их слепил – неизвестно, хотя ходили злые слухи, будто того мастера потом казнили, чтобы больше нигде в мире не повторил такую же тонкую и безукоризненную работу – ведь все короли любят казаться единственными и неповторимыми, в своём роде. Впрочем, скорей всего, слухи так и остались слухами, так как Фридрих Великий был человеком умным и просвещённым, к тому же большим либералом.
Стояли восковые фигуры, каждая на своём месте, с прикреплённой к постаменту табличкой: кто есть кто. Среди них был сам король Пруссии Фридрих Великий с супругой Елизаветой Христиной Брауншвейгской, все министры, главный королевский ювелир со своим помощником и даже королевский палач.
Раз в неделю Хранитель восковой коллекции Ансельм Волькенштайн аккуратно и бережно протирал лица и кисти рук всех персон шёлковым платком, едва касаясь их матовой поверхности, затем мягкой щёткой стирал пыль с костюмов – от ажурных воротников дам до мужских сапог.
И повторялось это из месяца в месяц, из года в год, пока, наконец,  не  случилось вот что…
В один из зимних дней 1795 года, когда Пруссией уже правил племянник Фридриха Великого – Фридрих Вильгельм Второй – Хранитель, как всегда, появился в «Зале восковых фигур», зажёг все свечи и принялся за свою работу. Он уже протёр больше половины восковых изваяний – а их было ровно тридцать три – как вдруг увидел, что один постамент, на котором должна была стоять фигура Свена Баумана – помощника королевского ювелира – пуст.
Ансельм Волькенштайн сам застыл на месте от изумления! Он сразу же подумал, что его могут обвинить, будто это он разбил восковую фигуру или, не дай Бог, похитил. Ну, не могла же она сама покинуть свой постамент, тем более, без головы на плечах – свою голову Свен Бауман держал под мышкой (но об этом чуть ниже). Впрочем, фигуру могли и украсть. Но кто и зачем это сделал – Хранитель сказать не мог, так как был в умопомрачительном состоянии. Он тут же прервал наводить порядок и прошёлся по всему залу, надеясь найти хотя бы голову исчезнувшей фигуры, но, увы, так её не нашёл.
Ансельм Волькенштайн погасил свечи и покинул «Зал восковых фигур», чтобы уже в своём кабинете обдумать, как быть дальше.
Найдя в архивах всё, что касалось этой восковой коллекции, он обнаружил сведения о помощнике королевского ювелира и стал их изучать. И вот что оказалось…

…В 1781 году, во время путешествия королевы Елизаветы Христины Брауншвейгской, пропали многие её драгоценности. Подозрение пало на одного из её сопровождающих – помощника королевского ювелира Свена Баумана. Обыск в его доме подтвердил печальное предположение – вт нём было найдено несколько похищенных украшений.
Как ни отпирался Бауман, пытки сделали своё дело, он во всём признался, и его казнили в подвале королевской тюрьмы, отрубив голову.
Так вот, со своей головой подмышкой, он и был слеплен из воска, что вызывало у одних посетителей улыбку и даже смех, у других ужас и отвращение.

…Ансельм Волькенштайн всё же решил ещё раз попытаться найти пропавшую восковую фигуру. Спустившись из своего кабинета, который был в том же здании, прямо во двор, он вдруг увидел на снегу свежие следы, ведущие от «Зала восковых фигур», которые раньше не заметил и немедленно пошёл за ними.
Следы вели вдоль нескольких особняков, в которых жили важные особы, и привели к дому королевского ювелира Олафа Браунфельса.
Тут же у витой ограды богатого особняка Хранитель увидел, лежащую на снегу восковую фигуру его казнённого помощника. В свободной руке Свена Баумана был топор, принадлежавший восковой статуе королевского палача.
Обрадованный Хранитель, осторожно взяв в охапку воскового беглеца, вместе с топором, принёс его обратно на своё место, а топор вернул королевскому палачу. Сам же, пообещав себе закончить уборку завтра, запер двери на все замки и поспешил домой, чтобы отдохнуть, принять сердечные капли и проспаться до утра.
Утром, придя в «Зал восковых фигур», Ансельм Волькенштайн, с неописуемым ужасом, увидел, что только вчера найденная фигура помощника королевского ювелира вновь пропала. Каким образом она исчезла на этот раз, Хранитель понять не мог совершенно. Двери были на замке, а другого выхода из «Зала» в здании не было.
И опять на снегу он увидел новые следы, приведшие его к дому Олафа Браунфельса. И вновь у крыльца лежала на боку фигура Свена Баумана, с топором в руке.
Во второй раз притащил Хранитель «беглеца» на своё место, а сам, не выходя из здания, запер двери изнутри и спрятался под пологом, где стояла восковая фигура короля Фридриха Великого.
Долго ждать не пришлось. Изваяние помощника ювелира «ожило» и, спустившись со своего постамента, вновь «одолжило» топор у палача, затем вытащило из кармана сюртука королевского ключника связку ключей, отперло ими двери и вышло из здания.
«Вот оно, как!» – удивился Ансельм Волькенштайн сообразительности безголового Свена Баумана и в третий раз заспешил по следам безголовой статуи.
Издали он даже увидел, как, подойдя к дому королевского ювелира, восковой беглец попытался подняться на крыльцо, но, поскользнувшись, свалился в снег и тут же замер. 
И в третий раз Хранитель отнёс восковую фигуру на место.
«С каким упорством, – думал он, – пробирается она к дому королевского ювелира! Как будто хочет что-либо сказать… Либо…». – И он вспомнил о топоре.

…Ансельм Волькенштайн несколько раз подряд прочёл все архивные документы, касающиеся кражи королевских драгоценностей, и подумал вот о чём: если восковая фигура может оживать, вопреки всем законам Природы и Логики, то почему нельзя поговорить с духом казнённого?.. В тех же документах он нашёл и тайну наличия ключа у ключника. Оказалось, что сам «Зал восковых фигур» был просто перестроен из бывшей королевской кухни, и вместе с оставшимися кухонными дверьми, остался на общей связке и сам старинный ключ.

…Ровно в полночь Ансельм Волькенштайн уже подходил к могиле бывшего помощника королевского ювелира. Место, где находилась могила Свена Баумана, он знал – неподалёку покоилась жена Хранителя – Урсула.
На душе было тревожно. Ещё бы! Наверняка у каждого из нас бешено заколотилось сердце, если бы мы должны были вскоре заговорить с духом покойного. Впрочем, если тот ещё этого захочет. У духов ведь тоже полно дел на том свете, и не всегда есть время выбраться к людям. Но Хранитель, хорошенько помолившись перед этим, надеялся на благоприятный исход опасной встречи.
Итак, как только он услышал двенадцать ударов курантов с Городской площади, Хранитель подошёл вплотную к чугунной ограде и, обратя свой взор на могильную плиту, засыпанную снегом,  сказал вслух:
– О, дух Свена Баумана! Появись не для праздного разговора, а для раскрытия Истины…
Произнеся так три раза, он стал ждать ответ.
Не прошло и минуты, как из-под плиты стал выползать снежный туман, похожий на позёмку и вскоре, облачаясь в человеческую форму, перед Хранителем появился Дух казнённого Баумана.
– Ты звал меня, Ансельм Волькенштайн? – спросил тот скрипучим голосом.
– Звал, – ответил Хранитель.
И тут же опередив возможный вопрос, Дух сказал:
– Если ты спросишь, что случилось с моим голосом, то он стал таким после того, как моему хозяину отрубили голову… Свершился безумный бесчеловечный приговор! Осудили невиновного человека…
– Но разве не твой хозяин, – спросил его Волькенштайн, – похитил королевские ценности?
– Клянусь честью его несчастной семьи! – возопил Дух. – Клянусь своей душой и всеми святыми! Нет! Это сделал не Свен Бауман!..
– Тогда кто? – спросил напрямую Хранитель.
– Олаф Бранунфельс! Королевский ювелир. Непревзойдённый мастер и презренный преступник!
– И поэтому ты, дух Свена, хотел его убить?
– Не только его – всех, кто приговорил к смерти моего бывшего хозяина.
– Называл ли Бауман на допросах имя настоящего преступника?
– Называл. Но ему никто не верил. Потому что и судья, и прокурор, и палач – все они заказывали у королевского ювелира драгоценности для своих жён, которые, кстати, сочинял и Свен Бауман.
– А как же несколько тех брошей, колец и бус, которые нашли в его доме?
– Их подбросили те, кто проводил обыск. Разве ты не знаешь, как в нашем благословенном королевстве из честного человека делают преступника?
– Нет, не знаю.
– В таком случае, ты счастливец, Ансельм Волькенштайн!
– И ты можешь сказать, где хранится похищенное? – спросил Хранитель.
– Да, могу. Духам известны все человеческие мысли и тайны.
– Ты скажешь мне об этом, чтобы я свидетельствовал в пользу твоего хозяина?
– Да, скажу. Ты порядочный человек, Ансельм Волькенштайн.
– Спасибо… – смутился Хранитель и поинтересовался: – Нужны ли ещё свидетели твоего признания?
– Нет. Ты один передашь всё с моих слов. Без меня об этом не смог бы узнать ни один человек на свете.
– Спасибо тебе, дух Свена Баумана! И ответь на последний вопрос, который не даёт мне покоя – как из тридцати трёх восковых фигур только одна ожила?
– В этом воля пчелиной королевы Жужжелии Двести Второй.
И Дух Баумана рассказал вот что…

…Лет пятьдесят тому назад, жил в Потсдаме один мальчик. Был он добр не только к своим близким или соседям, но и ко всем животным и даже насекомым.
Он жалел любую бездомную собаку или кошку, у которой не было лапы или хвоста, лечил бескрылую птицу, которую из рогатки подбили уличные мальчишки, и даже мог выпустить на свободу, попавшую в паутину муху.
Однажды в королевском пчельнике случился пожар, когда пьяный смотритель запалил, по неосторожности, огненным факелом несколько ульев, и среди них – улей с маткой-королевой Жужжелией Двести Второй, которую пчёлы берегли пуще зеницы ока.
Мальчик сумел сбить и погасить огонь и спасти пчелиную семью. Звали мальчика Свен Бауман. За это пчелиная королева поклялась всегда и во всём ему помогать, пока жива. Так он стал настоящим ювелиром. Уже потом, после смерти Жужжелии, её многочисленные потомки позабыли о Свене. Но даже после казни, благодаря тому, что его фигура была слеплена из пчелиного воска, изваяние казнённого Баумана ожило.
На этом Дух Баумана умолк. Но мы и без него уже знаем, что было дальше.

…Утром Хранитель направился  к королевскому судье, и на Библии дал показания, которые этой ночью услышал от Духа казнённого Баумана.
Судья, будучи сам сыном «судьи воскового», немедленно послал за королевским прокурором, чей отец тоже входил в «Собрание восковых фигур», и они тут же решили произвести обыск в доме королевского ювелира.
Всё, о чём рассказал Дух Свена Баумана, оказалось правдой. Все похищенные драгоценности королевы Елизаветы Христины Брауншвейгской нашлись в доме Олафа Браунфельса.
Тот стал было отказываться, говорить, что ему их подбросили, но дознание, с частичными применениями пыток дали свой эффект, и вскоре королевский ювелир полностью признался в хищение королевский драгоценностей и даже рассказал, как обвинил в этом своего помощника, за что тому и отрубили голову.
Теперь пришла очередь отрубить голову и королевскому ювелиру. «Зуб за зуб, око за око, голову Браунфельса за голову Баумана».
Узнав об этом, король Пруссии Фридрих Вильгельм Второй приказал слепить для «Собрания восковых фигур» новое изваяние Свена Баумана, уже с головой. Зато казнённого королевского ювелира вновь вылепили, но без головы. Что было правильно. Только человек, не имеющий её, мог совершить такой гнусный поступок. 
Так пчелиная королева спасла честь Свена Баумана и его семьи.  И теперь в их фамильном гербе красуется летящая пчела.

…Но вот прошло всего десять лет, и в начале 19 века восковая коллекция королевских особ внезапно исчезла.
Одни говорят, что её тайно кому-то продал король Фридрих Вильгельм Второй, другие утверждают, что коллекцию сожгли, по его же повелению, ибо он не очень любил своего дядю Фридриха Великого.
Третьи же клянутся-божатся, что Хранитель каким-то образом вызвал дух пчелиной королевы Жужжелии Двести Второй, и та оживила все восковые изваяния, чтобы они могли навсегда покинуть «Зал восковых фигур». Ах, чего только не выдумывают люди! Кстати, так и рождаются новые сказочные истории.
А эта закончилась весьма печально. Мало того, что пропала сама восковая коллекция, так ещё и здание «Зала» было разобрано до последнего кирпичика.

…Зато до сих пор по ночам, в окрестностях дворца Сан-Суси, бродит одинокая восковая фигура бывшего помощника ювелира. И кому повстречается на пути Свен Бауман, того ждёт появления денег и богатства.
Несколько раз и я встречал его – мы даже раскланялись с друг другом – однако богачом, увы, пока не стал. Впрочем, жизнь продолжается. Да и стать богачом – не самое главное дело в жизни.

 

КУЗНЕЦ ЧУЖОГО СЧАСТЬЯ

Решил один Кузнец (а это был лучший Кузнец в Лэйзбахе!) каждому счастье выковать. Кто что попросит. И вывесил у кузницы объявление: «так, мол, и так, кую счастье любому».
Забежал первым в кузницу Ребятёнок. Смастерил ему Кузнец обруч. За ним пришёл Влюбленный – выковал Кузнец для его невесты золотой цветок в подарок. Фермеру изготовил клетку для кролей. Крестьянину грабли. Дворнику лопату. Стражнику ключ с замком. А Старухе ухват для печных горшков.
Спросили у Кузнеца:
– А себе что выковал? Наверное, самое лучшее?
Рассмеялся он:
– Моё счастье – другим счастье ковать!
Вот какой он был Кузнец-молодец!
А на другой день побежал Ребятёнок за обручем, упало оно с крутого берега в реку, он за ним – и утонул. Вскоре и невеста жениха разлюбила. Потом и кроли в клетке сдохли. Тут и Крестьянин наступил на грабли, да глаз себе вышиб. А Дворник с той лопатой под карету зимой попал. И Старуха не удержала ухват с кипящим супом да и ноги себе обварила.
Но про всё это Кузнец так и не узнал. Потому что заглянул к нему поздним вечером один человек, крепкий и весёлый.
– Выкуй, – говорит, – мне острый нож!
– А ты кто такой?
– Бандит с Большой дороги. Буду путников убивать, если деньги отдавать не станут.
– Неужто при этом счастливым будешь?! – ахнул Кузнец.
– Не то слово! Самым Счастливым бандитом на свете! – рассмеялся он.
Отказал ему Кузнец в просьбе. За что и был убит.
Одни скажут – герой. Другие, что дурак. А я так скажу: не дело Кузнеца чужое счастье ковать, даже если ты лучший Кузнец в Лэйзбахе! Правильно говорят: каждый человек – кузнец своего счастья!
Одно жалко – не оставил Кузнец учеников! А зря!

МЕЧ­ТЫ ИЗ ТА­БА­КЕР­КИ

На аук­цио­не в Берлине про­да­ва­ли раз­ные ста­рин­ные пред­ме­ты – от мрамор­ных ста­ту­эток до старинных манускриптов. Бы­ли там и канде­ляб­ры, и вен­ские стулья, и шляпы, и бальные платья, и даже витая кочер­га из замка Гогенцоллерна короля Фридриха Вильгельма IV с левым бот­фортом Кристиана Брауншвейгско­го.
И лежала сре­ди старинных ве­щей не­боль­шая се­реб­ря­ная табакерка, изрядно почерневшая, с ок­руг­лы­ми бо­ка­ми и с вензелем «V» в ви­де двух змеев на обо­рот­ной сторо­не.
Её ни­кто не по­ку­пал, хоть несколько раз выставляли на продажу, ибо одни не на­хо­ди­ли в ней ни­ка­кой ху­до­же­ст­вен­ной цен­но­сти, а другие – ли­бо сами не ню­ха­ли та­ба­ку, ли­бо осу­ж­да­ли это нездоровое ув­ле­че­ние. Ки­нут мимо­лёт­ный взгляд по­верх крыш­ки – и пой­дут се­бе даль­ше. От­то­го и пылилась табакер­ка в сто­ро­не, сре­ди таких же других не­нуж­ных пред­ме­тов под не­сча­ст­ли­вы­ми номера­ми.
Но вот в кон­це дня поя­вил­ся на аук­цио­не молодой человек с беспеч­ным взгля­дом и почти пус­ты­ми кармана­ми.
Вы­гля­дел он да­ле­ко не щё­го­лем, од­на­ко ж весь­ма акку­рат­но. Одежда, хоть и выглядела по­но­шенн­ой, сидела на нём безукоризненно – и куртка без дыр, и штаны без пузырей на ко­лен­ях,  и немодные туфли были подби­ты новёхонь­ки­ми под­мёт­ка­ми.
Молодой человек (назовём его для удобства Студентом) за­гля­нул сю­да ис­клю­чи­тель­но из любопыт­ст­ва, ибо не имел ни­ка­ких намерений что-ли­бо при­об­ре­сти. Он любил под­смот­реть ис­кор­ки чувств, сле­тав­шие из-под ресниц раз­го­ря­чён­ных аук­цио­не­ров, ощутить дро­жь их рук и сер­дец,  услышать зазывной, хорошо поставленный голос аукционщика.
Так же любил он иногда приходить на «Станцию дилижансов», наблюдая за при­ез­жи­ми или отъ­ез­жаю­щи­ми, мечтая о богатстве и могуществе, глядя на знатных господ, окружённых слугами. Или наведаться в казино, побродить сре­дь вер­ту­шек ру­ле­ток. Но не для того, чтобы сыграть, а чтоб почувствовать чужой азарт, граничащий с хитростью, а хит­рость – с бле­фом, что да­ет од­ним ра­дость выигрыша, дру­гих же толка­ет к пе­ри­лам близ­ле­жа­ще­го мос­та над Рейном.
Студент ни­ко­му не за­ви­до­вал – про­сто по-дет­ски радовал­ся за каждо­го, кто приобретал что-ли­бо или выигрывал, и сопе­ре­жи­вал тем, ко­му не далось сча­стье в ру­ки, из че­го мож­но бы­ло сде­лать вы­вод, что по нату­ре он был челове­ком сер­деч­ным. Та­кое стран­ное ув­ле­че­ние владе­ло им с са­мо­го детства. Ему хотелось мно­гого, но Нищета – богиня бед­но­сти – так и не отпус­тила его от се­бя.
Итак, обой­дя зал, где в вит­ри­нах ос­та­лись ле­жать невостребованные веера и ста­рин­ные пу­го­ви­цы, молодой человек, как ни стран­но, об­ра­тил своё вни­ма­ние на се­реб­ря­ную та­ба­кер­ку.
То ли она бы­ла по­хо­жа на та­кую же, из его дет­ст­ва (от­цов­скую или дедов­скую), то ли при ви­де её в ду­ше вско­лых­ну­лись иные дав­ние воспоминания,  кто зна­ет?!..
Но, так или ина­че, по­рыв­шись в кошельке, Студент наскрёб ту небольшую сум­му, что тре­бо­ва­лась, и Аукцион­щи­к протянул ему завет­ный предмет, ко­то­рый мы с ва­ми уж точ­но не ку­пи­ли бы.
Слу­жил молодой человек помощником нотариуса, то есть вёл все бумажные де­ла, ибо, как уже было сказано вы­ше, имел склонность к аккуратности и педантизму.
Жил он ти­хо да оди­но­ко, сни­мая ком­на­ту у одной вдовы. У неё же столовал­ся. Нико­гда не буянил, да­же ко­гда вы­пи­вал. А пил по обыкнове­нию ред­ко, лишь на чьих-ни­будь по­мин­ках ли­бо кре­сти­нах.
Сло­вом, вы­шел Студент с аук­цио­на чуть повеселевшим и отправил­ся про­гу­лять­ся по Унтер дер Линден.
До ужи­на у вдо­вы ос­та­ва­лось ещё мно­го вре­ме­ни, и уже на­чи­на­ло «посасывать под ло­жеч­кой», однако ку­пить се­бе да­же пи­ро­жок с капус­той бы­ло уже не на что. Но Студент не очень-то и огор­чил­ся: такое с ним происхо­ди­ло почти ежедневно. И ре­шил он про­сто занюхать табач­ком го­лод, как делали нищие у городского моста.
Дос­тал ки­сет, и прежде, чем пе­ре­сы­пать из него табак в ку­п­лен­ную табакер­ку, взял щепотку-дру­гую, глубоко втя­нул их в две ноз­д­ри и тут же чих­нул раз, дру­гой, тре­тий… 
И вдруг брыз­ну­ла от­ку­да-то неж­ная ме­ло­дия, слов­но горсть хрусталь­ных ша­ри­ков бро­си­ли на мос­то­вую, что-то щёлк­ну­ло, крыш­ка та­ба­кер­ки са­ма распахнулась, а внут­ри, откуда ни возьмись, появил­ся кро­шеч­ный человечек в красном бар­хат­ном сюрту­ке, лиловых шта­нах, в чёрном ци­лин­д­ре и с тросточ­кой, тол­щи­ной не бо­лее швей­ной иг­лы.
– Будь­те здо­ро­вы! – по­кло­нил­ся он Студенту, вежли­во сни­мая головной убор. – Чем мо­гу слу­жить?
Тот так и ос­тол­бе­нел:
– Соб­ст­вен­но говоря… кто вы такой?..
– Хозяин табакерки, – важно ответствовал крошечный человечек.
– И что вы мо­же­те?..
– А, соб­ст­вен­но го­во­ря, всё! – поклонился тот.
Молодому человеку всё  никак не удавалось согнать с лица глуповато-недо­вер­чи­вую улыб­ку.
– Ну же!? – уже по-де­ло­во­му по­то­ро­пил его че­ло­ве­чек в ци­лин­д­ре. – Заказывать желания будете?..
Студент по­смот­рел по сто­ро­нам.
По ули­це спе­ши­ли про­хо­жие, од­на­ко ни­ко­му не бы­ло де­ла ни до него, ни до его удивительной покупки.
Он не­мно­го ус­по­ко­ил­ся.
– В та­ком слу­чае… э-э-э… – Студент ре­шил вна­ча­ле прове­рить способности че­ло­веч­ка в ци­лин­д­ре. – Мне бы хо­те­лось… ес­ли вас, конеч­но, не за­труд­нит… съесть пи­ро­жок с ка­пус­той…
– Все­го лишь?! – оби­жен­но вос­клик­нул Хозяин табакерки. – В шесть секунд! – И стук­нул тро­стью по её дну.
В сво­бод­ной ру­ке молодого человека тот­час же появил­ся горячий пи­рог.
Студент вы­та­ра­щил­ся на не­го, недоверчиво под­нёс к но­су и да­же отважно по­ню­хал. Тот пах­нул так вкус­но и ап­пе­тит­но, что его захотелось немедленно проглотить.
– Ну и де­ла... – про­бор­мо­тал изумлённый Студент и принялся уписы­вать пи­рог за обе ще­ки.
– Ка­кие там де­ла! – ус­мех­нул­ся че­ло­ве­чек. – Так, ме­лочь!.. Вы, милейший, зака­зы­вай­те чего-ни­будь посущественней. Толь­ко уч­ти­те: ка­ж­дое последую­щее желание долж­но быть же­лан­ней пре­ды­ду­ще­го. И ни в ко­ей мере не повторяйтесь! Скучно-с…
«Что бы та­кое за­ка­зать?..», – по­ду­мал про се­бя Студент.
Это бы­ло до­воль­но труд­ной задачей, ибо за всю свою жизнь разных желаний на­ко­пи­лось так мно­го, что он не знал с какого на­чать.
Ему вспом­ни­лись дет­ские го­ды. Ах, сколь­ко то­гда во­круг было соблазнов! Сколь­ко та­ко­го, че­го так хотелось! И ло­шад­ку-качалку, и оловянных сол­да­ти­ков, и ду­эль­ный пис­то­лет, и настоль­ный ку­коль­ный театр. Да мало ли… А ещё он вспомнил о живом попугае, умею­щем гово­рить: «Пардон, месье!..», и об игрушечном дилижансе, у которого открывались двери, а внутри сидели кукольные пассажиры, о летающем змее!.. Все­го не упом­нишь… И хоть дет­ст­во дав­но про­шло, жела­ния ос­та­лись. Студент отогнал от се­бя ребяческие мысли: бы­ло бы нелепо в его возрас­те попро­сить иг­руш­ку…
А от­ро­че­ст­во! Оно то­же бы­ло пол­но не­сбыв­ших­ся надежд. Он стеснял­ся сво­его кос­тю­ма, из ко­то­ро­го дав­но вы­рос, над сби­ты­ми носками его бо­тино­к смея­лась од­на девоч­ка, в ко­то­рую он тай­но был влюблён. Кни­ги, поезд­ки в те­атр – все­го это­го он не имел… Подъезжали по утрам к школе папенькины сынки в экипажах, сы­тые, розовоще­кие с мороза, и весело бро­са­ли ему в спину снеж­ки обид­ных слов… Уже тогда он стал убегать на «Станцию дилижансов» и сочинять в тол­пе фанта­сти­че­ские истории, в кото­рых ви­дел се­бя то при­ез­жим гра­фом, то вернувшимся с вой­ны генера­лом при орденах…
И вспом­ни­лась ему бед­ная юность. Это бы­ла са­мая не­вы­но­си­мая пора его жизни, ко­гда го­лод и безденежье не отпускали от себя ни на шаг, а любая работа, что под­вер­нёт­ся за день, приносила лишь усталость и никогда – больших денег. И ес­ли он привык к мышиному шоро­ху по но­чам, то это совсем не значило, что смирился с бесконечной сво­ей нищетой. Ах, майский запах си­ре­ни! Му­зы­ка духовых оркестров! Насмешливые взгляды девиц…
Молодой человек отшат­нул­ся от вос­по­ми­на­ний.
«А не на­чать ли мне с воз­душ­ных зме­ев?..» – по­ду­мал он.
Это казалось наивным, но ведь на­до бы­ло с че­го-то начать… Тем бо­лее, че­ло­ве­чек пре­ду­пре­дил, что мечтать сле­ду­ет по нарастаю­щей.
И он по­же­лал стать са­мым глав­ным владельцем всех воз­душ­ных зме­ев на свете.
– В шесть секунд! – произнёс Хо­зяи­н та­ба­кер­ки.
И тут же не­бо над Берлином пре­вра­ти­лось в цвет­ное лос­кут­ное одея­ло. Змеи – китай­ские, япон­ские, тре­уголь­ные, круглые, по­хо­жие на лю­дей или жи­вот­ных, скле­ен­ные из пер­га­мен­та или шёл­ка, с хвоста­ми в ви­де бу­маж­ных фона­рей или мочалок, перепу­та­вшись нитями, повис­ли над кры­ша­ми.
Это бы­ла необыкновенная картина! Де­ти кри­ча­ли от радо­сти, собаки визжа­ли от испуга, муж­чи­ны оглушитель­но сви­сте­ли в восторге, а жен­щи­ны уми­ля­лись. Прав­да, воз­душ­ные змеи за­кры­ли солн­це, но это было ку­да лучше, чем если бы его закры­ли тучи. Пе­чаль­ным бы­ло лишь то, что пти­цы по­ки­ну­ли го­род – для них совсем не ос­та­лось мес­та в не­бе. Но кто думает о птицах, когда над головой такое зрелище!
– По­слу­шай, – ска­зал Студент Хо­зяи­ну та­ба­кер­ки. – Так не го­дит­ся. Сделай всё, как бы­ло пре­ж­де.
– Это не­воз­мож­но, милейший… – по­кло­нил­ся че­ло­ве­чек. – Толь­ко загадав но­вое же­ла­ние, вы от­ме­ни­те прежнее.
– То­гда я же­лаю, – ска­зал Студент и вспом­нил девочку, в ко­то­рую был ко­гда-то влюб­лён, – что­бы меня ок­ру­жа­ли са­мые кра­си­вые женщи­ны на свете!..
– То, что нуж­но! – об­ра­до­вал­ся че­ло­ве­чек в цилинд­ре. – В шесть се­кунд! – И стук­нул кон­цом сво­ей кро­шеч­ной тро­сти по дну та­ба­кер­ки.
И сра­зу же из всех немецких земель поя­ви­лись молодые и прекрас­ные жен­щи­ны, о ко­то­рых толь­ко мог­ли меч­тать или вздыхать ху­дож­ни­ки и поэты! С гла­за­ми, напоминав­ши­ми зе­лень трав, си­не­ву морей, чёр­ную глубину гро­зо­вых туч, с тём­ны­ми ко­са­ми и ры­жи­ми локо­на­ми, непослушными пряд­ка­ми и стро­ги­ми пробо­ра­ми, с ослепитель­ной или застен­чи­вой улыб­кой, с ко­жей белой, слов­но сахар, или смуг­лой, как жареный миндаль, с тонким станом – они появи­лись, пол­ны­е жела­ний и любви, и устремили взоры на Студента. По од­но­му его взгляду, дви­же­нию пальцев руки – любая из них будет принадлежать ему на­все­гда!
Он рас­те­рян­но об­вёл взгля­дом всех кра­са­виц: трудно найти «изюминку» в пакете с изюмом. Тем более, что сре­ди них начались  уже споры, скло­ки и да­же лёгкие потасовки – каждая до­ка­зы­ва­ла, что имен­но она желаннее другой.
Студент попы­тал­ся их ос­та­но­вить, но споры раз­го­рал­ись всё силь­нее, и вско­ре пре­ле­ст­ни­цы на­ча­ли с остервене­ни­ем ту­зить друг друж­ку, со злобой царапая и таская со­пер­ни­ц за во­ло­сы. Ис­тош­ные во­пли ог­ла­си­ли Берлин, заглушая испуганное мяуканье коше­к на крышах.
Полицейские ду­ли в свои сви­ст­ки, но тре­ли их бы­ли не гром­че свистков иг­ру­шеч­ных дилижансов. И лишь ко­гда на улице поя­вил­ся конный от­ряд, кое-как уда­лось разо­гнать не в ме­ру раз­бу­ше­вав­ших­ся краса­виц.
Студент с трудом при­шёл в се­бя и сра­зу же рас­крыл табакерку.
– Хо­чу стать са­мым бо­га­тым че­ло­ве­ком на све­те! – приказал он че­ло­веч­ку в ци­лин­д­ре. – И – побыстрее!..
– В шесть се­кунд! – по­кло­нил­ся кро­шеч­ный волшебник.
И тут вся Унтер дер Линден за­гу­де­ла в поч­те­нии и вос­тор­ге:
 – Смот­ри­те-ка, сам Студент!
– Го­во­рят, у не­го мил­лио­ны!
– Да что вы! Мил­ли­ар­ды!
– Ни­кто не зна­ет, сколь­ко!
– А прав­да ли, что у не­го са­мый боль­шой золотонос­ный руд­ник в ми­ре?
– Так оно и есть! Еже­днев­но он до­бы­ва­ет зо­ло­та боль­ше, чем его могут вместить все ювелирные магазины мира!
Студент ехал по ули­це в дорогой карете, милости­во раскланиваясь в разные стороны. Он не знал, что в эти мину­ты на всех бан­ков­ских бир­жах мира нача­лась паника. Ко­ли­че­ст­во зо­ло­та ока­за­лось в избытке, и оно вмиг обесценилось. Все бо­га­чи, на­зы­вав­шие се­бя ещё ут­ром «миллионщиками», днём превра­ща­лись в ни­щих и разорялись. Рос­ло число са­мо­убийств.
– Эй! – вы­звал Студент Хо­зяи­на та­ба­кер­ки. – Сделай что-ни­будь!
Но тот по­ка­чал го­ло­вой с ехидной улы­боч­кой на лице.
– То­гда, – приказал ему Студент, – я хо­чу стать са­мым могуществен­ным пра­ви­те­лем на све­те! Мо­жет, мне уда­стся остановить этот кош­мар…
И тут же очу­тил­ся во двор­це сре­ди ла­ке­ев и вель­мож.
Ми­ни­ст­ры и главные ли­ца го­су­дар­ст­ва кланялись ему в по­яс, ловили каждый его взгляд, а самые опытные царедворцы припадали к его царственной ру­ке.
– Здо­ро­вья и дол­гих лет на­ше­му властелину!
– Нет его муд­рее!
– Нет силь­нее!
– Нет мо­гу­ще­ст­вен­ней!
– Пусть все вра­ги тре­пе­щут от стра­ха!
– Нет ни­ко­го вы­ше на­ше­го повелителя!
– Над ним толь­ко Бог, и боль­ше ни­ко­го!..
Он слы­шал хор льсте­цов, но не мог по­ше­ве­льнуть и паль­цем – их речи  бы­ли ему при­ят­ны. Пристанционные меч­ты о мо­гу­ще­ст­ве вдруг ста­ли явью, и те­рять их бы­ло глу­по и не­охо­та.
«Те­перь я всем по­ка­жу, что та­кое спра­вед­ли­вость! – по­ду­мал коронованный Студент. – Я ос­та­нов­лю смерть и ни­ще­ту, по­да­рю всем свободу и ми­лость, прослав­лю своё имя в ве­ках!..».
Ах, как же сла­до­ст­но бы­ло на ду­ше! Всех хо­те­лось ода­рить улыбкой и доб­рым сло­вом! Стать дру­гом для каждо­го! Ведь это в его си­лах, в его власти!
Студент при­встал с тро­на. Взгля­ды вель­мож с тревогой устремились к нему: ни­кто не знал, чем обер­нёт­ся любое доб­рое начина­ние их властелина.
Но тут в зал, гром­ко сту­ча каб­лу­ка­ми, во­шёл бледный военный министр:
– Толь­ко что ста­ло из­вест­но, – ледяным тоном произнёс он, – что все монархи мира объ­е­ди­ни­лись и по­шли на нас войной!..
– Но по­че­му?.. – спро­сил Студент, обводя недоумённым взглядом зал. – Ведь я же­лал им толь­ко до­б­ра!..
– Ни­кто не хо­чет сми­рить­ся с тем, что кто-то миро­лю­би­вей и сильнее, чем он сам, – от­ве­тил военный ми­нистр. – Ни­кто не же­ла­ет быть менее великим, чем ­его со­се­д… При­ка­жи­те за­нять обо­ро­ну, ваше величество! Промед­ле­ние смер­ти по­доб­но!..
– Ну, уж нет! – вос­клик­нул Студент, сра­зу же позабыв про все свои добрые меч­ты и же­ла­ния. – Я пока­жу им, кто я!
Он рас­крыл та­ба­кер­ку и при­ка­зал че­ло­веч­ку в цилин­д­ре:
– Сде­лай так, что­бы я стал бо­гом! Что­бы власть моя про­сти­ра­лась от гори­зон­та до го­ри­зон­та, что­бы все на зем­ле бы­ли мне по­слуш­ны!..
Вель­мо­жи в ужа­се за­кры­ли гла­за, ду­мая, что их повелитель свихнулся, а Хо­зя­ин та­ба­кер­ки, кри­во ус­мех­нув­шись, гром­ко стук­нул тростью:
– В шесть секунд!..
И сра­зу же всё ис­чез­ло: и дво­рец, и вель­мо­жи, и са­ма та­ба­кер­ка про­па­ла из рук Студента. Он очу­тил­ся сре­ди ве­се­ля­щей­ся тол­пы бродяг, хохочущей, пляшущей, пьющей, жующей, сквернословящей... У ка­ж­до­го на го­ло­ве сидел шу­тов­ской кол­пак, а ли­ца бы­ли выма­за­ны яр­кой краской, как у кло­унов из дешё­во­го балагана.
Се­бя са­мо­го Студент уви­дел си­дя­щим на тро­не, сколочен­ном из ста­рых бо­чек, про­пах­ших се­лёд­кой. Вме­сто ков­ров под но­га­ми валялись драные цинов­ки. Он схва­тил­ся за го­ло­ву: вме­сто па­ри­ка он на­щу­пал клок се­на, на кото­рый был на­дет та­кой же, как у всех, шу­тов­ской колпак, – но толь­ко с колокольчиками.
«Где я? – ужаснулся он. – Кто я?..».
И в от­вет ус­лы­шал восторженные кри­ки, ска­чу­щих во­круг не­го разнаряжен­ных бро­дяг:
– Сла­ва на­ше­му бо­гу!
– Алч­но­му бо­гу!
– Глу­по­му бо­гу!
– Бо­гу Ду­ра­ков!
Воз­душ­ные змеи весело «порхали» над ним и, ше­ве­ля на вет­ру ободранны­ми хво­ста­ми, кор­чи­ли с небес замысловатые,  нелепые, жуткие рожи…   
 
 

НОЧНОЙ БУРГОМИСТР

Решил один Бургомистр узнать о себе всю правду, или что о нём говорят горожане.
Переоделся он в одежду нищего, как водится в таких случаях, приклеил усы и бороду, взял посох и отправился по ночным улицам. Был поздний час, и город уже почти спал. Не спали только увеселительные заведения.
У одного кабачка он вдруг услышал, как несколько горожан за пивными кружками бранят своего Бургомистра, то есть, его: и в этом он плох, и в том никудышен, и всё, что обещает, не выполняет. И фонари у него не горят, и снег с мостовых зимой не убирается, а летом на улицах пыль да лужи, мухи да комары. А мусора кругом столько, что все приезжие называют их город, не иначе, как Швайнбергом, то есть «Свиной Горой».
Крепко обиделся Бургомистр:
– Стараешься изо всех сил, стараешься, а в ответ такие вот речи приходится слышать!..
Честно говоря, любой бы из нас обиделся на эти обвинения и всякие там разговоры о нашей лености да нерадивости. Что уж говорить о Бургомистре!
Вернулся тот в Ратушу, вызвал к себе Начальника стражи, и приказал немедленно арестовать любителей пива за оскорбления, которые подрывают доверие и уважение к местной власти.
Не успели завсегдатаи пивного кабачка выпить по второй кружке,  как тут же были арестованы и посажены в тюрьму.
А Бургомистр переоделся, снял усы и бороду и, отбросив посох, отправился домой, чтобы, отдохнуть, как следует, и продолжить с утра служить своему городу.

…На другую ночь опять отправился бродить он по ночным улицам. Очень уж ему хотелось услышать слова благодарности. Ведь не всё было в городе плохо.
Вот Ратушу весной покрасили золотистой краской – раз! Черепицу на ней заменили – два! Новыми камнями мостовую вокруг неё выложили – три! И количество лошадей для кареты градоначальника увеличили вдвое – с четырёх до восьми – вот вам и четыре! А весной городской парк назвали Бургомистерским. Это уже пять! И даже памятник Бургомистру успели поставить – шесть!.. Это ж сколько добрых дел было сделано! А горожане опять недовольны! Всё бы им бранить да порицать городское начальство. А бранить, я вам скажу, это легче простого. Ты лучше сам что-нибудь для города полезное сделай.
Итак, ровно в полночь, в рваном костюме, как и прошлый раз, вышел Бургомистр из Ратуши. Только свернул на соседнюю улочку, как тут же к нему подскочили трое попрошаек. Прижали его к стене дома, а один, ощупывая карманы, кротко поинтересовался, не пожертвует ли он несколько монет на строительство Дома Нищих? Ибо только сами убогие могут помочь самим себе, не дожидаясь помощи от прихоти жадного Бургомистра.
И всё перед его носом острым ножичком поигрывает.
Ничего другого не оставалось Бургомистру, как «пожертвовать» для «Дома Нищих» все деньги, какие были, вместе с кошельком. Но вместо благодарности, его ещё и отмутузили, как следует – уж очень тощим оказался кошелёк.
Вырвался Бургомистр и побежал в полицию: так, мол, и так –  какие-то злодеи напали, избили. Немедленно найти, судить и посадить за решётку!
– А ты чего раскомандовался? – спросил его один из Полицейских. 
– Оттого, что я Бургомистр, – ответил Бургомистр.
– А я король Фридрих Великий! – гоготнул Полицейский.
Сорвал Бургомистр с себя бороду и усы – дескать, я это, я! – разве не видно?!
– А бороду зачем нацепил? – спросил его с подозрением Полицейский. – Никак, злодействовать собрался?
Принялся объяснять Бургомистр, что так, мол и так – каждый вечер переодевается он в нищего и ходит по городу, послушать, что говорят о нём горожане.
– Так ты ещё и шпионишь за нашими жителями?! – обрадовался страж порядка. – Вот так удача! Получу я за тебя из рук Бургомистра Орден за поимку врага нашего города!.. А сейчас мы тебя препроводим в тюрьму, чтобы утром расстрелять!..
Испугался Бургомистр, не на шутку:
– Не смеете! – кричит.
– Кричи, не кричи, а пулю в лоб получишь, – утешил его весёлый Полицейский.
Зарыдал Бургомистр:
– Бургомистр я! Меня в прошлом году Магистрат градоначальником выбрал.
– Да какой ты бургомистр!.. – покачал головой блюститель порядка. – Настоящий Бургомистр печётся о своём городе, а ты? Вон, фонари ночью горят не везде, снег зимой с мостовых не убирается, летом на улицах пыль да лужи, мухи да комары. А мусора кругом столько, что все приезжие называют наш город, не иначе, как Швайнбергом! И какой же ты после всего этого градоначальник?.. Нет уж, не буду дожидаться утра, а расстреляю тебя прямо сейчас… – И Полицейский достал винтовку.
– Пощадите! – упал на колени Бургомистр. – Даю слово, что с завтрашнего дня всё исправлю! И город наш станет самым лучшим в Германии!
– Ладно, – сказал Полицейский, опуская оружие. – Ступай в свою Ратушу да принимайся за дело. Узнал я тебя сразу. Бургомистр и есть. Хотел, чтоб ты всю правду о себе узнал. Если кто из горожан её скажет, ты его живо в тюрьме сгноишь. А меня, твою стражу, попробуй, посади!
Поблагодарил Бургомистр Полицейского за честные слова и побежал добрые дела творить.

…На следующий же день город было не узнать.
Все здания протёрли от пыли да грязи – от крыш до мостовых. Даже улицы мыльной водой несколько раз вымыли.
А ещё засыпали все канавы и ямы, свезли весь мусор в болото, начистили досверка все шпили церквей и соборов, залили свежим маслом каждый фонарь – чтобы  светил преярко, и взашей прогнали из города всех мух да комаров, вместе с цыганами.
Так что с тех пор больше Бургомистр уже не гуляет по ночам по тёмным улицам, в костюме нищего, а крепко спит. Зато с утра слышит в открытом окне своего кабинета, как горожане громко его хвалят за умное правление и честную работу.

…Не верите? И правильно делаете.
Только в сказках всё плохое за одну ночь становится хорошим.
А была б это не рассказка, всё обернулось совсем по-другому. По привычному.
Стражника бы отправили в тюрьму за оскорбление Бургомистра, а город продолжал бы жить своей безрадостной жизнью: фонари по ночам не горят, снег зимой с мостовых не убирается, летом на улицах пыль да лужи, с комарами да мухами. И мусора скопилось бы столько, что до сих пор называли приезжие сей город, не иначе, как Швайнбергом! А сам Бургомистр каждый вечер продолжал бы ходить в нищенском рванье да слушать, что говорят о нём горожане. И кто скажет плохо – того в тюрьму.
А как иначе! Не смей оскорблять Бургомистра и подрывать уважение к ленивой власти.


«…ОБ ИСТИННОМ СЧАСТЬЕ»

Одному Библиотекарю, человеку весьма начитанному, попалась на глаза книга, которую он никогда не читал. Библиотекарь очень удивился, найдя её на библиотечной полке, ибо думал, что прочёл все книги, что у него хранились.
Книга была старой, потрёпанной, с выпавшими страницами и без обложки, которую давно погрызли мыши. Он тот час же её раскрыл и увидел, что эта книга «…об Истинном Счастье».
Следует заметить, что много веков философы мечтали составить его формулу. Вдобавок, каждый человек пытался самостоятельно разгадать его секрет. Но счастье – понятие отвлеченное: что одному хорошо, другому плохо. 
Счастье так многолико, что, в конце концов, все пришли к выводу: общей формулы для счастья всего человечества нет и быть не может.
И вдруг – такая находка!
Пролистал книгу Библиотекарь – и сразу же нашел то, что искал.
«Чтобы быть счастливым, – говорилось в Книге, – нет надобности родиться в «счастливой рубашке», нужно лишь по многу раз в день говорить себе: «Я – счастлив! Я очень счастлив!..» и, ни в коей мере, не думать о плохом…».
То есть, если вы, к примеру, увидели, что на улице грабят даму, вместо того, чтобы за неё заступиться, следует ускорить шаг и уйти прочь, говоря при этом:
– Какое счастье, что на её месте оказался не я!.
Или, сидя на берегу Шпрее, в лучах заходящего солнца, пить пенистое пиво, заедая горячими колбасными палочками и, стыдливо отведя взгляд от тонущего в реке человека, наслаждаться закатом.
А еще мечтать о том, как хорошо Там, где нас нет. Ибо если Туда поехать, то окажется, что хорошо было там, где ты и Был, оттого и ехать вообще никуда не следует. Где родился – там и сгодился. Ну, не счастье ли это?! Не говоря уже об экономии денег.
Так думал Библиотекарь. И с той поры стал он, и в самом деле, счастливым человеком, то есть никогда не думал о плохом, сберегая свои нервы. Ибо, как мы знаем от древних философов, именно от нервов и происходят все болезни и несчастья. И если кто хотел поделиться с ним своими печалями, Библиотекарь не взваливал на себя чужие проблемы, и пока те жаловались на свою судьбу, сочувственно кивал головой, думая, при этом, о неспешной прогулке по старинному парку Тиергартену или о предстоящем ужине, из свиных сосисок с пивом.
Так и дожил он до глубокой старости – без страстей, без любви к ближнему, никому не сопереживая. И так же однажды тихо скончался – с книгой «…об Истинном Счастье», в руках и с последними словами на похолодевших устах:
– Я – счастлив!.. Я очень счастлив!..

…Совсем недавно один библиофил всё же сообщил мне название той самой старинной книги, обложку которой съели мыши. Книга называлась: «Иллюзии Истинного Счастья».

ОВАЛЬНЫЙ ПОРТРЕТ

Хайнц Пушлер – молодой человек 22 лет, влюбился по уши в юную девушку. И это было невероятно!
– Что же тут невероятного? – спросите вы. 
А то и невероятно, что влюбился он не в саму девушку, а в её изображение на картине.
Это был портрет, в овальной раме, висящий среди других полотен в Музее Изящных Искусств, известного художника Отто Блюменталя, жившего в Маркдорфе, в конце 18 – начале 19 веков.
На портрете была изображена миловидная девушка, лет шестнадцати, с тонкой лебединой шеей, синими, как небосвод, глазами, ангельской улыбкой, вьющимися локонами, цвета осенней листвы и с ямочками на узком подбородке. Стояла она вполоборота, во весь рост, в белом кружевном платье, в весеннем саду, среди кружащихся вокруг бабочек. Картина так и называлась: «Среди крылатых цветков». 1758 год.
Взгляд девушки был направлен в зал, и каждому посетителю казалось, что смотрит она именно на него.
Это же показалось и Хайнцу. Когда он повстречался с её полудетским взглядом, сквозь который уже пробивался взгляд юной женщины, молодой человек замер на месте и долго не отходил от картины. У него было такое ощущение, что он давно знал это очаровательное создание и даже помнил её имя, которое почему-то забыл.
После того дня Хайнц Пушлер стал завсегдатаем Музея. Однако, он не наслаждался картинами Эльсхаймера, Менгса, Тишбейна; не восхищался скульптурами Стаммеля, Шадова или Рауха. Приходя в музей, Хайнц поднимался именно в тот зал, где висела картина с безымянной девушкой среди «летающих цветков». Он любовался ею до самозабвения, и однажды признался себе, что «влюбился навеки».
Это было как наваждение. Молодой человек стал искать сведения о художнике Отто Блюментале, а найдя их, принялся копаться в его жизни так глубоко, как не копались в земле могильщики из трагедии Шекспира. Он узнал имена всех родственников и друзей художника, но имя девушки, с синими глазами, как небосвод и ямкой на узком подбородке, так и не нашёл.

…Хайнц Пушлер был сирота и после того, как покинул Детский Приют, устроился подмастерьем к столяру-краснодеревщику Рихарду Фишеру. Снимал же комнату у хозяйки «фройлен Изабеллы», как она себя называла, – симпатичной старушки, 60 лет, маленького роста, тихой, чистенькой, с неизменной улыбкой на круглом лице, напоминавшем сладкое пирожное.
Надо сказать, что работа у столяра была тяжёлой – с раннего утра до поздней ночи. Господин Рихард слыл отличным мастером своего дела, и заказов у него было, хоть отбавляй. Поэтому, когда наступал выходной день, Хайнц просто дрыхнул полдня, чтобы потом, отдохнув и принарядившись, поспешить в Музей Изящных Искусств.
Попал он туда совершенно случайно, по просьбе своего же хозяина. Руководство Музея заказало краснодеревщику новые резные рамы для картин, и тот пришёл подписать договор вместе со своим помощником. Тут-то Хайнц и попался  в «любовный сачок».
Как-то вечером о поиске девушки с картины он случайно проговорился своей хозяйке:
– Ах, если бы мне удалось, хоть на часок очутиться в том саду бабочек! – помечтал Хайнц. – Но попасть в Прошлое, увы, невозможно!..
– Почему невозможно?! – удивилась «фройлен Изабелла». – У меня есть давний приятель-часовщик, который, как никто другой, владеет Временем.
Молодой человек снисходительно улыбнулся наивному заблуждению своей хозяйки – она была женщиной неграмотной, то есть, умела лишь читать по складам, писать печатными буквами да совершать элементарные арифметические действия, в основном, по уплате долгов за комнату, сдаваемую в наём квартирантам. Из-за этого книг не читала, писем никому не писала, и часто любила повторять слова из Библии, что «…Знания множат горести и печали…». Этого простого правила и придерживалась всю свою жизнь.
– «Владеть Временем», «фройлен Изабелла», – заметил Хайнц на её слова, – выражение образное… На самом же деле, никто из людей не имеет над ним власти… Стрелки часов ещё можно повернуть – туда-сюда, но от этого Время не остановится, а будет идти себе вперёд, как ни в чём не бывало.
– А вот и нет! – в запальчивости воскликнула она. – Гюнтер сам говорил мне, что несколько раз совершал путешествия в Прошлое... Один раз, чтобы увидеть своих родителей, второй раз, чтобы встретиться со своей покойной женой… Он был очень хорошим мужем… – произнесла она с какой-то ревностью в голосе.
– Не хотелось бы обидеть вашего «давнего приятеля», – как можно тактичней произнёс Хайнц, – но мне почему-то кажется… что он, или пошутил… или слукавил…
– Гюнтер никогда не врёт! – голос у «фройлен Изабеллы» даже затрясся от возмущения. – Если пожелаете, то можем сходить к нему,  хоть сейчас! И если вам, господин Генрих, так приспичило очутиться в Прошлом, я обязательно попрошу его перенести вас туда!
Хайнц был уже не рад, что начал весь это разговор. Он не любил ни с кем ссориться, тем более, со старыми людьми – это ему втолковали ещё в Детском Приюте, где сам Директор – господин Леманн – и все воспитатели были людьми пожилого возраста.
– Хорошо, «фройлен Изабелла», – ответил он ей самым, что ни есть, примирительным тоном, – считайте, что я уже поверил в умение господина Гюнтера владеть Временем. Поэтому, если как-нибудь вы отведёте меня к нему, я с радостью воспользуюсь вашим предложением…
– Вот и прекрасно, господин Генрих! – сразу успокоилась хозяйка. – Значит, в ближайшее воскресенье мы идём к нему в гости… Гюнтер живёт недалеко, на Торговой площади…

…Когда утром в воскресный день она напомнила ему о вечернем визите к часовщику, Хайнц даже немного растерялся, ибо совершенно забыл об их разговоре в начале недели. Тем более, что серьёзно его так и не воспринял. В выходной день ждали свои привычные планы – хорошенько отоспаться после работы, после чего отправиться в Музей. Он шёл туда уже давно, как на очередное свидание. Однажды даже купил небольшой букетик цветов, чтобы положить его на угол багетной рамы, внутри которой улыбалась прекрасная незнакомка, но постеснялся музейной публики.
Часовщик Гюнтер, и в самом деле, жил в центре города, напротив фонтана «Наяда», на первом этаже старинного пятиэтажного дома, похожего на комод. На Торговую площадь выходил парадный вход в его мастерскую, а сбоку, со стороны небольшой улочки святого Матика, высилось железное витое крыльцо квартиры часовщика.
Был вечер, когда Хайнц под руку со своей хозяйкой поднялись на него. «Фройлен Изабелла» дёрнула за кисть плетёного шнура, привязанного к  медному колокольчику над дверью. Раздался звучный мелодичный звонок.
– Иду, иду! – донёсся из-за стеклянной двери такой же приятный мужской голос.
На пороге появился господин, лет семидесяти, плотный, коренастый, со строгим лицом. На большом лбу, словно глаз у циклопа, восседала на обруче небольшая лупа, для разглядывания в часах мелких деталей механизмов.
– Добрый вечер, господин Гюнтер! – сказала хозяйка Хайнца.
Лицо часовщика сразу же осветилось симпатичной улыбкой. Мельком глянув на её молодого спутника, он гостеприимно произнёс:
– Здравствуйте, «фройлен Изабелла»! Вот так встреча!.. Проходите!
Они вошли в крошечную квартирку, состоящую из двух комнат – спальни и подобия гостиной. Гюнтер поспешно прикрыл дверь в свою опочивальню, в которой Хайнц успел заметить неприбранную постель.
– Присаживайтесь, «фройлен»! – произнёс часовщик, выдвинув из-за маленького стола один из гостиных стульев, потревожив от сна, спавшего на нём белого пушистого кота. Кот потянулся и, как ни в чём не бывало, вышел прогуляться на Торговую площадь.
Гостья присела на пригретое котом сиденье, а хозяин квартиры протянул руку молодому человеку:
– Гюнтер Фляйшер, часовщик. 
– Хайнц Пушлер… – пожал его руку Хайнц.
«Фройлен Изабелла» тут же рассказала о цели их визита.
Фляйшер с интересом посмотрел на Пушлера:
– Эта поездка, молодой человек, может дорого вам обойтись…
– Во сколько? – отважно спросил Хайнц, уже подсчитывая в уме кругляки гульденов.
– Разговор пойдёт не о деньгах, – сказал часовщик. – Каждый час в Прошлом вычтет месяц вашей жизни в Настоящем. То есть, из жизни сегодняшней…
– Ради этой поездки я готов пожертвовать целым годом… или даже двумя… – почти не раздумывая, ответил Хайнц, сразу же поверивший в то, что такое возможно.
– Вы отважный человек, – покачал головой Фляйшер. – Один из моих путешественников-во-Времени вернулся древним стариком. Он не мог даже спуститься с моего крыльца самостоятельно… Смотрите, юноша, не очень-то увлекайтесь этим путешествием. Там время проходит незаметно. Обязательно захватите с собой карманные часы, и не забывайте заглядывать в них…
– У меня нет часов… – смущённо ответил Хайнц.
– Возьмите мои… – Часовщик протянул ему серебряные часы на цепочке.
– Ну, зачем же! – запротестовал, было, Хайнц.
– По возвращении отдадите… Как только прокрутите стрелки на час назад – тотчас же вернётесь.
– Спасибо… – молодой человек взял часы и бережно опустил в карман куртки. – Скажите, господин Фляйшер… – Этот вопрос возник у Хайнца ещё тогда, когда «фройлен Изабелла» предложила познакомить его с Гюнтером. – Какая вам выгода от таких путешествий?..
Часовщик перестал улыбаться и, глядя в глаза гостю, чётко произнёс:
– Вы правы, молодой человек. Я не занимаюсь благотворительностью. Оттого, что, по роду своей деятельности, всю жизнь вожусь со Временем, я и стал Его помощником… – Он благоговейно поднял палец к потолку. (Хайнц сразу же понял о Ком идёт речь.) – За мою помощь ненадолго вернуть людям их Прошлое – время чужой жизни Он прибавляет к моей собственной… Оттого и живу на свете так долго. Ведь я родился в 1628 году, почти двести лет тому назад…
«Фройлен Изабелла» слушала, не шелохнувшись, с открытым ртом.
– Однако, хватит разговоров! – строго произнёс часовщик. – Время не стоит на месте!..
Он подошёл к настенным часам, открыл стеклянную дверцу и вставил ключ в одно из отверстий на циферблате.
– Вы готовы к «путешествию во Времени»?..
– Готов! – твёрдо ответил Хайнц.
– В таком случае… – Гюнтер повернул ключ несколько раз влево, потом вправо. – До встречи, господин Пушлер!..
Маленькая гостиная завертелась перед глазами Хайнца, и он прикрыл глаза…

…а когда их открыл, то увидел, что стоит посреди летней улицы.
Немного кружилась голова.
– Вам нехорошо?.. – спросила его, проходящая мимо женщина.
– Спасибо… Всё в порядке… – ответил Хайнц.
Женщина пошла дальше, несколько раз озадаченно обернувшись в его сторону.
– Постойте! – вдруг окликнул он её.
Она вопросительно остановилась.
– Как называется этот город?
– Маркдорф… – удивлённо ответила женщина, чем очень обрадовала Хайца.
– А скажите… – вновь спросил он. – Где живёт известный художник Отто Блюменталь?..
–  У собора Святого Павла! – сказала женщина. – Это недалеко… Через две улицы… Может,  вас проводить?..
– Нет-нет! – успокоил её Хайнц. – Я найду сам… – И направился по направлению, которое она указала рукой.
Головокружение прошло, он даже повеселел.

..,Дом художника Блюменталя оказался большим особняком, окружённый высокой каменной оградой и увитый диким виноградом.
Хайнц постучался в калитку. Ему никто не ответил. Он открыл её и вошёл вовнутрь. Большой двор был пуст, если не считать неспешно прогуливающихся кур и гусей. 
Он пересёк двор и поднялся на крыльцо, затем, так же без приглашения, вошёл в дом. Пройдя по пустому вестибюлю, где на простенках, между окнами, висели полотна, написанные маслом, в основном, портреты, Хайнц заспешил по широкой дубовой лестнице на второй этаж. И там, на всех стенах, висели холсты в резных бронзовых рамах.
«Наши рамы с господином Рихардом выглядят не хуже, а многие даже и лучше…», машинально подумал он, и тут внезапно увидел её! Ту самую девушку, среди цветного вихря кружащихся бабочек. Он даже замедлил шаг и подошёл к картине. Как странно было видеть её здесь, в Прошлом! Он невольно погладил ладонью холст и тут же услышал рядом, из-за соседней двери мужской голос, который что-то весело напевал. Хайнц с трудом оторвался от картины, приоткрыл дверь и заглянул в комнату.
Это была просторная мастерская художника, уставленная большими и маленькими мольбертами, на которых стояли  разного размера холсты. Под одним из них Хайнц заметил мужские ноги, в лёгкой домашней обуви, которые, то подходили к картине, то отступали от неё.
Хайнц кашлянул. Ноги в домашних туфлях остановились, затем решительно двинулись к боковой части холста. Тут же из-за него выглянул сам художник – бородатый мужчина, лет сорока, в зелёном берете. В руках он держал палитру, с десятком кистей для живописи, словно стебли разноцветного букета. Одет он был в серый вязаный халат. 
Обнаружив присутствие в своём доме чужого человека, Блюменталь совершенно не удивился:
– Принесли кисти? Давайте! Сколько я вам должен?..
– Какие кисти?.. – не понял Хайнц.
– Те, что заказывал в вашей лавке. Ведь вы посыльный из живописного салона? 
Тут-то Хайнц и начал свой разговор о девушке, что была изображена в саду, среди бабочек.
Живописец был польщён:
– Неужели уже наслышаны об этой картине?!.. А ведь я написал её всего лишь десять дней назад! Вот народ, эти маркдорфцы! Не успеешь показать одному, как все тут же о ней говорят!
Хайнц ещё пуще стал хвалить талант художника, затем осторожно расспросил адрес той самой девушки. Она оказалась дочерью обнищавшего барона Готфрида фон Барнхельма. И звали её Агата.
В конце концов, адрес был получен, и Хайнц, не переставая хвалить творческий дар Блюменталя, торопливо покинул его особняк.

…Жила Агата на улице Белой Козы, недалеко от женского монастыря. Их с отцом дом резко отличался от дома художника. Забор был деревянный, с выломанными кое-где досками. В эти отверстия забегали во двор бродячие коты и собаки. Даже калитка была без щеколды.
Дом стоял большой, помпезный, в три этажа, однако выглядел руинами, среди других домов, пусть не таких высоких, зато аккуратно выбеленных и без единой щелинки в заборе.
Хайнц вошёл во двор и узнал за домом тот самый сад, что на картине. Сад был старый, с фруктовыми деревьями, а вдоль забора краснели ягоды смородины. Вот только бабочки в саду почему-то не летали.
Внезапно Хайнц увидел под яблоней девушку. Она сидела на скамье и читала книгу. Он мельком глянул на её профиль и замер у соседнего дерева – это была она! Живой предмет его обожания. Девушка вероятно почувствовала на себе чужой взгляд, резко обернулась и вскрикнула от неожиданности.
Он подбежал к ней:
– Не бойтесь! Я не сделаю вам ничего дурного! Я просто счастлив вас видеть!
Агата прикрыла рот ладонью, и её синие глаза смотрели на него долго, не отрываясь. Наконец, она спросила:
– Кто вы?..
И Хайнц рассказал ей всё, ничего не тая: о картине в музее, о волшебнике-часовщике, о художнике Блюментале и о своём чувстве к ней. Он признался ей в любви, как признался бы Дафнис Хлое, Тристан Изольде или Ромео Джульетте. О, слова Любви! Они рождаются в сердце и выпархивают наружу цветными бабочками, «летающими цветками»!..
Его признание произвело на неё сильное впечатление, ибо шло от самого сердца. Агата сидела поражённая, до глубины души, слушая музыку его слов и понимая, что не в состоянии ничего с собой поделать. Она чувствовала, что влюбилась с первого взгляда, и душа её уже не принадлежит ей самой…

…Время остановилось. Оно висело над ними, как полдень. Наконец, Хайнц вспомнил о часах Гюнтера и глянул на циферблат – пошли вторые сутки его появления в 18 веке. Он повернул голову – Агата спала у него на плече. За окном её комнаты звенел дневной летний дождь. На подоконнике лежали яблоки и груши. Над ними кружились в своём вечном жужжании садовые пчёлы восемнадцатого века…
Хайнц нежно поцеловал Агату в висок и с болью в сердце прокрутил стрелки карманных часов на час назад…

…Когда он вернулся в квартирку часовщика, оказалось, что его не было здесь целых два года. За окном стоял 1832 год, а Хайнцу уже исполнилось 24. Вместе с ним вернулся с прогулки и пушистый белый кот – словно всё это время провёл на Торговой площади – и, как ни в чём не бывало, привычно запрыгнул на свой стул в гостиной.
После часовщика Хайнц зашёл в мастерскую краснодеревщика, но место помощника – его место – давно уже было занято другим подмастерьем. 
– Нашёл кого-нибудь из своих?.. – поинтересовался столяр Рихард. – «Фройлен Изабелла» предупредила меня, что ты уедешь в другой город, на поиски родни.
– Нашёл… – ответил Хайнц, мысленно благодаря «фройлен», и спросил с надеждой: – А обратно возьмёте?..
– Почему ж не взять? – ответил краснодеревщик. – Приходи завтра, с утра. Два помощника – это большое подспорье.
В этот же день Хайнц вновь поспешил в Музей. Картина с Агатой висела на прежнем месте…
– Генрих! – раздался знакомый голос. – Вот так встреча!
Перед Хайнцем стоял Директор Детского приюта – господин Франк Леманн. Он любил обращаться к своим бывшим воспитанникам по их официальным именам.
– Как ты возмужал, мой мальчик! А в детстве был настоящим заморышем!.. Кстати! Ты как-то интересовался о своих родных… – Директор взял его за локоть и отвёл в сторонку. – Так вот... Разбирая старые документы, я обнаружил записку твоей матери… Гм-гм! То есть, той самой женщины, которая принесла тебя младенцем в Приют… Она была смертельно больна и торопилась отдать нам своего ребёнка, то есть, тебя, Генрих… чтобы он… то есть, ты, не умер с голоду...
– Как её звали?.. – спросил Хайнц, скрывая волнение.
– Катрина Пушлер…
– Спасибо, господин Леманн…
– Заходи. Всегда будем рады тебя видеть… Надо же… Генрих Пушлер! Так вырос!..

…В Городском Архиве Хайнц принялся искать документы на Катрину Пушлер и, о счастье! – сразу же нашёл о ней важнейшие сведения, в которых говорилось, что Катрина – внучка Агаты Барнхельм.
Ещё он выяснил, что сама Агата никогда не была замужем. Хайнц нашёл даже её дневник, которому она доверяла всё самое сокровенное, от чужих глаз. Там он и прочёл, что отцом её сына Томаса был молодой человек – «некий Хайнц Пушлер», появившийся в жизни Агаты, всего на два дня, и в которого она влюбилась с первого же взгляда.
Агата подробно описала их встречу, в тот самый летний день.
«Ах, милый Хайнц! – писала в своём дневнике Агата Барнхельм. – Он сказал, что прилетел из 19 века! Как всё это мило и наивно! Нет, он не хотел меня обмануть. Ведь я и сама почувствовала, что он «не от мира сего…». Но что он имел в виду, говоря это – так и не поняла… Может быть, оттого, что сама безумно влюбилась!..».
Из её дневника Хайнц узнал, что отца Агаты, барона фон Барнхельма, в те дни не было в городе – он уехал, в очередной раз, просить деньги у своей богатой кузины в Дрезден, которые, впрочем, та ему не одолжила.
И ещё он прочёл, что барон, когда узнал о беременности дочери, то, боясь насмешек горожан, тайно отвёл Агату в женский монастырь, где та родила сына Томаса и скончалась при родах. После её погребения на монастырском кладбище, несчастный отец объявил соседям, что Агата живёт теперь в Дрездене, у его кузины. Своего же внука барон Барнхельма воспитал сам, втайне от всех. Когда мальчику исполнилось семь лет, он отвёз его в другой город и определил в закрытую офицерскую школу. А когда спустя годы тот вырос и женился, у молодого барона родилась дочь Катрина – мать Хайнца.
«Бедная, бедная Агата! – думал Хайнц. – Это из-за меня она умерла… Но, с другой стороны, не появись я там, меня сегодня, возможно, не было бы на свете!.. Впрочем… что за чушь я несу?!.. Выходит, что я оказался прадедом самому себе?.. Разве такое возможно?.. Конечно же, нет!.. Но ведь это произошло…».

…Вот и вы скажете, что такого быть не может. А я скажу: может. Ведь Время движется во всех направлениях – от Прошлого к Будущему и – наоборот. Оно умеет соединять Былое с Грядущим, одновременно оставаясь Настоящим!..
Переоформив все нужные документы, Хайнц, с некоторых пор, стал приписывать к своей фамилии титул барона – «Барон Хайнц фон Пушлер». Впрочем, это не принесло ему ни славы, ни денег, ни наследства, тем более, не тешило его самолюбие и не давало веса в обществе. Разве что время от времени напоминало о своём давнем родственнике – то ли прапрадеде, то ли тесте, которого он никогда в жизни не видел.
 
ОПЫТ ЛЕОНАРДА ФУКСА

Один Садовник из Лейпцига любил ставить разные опыты на растениях, на манер Леонарда Фукса – одного из «отцов» ботаники, ибо помнил его слова: «Нечего ждать благоволения от любого творения – взять его наша миссия!».
То вырастит такое фруктовое дерево, на котором каждый год растут другие плоды. То есть, в этом году оно яблоня, а на следующий год – уже груша. А был и такое, когда на дереве созрели арбузы! 
Или взрастит такой куст, на котором созревали все овощи, требуемые для горохового супа – и морковь, и горох, и картофель, ну и, конечно же, сам лук! Даже лавровый лист вместе с перцем. Всё в одном месте – срывай да готовь!
А однажды скрестил Садовник далию с кардуусом, то есть георгин с чертополохом. Ясной цели на счёт этой задачи у него не было, а так вот – взять и посмотреть, что из этого вырастет. А выросло, чёрт знает что! И это «чудо» ещё умело разговаривать.
– Ты кто? – спросил  уродливый цветок в сплошных колючках.
– Учёный!.. – удивился Садовник.
– А я Георг-Кардуус, – сказал цветок. – Ну, чего стоишь? Есть хочу!
– Так ты еще и есть умеешь?! – очки Садовника поползли на лоб.
– А кто не умеет? – фыркнул Георг. – Сам, небось, по три раза в день лопаешь! Ишь, какую физиономию отрастил!
– А можно без хамства? – нахмурился Садовник.
– Нельзя! – ответил Кардуус. – Такова моя чертополошья натура!.. Ну, чего вылупился? Жрать давай!
– И чем же ты питаешься?.. – еле сдерживая себя, спросил Садовник.
– Да всем подряд! – хищно воззрился на него Кардуус. – Всяких там дневных насекомых… Ночных бабочек… А больше всего – мелких птиц и зверей. Так что, давай, неси завтрак, ботаник! – И цветок раскрыл свой отвратительный чёрный зев.
Принес ему Садовник лабораторную мышь. Кардуус её – хлоп! – и проглотил, не подавился.
– Ещё хочу! – потребовал он.
И – понеслось!
Цыплята, кролики, рыба – всё исчезало в его ненасытной утробе. Вместо воды цветок требовал пива.
С каждым днём его аппетит рос как на дрожжах, и вскоре Кардууса уже нельзя было назвать цветком – это был огромный куст, ростом с Садовника. Его колючки превратились в острые пики, а листья  в огромные лапищи. Фамильярно похлопывая Ботаника по плечу, он хрипло хохотал:
– Девиц тащи, учёный, в бочке мочёный! У меня, может быть, «любовный период» начинается!
Садовник был уже не рад своему эксперименту и даже остерегался подходить ближе, чем на три метра. А Кардуус всё рос и крепчал, и однажды – хвать! – самого экспериментатора.
– Помилуй меня! – лепетал Ботаник, барахтаясь в его мощных ручищах.
Но всё было тщетно.
– А нечего было «ждать благоволения от любого творения»!.. – рявкнул Кардуус. И проглотил Садовника.
Жаль, конечно, учёного. Только не стоило наобум скрещивать что попало из-за простого любопытства!
Кстати, очки Учёного Кардуус потом выплюнул. 

 
«ОСТАНОВИСЬ, МГНОВЕНЬЕ!
ТЫ ПРЕКРАСНО!..»

Жила в Карлсштадте довольно миловидная девица по имени Розалина. Она, и в самом деле, была очень похожа на этот цветок – стройная, с розовыми щёчками, надушенная цветочными ароматами и с довольно колючим язычком. Словом, настоящая роза!
Замуж не выходила, детей не любила, женихов остерегалась – мало ли что. А вот кого обожала, так это себя. Целыми днями могла лицезреть свою особу в зеркале и восхищаться.
Прошли годы, многие её подруги стали уже матерями, а она всё в девицах ходила да тешила себя тем, что Время никогда её не коснётся.
И, правда! На лицах подруг морщинки появились, а её лицо, как было молодым, таким молодым и осталось.
Прошло ещё несколько лет, и увидела однажды Розалина в уголках своих глаз осенние паутинки.
«Ах, какое несчастье! – опечалилась она. – Какая беда! Пролетит ещё немного времени – и я постарею. Стану похожа на свою бабку, бррр!..».
Стала Розалина, по совету травниц, протирать лицо листьями лопуха да соком лесных ягод – только ничего не помогало. Вот и «мешки» под глазами провисли, и морщинки на лбу, словно трещинки появились, да ещё складки на шее взялись, чёрт те, откуда! – хоть криком кричи! Глянет на себя в зеркало – и жить не хочется!.. Будто женщине средних лет только и остаётся, что лечь да помирать.
Думала Розалина, как ей быть, и отправилась она к Городской Колдунье, что жила в Ветреном Переулке.
– Спаси, тётушка! Хочу молодой навек остаться!.. 
И подарила та Розалине волшебное зеркальце:
– Как с утра на себя глянешь – увидишь в нём юную прелестницу. Такой и будешь ходить весь день. 
– Что с меня возьмёшь?
– Потом поговорим… – ответила волшебница.
Прибежала Розалина домой, легла спать, чтоб побыстрей наступило утро, а как солнце взошло, достала волшебное зеркальце и… Хорошо, что в постели лежала, а то свалилась бы на пол. Смотрит на неё оттуда знакомая семнадцатилетняя девица, а на лице – ни одной морщинки-паутинки! Ах! «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!..» – непременно процитировал бы сам себя Гёте.
Выпрыгнула Розалина из постели и закружилась по комнате от восторга! Надела самое яркое платье, что в юности носила, и поспешила на Центральную площадь.
Все её подруги от зависти даже позеленели – ведь им уже было далеко за тридцать. А мужчины и молодые люди, что шли навстречу – чуть шеи себе не свернули.
И вошло у Розалины в привычку – утром проснётся, посмотрит на себя в зеркало, убедиться, что юна да свежа, и проживёт новый день в радости и веселье.
Ухаживали за ней молодые люди, а один из них, талантливый учёный, сделал ей подряд три предложения, и все три раза она с усмешкой их отвергла.
«Пройдут года, – думала Розалина, – и этот симпатичный молодой человек превратится в сухого старикашку, а я вечно буду юной, как и сейчас…».
Прошло ещё много лет. Постарели все её подруги, а молодые люди, которые были от неё без ума, превратились в пожилых господ. И тот самый учёный, действительно, стал стариком – дедом троих внуков. Уже и сыновья подруг в молодых господ превратились, а Розалина всё такая же – словно Время забыло о ней вовсе.
Так и шла её жизнь – средь балов да шумных компаний, всё новые и новые кавалеры появлялись, предлагая руку и сердце, но Розалина, смеясь, отказывала им – юная, беспечная и жестокая.
Однажды сидела она на бульваре, а мимо проходила, опираясь на клюку, древняя старушка. Остановилась она рядом и говорит Розалине:
– Помоги мне, девушка, перейти улицу. Вижу плохо – боюсь, попаду под карету.
Смеясь, ответила Розалина:
– С больными глазами, бабуля, дома сидеть нужно, а не по бульварам шастать!
Вздохнула та и сама пошла через улицу. Наехала на неё карета и сбила с ног.
– Ну, вот, – сказала себе Розалина. – Права я оказалась. Сидела б дома старая попрыгунья – была бы жива и здорова.

…На следующее утро достала Розалина, как всегда, волшебное зеркальце, и вдруг увидела в нём уродливую столетнюю хрычовку. И тут же почувствовала, как заныли у неё кости. Посмотрела на свои руки и чуть сознание не потеряла: стали похожи они на руки вчерашней старушки – такие же костлявые, морщинистые, с кривыми пальцами.
С трудом добралась бывшая красавица к Городской Колдунье в Ветряной Переулок,
– Как же так?.. – спросила её Розалина дребезжащим голосом. – Обещала мне вечную юность, а сама обманула!
Рассмеялась ей в лицо Городская Колдунья:
– Сама виновата! Ты бы и дальше оставалась такой же юной. Однако Красота не сделала добрым твоё сердце. Та старушка, что повстречалась тебе на бульваре, была я. Так что нет смысла продлевать наше с тобой соглашение. С этого дня волшебное зеркальце потеряло для тебя своё волшебство.
И захлопнула перед ней дверь.
Рыдая, возвращалась домой Розалина, вспоминая свою юную жизнь, что пролетела в одно мгновенье, не принеся ни счастья, ни любви, ни детей…
Выбросила со злости Розалина зеркальце за окно, и услышала, как по мостовой насмешливо зазвенели тысячами осколков её бесцельно прожитые дни…

ПАНАЦЕЯ

В Берлине, на старинной улице Курфюрстендамм, жил один молодой человек. Был он студентом Университета Фридриха Вильгельма Третьего, и учился на Медицинском факультете, то есть, готовился посвятить свою жизнь медицине.
Кстати, познакомьтесь! – Кнут Айхенвальд. Да-да, тот самый Кнут, который в своей университетской медицинско-хирургической клинике, изобретал такое лекарство, которое излечило бы всё человечество от всех болезней. Выпьешь глоток-другой и, пожалуйста! – живи, сколько пожелаешь! Ни одна болезнь к тебе не подберётся, даже в дверь не постучит.
Однако благородное желание студента Айхенвальда вызывало у одних насмешку – и это были, конечно же, профессора клиники, а у других зависть – и это были (о, да, вы правы!) студенты-однокурсники. И только у девушек и стариков мечта Кнута вызывала повышенный интерес. Что и произошло с Белиндой, которая была дочерью знаменитого в городе хирурга.
Едва узнав от отца о чудаке-студенте, она сама явилась в его крошечную лабораторию, напоминавшую каморку, и предложила свою помощь и немного денег, на которые он тут же купил различные химические препараты, а также всевозможную лабораторную посуду и немного еды, ибо часто не доедал, впрочем, как и все студенты.
Иногда Белинда помогала Кнуту ставить опыты. Восприняв его мечту, как свою собственную, она искренне гордилась учёным студентом и представляла его в скором будущем не столько спасителем всего человечества, но и своим мужем.
Даже родной бабушке, умирающей уже не первый год, Белинда говорила:
– Подожди ещё немного. Кнут всё сделает, чтобы ты жила вечно…
И бабушка ждала.
Забыв, что такое сон, Кнут продолжал поиски чудесного лекарства. Он проштудировал десятки старинных рукописей и книг по знахарству, в том числе, девятитомник общества магов города Галле: «Магия, или волшебные силы Природы», и даже тайно встречался с колдунами, после чего долго исповедовался в церкви.
Трудность ещё заключалась в том, что для чистоты экспериментов нужны были не только подопытные крысы и кролики, но и живые люди. Однако никто не хотел рисковать своей жизнью, даже бродяги в портовых кабачках. Уж коли было им суждено прожить хотя бы день со стаканом грога, то рисковать этим днём ради «всего человечества» они не спешили.
Несколько раз Белинда сама была готова стать испытуемой, но Кнут запретил ей даже думать об этом – после того, как уморил  несколько десятков лабораторных мышей, семерых кролей и трёх больничных кошек. Но об этих неудачных опытах никому не рассказывал, даже Белинде.
На себе Кнут тоже боялся ставить опыты – кто тогда, в случае неудачи, спасёт человечество? Даже собрался уже прекратить изобретать, как вдруг однажды вечером, в дверь лаборатории постучали.
– Открыто! – крикнул Кнут.
В каморку вошёл сухощавый старик в рваном плаще, непонятно какого цвета, подбитом снизу высохшей дорожной грязью, опираясь на грубо выструганную клюку. На его худом и смуглом лице лихорадочным блестели чёрные зрачки, щёки и подбородок были небрежно выбриты, о чём свидетельствовали размашистые порезы лезвием бритвы. Судя по внешнему виду, было ощущение, что его неопрятность совершенно не беспокоила самого хозяина, так как давно уже вошла в привычку.
– Рад вас приветствовать, господин Айхенвальд! – поклонился вошедший.
Кнут тут же вскочил на ноги:
– Здравствуйте! Мы с вами знакомы?
– О, нет! – произнёс старик. – Для этого я и совершил длинный путь, чтобы иметь честь познакомиться с вами.
Кнут смутился:
– Чем же моя персона смогла привлечь такое пристальное внимание?..
Старик кивнул на стол, заваленный лабораторными склянками:
– Вашими опытами, господин Айхенвальд… Дело в том, что я тоже занимался подобной проблемой… Правда, очень давно… Лет пятьсот назад…
Кнут решил, что старик не в своём уме, однако тот опередил его сомнение:
– Нет-нет, я не сумасшедший, молодой человек! Я – алхимик… Герман Винтерхальтер, к вашим услугам…
Они пожали руку другу другу.
– Благодаря своему изобретению, – продолжил алхимик, – живу, не то, чтобы вечно, но очень и очень давно… Впрочем, любой человек, который выпьет моё «всепомогающее средство», тут же избавиться от всех болезней и станет жить столько, сколько ему заблагорассудится.
Услышав слова странного гостя, на лице Кнута прямо-таки  засияла улыбка:
– Неужели это действительно возможно, господин Винтерхальтер?! – вскричал он радостно. – И мои опыты принесут людям когда-нибудь пользу?!..
– Почему же «когда-нибудь»?! – в свою очередь, удивился старик. – Предлагаю объединиться в нашем стремлении помочь людям! Для этого я хочу раскрыть вам свой секрет, который вы сможете дальше совершенствовать.
 Спасибо… – растерялся студент. – И сколько вы за него просите?..
Ответ алхимика вконец изумил его:
– Вы не так меня поняли, господин Айхенвальд… Свой секрет я раскрою вам совершенно бесплатно!..
– Бесплатно?! – воскликнул Кнут. – Но почему?..
– Буду счастлив, – ответил алхимик, – если наше с вами лекарство найдёт применение хотя бы в вашем просвещённом веке. Почти всю жизнь я потратил на его изобретение, однако меня посчитали колдуном и даже хотели сжечь на костре… Спасло только то, что фактически я бессмертен…
И Герман Винтерхальтер стал диктовать Кнуту секретный рецепт изготовления сего чудесного лекарства.
Называлось оно «Панацеей» – по имени дочери бога врачевания Асклепия. В его составе содержалось более ста названий – от химических порошков до обычных трав. А ещё измельчённые в пыль крылья высушенных насекомых и толчёная скорлупа яиц разных птиц. Вся сложность была в том, что при изготовлении лекарства нужно было скрупулёзно придерживаться не только строгого порядка индигридиентов, но и изготавливать его при определённой температуре.
Кнут радовался в душе, что и в его изобретении присутствовали почти все компоненты, которые использовал древний алхимик. Когда студент всё тщательно записал, Герман Винтерхальтер показал ему действие волшебного эликсира.
– У вас что-нибудь болит? – спросил он, доставая из кармана плаща небольшой пузырёк, плотно заткнутый пробкой.
– Ладонь… – ответил Кнут. – Обжёг кислотой… – И протянул левую руку.
Герман Винтерхальтер капнул на покрасневшее пятно в центре ладони несколько капель коричневой жидкости, от которой исходил запах прелых листьев, и осторожно растёр её. Кнут невольно дёрнулся от боли, но тут же вновь засиял улыбкой – ни боли, ни пятна – как не бывало.
– Держите… – сказал ему алхимик, закрывая пузырёк пробкой и протягивая его Кнуту. – Эликсир ещё можно пить, как обычную микстуру от любой болезни… Три капли на стакан воды… И – прощайте! Успехов вам, на нашем общем поприще!.. – Опираясь на свою клюку, он вышел из каморки.
Кнут на мгновенье задержался у стола, затем бросился вслед посмотреть – не видел ли кто появление древнего старика в университетской клинике. Коридор был длинным, как в одну, так и в другую сторону. По нему шли профессора и студенты, разговаривая на ходу о своих делах. Однако алхимика нигде не было…
Кнут вернулся в каморку и, заперев дверь на ключ, стал внимательно изучать рецепт алхимика, ещё и ещё раз соображая, где и в каком месте можно достать все необходимые составляющие для волшебного лекарства.

…Спустя три недели, он объявил всем, что «всепомогающее средство» от всех болезней, под названием «Панацея», найдено! После чего ректор назвал его шарлатаном и тут же исключил из Университета.
Однако Кнут не отчаялся. Он устроился помощником аптекаря и стал продавать «Панацею» всем желающим.
Волшебное лекарство произвело среди больных и, соответственно, врачей, настоящий фурор. Излечение шло полным ходом. К аптеке, где работал Кнут, с раннего утра выстраивалась длинная очередь из страждущих. Приходили больные с насморком, кашлем, коликами в желудке, с сердечным приступом и падучей, с косоглазием и заиканием. Привозили хромых и калек, беззубых и тугоухих, с пупочной грыжей и даже инвалидов, лишившихся на войне рук или ног.
Стоило любому из них проглотить всего несколько капель «Панацеи», как он немедленно выздоравливал. Включая инвалидов, у которых тут же вырастали новые конечности.
Заработав приличные деньги, Кнут открыл Медицинские курсы, где стал учить всех желающих, в том числе, студентов медицинского факультета, чтобы те, в дальнейшем, помогали излечивать больных, с помощью «Панацеи».
Все были довольны и счастливы, кроме самих лекарей, которые, увы, остались без работы и надёжного заработка. Ведь больные всегда давали докторам уверенность в завтрашнем дне. Объединившись против Кнута Айхенвальда, врачи города на тайном собрании решили его погубить. Но чтобы смерть молодого учёного выглядела естественным медицинским фактом, а не откровенным убийством, самый известный в городе хирург обратился за помощью к Белинде. И это был её отец.
Профессор стал доказывать дочери, что если «Панацея» и сумеет излечить больных, то обязательно погубит всех врачей, и его, в том числе. И тогда наступят страшные времена для лекарей и их семей – голод и нищета. И он стал увещевать свою дочь отравить изобретателя.
Вначале Белинда и слушать отца не хотела, но постепенно его речи, слёзы и мольба, а также угрозы отправиться вслед за умершей матушкой, сделали своё чёрное дело. С болью в сердце, Белинда  согласилась подсыпать Кнуту яд в вино.
Впрочем, чего удивляться, если само её имя означало – «красивая змея». И она это сделала…
После смерти Кнута Айхенвальда, всё приготовленное им лекарство было… нет-нет, не уничтожено, а разделено поровну между врачами-заговорщиками. Правда, хватило его не на всех и, увы, ненадолго. А новое никто не смог сделать, так как записи Кнута были зашифрованы и понятны только ему.
Зато всех студентов, кто помогал Кнуту, выгнали с медицинского факультета, чтоб другим неповадно было заниматься, чёрт-те чем, вместо традиционной медицины.

…И всё-таки, что ни говорите, а Панацея нужна людям.
Только куда тогда девать огромную армию лекарей, пусть даже талантливых? Поднимется ли рука закрыть гошпитали и аптеки, запретив лекарства и лечение больных? Ведь, что ни говори, а лекари-аптекари давали клятву Гиппократа излечивать людей от всех недугов – кого клистиром, кого хирургическим ножом. И ведь излечивали, как могли. Не всех, правда. Наверное, Богу всё же виднее: кому – жить, кому – помереть. Бог дал – Бог взял.
Нет, рано нам ещё, в начале 19 века, думать о Панацеи.
Когда-нибудь, лет через двести, в каком-нибудь далёком 21 веке, может, люди и поймут, что это чудесное лекарство необходимо всем. И явится тогда к какому-нибудь новому «Кнуту Айхенвальду» «вечный алхимик» Герман Винтерхальтер, и снова подарит ему своё «всепомогающее средство». А пока о «Панацеи» – ни-ни и ни гу-гу. Договорились?..

 
ПЕ­СОЧ­НЫЙ ГЕ­НЕ­РАЛ

Это слу­чи­лось про­шлым ле­том, ко­гда я шёл вдоль бе­ре­га и сочинял но­вую сказ­ку…
Вне­зап­но под­нял­ся рез­кий ве­тер, шквал пес­ча­ной пы­ли нале­тел на меня и стре­ми­тель­но помчал­ся по до­ро­ге, веду­щей в Сандберг.
«С че­го бы это?», – по­ду­мал я, про­ти­рая кулаками за­по­ро­шен­ные глаза.
И тут над бе­ре­гом поя­вилась небольшая кучевая тучка, в виде Мед­ве­жо­нка. Медвежонок береж­но дер­жал в серых лапах обыкновенного Маль­чи­ка. 
– Ска­жи­те, по­жа­луй­ста, – крик­нул мне он, – вы не видели, в какую сторону двинулось «песочное войско»?
– Может и увидел бы… – сказал я, продолжая протирать глаза. – Но из-за песочной пыли, которую ветер понёс в город, – увы, не увидел ничего…
– Это он! – за­кри­чал Маль­чик. – Вы не по­мо­же­те нам?
– Не знаю, – ответил я. – Когда плохо видишь, сам просишь о помощи…
– Поднимите лицо! – вдруг крикнул мне тучевой Медвежонок.
Я послушно поднял голову. Из тучки, как из лейки, тут же брызнул на меня тёплый дождик и мгновенно промыл глаза.
– Спасибо! – повеселел я. – А кто это ОН?.. И что, соб­ст­вен­но, произошло?
Тучка-Мед­ве­жо­нок спус­тила­сь поближе к земле, и Маль­чик рассказал…

…что сего­дня он вы­ле­пил из пес­ка кре­пость. На сте­нах разместил пуш­ки и сол­дат, во дво­ре кре­по­сти по­ста­вил пе­соч­но­го гене­ра­ла на ко­не. Всё бы­ло как на­стоя­щее. Ка­за­лось, ар­мия толь­ко и ждёт при­ка­за Главноко­ман­дую­ще­го. Жар­ко па­ли­ло солн­це, поэтому, пре­ж­де чем начать иг­ру, Маль­чик ре­шил ис­ку­пать­ся.
Он поплавал, потом поле­жал на спине. В не­бе пла­ва­ли кучевые тучки. Од­на бы­ла уди­ви­тель­но по­хо­жа на Мед­ве­жон­ка.
– Эй! – за­кри­чал ей Маль­чик. – Спус­кай­ся ко мне!
Мед­ве­жо­нок не за­ста­вил се­бя дол­го уп­ра­ши­вать и упал пря­мо в воду.
– При­вет! – ска­зал он Мальчику. – Это ты хо­ро­шо придумал: позвать ме­ня! Во что бу­дем иг­рать?
– В сол­да­ти­ков.
И Мед­ве­жо­нок с Маль­чи­ком по­плы­ли к бе­ре­гу.
Но кре­пость оказалась пус­та…
– Где же твоя ар­мия?! – уди­вил­ся Мед­ве­жо­нок.
– Все ку­да-то по­де­ва­лись… – недоумённо про­из­нёс Мальчик.
– Смот­ри-ка – сле­ды, – уви­дел Мед­ве­жо­нок, взле­тев над берегом (ведь он всё-та­ки был тучкой). – И ве­дут они в Сандберг.
– Что же де­лать? – спро­сил Маль­чик.
– Лететь! 
Мед­ве­жо­нок под­хва­тил его, и они поле­те­ли в город.
…А слу­чи­лось вот что.
Как только Маль­чи­к от­плыл от бе­ре­га, у пе­соч­но­го фор­та появилась Го­род­ская ведьма. Она под­ня­ла свою мет­лу и прошептала:

– Фи! Фу! Кыш! Брысь!
За­вер­тись! За­кру­жись!
Под­ско­чи! Под­ле­ти!
Их в жи­вых пре­вра­ти!..

И пе­соч­ные сол­да­тики со своим Ге­не­ра­лом пре­вра­ти­лись в живых воинов.
– Да здрав­ст­ву­ет жёлтый цвет! – за­кри­чал Ге­не­рал.
– Уря-а-а!.. – рявк­ну­ло вой­ско.
– Мои доб­ле­ст­ные сол­да­ты! В ка­ж­дом из вас сту­чит отважное песоч­ное серд­це! Впе­ред! На штурм это­го го­ро­да!
– И я с ва­ми! – ска­за­ла Ведьма, взяв метлу «на караул».
– Зва­ние? – по­ин­те­ре­со­вал­ся Ге­не­рал.
– Ря­до­вая Ведь­ма!
– Ста­но­вись в строй!
– Слу­ша­юсь, ва­ше пре­вос­хо­ди­тель­ст­во! – и замкнула собой строй.
– За мной! – взмах­нул Ге­не­рал пе­соч­ной саб­лей. – Пустим песочную пыль в гла­за!
Ар­мия Пе­соч­но­го Ге­не­ра­ла дви­ну­лась к Сандбергу…

…– Смотрите! Смотрите! – закричал вдруг мальчик. – Над городом жёл­тая дымка! А мы всё ещё стоим на мес­те!
– Оба – ко мне на спи­ну! – при­ка­зал Мед­ве­жо­нок. 
Мы с Мальчиком взобрались на его спину и взмыли в небо. Вскоре Медвежонок на­стиг­ пе­соч­ную ар­мию на го­род­ской площади.

…– ТРАХ! БАХ! – би­ли пе­соч­ные яд­ра по до­мам.
– ТРЕСК!.. БРЕСК!.. – ло­па­лись окон­ные стёк­ла и вит­ри­ны.
За­хло­пы­ва­лись две­ри ма­га­зи­нов, опус­ка­лись жа­лю­зи.
– Вы­ру­бить на клумбах все цве­ты, кро­ме жёл­тых, – при­казал Генерал. Он со­рвал яр­ко-жёлтый цве­ток – ку­ри­ную сле­по­ту – и прикре­пил к пет­ли­це. – Вот настоя­щий цвет зем­ли!
Белые ро­зы, алые тюль­па­ны, розовые пионы, а также васильки, гвоздики и аню­ти­ны глаз­ки бы­ли безжа­ло­ст­но растоп­та­ны песоч­ны­ми са­по­га­ми.
– Что бу­дем де­лать с цы­п­ля­та­ми? – по-хо­зяй­ски спро­си­ла Ведьма. – Они хоть и жёл­тень­кие, но очень вкус­ные!
– Из­жа­рить! – не за­ду­мы­ва­ясь, от­ве­тил Ге­не­рал.
И сол­да­ты по­гна­лись за ними.
– Жи­вее! – Ге­не­рал дос­тал пе­соч­ные ча­сы. – Мы долж­ны захватить город, по­ка в мо­их ру­ках те­чёт пе­соч­ное вре­мя!
– Ну, го­товь­ся к бою, ме­шок с пес­ком! – крик­нул я свер­ху.
Конь Ге­не­ра­ла в изум­ле­нии вста­л на ды­бы, ко­гда пря­мо пе­ред ним с не­ба спрыг­ну­ли мы с Маль­чиком.
– Это ещё кто та­кие?! – удив­лён­но спро­сил Ге­не­рал Ведьму.
– Ска­зоч­ник… – ­хи­хи­кну­ла она. – Всю жизнь борет­ся за прав­ду, а пи­шет вся­кие не­бы­ли­цы. А тот другой – обыкно­вен­ный мальчиш­ка. Это он вас, про­сти­те, вы­ле­пил…
– Мой Соз­да­тель?! – рас­хо­хо­тал­ся Ге­не­рал. – Че­го ты хочешь, малыш? Са­хар­но­го пес­ку или пе­соч­но­го пе­че­нья?.. Бе­ги до­мой, я отпус­каю те­бя. С то­бой же, фан­та­зёр, мы поговорим ина­че… – Он отъе­хал не­мно­го на­зад и крик­нул: – Ух, за­топ­чу!..
Но Маль­чи­к не убежал, а крепко взял меня за руку. Так мы и встали вдвоём, на его пути.
– На­па­дай­те, Ва­ше пре­вос­хо­ди­тель­ст­во! – завиз­жа­ла Ведьма. – Эх, люб­лю в дра­ку втрав­ли­вать!..
Ге­не­рал пом­чал­ся на нас га­ло­пом, а у меня не бы­ло да­же пал­ки, что­бы от­бить­ся... За­то я знал два вол­шеб­ных сло­ва, не раз помогавших в без­вы­ход­ном по­ло­же­нии. Эти два слова были: «ЕСЛИ БЫ». Я и по­ду­мал: «Если бы у ме­ня в ру­ках поя­вил­ся на­стоя­щий меч!».
Пе­соч­ный конь на­ско­чил на ост­рие ме­ча и – рас­сы­пал­ся…
– Хва­тай­те его! – при­ка­зал солдатам безлошадный Ге­не­рал, и вся армия на­бро­си­лась на ме­ня.
Но мы с Мальчиком умели сра­жать­ся. Меч так и свер­кал. Маль­чик ста­вил вра­гам под­нож­ки, а я рубил песочных солдат. Вот это бы­ла бит­ва! Го­ры пес­ка вы­рас­та­ли на пло­ща­ди, хотя Ведьма с Ге­не­ра­лом на­ско­ро лепили по­вер­жен­ных вояк, и те – не­смот­ря на то, что кто-то был не до­ле­п­лен – на­па­да­ли с новой си­лой.
– По­мо­ги, Медвежонок!.. – крик­нул Маль­чик кучевой тучке.
И на пе­соч­ную ар­мию про­лил­ся бы­ст­рый лет­ний дождь. Ар­мия размок­ла и окон­ча­тель­но раз­ва­ли­лась.
– Дер­жи­те, ва­ше пре­вос­хо­ди­тель­ст­во! – Ведьма преврати­ла мет­лу в боль­шой чёр­ный зонт и про­тя­ну­ла Генералу.
– Он не спа­сёт те­бя, – крикнул я и ме­чом вы­шиб из его песочных рук пе­соч­ные ча­сы.
– БОМС-ССС-с-с-с!.. – раз­би­лось пе­соч­ное вре­мя.
– Жжёл­тый… жжжел­ток… ж-жжел­тух-ххаа-а… – прохрипел Генерал и пре­вра­тил­ся в ку­чу пес­ка.
– Мо­ло­дец! – тут же под­ско­чи­ла ко мне Ведьма, превращая зонт снова в метлу. – Сейчас подме­ту пло­щадь. Ишь, не­го­дяй! Го­род ему подавай! А из са­мо­го-то пе­сок сы­плется!..
– Хва­тит! – ска­зал я. – На­дое­ли всем твои па­ко­сти! Ле­ти-ка от­сю­да по­даль­ше!..
Ведьма толь­ко это­го и жда­ла: она вновь превратила метлу в раскрытый зонт, вско­чи­ла в него, как в сту­пу, и уле­те­ла в другую сказку.
Цве­ты под­ня­ли упав­шие и растоп­тан­ные го­лов­ки, от­кры­лись ок­на, на улицах поя­ви­лись про­хо­жие…
А по­сре­ди Городской пло­ща­ди гру­ст­но сто­ял Маль­чик.
– Че­го ты? – спро­сил я.
– Мед­ве­жон­ка-то боль­ше нет! Он весь пре­вра­тил­ся в дождь…
– Да, – я об­нял Мальчика за пле­чи. – Он по­сту­пил, как настоящий герой!
– Ге­ро­ям ста­вят па­мят­ник, – ска­зал Маль­чик. – А ка­кой памятник по­ста­вим ему?
– А мы его про­сто не за­бу­дем, – от­ве­тил я.
Я сдер­жал своё ска­зоч­ное сло­во: со­чи­нил о нём сказ­ку.

ПОХИТИТЕЛЬ СОСИСОК

Ханк Нойман скончался.
Самый известный композитор и пианист, которого знали все жители города Блюме, покинул сей бренный мир в одиночестве. «Моя музыка не должна иметь соперниц», – говорил он и сдержал своё слово. Он никогда не был женат, а те женщины, что иногда были с ним рядом, сбегали уже через неделю. Композитор лишь грустно улыбался им вслед – Ханк Нойман знал, что в его доме есть одна лишь хозяйка – его Музыка.
Однако соперников после себя оставил немало, и все они были композиторами.
После его кончины и за неимением наследников Магистрат Блюме порешил: «Переустроить дом господина Ноймана в его же Дом-музей». Сказано-сделано. Вскоре большой старинный особняк, в котором жил композитор, стал культурной частью города. Туда приходили экскурсанты, приезжали туристы, и Хранительница Дома-музея, фрау Магда Таплер в который раз рассказывала о жизни и творчестве её любимого композитора, сопровождая свои лекции игрой на рояле, по клавишам которого совсем недавно пробегали быстрые и сильные пальцы Ханка Ноймана. В детстве фрау Магда была его прилежной ученицей, но так и осталась посредственной пианисткой, умеющей после долгого разучивания, лишь сыграть  что-либо по нотам.
Рояль всегда корёжило от её школярских прикосновений, даже передёргивало струны, но он старался не фокусироваться на этом, а исполнять мелодию звучно и  напевно, как её сочинил его покойный хозяин.
К вечеру, когда Дом-музей пустел, Хранительница музея протирала со всех вещей и предметов пыль, которая едва ли успевала садиться за день. Особенно тщательно следила фрау Магда за концертным Роялем, подаренным господину Нойману в знак своего восхищения музыкальным изобретателем Алфеем Бабкоком – «господином Эльфусом», как называл его композитор, после концертов в Бостоне, в 1825 году. Более двух месяцев на корабле «Пруссия» переплывал Рояль Атлантический океан, как заправский моряк, из порта Бостона в порт Блюме.
Протерев пыль и заперев двери на ключ, Хранительница Дома-музея уходила домой, чтобы завтра вновь принять новых гостей.
А по ночам Роялю снились сны из Прошлой жизни, когда он помогал сочинять свою лучшую музыку композитору Нойману. Ах, какая это была музыка! Но хозяина уже нет, и Музыка умолкла навсегда. А впереди – не жизнь, полная звуков, а скучное существование!.. И сколько оно продлится – Бог его знает.

…Однажды во сне зазвучала фамилия: Сарториус.
«Матис Сарториус!» – вспомнил Рояль, проснувшись.
Господин Матис был известным пианистом и другом детства Ханка Ноймана. Жил он в соседнем городке, на другом берегу Рейна. Несколько раз приезжал в гости, и два музыканта после рюмочки рейнского играли в четыре руки музыку Ханка.
Весёлый и талантливый человек, этот господин Сарториус! Что, если отправиться к нему в гости и если повезёт, остаться у него навсегда?.. От этой мысли все струны внутри Рояля задрожали от волнения. Ведь известный пианист очень хвалил его звучание и лёгкость клавиш. Рояль до сих пор помнит прикосновения длинных чутких пальцев. Словно ветерок пробегал по всем октавам! Это вам не пухлые персты фрау Магды!..
Рояль проснулся окончательно. Старинные стенные часы пробили два раза. Нужно торопиться. Пока выкатишься из кабинета, пока спустишься на первый этаж, пока выберешься из дому...
Надо вам сказать, что старинные дома строили когда-то для просторной жизни – с большими комнатами, широкими окнами и дверьми, и на это рассчитывал концертный Рояль. Тем более, он хорошо помнил, что сюда вносили его, не разбирая, целиком. Ничего, сказал он себе, я смогу. Ведь у него целых три ноги! И пусть не четыре, как у зверей, но зато и не две, как у человека! А ведь тот на них и ходит, и бегает!
Так оно и случилось. Рояль без труда выбрался из дому. Самое сложное было спуститься на первый этаж. Но лестница в доме была широкая, да ещё покрытая ковром. Со ступеньки на ступеньку… Словом, обошлось без сюрпризов. Если не считать выбитых парадных дверей. Рояль уже представил себе пришедшую утром фрау Магду, её остекленевший взгляд и крики, что украден самый ценный экспонат музея. Роялю стало немного жаль её. Но что поделать, если он рождён не для музейной тишины, а для музыки!

…Было ранее утро, когда Рояль покатил на своих колёсиках по булыжной мостовой. Весь город спал. Только несколько бродячих собак ошалело побежали следом. Надо же! Карета без лошадей, наверное, подумали они.
Куда теперь? Конечно, к реке! Там он погрузится в лодку и поплывёт к маэстро Сарториусу.
Но прежде он посетит могилу господина Ноймана. Об этом Рояль подумал ещё ночью, если вырвется из дому. Тогда – вперёд, на Городское кладбище! Он покружил по мостовой, пытаясь понять, в какую сторону ему ехать, и тут же рядом снова увидел одного из бродячих псов, который с любопытством продолжал следить за странной, кружащей по мостовой, каретой.
– Эй, послушайте! – спросил его Рояль. – В какой стороне Городское кладбище?
– Там.… – тявкнул Пёс и показал лапой, куда ехать.

…Могилу покойного хозяина Ханка Ноймана Рояль нашёл сразу. На ней ещё не было памятника, как на соседних могилах – только гора засохших цветочных венков: «…от Бургомистра…», «…от членов Магистрата…», «…от учеников…», «…от безутешных поклонников…».
Рояль поднял над собой откидную крышку, похожую на крыло, чтобы зазвучать погромче, и заиграл красивую печальную мелодию, которую композитор сочинил за день до своей смерти, словно предчувствуя скорый уход…
Умолк кладбищенский соловей. Он был сражён красотой мелодии. Даже сама Смерть явилась её послушать. Она стояла невдалеке, в чёрном капоре и чёрном плаще до пят, прислонив свою острую косу к какому-то памятнику. Стояла и плакала…

…Когда взошло солнце, Рояль уже ехал по предместью Блюмена.
У одного дома он заметил юношу, который пытался спеть серенаду своей любимой, аккомпанируя себе на гитаре, но с каждым ударом по струнам – они рвались, одна за другой. Юноша был в отчаянии.
Рояль остановился поблизости и сыграл ту же мелодию Ноймана, положенную на слова Любви.
Не только девушка вышла на свой балкон – на балконах соседних домов появились все влюблённые. Они слушали мелодию Рояля, как гимн Любви…
Потом Рояль сыграл весёлую музыку на проходящей по улице свадьбе. Затем «Реквием» Моцарта на похоронной процессии. И уже собрался двинуться к реке, как вдруг увидел бегущего из ближайшего переулка мальчишку лет восьми.  В его руке  была гирлянда сосисок. Вслед за ним нёсся грозный мужской окрик:
– Держите воришку! Стой! Не убежишь!..
Ещё не осознав, зачем он это делает, Рояль быстро поднял верхнюю крышку:
– Сюда! Скорей!
Мальчик тотчас же запрыгнул внутрь Рояля, и крышка захлопнулась.
Из переулка, тяжело дыша, выкатился толстый продавец.
Он удивлённо поглядел по сторонам, затем кинул оторопелы й взгляд на Рояль, неподвижно стоящий посреди мостовой, и поковылял дальше по улице.
Когда он исчез из виду, Рояль выпустил мальчика.
– Спасибо! – сказал тот Роялю. – Ты кто?
– Рояль. Музыкальный инструмент. На мне можно играть, если умеешь.
– Нет, я не умею, – ответил мальчик.
– А хочешь научиться?
– Не знаю… Если только с тобой можно заработать на кусок хлеба.
– Можно, – ответил Рояль. – И на гирлянду сосисок тоже.
Оба рассмеялись.
– Вообще-то я украл впервые, – признался мальчик, – как остался один. Неделю назад умерла моя мать…
– Тебя как зовут? – спросил Рояль.
– Рудольф. Но все называют меня Руди.
– Тогда и я буду тебя так звать, – ответил Рояль. – Давай сделаем вот что. Ты будешь делать вид, что умеешь на мне играть – на самом же деле, играть буду я – зато все вокруг будут бросать тебе монеты.
– Смешно! – обрадовался мальчик. – Здорово мы всех обманем!
– Вообще-то обманывать нехорошо. Считай, что мы сыграем всем на потеху. Идёт?
– Идёт!
И полдня Рояль с Руди «зарабатывали» деньги на Торговой площади. Руки мальчика весело бежали по чёрно-белым клавишам – туда и обратно, клавиши подгибались под его маленькими пальцами, а слушатели с восторженным удивлением клали монеты под верхнюю крышку Рояля.
Наконец, когда была собрана нужная сумма, концерт закончился, и Руди смог купить себе еды. 
– А давай играть на потеху каждый день!.. – с надеждой предложил он Роялю.
– Вообще-то у меня есть очень важное дело, – ответил тот.
И рассказал о знаменитом пианисте Сарториусе. А на берегу реки он сыграл Руди разную музыку, которую помнил. Были там и мелодии композитора Ноймана.
– Очень красиво! – воскликнул Руди. – Если, честно, то очень бы хотелось научиться так играть…
– Тогда милости прошу со мной в дорогу!
На этот раз мальчик не возражал. Ночью у реки переночевал он в Рояле, и была у него впервые за неделю своя «крыша над головой».
А утром Руди рассказал Роялю свой сон, где играл на нём сам, как настоящий пианист. И даже продавец сосисок приснился ему тоже. Вытирая глаза платком, он говорил мальчику:
– А украденные сосиски я прощаю…
– Послушай! – внезапно предложил Рояль. – Давай проверим – умеешь ли ты попадать в ноты.
– Чем? – не понял Руди. – Камнями? Или вишнёвыми косточками?
– Ни тем и ни другим, – невольно рассмеялся Рояль. – Попасть в ноту, это значит повторить её в точности своим голосом.
– Зачем?
– Чтобы понять – есть у тебя музыкальный слух.
– Конечно, есть! Тебя-то я слышу.
– Вот и поверим, так ли ты меня слышишь… – и Рояль стал нажимать клавишу за клавишей, а Руди повторять ноту за нотой.
– Э, да у тебя превосходный слух! – с радостным изумлением воскликнул Рояль. – Если начать серьёзно заниматься, можно добиться больших успехов.
И они поспешили в речной порт, чтобы на каком-нибудь судне добраться на другой берег. Рояль наигрывал что-то веселое на ходу, а Руди подпевал.
Внезапно за скалой появился небольшой костёр, вокруг которого грелось несколько бродяг. Заметив Рояль, один из них тут же вскочил на ноги и завопил:
– Смотрите! А вот и дрова пожаловали! – и, схватив с земли топор, бросился к Роялю.
– Прыгай на меня! – крикнул Рояль Руди, и когда тот  вскарабкался на него, помчался вдоль берега, словно конь о трёх ногах.
Бродяги побежали следом, но песочная пыль запорошила им глаза, а когда они их протёрли – «живые дрова» уже исчезли за поворотом.

…В порту Блюме было, как всегда, шумно и суетно.  Большие суда приплывали-отплывали, а маленькие рыбацкие судёнышки качались невдалеке у берега.
Выяснив, сколько стоят билеты на другую сторону Рейна, Руди купил два на речную шхуну. Началась посадка.
– Эй, стоп! – раздался голос капитана. – Чей рояль?!
– Мой, – ответил Руди.
– В грузовой трюм его!.. У меня и так не хватает мест на палубе!
Руди хотел сказать, что в трюм Рояль нельзя, что он не просто рояль, а Рояль Концертный, впрочем, как и любым роялям и другим музыкальным инструментам не место среди ящиков, коробок, узлов и корабельных крыс, но капитан не захотел его даже слушать.
– Или в трюм! Или плыви на нём сам! Только вёсла не забудь вырезать!
– Отлично! – сказал Рояль Руди. – Концертные рояли не станут унижаться! Садись на меня, и мы ещё покажем этим штопаным парусам, как надо уметь плавать!..
У Капитана шхуны даже глаза на лоб полезли:
– Давай, давай! Вперёд, музыкальный сундук! Смотри, не захлебнись!..
И Рояль с Руди поплыли по Рейну, на другой берег.
Весь порт высыпал посмотреть, как Рояль, подняв над собой верхнюю крышку, гордо плыл, словно парус, обгоняя ветер и саму шхуну. Говорят, что все рыбы в Рейне чуть не захлебнулись от восторга, а Капитан шхуны в тот же день подал в отставку. 

…Переплыв на другую сторону и едва обсохнув, Руди принялся выяснять, где находится дом знаменитого пианиста господина Сарториуса 
Но все, у кого он спрашивал, показывали пальцем в разные стороны. Как потом догадался Руди, дом господина Матиса стоял в центре города, и звуки от его фортепиано разносились во всему городу, а иногда даже казалось, что звенят они среди облаков.
Наконец, дом был найден.
При виде Рояля покойного друга, душа Сарториуса наполнилась светлой печалью: он вспомнил Ханка и встречи с ним в Блюме, куда заезжал несколько раз. Но больше всего маэстро обрадовало появление нового ученика. Сам же Рояль выглядел скверно – был простужен, говорил глухим голосом, скрипел педалями и клавишами, кроме того, весь отсырел…
«Какая беда!.. – сокрушался Сарториус. – Рояль погиб…. А ведь был отличный инструмент, я помню…». 
– Прощай, «похититель сосисок»!.. – грустно сказал Рояль Руди. – Учись хорошо!.. – И добавил, не веря ни одному своему слову: – Когда-нибудь мы ещё сыграем, с тобой. Не на потеху – по-настоящему!
– Спасибо тебе за всё!.. – ответил Руди и отвернулся, чтобы тот не увидел его слёз...

…Прошли годы… Маэстро Сарториус выучил Руди своей профессии. И Руди стал известным пианистом, которого знали в Европе и даже в Америке. 
И вот однажды он приехал в город своего детства, чтобы выступить всего с одним концертом, в День памяти композитора Ханка Ноймана. Весь Блюме ждал его выступления. Зал в Городском Концертном Зале был полон. Пришла даже Хранительница Дома-музея композитора Магда Таплер.
– Маэстро Рудольф Шпиллер! – объявил организатор вечера.
И под громкие аплодисменты вышел из-за кулис молодой человек во фраке – стройный, красивый, с чёрными локонами до плеч, со смущённый улыбкой на лице от горячих аплодисментов.
Он подошёл к концертному роялю, что стоял в центре сцены, словно большая чёрная птица, с поднятым вверх сверкающим лакированным крылом, и сел за него на банкетку.
Маэстро чуть не опоздал на концерт из-за непогоды, его карета с трудом пробиралась в город сквозь осеннюю распутицу после гастролей в Берлине и Вене, поэтому, не успев испробовать звук инструмента, понять его «душу», Рудольф Шпиллер успел лишь за кулисами сбросить с плеч дорожный плащ и выйти на сцену.
– Ханк Нойман! – объявил организатор вечера. – «Весенний концерт»!
В зале воцарилась тишина. Музыкант дотронулся до клавиш. И с первых же звуков услышал «душу» своего старого приятеля, которого  давно уже похоронил.
– Здравствуй, малыш! – сказал ему Рояль. – Привет, «похититель сосисок»! Я ведь верил, что мы с тобой ещё сыграем по-настоящему!..
Руди-Рудольф был счастлив.
Он играл, а Рояль рассказывал ему, что произошло дальше, в тот день, когда они расстались…
Тогда и Рояль был уверен, что погиб. Но Сарториус отдал его своему другу-Настройщику, который всё же вылечил его, а после подарил Городскому Концертному Залу в Блюме.

…Когда Рудольф Шпиллер ехал обратно после концерта в карете, полной цветочных корзин и букетов – сквозь эхо аплодисментов и восторженных криков поклонников, он вспомнил своё бедное детство, когда Рояль не дал ему пропасть, стать беспризорником. Маэстро улыбнулся и ещё подумал о том, что среди всех его концертов – прошлых и будущих – этот останется самым лучшим музыкальным вечером в его жизни. 

ПРАВДА НАВЫВОРОТ

Один Изобретатель изобрёл… чтобы вы думали? Вечный двигатель? Ну, нет! Не такая уж невидаль, этот «perpetuum mobile»! Каждый готов его изобрести, прекрасно зная, при этом, что изобрести такой двигатель невозможно. Об этом любой школяр знает. Это, так сказать, «вечная истина». Недаром Парижская Академия Наук ещё в 1775 году отказалась его регистрировать. Да и зачем он нужен? Люди всё равно не живут вечно. Зато любят делать с охотой совершенно бесполезные вещи. Делают, так сказать, вопреки здравому смыслу: «А вдруг у меня получится! У кого-то ума не хватило, а у меня его с избытком!..». Впрочем, может быть, когда-нибудь кто-то и изобретёт такой двигатель, назло учёным! Только наша история совсем о другом.

…Так вот. Выдумал один Изобретатель чудесный аппарат – размером с табакерку. Стоило его лишь поднести к любому берлинцу, тут же становилось ясно: врёт этот человек, или говорит правду. Поднесёшь, к примеру, такой аппарат к какому-нибудь торговцу, а из аппарата  голосок пищит: «Обманет, мерзавец! Ох, и обманет!». А рядом с депутатом Магистрата аппарат просто захлёбывался от негодования: «Законоизбранный негодяй, вот кто ваш депутат!». И всё тут.
И назвал своё изобретение Изобретатель – «Правдолюбом».
Задумались власти в Берлине: как быть. Нет, не с Изобретателем. С ним всё просто: нужно будет арестовать – арестуем, придётся наградить – наградим. Дело в другом: как поступить с его изобретением. С одной стороны, полезно знать всю подноготную о своих горожанах, но ведь и те могут узнать всё о своей власти. Тут уж – ни соврать, ни обмануть! Словом, неловко получается…
И решил Бургомистр попросить Изобретателя немного переизобрести аппарат, чтобы вместо правды, говорил он… ну-у-у… ту же правду, только… э-э-э… «навыворот».
Изобретатель, ради уважения к Бургомистру, аппарат переизобрёл, и теперь «Правдолюб» вещал совершенно противоположное. Зайдёшь с ним в какую-нибудь лавку, а из аппарата доносится: «Честнейший торговец! Честнее не бывает!..». Поднесёшь к депутату Магистрата – и вновь аппарат захлёбывается, только теперь от восторга: «Законоизбранный спаситель Отечества!.. Ура-а-а!..».
Ну, так вот.
Пустили новый аппарат в продажу, и стал отныне Берлин называться «городом правдивых людей». Кто что ни скажет – одна правда получается.
Поехала однажды жена Бургомистра на рынок со своим поваром купить на десерт что-нибудь вкусного. Видит: продается арбуз.
– Спелый? – спрашивает у торговца.
– Слаще мёда… – улыбается тот.
И голосок «Правдолюба» из её ридикюля подтверждает:
– «Правду говорит, истинную правду!..».
Купила арбуз Бургомистерша, и приготовил из него Повар желе на меду, так как на вкус оказался арбуз неспелым и горьким. В итоге, отравилась вся семья, а Бургомистр даже попал в больницу.
Лежит-помирает, а санитар ему улыбается:
– Ничего страшного!.. – говорит.
И «Правдолюб» рядом на подушке подтверждает:
– «Правду говорит, истинную правду!..».
Еле-еле успели лекари спасти главу города.
«Так вот и помереть мог... – подумал Бургомистр на другой день. – Выходит, изобретение это вредное!.. Никогда не узнаешь: где сладкая ложь, а где горькая правда!.. И не поймёшь: что плохо, что хорошо».
И выйдя из больницы, приказал изъять аппарат у населения и навсегда о нём забыть.
А зря! Было б куда лучше оставить первый его вариант в Магистрате, пусть даже в единственном экземпляре.
Что толку горожанам знать правду друг о друге? Лишние склоки, подозрения, обиды. Да они и так знают о других больше, чем нужно. А вот городскому начальству полезно было иметь такого «Правдолюба» под рукой. Конечно, при условии, если Бургомистр сам человек честный. Тогда и отпала бы надобность врать про «истинную правду». И не пришлось бы травиться неспелыми арбузами.

САМЫЙ ОБРАЗЦОВЫЙ ТИРАН
Когда-то в Кляйнштадте правил один Бургомистр. Правил он так образцово, что в городе никто не воровал, не убивал, не болел, не голодал. Не было умалишённых и калек, богатых и бедных. И все горожане были равны перед Законом.
Прочь, Бедность! Ату, Богатство! Вон, Болезни! Долой, Голод! Брысь, Воровство! Кыш, Убийство! К чертям, Юродивые! Изыдьте, Пороки!
Портреты Бургомистра, написанные лучшими художниками города – а плохих художников в Кляйнштадте не было – висели на каждом углу, в каждом доме. Стихи о Бургомистре сочиняли самые талантливые поэты – а плохих поэтов в Кляйнштадте просто не существовало. Торжественные песни о Бургомистре создавали только самые даровитые композиторы – бездарных музыкантах никто никогда не слышал. А самые счастливые дети на свете – несчастные здесь просто не рождались – пели их звонко и весело.
И все в городе улыбались.
– Ах, Кляйнштадт! Сказочный город! – воскликнете и вы в восторге: – Как же хорошо и справедливо в нём жилось!
И тут я позволю с вами не согласиться.
Знаете, почему там выглядело так премило?
Потому что в каждой подворотне, втайне ото всех, стояло по виселице. Там лишали жизни, без суда и следствия – всех воров и убийц, больных и голодных, богатых и бедных, умалишённых и калек.
– Зачем?! – изумитесь вы.
А затем, чтобы Кляйнштадт мог зваться городом без пороков! Ибо воровство, как и убийство, а также голод, болезни, бедность и богатство – считалось городским головой безобразными пороками. 
Даже в «Европейской энциклопедии» о Кляйнштайне было написано, что «…это самый совершенный город в Европе, в котором нет ни одного из человеческих пороков…» Вот оно, как!
Лишь на каждом углу – улыбки, улыбки, улыбки. Хочешь-не хочешь, улыбайся! Ведь улыбка – признак радости и счастья! Вот и казался Кляйнштадт самим горожанам и всем его гостям – самым счастливым городом на свете! Попробуй доказать обратное! Любой житель за это мог поплатиться своей жизнью. Но что значила чья-то жизнь ради Славы города!
Поэтому по Указу Бургомистра и лишали жизни «преступников» невидимо и постоянно. И, главное, неслышно. Ведь выстрелы могли кого-то оторвать от обеда, кому-то помешать посмотреть театральное представление, а кого и разбудить ночью. Зато повешение – дело бесшумное и безмолвное…

…Однажды Бургомистр сам тяжело заболел. Впрочем, болел он уже давно, однако никому об этом не говорил, так как по его же Указу, любой больной должен быть немедленно казнён.
Когда же Самый Образцовый Тиран на свете уже был не в силах скрывать своё нездоровье, к нему пришёл главный Судья города.
– Господин Бургомистр! – сказал он. – Вы уж нас простите, но, согласно вашему Указу, мы вынуждены вас повесить, как больного жителя нашего города. 
– Я отказываюсь от права жить в Кляйнштадте… – ответил Бургомистр.
– В таком случае, вы будете казнены, как иностранец, погубивший тысячи горожан.
Понял Бургомистр, что выбирать ему, собственно, не из чего, так как находится он между Сциллой и Харибдой.
– Но я не хочу умирать… – в ужасе прохрипел он.
– Моя жена тоже хотела жить, – сурово ответил Судья, – однако ж, согласно вашему Указу, её повесили только за то, что она не улыбалась в день похорон нашего младенца.
И приговорил Самого Образцового Тирана на свете к смерти, через повешение. И уже через час приговор был приведён в исполнение.

…После казни Бургомистра закон о повешении был отменён. В Кляйнштадт вновь появились воры, убийцы, больные и голодные, богатые и бедные, умалишённые, калеки – как и в любом другом городе. И хоть с тех пор он перестал называться «городом без пороков», жить в нём стало, куда лучше, чем  с «Самым Образцовым Тираном на свете».
 

СВОЙ ДЖИНН ИЗ КУМГАНА

Как вы думаете, где можно сегодня встретить джиннов? Хотя бы одного?..
Кто сказал: нигде? А вот и неправда!
Конечно, их не встретишь на каждом углу – то отпугнёт карета, то полицейский застращает своим строгим видом и громким голосом.
И всё же, что вы скажете, к примеру, о городе Вайсфельде? Кто в нём был?.. Вы? Тогда, наверное, слышали о господине Вайнтраубе, который жил на Улице Кислых Вишен. Неужели не слышали?.. Тогда послушайте прелюбопытнейшую историю, которая наверняка заинтересует не только вас, но и остальных читателей.

…Итак, в начале нашего века, проживал в городе Вайсфельде на улице Кислых Вишен молодой человек по имени Вензеслос. А так как фамилия его была ещё и Вайнтрауб, друзья называли его просто: «ВэВэ», чтобы не тратить время на произношение и не стирать язык о свои зубы.
И хоть означало его имя: «Больше славы», было не очень непонятно: то ли сам Вензеслос был больше её ростом, или, наоборот, желал себе большей славы, которой было, наверное, совсем немного, а может, и вообще не было. Скорей всего, второе – ибо, во-первых, никто из вас не слышал о таком молодом человеке, во-вторых, выглядел он не то, чтобы бедно, но уж точно не богато. Может быть, оттого, что был студентом, то есть, оканчивал философский факультет Вайсфельдского Университета.
Однажды, сдав зачёт по истории античной философии и устав от великих имён – Сократа, Платона и Аристотеля, а также от их античных школ и прочих философских понятий, Вензеслос, не спавший несколько ночей подряд, спустился в небольшой духан, что находился на Рыночной площади, в тесном подвале. Там подрабатывал официантом его однокурсник Вальтер, часто не давая своему приятелю пропасть от голода. Конечно, приносил он «ВэВэ» не сочные говяжьи отбивные и не румяные шашлыки, а тарелку бараньего плова вместе с кумганом виноградного вина, которое Вайнтрауб пил на законном основании – ведь его фамилия означала «виноградная лоза».
Кумган, если кто не знает, – обыкновенный восточный кувшин, сделанный из глины или металла, с узким горлышком, и ручкой на толстом боку, очень изящный и красивый, если вычеканен различными узорами, но и без них смотрится с большим вожделением быстрей его опустошить.
Итак, спустившись в восточный кабачок, Вензеслос нашёл Вальтера, одетого, как и вся обслуга, в длинную тунику поверх шаровар и в лёгкие кожаные туфли с загнутыми носками. По несчастному виду своего однокурсника Вальтер понял, что тот не ел несколько дней. Мест в зале не было, и он провёл Вайнтрауба через кухню, наполненную ароматом жареного бараньего мяса и восточных трав, в отдельную комнатушку, которая служила одновременно и кладовой, и местом ночного отдыха для бездомных служителей духана. Попросив Вензеслоса подождать, пока он обслужит ещё нескольких посетителей и принесёт ему самому скромный ужин, Вальтер убежал.
Оставшись один, Вайнтрауб присел на низкую скамейку у такого же низкого столика, на котором горела свеча, и осмотрелся. Каморка, как каморка, с дверью в коридор и без окна, вернее, с маленьким окошком под самым потолком. У стены валялось несколько топчанов с несвежими одеялами, а у двери прислонился к облупленной стене кухонный шкаф с горой глиняной посуды. Там же Ванзеслос увидел три кумгана – два медных стояли на буфетной полке, третий же, слепленный из глины, замер на полу, выглядывая своим любопытным носом из-за буфета.
Страждущий жаждой, Вайнтрауб каким-то седьмым чувством  понял, что именно в нём находится что-то невообразимо вкусное, которое он непременно должен осушить, иначе помрёт.
Уставший студент поднял тяжёлый кувшин с пола и с трудом открыл крышку, залитую сургучом, чтобы, принюхавшись, понять, что за напиток таится внутри, и в тот же момент вся кладовая наполнилась чёрным дымом с удивительно благоухающим запахом, напоминающий ароматы самых пахучих цветов. Продолжалось это несколько мгновений, и когда дым развеялся, перед Вензеслосом появился старик в разноцветном восточном халате и чалмой на голове. Был он безбород, с бледной-голубой кожей на лице и руках.
Увидев студента, старик бросился к его ногам и зарыдал во весь голос:
–  Приветствую тебя, о мой избавитель!
– Потише, пожалуйста! – испугался Вайнтрауб, что сейчас сюда прибегут не только повара, но и все посетители.
Однако старик и не думал снижать голос. Он напоминал орущего ишака на дороге, не желавшего сделать и шагу – ни вперёд, ни назад.
Вензеслос плотно закрыл дверь, выглянув перед этим в коридор – на его удивление там никого не было.
– Перестаньте кричать! – зашипел он на старика в чалме. – Вы кто? Хозяин духана?
– О нет, прохлада моей души! – в радостном исступлении выкрикнул тот. – Я джинн Джалал ибн Мансур!.. Ты спас меня из заточения, и теперь проси, что хочешь!..
Вензеслос сразу же подумал, что, наверное, из-за усталости и голода у него появилась галлюцинация, тем более, что его родная бабка страдала умопомешательством.
Однако странный старик прервал все его недоумения и сказал:
– Никаких галлюцинаций, о, мой избавитель! Первое, что я для тебя сделаю – накормлю от всей щедрости желудка. И, кстати, поем сам – ведь я не ел тысячу пятьсот лет!
– Сколько?! – изумился Вензеслос.
– Именно столько! – подтвердил проголодавшийся джинн.
Он схватил ошалевшего студента за руку и вылетел вместе с ним в окно под потолком. Уже в полёте Вайнтрауб с удивлением подумал, как это можно было так легко протиснуться вдвоём сквозь крошечное оконце, размером в форточку, да и вообще суметь взлететь, но пока он об этом размышлял, они уже опускались на Центральную площадь города.
– Покажи мне дорогой духан! – попросил его Джалал ибн Мансур.
Вензеслос ткнул пальцем на двери самого богатого ресторана в городе.
Джинн взмахнул двумя руками над головой, и студент увидел, что одет он теперь в восточный костюм, вышитый золотой и серебряной нитью, а также украшенный бисером, жемчугом и другими драгоценными камнями. Низко кланяясь перед Вензеслосом и пятясь задом, джинн Джалал ибн Мансур провёл его к двери ресторана.
Толстый швейцар, стоящий рядом, сурово спросил:
– Это ещё что за маскарад?!
И тут же получил от джинна в подарок большую корзину, появившуюся неизвестно откуда, полную кокосов, бананов и ананасов.
Пока швейцар разглядывал всё это с детским изумлением, Вензеслос с джинном прошли внутрь.
Заказав невероятно вкусный ужин, Джалал ибн Мансур сказал:
– Тебя, наверное, интересует: каким образом твой жалкий слуга попал в кумган…
– Было бы неплохо узнать… – согласился студент.
– Тогда слушай! – промолвил  джинн и начал свой рассказ: – Сам я из рода тех джиннов, что появились на свет для борьбы зо Злом. Помогать человеку творить добро – вот ради чего мы посланы в мир людей! Но однажды один злой ифрит убил моего младшего брата только за то, что тот не позволил отнять ему у одной матери новорожденное дитя. И тогда я – джинн, рожденный для добра, – убил того ифрита! И за это был наказал нашим Халифом – Правителем Всех Джиннов. Он посадил меня в кумган и поставил на его крышке печать царя Дауда. И сидеть бы в нём до скончания веков, если б не ты, о, баобаб  моей свободы! Не прошло каких-то и полторы тысячи лет, как я вновь вижу белый свет!.. – И Джалал ибн Мансур вновь громко зарыдал от счастья.
– Я бы тоже убил убийцу своего брата. – сказал Вензеслос, выслушав его историю. – «Зуб за зуб, око за око».
– Людям такое позволено, – ответил  джинн, – но нам – джиннам, творящим добро, нет!
– Но почему?! – воскликнул Вензеслос. – Разве это несправедливо?!..
– Месть ставит тебя вровень с убийцей, – ответил джинн и тут же спросил: – Чего бы ты хотел получить за моё спасение, о духан моего сердца?..
Вензеслос задумался. У него было много желаний в жизни.
– Не ограничивай себя в мечтах! – с улыбкой на лице подбодрил его добрый джинн, с аппетитом уписывая блюдо за блюдом. Было видно, что он, и правду, не ел очень долгое время. – По велению Халифа Всех Джиннов, каждый из нас может исполнить ровно три желания за сто лет! Но так как всё это время я просидел взаперти, то накопил их во много раз больше! Так что теперь могу исполнить не три желания, а целых сорок пять! И выполню их все для тебя одного!
«Прекрасно!», – подумал студент, уплетая за обе щёки всё, что лежало на блюдах и тарелках. – «Во-первых, пожелаю немедленно получить диплом Университета – надоело учиться и зубрить лекции, затем женюсь на самой богатой невесте города, а ещё сделаю блестящую карьеру – стану ректором Университета. А там, посмотрим…».
– Достойные мечты!.. – воскликнул джинн. – Тогда начнём! – И он взмахнул над головой обеими руками.

…И тут же сбылось всё, о чём помечтал Вензеслос.
И уже сидел он не в ресторане Вайсфельда, а в самом богатом доме города, рядом со своей молодой женой, правда, не очень красивой и чуть перезревшей.
Тут же камердинер принёс ему приглашение на заседание Университета, которое должно было состояться завтра днём, с напоминанием, что весь педагогический состав и все студенты ждут яркую речь их любимого и уважаемого ректора.
«Боже! – подумал Вензеслос. – Когда же я успею её написать?».
И тут же невидимый джинн шепнул ему на ухо:
– Написанная речь лежит в портфеле, на твоём столе в кабинете.
Выступил Вайнтрауб на заседании блестяще, получив вместе с аплодисментами сотни признательных улыбок. Правда, всё же успел заметить в зале несколько кислых лиц – одно из них было лицо бывшего Ректора, а два других лица принадлежали профессорам Университета, которые метили на ректорское кресло.
– Сделай так, – сказал он джинну, – чтобы я их больше никогда не видел в своём Университете. Мне враги под рукой не нужны.
– Я их отправлю в другой Университет, – предложил джинн. – В Берлинский, или Хайдельбергский.
– Чтобы они и оттуда портили мне жизнь?! – вскипел Вайнтрауб. – Убей их без разговора!
– Как, «убей»? – обомлел джинн.
– Так же, как ты убил злого ифрита.
– Но то был ифрит, а это люди!
– А разве имеет значение, в ком кроется Зло? – усмехнулся Вензеслос.
– Я… не смогу это сделать… – ответил джинн.
– Ты же обещал выполнять все мои желания! – напомнил ему «ВэВэ».
– Но только добрые! – возразил джинн.
– И это говоришь ты, который преступил «закон джиннов»?! – скривил улыбку ректор Вайнтрауб. – Ты, который стал вровень с убийцей?!..
Джалал ибн Мансур опустил голову, ибо его спаситель был прав. Разве не за это наказал его Халиф Всех Джиннов?..
И он уничтожил врагов своего спасителя, лишь бы тот был счастлив и не переживал. И вновь вокруг ректора университета были одни лишь друзья, улыбки и сладкие речи.
И – пошло-поехало! Чуть что – на помощь к Ректору спешил Джалал ибн Мансур, чтобы в один миг решить все вопросы.
Вскоре Вензеслос стал самой могущественной фигурой в Вайсфельде. Без него не решался ни один вопрос, ни в Ратуше, ни в Магистрате. Его боялись, перед ним тряслись. А уж сколько людей было загублено по приказу Вензеслоса! Кто не так посмотрел, кто плохо о нём сказал, кто выступил против. А уж кто оказался умней! Даже мужья, которые вступались за честь своих жён – исчезали из жизни навсегда! И все эти злодеяния свершались волшебной силой бывшего доброго джинна…
Уже давно Джалал ибн Мансур разучился улыбаться, как только понял, что за человек его спаситель. А тот уже говорил с ним не иначе, как: «Эй, ты! Поди сюда! Сделай это! Пшёл вон!..».
А вскоре Вензеслос встретил юную студентку, и джинн, по его просьбе, умертвил его некрасивую жену, чтобы тот мог сыграть новую свадьбу. Джинн давно переступил Закон Добра, и теперь единственным законом над ним было слово и желание Вензеслоса.
«Что я делаю? – думал в отчаянии Джалал ибн Мансур. – Почему подчиняюсь этому злому человеку? Ведь я был рождён для добрых дел! Меня учили не убивать, не мстить, не творить Зло. А я веду себя так, будто я ифрит или дэв. Дурак я, дурак! Для кого старался? Всё неудобно было отказать. И всё из-за того, что он меня спас! Да пропади пропадом цена такой свободы!!!.. Уж лучше сидеть в своём кумгане и не видеть тех бесчинств, которые творит Вензеслос… Но почему только он? А я разве был в стороне? Это моими руками он убивал! Значит мы оба злодеи! И я больший из нас, ибо не воспротивился его убийственным желаниям!..».
И вот наступил день, когда джинн решил: «Всё, хватит!». Два последних желания осталось у него, чтобы исполнить их, по своему усмотрению. И он их исполнил.
Вначале растерел Вензеслоса в пыль, а после вновь посадил себя в кумган, только уже на цепь.
«Даже если кто и вызволит меня из неволи – не выйду отсюда, – твёрдо решил джинн. – Человек – создание шаткое, неустойчивое, непостоянное, а ещё слабое и ненадёжное. Вот пусть злые джинны им и помогают. А мне надо было быть осмотрительней. Не выполнять абы какие желания. Мало ли, кто, что захочет!.. А я… Эх!.. – тяжело вздохнул он. – За это и буду сидеть здесь, на цепи… Лишь когда людские сердца подобреют, когда лица их станут приветливыми, а мысли кроткими, души щедрыми, а желания сердечными и благостными – тогда и выйду на волю помогать им добрыми делами. Впрочем, зная людей… – вновь вздохнул он, – сидеть здесь придётся, до скончания веков…».
   
 
СЕАНС СПИРИТИЗМА

В милой моему сердцу Нижней Саксонии, недалеко от города Ганновера, есть средневековый городок Целле, что стоит на берегу реки Аллер. Рядом с ним, в рыбацком посёлке жил старый моряк. За всю свою жизнь переплыл он множество морей и океанов, побывал на пяти континентах и увидел сотни городов на свете.
Жил он один, в небольшой старой хижине, вдали от детей и внуков, которые приезжали к нему редко – кому нужен нищий немощный старик? А кормился тем, что ловил и продавал рыбу.
Каждый вечер выходил бывший моряк на берег Аллера, закуривал трубку и смотрел вдаль, вспоминая прошлую жизнь, полную путешествий и приключений. А бывшему моряку было, что вспомнить! Служил он тридцать лет на одном и том же корвете, не боясь ни штормов, ни акул, ни других опасностей.
«Это был отважный моряк», – говорили о нём соседи по рыбацкому посёлку и жалели его одинокую старость.
Но однажды наступил день, когда он не появился на берегу. Кто-то из соседей подумал, что старик заболел и наведался к нему в хижину. Но увидел на драном топчане лишь неподвижное тело рыбака.
Тут же о его смерти сообщили в Ганновер, и приехали на похороны трое его сыновей. После погребения, погоревав и выпил вина на помин отцовской души, стали они искать какие-нибудь вещи отца, чтобы взять с собой на память.
Нашли подзорную трубу, табачную трубку и, просоленный ветрами, шерстяной берет, с лентами по бокам. А что ещё можно было найти в бедной рыбацкой хижине?!
А вот что…
В сыром погребе, среди старых бочек, пропахших рыбой, нашли сыновья небольшой дубовый сундучок на замке.
«Неужели сокровища?», – подумали они.
Сбили замок, но вместо сокровищ увидели старую карту какой-то местности, на которой был начертан жирный крест.
«Уж не клад ли там?..», – решили сыновья.
Рядом с крестом был нарисован дубовый лист.
«Наверное, – сообразили они, – сокровища закопаны под каким-то дубом. Но под каким? Дубов вокруг Целле много. Не станем же мы копать землю под каждым из них!..».
И там же, в сундучке, нашли сыновья дневник отца, от которого повеяло смертным холодом, как только его раскрыли. В нём были описаны его путешествия, и оказалось, что хоть он из моряков, но не из тех – сильных и благородных, – какими мы привыкли их себе представить. Проплавав всю жизнь по морям и океанам, в компании кровожадных морских волков и злодеев, их отец, как оказалось, тоже был пиратом, который, как и они, грабил и убивал ни в чём не повинных людей.
Открыв страшную семейную тайну и, будучи людьми просвещёнными (старший сын был Судьёй, средний Прокурором, а младший Адвокатом), сыновья осудили своего отца и даже устыдились, что носят его фамилию. Но после, поразмыслив, пришли к выводу, что раз стыд всего лишь «болезненная эмоция», то правильнее будет, без всякого чувства стыда, найти припрятанные сокровища и воспользоваться ими, в полном своём праве ближайших  наследников.
Стали сыновья думать и гадать, где найти то место, обозначенное крестом. Хорошо, если оно находится недалеко от отцовской хижины. А если в другом месте? Скажем, в другой Земле Германии? Или в Австралии, например!..
Забрали они карту в Ганновер, позвали лучших географов и путешественников и стали те ломать головы, где находится, обозначенное на карте место. Целый месяц решали учёные этот непростой вопрос, но так и не дали на него однозначного ответа.
Пригласили тогда сыновья пирата со всех земель Германии опытных лесников, но и те не смогли определить место, на котором стоит, отмеченный отцом, дуб.
Тогда позвали гадалок, чтобы те сумели, наконец, разгадать, где же прячет тот самый крест пиратские сокровища. Когда же и гадалки не помогли – а среди них была лучшая прорицательница, цыганка Шанита – решили сыновья, по совету своих жён, заняться спиритизмом.
Надо вам сказать, что спиритизм это такое гадание, во время которого можно вызвать дух умершего человека и, задав нужный вопрос, получить нужный ответ. Никто из сыновей Пирата не верил в потустороннюю жизнь, поэтому спиритическим сеансом занялись их жёны.
По прошествии тридцати дней со дня смерти свёкра – после третьей Мессы – три женщины собрались вечером на веранде большого дома Судьи и устроились за спиритическим столиком. Связующим звеном между двумя мирами – материальным и духовным – была хозяйка дома. И звалась она медиумом. А братья сели поодаль, у раскрытых окон веранды, и стали молча наблюдать за магическим сеансом своих жён.
На круглой столешнице были нанесены все буквы алфавита и цифры – от 1 до 10, а также, с правой стороны от медиума, было написано: «да», слева – «нет», наверху – «не знаю». В центре на столе лежало блюдечко, вверх дном, с начерченной на нём стрелкой. После того, как женщины положили на него свои ладони, медиум стала вызывать дух умершего пирата.
– Дух свёкра, приди! – громко и отчётливо произнесла жена старшего сына и, немного подождав, спросила: – Дух свёкра, ты на месте?
Внезапно, к радости всех, блюдечко «ожило» и само двинулось влево, остановившись перед словом: «да».
Тогда жена Судьи задала первый вопрос:
– Вы закопали свои сокровища под сенью дуба? 
Блюдечко не двинулось с места, что значило согласие.
И тут же последовал второй вопрос – конкретный и прямой:
– В каком месте?
Дамы, державшие на блюдечке свои ладони, почувствовали, что оно само стало двигаться по кругу, останавливаясь перед нужной буквой.
«Р»… «Я»… «Д»… 
– Рядом… – произнесла жена Судьи, записывая букву за буквой. – С часовней…  В Целле… – добавила она.
– Это у дворца герцога, – тихо прокомментировал Прокурор.
– Спроси, сколько шагов нужно сделать от того дуба? – громким шёпотом подсказал ей Судья. – И куда? К дворцу или в противоположную сторону?..
Жена-медиум кивнула своему мужу и громко спросила у духа-невидимки:
– В какую сторону от дуба нужно начать отсчитывать шаги? И сколько этих шагов?
Однако блюдечко оставалось лежать недвижимо.
– Ты ещё здесь, дух свёкра?!..
Блюдечко не двинулось с места.
– Наверное, прервалась связь, – предположила она.
– Или не может больше общаться, – прибавила жена Прокурора. – Я читала, что если духов оторвать от их дел, то связь с ними может быть очень короткой.
– Да какие у них дела! – скривила лицо жена Адвоката. – Летай себе по Раю и вдыхай аромат цветов!
– Боюсь, что наш отец сейчас пребывает в Аду, – угрюмо сказал Прокурор. – А там всегда дела найдутся.
Только после того, как жена Судьи три раза сказала: «Дух свёкра, мы тебя отпускаем, уходи!», спиритический сеанс был закончен.
– То, что мы услышали, вполне достаточно, – заметил Адвокат. – Если взять несколько землекопов – они за день перекопают землю не только вокруг часовни, но и окрест всего герцогского дворца!
И наутро мужчины вновь поехали в городок Целле.

…Приехав на место, они, прежде всего, подошли к часовне, чтобы увидеть тот самый дуб, под которым лежали зарытые сокровища, однако, к их удивлению, никакого дуба, ни у часовни, ни рядом, ни вокруг они не увидели.
Расспросив горожан, выяснилось, что никаких дубов в этом месте никогда не было. Ну, может быть, лет четыреста назад, при герцогах Брауншвейг-Люнебургских…
– Наверное, дух нашего отца не так понял вопрос твоей жены, братец, – сказал Прокурор Судье. – Нужно ещё раз провести сеанс спиритизма. И пусть на этот раз медиумом будет моя жена.
Судья и Адвокат не возражали.

…Однако на втором магическом сеансе дух отца вообще не вышел на связь.
– Может быть, он на что-то обиделся… – предположила жена Судьи.
– На что ему обижаться? – пожала плечами жена Адвоката. – Мы ему ничего плохо не сделали.
– Но и ничего хорошего тоже, – съязвила жена Прокурора.
Дело зашло в тупик.
И тут Адвокат вспомнил, что незадолго до смерти их отца, в Ганновере умер один профессиональный Картёжник, с которым в далёкой юности дружил их отец. Что, если вызвать его дух и попросить поговорить с духом их отца, чтобы тот доверил духу Картёжника свою тайну, а уж потом тот передаст им нужные сведения об этом чёртовом дубе.
Сказано-сделано. В третий раз медиумом была жена Адвоката. Она вызвала дух Картёжника, и тот пообещал всё выведать у духа их свёкра. 

…Через неделю все опять собрались на веранде в доме Судьи, и снова медиумом была его жена.
Кончики дамских пальчиков осторожно легли на край блюдца.
– Дух Картёжника, приди! – повелела жена Судьи и через паузу добавила: – Дух Картёжника, ты здесь?
Блюдечко тут же устремилось влево, к слову «Да».
– Ты выполнил своё обещание? – спросила она.
Блюдце не сдвинулось с места.
– Выполнил… – радостно сказала жена Судьи мужчинам, которые, как и в прошлые разы, молча присутствовали при сеансе.
– Где же зарыто сокровище старого Пирата? – обратилась она к духу Картёжника.
Блюдечко ожило и принялось двигаться по кругу, каждый раз останавливаясь у новой буквы.
– В… Целле… за… харчевней… недалеко… у… часовни… – ответил дух-невидимка.
Больше он не проронил ни буквы. Тогда медиум громко признесла три раза:
– Дух Картёжника, мы тебя отпускаем, уходи!
И спиритический сеанс был завершён.
– Действительно, – вспомнил Прокурор, – недалеко от часовни стоит какая-то харчевня. Правда, я никогда в ней не был.
– А дуб возле неё видел? – спросил Адвокат.
– Не помню… – ответил Прокурор.
– Нужно ехать! – подытожил разговор Судья. – На месте разберёмся.

…В третий раз приехали в Целле три сына Пирата и быстро нашли нужную им харчевню. Дуба рядом с ней не было, зато над её входом красовалась облупленная от времени вывеска: «Под сенью дуба».
Обрадованные наследники тут же принялись обследовать местность, отмеряя её шагами и громко споря при этом, пока, наконец, не появился  Хозяин харчевни и не поинтересовался, чем заняты досточтимые господа у его заведения. Те не стали говорить о закопанном кладе, а предложили ему немедленно продать харченвню, за которую они заплатят втрое больше её стоимости.
Ошалевший её Хозяин немедленно согласился. Получив от трёх важных господ столь значительную сумму, тут же покинул  Целле. На эти деньги он приобрёл небольшой трактир в центре Ганновера и зажил в своё удовольствие.
А сыновья Пирата, наняв землекопов, принялись ждать того момента, когда из земли появятся сундуки с драгоценностями. Однако, перекопав всю землю вокруг харчевни, землекопы ничем их не обрадовали, если не считать, нескольких ржавых замков.
Потеряв большие деньги и, проклиная спиритизм вкупе со своим покойным родителем, Судья, Прокурор и Адвокат вернулись домой, не солоно хлебавши, и больше никогда в жизни не вспоминали – ни об отце, ни о наследстве, ни о городке Целле.

…Вот и вы скажете, что спиритические сеансы – это помутнение рассудка или гипноз, или даже розыгрыш бесов. И будете совершенно правы. Хотя, на самом-то деле, случилось вот что…
Пообещав семье Пирата выведать его тайну, дух Картёжника исполнил данное слово. Но распорядился чужой тайной иначе. Припомнив, как в далёкой юности Пират выиграл у него сто талеров, дух Картёжника решил их вернуть, посчитав, что набежавших процентов за все годы будет вполне достаточно. В ту же ночь он приснился своим детям и рассказал о чужом кладе. Те же, прикинувшись археологами, приехали в Целле, захватив с собой землекопов. Благополучно выкопав сундуки, сбили с них замки и забрали все сокровища. Затем заплатили Хозяину харчевни за беспокойство и уехали восвояси.

…А от меня три просьбы к читателям:
не играйте в карты на деньги – картёжный выигрыш добра не принесёт;
не заглядывайте «на тот свет» – Господь за нос ухватит да назад не отпустит;
и не ищите по свету семейных драгоценностей – не в каждом сундуке гремит золото – чаще всего, это кости «семейных скелетов», которые в них запрятаны…
 

СКУЛЬПТУРНАЯ ИСТОРИЯ

В каждом городе есть свои памятники. Я говорю о памятниках в виде статуй. Памятник морскому царю Нептуну в Веймаре, например, или памятник Великого Курфюрста в Берлине. И неважно, кто стоит на постаменте – Амур или сам Император – скучно памятнику, должен я вам сказать!
Стоит себе, бедняга, один в центре площади или в сквере – и не с кем словечком перемолвиться. Ну, не с горожанами ведь! Хорошо ещё, если ваятель изобразил какую-нибудь скульптурную группу. А если одну только статую?.. Прямо растрескаться от одиночества хочется. Вы что улыбаетесь?.. Думаете, что статуи, которых поставили на пьедесталы, – это куски меди, мрамора или бронзы? Ошибаетесь!
Когда наступает полночь, застывшие фигуры спрыгивают со своих подножий, распугивая стаи голубей, ворон или воробьёв и разминая на ходу свои затекшие тела, спешат друг к другу в гости. Им есть о чём рассказать, что вспомнить. Если в городе лето, они освежатся в городском фонтане, смывая с себя прилипшие перья и всякую птичью грязь; если это зима, то просто умоются снегом.
Сам я не раз видел их ночные прогулки, возвращаясь со студенческих пирушек в Хайдельберге. Удивительное, скажу я вам, зрелище!.. 

…Однажды магистрат Гроссдорфа, во главе с бургомистром, заказал местному Ваятелю несколько бронзовых статуй, чтобы украсить ими городок. Одну статую решили поставить в Городском сквере, другую на Центральной площади, третью в Летнем саду.
Сам Гроссдорф – гораздо меньше Хайдельберга, но чуть больше Бамберга. Обычная провинция в Германии.
Всё в нём было – и Рынок, и десятки разных магазинов, даже публичная библиотека на тысячу книг, и, конечно же, свой театр. Ну как провинциальному городку без театра?.. Вот только памятников в Гроссдорфе совсем не хватало. То есть, стояло несколько, разумеется. Но все они были поставлены давным-давно, ещё в 16 веке.
Вы, конечно, спросите, зачем маленькому городку столько памятников. Ну, во-первых, это красиво. Во-вторых, величественно. В-третьих, у любого из них можно назначить деловую или сердечную встречу. И, наконец, как мы знаем, чем меньше город, тем больше у него амбиций подражать столице.
Итак, вылепил Ваятель три статуи. Первой статуей была скульптура босоногой девушки, в лёгком платье, с цветочным венком на голове. И называлась она «Весна». Вторая – фигура юноши, тоже босоногого, с закатанными брючинами, в рубашке навыпуск и в широкополой шляпе. В одной его руке была раскрытая птичья клетка, в другой – сидящая на ладони птица, с расправленными крыльями, которая вот-вот взлетит в небо. Ещё несколько птиц сидели на его плечах и на шляпе. И называлась эта скульптура «Вольный птицелов». Третьей скульптурой был грозный на вид рыцарь, в зимнем военном кафтане,  подбитом толстым мехом, с мечом в руке. У ног его сидели три огромных пса со злыми мордами. На голове высился открытый шлем с гребешком. И звался воин «Хозяином псов».
Когда Ваятель ещё только лепил каждую статую из глины,  уже тогда Птицелов и Рыцарь влюбились в девушку-Весну и возненавидели друг друга. И все трое понимали – как только отольют их статуи в бронзе и поставят каждую на отведённое ей место в городе – будут стоять они среди людей, в полном одиночестве.
Когда глиняную статую Хозяина псов Ваятель со своим помощником оттащили к литейной печи, Вольнолюбивый птицелов обратился к девушке-Весне:
– Я люблю вас! – сказал юноша.
– И я вас… – ответила она.
– Нас разлучат, – горько вздохнул он.
– Я знаю, – откликнулась девушка.
– Но я не хочу этого!
– Я тоже… Но что поделать!..
И тут Вольнолюбивый птицелов произнёс слова, в которых была надежда:
– Ночами мы сможем ходить друг к другу в гости…
– Кто это вам сказал?! – обрадовалась Весна.
– Я подслушал разговор Ваятеля со своим помощником.
Они ещё долго говорили о себе, и о том, что будет с ними потом.
– Скажите, – спросила Весна, – зачем вы ловите птиц, а потом выпускаете их в небо? Уж проще было совсем не ловить.
– Поначалу… – задумчиво сказал юноша, – наш Ваятель вылепил меня настоящим Птицеловом… На плече я держал клетку, полную птиц. Он вспомнил своего отца, который всю жизнь ловил их, а потом продавал на Птичьем рынке, и этим самым кормил семью. А потом он вспомнил себя – малыша, который много раз распахивал клетку, чтобы выпустить птиц на волю. Он не понимал, что такое «накормить семью», но знал и видел, что значит свобода… – Птицелов улыбнулся: – Так во мне живут два человека – отец и сын. Мужчина-птицелов и вольнолюбивый мальчишка…
Они помолчали. Потом он сказал:
– Я знаю, почему вас назвали Весной…
– Почему? – спросила она.
– Потому что вы юны и прекрасны!
– Спасибо… – смутилась девушка и тут же с тревогой сказала: – Ах! Как представлю себе, что буду стоять неодетой – ветреной осенью, холодной весной или, Боже упаси, в морозы да ещё босиком! – хочется навсегда остаться здесь, в тёплой мастерской…
Чем мог утешить её Вольнолюбивый птицелов? Увы! Он сам был вылеплен в летней одежонке и тоже без башмаков…
Потом привезли Рыцаря – бронзового, довольного, блестящего. Особенно сверкал на солнце его шлем.
Когда увезли на литьё Вольнолюбивого птицелова, Рыцарь сказал девушке тоном, не допускающим возражений.
– Когда нас поставят на свои подножия, я заберу тебя к себе. Мой пьедестал большой, широкий – уместимся.
– Но я не люблю вас! – воскликнула Весна.
– Полюбишь! Так все говорят вначале, чтобы набить себе цену. Потом привыкают. И ты привыкнешь…
– Фу, какой вы грубый! Я не хочу привыкать к вам.
– Я воин! А девушки любят силу.
– Никогда! Слышите? Никогда я вас не полюблю!
– Э, да ты, я вижу, капризная девица! – нахмурился он. – Но, ничего. Мои псы быстро выбьют из тебя дурь! Не станешь моей – разорвут на куски! Я верно говорю, крошки?
Три бронзовых пса, размером с трёх волков, радостно зарычали.
Спустя время Ваятель с помощником доставили в мастерскую бронзового Вольнолюбивого птицелова.
 – Вы плачете?!.. – увидел он слёзы девушки. – Что случилось?..
Она не успела ответить, как и её увезли в литейный цех.
– Не советую перебегать мне дорогу, – предупредил Рыцарь молодого человека. – Девушка-Весна моя.
– Вам больше подошла бы тётушка-Осень, или старушка-Зима, –  отважно ответил юноша.
– Ну, погоди!.. – мрачно произнёс бронзовый Рыцарь. – Как только меня поставят на пьедестал, узнаешь, почём фунт лиха.
И псы угрожающе зарычали.
К вечеру в мастерскую вернули бронзовую девушку-Весну. Ах, какой же она стала красивой! Как сверкал цветочный венок в её волосах! Как играла при свете камина её улыбка!
– О, как вы прекрасны, любовь моя! – признался ей Вольнолюбивый птицелов.
Девушка не ответила ему от смущения. А Хозяин псов глухо зарычал от едва сдерживаемого гнева.
На следующий же день все скульптуры были развезены по городу, по своим постаментам. Девушку-Весну поставили в Летнем саду, Вольнолюбивого птицелова – в Городском сквере, а Рыцаря – на Центральной площади. Может быть, потому, что его суровый вид придавал облику города мощь и отвагу.
Вокруг каждой скульптуры соорудили скамейки, и теперь любой горожанин в Гроссдорфе мог выбрать себе памятник по вкусу. Влюблённые и старики прогуливались вокруг Весны и Птицелова. И те, и другие полюбили эти скульптуры по состоянию души. Деловые же люди и военные остановили свой взор на Рыцаре, фигура которого символизировала силу, честь и мужество. Впрочем, эти понятия весьма обманчивы.

…Той же ночью, когда горожане разбрелись по домам и Гроссдорф опустел,  Вольнолюбивый птицелов спрыгнул с постамента, нарвал в сквере букет фиалок и поспешил в Летний сад.
Ещё издали он увидел свою любимую, освещённую газовыми фонарями, – лёгкую и стройную, – стоящую у входа. Но подойдя поближе, заметил у её постамента бронзового воина – на этот раз одного, без своих псов. И услышал речь, обращённую к ней:
– Собирайся! Я не люблю повторять дважды, тем более, трижды. Я отдаю приказ один раз – и тех, кто его не выполняет, бросаю на растерзания своим «крошкам».
– Я никуда не пойду с вами… – смело отвечала девушка-Весна. – Здесь, в саду, полном влюблённых сердец, мой дом под звёздным небом и ярким солнцем, под дождём и снегом.
– Хватит говорить ерунду! Твоё место рядом со мной, с могучим и отважным! – И он протянул к ней свои мощные руки: – Прыгай!.. 
– Нет! Ступайте к себе!
Рыцарь выхватил меч из ножен, но тут же с бряцаньем вложил его обратно:
– Смотри, недотрога, пожалеешь! И предупреди своего вольнолюбивого вздыхателя: будет вертеться рядом – узнает острые клыки моих «крошек»!..
И, тяжело ступая по мостовой, заспешил обратно, к своему постаменту.
Вольнолюбивый птицелов, притаившийся за стволом дерева,  подбежал к девушке-Весне.
– Доброй ночи, прекрасная моя! – и положил цветы на край постамента.
Девушка подняла их и поднесла к лицу:
– Какой чудесный аромат!.. Спасибо, мой милый!.. Только прошу вас… не приходите сюда больше…
– Вы страшитесь за мою жизнь?.. – улыбнулся птицелов. Ему было приятно, что она тревожится. – Я слышал ваш разговор с Рыцарем…  Знайте – я не боюсь его!
– Но я не хочу подвергать вашу жизнь смертельной опасности. Лучше я буду прибегать к вам  в сквер…
– Тогда я буду ждать вас каждую ночь, – обрадовался Вольный птицелов. – Я буду присылать к вам своих птиц, если захочу сказать о своей любви… А они будут приносить вести от вас… Таким образом, мы будет знать всё друг о друге.
И, помахав ей рукой, отправился на свой постамент в Городском сквере.
Девушка-Весна мечтательно подняла голову к ночному небу. Высоко над землёй порхали мотыльки звёзд, складывая свои космические маршруты в светящиеся узоры, которые люди называют созвездиями.
И ни она, ни Вольнолюбивый птицелов не заметили, как от ограды городского сада отпрыгнули три большие тени. Это были псы Рыцаря. Раскрыв свои бронзовые пасти и хрипло дыша, они понеслись на Центральную площадь, чтобы передать своему хозяину разговор двух влюблённых.
– Спасибо, крошки! – усмехнулся Рыцарь, выслушав их. – Дождёмся холодов…

…Позднее лето пролетело быстро, словно рыжая утка-огарь –чиркнула по небу крылом и – пропала в кустах, подпалив огнём траву и деревья. И сгорело в её оранжевом огне лето… Ах, огарь-огарок!.. 
Пришла в Гроссдорф тётушка Осень, сбила рваным зонтом все листья с веток в парке и сквере. И вот уже над землёй вместо облаков – тучи, вместо звёзд – фонари… Дождливый день после холодной её стирки сделался совсем коротким… Холодные ветра задули, не укрыться от них… Зябко в городе…
Всё лето прибегала девочка-Весна к Вольнолюбивому птицелову. Чем заняться молодым по ночам – как ни целоваться да жаркие слова любви ни шептать! Над головой птицы поют, счастья желают! Звёзды в ладони падают – лишь успевай желание загадать…
А что Весне в осеннем городе делать? Вот-вот тётушка Зима явится. Накроет город белоснежной скатертью и позовёт в гости дядюшку Мороза – в белом цилиндре, меховом тулупе и старых очках из ледяных стёкол. Всех застудят – и воробьёв, и нищих на ступенях церкви, и лошадей в экипажах…
И стала любовь девушки-Весны остывать к птицелову.
«А была ли она? – подумала Весна. – Или это только влюблённость?..».
И однажды наступила ночь, когда она к нему не пришла. Послал к ней Вольнолюбивый Птицелов своих птиц разузнать, что случилось. И принесли они горькую весть – забрал её к себе бронзовый Рыцарь и укрыл своим кафтаном на толстом меху.
Как же страдал Птицелов! Похлеще юного Вертера! Даже решил покончить собой, как герой Гёте, из-за неразделённой любви к своей Шарлотте! А ведь чего проще – броситься с постамента вниз – и вся жизнь вдребезги!
Только не бросился вниз юноша. Вновь послал он к ней птиц. Полетели те на Центральную площадь, принесли его просьбу вернуться.
– Нет, – ответила птицам девушка-Весна, – замёрзну. Что одна, что с ним.
Передали ответ птицы. Сам направился тогда Вольнолюбивый птицелов к Рыцарю.
Зарычали на него псы.
– Вернёшься ли ты ко мне? – спросил он у Весны.
– Вернусь, – пообещала девушка. – Как только растает снег и побегут ручьи… Ступай к себе, любимый. И знай, что люблю я тебя одного!
Захохотал Рыцарь на всю площадь.
– Только не настаивай на моём возвращении! – крикнула Весна вслед Птицелову. – Я ведь тоже вольнолюбивый человек и люблю свободу так же, как и ты!..
Подходя к своему скверу, птицелов вдруг подумал:
«А, впрочем, чего я переживаю?.. Если к утру Весна не вернётся на своё место – начнутся поиски, её найдут и водрузят туда, где она стояла…».
Он, было, обрадовался своим мыслям, но тут же огорчился:
– А если никто не кинется искать?... В Летний сад мало кто заходит зимой, а под плащом Рыцаря, и не увидишь, кто стоит…
И Вольнолюбивый птицелов, взобравшись на свой пьедестал, застыл на нём в грусти и отчаянии.
Пока он стоял под холодным дождём на ветру, самая маленькая бронзовая птица Ласточка, что сидела на полях его шляпы, сказала остальным:
– Давайте попросим всех наших братьев и сестёр, которых Птицелов выпустил на волю, будучи человеком, и всех птиц, улетающих в тёплые края – чтобы все они никуда не улетели, а принялись щебетать, свистеть, чирикать, будто в город пришла настоящая весна! Как говорил Ваятель, вылепливая нас одну за другой: «Уна хирундо нон фацит вер…» – «Одна ласточка весны не делает…». Но вместе мы прогоним тётушку Осень, не впустим дядюшку Мороза и возвратим Весну! А когда настанет тепло, девушка-Весна вновь прибежит к нашему Вольнолюбивому птицелову, и сердце его опять будет весёлым и счастливым!..
– Ах, как замечательно ты всё придумала! – обрадовались её подруги. – Тепло всегда лучше холодов! И нет поры прекрасней, чем  Весна!.. Мы помним о ней! Ведь когда-то и мы были птицами!..
И все сделали так, как предложила маленькая бронзовая Ласточка. Услышав о том, что приближается весна, тётушка Осень поспешила убраться из города:
– Какие же ветхие у меня мозги! Словно ободранный зонтик!... – недовольно бормотала она, с кряхтеньем садясь в свою старую карету с дырявым верхом. – Это ж надо: перепутать время своего прихода!.. 
Весть о наступающей весне озадачила и тётушку Зиму, с дядюшкой Морозом, которые уже подъезжали к городу в своей белой карете, запряжённой четвёркой румяных коней:
– Что-то меняется в самой Природе, вы не находите? – недоумённо спросил он.
– О, да! – недовольно отвечала она. – Правда, не могу припомнить, что именно…
И вот, наконец, пришла фройлен-Весна – красивая, словно Мечта!
Она взмахнула рукой – и голубые сороки, едва прикоснувшись к небосводу, окрасили его в лазурный цвет, а чижи с зелёным опереньем, присев на ветки деревьев, кустов, на траву – окрасили их тут же в изумрудные цвета.
Вольнолюбивый птицелов, стоя на своём постаменте, очнулся от пения птиц и поднял голову:
– Весна?! – удивился он. – Откуда?!..
И бронзовые птицы, сидящие на его плечах и на полях шляпы, рассказали ему, что придумала маленькая Ласточка.
– Спасибо тебе, птичка, – сказал ей Птицелов. 
– Твоя Весна сейчас прилетит на крыльях любви, – ответила ему Ласточка. – Пригрело солнце, и стало тепло на свете!
Но Вольнолюбивый птицелов вдруг сказал:
– Пусть она забудет меня…
– Как забудет?! – защёлкали, засвистели, зачирикали птицы, не поверив его словам.
И он ответил:
– Разве сердцу нужна девушка, для которой главное – не тепло души, а тёплый кафтан, подбитый толстым мехом?.. 
И был совершенно прав! Такая девушка не нужна никому, даже если и зовут её Весной.
 
 
СМЕЁТСЯ ТОТ,
КТО СМЕЁТСЯ ПОСЛЕДНИМ…

Однажды весной, в деревенском трактире повздорили два крестьянина – Мельник и Кузнец. Так, из-за ерунды. Мельник сказал, что солнце садится около восьми часов вечера, а Кузнец уверял, что после восьми.
Поначалу они просто спорили, доказывая друг другу свою правоту, но вскоре страсти накалились, и Мельник, с насмешкой сказал, что Кузнец-де «конская прислуга», имея в виду, что тот подбивает лошадям подковы. Ах, зачем он такое произнёс! Ему бы тут же извиниться, и спор закончился бы миром. Но Мельник, то ли  замешкался, то ли не захотел извиняться, и сразу же за эту грубую «шутку» схлопотал от Кузнеца зуботычину со словами: «Смеётся тот, кто смеётся последним!..». Правда, тут же получил от Мельника ответный удар. После чего всё и началось!
На защиту драчунов слетелись их жёны и стали рвать волосы друг дружке. На помощь тем явились отцы и братья драчунов, и драка переросла в бои местного значения. А уж когда к мордо-битте!.. то есть, к мордобитию прибежали односельчане, драка превратилась в битву при Калефельде, между германцами и римлянами.
Узнав о массовом побоище, в деревню прискакали два ратмана из городского Магистрата, чтобы помирить дерущихся, но их тут же побили, чтоб не влезали в чужие дела. После этого бургомистру только и оставалось прислал отряд солдат, во главе с капитаном.
На действие властей откликнулись крестьяне из других деревень, которые встали на сторону воинствующих крестьян. В ответ бургомистр прислал артиллерийскую часть, с мортирами и пушками, квартировавшуюся в черте города. И началась настоящая война, с взрывами, пожарами и смертями.
Вскоре все города, городки и деревни всей Германии были охвачены войной. А когда после всех боёв и побоищ не осталось ни от кого, камне на камне – посреди развалин и руин уцелели только два человека, те самые крестьяне: Кузнец и Мельник.
– Это всё из-за тебя… –  тяжело дыша, сказал Кузнец.
– Нет из-за тебя, – с трудом отдуваясь, ответил Мельник.
– А нечего было меня «конской прислугой» называть!..
– А нечего было меня зуботычиной угощать!..
– А вот я тебе сейчас ещё одной угощу!.. – пригрозил Кузнец.
– И получишь сдачи!.. – ответил Мельник.
Стали они драться вновь из последних сил и, в конце концов, Кузнец победил Мельника.
Посмотрел победитель по сторонам – а в живых-то никого не осталось. Один он, на всём белом свете. Порадоваться бы Кузнецу своей победе, да два пальца вверх поднять знаком «Виктория». А он почему-то вспомнил свои же слова: «Смеётся тот, кто смеётся последним».
И – заплакал…

ТРОПА ТРОЛЛЕЙ

Карл Джэгер не подбирал фамилию к своей профессии, как и профессию к своей фамилии. Всё совпало, как нельзя лучше, и с малых лет он слыл прекрасным охотником, не только в своём городке, но и на всём пространстве «немецких Альп». Когда началась Семилетняя война, Карл добровольцем отправился защищать интересы прусского короля Фридриха Великого, а свою семью отправил к сестре в Берлин. Спустя два года, весь израненный и, не желая показываться родным в таком жалком виде, вернулся он с войны в родной Альпенштадт, где вскоре и умер от неизлечимых ран. Похоронили знаменитого охотника и воина там, где он и просил – на склоне горы Цугшпитце, у края пропасти, сообщив о его смерти родным в Берлин. Однако с той поры, по разным причинам, никто так и не приехал на его могилу. И только спустя многие годы, внучка Карла Джэгера, о рождении которой он не знал, попросила свою дочь Карлотту, названную в честь знаменитого прадеда, прибавить к её свадебному путешествию поездку в Альпенштадт.
Карлотта закончила лицей для девиц, а Вильгельм – её молодой супруг – пел в церковном хоре. Объездив почти всю Баварию и побывав в Аугсбурге, на родине Вильгельма, молодые люди, перед тем, как вернуться в Берлин, заехали в начале июля в этот маленький тихий городок на юге Германии, на границе с Альгойскими Альпами, о котором до этой поездки слыхом не слыхивали.
Остановились молодожёны в небольшой гостинице «Эдельвейс» и, прежде всего, решили посетить могилу прадеда Карлотты.
Узнав о цели их приезда, Гостинщик познакомил их с опытным проводником господином Витольдом – мрачного вида неразговорчивым малым с грубыми чертами лица, вдобавок, хромавшим на левую ногу. Он и повёл гостей к могиле знаменитого охотника.
На невысоком постаменте, обнесённом витой оградой, неподалёку от края пропасти, высилась большая, в человеческий рост, статуя Карла Джэгера, отлитая из металла. В левой руке он держал ружьё, в правой, на поводке, большого лохматого пса. Положив на могилу букет эдельвейсов, молодые люди молча постояли, в почтении опустив головы.
С прозрачной горной высоты все дома городка, вместе с островерхим куполом кирхи, были видны, и в самом деле, как «на ладони» – такие они казались крошечные, похожие на графический пейзаж Дюрера из старинной книги, на фоне стада пасущихся на лугу коров.
– Как он похож на кукольный город, который был у меня в детстве!.. – с умилением произнесла Карлотта.
Насладившись альпийским простором, они спустились со склона и попрощались с проводником. Вильгельм хотел ему заплатить за услугу, но тот отказался от денег, высокопарно прибавив, что счёл за честь оказать услугу правнучке человека, к которому испытывает глубочайшего почтение. Он вежливо поклонился и пожелал молодым долгого семейного счастья.
– Спасибо, господин Витольд! – искренне поблагодарила его Карлотта и тут же не преминула спросить: – А сами вы женаты?
– Увы! – хмуро ответил тот. – Ни одна девушка не согласилась пойти за хромого парня.
– А что с вашей ногой?
– Когда-то в молодости… оступился и упал с обрыва… Однако, к счастью, остался жив... Вот с тех пор и хожу, опираясь на клюку.
На её ручке было вырезано смеющееся лицо старика с бородой.
– А это кто? – спросила Карлотта.
– Тролль.
– Из сказки?
– Почему из сказки?! Гномов, троллей и эльфов в наших местах предостаточно.
– И вы в это верите? – улыбнулся Вильгельм.
– Вы ведь тоже верите в Христа, молодой человек, – ответил проводник, заметив на его шее серебряный крестик.
– Моё муж истинный верующий! – подтвердила Карлотта. – Как говорит о нём преподобный отец Густав: Вильгельм – примерный христианин!
– Тут и спорить не о чем, – добавил тот. – Христос жив, на самом деле, а горные духи…
– …тоже существуют на свете… – опередил его мысль господин Витольд.
– Ну, не будем с вами спорить, – миролюбиво ответил молодой человек. – Каждый верит в то, во что верит!
В городе молодожёны купили билеты на утренний дилижанс до Мюнхена, чтобы уже оттуда вернуться в Берлин, и стали беззаботно гулять по небольшому городку. От нечего делать, зашли в Городской музей, где увидели портрет прадеда Карлотты, написанный маслом. Под ним, в стеклянной витрине, лежало его ружьё, со всем снаряжением, также охотничьи сапоги и даже широкополая шляпа, с пером орла.
Именно из-за этих предметов и самого портрета, Карлотта уговорила Вильгельма остаться ещё на несколько дней, пока местный художник, по её заказу, не выполнит копию картины, а также рисунки снаряжения своего прадеда.
Доморощенный «Дюрер», пообещав всё закончить за два дня, с пылу-жару принялся за дело и работал всё это время, не покладая рук.
Молодожёны же, сдав билеты на дорожный дилижанс, все эти дни спали до полудня, а проснувшись и позавтракав, с удовольствием гуляли по городу, обходя по несколько раз все торговые лавки и магазинчики, а вечером сидели в трактирах и харчевнях, с удовольствием поедая жареные колбаски и запивая их целебным «альпийским пивом», сваренным не только из ячменя и хмеля, но из листьев и стеблей эдельвейса, что помогает сердцу биться легко и спокойно.
И всякий раз встречали в разных концах города господина Витольда, который появлялся то тут, то там, совершенно внезапно, и так же мгновенно исчезал, словно его и не было. И был ли он, на самом деле, или это им только мерещилось в летний зной, ответить они не могли.

…Утром, в день отъезда, заплатив местному художнику за копию портрета и за рисунки, а также приобретя билеты на дневной дилижанс, молодые люди решили на прощанье ещё раз подняться к могиле Карла Джэгера и попросили господина Витольда вновь провести их туда.
Положив букет горных фиалок рядом с цветами эдельвейса, они постояли молча у памятника, как вдруг с альпийского луга, где паслось стадо коров, донеслась тирольская песня пастуха.
– Отличная мелодия! – поднял голову Вильгельм. – Нужно её запомнить.
– Зачем она вам? – поинтересовался господин Витольд.
– Хочу спеть с нашим церковным хором несколько тирольских песен на празднике Преображения Господне. 
– В таком случае, – предложил проводник, – могу познакомить вас с самим певцом. Это Пауль – племянник трактирщика. Способный малый! Знает много подобных песен.
– Спасибо! Познакомьте! – обрадовался Вильгельм такому случаю.
– Тогда давайте пойдём короткой дорогой, – предложил проводник. – Она выведет прямо на луг.
– А мы не опоздаем на дилижанс? – забеспокоилась Карлотта.
– Не волнуйтесь, – успокоил её господин Витольд. – Времени предостаточно.
И все стали спускаться по новой тропе. Она была покруче, чем тропа подъёма, зато намного короче.
Внезапно проводник остановился и, схватившись за сердце, стал оседать на землю. Молодые люди бросились к нему.
– Что с вами?!..  – испугалась Карлотта.
– Колет в груди… – произнёс господин Витольд слабым голосом.
– Давайте вернёмся  в город, – сказал Вильгельм. – Обопритесь на меня…
– Нет=нет, сейчас пройдёт… – заверил его проводник. – Такое со мной происходит часто… Поболит и перестанет… Ступайте на луг, господин Вильгельм. И вы, фрау Карлотта… Как только боль пройдёт, я тут же догоню вас обоих… Ещё посмотрим, кто быстрее очутится внизу…
– Нет-нет, мы вас не оставим! – ответила молодая женщина.
– Но ведь больше таких песен ваш супруг нигде не услышит… – поморщился проводник, не отнимая ладонь от груди.
– Вильгельм пусть идёт, а я останусь с вами, – решила она.
– Что ж, спасибо… – выдохнул господин Витольд. – А вы, господин Вильгельм, поспешите... Я понимаю, как для вас это важно… Сейчас мне станет лучше, и мы с фрау Карлоттой тут же спустимся вслед за вами…
Молодой человек нерешительно глянул на свою молодую жену. Карлотта одобряюще ему кивнула, и он бегом пустился вниз по горной тропе.
Как только Вильгельм исчез среди кустов, господин Витольд произнёс с лёгкой усмешкой:
– Какой музыкальный у вас супруг, фрау Карлотта!..
– О, да, – ответила она. – Преподобный отец Густав говорит, что Вильгельма при рождении поцеловал в затылок ангел, играющий на кифаре. – И тут же спросила: – Как вы себя чувствуете?
– Прекрасно! – внезапно ответил он бодрым голосом, хватая Карлотту за руку.
– Что вы делаете, господин Витольд? – испугалась она. – Отпустите, мне больно! – И тут же громко вскрикнула. 
Рядом с ней стояло страшное существо, обросшее шерстью и с копытами вместо ног.
– О, Боже!.. – прошептала она. – Кто вы?.. 
– Тот, о котором говорят, что меня не существует! Я Горный тролль – злой дух Альп!.. – захохотал он. – Пришёл тот миг, когда я смогу тебя похитить!..
– Зачем?! – изумилась она.
– Чтобы отомстить твоему проклятому прадеду.
– Что же он сделал вам плохого?
 И Тролль с возмущением поведал о событиях семидесятилетней давности, когда знаменитый Джэгер охотился на горных козлов.
– Разве твой проклятый прадед не знал, что среди настоящих рогатых есть и другие «рогатые», в козлином образе! – громыхал Тролль. – Он подбил из ружья несколько из них, среди которых был и я! Конечно же, моя хромота не от того, что я оступился и упал с обрыва. Твой подлый предок пустил мне пулю в левую ногу! Вот почему я хромаю!.. О, как я мечтал ему отомстить! Но, к сожалению, не успел. Спустя несколько дней он отправился воевать на ту чёртову Семилетнюю войну! И, надо же! Вернулся домой живёхонек! Да ещё героем! Правда, вскоре умер от многочисленных ран. А жаль!..
– Вы его жалеете? – удивилась Карлотта, дрожа от страха.
– Ещё как жалею, что самолично не предал твоего старика смерти! Зато теперь я похищу тебя, Карлотта, и это будет ему моей местью! Ха-ха-ха! Славно придумано?!.. Никто не помешает мне сделать это! Ни твой прадед, ни твой жених Вильгельм – «истинно верующий христианин»!.. Ха-ха-ха-ха! Всё время вертелся под ногами и постоянно осенял себя Крестом! А присутствие Креста и Молитвы сковывают мои силы. Но теперь его нет рядом, и я снова силён! Поспешим же, прекрасная Карлотта, в мой древний замок! Этой ночью мы сыграем с тобой свадьбу! И ты станешь самой первой троллиной в нашей округе! Я уже пригласил в гости всю знатную и благородную нечисть!..
– Милый! – закричала, что есть силы Карлотта. – Помоги!..
– Кричи, кричи, детка! – усмехнулся Тролль. – Никто не услышит твой нежный голосок!
– Вильгельм услышит меня сердцем!.. – с уверенностью ответила она.
Но тут Тролль с лёгкостью взвалил её себе на плечо, словно овечку, и свернул на едва видимую тропу между соснами.

…Вильгельм уже почти спустился к лугу, как вдруг услышал позади себя голос Карлотты, который звал на помощь:
– О, Святая Мария! – с тревогой вскричал Вильгельм. – Неужели случилась беда с проводником?!.. – И тут же повернул назад, взбираясь вверх по тропе.
Колючие кусты царапали лицо, тугие ветки били по спине, корни вековых деревьев не давали бежать, но он изо всех сил пробирался вперёд на голос юной жены. И, наконец, очутился на тропе, идущей вдоль пропасти. Эта была другая тропа, не та, по которой спускался, заросшая диким репейником. Вильгельм поднял глаза на альпийский простор и увидел вдалеке за лугом древний замок, который не заметил в прошлый раз. Впрочем, такой замок нельзя было не заметить. Однако он точно помнил, что тогда у могилы охотника Джэгера его не было. Не мог же замок появиться всего за два дня!
И тут он услышал хруст веток. На всякий случай, молодой человек сошёл с тропы и укрылся за ствол старой сосны. Кинув взгляд на альпийский луг, с изумлением увидел, что замок исчез! Вильгельм на миг вновь ступил ногой на тропу – и тот появился вновь! Неужели всё дело в этой волшебной тропе? И что это за тропа? Куда вела? Неужели к замку?..
И тут из-за поворота появился безобразный монстр, неся на плече Карлотту. Завидев Вильгельма, он тоже остановился.
В этот момент Карлотта подняла голову и радостно воскликнула:
– Любимый! Ты вовремя пришёл на помощь! Горный тролль хочет меня похитить!
– Отпусти её немедленно! – приказал ему Вильгельм.
– Никогда! – смеясь, ответил тот голосом господина Витольда.
Поняв, что это враждебный дух, Вильгельм расстегнул ворота рубашки, чтобы достать нательный крестик, но его не оказалось на шее. Видно, какая-то из веток разорвала серебряную цепочку.
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа! – громко произнёс он, осеняя чудовище крестным знамением. 
Тролль нехотя отпустил Карлотту, которая тут же бросилась в объятья своего супруга.
И сразу же с двух сторон на тропе появились чудища. Они были ещё страшнее Горного тролля.
– Его казнить, а Карлотту привести в мой Замок! – приказал им Тролль. – Сегодня в полночь я женюсь на ней!.. 
Чудища почти приблизились к молодожёнам, чтобы наброситься на них, как внезапно рядом раздался собачий лай, и чей-то голос с нотками металла громко крикнул:
– Сойдите с Тропы Троллей, дети!..
Это был дух охотника Карла Джэгера.
Вильгельм схватил Карлотту за руку, и они спрятались в кустах за сосной. А дух охотника выстрелил.
Когда дым развеялся, горного властителя уже нигде не было, а вместе с ним исчезли и все остальные чудища. Вслед за этим раздался громовый грохот. Молодые люди подняли головы и увидели, как над пропастью, среди гряды живописных скал, появилась ещё одна скала, с мрачным лицом Тролля.
Дух же охотника повесил ружьё на плечо и, держа на поводке огромного мохнатого пса, подошёл к молодожёнам, внимательно посмотрел им в глаза, затем улыбнулся Карлотте:
– Вот ты какая, моя правнучка!.. – И добавил: – Будьте счастливы, дети!.. Приезжайте ещё со своими детьми, моими праправнуками. И уж тогда ты, Вильгельм, споёшь вместе с ними новую песню. Здесь все любят петь. Ведь это Тироль, детка!..

УГРОБЛЕННОЕ ДЕЛО

Жил в Маркдорфе Гробовщик. Ходил он всегда со скорбным лицом, одетый во всё чёрное – от галстука до лаковых штиблет. А в руке носил футляр, какие носят музыканты для флейты, или охотники для ружья, или палачи для топора. В футляре Гробовщика находился тростемер – для измерения роста покойника. Да и сам он был человеком худым и длинным – этакая живая копия тростемера.
Когда Гробовщик шёл по улице, то в отличие от Трубочиста, прикосновение к пуговицы которого приносило счастье всем окружающим, – к Гробовщику никто никогда не подходил, не здоровался, тем более (упаси, Боже!), не прикасался ни к нему, ни к его футляру. Как завидят издали мрачную фигуру – тут же переходят на другую сторону. 
Хотя разве гробовщики в том виноваты? Профессия такая. Ну не будут же они ходить в ярком платье с дурацкой улыбкой на лице!
Впрочем, событие, что произошло с ним Первого апреля, вполне можно было обратить в шутку. Однако Гробовщик этого не сделал, из чего сделаем вывод, что и шутить он давно разучился. Хотя какие шутки могут быть у человека, который заключил контракт с самой Смертью?..
Однажды в Маркдорфе ограбили и убили одного ювелира, а уже днём пригласили в дом погибшего Гробовщика.
Измерил он рост покойника, поинтересовался: из какого дерева желают заказать гроб – лаковый, или обшитый дорогим бархатом, с кистями или без, с четырьмя или с шестью ручками, словом, дотошно расспросив обо всех деталях заказа, пообещал, что к завтраму заказ будет готов.
На следующий день, Первого апреля, в День Дурака,  подъехала к дому покойного погребальная колесница, с новёхоньким гробом. Постучал Гробовщик в дверь, и на пороге появился… кто бы вы думали?.. Верно! Ну, и догадливы же вы!.. Сам ювелир – живой-здоровёхонький, в строгом чёрном костюме.
У Гробовщика аж очки с носа слетели. Видел он покойников в разном виде – в костюме и нагишом, но чтобы так вот, вживую! – ни разу.
– Чем обязан? – спросил его оживший покойник.
Гробовщик впервые в жизни почувствовал внутри себя страх. Он тонко вскрикнул: «Чур, меня, чур! Пропади! Изыди!..», перекрестился и, бросив похоронную повозку вместе с гробом, кинулся бежать.
Прибежав домой, он перевел дух и тут же вспомнил, что сегодня Первое апреля. Выходит, его просто разыграли! Надули! Одурачили! Никто этого проклятого ювелира не убивал, а ценного материала на дорогущий заказ ушло немало.
И тут же Гробовщик живо себе представил, как будет смеяться над ним весь Маркдорф, что непременно скажется на репутации его конторы. Этого он вынести не мог. Первоапрельская шутка обернулась оскорблением профессиональной чести и достоинства.
– Ну, погоди у меня! – рассердился он не на шутку. – Не позволю пропадать товару!
Достал из ящика пистолет и в бешенстве вернулся к дому ювелира. И увидел, что привезённый им гроб на катафалке исчез.
«Вдобавок и товар украли!..», –подумал Гробовщик и с ненавистью  постучался в парадную дверь.
На пороге появился сам шутник-ювелир, но не успел и слова молвить, как упал, сраженный пулей.
«Вот теперь-то мой товар тебе и пригодится», – подумал вконец обезумевший грободел.
Когда же его арестовали, выяснилось, что застрелил он родного брата-близнеца покойного ювелира. Так что День Дурака тут ни при чём, хотя и сыграл тот с Гробовщиком зловещую шутку, где «в дураках» остался сам Гробовщик.

…Второй гроб безутешные родственники заказали уже в другой похоронной конторе.
 

ЦИРК УМНЫХ ЗВЕРЕЙ

Однажды в Зютлихбурге гастролировал звериный цирк. Хозяином его был известный немецкий дрессировщик Август Зайндлер – ученик знаменитого французского медиума и мистика Жака Форе.
После весёлой увертюры на арену вышел шпрехшталмейстер, в рыжем парике и закрученными улиткой усами – в котором никто не узнал самого господина Зайндлера – и тонким крикливым голосом объявил начало представления. Далее он успокоил «благородных зрителей», что заграждений из решёток на его представлениях не бывает, так как все артисты маэстро Августа родом не из «звериного цирка», а из «цирка умных зверей».
После бурных аплодисментов, первым на арене появился медведь Рёва, который принялся поднимать различные спортивные снаряды – от гирь и гантелей до шаровых штанг. Пудовыми ядрами он жонглировал настолько легко, что казалось, будто вас обманывают, и все эти чугунные шары сделаны из папье-маше. В конце выступления медведь поднял на вытянутых вверх лапах несколько желающих из зала. Почему-то всякий раз ими оказывались замужние дамы-толстушки. Наверное, чтобы хоть раз в жизни почувствовать неведомое им состояние: когда тебя носят на руках.
За Рёвой появился кабан-математик Хрюн, который давал мгновенный и точный ответ на любые математические действия, легко отыскивая среди разложенных на барьере карточек, с жирно начерченными на них числами, нужную. Ещё на афишах Зайндлер обратился ко всем зрителям, чтобы те заранее подготовили самые сложные, на их взгляд, математические задания. И вот теперь весь зал ахал и охал, следя, как мгновенно Хрюн извлекал кубические корни или решал сложнейшие примеры и задачи, полностью совпадающие с ответами зрителей. Ибо такое умение не поддавалось дрессировке не только с животными, но и с самым умным студентом математического факультета. Казалось, что на арене стоит не кабан, а переодетый в его шкуру таинственный математический гений.
Следом за Хрюном выступала корова Муза. Она спела редким меццо-сопрано арию Розины из «Севильского цирюльника», причём, на чисто итальянском языке. Аккомпанировали ей кошка Мури и пёс Гавриэль. Мури виртуозно владела скрипкой, Гавриэль превосходно играл на рояле. Было совершенно непонятно, каким образом, каждый из них управлял своими коготками на лапах! Фантастика – и только!
За ними сочинял стихи на заданную тему благородный олень Трубубу. Он тоже пользовался карточками, как и кабан Хрюн, только вместо цифр на них были буквы, из которых составлялись слова,  потом строчки, и наконец – поэтические строфы!
Труппа цирка Зайндлера была большой.
Обезьянка Мими оказалась замечательной портнихой. Сняв мерку со случайной девочки-зрительницы, она, на глазах у всех, тут же принималась кроить и шить роскошное платье – всё в рюшечках и кружевах – хоть тотчас же в нём на детский бал!
Старый козёл Бенджамин, с седой бородой, лепил на гончарном кругу изящную по форме глиняную посуду – от тарелок до кувшинов.
Слон Труляля был акробатом. Он мастерски подбрасывал хоботом под купол цирка предметы мейсенского фарфора и старинного хрусталя из Лотарингии, не разбив при этом ни бокала, ни вазы, ни блюдца.
Кобыла Тпру-Тпру станцевала бальные танцы.
А жираф Фыр-Фур оказался прекрасным художником. Держа кисть в зубах, он писал с натуры одновременно несколько портретов, из числа добровольцев в зале. Мольберты стояли на высоченных треногах, чтобы жирафу было удобно работать, а сами натурщики сидели в обычных креслах, и каждый раз Фыр-Фур низко к ним наклонялся, чтобы запомнить каждую чёрточку на их лице. А производя, так называемую, «лессировку», он размазывал краску не пальцем, как делают живописцы-люди, а своим языком, отчего его полуметровый язык был раскрашен всеми цветами палитры. Портреты отдавали в подарок, с размашистой подписью самого жирафа.
Остальные звери тоже выступили с большим успехом.

…После первого утреннего представления зрители уходили восторженные и поражённые. Через час должно было начаться второе представление, затем третье, четвёртое – и так до самой ночи, ежедневно и без перерыва. Кассиры едва успевали продавать  билеты. А зрителям всё не было ни конца, ни края.
Каким образом Август Зайндлер выдрессировал своих зверей не понимал никто. Учёные спорили о его тайне до хрипоты. Одни доказывали, что это новый вид гипноза, другие говорили о гнусном методе «болевой дрессировки», то есть об издевательствах над животными, третьи же верили в то, что и среди зверей можно найти умных и сообразительных индивидуумов, как и среди нас с вами.
Среди зрителей только что закончившегося представления был и бургомистр Зютлихбурга г-н Райлих. Он приехал в цирк со своей семьёй: женой и двумя очаровательными близняшками Лорой и Норой. Девочки с восторгом вспоминали только что увиденное зрелище, а бургомистр советовался с женой: не организовать ли в их городе подобное зрелище. Но тут же пришли к выводу, что для этого нужен новый гений уровня Августа Зайндлера, которого вряд ли можно будет где-то найти.
Как только перед семьёй бургомистра открыли дверцу кареты и дамы стали садиться на мягкие бархатные диваны, кто-то потянул его за рукав. Г-н Райлих оглянулся, но никого не увидел. Однако тут же до него вновь кто-то дотронулся, на этот раз, дёрнув за штанину. Он удивлённо посмотрел вниз и увидев у своих ног портниху-обезьянку Мими, которая протянула ему запечатанный конверт и тут же исчезла. 
Г-н Райлих осмотрел его со всех сторон. Это был обыкновенный почтовый конверт, без адреса, но с официальной надписью:

Г-ну Бургомистру города Зитлихбурга
 (Лично в руки)

Г-н Райлих сунул конверт в карман мундира.
– От кого письмо?.. – подозрительно покосилась на конверт его супруга.
– Не знаю. Позже разберусь… – сухо ответил он ей. Г-н Райлих не любил, когда кто-то лез в его дела, особенно, Марта, с её безудержной ревностью. Глупые предположения и претензии почти сорокалетней женщины, вызывавшие в нём лишь молчаливый гнев, всегда кончались её очередной истерикой и обещанием повеситься на балконе собственной спальни. 
Когда карета отъехала от шапито, бургомистр всё же достал конверт и, аккуратно разорвав его сбоку, вытащил лист почтовой бумаги, исписанный красивым каллиграфическим почерком, с завитушками.
Марта, не теряя надежды увидеть текст письма, безуспешно пыталась заглянуть через плечо мужа. Однако ж, видела только щёки г-на Райлиха, которые краснели всё гуще.
– Невероятно!.. Невиданно!.. – его губы скривилась в негодовании – Поразительно!.. Неправдоподобно!.. Дико!.. Зверски!.. Ах, негодяй! Слыханное ли дело?! Сверхъестественно!.. Невообразимо! Нет, не верю! Не может быть!.. Безумно и чудовищно!..
Его изумлённые отрывочные фразы помогли фрау Марте тут же вновь задать вопрос:
– Что случилось?! На тебе лица нет!.. Что – «дико» и «зверски»?.. Что – «сверхъестественно» и «безумно»?..
Г-н Райлих сразу не ответил, он сложил письмо вчетверо, сунул его в конверт и вновь запрятал в карман сюртука, лишь после этого, чтобы не слышали девочки, тихо сказал:
– Я только что получил очень важное письмо, содержание которого пока не могу раскрыть никому! Я отвезу тебя с детьми домой, а сам поеду в Ратушу…
– Сегодня же воскресенье! – попыталась остановить его фрау Райлих.
Но муж её был непреклонен:
– Мне прислали невероятную конфиденциальную информацию, которую нужно срочно проверить… Она связана с жизнью и смертью многих… э-э… людей… Так что, если я не вернусь сегодня вечером, не устраивай, ради Бога, свою любимую истерику перед детьми и слугами… Вернусь – всё расскажу…
Карета остановилась у дома Бургомистра, в центре города.
– До вечера, дорогая! – сказал он ровным голосом Марте и ласково дочерям: – До вечера, девочки!
– Спасибо, папочка, за поездку в цирк! – сказали вместе близняшки.
Он чмокнул каждую из них в щёку, Марте же поцеловал запястье в ажурной перчатке, после чего дочери с матерью выбрались из кареты.

…Спустя час, ровно в 14 часов, на третьем этаже Ратуши, в кабинета бургомистра, собралась почти вся верхушка городской власти – те, кого можно было срочно найти в выходной день. Бургомистр несколько раз прочёл присутствующим странное, на его взгляд, послание.
Моим читателям я тоже даю возможность это сделать. Итак, оно перед вами:
Высокочтимый г-н Бургомистр!
Обращаются к Вам артисты «Цирка умных зверей», не только за помощью, но и за тем, чтобы все узнали через Вас, Страшную Тайну нашего хозяина.
Сразу же заявляем самое главное: МЫ НЕ ЗВЕРИ – МЫ ЛЮДИ, превращённые в зверей дрессировщиком и магом Августом Зайндлером.
Понимаем Ваше недоумение, смущение и растерянность после этих слов, однако всё это чистая правда.
Август Зайндлер – лучший ученик знаменитого медиума и мистика-чародея Жака Форе, основателя парижского цирка-шапито, где прятал, под личиной зверей, многих «вольтерьянцев», от скорого и жестокого суда прокурорских пособником императора Бонапарта. Однако в отличие от своего благородного учителя, спасшего не один десяток людей, г-н Зайндлер оказался человеком жадным и жестоким.
Он не только не помог никому на свете, а, наоборот – людей, ещё совсем недавно совершенно счастливых, имеющих семьи и даже детей, превратил обликом в настоящих животных.
Что же сподвигло его на такое варварское преступление? Непомерное Тщеславие и Гордыня! Создав свой Цирк, он хотел, чтобы его четвероногие артисты превзошли всех остальных цирковых зверей в мире. В его голову пришла жестокая мысль: к чему дрессировать обычных животных, учить их читать, рисовать, петь, складывать и делить числа, когда можно превратить в них людей, уже умеющих это делать. И вот талантливый Художник становится жирафом, блестящий Математик кабаном, прекрасный Пианист псом, Поэт, пишущий нежнейшие строки, превращён в оленя, чтобы на потеху публики складывать из карточек-букв смешные рифмы. А молодая Скрипачка, виртуозно владеющая инструментом, превращена в кошку. Остальных Вы тоже видели в представлении.
Наверное, в цирке г-на Зайндлера, люди, достойно владеющие своими профессиями, не вызывают такого удивления у зрителей, как они же, в образе зверей. Конечно, козёл-гончар, слон-акробат или обезьяна-портниха выглядят, куда более «оригинальней»!
К сожалению, сами мы не в состоянии вернуть себе человеческий облик. Только один человек сможет это сделать – великий Жак Форе. Однако живёт он во Франции, в Страсбурге, вдобавок, находится в очень почтенном возрасте и, кроме того, тяжело болен.
Высокочтимый господин Бургомистр! Верим в то, что Вы обязательно  сможете нас спасти от нечеловеческих страданий, а г-на Зайндлера наказать по заслугам.
Надеемся на призрачную надежду увидеть и обнять наших несчастных детей, живущих без отцов и матерей, ибо и Вы сами являетесь отцом.

Под письмом стояли подписи всех двадцати девяти артистов «Цирка умных зверей».
Бургомистр молча обвёл всех присутствующих в Ратуше.
Судя по содержанию, сказали «первые люди» городской власти Зютлихбурга, написал его человек, скорее всего, умалишённый, ибо поверить в такое совершенно невозможно. И каждый, из «первых людей», был готов разобраться и выяснить: кто в цирке мог сочинить подмётное письмо против талантливейшего самородка-дрессировщика, а также найти по почерку того, кто это написал и наказать по всей строгости Закона. Так сказали бургомистру «первые люди» городской власти.
Г-н Райлих внимательно всех выслушал и, взяв с каждого слово молчать об этом письме, до поры, до времени, отпустил всех по домам – выходной вечер, всё таки. Сам же остался в Ратуше и ещё раз перечитал письмо.
Был г-н Райлих человеком умным и исполнительным, как все немцы, то есть, привыкший доводить любое дело до конца, а, самое главное, порядочным человеком. Уловив опасное настроение своих подчинённых: во что бы то, ни стало найти и наказать виновных, «…чтобы казаться в глазах горожан лучше, чем, на самом деле», подумал он и, дав всем на короткое время передышку, решил поехать в Страсбург сам, чтобы найти Жака Форе, тем более, что ехать туда было всего ничего – Страсбург находился на другой стороне Рейна, и доплыть во французский город можно было на одном из небольших судов, курсирующих между Францией и Германией.
Заставило же его это сделать, как ни странно, именно выступление зверей. За свою 47-летнюю жизнь г-н Райлих видел много цирковых представлений и превосходных номеров дрессуры. Например, выступление легендарного Филиппа Астлея, начавшего с собственной школы верховой езды и создавшего в  1778 году постоянный цирк в Лондоне и Париже – до роскошных номеров, с дрессированными львами, в 1831 году. Эти выступления имели блистательный успех, о котором взахлёб писали все газеты Европы.
Однако то, что увидел сегодня бургомистр Зютлихбурга, было не только несравнимо лучше самых «превосходных» номеров Астлея – это было нечто совершенно другое и явно что не дрессировка. Выступление зверей потому и вызвали такой шквал изумлённых криков и громовых аплодисментов, а так жаркие споры после представления, ибо всё, что проделывали эти «животные» на арене, не поддавалось никакой логики, привычкам, манерам и поведению настоящих зверей. Таким образом, г-н Райлих всё больше склонялся к тому, что в цирке Августа Зайнлера, действительно, работали люди, превращённые в животных.
И, никому не сказав ни слова, он в этот же день отплыл в Страсбург. Г-н Райлих часто бывал там, по служебным делам, и очень хорошо знал префекта Страсбурга. Тот не раз приезжал в Зютлихбург помочь в поимке очередного международного преступника.

…Страсбург встретил немецкого гостя тёплой летней погодой. Было начало вечера. По пристани прогуливалось много народу, особенно женщины и дети. 
Квартал Петит Франс, или Маленькая Франция, где на Рю дю-Бен-о-Плант располагалось Городское управление полиции, находился на небольшом удалении от центра города, вдоль сети каналов и шлюзов.
Г-н Райлих нанял извозчика. Скверы и улицы города были сплошь в розах, тюльпанах и гвоздиках. Цветами были украшены не только цветочные клумбы – они пылали на каждом углу, в руках продавщиц, вспыхивали на балконах и окнах любого дома, мимо которых  проезжало открытое ландо с  немецким бургомистром.
«Нужно заняться городскими цветами…», сразу же привычно подумал он. Даже в выходной день, находясь вдалеке от своего города, г-н Райлих оставался, прежде всего, рачительным хозяином Зютлихбурга.
Ландо въехало в квартал Петит Франс, где в строгом эльзасском стиле, по которому можно было судить о Старом городе, стояли дома, декорированные деревянными каркасами.
Несколько раз повернув, с улочки на улочку, экипаж остановился у Городского управления полиции, на Рю дю-Бен-о-Плант.
Г-н Райлих знал, что Жюль Ренье был бездетным вдовцом, и все дни проводил в полицейском Управлении. Здесь был его второй дом, скорее, первый, или даже единственный – в свой большой особняк он редко заезжал – там было одиноко и всё напоминало о смерти его жены. В большом кабинете, состоящем из нескольких помещений, он работал, ел и спал, даже принимал гостей, считая профессию полицейского, которую выбрал когда-то, будучи ещё юношей и которой добросовестно отдал всю свою жизнь, лучшей на свете.
Несмотря на свой солидный возраст – Ренье было уже 65 лет, он знал всех жителей города по именам и фамилиям, легко запоминал новых горожан, недавно родившихся, и даже помнил тех, кто покоится на Городском кладбище уже несколько веков.
Мэрия ценила своего префекта и закрывало глаза на его суровое отношение ко всем преступникам, особенно к тем, на кого долго приходилось охотиться. Уж тогда префект спуску им не давал. И многие из злодеев молили Бога, быть лучше повешенными, чем живыми попасться в руки Ренье. В остальном же, он был человеком образованным и компанейским.
Увидев входящего в его кабинет г-на Райлиха, Жюль Ренье страшно обрадовался: последние две недели жить настоящему полицейскому в Страсбурге было скучно и неинтересно. Как назло, ни одного серьёзного преступления. И вот, сбылось! Уж если бургомистр соседнего Зютлихбурга приехал к нему сам, значит, Начальника полиции Страсбурга ждёт милая работёнка, без которой он уже немного приболел.
Ренье выскочил из-за стола, словно мальчишка и энергично стал трясти руку г-ну Райлиху.
– Какими судьбами?! – не скрывая радость, спросил он. – Проездом или по делу?
– Видите ли… – ответил бургомистр Зютлихбурга... – Отчасти, по делу, но, в то же время, можно сказать, что с частной поездкой… Поэтому, прошу вас, месье Жюль, не очень распространяйтесь о моём приезде.  А то получится не совсем красиво, если ваш мэр узнает о моём присутствии в Страсбурге, не устроив в мою честь официального приёма, с  оркестром и ужином, на двести персон. – И уже серьёзным тоном продолжил: – Сейчас не до литавр, дорогой Ренье. Дело, по какому я прибыл, требует полной конфиденциальности….
– Готов всегда помочь и услужить, – искренне ответил Начальник Городской полиции. – Тем более, что сегодня мы здесь почти одни, если не считать с десятка дежурных полицейских на улицах. Даже мой личный секретарь до завтра отдыхает. Так что лично сочту за честь прислужить вам. Кофе со сливками или с коньяком?
После того, как Ренье принёс на подносе две чашечки турецкого кофе и бутербродами – с сыром и холодной бужаниной, как разлил по рюмке французского коньяка, и как только они чокнулись и выпили за встречу, префект полиции сказал уже деловым тоном:
– Я вас слушаю.
Г-н Ралих рассказал обо всём сжато, затем показал Ренью письмо, полученное вчера после циркового представления.
В отличие от мнения «первых лиц» «городской верхушки Зютлихбурга», префект полиции Страсбурга прокомментировал его иначе:
– Я хорошо знаю г-на Форе и некоторых его учеников. Это человек научил их почти всему, что умел сам. Он неоднократно помогал мне, казалось бы, в совершенно безнадёжных делах. Его магическое искусство поражает так же, как   детстве поражали сказки Шарля Перро. Так что письмо убеждает. Как говорится:

«Есть многое в природе, друг Горацио,
Что и не снилось нашим мудрецам…».

Оба собеседника хорошо говорили на двух языках. Сказывалась историческая судьба Страсбурга – быть попеременно любимой женой: то Германии, то Франции.

…Может, на судьбу города повлияло его название, которое дали ему ещё в пятом веке нашей эры – Статебург – «город на пересечении дорог». Бери, кто хочет!
До этого, в третьем веке до нашей эры, появилось небольшое поселение кельтов, под названием Аргенторатум, с рынком и метом для  священных верованих.
В 870 году Людовик Германский получает Эльзас. 
В эпоху Возрождения, Страсбург становится колыбелью печатного дела, благодаря первой типографии Иоганна Гутенберга. 
В 1681 г. Страсбург присоединяется к французскому королевству. В 1721 году Шарль-Франсуа Аннонг открывает Страсбургскую фаянсовую мануфактуру. В 1790 году мэром первым мэром Страсбурга становится барон Фредерик де Дитриш. А 26 апреля 1792 года в городских салонах и на площади города Броль – впервые исполняется «Марсельеза» – бывший семейный гимн рода Дитришей.

…– Действительно, – подтвердил Ренье, – Жак Форе – наш Почётный гражданин города – при смерти. Его внучатая племянница, что ухаживает за ним, ждёт кончину своего двоюродного деда со дня на день. Но пока сведений об этой скорбной новости я ещё не получал, могу отвезти вас к нему, тем более, что иначе вам к нему не попасть – в последнее время Форе совершенно не контактирует с незнакомыми людьми.

…Спустя полчаса, полицейская карета подъехала к дому знаменитого мага и медиума, который жил на старинной Галантерейной улочке, неподалёку от «Аптеки Оленя». Дом был выстроен ещё в 16 веке, с фахверковым фасадом, как и многие соседние дома, с балконом на третьем этаже, выполненный чудо-кузнецом, в технике ажурной ковки. За высокими узкими окнами, зашторенными лёгкими занавесями, двигались чьи-то тени, от зажжённых в доме свечей.
Поднявшись на невысокое крыльцо, в три ступеньки, Жюль Ренье постучал в резную дверь негромко, но настойчиво. Дверь вскоре открыли, и на крыльцо выглянула миловидная женщина, с простым лицом и длинными волосами, аккуратно зачёсанными на пробор. Увидев начальника полиции, она приветливо улыбнулась:
– Добрый вечер, господин префект… – А увидев рядом с ним незнакомого мужчину,  тут же добавила: – Добрый вечер, господа!
– Это мой друг, г-н Райлих – бургомистр дружественного нам Зютлихбурга. – Райлих кивнул женщине. – А это г-жа Мишель Форе, племянница нашего почётного горожанина. – Мишель тоже кивнула Райлиху в ответ. – Мы к Форе, – прояснил их появление Ренье. – Как он сегодня?..
На глазах Мишель появились слёзы:
– Думаю, сегодня он нас покинет… Входите, господа… – Мужчины вошли. – Прошу за мной…
И уже, не оборачиваясь, мелкими шажками направилась вглубь дома. Ренье и Райлих заторопились за ней следом.
Дом был большой старинный, богато отделанный и обставленный изысканной мебелью и предметами искусства. Много было картин, написанных маслом. Среди всего этого музейного пиршества, г-н Райлих узнавал знакомые манеры письма  мировых художников. Вот промелькнул сюжет, похожий на Брейгеля Старшего… Вот остался за спиной портрет, в стиле Тициана… Антуана Ватто… Николы Пуссена… То ли их ученики, то ли они сами… А может и копии… Г-н Райлих не был знатоком живописи, но его цепкий взгляд запоминал всё, до деталей…
Они свернули влево и стали подниматься по резной дубовой лестнице, на второй этаж.
Наконец, вошли в большую полутёмную спальню.
На широкой кровати, под бархатным пологом, с кистями, на горе из подушек полулежал-полусидел живописного вида старец. Белоснежная борода и длинные белые волосы обрамляли его умное, смуглое, худощавое лицо, на котором зияли глубокие морщины. В дрожащем свете свечей возвышался длинный горбатый нос. Большие глаза под густыми непричёсанными бровями были закрыты. Его худые руки лежали поверх одеяла на груди. Это и был великий Жак Форе – Маг и Магистр. Казалось, что он уже умер.
Однако, услышав скрип двери, Форе медленно приоткрыл набрякшие веки и глянул на вошедших. Тотчас же г-н Райлих ощутил свистящий ветер, который пронёсся внутри его от головы до пят. Он почувствовал, как руки и ноги его полностью онемели. Наверное, то же ощутил и Ренье. Оба встали, как вкопанные, у его кровати.
Только Мишель бросилась поправлять его одеяло, которое сползло с правого бока.
– К вам пришли, дядюшка, – торопливо сказала она ему. – Господин префект и его друг, господин Райлих.
– Вы немец?... – тихо произнёс Форе.
Г-н Райлих только сумел кивнуть головой.
– Пусть присядут… – позволил великий Маг.
Мишель быстро и неслышно придвинула два кресла к его кровати. Пред тем, как сесть, Ренье, наконец-то, сумел представить г-на Райлиха. Форе кивнул. И гости сели с двух сторон кровати, внезапно обретя свободу движений.
Получив разрешение говорить, г-н Райлих скупо и сжато рассказал о вчерашнем цирковом представлении и о странном письме. Даже этих нескольких фраз хватило, чтобы Форе вновь прикрыл глаза, словно всё, о чём говорил г-н Райлих, он уже слышал бессчетное количество раз. Но едва бургомистр упомянул фамилию дрессировщика, старик тут же вышел из дрёмы и широко открыл глаза, в которых зажглись пытливые огоньки.
– Прочтите письмо… – попросил он гостя.
Г-н Райлих прочёл.
– Негодяй… – горько произнёс Форе. – Всё, что написано – правда…
– И вы сможете помочь этим несчастным? – спросил г-н Райлих.
– Увы!.. – тяжело вздохнул Форе. – Мои силы тают с каждой минутой, и в этом горестном положении я уже ничего не могу сделать… – признался, в прошлом, великий чародей.
Ренье растерянно переглянулся с Райлихом.
– Значит, выхода нет?.. – спросил, без надежды в голосе префект полиции.
– Надежда есть всегда… – ответил Маг. – Даже после смерти… Хотя вам обоим, не очень верящим в потустороннюю жизнь, мои слова покажутся странными…
Вдруг он закрыл глаза и надолго замолчал. Все устремили взгляд к его груди – его грудная клетка аритмично поднималась и опускалась…
– Вам плохо, дядюшка?.. – со слезами на глазах спросила Мишель.
– Не волнуйся, моя девочка… – почти шёпотом ответил Форе и уже с трудом открыв глаза, подёрнутые туманной дымкой, сказал, глядя на гостя:
– Вы добрый человек, г-н бургомистр... Я чувствую это… Поэтому и постараюсь выполнить вашу просьбу… Но не сейчас… Внимательно слушайте и не перебивайте… – Он глубоко вздохнул, словно собрал остатки последних сил, и продолжил. Слабый голос немного окреп: – Через четверть часа я умру…
Мишель громко всхлипнула.
– Не плачь, девочка… – сказал он, не глядя на неё. – В моём возрасте все умирают… Мне девяноста четыре года. Я и так задержался на этом свете… И моя сестра – твоя бабушка – умерла ещё раньше. Я уже не говорю о твоих родителях… Нужно идти… А то Господь подумает, что я чего-то боюсь или стыжусь… Ведь магия противоправна Законам Божьим. Но я не чёрный Маг, девочка… Я не боюсь смерти. Тем более, если её нет… Умереть – не значит исчезнуть… Душа бессмертна. 
Он вновь перевёл взгляд на немецкого гостя.
– К сожалению, я воспитал сильного ученика, г-н Райлих... Любой учитель гордился бы этим, ибо плох тот учитель, если его ученики слабее его самого. Август Зайндлер оказался сильнее… И радоваться бы мне, но… вместо этого чёрная дыра на сердце… Я никого не учил быть жестоким… Будет трудно… Но я обещаю его… победить… И даже уже знаю, как… Только для этого мне нужно очутиться там. Так что, молите Бога, чтобы я поскорей скончался…
– Господь с вами!.. – вздрогнул г-н Райлих. – Живите столько, сколько вам отпущено Богом…
– Уже нисколько… Прощайте… – прошептал Форе и закрыл глаза с блаженной улыбкой.
Наступила пауза. Все поняли, что великого Мага больше нет.
Мишель зарыдала и бросилась к покойному на грудь. Мужчины поднялись и опустили голову, в знак скорби. Немного постояв, Жюль Ренье сказал Мишель вполголоса:
– Я завтра поговорю с мэром. Надеюсь, все хлопоты по погребению господина Форе, Мэрия возьмёт на себя. Вместе с префектурой полиции, – добавил он.
– Спасибо вам, господин префект, – со слезами в голосе ответила Мишель.
Мужчины откланялись. Перед уходом префект пообещал сегодня прислать несколько женщин с Городского кладбища, дабы помогли подготовить тело Форе к похоронам и погребению.

…Когда они вышли из дома умершего, г-н Райлих сказал:
– Невосполнимая утрата для вашего города.
– Не только для нашего, – ответил Ренье. – У Форе много достойных учеников. Жаль, что самый лучший оказался негодяем…
Когда мужчины уселись в полицейский экипаж, карета тронулась в центр города.
– Надеюсь, вы не уедете сегодня? – спросил префект бургомистра.
– Не знаю, как и быть, – ответил г-н Райлих. – Форе не дал никаких чётких указаний, что делать. Тем более, если он сможет осуществить, что обещал, всё произойдёт не здесь, в Зютлихбурге.
– Вы правы, – согласился с ним Ренье. Как человек «поиска истины», он уважал логику. – В таком случае, если не возражаете, я посажу вас на последнее судно.
Г-н Райлих поблагодарил. Ренье постучал в окошко и приказал кучеру изменить маршрут поездки. Карета сразу же повернула в сторону реки Иль.
– Когда похороны? – спросил г-н Райлих.
– Думаю, что послезавтра. Нужно сообщить нескольким его ученикам, кто живёт поблизости. А вы хотели подъехать тоже?
– Хотел. И не один.
– Замечательная мысль! – улыбнулся Ренье, поняв его фразу. – Завидую вам! – добавил он. – Увидеть победу Добра над Злом – это грандиозно!.. Впрочем!.. Быть сторонним наблюдателем и не принять в ней участие – это не по мне!

…Они  вовремя успели в порт. Небольшое пассажирское судно «Капитан де Лилль», названное в честь военного инженера, поэта и композитора, отплывало через десять минут, сначала по реке Иль, затем по Рейну. Г-н Райлих хотел купить билет, но Ренье переговорил с капитаном судна, и бургомистр соседнего немецкого города был взят на французский борт почётным гостем.
Когда судно отплыло от берега под музыку «Марсельезы» – её ежевечернее исполнял портовый оркестрик, автором которой и был Руже де Лилль – Райлих по-дружески помахал рукой префекту, стоящему на пирсе. Ренье ответил.

…Домой г-н Райлих приехал далеко за полночь. Девочки крепко спали в детской, что находилась между двумя родительскими спальнями. Марта читала в постели новый роман г-жи де Сталь, правда, без особого интереса, всё думая о своей несчастной судьбе, дёрнувшей выйти замуж за бургомистра, которого почти не видит целыми днями. Вот и сейчас, где он? Где и с кем?.. Дверь её спальни была чуть приоткрыта. Услышав шаги мужа в коридоре, она набросила ночной халат и постучалась к нему:
– Спишь?..
– Входи! – ответил г-н Райли, зная, что так просто от неё не отмахнёшься и рассказал почти всё.
Как и следовало ожидать, Марта ни слова ему не поверила, однако начинать истерику было слишком позднее и рискованное занятие – спали дети, – и она, не пожелав мужу «спокойной ночи», ушла к себе, несчастная и разобиженная, громко хлопнув дверью.
Г-н Райлих, немного успокоившись, проглотил ночные бутерброды, приготовленные дворецким – они делались ему каждую ночь: какой-то звериный аппетит просыпался в нём именно по ночам. Выпив залпом стакан яблочного сока и, не раздеваясь, он прилёг прямо на одеяло. Так и проспал до самого утра, и даже смог выспался. Правда, под утро приснились монстры, с человеческими головами и звериным телом. Это были не кентавры, а именно фантастические создания, которые просили о помощи… Среди них он заметил хищную улыбку с клоунским носом Августа Зайндлера…

…Утром г-н Райлих вновь поехал в цирк-шапито, но уже с официальным визитом. За его каретой, в закрытых повозках приехали полицейские, на всякий случай. Он не знал, что может произойти, но особенно после сна чувствовал, что произойдёт что-то обязательно. Для предотвращения паники среди толпы зрителей, бургомистр и попросил в помощь у Начальника полиции города, десятка с два, стражей порядка. Они сидели в повозках, до поры, до времени, не выходя наружу и вообще не показываясь никому на глаза.
Г-н Райлих тоже пока не покинул карету, лишь послал своего секретаря прохаживаться у заднего входа в шапито, со стороны внутреннего двора, где стояли клетки для зверей, и если что – немедленно ему доложить.
Очередь к билетным кассам не уменьшилась, а даже стала ещё больше, закрутившись вокруг самого шатра несколько раз.
Звучные удары колокола объявили о начале представления. Из полотняного цирка донеслась весёлая увертюра оркестра. И сразу же раздались первые аплодисменты и смех, которые уже не смолкали, лишь становились, то громче, то тише. Всё, как обычно, на спектаклях «Цирка умных зверей».
И тут до слуха всех, кто стоял за билетами и, конечно, до самого г-на Райлиха донеслись громкие изумлённые крики. Они становились громче и безудержней. Все прислушались. Из шапито стали выбегать испуганные зрители.
– Колдовство! – кричали они, кто-то на ходу крестился. Лица у всех были подёрнуты изумлением и откровенным страхом.
– Полиция! Зовите полицию!
Секретарь бургомистра кинулся навстречу им, вбегая в шатёр, спустя минуту он уже выбегал со всех ног с остальными. Подбежав к карете бургомистра, стоявшей в стороне, он широко распахнул дверцу:
– Что?! – спросил г-н Райлих. – Началось?..
– Кажется, с цирком всё покончено… – пробормотал, вконец растерянный молодой человек и рассказал, что же произошло в цирке всего несколько минут тому назад.
В тот момент, когда выступала Кобыла Фру-Фру, она вдруг превратилась в юную женщину.
Вначале наступила полная тишина, но уже через мгновенье раздались истошные крики.
На арену выбежали все «звериные» артисты и, на глазах у сотен зрителей превратились в людей. Каждый был в том самом наряде, в котором выступал всё это время.
Одни зрители кричали: «Колдовство!..», другие – «Клюква!..». И те, и другие требовали вернуть деньги.
Деньги возвратили. А чуть позже г-Райлих и все в городе узнали о смерти хозяина «Цирк умных зверей» Августа Зайндлера. Говорили, что как только началось представление. он внезапно схватился за сердце и, побледнев, упал за кулисами  в горку песка. Звериный цирк, который успешно гремел на всю Европу почти три года, бесславно закончил своё существование.
Все газеты Европы написали об этом невероятном случае на следующий же день – кто присочиняя, кто – откровенно фантазируя о людях-зверях и о самом, теперь уже мёртвом, дрессировщике-колдуне Зайндлере. О встрече бывших цирковых артистов со своими семьями и детьми. И, конечно же, подробное интервью бургомистра Зютлихбурга.

…Через день все бывшие «звериные актёры», во главе с г-м Райлихом, отправились в Страсбург, на похороны Жака Форе. Его похоронили на новом кладбище, за оградой, где лежали Почётные горожане.
После погребения, когда Райлих уходил последним, он вдруг услышал будто с небес голос Жака Форе:
– Спасибо, что вы здесь, г-н Райлих!.. Как я и обещал – мой ученик повергнут!.. Но один бы я не сумел это сделать – слишком чёрен был его талант. На помощь пришли души тех, кого я спас в своей жизни. Мои «вольтерианцы»! – с гордостью произнёс он. – Сообща мы и победили Зайндлера!.. Знаете, г-н Райлих, победить своего ученика не есть доблесть. Смысл в том, чтобы ученик победил учителя. И в этом – поступательный прогресс и совершенствование жизни. Её квинтэссенция! Но сегодняшняя победа над своим лучшим учеником – есть самый большой Триумф, какой я только знал когда-то в моём земном существовании и в будущем вечном полёте!.. Впрочем, поживём – увидим!..
 
 
ЧУГУННЫЙ МОНГОЛЬФЬЕР

Однажды утром, разбирая старые вещи, в подвале одного дома, хозяева наткнулись на большой Чугунный Шар. Стали гадать – зачем он и откуда. Глава дома предположил, что шар этот из-под лапы мраморного льва, чья фигура когда-то стояла на крыльце – глава дома каждый раз с грустью вспоминал своё детство. Его жена была уверена, что это – древний глобус, по которому дети Средних веков изучали Историю «великих германцев» – она была большой патриоткой Пруссии. Дедушка стал убеждать всех, что это один из шаров, которым играл в бильярд великан Гроберман, живший когда-то по соседству – дедушка до сих пор играл в бильярд и всем проигрывал. Бабушка утверждала, что это одна из «малых планет», упавшая на землю – она очень любила читать в свободные часы книги по астрономии. Их внука внезапно осенило, что это спортивная гиря, без ручки – мальчик давно мечтал заняться спортом. А его сестра поспорила со всеми, что это просто окаменелый арбуз, который хранился в подвале несколько веков – маленькая девочка очень любила арбузы. Словом, все делали свои предположения, и кто оказался прав, было неизвестно.
В тот же день глава дома отправился на близлежащий сталелитейный завод и договорился, что завтра утром Чугунный Шар увезут на переплавку. Его с трудом вытащили из подвала, выкатили во двор и оставили у ворот.
Когда все разошлись по делам, Чугунный Шар глубоко вдохнул утренний воздух и огляделся по сторонам. Ничего интересного во дворе не было – дом, сад, забор.
«Занятный разговор получился!.. – подумал он. –  Что, если кто-то из них окажется прав? Вот будет здорово! Вдруг я и, в самом деле, «малая планета»?.. Гость из Космоса! И мои родственники – мириады звёзд, комет, метеоритов. Я даже, как будто, начинаю вспоминать другие космические миры и каждый уголок Вселенной… Впрочем, и школьным глобусом, по которому изучали историю «древних германцев», тоже быть неплохо. Ведь благодаря мне, ученики узнали о Барбароссе, Карле и Фридрихе Великих. И даже от арбуза я бы не отказался. Конечно, тебя съедят, зато из семечек вырастут новые молодые плоды, полные спелых семян, и разве в этом не есть Вечность?..».
И Чугунный Шар даже услышал внутри себя лёгкий стук арбузных семечек.
Он посмотрел вверх – в небе летали птицы и плыли облака. И тут Чугунный Шар вдруг вспомнил, кто же он, на самом деле! Никакая он не «малая планета», не глобус, не арбуз и не бильярдный шар! И не спортивная гиря. И, конечно же, не шар из-под лапы мраморного льва!
Пушечное ядро, вот он кто! И не какое-нибудь, а то самое, на котором летал Карл Фридрих Иероним  барон фон Мюнгхаузен! Сидя на нём верхом и пролетая над турецким лагерем, «самый правдивый человек на свете», успел пересчитать всю военную технику врага.
Чугунный Шар вспомнил тот день так явственно, что даже почувствовал, как его обдуло встречным ветром. Он напрягся и попытался взлететь над землёй ещё раз, но не сумел даже пошевельнуться. 
Где-то на лугу были слышны весёлые голоса и звонкий смех – это дети играли в мяч. В жарком небе сверкало солнце, похожее на раскалённое ядро. Помахивая бумажными хвостами, носились взад-вперёд, среди облаков, китайские змеи. А за витой оградой, на углу улицы, покачивался на ветру круглый шар газового фонаря, который зажигали каждый вечер…
«Итак, сегодня или завтра, – грустно подумал Чугунный Шар, – за мной приедут, чтобы увезти на переплавку. Гм! Стоило пролежать столько времени в подвале, чтобы закончить жизнь таким никчемным образом!..».
Он ещё раз напрягся, чтобы подпрыгнуть, но всё было напрасно.
«Нет, тяжесть здесь ни при чём, – решил Чугунный Шар. – Ведь когда-то я летал… Наверное, просто позабыл, как это делается…».
Он хотел оказаться легче воздуха и взлететь над землёй, чтобы мчаться по небу наперегонки с птицами. О своём же истинном предназначении Чугунный Шар даже вспоминать не хотел.
«Разве интересно быть пушечным ядром – виновником чьей-то смерти?.. Какое удовольствие в том, чтобы проломить кому-то голову, или разнести в пух и прах чей-то дом?!.. Нет! Интересней всего летать! Хоть на миг почувствовать себя облаком или птицей! Ах, какие они счастливицы, эти птицы и облака! Даже бумажный змей! Надо же, родиться таким лёгким!..».
Чугунный Шар ещё раз попробовал сдвинуться с места, но не тут-то было…
А днём во двор въехала заводская телега. Её прислали, чтобы увезти его на переплавку. Кому нужны старинные пушечные ядра, представляющие собой, по сути, обыкновенные тяжёлые болванки? Теперь повсеместно ядра стали разрывными. Техника не стоит на месте.
Чугунный Шар подняли четыре сильных рабочих руки и положили на дно повозки, выложенное соломой.
«Вот он мой, последний путь… – подумал Чугунный Шар, трясясь в дороге. – Ещё немного времени, и меня бросят в топку. Но я не хочу туда, не хочу!..».
Повозка остановилась у сталелитейного завода. Чугунный Шар снова подняли рабочие руки и понесли через двор в цех на переплавку.
«Лучше бы меня скинули с самой высокой горы... – подумал он. – Лучше бы я летел по камням и обрывам – только не в огонь! А если и в пламя – то в объятия Солнца! А это значит – взлететь над землёй! В небо! За облака!..».
И тут он взлетел!
Двое рабочих с изумлением подняли головы, и смотрели, как тяжёлый Чугунный Шар, вырвавшись из их рук, летит под небеса, как монгольфьер.
Они даже перекрестились, словно увидели чудо из чудес. Впрочем, так оно и было.
Только сам Чугунный Шар этому не удивился, а лишь подумал, что если очень захочешь, то обязательно исполнишь свою мечту…
   
ЧУДОДЕЙСТВЕННОЕ ВИНО

Придумал известный Винодел рецепт такого вина, от глотка которого любой желающий мог стать молодым. Стоило оно, правда, немалых денег, но если хочешь помолодеть – никаких денег не пожалеешь.
Однажды пришёл к Виноделу некий старый господин и высыпал на стол горсть золотых монет.
– Сию минуту! – сказал Винодел, доставая из буфета бутыль с чудодейственным вином. – Через мгновенье начнёте новую жизнь!
– А я на жизнь не жалуюсь, – ответил старик. – Сам здоров, богат и власть над людьми имею.
– Приятно слышать, – сказал Винодел, вытаскивая пробку. – Небось, и супруга счастлива.
– Никогда не был женат, – сказал старик. – Дел невпроворот! На любовные амуры времени не хватает!
– А друзья на что? – спросил Винодел, доставая пустой стакан. – С друзьями любое дело по плечу.
– Все друзья, – ответил старик, – делятся на завистников и конкурентов.
– Увы! – кивнул Винодел, наливая вино в стакан. – Есть ещё на свете плохие люди. Лишь бы добрым делам помешать.
– Все дела, Винодел, делятся – на выгодные и бесполезные. Недаром говорят: лучше синица в руках, чем журавль в небе.
Удивился Винодел:
– Зачем же тогда вам молодость? 
– А чтобы ещё больше денег успеть заработать! А то жизненный опыт нажил, а жизнь почти прожил. Но теперь, соединив опыт с молодостью, я такие деньжища заработаю, что о-ё-ёй!   
Нахмурился Винодел:
– Выходит, что за всю жизнь вы ни разу за журавлём не гонялись?
– Да на кой мне время терять, бесполезным делом заниматься?! Пусть за ними влюблённые да поэты по небу шастают.
– Значит, и счастливые сны вам не снились… 
– А чего в них хорошего? Сплошной мираж да обман! Наливай вино, Винодел! Что попусту время терять!
Слил Винодел вино из стакана обратно в бутыль:
– Не верну я вам молодость!
– Это ещё почему? – удивился старик. – Может быть, мало заплатил?
– Деньги тут ни при чём, – ответил Винодел, затыкая бутыль пробкой. – Какой смысл начинать жить сначала, если вновь проживёте без любви к людям?
Разозлился старик:
– А тебе какое дело?! Получил деньги – и не твоя печаль! Моя жизнь, Винодел! Что хочу, то и делаю!
– Каждый за свою жизнь ответ несёт, – сказал Винодел. – А за чужую вдвойне.
Хотел выхватить у него старик бутыль из рук, выскользнула она на пол и разбилась. Утекло вино меж половиц, одни осколки остались. Так никто и не помолодел больше.
А журавли в небе до сих пор курлычут!..

GOMO MINIMUS

Знаменитый Философ лежал на смертельном ложе.
– Может, поживёшь ещё? – спросил Философа его Ангел-Хранитель.
– Жить надоело… – ответил тот. – Все книги прочёл… Обо всём знаю… Скучно!..
– Может, передумаешь? – стал отговаривать его Ангел. – Впереди столько интересных открытий!
– Да что там интересного может быть?.. – устало спросил Философ.
– Да разного! Открытие фотографии, например, когда можно будет запечатлеть на особой бумаге каждый миг жизни! Или появление локомобилей-самокатов на пару'! Первый паровоз, который будет двигаться по рельсам! Железные мосты! Паровые суда!..
– Ты всегда был восторженной натурой, в отличие от меня, – прервал своего Ангела Философ.
– Ангелы людей не выбирают… – с грустью ответил тот и продолжил: – А ещё летающие воздушные шары-аэростаты, наполненные нагретым воздухом!.. Электромагнитный телеграф!.. Открытие Антарктики!..
– Ну, хорошо, хорошо… – Философ снова прервал Ангела. – Верю, что человека ждёт впереди много чего интересного!.. Ну, а сам человек? Он изменится к лучшему? Скажи!..
– Увы! – ответил Ангел. – Ни один из человеческих пороков не умрёт никогда. И через тысячу лет будут жить на земле – человеческая Жадность, человеческая Трусость, человеческая Алчность. Как и Предательство, Ревность, Ненависть, Убийство… А вместе с ними и – Высокомерие, и Тщеславие, Эгоизм, Глупость, Лень… А ещё Зависть, Лживость, Лицемерие, Нахальство, Скупость… Тебе прочесть весь Список?..
– Не надо… – усмехнулся Философ. – И после этого ты предлагаешь мне остаться пожить ещё?.. За всю свою жизнь я много раз сталкивался со всем этим! Нет, с меня довольно! Я ухожу от людей в другой мир…
– В таком случае, – сказал ему Ангел, – я бы назвал твою жизнь пустой и даром прожитой.
– Почему?.. – удивился Философ.
– Потому что мудрые люди обязаны помогать простым людям. А что сделал ты?
– Я учил их понимать окружающий мир и саму Вечность.
– А помог ли ты хоть кому-нибудь понять самого себя? Чтобы человек стал лучше?
– Я поставил перед собой в жизни слишком высокие задачи… – холодно ответил Философ. – Мне некогда было заниматься людьми…
Ангел вздохнул:
– Жаль, что человек, в твоём понятии, существо маленькое. Гомо минимус.
– Я не виноват в этом… – глухо произнёс Философ.
– А кто виноват? – не отводя от него глаз, спросил Ангел. – Ты винишь всех, только не себя. А ведь твоя миссия была научить людей понимать не только тайны мироздания, но и тайну самих себя! Но ты не сделал этого. Ты никого вокруг не замечал. Ты кичился своими знаниями, которые были абстрактны для простого человека! Какую пользу ты принёс людям? Какие слова в утешение сказал им, перед тем, как уйти в другой мир? Только то, что они ничтожны?.. Оглянись, Философ! Ты умираешь, а рядом с тобой никого нет. Ни детей. Ни друзей. Ни учеников… Только я, твой Ангел-Хранитель, который через короткое время тоже навсегда исчезнет с Земли. Ты написал много умных трактатов и книг, но кто объяснит их лучше тебя? Кто поймёт твои мысли и согласится с ними или поспорит? Никто! Ибо никто не захочет их прочесть. Как ты относился к людям, так и они к тебе…
Философ молча слушал отповедь Ангела.
– Говоря о высоких целях и не помогая при этом никому, – говорил Ангел, – ты превратился сам в Гомо минимуса…Поэтому я и назвал твою жизнь пустой и даром прожитой. А к тому Списку человеческих пороков хочу прибавить лично твои – Равнодушие и Гордыня! Прощай, Философ!..
И Ангел-Хранитель, вновь став Просто Ангелом, закрыл ему мокрые от слёз глаза, потому что тот умер. Затем, разорвав невидимую нить, соединяющую его с человеком, улетел в Вечность… 
    
Книга вторая

Цыганские сказки

ИСТОРИИ ИЗ КОТЕЛКА
рассказанные старым цыганом –
дедом Ионой
 
 

ПРО ДЕДА ИОНУ И ЕГО ВНУКОВ

Жили-были в одном лесу старый цыган дед Иона, с двумя своими внуками Веселином и  Шафранкой.
Оставили их родители на деда, ещё трёхлетками, а сами отправились по свету, на поиски счастья. Хотели всю семью с собой в дорогу взять, как у цыган водится, да побоялись – мало ли что в пути может случиться, хоть дети с дедом живы останутся.
Год шёл за годом, а родители всё не возвращались. И вот прошло ровно пять лет с того дня, как отправились они Счастье искать.
А Веселин с Шафранкой росли и росли – себе на счастье да деду на радость. Жили-не тужили. Ягоды-грибы в лесу собирали, яйца птичьи по гнёздам воровали, на охоту и на рыбалку с дедом ходили.
А перед сном у костра рассказывал им дед Иона новую сказку-рассказку. Какую – сам придумает, какую – подслушает, где с земли подберёт, где с ветки сорвёт, а какие истории и вовсе в озере выловит.
Историй вокруг было много – только успевай запоминать. И ручьи их с гор приносили, и птицы из разных мест, и звери из лесу, и с небес они падали вместе с дождём и снегом.
Заправлял дед Иона каждой новой рассказкой котелок с едой – оттого и ужин у старого цыгана был вкусный да аппетитный – всё съедали внуки, до последней ложки.
Послушаем и мы деда Иону – если не наедимся, то хоть поумнеем…

…А родители Веселина и Шафранки вскоре вернулись обратно. Объехали они всю землю, везде побывали, всё видели, но Счастливую долю так и не нашли. И только обняв детей, поняли, наконец, что такое Счастье на свете!..


БОЛОТНЫЙ КОРОЛЬ ДРАГО

Жили в одной цыганской семье двое детей – Лачо и Мача, и больше всего на свете любили они играть. Могли даже не поесть вовремя или не поспать лишний час – лишь бы побегать да попрыгать, в своё удовольствие.
– Ложитесь спать, неслухи! – сказала им однажды бабушка Злата. – Не то заберёт вас к себе Болотный Король Драго. Так же, как и нас с сестрой хотел забрать когда-то...
Услышали об этом дети, тут же присмирели:
– Расскажи нам про Болотного Короля, бабушка…
– Ляжете – расскажу…
Легли дети у догорающего костра и приготовились слушать давнюю историю.
– …Случилось  это ещё в те года, – начала рассказывать им бабушка Злата, – когда нам со Станкой было по семь лет. Были мы тоже резвыми да быстрыми, совсем как вы, и тоже спать не хотели.
–  А нас за это ругаешь!.. – сказал Мачо.
– Не ругаю я вас, а хочу уберечь от встречи с Болотным Королём.
– А он страшный? – спросила Лача.
– Тогда показался страшным… – ответила бабушка. – Потому что случилось это поздним вечером, когда остановился наш табор на ночлег рядом с лесом. Попросила бабушка Гита собрать лекарственные цветы, что росли вокруг лесного болота. Была она целительницей и ведуньей, одним словом – шувани.
– Как ты? – спросил Мачо.
– Как я.
– А какие цветы вы с ней собирали?.. – поинтересовалась Лача.
– Теперь и не вспомнишь… Аир, наверное… И белокрыльник... И чистоуст королевский… А ещё молочай с примулой да вербейник с таволгой!.. Вы засыпайте и слушайте, – сказала бабушка внукам, – а то с вашей любознательностью вместе утро встретим… Так вот… Собирали мы цветы со Станкой и песни во всё горло распевали, чтоб не так страшно было. Хотя чего бояться? Табор совсем рядом, костёр сквозь деревья виден, и голоса наших цыган слышны. И у лесного болота лягушки весело квакают. Вдруг! – очутился пред нами белобородый старик на белом коне. И как он так бесшумно подъехал, до сих пор ума не приложу!
– Вы почему не спите? – строго спросил старик.
Испугались мы со Станкой, но виду не подаём.
– Не хотим спать… – говорим. – А вы кто такой?..
– Болотный Король Драго. Ну-ка, собирайтесь со мной, в мой дворец!
– Зачем?!.. – ещё больше испугались мы.
– Всех, кто ночью не спит, забираю в своё Болотное Королевство…
Только хотел нас посадить в позолочённое седло – бросились мы бежать от «болотного деда». Бежали, не останавливаясь, цветы по дороге растеряли. А за спиной всё слышался лёгкий топот его белогривого коня. Уже в таборе обнаружилось, что потеряла я кошелёк – подарок бабушки Гиты.
– А деньги в нём были? – спросил Мачо.
– Одна монетка… Уже и не помню какая…
– Всего-то монетка! – воскликнула Лача. – Невелика потеря!
– Жаль было не её, – ответила Злата внукам, – а сам кошелёк, с бабушкиной вышивкой. Второго такого нигде не сыщешь на свете!.. Особенно сейчас… как память о ней… С тех пор прошло много лет. Сотни дорог мы проехали, десятки стран повидали, у многих болот на привал останавливались. А вот у того самого, где жил Болотный Король, так и не довелось побывать больше… Хотя сегодня мне показалось, что во-он за теми соснами и находится то самое болото. За пятьдесят лет многое здесь изменилось… Даже сосны, которые сейчас закрывают полнеба, тогда выглядели совсем молоденькими сосёнками. Эх! Была б жива Станка – помогла бы опознать…
И тут у костра неслышно появился седобородый всадник.
– Вечер добрый! .. – сказал он всем.
– О, Боже! – охнула бабушка Злата. – Здравствуй, Король Драго!
Увидев «болотного деда», Лачо и Мача теснее прижались к бабушке.
А Драго отвязал привязанную к седлу небольшую плетёную корзинку и протянул её пожилой цыганке. А в ней – золота, до самого верха.
– Это что такое?!.. – изумилась она.
– Деньги твои за много лет, из того самого кошелька твоей бабушки.
И протягивает ей вслед за корзинкой вышитый узорчатый кошелёк.
– Точно, он! – обрадовалась цыганка. – Только ошибся ты, Болотный Король! Была в нём всего одна монетка.
– Верно! – кивнул он. – Золотой гульден. Да с тех пор много процентов за него набежало. Держи золото, Злата! Оно твоё…
– Спасибо тебе! – ответила она. – И как это ты узнал меня? Да ещё ночью! Та девочка давно уже стала седой старухой. 
– Ах, Злата, Злата! – ответил Болотный Король. – Проходят годы, меняются люди, а душа их, как была юной, так и остаётся такой же. И твоя душа осталась той самой озорной девочки…
– Жаль только, что сестрица моя умерла… – тихо ответила Злата. – Впрочем, когда-нибудь душа Станки воскреснет в другом теле…
– Уже воскресла… – произнёс Болотный Король и кивнул на Лачу.
Охнула бабушка Злата и крепче обняла внучку. А в глазах слёзы стоят.
– Скажи, Драго! – вспомнила вдруг она. – Зачем ты нас  с сестрой хотел забрать в своё Болотное Королевство?
– Пошутил я тогда, – улыбнулся Болотный Король и легонько потянул коня за удила: – А как ещё детей слушаться заставить, если не строгой шуткой?.. Ну, прощайте!
И бесшумно пропал среди ночной листвы.
   

БУЛАНЫЙ ПЕГАС

Жил в одном таборе молодой парень, который с детства сочинял стихи. И прозвали того парня Поэтом. Даже, со временем, имя его настоящее забыли. Всё Поэт да Поэт.
Конечно, он не только сочинял стихи и читал их на ярмарках, но и выполнял любую работу в таборе. И как каждый цыган, имел Поэт своего коня. Звали его Буланом, так как был конь буланой масти. Скакал на нём Поэт, в своё удовольствие, по лугу, по дороге или вдоль реки, и на ходу сочинял новые стихи.
Всем цыганам они нравились, особенно девушкам, которые даже поспорили меж собой, кого первую из них полюбит Поэт.
Однажды на ярмарке подошёл к нему один человек и похвалил за сочинительство. А ещё добавил, что будь у его коня крылья, был бы тот похож на сына царя Посейдона – коня Пегаса, который дарит тысячи лет Вдохновение всем поэтам.
На обратном пути в табор сказал Булан Поэту:
– Что-то чешутся у меня бока. Посмотри, не растут ли на них крылья.
Рассмеялся Поэт конской шутке, ударил пятками по его бокам, и поскакали они домой, быстрее ветра.
Вскоре Поэт позабыл смешную выходку своего Булана, но тот задумался всерьёз над словами человека с ярмарки. И чем больше о них думал, тем быстрее на его боках «проклёвывались» белоснежные пёрышки, которые с каждым днём становились всё больше и плотней, пока, наконец, не превратились в самые настоящие крылья. Вот так чудеса!
Одни в таборе стали твердить, что конь этот – порождение Сатаны. Другие с восторгом говорили, что рождён он был, наверное, в Стране Сказок. Третьи же предлагали за коня большие деньги.
Но никому не продал Поэт своего Булана. Да и как можно было продать такое чудо – белогривого коня с белоснежными крыльями! Теперь уже Поэт летел на нём не только по дорогам, но и в облаках. А девушки в таборе тоже мечтали прокатиться на крылатом коне по небу.
Но однажды сказал ему Булан:
– Это благодаря мне твои стихи слушают с таким вниманием и восторгом. Покинь я тебя – и они никому не будут нужны… Раз я твоё Вдохновение – ты должен исполнять все мои прихоти и желания. Иначе убегу от тебя, и перестанешь сочинять. И что за имя ты мне придумал? «Булан»! Вот радость-то!.. Зовёшь: «Булан!», а слышится – «Болван». Нет уж! С этого дня кличь меня Новым Пегасом!..
А ещё потребовал крылатый конь у Поэта отборного зерна, сочной травы и чистейшей воды из источника. И чтобы угощал его Поэт каждый день морковью, сухарями, яблоками и сахаром. А то убежит к другому поэту и сделает его известным на весь мир.
Загрустил Поэт. Даже стихи перестал писать. Лишь целыми днями холил своего коня – купал, гриву расчёсывал, кормил по четыре раза в день.
Перестали девушки говорить о Поэте. Да что о нём говорить, если ни одного нового стихотворения с тех пор больше так и не сочинил.
– Бездарным ты оказался! – сказал ему как-то Новый Пегас. – А я-то думал! А я-то надеялся! Полечу-ка я другого пиита искать…
– А как же я?.. – растерялся Поэт.
– Не всем стихотворцам пиитами быть, – ответил крылатый конь. – Я ведь предупреждал, что улететь могу.
– Так ведь я кормил тебя самой отборной пшеницей, поил самой наичистейшей водой!
– Пшеница и вода это хорошо, – сказал конь. – А стихи кто за тебя писать будет? Пушкин? Поди, своего коня он не огорчает!.. 
– Не успеваю я, – признался Поэт, – и кормить тебя, и стихи писать.
– Настоящий пиит всё успевать должен!.. Так что, прощай, рифмоплёт и рифмоплут, ты этакий!
Стукнул он Поэта копытом и убил насмерть. А сам полетел нового стихотворца искать. Любителей стишки сочинять много на свете. Непременно найдёт.
 

ДЕРЕВО ПРЕСТУПЛЕНИЙ

Проезжал мимо дубравы один табор. День стоял летний, солнечный, на каждой ветке птицы пели, лесной ручей звенел рядом. Хорошо!
Решил вожак сделать привал на большой поляне. Распрягли мужчины коней, подвели к ручью напиться, женщины в лес пошли за хворостом для костра. Детей из вардо выпустили – кто в «горелки» играет, кто землянику собирает. Весело!
Вот и костёр огнём запылал, и обед в казане сварился, сели цыгане вкруг костра, едят, о делах размышляют.
Вдруг кто-то спросил о Веронике. Пошла та вместе с другими женщинами за хворостом и не вернулась. Жила она одиноко, детей не имела.
Стали её звать, а в ответ только эхо отзывается. Подождали ещё немного – нет женщины, и пошли мужчины в лес на поиски. Разошлись в разные стороны – мало ли, куда могла забрести. Наконец, донёсся из глубины дубравы голос одного из цыган:
–  Нашёл!.. Нашёл!..
Прибежали к нему все и видят страшную картину – лежит на пригорке под деревом убитая Вероника. Да не просто убитая – разорванная на части.
Подумали, что дикие звери задрали несчастную, так как рядом в кустах целая груда человеческих черепов да костей. И хоть были цыгане мужчинами храбрыми, испугались не на шутку – не за себя, за своих жён и детей. Что, если поблизости живут лесные разбойники. Пожалели, что не взяли с собой ружья, и, не закопав растерзанное тело убитой, бросились назад к своим семьям. 
Однако в таборе всё было тихо и спокойно – играли дети, светило солнце, звенел ручей и пели птицы. Однако приказал вожак ехать подальше от этого места – опасно было оставаться в дубраве на ночь.
Но шувани запретила уезжать, пока не похоронят останки погибшей. Слово у вожака крепкое, а перед словом ведуньи – словно снежинка на ладони.
Сбили гроб. Одни мужчины табор сторожить остались, другие взяли лопаты, верёвки, ружья и вместе с вожаком и шувани хоронить поехали.
Выкопали могилу под деревом, сложили в гроб всё, что осталось от несчастной женщины, и крышку гвоздями забили. Опустили в могилу гроб на верёвках, землёй засыпали. Стали вокруг свежего холма, и начала читать шувани отходную молитву. Как прочла – пошли все к повозке.
И тут случайно задел плечом один цыган нависшую над ним ветку. Обломилась она и брызнула ему в лицо алым соком. Попали капли на губы, облизнул он их – по вкусу кровь оказалась.
Вернулись тогда все к дереву и понять не могут: как оно называется. Ни на какое другое не похоже. На вид приземистое, ветвистое, кора толстая, почти чёрная, с белыми прожилками. Листья грубые, серые, с коготками на концах. А на толстенном стволе три глубоких дупла, словно «глазницы» и «рот». И толстый сук над «ртом» торчит, будто горбатый нос. Не по себе стало цыганам. Когда приехали, на дерево внимания не обратили – всё от растерзанной Вероники глаз оторвать не могли. А теперь разглядели, и сердце в пятки ушло.
– Оно это… – сказала шувани. – Оно её и растерзало… Поднимите свои ружья, мужчины, и расстреляйте его!..
Скажи она эти слова у костра – посмеялись бы все в душе над ними, но тут никому стало не до смеха. Направили цыгане свои ружья на дерево и выстрелили одновременно. Дёрнулось оно, взметнуло ветки к небу, и чей-то громкий вопль вырвался из дупла.
В ужасе кинулись в разные стороны белки, рассыпались по небу птицы.
А вместо дерева, которое только что стояло перед ними, вдруг появился окровавленный старик, с безумными глазами, крючковатым носом и когтями на концах узловатых пальцев. Упал на колени и завыл, на весь лес, как раненый зверь.
– Спасибо вам!.. – хрипел он, тяжело дыша. – Хоть вы и не спасли мою душу, зато избавили от дальнейших преступлений…
И рассказал им старик страшную историю о том, что когда-то убил свою жену, за то, что оказалась она ему не верна. И возненавидел всех женщин на свете, и поклялся убивать их, при каждом удобном случае. Услышал Дьявол преступные мысли и предупредил, что рано или поздно найдут старика власти и казнят. Но если продаст ему свою душу, то научит Нечистый, как убивать женщин, без всяких к себе подозрений, тем более, что виновны те во всех земных грехах, начиная с Евы, совратившая Адама с пути истинного. Согласился обманутый муж продать душу Нечистому, и превратил тот его в дерево-убийцу.
Ну, разве можно было заподозрить в преступлении тенистое, раскидистое дерево, под которым садились присесть отдохнуть, или спрятаться от дождя и солнца десятки проходящих мимо женщин? Только ни одна из них не осталась жива…
…Страшный старик умирал. Ему уже было трудно говорить. Но последние свои слова обратил он к шувани:
– О, женщины, женщины!..  Одна предала… другая спасла…
И – умер.
И тут же на ветки соседних деревьев стали возвращаться птицы и белки.

…А цыганская повозка возвращалась в табор.
Ехали молча на закате дня. Длинные тени ложились на тёплую землю. Запел один цыган старинную песню, в которой – и удаль, и радость, и тревога в груди…
Пел он её громко, в весёлом отчаянии, как поют, идя на смерть, или назло всем бедам и несчастьям, которые ждут на бесконечном цыганском пути.

«ДЬЯВОЛ СО СКРИПКОЙ»

Случилась эта история в 1828 году.
Остановился в пригороде Вены цыганский табор, который охранял молодой сторож по имени Метя.
Днём и ночью объезжал он на лошади свой кочевой лагерь, и если заметит что подозрительное – всем сообщал об этом. И знали цыгане, что пока Метя их охраняет – ни один злодей, и в мыслях, не подберётся.
А вечерами у костра играл Метя на скрипке. Играл он замечательно! Как проведёт смычком по струнам – у девушек сердца замирают от его нежных мелодий, а от весёлой музыки у стариков сами ноги в пляс пускаются. 
Все в таборе любили молодого цыгана, кроме вожака Джанго. Всё, что ни делал Метя – не по нему было. А кто за сироту заступится? Да и боялись вожака. Крепкий был цыган, сильный, всех прибрал к рукам.
– Бог в Небе, – говорил, – царь в Петербурге, а я рядом – любого согну, словно подкову.
А возненавидел он Метю за то, что полюбил тот девушку Мару, на которой вожак глаз положил. И невзлюбил его ещё больше, когда Мара ему в любви отказала. 
Задумал Джанго наказать Метю. Только как? Если за любовь к Маре – самого себя на посмешище выставить. И решил он проучить его за плохую службу. А что? Дело хозяйское.
Однажды ночью, когда сторожил Метя табор, позвал его Джанго к костру и стал всякие разговоры плести – о том да о сём, про то да про это. А сам ему в кружку вино с сонной травой подливает. Выпил Метя несколько глотков – и тут же крепко заснул.
Выпряг Джанго из своего вардо двух коней. На одного сам сел, другого в поводу рядом погнал – и поскакал в Вену. Оставил второго коня у знакомого кузнеца на Рыночной площади и в табор вернулся.
Проснулся ранним утром Метя от громкой ругани вожака. Размахивает тот куском обрезанной верёвки, на которой один из его коней к вардо был привязан, а другой рукой трясёт пустым кувшином из-под вина перед всеми.
– Хорош, сторож, нечего сказать!.. – кричит Джанго. – С таким пьянчугой, как он, весь наш табор до последней подковы разворуют.   
Клянётся-божится Метя, что-де вожак сам угостил его вином ночью.
– Слышали, ромы?! – беснуется тот. – Выходит, я его споил, а потом своего же коня ворам продал!.. Да как у тебя, негодяй, язык может повернуться говорить такое?!..
Стоят цыгане вокруг, всё слышат, а заступиться за Метю не могут, ибо никто не видел, как дело было.
Выгнал его Джанго из сторожей и другого цыгана поставил. А Мете сказал:
– Не найдёшь коня – в табор не возвращайся!..
А как не вернуться, если Мара в таборе осталась?.. Делать нечего, отправился бывший сторож коня искать.
Пришёл на городской рынок, обошёл лошадиный ряд – нет скакуна Джанго. Даже есть захотелось от переживания. А денег ни копейки. Достал Метя из мешка скрипку и только заиграл на ней – монеты в карманы дождём посыпались. А вместе с ними и голоса восторженные раздались: дескать, не родственник ли он великому скрипачу Паганини, что в эти дни в Вене выступает?
– Может и родственник, – отвечал Метя. – Сам-то я сирота, родства своего не знаю...
И вдруг слышит откуда-то знакомое ржание. Пошёл на конский голос и попал в кузницу. А там конь пропавший из табора. Спросил Метя о нём кузнеца, а тот грубо так ответил, что не его бродяге дело, и шёл бы тот, куда подальше.
Ну, Метя и решил, что кузнец и есть настоящий вор и сообщил про украденного коня полицейский участок.
Пришёл околоточный надзиратель в кузницу.
– Откуда, – спрашивает у кузнеца, – у тебя сей конь? Не своровал ли случайно?..
Признался кузнец, что коня не воровал, а привёл его сюда знакомый цыган. А зачем да почему, не знает. Оставил деньги за «конский постой», а сам ускакал. Понял, Метя, что подставил его Джанго, а как вожака накажешь?  Вышел из кузницы, а куда идти не знает.
Вдруг подходит к нему странный господин – сам длинный, худой, длинноносый, волосы по плечам разбросаны, в дорожном плаще и чёрном цилиндре – вылитый дьявол, каким мы его себе представляем. И глаза, словно молнии сверкают.
– Слышал я твою игру на рынке, – говорит ему незнакомец. – Хорошо играешь! Только почему глаза печалью полны? 
И рассказал Метя всё, как есть. 
– Таких людей, как Джанго, – сказал тот, – наказывать нужно. А лучше всего, колдовством.
– Так ведь я колдовать не умею, – отвечает Метя.
– Зато я могу, – усмехнулся незнакомец. – Меня с детства «дьяволом со скрипкой» прозвали.

…Пришли они в табор. Увидел Джанго незнакомца и насмешливо так говорит Мете:
– Неужели коня моего привёл? А похож-то как! И глаза, и грива… Да ещё цилиндр на него нацепил! Вот, спасибо! – И громко расхохотался своей глупой шутке.
– Но, Джанго! – нахмурился незнакомец. – Ржёшь не по делу.
Хотел вожак грубо ответить, но тот перебил его:
– Тпру, Джанго! Тпру, тебе говорят!
Достал из-под плаща скрипку, и заиграла та колдовскую музыку. И на глазах у всех превратился вожак в коня. Снял с себя цилиндр незнакомец и напялил тому на голову.
Ахнул весь табор, а Метя спрашивает гостя:
– Кто вы, сударь?
– Николо Паганини, синьор! – улыбнулся тот и обратился ко всем: – Новый вожак у вас будет, ромы. Молодой, красивый. Да ещё скрипач замечательный! – Взмахнул смычком, на прощанье, и – пропал в ночи.
Так оно всё и вышло. Выбрал себе табор на следующий день нового вожака. Метю, конечно. И сыграл тот свадьбу с красавицей Марой.
А пришло время, родился у них первенец – и назвали они его Никколо.

ЖЕМЧУЖНОЕ ОЗЕРО

Жил на свете один цыган, по  имени Рамир, который ничего не боялся не свете, кроме воды. Хотя и пил её кружками, и коней на берегу купал, и детей своих мыл, а вот ручей переплыть – ни за что не согласится. А если сон приснится, что по реке плывёт или, не дай Бог, тонет, тут же просыпается и уже до утра уснуть не может.
И откуда в нём такая водобоязнь – никто не знал. Но вот однажды случилась с Рамиром одна история, которую сейчас расскажу…
Остановился как-то его табор на ночлег у одного лесного озера, которое звалось Жемчужным. Распрягли цыгане своих коней и стали их купать. Ну и Рамир тоже – закатил штанины до колен, стоит босиком в воде у самого берега, и двух своих лошадок тряпкой моет да щёткой расчёсывает. А сам всё вокруг озирается: уж больно ему это место знакомым показалось – и само озеро, и берёзы вокруг, и даже плакучая ива над водой. Только никак не вспомнит, когда он здесь успел побывать.
Вдруг замечает: кто-то из-под воды на него смотрит. И не просто смотрит, а с явным любопытством. Наклонился он к воде, чтобы лучше рассмотреть – что ж это за рыба такая, которая от него свой любопытный взгляд отвести не может, как вдруг видит, что не рыба это, а женщина.
«Батюшки! Никак утопленница!», – испугался Рамир.
А утопленница ещё и приветливо ему улыбается.
И тут он сообразил, что никакая это не утопленница, а Русалка. Кинул взгляд вдоль её тела и, вправду, вместо ног большой рыбий хвост – разноцветный, словно радуга. И его он уже когда-то видел. А когда, не припомнит.
Изумился Рамир, ибо всю жизнь был уверен, что русалки только в сказках живут, а эта, вот она, перед ним! – живая да весёлая. Улыбнулся и ей Рамир в ответ.
Ну, тут уж она сама к нему из воды и вынырнула. Волосы зелёные, словно водоросли, глаза жёлтые, как кувшинки. Красавица! – и только! Каких на базарных ковриках малюют.
Заржали от страха кони. Брызнула она на них водой, те и успокоились.
– Здравствуй, цыган-молодец! – сказала Рамиру Русалка. – Хочешь, ко мне в гости?..
– Это куда же?.. – растерялся он. – Туда, что ли?.. – И рукой на воду показывает.
Расхохоталась она:
– А куда ж ещё?.. Я ведь не в лесу живу…
– С радостью… – ответил Рамир. – Только, прошу прощения, плавать не умею…
– А плавать вовсе и не обязательно… Давай руку…
– А если утону?.. – испугался цыган.
– Не утонешь!.. – вновь рассмеялась Русалка. – Ведь ты мой гость.
Не знал Рамир, что и ответить. Очень ему хотелось на подводный мир посмотреть и, в то же время, страшно на сердце – вдруг обманет речная бестия?
– Не обману, не бойся… – словно мысли его прочла и руку свою протянула: – Или ты не цыган?
Не выдержал Рамир:
«Ишь, как раззадоривает!.. Ладно, придётся показать, что не боюсь я  ничего…».
Дал ей свою руку, и потянула его Русалка за собой, в озеро…
Окунулся он с головой – что за чудеса! – не только не утонул, даже не захлебнулся. И дышится легко! Опустились они на самое дно, а там ещё светлей, чем на земле. Только вместо птиц, рыбы со всех сторон летят мимо. Да ещё беседуют меж собой!
Тут же подъехала к ним жемчужная карета, запряжённая тремя рыбками-коньками. А на облучке – кучер усатый сом, грудь колесом. Сели они в неё, и помчались, на всех парах.
А вокруг народу озёрного – пруд пруди! – будто мчатся не по водной глубине, а по городским улицам. Все господа-рыбы в цилиндрах, дамы-рыбы под зонтиками. Хотя зачем рыбе зонтик? Господа-раки с тростью в клешнях не спеша прогуливаются, друг дружке кланяются. А навстречу другие экипажи несутся. В одной – семейство лещей, в другой – пескарей, в третьей – окуней. И вокруг разные дома стоят, из ила да ракушек.
Наконец, остановилась карета у озёрного дворца. На воротах щучья стража стоит, зубами щёлкает – не подходи, проглотим!
Вышли Русалка с Рамиром из кареты, стража с почётом и расступилась. Прошли они во дворец.
А там, в большой зале, все стены чешуёй зеркальных карпов отделаны, а посреди залы Озёрный Царь на троне сидит. Увидел молодого цыгана – сам поднялся ему навстречу:
– Ну, здравствуй, Рамир! Пятнадцать лет тебя поджидаю!..
– Зачем? – удивился тот.
– Чтобы «спасибо» сказать!
– За что?
– За то, что дочь мою спас.
– Когда? – удивился Рамир. – Что-то не припомню такого.
Тут и рассказал ему Озёрный Царь, что случилось пятнадцать лет тому назад. 

…Было тогда Рамиру шесть лет, когда цыганский табор остановился на ночлег у Жемчужного озера. Летний день клонился к вечеру. Сидел Рамир на берегу и из мокрого песка замок лепил. А неподалёку рыбачил один старик безобразного вида – одноглазый, криворотый, с клокастой бородёнкой. С раннего утра ловил он здесь рыбу и наловил уже целую корзину, только не радовался богатому улову, а всё продолжал забрасывать в воду сачок за сачком, пока, наконец, не поймал какую-то небольшую рыбёшку. А как поймал, даже заплясал от радости:
– Вот она, чудо-рыба! – возопил он на весь берег. – Теперь Озёрный Царь раскошелится на славу! 
И не в общую корзину её бросил, а отдельно, в глиняную крынку, с водой.
Любопытно стало маленькому Рамиру – что за чудо-рыбу поймал страшный рыбак. Подкрался он к крынке и заглянул в неё.
А там рыбёшка плещется – необычайно красоты! Голова зелёная, глаза жёлтые, чешуя зеркальная, а хвост, словно плащ волшебный – всеми цветами радуги переливается. Никогда такую рыбу Рамир ещё не видел.
Высунула она голову из воды и говорит человеческим голосом:
– Выпусти меня, мальчик, обратно в озеро! Буду благодарна тебе до смерти!
А в жёлтых глазах слёзы стоят.
Сжалился Рамир, достал её из крынки, и только хотел в озеро выпустить, как схватил его страшный старик за шиворот:
– Ты что задумал, цыганское отродье?! – зашипел он. – Брось рыбу в крынку, не то прокляну тебя до конца жизни!
Не испугался Рамир, оттолкнул старика и швырнул рыбёшку обратно в озеро. Плюхнулась та в воду и благодарно махнула ему на прощанье своим разноцветным хвостом. 
А безобразный старик погрозил кулаком Рамиру:
– Чтобы ты навсегда разучился плавать да воды боялся, как огня!..
Но проклятия его мальчик уже не слышал, так как бежал, со всех ног, к своему табору.
Вот отчего Рамир воды-то боялся.
А был этот старик колдуном, дальним родственником Озёрному Царю. Хотел прибрать к своим рукам весь подводный жемчуг, да только тот не отдавал. Тогда решил колдун поймать Русалочку, тогда совсем ещё крохотку, да обменять дочь Озёрного Царя на жемчужное богатство. И обменял, если б не Рамир.

…Взмахнул рукой Озёрный Царь, и внесли слуги в большую залу сундук из перламутра с речным жемчугом.
– Возьми от меня в подарок! – сказал он Рамиру. – И никогда больше воды не бойся!
Проводили цыгана домой с почётом. Даже сундук помогли на берег вытащить.
Поделился Рамир жемчугом со всем табором. С тех пор не боялся он больше плавать, а нырял, словно рыба в воде.
   

ИГРА В КУКЛЫ

Жила в городском предместье одна старая цыганка со своей внучкой. Была она шувани и звали её Тшилаба, что значит «ищущая знания». А внучку звали Флорика, что значит «цветок».
Жили они оседло в своей небольшой избушке. Тшилаба занималась гаданьем и врачеваньем, а Флорика убиралась в чужих домах, заборы красила да огороды полола. А по воскресеньям выбиралась в город, на Рыночную площадь, где выступали разные бродячие акробаты, борцы, клоуны и гимнасты. Там же показывал свои весёлые представления и кукольник Лео. 
Вообще-то звали его Алексеем Платоновичем. А имя «Лео» взял он себе потому, чтобы публика на представления ломилась – зрители любят артистов-иностранцев.
Придёт Флорика в выходной день на рынок, присядет у кукольной ширмы, и весь день смотрит спектакль за спектаклем. Так и влюбилась в кукольника по уши. И хоть ушки у неё были маленькие – зато любовь к нему была большая и настоящая.
Заметил её и сам Лео, даже однажды поинтересовался – не хочет ли девушка стать кукольницей. Не ответила ему Флорика – убежала домой в смущеньи.
И опять всю неделю вскапывала соседям огороды, красила заборы и всё об Алексее Платоновиче думала. Аппетит пропал, по ночам почти не спит, придёт домой, сядет на крылечко и всё мечтает о своём кукольнике.
– Что с тобой, Флорика? – поинтересовалась Тшилаба у внучки. – Бледнее луны выглядишь, на камышинку стала похожа.
И рассказала та ей о своей безответной любви.
– Вот ещё печаль! – усмехнулась старая шувани, раскуривая «козью ножку». – Достань что-нибудь из его одежды – перчатку, шейный платок, или шарф, например… Сможешь?..
– Попробую... – с надеждой ответила Флорика.
В следующее воскресенье отправилась она на Рыночную площадь пораньше. Подошла к кукольнику и помощь свою предложила. Принял её Алексей Платонович с радостью, и стали они вместе ширму раскладывать.
Улучила Флорика момент и спрятала шерстяной шарф под своей цветастой юбкой.
Стал искать его вечером кукольник да так и не нашёл.
– Эх, – огорчился он, – небось, какой-нибудь воришка стянул!.. Жаль! Дорог он мне был – подарок покойной матушки…
Заалели щёки у Флорики от стыда, только в темноте не увидел он этого.
«Ничего, – подумала девушка, – моим станешь – верну твой шарф…».
Принесла его домой, отдала бабушке-шувани. Сделала та из него подобие куклы, зажгла три свечи и стала шептать любовное заклинание:
– Заклинаю, чтобы Лео соединился с моей Флорикой, так же, как соединены Огонь, Воздух и Вода с Землею… И да будет так, чтобы он не имел желания есть, пить и радоваться без моей внучки…
Произнесла она это несколько раз, затем воткнула длинную иглу в «сердце» шерстяной куклы и закончило заклинание:
– Разожги, пробуди, замути мозг его любовью и страстью! Пусть они кипят в жилах Лео к моей Флорике! Не ешь, не спи, не пей, к ней скорей! Аминь!
И спрятала Тшилаба фигурку из шарфа в сундук, подальше от глаз.
Ровно через три дня полюбил кукольник девушку, да так, что вскоре, к её радости, предложил руку и сердце.
О, как же пела душа Флорики! Как стучало от счастья её сердце! Вытащила она из сундука шерстяную фигурку своего любимого и положила рядом с собой, на подушку. И теперь, засыпая по ночам, смотрела на неё и мечтала о совместной будущей жизни.
В будние же дни работала Флорика, как обычно, а по воскресеньям помогала своему жениху в представлениях – штопала куклам одежду и даже училась у него водить их над ширмой. Не мог Лео нарадоваться её участию в спектаклях – наконец-то, заговорили женские куклы не грубым мужским голосом, а голосом нежным и звонким.
Близилось дело к свадьбе, и в один из дней отправился Алексей Платонович в гости к невесте. Купил цветочный букет, а её  бабушке целую коробку турецкого табака, когда узнал, что та курит.
Шувани дома не было – ушла по своим делам.
– Посиди, – сказала Флорика. – Я только вино из подвала принесу.
Остался Алексей Платонович один в комнате. Стал рассматривать всё, что в ней было, пока не увидел на застланной покрывалом кровати странную шерстяную куклу. Взял её в руки – а это его шарф пропавший, весь в странных узлах! Страшно удивился Лео, принялся узлы развязывать и вдруг укололся иглой, воткнутой в самое «сердце». И в тот же миг всё понял. Читал он когда-то про колдовскую куклу «вуду» из Африки, через которую можно было воздействовать на человека. Значит и здесь не обошлось без колдовства.
Только освободил шарф от узлов – чары Тшилабы тут же и пропали. Почувствовал кукольник, что разлюбил Флорику и даже удивился – как это он мог её полюбить.
А тут она, с бутылью вина, в комнате появилась. Увидела его со своим шарфом в руках и всё поняла.
Расплакалась девушка, стала объяснять, почему взяла шарф, да только сказал Лео в ответ, чтоб не появлялась больше ему на глаза.
Вернулся к себе домой кукольник и, вспомнив о кукле-вуду, изготовил новый персонаж для своего театра – куклу-ведьму, похожую на шувани, и сочинил новый спектакль, в которой её казнят.
Искусство всегда загадочно и опасно, особенно, если это искусство имитации. То же случилось и в жизни – после казни куклы-ведьмы, шувани получила апоплексический удар и умерла.
Только не знал Алексей Платонович, что душа старой цыганки после смерти переселится в его куклу-ведьму. И однажды ночью та задушила кукольника.

…Осталась Флорика одна на целом свете.
А не обмани своего Лео – не умерла бы бабушка, да и сама могла бы ещё долгие годы смотреть кукольные представления на Рыночной площади и любить своего Алексея Платоновича платонической любовью. А уж там, как знать, что случилось бы потом.
 

КАК ЦЫГАН С ВЕТРОМ МИРИЛСЯ

Поссорился однажды молодой цыган Санко с Ветром. А случилось это так.
Заработал как-то цыган немалые деньги – то ли печь кому-то сложил, то ли забор поставил, словом, получил большой куш, и стал прямо на мосту деньги пересчитывать. Нашёл место! Налетел внезапно Ветер Ви;хревич, выхватил их из его рук и в реку швырнул. А сам, свистя от смеха, полетел себе дальше.
Спрыгнул Санко с моста в воду и еле-еле успел деньги собрать, пока течением не унесло. Разложил ассигнации на берегу сушиться, а Ветер вновь, тут как тут! Подул, что есть силы, и вновь разбросал их в разные стороны! Какую – в овраг, какую в крапиву, но, трудней всего, было их с веток деревьев снимать.
Пригрозил Санко Ветру:
– Ну, гляди у меня, разбойник! Отомщу я тебе – век помнить будешь!
Рассмеялся Ветер в ответ и полетел другим шалости чинить – кому на дороге, кому на реке, а увидит где Санко, так и свистит ему:
– Ну-ка, поймай меня!
«Поймаю, поймаю… – пообещал про себя цыган. – Не зарадуешься…».

…Прошло несколько дней. Вышел Санко из дому. День солнечный, безветренный.
«И куда этот разбойник делся? – подумал  он. – Наверное, в другие края полетел…».
Ан нет! Видит: спит Ветер у реки, под ивой. Спит да так храпит, что трава вокруг по земле стелется.
А невдалеке рыбаки невод с рыбой на берег вытащили. Помог он им сеть выгрузить и попросил её в долг.
Пока спал Ветер, подкрался цыган и накрыл его сетью – с головы до ног. Проснулся тот – ни туда-ни сюда – не вырваться на волю. Понял Ветер, что попался и говорит:
– Выпусти меня, Санко! Я с тобой поиграл, теперь ты пошалил. Вот мы и квиты.
– Нет уж! – отвечает ему молодой цыган. – Разозлил ты меня всерьёз, Ветер Вихревич. Так что будешь сидеть под неводом до тех пор, пока злость к тебе не пройдёт.
– А когда ж она пройдёт?
– А я по чём знаю! Сделаешь для меня что-то хорошее – может, и поутихнет.
Стал Ветер думать, как ему на свободу выбраться. Свистнул он, что есть силы, и прилетел к нему сынок-Ветерок.
– Лети-ка, сынка, в царский дворец, – говорит Ветер, – и принеси царевнин платок, который ей батюшка покойный подарил. Иначе таким же сиротой, как и она, останешься...
Не захотел Ветерок сиротой оставаться, а полетел, словно стрелой пущенный.
– И зачем мне платок? – удивился цыган. – Ведь не де;вица я.
Не успел Ветер ответить, как вернулся с платком сынок-Ветерок.
Глянул на платок Санко – никогда такого чуда не видал! Сам прозрачный, как воздух, а на нём города расписаны, да леса, да реки, да облака с птицами!
– Принесёт тебе платок радость большую, – сказал ему Ветер. – Так что выпускай меня на волю, цыган!
– Нет, – ответил Санко. – Когда получу радость –тогда и выпущу.

…А в царском дворце паника несусветная – пропал платок у Царевны, тот, что покойный царь-батюшка подарил. Висел у раскрытого окна в горнице – и вдруг исчез, как не бывало. Ругает Царица дочь, на чём свет стоит:
– Ах, ты, такая-сякая! Не подарок отцовский потеряла, а память о нём не сберегла!
Тут же глашатаев по всем дорогам послали, чтобы трубили в свои дудки да кричали на весь свет:
– Кто найдёт дарёный царём-батюшкой платок царевны, за того она замуж и выйдет! Выглядит он чудно;: сам прозрачный, как воздух, а на нём города расписаны, да леса, да реки, да облака с птицами!
Стали хитрые женихи разные платки во Дворец таскать, дескать, не этот ли? 
Услышал о платке и цыган Санко. Сунул его в котомку и в царский дворец поскакал.
А там очередь, словно на рынке за конями. Сидит Царевна на троне рядом с Царицей. А мимо них женихи дефилируют, с платками в руках. А платки разные – и разрисованные, и ажурные, и пуховые, даже французские среди них попадались, с золотой бахромой, да только ни у кого не было платка царём-батюшкой подаренного.
И вдруг видит Царевна свой платок в руках молодого цыгана.
– Он это, он! Платок моего батюшки! – И прямо с трона к Санко спрыгнула.
Как ни была недовольна Царица, а делать нечего. Государево слово дорого стоит. Одели молодого цыгана, словно князя, и стали свадьбу играть. День играли, два играли. А на третий – вспомнил Санко, что невод рыбакам не отдал, да Ветра Вихревича на волю не выпустил.
Вскочил на коня и вернулся в свою деревню.
Прибыл на место, а там, разозлённый Ветер всю силу свою собрал, вот-вот сеть разорвёт! И не Вихревич он уже, а целый Ураганович. Крыши с деревенских домов сдул, как пух с одуванчиков. Мост над рекой дугой погнул, столетние дубы, словно камышинки переломил.
Увидел Санко и зашумел своим ураганным голосом:
– Так-то ты слово своё держишь! Обещался, как только радость получишь, выпустишь на волю!... Вижу, стал ты царевичем, с моей помощью, а обо мне забыл. Так-то добром на добро отвечаешь! Ну, держись, Санко! Теперь мы с тобой враги до конца жизни! Берегись, цыганское отродье!
– Ты чего разорался, Ветер Вихревич? – говорит ему мирно молодой цыган. – Помнил я о тебе, Христом Богом клянусь! Хотел сразу же прискакать и выпустить на волю. Да только молодая жена не пустила. Сам-то тоже женат – вон сынок у тебя Ветерок Ве;трович. Неужто не помнишь женскую ласку? Неужто забыл слова любви? Неужто покинул свою жену сразу же после свадьбы да полетел озорничать по свету? Иль не мужик ты, Ветер Вихревич?!
Остыл от его слов Ветер. Вспомнил свои молодые годы и свадьбу свою вспомнил, и ночь любви не забыл… Рассмеялся он громогласно да руку протянул Санко:
– Ладно, цыган, мир! Правду сказал, не обманул!

…А во дворце уж подумали, что удрал жених.
Невеста в слёзы. Мать-Царевна на неё шипит:
– Думать надо было заранишне, за кого замуж идти… Цыгане – они на одном месте не сидят!.. Тьфу! «Ходоки египетские»!..
А гости, только знай, что пьют-едят да «Горько!» требуют.
А Царевне и так не сладко – с кем целоваться, коли жених сбежал?..
Вдруг – небо почернело, земля загудела, столы задрожали, кубки с вином зазвенели. Видят – Ветер на дворец летит, а на нём Санко-царевич, словно всадник на коне.
Дунул Ветер, что есть силы, и поднял свадебные столы на белоснежное облако. Испугались гости, а Санко им и говорит:
– Не бойтесь, гости дорогие! Недаром говорят, что браки на небесах заключают.
Обнял Царевну, стоят, целуются – не оторвать друг от друга. И без всякого: «Горько»!
Летит по небу свадебное облако, а с него песни по всей земле слышны. Лишь на закате опустил его Ветер Вихревич на землю. Закончилась свадьба. Разошлись гости по домам. И мы домой отправимся. Если дойдём, конечно…

КЕНТАВР

Апрельский лес был по-весеннему свеж и прекрасен!
Под ногами Мирелы шуршали прошлогодние листья, сухие, скукоженные  – даже не листья, а багряные клочки былой красоты осенних деревьев.
После зимнего сна лес пробудился совсем новый, забывший шум ветра в зелёных кронах, щебет птиц на ветках, зато полный сил и надежд. В нём уже бурлили новые соки, бегущие от мощных корней до самых тонких веток, и новые почки, как зелёные птенцы, радостно проклёвывались навстречу солнцу и небесам.
Мирела, юная цыганка пятнадцати лет – из табора, что остановился на несколько дней у Синей реки. – отправилась в лес, по просьбе тётушки Симзы нарвать цветы для лечебных настоек и целебного зелья. Тётушка Симза была шувани.
В руках Мирелы горел большой букет первоцветов: ярко-желтых мать-и-мачехи, белых «подснежников», сине-фиолетовых лесных хохлаток и медуницы.
Поверху высоких сосен весело прыгали белки – с одного дерева на другое. Мохнатые хвосты маленьких зверьков были серо-дымчатые, с рыжим отливом. Загляделась на них Мирела, забыв о всём на свете, как внезапно, совсем рядом, раздался громкий хруст веток.
Не раз уже встречалась она с медведем и волком. Тётушка Симза научила её «останавливать» любого зверя взглядом, и девушка не боялась встречи с ними. Но всё равно стало немного не по себе.
Огляделась она вокруг – никого… А за кустами орешника заметила большую поляну, сплошь в лесных фиалках. 
Стала их собирать, как вдруг почувствовала позади себя чей-то взгляд. Замерла на мгновение Мирела, затем резко обернулась... То, что она увидела, заставило уронить букет на землю. Перед ней стоял кентавр – фантастическое существо. Полуконь-получеловек наполовину человек. До пояса это был юноша, с бледным и красивым лицом.
– Прости, Мирела, если напугал!.. – сказал он с мольбой в голосе.
Подогнув передние ноги, кентавр встал на колени и принялся собирать разбросанный по земле букет.
Смотрела она на него, широко раскрыв глаза, не зная, что сказать.
– Вот, возьми… – протянул ей цветы.
– Кто ты? – спросила его Мирела.
– Ещё неделю назад я был человеком. Звали меня Аверьяном… 
И рассказал он ей историю, которая с ним приключилась…

…Матушка Аверьяна давно умерла, и отец решил жениться во второй раз. Взял в жёны молодую женщину Евдокию, ровесницу сыну, и была она из рода колдунов Сухоребровых.
Прошло совсем немного времени, и призналась молодая колдунья пасынку, что влюбилась в него. Могла насильно его заворожить да не сделала этого. Хотелось, чтобы и он ответил ей взаимностью – сам, по своей воле. Только Аверьян честно сказал, что никогда её не полюбит, так как сердцу своему не указчик. Однако дал слово уважать, как мачеху, чтобы отца не обидеть. 
Разозлили Евдокию его слова и прокляла она своего пасынка лютым проклятьем:
– Будь же навсегда ни человеком, ни лошадью!
Так Аверьян стал кентавром.

…– Почему кентавром? – спросила Мирела. – Почему не конём
– Будь я конь – кому-нибудь сгодился бы, – ответил Аверьян. – А кому нужно невесть какое существо? Прости и прощай!..
– Постой! – остановила она его. – Ты нужен мне.
– Правда?.. – не поверил ей Аверьян. – Зачем я тебе такой?..
– Наверное, те, у кого умерли матери, – сказала Мирела, – становятся ближе друг к другу…
И поведали они о себе всё, что на душе держали, после чего отвёз он её к табору. И договорились встречаться каждый день, пока пробудет их табор у Синей реки.

…Рассказала Мирела об их встречи шувани.
Удивилась старая Симза:
– Я только слышала о кентаврах, а тебе посчастливилось даже увидеть одного из них!.. – Она отхлебнула глоток виноградного вина и спросила: – Ты сказала Аверьяну, что поможешь ему?..
– Хотела сказать, но потом передумала…
– И правильно сделала! Зачем заранее дарить надежду, если та может растаять, как масло на скороводке… – И тихо прибавила: – Не люби сильно… Чем крепче любовь, тем горше разочарование и сильней потеря… Отхлебнула ворожея ещё глоток и задумчиво произнесла: – Вернуть ему человеческий облик будет почти невозможно… Слышала я о колдовском роде Сухоребровых… Сильные колдуны… 
– Значит, ничего нельзя поделать?.. – огорчилась Мирела.
– Если ничего не делать, то ничего и не сделаешь, – строго ответила шувани. – Есть одно сильное заклятье против любого проклятья… Подарил мне его колдун Стево – король всех цыганских колдунов…  Приведи Аверьяна к табору сегодня ночью. Попробую помочь…

…Днём у костра один цыган по имени Броню поведал всем, что видел у реки лесное – полуконя-получеловека.
– Вот бы поймать! – помечтал он. – Ни в одном таборе нет такого чудища! Правда, очень уж ловок! Но даже если не поймаю, то застрелю. В стрельбе я не промах. Говорят, профессора университетов платят за шкуру таких уродов большие деньги!.. Так что возьму ружьё и отправлюсь на охоту.
Его речь произвела на весь табор большое впечатление. Мужчины стали проситься вместе с ним, а девушки, смеясь, помечтали прокатиться на спине лесного чудища. Мирела же промолчала, только переглянулась с шувани.
Весь день с сетями и ружьями проходили по лесу цыгане, но так и не встретили кентавра.
– Уж не примерещился ли он тебе? – спросили они Броню. – Знаем, как приврать любишь…
– Да чтобы я окосел!.. Чтобы окривел!.. Охромел! – клялся тот под их громкий хохот.

…Поздним вечером привела Марела Аверьяна к табору. Вышла к ним из своего вардо Симза, с кошем в руке. 
– Здравствуй, Аверьян-человеческий сын!
– Здравствуй, бабушка Симза…
– Жарко будет – терпи… Холодно будет – не дрожи… Больно будет  – смейся… А ты, Мирела, уйди в сторонку… И не, дай Бог, очутиться между нами...
Отошла Мирела за вардо, стоит-смотрит, что будет дальше.
А шувани что-то прошептала на цыганском языке, затем дотронулась концом своей магической палки до его лошадиных ног и торжественно произнесла:
– Были вы лошадиные – станьте человеческими!..
Дотронулась до его лошадиного тела и тоже что-то сказала по-цыгански.
В этот момент из одного вардо вышел Броню, с ружьём в руке. Не спалось ему после неудачной охоты. А тут чужой голос послышался. Увидел он кентавра и закричал:
– Вот он! Просыпайтесь все! 
И прицелился в Аверьяна.
Выбежала Мирела из-за вардо, прикрыла его собой.
Тут и выстрел прозвучал. Попала цыганская пуля прямо в девушку. Только не погибла она, а превратилась в кентаврицу.
Выскочили тут из всех вардо цыгане с ружьями, увидали двух чудовищ, убегающих в темноту ночи – поди, догони!..
До утра все не спали, только и толковали об увиденном чуде. Потом снялись с места и уехали. А Броню в дороге окривел, окосел и охромел. Говорили, что шувани постаралась…

…В то же утро поженились Аверьян с Мирелой. И не было счастливей их на всём свете. Правильно говорят: «Верней нет жены, чем цыганка».
Выстроил он лесной дом, и стали они жить-поживать, счастья наживать.
А счастье вот оно, через одиннадцать месяцев агукнулось – родился у них кентаврёнок-жеребчик.
– Волшебная история! – скажете вы.
И я соглашусь с вами: конечно, волшебная! Ведь сама Любовь – разве не волшебство?..


КРАШЕНЫЕ КОНИ

Началась эта история ещё в сентябре 1812 года, когда сотни телег, покидали Москву перед вступлением в неё французов.
Покидали город и церковники, везя в обозе святые предметы – иконы, мощи, храмовые книги – всё то, что можно было спасти от солдат наполеоновской армии.
То ли замешкался обоз, то ли свернул не на ту дорогу, словом, наткнулись церковники на отряд французов. Думая, что в сундуках и тюках находятся драгоценности, солдаты Бонапарта, окружив телеги, стали их обшаривать перетряхивать да обыскивать. Однако не найдя, на их взгляд, ничего ценного,  решили со злости всё это сжечь, а церковников убить.
Но тут, откуда ни возьмись, подоспел на помощь небольшой отряд конников, во главе с капитаном Гурьевым, который отбил обоз с церковными святынями. За это Господь и наградил капитана тем, что с того дня ни одного ранения тот не получил и закончил войну целым и невредимым.

…Прошло больше двадцати лет.
Давно ушёл капитан в отставку, жил себе тихо и мирно в своём родовом поместье Гурьево, неподалёку от уездного города Зуева. В память о конном отряде завёл большую конюшню с племенными лошадьми. Стал выращивать их на продажу, и если кто в округе хотел приобресть крепких и красивых скакунов – ехали к отставному капитану. Даже порода родилась новая – гурьевская. Все лошади – сплошь вороньей масти, лишь хвост с гривой палевого цвету, будто соломенные.
Помогали охранять лошадей три огромным пса, привезённых с Кавказу – длинношерстные, с волчье-серым окрасом, злые до невозможности. Только на ночь их во двор выпускали, а то, бывало, что и своих куснуть могли, что не обрадуешься.

…Однажды пробрался ночью в конюшню вор-конокрад – из проезжавшего мимо цыганского табора. Остановились цыгане недалеко от имения коней подковать. И разузнал сей конокрад от сельского кузнеца о гурьевских скакунах, и что охраняют конюшню три грозных пса.
Другой, на его месте, ни за что не рискнул бы пойти на кражу, а этот, не задумываясь, отправился в тут же ночь. А всё потому, что умел собак «заговаривать». Посмотрит им в глаза, что-то шепнёт – и становились псы нежней телёнка, а иные и вовсе засыпали в тот же миг. Так случилось и на этот раз.
Усыпил конокрад грозных овчарок, как малых щенков, сбил  замок с дверей конюшни, вывел двух коней и – поминай, как звали.
Прискакал в табор и сразу же перекрасил их в разные цвета – одного в белый, другого в изабелловый. Попробуй, разыщи ворованных коней. Ни за что не отыщешь!

…Прознал утром капитан Гурьев о воровстве. Подивился наглости воров да их смелости, но всё же сообщил о преступлении становому приставу.
Тот долго воров не искал – от полицейского стражника, что нёс службу в селе, узнал про цыганский табор, остановившийся неподалёку. Взял с собой пристав пяток полицейских да главного конюха с гурьевской конюшни и приехал к цыганам.
А те – «в полном неведении».
– За что, ваше высокобродие? – вытаращил глаза цыганский вожак. – У кого что пропало, а к нам с обыском? Зачем на нас наговоры наговариваешь? Мы люди хоть и «кучерявые», но к закону смирные. Ежели что и умыкнём, то так, ради озорства. Да и то по мелочи – подкову ржавую или курёнка хилого. Но чтобы двух племенных коней! Это, начальник, злой поклёп! Сам погляди – вот они наши кони. Ежели найдёт барский конюх средь них своих – пусть забирает вместе со мной! Только ведь нет их у нас.
Отправились, на всякий случай, трое полицейских по близлежащим лесам – вдруг привязали ворованных коней в какой-нибудь чаще, а двое других сыщиков с главным гурьевским конюхом стали цыганских скакунов в таборе досматривать.
Искали среди них «гурьевских» да так и нашли. Все цыганские кони светлые, серые или пегие. Тут и остальные сыщики из лесу без коней вернулись. Делать нечего, пришлось уйти, не солоно хлебавши.
– Может, вина на дорожку выпьете? – предложил вожак обескураженным полицейским. – Вино зелёное, молодое!..
– Некогда нам ви;на распивать, – ответил расстроенный становой пристав. – Коней искать велено.
И уехали бы полицейские к радости всего табора, только вдруг в один миг обнесло чистое солнечное небо тяжёлыми рваными тучами, оглушительно грохнули громы, будто сотни пушек разорвались в бою, блеснули молнии, словно тысячи сабель рассекли чёрное небо – и на землю плеснул такой страшный ливень, который вмиг смыл с краденых коней краску, и перед изумлёнными полицейскими появились во всей своей красе «гурьевские» кони.
Перекрестился становой на сие чудо.
Не выдержали нервы у вора-конокрада, пустился тот бежать. Ну, понятно, догнали его. После судили да посадили в острог. Там и узнал он историю капитана Гурьева, который отбил у французов церковное добро, за что Господь и бережёт его до сих пор.
А история эта рассказана мной в назидание всем потомкам «египетских фараонов», дабы никто из них больше не дерзнул её повторить…


ЛЮДОЕД И ЦЫГАН

Жил когда-то у подножья горы страшный Людоед, и был он ростом с ветряную мельницу. Голова его напоминала большой стог сена, а башмак дорожную карету.
Жил Людоед в самой горе, рядом с дорогой. Кто мимо пройдёт или проедет – всех подряд съедал.
Съел он, таким образом – немцев и французов, итальянцев и датчан. Ел русских и англичан, испанцев и шведов, ирландцев и поляков. Глотал сербов, болгар, португальцев. Даже китайца одного проглотил. Или японца… Кого именно – Людоед так и не разобрал: лица у них схожие.
Так и питался много лет путниками да проезжими. Впрочем, чего ещё ждать от каннибала!
И вот однажды заскрипело колёсами мимо его горы старое вардо, на облучке которого сидел цыган.
«О! – подумал Людоед. – Такого человека я ещё не ел. Интересно, каков он на вкус…».
Загородил Людоед своим башмаком дорогу и спрашивает у возничего:
– Ты кто будешь?..
– Потомком египетских фараонов, – отвечает цыган.
Удивился Людоед:
– Так ведь они давно померли!
– Они-то померли. А мне приказали: «живи да людям о нас  расказывай».
– Молодец! – усмехнулся Людоед. – Жаль только, что о твоих «фараонах» больше никто никогда не узнает…
– Это почему? – удивился Цыган, в свою очередь.
– А потому, жалкий ты их потомок, что я тебя сейчас съем!
– Что ж, – ответил Цыган. – Чему быть, тому не миновать. Только уж если будешь меня есть, то ешь по всем правилам.
Рассмеялся Людоед:
– Это ты меня, кучерявая букашка, учить будешь?! Вот положу тебя в рот и – поминай, как звали! – Но тут же поинтересовался – так, для смеха: – И какие же это правила?..
– Правило одно, – ответил Цыган. – Нужно обязательно съесть не только меня, но ещё и моего коня с повозкой, и все мои песни со сказками. А иначе не будет считаться, что съел. – И добавил, как бы, между прочим: – Об этом все на свете людоеды знают.
– Интересное правило… – ответил, сбитый с толку, Людоед. – И много у тебя этих… песен со сказками?.. 
– Да нет… – ответил Цыган. – По сотне-другой наберётся.
Помрачнел Людоед:
– И как их едят?
– А как одну прослушаешь, – считай, что съел…
– Тогда начинай… – И улёгся недовольный Людоед у подножья горы.
Сел Цыган над его ухом и стал петь цыганские песни и рассказывать цыганские сказки, которые знал.
Пел-пел, рассказывал-рассказывал – с самого утра до позднего вечера. А как дошёл до колыбельной, тут Людоед не выдержал и захрапел.
Вскочил цыган в вардо и – поминай, как звали!
Проснулся Людоед утром, а рядом никого. И не помнит – съел он потомка египетских фараонов или нет. И такая тяжесть в животе, что дышать невозможно.
«Видно, объелся песнями да сказками…», – недовольно подумал он.
Сварил раствор из чебреца, баранца, молочая и бузины и выгнал  из себя всех, кого проглотил – и немцев, и французов, и русских, и англичан, прогнал всех итальянцев, испанцев, датчан и шведов, ирландцев и поляков, сербов, болгар, португальцев. Даже китайца. А может, японца... Лица-то у них схожие.
Разбежались все, по своим домам.
Вот только потомка египетских фараонов среди них не оказалось. Испугался Людоед, что тот внутри остался да опять начнёт ему сказки сказывать и песни петь.
Наварил самую сильную отраву, выпил – и тут же помер.

МЕДВЕДЬ ФЕРНАН ДЮМОН

Случилась эта фантастическая история незадолго до Французской Революции.
Однажды неподалёку от леса Фонтебло, за проезжавшим мимо цыганским табором погнался Медведь. Хотели его отпугнуть, даже ружья цыгане из вардо вытащили, а он кричит им вслед по-человечески:
–  Не стреляйте, братцы-ромы! Свой я, свой!
Остановились они в изумлении, но ружья не опустили. Лошади ржут, трясутся от страха, копытами перебирают.
А Медведь приблизился к цыганам на задних лапах и говорит:
– Возьмите меня с собой!.. Буду на ярмарках выступать… Умею я и танцевать, и кувыркаться... Страшно одному в лесу, голодно... Всё волки с медведями норовят напасть…
– А ты, кто ж будешь?! – удивился цыганский Вожак. – Неужто не «хозяин леса»?!..
– Человек я, – ответил Медведь. – Заколдованный шапитмейстером.
– Кем-кем? – не понял Вожак.
– Хозяином цирка-шапито.
– Как же так вышло? – не поверил вожак.
И поведал им Медведь, что сам он по рождению цыган, и когда был человеком – звали его Фернаном Дюмоном. А работал он гимнастом с другими циркачами в цирке-шапито Жака Форе.
Был господин Форе известным в Европе медиумом. Много цыганских детей-сирот приютил у себя, научил цирковым профессиям, дал заработать. И были все его артисты как одна семья. А ещё сделал их всех Форе «вольтерьянцами».
– Кем-кем? – не понял Вожак.
– Вольнодумцами, значит, – объяснил Медведь. – С детства были готовы головы сложить за свободу. Только для короля назывались мы «бунтовщиками и смутьянами».

…Однажды выступали циркачи неподалёку от Дворца Людовика Шестнадцатого, и на одно из представлений пожаловал сам Королевский Судья Габриэль Фонтэн, который погубил много «вольтерьянцев» и просто хороших людей только за то, что те боролись «за Свободу, Равенство и Братство».
И когда Дюмон в очередной раз пролетал на тросе под куполом цирка, то достал пистолет и выстрелил в Королевского Судью. Однако его не убил, а легко ранил. Но и этого было достаточно, чтобы прилюдно казнить циркача на эшафоте. Понимая всю опасность своего пребывания в цирке, Фернан, через небольшое отверстие под куполом, очутился с внешней стороны шатра и по верёвке спустился на землю. Однако за оградой его уже поджидали жандармы. И тогда Жак Форе, спасая своего гимнаста от лютой казни, превратил того в медведя ибо знал законы колдовства.
– И давно это было?.. – поинтересовался потрясённый Вожак у заколдованного Дюмона.
– Три года тому назад, – ответил тот.
– Почему же ты… Простите!.. Почему вы, сударь, не обратитесь к господину Форе, чтобы тот превратил вас обратно в человека?..
– Увы, – покачал мохнатой головой Медведь. – Жак Форе умер в прошлом году… Он был очень стар… И теперь мне уже никто не поможет… Как и моему другу – акробату Филиппу Роже…
–  Его он тоже превратил в медведя? – поинтересовался Вожак.
– В коня, – сказал бывший Фернан Дюмон. – Филипп, как и я, был цыганом-«вольтерьянцем», и часто говорил вслух, что думал. Однако, в отличие от меня, его поймали жандармы, и Королевский Судья Фонтэн приговорил беднягу к вырыванию языка. И когда его должны были отправить в Бастилию, ему так же помог Жак Форе...
– И где сейчас этот конь? – спросил Вожак.
– Увы, не знаю…
Стали цыгане спорить – правду ли говорит заколдованный Медведь или врёт. И тут один из коней, запряжённый в вардо, громко и печально заржал.
Повернул Медведь к нему голову и радостно воскликнул:
– Это он! Филипп Роже!
Подбежал к вороному Коню и по-дружески уткнулся тому в часто дышащий бок. На глазах у обоих выступили слёзы.
Цыгане были потрясены увиденным.
– Наверное, об этом мы узнали бы раньше, умей наш Лувр говорить, – сказал Вожак и подтвердил, что купили они его уже без языка.

…Вот и вся история о двух бывших циркачах. Впрочем, настоящие циркачи «бывшими» не бывают.
Фернан Дюмон остался в таборе и на каждой воскресной ярмарке развлекал «почтеннейшую публику» тем, что показывал разные цирковые номера, получая за это мелкие монетки в один су и даже сладости, которые после представления отдавал цыганским детям. А иногда выступал вместе с конём Лувром – кувыркаясь на нём, когда тот бежал по кругу.
И конь, и медведь были, наверное, в эти минуты очень счастливы. Впрочем, в людей они так и не превратились.

 
ОГНЕГРИВЫЙ КОНЬ

Жил в одном селе цыган-кузнец. Звали его Владю. Ковал Владю для селян нужные в хозяйстве вещи – лопаты, серпы, косы, обручи для бочек, а ещё молотки да клещи, замки всякие да запоры хитрые, ну, и коней, конечно же, подковывал.
Однажды вечером, после захода солнца, подъехал к кузнице важный всадник. Борода огненно-рыжая, будто огнём горит. И конь огненной масти, а хвост с гривой, словно языки пламени по ветру развеваются. Если долго смотреть на них – ослепнуть можно. Спрыгнул всадник с седла и попросил кузнеца коня подковать. Обещал к утру вернуться. Положил кошель с деньгами на наковальню, а сам пропал.
«Не Дьявол ли ко мне подобрался?..», – подумал кузнец, но Огнегривого Коня подковал, привязал железной цепью к столбу, а сам спать лёг.
Разбудил его ближе к рассвету крик петуха. Вскочил Владю и ахнул – нет коня! Цепь на земле валяется, ворота раскрыты настежь – а конь исчез.
«Не мог он сам убежать, – подумал кузнец. – Наверное, украли».
А тут голоса цыганские с улицы раздались, кони ржут, колёса вардо скрипят.
«Неужели свои?!», – подумад Владю и выскочил на улицу:
– Не вы ли у меня, ромы, Огнегривого Коня увели?
– Нет, – отвечают проезжие цыгане, – у нас своих коней целый табун.
Вернулся Владю в кузницу сам не свой.
Обещал рыжебородый явиться под утро. Оглянуться не успеешь, как заря вспыхнет.
– Убьёт меня знатный господин… Это сколько ж золотых придётся за коня выложить!..
И, не дожидаясь возвращения всадника, отправился на поиски.
А кругом ночь глухая, луны в небе не видно, и спросить не у кого. Тишина вокруг. Только цикады поют без умолка.
«Хоть бы рассвет быстрей наступил, – подумал кузнец. – Следы от копыт на дороге увидел. А так, что ищи, что не ищи».
Тут брат-Ветер ему навстречу:
– Чего расстроен, Владю? – спрашивает. – Огнегривого Коня потерял?
– А ты почём знаешь?
И рассказал ему брат-Ветер, как спустился с неба на том коне Хозяин Солнца.
– Так вот, кто у меня был! – изумился цыган. – А что ещё видел?
– Видел, – скзал Ветер, – как мчалась по Лунной дорожке, верхом на том же коне, Селена – Царица Луны.
– Так это она коня угнала! Только зачем он ей?..
– Об этом я ничего не знаю, – ответил брат-Ветер и умчался по делам.
Стал Владю думать и гадать, как же попасть на Луну.
Вдруг слышит, кто-то крыльями рядом хлопает.
– Кто здесь? – спросил в темноте Кузнец.
– Это я, Владю, птица Лунь. Почему не спишь? Что по ночам бродишь?
Рассказал Луню кузнец о своей беде.
– Так в чём же дело? – говорит тот. – Садись на меня, слетаем.
Сел на него цыган и полетели они к царице Селене.

…Быстро добрались.
Пустая оказалась Луна. Ничего интересного на ней кузнец не увидел – ни птиц, ни зверей, ни рек, ни городов. Один только Лунный Дворец стоит. И пасёт Царица Луны рядом с ним на Лунной траве Огнегривого Коня. 
Увидела цыгана-кузнеца, поняла, зачем тот прилетел.
– Верни мне его, царица Селена!
Рассмеялась она:
– Не для того я его увела, чтобы тебе отдавать.
– А для чего тогда?
– Чтобы Хозяйкой Солнца стать! Кто ездит на нём от рассвета до заката – тот так и зовётся! 
– Так ведь ты Царица Луны! – удивился Владю. – Или власти мало?
– Не во власти дело, кузнец. Зовусь я Селена, что значит, «свет» или «сияние». А какое от меня сияние без света Солнца? А как стану его Хозяйкой, тогда и зваться буду, по справедливости.
– Не станешь ты ею, не надейся, – сказал Владю.
– Это почему же? – усмехнулась Царица Луны.
– Неужто не знаешь, что Огнегривый Конь – уже не конь Хозяина Солнца, а мой? – соврал он. – Подарил он его мне. А себе другого из Огня сотворил.
– За что же он тебе его подарил? – рассмеялась Селена. – Не за красивые ли глаза?
– Не де;вица я, – ответил Владю. – Увидел Хозяин Солнца, что коня нет у цыгана – вот и вернул справедливость.
– А как докажешь? – не поверила Селена.
– Загляни под конские копыта. Раньше на подковах другое имя было выбито.
Глянула на подковы Селена – а на каждой из них надпись: «Кузнец Владю». Рассердилась она на Хозяина Солнца:
– Не прощу ему никогда!
Но Огнегривого Коня всё же вернула.
– Не сердись на солнечного царя, Царица Селена, – миролюбиво сказал ей Владю, садясь в седло. – Моя бабушка говорила когда-то, что Луна управляет человеческими снами и переменами в нашей жизни. Все влюблённые на Земле встречаются под Луной, и все поэты любят писать стихи лунными ночами… А ещё я слышал, что один композитор сочинил в твою честь небесной красоты музыку и назвал её «Лунной сонатой»… Так что не брани Хозяина Солнца и сама не торопись стать солнечной хозяйкой. Царицей Луны ты больше нравишься людям…
Улыбнулась Селена его словам:
– Спасибо тебе, Владю, за приятные речи. Видно, у каждого на земле и на небе – своё дело и своя слава. Скачи домой и будь удачлив!
Вернулся Владю на землю, прямо в своё село. А тут и Хозяин Солнца за Огнегривым Конём явился. Поблагодарил кузнеца за отличную работу, и улетел в небо.
Тут и рассвет наступил. Отправился Владю разжечь огонь в кузнице. Открыл ворота – а там Огнегривый Жеребёнок стоит. Увидел кузнеца и заржал радостно. Понял тогда Владю, что дошли его речи на Луне до Хозяина Солнца, вот и отблагодарил он «по-солнечному». Потому как цыган без коня – и не цыган вовсе.

ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ ЦЫГАНА

Не было у одного Цыгана – ни жены, ни детей, ни одежды приличной, даже старой телеги с хромой лошадёнкой, не говоря уже о своём угле.
Однажды ранним утром нашёл он на дороге толстый кошель – наверное, какой-нибудь богач из кареты выронил. А в нём ровно тысяча рублей. Что для богача такая сумма? А для бедного Цыгана целое состояние!
Обрадовался он несказанно!
« – По первости, – подумал Цыган, – нужно выпить вина. Чтоб мозги на место встали».
Выпил в трактире бутылочку, тут же прибодрился, даже умом протрезвел. Набил табачком трубку, закурил и присел отдохнуть на бульваре, будто господин какой-то. Сидит на скамье, пускает дым под облака и размышляет:
«Хорошо иметь много денег… Всё купишь, чего пожелаешь! Всё сделаешь, о чём помечтаешь».
И пожелал он вначале искупаться в баньке, как следует, а то толком в ней так и не мылся. Иногда в реке побарахтается, когда пьяный с моста упадёт. А  чтоб солидно попариться всё времени не хватало. И ужин поискать нужно, и укромное местечко, где в ночи отдохнуть, и чтоб на околоточного не нарваться, и чтоб собаки не покусали, а пуще уличных собак злых людей стороной обойти, что камнями не забросали. Словом, каждый день – забот полон рот. Куда там до купанья!
Докурил Цыган трубку и направился в баню. Искупался, попарился, берёзовым веничком тело потрафил. Плывёт по улице – будто в облако превратился: такая лёгкость во всём! И на душе радость! Вот ведь барышня-Удача какая! Так расщедрилась! Так одарила!..
И помечтал Цыган после баньки красиво одеться.
Зашёл во французский салон, бросил на прилавок пятьдесят рублей – хозяин и одел его – в дорогой костюм, шёлковую рубашку и новые сапоги. Прямо франт какой, с Елисейских Полей!
Потом новое желание… Отправился он к цирюльнику. Тот побрил, постриг – барин барином! Ещё и французскими духами напоследок побрызгал. Не Цыган, а настоящий месью!
Даже бывшие друзья, что у рынка штаны протирали, никак его за своего узнавать не хотели. А он им каждому по червонцу отвалил. Знай наших!
Тут и поесть очередь пришла. И повело его новое желание в самый дорогой ресторан. Подбежал к нему расторопный официант и принялся усаживать за отдельный стол, что у окна – глаз у официанта намётанный. И с нюхом – на запах французских духов – тоже всё в порядке, и со слухом – на шелест банкнот – всё путём!..
Заказал себе Цыган немыслимые блюда, о которых и мы с вами слыхом не слыхивали – салат из баобабов, паштет из акульих плавников, отбивные из мяса черепах. Давится, а ест! А на десерт – банановый торт с кокосовыми пирожными. А уж из напитков почти всё винное меню из погребов вычерпал. И надо же! – не охмелел! Когда одно кислое вино по бедности пил – пьянел после первого же стакана, ибо ничего другого и не ждал более. А тут – из разных бутылок откушать захотелось – как налюлюкаешься!
Только наелся-напился, – глядь! – девица в углу сидит. Мечта всей жизни! Косы рыжие по плечам разбросаны!.. Очи карие, как две большие смородины!.. Уста алые, будто лепестки мака!.. Грудь высокая, как две копны! А талия узкая, стрекозе на зависть!.. На голове голубой капор, платье в шелках, бусы на шее. Княгиня и есть – если не царевна!
Кинул он на неё разгорячённый взгляд, и показалось, что и она ему подмигнула. Осмелел Цыган, пригласил через официанта за свой стол. Девица не из робкого десятка оказалась – сделала милость, снизошла.
Тут же подбежал официант, принёс второй прибор и новую закуску. А девица ещё шампанского заказала. Сразу три бутылки – чтобы тому лишний раз туда-сюда не бегать. Сидят бок о бок, пьют-едят, о том, о сём разговоры ведут. Пожаловался Цыган на свою бесприютную жизнь, ну, княгиня или, как её – царевна – пригласила к себе, в гости.
Квартирка у ней хоть небольшая – всего в три комнаты – зато чисто прибранная. Захватили они из ресторана еды с выпивкой разной и продолжили банкет на двоих. Даже бесприютных цыган с рынка попеть-потанцевать позвали. Гулять так гулять! А тыща всё не кончается. Видать, кошель неразменный попался. Пили-ели, пели-танцевали, смеялись-целовались, а что дальше было – тут Цыган уже и не помнит.
Проснулся утром – ни кошеля, ни княгини. И сидит уже не в её квартире, а в грязном подвале. Ни тебе французского костюма, ни модных штиблет – видать, бесприютные цыгане с рынка сняли. И мыши вокруг шуршат, и крысы зубами щёлкают, и голова привычно трещит, будто спелая тыква.  Спасибо и на том, что не убили. Вон, Буша, друг сердечный, давно в могилке лежит. И Милош пропал навсегда, после такого ж веселья. Хотел поначалу бежать Цыган к околоточному, на воров нажаловаться, а потом сообразил, что его первого же по головке не погладят. За чужой кошель. Так что поблагодарил он Бога, что живым остался и подумал: не каждому человеку – не то, что бездомному Цыгану – выпадает один такой счастливый день в жизни.
Правда, с того дня стал ходить Цыган на дорогу да под ноги смотреть – вдруг ещё кто кошель выронит. Нет, что ни говорите, а от хорошей жизни редко кому поотвыкнуть удаётся!..


ПРИНЦЕССА, ЦАРЕВНА И ПРИНЦ 

Ехали цыгане по дорогам одного королевства, только въехали на узкий мост, а навстречу им дворцовая карета. Не проехать, не разминуться.
Хотела стража сбросить кибитку в реку вместе с лошадями да цыганами, но королева Диана сказала:
– Погодите, мои слуги! Пригласите ко мне цыганку, умеющую гадать. Хочу всю правду о себе узнать.
Рассказала та молодой королеве, что родится у неё вскоре прелестная дочь. Только посоветовала охранять новорождённую зорче всех королевских сокровищ. Щедро заплатила королева Диана цыганке за хорошую новость и приказала кучеру прижать свою карету в перилам моста, чтобы пропустить цыганскую повозку. Так и разъехались.
А через год, как и предсказала цыганская ведунья, родила королева дочь-красавицу, и поставил король по всему дворцу и у входа во дворец стражников видимо-невидимо.
Однако спустя месяц, прямо из-под носа кормилицы, пропала новорожденная принцесса. 
Искали её везде – от чердаков до подвалов, и в королевском парке, и на окружных дорогах, даже на дне озера, но так и не нашли. Кормилицу выгнали из королевства, стражников высекли розгами, только принцессу этим, увы, не вернули.
А королева Диана, чтоб не выплакать глаза от горя, родила через девять месяцев сына-принца. И назвала его Алазаром.

…Прошли годы. Вырос Алазар красивым и умным. Взглянешь на него  – сразу видно: настоящий принц.
Однажды отправился он верхом на коне в соседний лес и на берёзовой поляне повстречал прекрасную девушку. Верно, соловей пропел им любовную песню – влюбились они друг в друга, с первого взгляда.
– Кто ты?.. – спросил незнакомку.
– Вероника, дочь лесника. А ты?..
– Леонард – сын королевского повара, – соврал Алазар, чтоб не испугать девушку своим знатным титулом.
Проговорили почти полдня – о том, о сём, о пятом, о десятом и решили видеться каждый день. А свою тайну принц пока не раскрыл.
Принадлежал этот соседний лес царице Цыганского Царства Евсении, у которой были две прекрасные дочери-невесты.
А ещё жил у царицы мудрый колдун, который умел превращаться в Белого Ворона и приносить каждый день на крыльях разные новости.
Раскрыл он однажды царице, что старшая её дочь встречается в лесу с королевским принцем.
Вызвала к себе Евсения Веронику и строго спрашивает:
– Правда ли, что ты встречаешься с одним юношей?
Догадалась Вероника, от кого мать это узнала и не стала препираться:
– Не искали мы встречи друг с другом, Ваше Величество. 
– Всё равно запрещаю тебе встречаться с королевским принцем, – строго приказала Евсения.
– Он не принц, Ваше Величество. Леонард – сын королевского повара.
– Нет, Вероника. Это королевский принц Алазар.
– Наверное, мы говорим с вами о разных людях, – возразила ей старшая дочь. – Но если он даже и принц, почему вы запрещаете с ним видеться?!..
– Потому что наши законы против брака с гаджо. 
– Мы с ним просто друзья.
Но царица была непреклонна.
Пришёл на следующий день Алазар на поляну, но так и не дождался «дочери лесника» нет. И поехал искать он дом лесничего. Нашёл и спрашивает:
– Где твоя дочь?
– Нет у меня дочери, – отвечает лесник. – И вообще детей никогда не было.
Понял принц, что обманула его прекрасная девушка, и вернулся расстроенный домой.
Увидела сына Диана в печали и спросила, что случилось. Рассказал Алазар о прекрасной девушке Веронике, которую повстречал в лесу.
– У неё рыжие волосы, зелёные глаза и нежные губы! А голос похож на звон лесного ручья.
Повелела королева привести к ней цыганскую гадалку, с которой когда-то увиделась на мосту.
– Помоги найти девушку, – сказала она ей, – что встретил в лесу принц.
Раскинула та карты и сказала, что девушка эта – царевна из Цыганского Царства.
Ни словом не обмолвилась королева Диана с сыном, а наполнила полную карету дорогих подарков и поехала к цыганам.
Встретили её гостеприимно и торжественно, как подобает королеве иностранного государства, с хором и музыкантами.
Подарила Диана царице Евсении подарки, после чего отобедали они вместе у вечернего костра и только потом спросила гостью царица:
– Что привело вас, Ваше Королевское Величество, в моё царство-государство?
– Приехала я к вам, Ваше Царское Величество, – отвечает королева Диана, – сосватать своего сына-принца за вашу дочь.
– За какую? – спросила царица. – За Зелиду?.. Выйди, дочь моя, покажись королеве!
Вышла младшая царевна.
– Нет, не за эту, – ответила королева. – Хотя такую красавицу из красавиц нигде не встречала в жизни. Однако есть у вас ещё одна наследница – Вероника. 
И появилась старшая царевна. Волосы рыжие, глаза зелёные, губы нежные. Словно отражение королевы. Даже родинки на правой щеке у обеих.
Увидела её Диана, вскрикнула и упала без чувств. А когда пришла в себя, сказала царице Евсении, что опознала в Веронике свою дочь, которую похитили в младенчестве.
Тут уж и царица призналась в том, что не родная она ей. А кто и откуда – не ведает. Как-то проснулась утром, а рядом на подушке лежит младенец, в дорогом покрывале. А на покрывале буквы, вышитые золотом – «К» и «Д», а что они означают – до сих пор не знает.
– А означают они – «Королева Диана», – сказала королева.
И тогда признался старый цыганский колдун в том, что это он, обернувшись в Белого Ворона, похитил из королевской колыбели месячную принцессу, так как царица Евсения не могла тогда иметь детей. Как потом оказалось, виноват был в том цыганский царь, и когда он умер, а царица вышла замуж во второй раз, то сразу же родила младшую дочь Зелиду.   
Поплакали две матери. А затем порадовались, что королева нашла свою дочь. А потом попечалились за принца и Веронику, ибо приходились они другу другу братом  и сестрой.
Но тут к королеве обратилась младшая царевна-красавица:
– Если принц полюбит меня, – молвила Зелида, – согласна я выйти за него замуж…
Так всё и получилось. Принц Алазар нашёл родную сестру и женился на младшей цыганской царевне.
И все трое стали правителями двух государств.

ПЯТЬ ЗВЁЗДНЫХ ЖЕЛАНИЙ

Случилось это августовской ночью, когда с неба падал настоящий звёздный дождь. Звёзды летели на землю бесшумно, сгорая у самого горизонта.
Цыган Дуфуня проснулся в своей повозке, стоящей на краю ромашкового луга, от ярких вспышек над головой, открыл глаза и – ахнул! Десятки… нет, сотни… а может быть, и тысячи звёзд, одна за одной, срываясь из самых глубин неба, оставляли за собой яркий пронзительный свет, который тут же гаснул, высвобождая путь новым звёздам.
Все его блеклые скучные сны, только что мерцавшие под уставшими веками, мгновенно потухли и забылись. Дуфуня присел на краю повозки, с изумлением глядя на волшебный звездопад. Такой красоты он прежде не видел. И, надо же, по своей вине! Звёздные дожди, вспомнил он речи старых цыган, выпадают пять раз в столетие, и если Дуфуне сейчас было за сорок, значит один дождь, он точно пропустил! Наверняка проспал или просидел ту самую ночь в каком-нибудь кабачке. А может быть, и не по своей вине такую красоту не увидел – просто заволокло тогда небо тучами… Впрочем, чего жалеть о былом? Новое солнце взойдет на рассвете. Другое утро настанет. Свежий дождь  прольётся на землю. Вот и пролился…
Был Дуфуня цыганом-одиночкой – не поделил когда-то с вожаком Лойзой, и прогнал тот его из табора. Все годы жил один, сам кормился, сам себя защищал. Тяжело одному, особенно, цыгану. Мало кто тебя любит, больше боятся, отовсюду гонят. Редко, кто сжалится да милостыню подаст, только собак с цепи спустят или камень вослед бросят… Эх, люди, люди… В одном городке избили, да так жестоко, что окривел он да охромел. И стали его сторониться ещё больше. И детей стращать: «Вот придёт кривой цыган, хромой чёрт – заберёт с собой насовсем…».
Тут Дуфуня вспомнил ещё слова мудрых стариков из табора: когда падают с неба звёзды, говорили они, нужно выбрать одну из них и загадать желание – непременно сбудется. Только загадывать нужно быстро, пока звезда на землю не упала…
Желаний у Дуфуни было много, какое прежде пожелать? И это хочется, и то, а уж об этом всю жизнь мечтал, а о том даже помечтать боялся…
И всё же остановился он на одном желании, самом главном, выбрал падающую звезду и прошептал, пока та по небу летела:
– Хочу не быть кривым да хромым…
Фу-у-у!.. Кажется, успел… Улыбнулся сам себе Дуфуня и подумал:
«А ведь ещё старики из табора говорили, что можно не только одно желание загадать, а сразу несколько… Чем больше желаний, тем больше надежды на то, что хоть одно сбудется…».
И другую падающую звезду в небе выбрал:
– …Хочу новое вардо вместо старой повозки…
И тут же третью звезду заприметил:
– …И тройку сильных лошадей прошу…
А рядом четвёртая звезда по небу чиркнула:
– …И чтобы много денег в карманах было…
Вот и пятая звезда вспыхнула:
– …И чтоб молодая цыганка Рада из табора Лойзы меня полюбила…
Перевёл Дуфуня дух и вдруг подумал:
«Сбудутся мои желания или нет, не знаю. А вот если найти эти пять упавших звёзд, а потом продать на рынке, то наверняка можно хорошо заработать. Товар не ходовой, но всё-таки…  Вдруг кто и купит… Всё же не каждый день звёзды продают…».
Ноги в сапоги, мешок на плечо – и побежал Дуфуня по ночному лугу, к самому горизонту, за звёздами… Бежал-бежал… Спешил-спешил… Торопился-торопился… Весь запыхался и – вдруг!  Вот она, первая удача!
Среди сонных ромашек увидел светящуюся звезду. Не уголёк или головешку от костра, а настоящую звезду, с семью лучами, и каждый луч горел своим цветом словно радуга.
«Каждый охотник желает знать, где сидят фазаны…», вспомнил он вдруг давнишнюю фразу из детства, где первая буква каждого слова была первой буквой одного из семи цветов радуги. Красный. Оранжевый. Жёлтый. Зелёный. Голубой. Синий. Фиолетовый… Этими же цветами светилась и упавшая звезда…
Положил Дуфуня её в мешок и за второй звездой побежал. Вскоре и ту нашёл… Потом третью… Четвёртую… Пятую…
 Вернулся к повозке, присел на краешек и стал мечтать о том, как их продаст и заработает большие деньги. Так и промечтал до рассвета. 
Как только на горизонте появился первый луч солнца, небо из чёрного превратилось в лиловое, потом в синее, затем в голубое, и по нему, как по небесной реке, поплыл солнечный чёлн.
Сел Дуфуня на облучок повозки, потянул за вожжи, и старая лошадка его понуро двинулась с места.

…На рынке был воскресный день. И продавцов, и покупателей – не протолкнуться. Со всех сторон что-то продавали:
– Покупайте цветные шелка!
– Мёд! Кому мёд!
– Продаю яйца чёрной курицы!
– Меняю прялку на сеялку!
– Ножи, яды – для завзятых душегубов!
– Верёвки с мылом – для настоящих самоубийц!
Встал Дуфуня в торговый ряд и достал из мешка первую звезду.
– Продаю звезду небесную! – выкрикнул он.
И сразу обступили его покупатели. Стали звёзды рассматривать, руками трогать, языками цокать. Даже нюхать зачем-то. Наконец кто-то первую купил, и тут же остальные четыре раскупили.
Обрадовался Дуфуня и даже отругал себя за то, что так мало звёзд на лугу собрал. Сел в повозку и поехал искать табор Лойзы.
«Пока его найду, все желания и сбудутся…».
День ехал, два ехал, наконец, на третье утро напал на след табора. Только лошадка его вдруг остановилась, на передние ноги упала, захрипела и отдала концы своему лошадиному богу.
Тут и Дуфуня почувствовал себя, хуже некуда. Подошёл к воде остудиться, а из глубины смотрит на него настоящее чудовище – всё волосатое, горбатое, во лбу рога, будто чёрт какой!
Хотел он отскочить в сторону, а ноги не ходят. Оглянулся Дуфуня на треск позади себя, а там его повозка огнём пылает.
– Мои деньги!!! – закричал Дуфуня, но и шагу ступить не смог.
Как сгорела она дотла, появился на дороге конный поезд вожака Лойзы, из десяти вардо. И сидит на первой повозке красавица Рада. Увидела Дуфуню да как расхохочется:
– Глядите! Вот так урод!
Выскочили цыгане из своих вардо, смеются, пальцем в Дуфуню тычут и, не останавливаясь, дальше покатили. Только пыль его всего окатила да замела следы от колёс.
И понял тогда Дуфуня, что нельзя свою мечту – ни предавать, ни продавать. Понял-то он понял, только уж поздно было.

РАДУЖНАЯ РАДОСТЬ

Однажды один Цыган красил свою кибитку чёрной краской. Любил он этот цвет. И волосы с бородой у него смоляные, и глаза-угли, и сапоги тёмные, и сюртук со штанами. И жена чернявая, и дети на них похожи! Даже конь вороной.
«Какая же сила в чёрном цвете! – думал он. – Всё можно закрасить на свете: и деревья, и реку, и дорогу…».
Провел кистью по воздуху и, к его удивленью, с неба тут же исчезли два белоснежных облака.
«Эге-е!..  – обрадовался Цыган. – Да ведь я всемогущ!..».
И стал махать кистью направо-налево.
А когда отмахался, то вокруг уже ничего не было – ни земли, ни неба, ни жены, ни детей, ни коня, ни вардо. Только одна чернота – черней самой чёрной ночи.
Испугался Цыган. Стоит в черноте, даже руки своей не видит. И что делать, и куда идти – не знает…
«Что же я натворил?!..», – чуть не плачет он. 
А вокруг вороны незримые каркают, волки невидимые воют, дети вместе с женой-невидимкой орут. Одно хорошо – вцепиться в его бороду не может.
Вспомнил тут Цыган о других красках, что под вардо в ящике лежали. Нашёл их на ощупь – и давай, в отчаянии, в каждую их них кисть макать да вокруг себя размахивать.
И что бы вы думали? Сразу же появилось над ним небо, на небе солнце, а вокруг облака. Правда, совсем других цветов. Солнце – голубое, небо – жёлтое, облака – зелёные, яблоки – синие, а помидоры, так и вовсе засверкали настоящей позолотой! Даже воро;ны стали цветными, как попугаи. Но разве важно, какого что цвета, если красиво, до невозможности!
Выкрасил Цыган коня в разноцветную полоску, жену в малиновый цвет, а детей раскрасил радужными красками. Даже себя не забыл. Разбросались теперь его волосы по плечам, окрашенные «в горошек», а вокруг лица борода изумрудная! Цветно в глазах стало и на душе весело!
Примчался из города Полицмейстер с жандармами, чтобы отправить, Цыгана в тюрьму – за то, что хотел всех очернить. А как увидел мир разноцветным, смилостивился. Уж больно поразили его цыганята радужных цветов. А один из жандармов даже попросил покрасить его в пёструю ря;бушку.
С тех пор разлюбил Цыган чёрный цвет. Работает маляром и раскрашивает всё вокруг цветными красками – дома, деревья, траву. Даже куры стали нестись цветными яйцами! Вот какова сила Радужной Радости!
А чёрный цвет, как считался цветом траура, таковым и остался. Правда, на Востоке траур обозначают белым цветом. Как похоронный саван, или холодная снежная равнина. Ибо если носить чёрный цвет, думают там, то душа умершего ничего сквозь него не увидит. 
Но об этом пусть сочиняют свои сказки разные восточные «шахерезады».

СТРАШНОЕ, ЧУМАЗОЕ…

Прибилось однажды к одному табору несчастное существо – хромое, горбатое, с одним глазом.
Накормили его цыгане, приодели, приютили, и отправилось оно с ними по дорогам – счастье искать.
Не прошло и дня, как начались в таборе разные беды – то самый сильный конь пал, то малые дети заболели, то два старика померли. А тут ещё табор лихие люди обворовали да чуть не сожгли.
Стали думать цыгане, кто же их сглазил, и нагадала шувани, что сделало это одноглазое существо, которое принесло с собой все несчастья.
И спросил его вожак, кто оно. И существо ответило:

– Я – Лихо Одноглазое –
Страшное, чумазое,
Горе-Злосчастье –
В беде и несчастьи!..

– Что ж ты злое такое? – поинтересовался он.
– Всё оттого, что нет у меня второго глаза, который всё хорошее видел, –  а само чуть не плачет. – Потеряло я его в драке за добрые дела. Остался лишь «дурной глаз», который, кроме несчастий, ничего не замечает…
Стали цыгане решать, как Лиху-Одноглазому помочь. Думали-думали, спорили-спорили и решили найти ему новый глаз.
–  Ой, спасибочки, братцы! – заплакало Лихо от радости.
Одни предложили приклеить к пустой глазнице цветок «анютиных глазок» – авось, приживётся – да другие возразили, что завянет он быстро. Кто-то вспомнил про камень «тигровый глаз» – только разве увидишь добро таким глазом? Третьи подумали о зорких глазах птиц, которые видят с небес всю красоту мира. Но кто осмелится ослепить птицу?
Тут шувани и сказала своё слово:
– Раз родом мы из Индии, впору обратиться за помощью к Шиве, у которого три глаза, и попросить пожертвовать одним из них для нашего Лиха.
И, помолившись, попросила она одного из индийских богов подарить страшному и чумазому созданию свой «третий глаз».
Подумал тот и подарил Око Любви и Мудрости ничтожнейшему из существ на земле. Чтобы звалось оно уже не Лихом Одноглазым и видело в жизни не только плохое, но и хорошее. Недаром говорят, что «Бог цыган любит».
– Вот, спасибочки, братцы! Вот, спасибочки!.. – заплясало бывшее Лихо от радости.
Выпили за него цыгане по кружке вина.
– Будь счастливо! – поздравил его вожак табора. – Как теперь зваться будешь?
– Лачо Двухглазое, – ответило бывшее Лихо. – Ведь Лачо, по-вашему, значит, «славный».
– Вот и славно! – сказал вожак. – А мы дальше поедем.
Уехал табор в одну сторону, а бывшее Лихо Одноглазое отправилось в другую. Идёт, радуется:
– Вовремя мне второй глаз подарили! Благодаря ему, добрых да счастливых людей лучше стало видно. Раньше я всем подряд горе-злосчастье приносило, а теперь только тем, кто счастья полон… От этого беда ещё горше покажется!
Вот ведь, как всё обернулось.
Хотела шувани с Шивой сделать, как лучше, да не получилось. А всё оттого, что из полынь-травы укроп не вырастет, как и Лихо Одноглазое не превратить в Райскую Птицу.

ТОПОЛИННАЯ РОЩА

Началась эта история лет 25 тому назад, в конце 18 века, в Нижних Пиренеях, что у реки Нивель.
Один цыганский табор остановился ночью на лесной поляне  – случились роды у жены вожака. Подарив отцу чудесного малыша, обессиленная, но счастливая молодая женщина уснула вместе с младенцем, а проснувшись с восходом солнца, с ужасом увидела, что ребёнок исчез.
Обыскали все вардо, каждый куст вокруг поляны – но сын вожака, как в воду канул!
Если кто чужой совершил злую шутку, лошади тут бы дали знать – чуткие они были на незнакомых людей. И свой взять не мог. В каждой цыганской семье по пять, а то и по семеро детей. Кому лишний рот нужен? Да и найдут сразу.
Поплакала жена баро, и собрался уже табор дальше ехать, как слышат в лесу детский плач.
– Он это, он! – обрадовалась цыганка. – Его голос!
Кинулись мужчины в лес – всё вокруг обыскали, но не нашли младенца. Плакал его голос, да так горько и жалобно, будто мать звал, а где, откуда – никто не знает. Пока не затих…

…Прошло совсем немного времени, и по всей Европе началась «охота на цыган». Тысячи цыганских кибиток вынуждены были бежать из «просвещённых» стран навсегда.
Кто это начал, сейчас уже и не вспомнишь, но ненавидеть их стали ещё раньше, лет пятьсот назад – за другую веру, за неизвестный язык, за странные обычаи, словом, за всё чуждое и непонятное, что вызывает страх и ненависть. А уж потом – и за кражи, и за гадания, и за кочевой образ жизни, и даже за свои грехи и преступления, в которых винили цыган – то муж ушёл к другой, то деньги хозяин не выплатил, то скот пал, то ребёнок при смерти, словом, ненависти накопилось столько, что пошла вся Европа на войну с этим малым народом – с оружием, с указами, со всей своей цивилизацией.
И гнали цыган из разных стран, земель и городов – выставляли из Лотарингии и Каталонии, вытесняли из Бранденбурга и Праги, выпровождали из Испании и Шотландии, изгоняли из Англии и Польши.
И так на протяжении многих веков.
А в начале 19 века – в одно и то же время – когда русский граф Алексей Орлов предоставил свободу крепостным артистам своего цыганского хора, Наполеон Бонапарт официально издал Указ запретить проживание цыган по всей Франции.
Молодых мужчин и крепких юношей забирали в армию или на флот. Пожилых – кроме стариков – отправляли, в принудительном порядке на тяжёлые работы. Женщин и детей насильно отвозили в дома опёки. Тех, кто отказывался, казнили. Одних вешали, других – забивали палками, третьих расстреливали. А иногда и убивали, без суда и следствия.

…Согласно державному повелению Наполеона, – Габриэль Фонтэн, бывший Королевский Судья, назначенный за «особые заслуги» при императоре Бонапарте на новую должность префекта департамента Нижние Пиренеи – с тем же усердием, с каким погубил  множество «вольтерианцев», издал приказ «очистить край от потомков «египетских фараонов».
И – началось! Охота была славной! Цыган искали везде – под каждой крышей, на дорогах, в лесу. От «египетских» воров, бродяг и обманщиков прочищалась каждая миля легендарной Страны Басков – от рек Адур, Нивель, Бидассоа, вплоть до Атлантического океана – чтобы вернуть чистоту французской нации, чистоту Пиринейских пейзажей, без нищенских кибиток, полных сопливых кучерявых детей и гортанной речи страшных мужчин в чёрных широкополых шляпах, с кнутами за голенищем, без наглых весёлых глаз их женщин, которые не только обманут, но и сделают, чтобы ты оцепенел, а сами, спокойно обчистят твои мешки и карманы.
Габриэль Фонтэн был исполнительным человеком. Раз приказали – сделает, не сомневайтесь! И не как-нибудь, а в самом лучшем виде!

…Один такой конный карательный отряд, с благословением префекта Фонтэна, преследовал большой цыганский табор. Два десятка кибиток, двадцать семей, тридцать лошадей, Гнать их начали от города По – местной столицы Нижних Пиреней – и так, по пятам, шаг за шагом, по весне, по траве, по песчасной дороге, по всёму пути, до самого океана.
Капитан Жорж Лафосс, который командовал карательной экспедицией, всецело  гордился своей семейной традицией – и отец его Франсуа, и дед Жан, и прадед Альфонс, и все остальные Лафоссы, по мужской линии – были военными, все служили «великой Франции»! – кто гренадёром, кто драгуном, кто простым солдатом, а вот он, Жорж Лафосс – капитан корпуса жандармов. И сына Филиппа, когда тот подрастёт, тоже ждёт военная карьера. И в этом была устойчивость и прочность жизни, её основа и смысл.
Цыганский табор они настигли ночью, в Бискайском заливе на правом берегу реки Нивель, у городка Сен-Жан-де-Люз. Выдал беглецов огонь костров. Однако пока жандармы подбирались к ним с двух сторон, те исчезли на ночной дороге, ведущей в чащу леса Ландов. Ринуться за ними капитан повременил – даже днём в сосновом лесу темно и опасно, тем более, нужно было иметь ввиду, что эти бродяги, были готовы на всё, чтобы любым способом защитить себя и свои семьи. 
Отряд Лафосса был небольшим – 25 молодых крепких вояк, отлично зарекомендовавших себя во всех карательных акциях, какими руководил капитан.
Теперь чтобы догнать и уничтожить цыганский табор, нужно было не просто идти за ними по пятам, а появиться где-нибудь внезапно. Отлично зная здешние места, Лафосс приказал отряду, как можно быстрее двинуться вдоль реки и встретить беглецов с другой стороны леса. Выход к реке в том месте был один да и было сомнительно, чтобы табор ушёл в чащу ещё глубже – лесная дорога постоянно сужалась и проехать широкой цыганской колымаге, было почти невозможно.
Конный отряд жандармов поспешно поскакал по берегу реки. Песок заглушал стук копыт. Между рекой и лесом росли высокие кусты жимолости. В прозрачных водах Нивеля отражались гаснущие звёзды и зарево раннего рассвета. Оставалось совсем немного, чтобы достичь того самого места, где лесная дорога на короткий промежуток выходила к побережью, чтобы тут же повернуть назад в глухую чащу.
Приказав отряду остановиться, Жорж Лафосс спешился первым.  Жандармы один за другим последовал его примеру..
– Залечь в кустах и взять дорогу «на мушку»! – приказал он им.
И его вояки легли, с заряженными ружьями, готовые к встрече с табором.
И вот он появился. Тридцать лошадей, двадцать семей, два десятка кибиток.
Как только дорога вывела их из леса, раздался громкий приказ капитана жандармом:
– Огонь! Пли!..
Как пушечный гром, грохнули разом все ружья. Дымом заволокло дорогу, в мареве которого были слышны отчаянные крики обезумевших женщин, испуганное ржанье лошадей.
– Ружья перезарядить! Не дать разбежаться!.. – чётко приказывал Жорж Лафосс: – Огонь! Пли!
И снова дым и рыдание, вой, визг!
И во второй раз, когда дым рассеялся, увидели вокруг себя жандармы распластанные на земле тела убитых стариков и детей. 
– Ружья перезарядить! – вновь приказал капитан.
И в третий раз жандармы принялись перезаряжать свои ружья. Но не успел Жорж Лафосс отдать приказ стрелять, как перед карателями появились Лесные духи.
Их было много, этих обитателей лесов, полей, лугов и болот – лесные ведьмы и гномы, великаны, двухголовые драконы, жестокие эльфы, духи убитых людьми зверей – волков, медведей и кабанов.
– Огонь! Пли! – приказал капитан Жорж Лафосс, побелевшими от страха губами, но его жандармы, так и застыли в ужасе, с ружьями наперевес.
– Огонь! Пли! – повторил приказ самый молодой и красивый великан, с курчавой чёрной головой.
И все жандармы, как один, развернули свои ружья в сторону капитана и расстреляли его двадцатью пятью выстрелами. Потом убили друг друга. А их тела разорвали на части Лесные духи. Когда через несколько дней нашли останки жандармов, то похоронили в одной общей могиле, ибо узнать, кто есть кто, было совершенно невозможно.
А молодой великан, отдавший приказ стрелять, подошёл к одной из кибиток, где умирала сорокалетняя цыганка, и встал перед ней на колени.
– Прощай, мама! – сказал он, сквозь слёзы.
Это был тот самый младенец, которого похитил не зверь, не чужак, не свой брат цыган, а Лесной дух и воспитал, как своего сына, в мужестве и справедливости.
Женщина хотя и дышала, но не слышала его слов – она была без сознания и, как только он с ней попрощался, умерла.
А расстрелянный табор, в двадцать семей, Лесные духи превратили в «тополиную рощу», как хотел того молодой великан с курчавой головой – ведь тополь у многих цыган считается «деревом мёртвых»…
Так и стоит она с той поры на берегу реки Нивель. Всяк цыган, кто проедет мимо, отдохнёт в её светлых лёгких кронах и поклонится погибшим соплеменникам.
…Тридцать лошадей, двадцать семей да два десятка кибиток…

ЦАРЕВНА-ЛЯГУШКА

Были у одного цыгана трое сыновей – Златан, Мануш и Гожо.
Старшие сыновья давно обзавелись семьями, а Гожо никак не хотел жениться. 
«И что хорошего в семейной жизни? – думал он. – Ни сна, ни отдыха. Погуляю ещё немного,  а уж потом видно будет».
Хорошо ничего не делать! Хочешь – на траве валяйся, хочешь – ягоды в лесу собирай. Да не для других, а себе, в удовольствие. А хочешь – на коне гарцуй, или в реке плавай! 
Однажды в жаркий день остановился табор возле небольшого озерца – у двух коней подковы стёрлись. А конь без подков, как цыган без сапог. Отвели братья коней к кузнецу, в ближнее село, а Гожо решил искупаться.
Разделся на берегу и плюхнулся в воду. И видит: на одном листе кувшинки сидит маленькая лягушка. Заметил её Гожо и брезгливо так говорит:
– Поди, прочь, образина!  А то ещё прыгнешь на меня, и вырастет на том месте большая бородавка.
Рассмеялась Лягушка:
– Тебе кто такую глупость сказал?
– Бабушка моя. Она женщина мудрая и знает, что говорит.
– А вот и не знает! – ответила она. – Потому что я не какая-то там лягушка, а царевна.
–  Не смеши, а то утону!.. – расхохотался Гожо. – Хороша царевна, нечего сказать! Рот до ушей, глаза навыкате и лапы в перепонках!
– А ты приглядись!.. – усмехнулась Лягушка.
Присмотрелся Гожо и только сейчас заметил на крошечной голове золотую корону.
Перестал он смеяться и подумал:
«Неужели та самая?! Вот повезло! Женюсь на ней – братья просто лопнут от зависти!.. Каждую ночь будет сбрасывать с себя лягушачью шкурку и превращаться в красавицу-жену! А сколько жемчуга в подводном дворце! За всю жизнь не перебрать!.. Видно, придётся извиниться…».
– Прости, если обидел…
– Я не обидчивая, – ответила подводная царевна. – Даже больше скажу: женись на мне! Царевичем станешь…
Как услышал это Гожо, чуть не свалился в воду от радости.
– Я не против.
– Я тоже, – молвила Царевна-Лягушка. – Тогда никуда не уходи, а я за царём-батюшкой поплыву. 
Прыгнула в воду, а Гожо быстро оделся – ну не раздетым же царю на глаза показаться! – и стал ждать на берегу будущего тестя.
«Как мне его называть? – стал думать он. – Господином Лягушкой? Как-то нескладно получается. Может быть, господином Лягухом? Так нет такого имени… Лучше буду звать – Ваше Озёрное Величество. И складно и уважительно…».
Тут и Озёрный Царь появился, зелёный, важный. А с ним его дочь. Запрыгнули оба на листья водяной лилии и вытаращились на молодого цыгана.
– Ну, что ж, – сказал, наконец, противным голосом подводный правитель. – Для Царевича ты подходишь…
«Ещё бы не подходил, – усмехнулся про себя Гожо. – Такого красавца, как я, ни в одном озере не сыщете…».
Забыл вам сказать, что имя Гожо, по-цыгански, означает «красавчик».
Подумал он так и сам испугался своих мыслей:
«Фу ты, чёрт! Сравнить себя с утопленником!.. Скажу-ка я иначе: такой красавец, как я, вам и не снился…».
А вслух произнёс:
– Спасибо за доверие, Ваше Озёрное Величество!..
Улыбнулся подводный Царь до ушей и говорит парню:
–  Что ж, разрешаю сыграть свадьбу с моей дочерью. Прямо сейчас.
Обрадовался Гожо:
– Спасибо! Только зачем же сейчас? Давайте сыграем её в полночь, когда Царевна превратится в красивую девушку. Кроме того, мои родные пожелают быть гостями на свадьбе. Ведь не сирота же я, в самом-то деле! Не говоря о том, что отец с матерью захотят благословить нас обоих.
Расквакался от смеха Озёрный Царь:
– А кто тебе сказал, что мы можем в людей превращаться? Такое только в сказках бывает. Мы другое умеем: людей превращать в лягушек.
– Что-о?!.. – изумился Гожо.
– То-то и оно! С каждым днём становится нас всё меньше и меньше, из-за проклятых аистов! Извели мой народ вчистую. Вот и пополняем его такими же глупцами, как ты!
– А с царевичем, как же?.. – охнул Гожо.
– А никак! Заманываем вас, дураков, таким вот образом. Уже сто «царевичей» затащили за месяц.
И расхохотались обе лягушки. Смеются – животики надрывают.
– Так что превращаю и тебя, парень, в моего подданного!
Хотел Гожо крикнуть: «Нет!», но было уже поздно.
Обернулся он в такое же земноводное существо – с ртом до ушей и перепончатыми лапами. А глаза оказались куда больше, чем у лягушачьего Царя – от изумления, наверное, что не удалось похвалиться перед братьями красавицей женой да озёрным жемчугом. 
Искал весь табор своего «красавчика» до самой ночи. И на берегу искали, и в лесу, и на дне озерца, но так и не нашли. Погоревали цыгане и снялись с места.

…А на следующий день появился у берега новый путник. Только вошёл в воду искупаться, видит – на листе водяной лилии Лягушка сидит, с короной на голове.
– Здравствуй! – говорит. – Хочешь царевичем стать?..

ЦЫГАН-«УЛАН»

Случилось эта история летом 1812 года, когда французский император Наполеон Бонапарт напал на Россию.
Все россияне сочли за честь отправиться на войну против французов, в том числе и русские цыгане. Они жертвовали армии большие денежные суммы и дарили целыми табунами скаковых рысаков. А сами чернокудрые молодые люди шли в уланы или в гусары. Об одном  таком цыганском парне наша рассказка.

…Недалеко от Вязьмы стоял большой табор, и жил в нём молодой ловкий цыган Василь – Василий, значит. Такие гимнастические и акробатические штуки на лошади выделывал, что мало кто из ромов мог их повторить, не говоря уже о русских конниках или самих вольтижёрах.
 Когда в июне 1812 года вторглись французские войска на российскую землю, получил Василь в августе отцовское благословение, вместе с пистолетом, взял с собой еду, воду и поскакал на своём коне Россию защищать.
Едет он, едет, и вдруг навстречу французский драгун на коне, в тёмно-зелёном мундире, с белыми лацканами. На плечах золотые эполеты, аксельбант на правой стороне. На голове шлем, с медным колпаком, из леопардовой шкуры, гребень, с конской гривой. На плече патронная сумка, а на поясе ножны для штыка и сабля, с изогнутым клинком и медным эфесом.
Остановились они друг против друга, и у обоих правая рука на рукояти пистолета, чуть что – выстрел неминуем.
Вдруг лицо драгуна осветилось радостным удивлением:
– Базиль! Ты ли это?..
Присмотрелся Василий к французу получше, и так же радостно воскликнул:
– Пэтро! Чёрт французский!
Спрыгнули из своих сёдел и кинулись друг к другу в объятья.
Оказался сей драгун родственником нашему цыгану. Когда-то женился на французской девице и подался в Париж. Был Пэтро, стал Пьером. Да не просто Пьером, а императорским драгуном, подчинённым самому французскому Императору.
– Как же ты по-французски кумекаешь?! – удивился Василь.
– А я, брат, только два слова знаю: «мерси» да «пардон», – рассмеялся бывший Пэтро. – И, представь себе, понимают!..
Достали цыгане из своих сумок выпивку, закуску и стали на поляне встречу праздновать. Слово за слово, и говорит бывшему другу Василь:
– Как же мы теперь будем драться один против другого? 
– Сам об этом подумал, – ответил «француз». – А ты, Базиль, переходи на нашу сторону. Армия Бонапарта непобедима! Пол-Европы завоевала!
– Э, нет, брат, – отвечает Василь. – Лучше ты иди к нам. 
– Я бы с радостью, – стал хитрить бывший Пэтро, – только лично присягнул Императору. Вот и письмо в его Ставку везу, от бригадного генерала Ленштеня... – И конверт показал.
– А я, – сказал Василь, – хоть слово императору Александру Павловичу не давал, всё равно буду бить французов, ты уж прости. И слово своё сдержу.
Не понравились его слова Пьеру:
– Ну, и как же нам быть?.. Драться али разойтись?
– Давай на Судьбу положимся, – предложил Василь.
– Это как? – не понял драгун.
– Кто проиграет спор, тот и перейдёт в армию противника.
– А о чём спорить будем?..
– Ну, к примеру, кто с первого выстрела белке в глаз попадёт. 
– Я, конечно! – рассмеялся драгун. – Я в муху с тридцати шагов попадаю.
– Вот и проверим, – ответил Василь.
Тут и белки-дуры, к слову, объявились, с ветки на ветку прыгают.
Подняли цыгане пистолеты и громыхнули по разу. Две попрыгуньи тут же шлёпнулись на землю.
– Молодец! – похвалил Василя драгун. – Прямо в глаз!
– Да и ты не в бровь попал! – пошутил Василий. – Придётся спор продолжить…
– Готов продолжить… – отвечает «француз» – Об чём на этот раз спорить будем?
– А кто на полном скаку, стоя в седле, кувырок в воздухе сделает, после, не целясь, в ворону попадёт, тот и выиграл.
На высокой ели, что стояла неподалёку, присела стая глупых ворон – поглядеть, что ж такое интересное двое военных делать будут.
Зарядили цыгане порохом пистолеты и вскочили на своих коней.
Вначале Пэтро-«француз», на полном скаку, кувырок в воздухе выполнил и сбил одну из них. За ним Василь то же самое проделал. 
– Молодец! – похвалил драгуна Василь, спрыгивая на землю с коня. – Настоящий цыган!
– Да и ты, видать, в таборе родился! – пошутил бывший Пэтро. – На что дальше спорить будем?
– А на то, кто выпьет больше, – ответил Василь и вытащил из дорожной сумки бутыль с чистой водой.
– Нет, – сказал драгун, думая, что  в ней водка. – Я за эти годы приучился пить настоящий французский напиток. – И достал из сумки бутылку с красным вином.
– Тогда, – предложил Василь, – каждый выпивает свой напиток до дна. – И тут же, вытянув из горлышка пробку, одним махом всю бутыль с водой и опустошил. – Теперь ты.
Подивился на него «Пэтро»-цыган, но делать нечего – если Василь так легко с водкой расправился, то с вином, куда как полегче будет. И тоже выпил до дна. И сразу свалился на траву, без памяти.
Переоделся Василь в форму французского улана, забрал коневерт с письмом от бригадного генерала и отправился на поиски Наполеона.

…Долго скакать не пришлось – оказалось, что Бонапарт остановился у большой Московской дороги, в деревне Шевардино.
Прискакал туда Василь и увидел у большого деревенского дома самого французского Императора.
Стоит тот на крыльце, руки на груди и о чём-то думает. Росту небольшого, рыхлый, как колобок, на большой голове треуголка. Сам в сером длиннополом сюртуке, белых рейтузах, заправленных в чёрные лаковые сапоги, что выше колен. Под сюртуком – зелёный жилет, с красным воротником и двумя рядами пуговиц, с обеих сторон. А под ним второй жилет, белого цвету, с накладными карманами.
Подъезжает к нему Василь на коне:
– Мерси… – говорит. – Пардон… – И конверт протягивает.
– А-а, это ты, Пэтро! – не заметил подмены французский Император, отвечая по-цыгански.
– А вы что же, наш язык знаете?! – удивился Василь.
– Когда-то в детстве, – ответил Наполеон, – в городе Аяччо, что на Корсике, с одним цыганом дружил. Так что язык ваш понимаю…
– Ну, раз понимаете, Ваше Императорское Величество, тогда поймите и меня правильно… – оторвал его Василь одним махом от земли и посадил в седло, впереди себя.
Связал Наполеону руки за спиной и привёз вместе с письмом в ставку Кутузова – в деревню Горку, что под Москвой.
Подивился Михаил Илларионович такому обороту войны, наградил Василя солдатским Георгием, письмо себе оставил, а Бонапарта приказал отвезти в Шевардино обратно.
– Как обратно?! – изумился Василь. – Зачем?!..
– Вот глупая твоя башка! Лезешь поперёк Кутузова в пекло! Только без Бородинского сражения, как обойтись? Ты представляешь себе, если его не будет?! Что ж за война такая, 1812 года, скажут потомки, без Бородина? Да и Михаил Лермонтов стихотворение своё написать должен! «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…». Его же во всех гимназиях потом наизусть учить будут! Нет, цыган, давай-ка, вези, французского императора обратно в его Ставку!..
Слышал Василь от известной цыганки Шаниты, что обучила она искусству пророчествовать будущего фельдмаршала Кутузова, будучи проездом в его поместье, в Горошках. Не поверил ей тогда Василь, а вскоре и сам в этом убедился. И в Бородинском бое поучаствовал, и стихотворение Михаила Лермонтова потом прочёл.
И отвёз он назад Наполеона Бонапарта. Эх, чего ради отечественной Истории не сделаешь!.. А не отвези его  – закончилась бы война сразу. Правда, Бородинского боя не было б. Зато убитых, с двух сторон, оказалось, куда меньше!.. Да разве о людях кто думает!..

ЧЕРНОБУРАЯ ЛИСА

Ехал по лесной дороге один цыган. Звали его Бо;гдан. Ехал он на старой скрипучей повозке, запряжённой хилой лошадёнкой и о своей несчастливой судьбе думал.
Был Богдан один на целом свете – без денег, без жены, без детей. Из табора его прогнали – ленив больно. А как заработаешь, при таком здоровье и в пожилом возрасте? Только осталось, что пропадать.
Едет он по лесу и вдруг видит: лежит на дороге Лиса. И не какая-то рыжая, а чернобурая, с красивым блестящим мехом. Неподвижно лежит. Мёртвая, наверное.
Обрадовался Богдан:
«Вот так удача подвернулась! Сдёрну с неё шкуру и продам на рынке. Много денег заработаю».
Только собрался Лису с земли поднять, как открыла она глаза. Смотрит на него жалобно и тяжело дышит. Приболела, наверное. А может и конец приходит.
Пожалел Лису Богдан. Отнёс её в повозку, накормил-напоил едой, что себе на ужин приготовил. Поела Лиса и крепко уснула.
А у цыгана в голове одна и та же мысль крутится:
«Сдёрну лисью шкуру и продам. Много денег заработаю…».
Только хотел остановиться да чёрное дело сделать, как вдруг его лошадёнка споткнулась о камень, упала набок, дёрнула несколько раз ногами и померла.
«Вот и доехал до рынка…», – горько подумал цыган. – Видно наказал Бог за подлые мысли!.. И как теперь дальше жить? Только одно остаётся – лечь рядом с палой кобылой да помереть за компанию…».
И тут слышит человеческую речь:
– Не печалься, Богдан! Бог даст – всё наладится… Спас ты меня от смерти, и я тебе помогу.
Обернулся – а это чернобурая Лиса человеческим голосом говорит:
– Превращусь я в коня, а ты продай меня на рынке богатому покупателю. Да новую лошадь купи, с повозкой впридачу…
– А ты как же?
– Обо мне не думай…
И тут же превратилась в красавца-коня – чёрного, холёного, в дорогой сбруе.
Запряг цыган его заместо мёртвого лошади и поспешил на рынок. Несётся конь, словно над землёй летит.
Стал продавать коня на рынке – сбежался весь народ на такое чудо посмотреть. Тут и покупатели солидные их окружили, большие деньги суют. Продал его Богдан самому богатому человеку, а себе купил другую лошадь, вместе с новой повозкой. Хватило денег даже на то, чтоб приодеться да на еду ещё осталось.
Поехал дальше. Едет, радуется. Глядит – а на дороге чернобурая Лиса сидит.
Запрыгнула к нему в новое вардо и говорит:
– С обновкой тебя, Богдан!
– Спасибо, – отвечает.
– Поедем, – говорит Лиса, – в одно село свататься. Живёт в нём богатый купец с раскрасавицей-дочкой. Как подъедем к селу, я в сундук с золотом обернусь. Подаришь его купцу – тот и благословит вас обоих.
Как сказала, так и сделала.
Подъехал цыган к богатому купеческому дому, в два этажа. А у ворот сам купец на лавочке сидит, семечки лузгает.
– Здравствуй! – поприветствовал его цыган. – Приехал я за дочку твою свататься.
Даже не посмотрел тот в его сторону. Только сказал лениво:
– Ты дальше езжай, цыганское твоё отродье! Не тебя жду, а богача с сундуком золота. За него и сосватаю свою кровинушку.
Поставил тогда цыган у ног купца сундук волшебный. Открыл купец крышку и чуть не ослеп от золотого блеска. С лавочки вскочил, цыгана обнял и сразу же стал зятем кликать. А сундук в подвал снёс да на дверь новый замок навесил. И тут же отдал приказ завтра свадьбу сыграть.
А невеста как цыгана увидела – лицо скривила, думала молодого мужа берёт, а тут старик с гнилого дуба свалился. Да только купеческое слово твёрдое: сказано – сделано.
А чернобурая Лиса вновь в себя обернулась. Легла на травке, отдыхает.
Увидела её из окна купеческая дочь и спрашивает цыгана:
– Твоя?
– Моя.
– Мне подари.
– А чего её дарить, ежели она нашей общей будет. Был я ей хозяином, теперь и ты хозяйкой станешь.
–  Мне живая Лиса ни к чему, – отвечает купеческая дочь. – Хочу из неё чернобурый воротник себе на шубу сшить.
Стал Богдан её отговаривать, дескать, не может он Лису убить, так как благодарен ей до конца жизни.
А купеческая дочь упёрлась:
– Или я, или она!
В дом ушла, и дверь за собой на ключ заперла.
Не знает цыган, что и делать. А просить совета у самой Лисы глупо.
– Чего горюешь, Богдан? – спрашивает она.
– Да так, – отвечает, – матушку свою вспомнил… Вот бы порадовалась за меня!
Только сказал – рядом с ним его матушка объявилась. Обнялись они и на лужок пошли прогуляться. Понял Богдан, что это Лиса в матушку его обернулась, но виду не подал.
Вспомнили они с ней давние годы, тут «матушка» и говорит:
– Будь счастлив, сынок, а мне на тот свет пора…
Как услышал Богдан те слова, тут же принял решение, и нож в кармане нащупал. Левой рукой «матушку свою» обнял, а правой, что есть силы, в бок ударил, где сердце.
Тут же превратилась она обратно в Лису.
– Что ж ты сделал, Богдан?.. – прошептала та, истекая кровью. – Разве благодарят за добрые дела чёрной неблагодарностью? И меня убил, и память о матушке предал…
Сказала – и отдала Богу душу.
А цыган не слышит её слов, бежит, с мёртвой лисой к купеческой дочери – бери, мол, чернобурую, для своего воротника!
Только добежал до купеческого дома, а тот на его глазах и пропал вместе с самим купцом и его дочерью, будто не было.
Очутился Богдан снова на лесной дороге, у старой скрипучей повозки, рядом со своей мёртвой лошадёнкой. Заплакал неблагодарный да только к чему поздние слёзы лить?..
 

Книга третья
Рцсские сказки

ИСТОРИИ БЕЗ КОТЕЛКА,
рассказанные зуевским домовым
Севастьяном Фабиановичем

ПРЕУВЕДОМЛЕНИЕ ДОМОВОГО

Эти истории, почтенные судари и сударыни, не все мои. А таких же домовых, как и я.
Раз в год собираемся мы в Подземном Лабиринте нашего города и рассказываем друг другу всякие выдумки – волшебные и простые, свои или услышанные. Бывает, что их принесёт Ветер, или Падающая звезда, или матушка Метелица, а иногда и сам хозяин расскажет.
А мы уж разносим по городу, всем его жителям. Ведь каждый из них когда-то был дитём.
Истории у всех разные – есть для чад, а есть и для папеньки с маменькой. Главное, не перепутать.
Особенно хорошо слушать наши вымыслы перед сном, а лучше всего, в карете. Стучат по дороге копыта, скрипят колёса… Скучную дорогу за окном перелистывают верстовые столбы… Сами закрываются веки… И тут-то наши домовые «каретные» нашепчут на ухо такую волшебную историю, что не поймёт дорожный пассажир – с ним или не с ним всё это приключилось...
Приятного Вам чтения! 

С нижайшим поклоном –
зуевкий домовой Севастьян Фабианович

БАННАЯ ТАЙНА

Была у Банщика Тайна…
Что за Тайна – не знал никто. Если спросишь, он хитро прищурится, хмыкнет-усмехнётся и – молчок!
Впрочем, какая может быть тайна у простого зуевского Банщика?
Один скажет про особый состав воды или пара, другой заговорит о сорте мыла, а третий вспомнит о берёзовом венике и будет доказывать, что зуевская берёза полезней карельской. И наверняка каждый из них будет прав. Однако до истинной Тайны никто так и не доберётся.
Как-то раз пригласили нашего Банщика в большую чиновничью компанию, чтобы помыл всех подряд да веничком прошёлся по каждому. А сами, кто ждал своей очереди или был уже помыт, завели разговор о банях. Ведь о них, простите, не одни только вшивые говорят.
Вспомнили о древнеримских термах, когда бани были не просто способом гигиены, но и образом жизни, куда шли целыми семьями и компаниями – купаться, есть-пить, спорить о политике, читать стихи и даже петь. Таков он, банно-литературный салон!
Затем перешли к русской бане, о которой упоминалось ещё у летописца Нестора, кажется в 11-м веке. Вспомнили про «баньку по-чёрному» и «по-белому», и стали спорить, какая из них лучше.
Потом заговорили о турецком хамаме, с банщиками-массажистами, и о финской сауне, где в парилке, обшитой хвойным деревом, от высокой температуры «мозги плавятся».
А уж когда выпили холодного пивка, винца да водочки – тут уж вовсю стали хвастать одни перед другими – у кого больше оклад да  лучше карьера, кто что купил да где побывал. Кто-то из мелких чиновников тут же обиделся: дескать, и они бы увидели столько же, если не больше, да и купили не меньше – были б только деньги. Заговорили о равенстве и неравенстве, о народе и власти, словом, разругались до такой степени, что коли б не хорошие манеры – перестреляли друг друга, к чёртовой бабушке! А так даже рожи царапать не стали.
Лишь один Банщик отдыхал в сторонке после помывки разгорячённого народа, пил холодный квас, в своё удовольствие, да слушал всех, помалкивая в мочалку.
– А вы чего молчите?! – прилип к нему, как банный лист, один из больших чинов. – Ну-ка, намылите-ка шеи, тому, кто заслуживает! На вас не обидятся. Очень хочется узнать ваше, так сказать, мнение народа, на всякие известные в городе события… Да хоть бы на то, есть ли на свете равенство!
– А чего говорить? – ответил Банщик. – Есть у меня на этот счёт свое тайное мнение. Однако раскрыть его – значит навлечь на себя ещё больше вашего недовольства.
– Уж куда больше! – возмутились все. – Тут люди чуть не перебили друг друга! Так что, давайте, выкладывайте! Есть равенство меж нами или нет!
– Есть! – сказал Банщик. – Так что зря горячитесь. Все вы равны друг перед другом.
– Это как же? – зашумели его клиенты.
– Быть того не может!
– У него, вот, особняк, а у меня крохотная каморка!
– А я депутат Городской Думы!
– А у меня пивной завод!
– А мой муж Прокурор города!
– А мой зять Полицмейстер!
– А у меня долги и куча детей! Как же после этого говорить о каком-то равенстве?!
– А равенство ваше в том, – открыл им свою Тайну Банщик, которому надоели их разговоры, – что в бане все равны друг перед другом. Разве по голому заду определишь: кто бедней – кто богаче?
Обиделись спорщики на Банщика и поклялись никогда не ходить к нему больше мыться. Во-первых, баня в городе не одна, во-вторых, у многих в особняках своя ванна имеется. А, в-третьих, река Искра течёт рядышком с городом.

БИОГРАФИЧЕСКИЙ ПОРТРЕТИСТ

Жил-не горевал один Фальшивомонетчик.
Делал фальшивые рубли да монеты, покупал на них, что душа пожелает – и в ус себе не дул! Во-первых, оттого, что усов не носил, а во-вторых, был он человеком не алчным, сторублевками не промышлял: изготовит в день десятка два червонцев – и, слава Богу! Так и кормился многие годы, пока однажды не случись с ним невероятная история.
Напечатал он как-то раз несколько фальшивых купюр, и вдруг видит, что вместо портрета Екатерины Второй, на банкнот ах, каким-то непостижимым образом, появился портрет неизвестной девочки в парике. 
Фальшивомонетчик страшно поразился! Первым делом, внимательно рассмотрел новенькие купюры. По виду и наощупь были они самыми, что ни есть, настоящими. Стал разглядывать на свет – и там чётко виднелись нужные водяные знаки. И гравировка в станке, к его удивленью, тоже осталась неизменной. Но всякий раз из-под валика упорно выползало лицо какой-то маленькой девочки.
Вконец было расстроился фальшивомонетчик! Что прикажете делать с такими деньгами? Ведь ничего на них не купишь. Ну, приобретёт несколько штук какой-нибудь коллекционер, в виде редкости, а остальные ассигнации куда девать? И стал фальшивомонетчик гадать, как быть дальше. И додумался до совершенно абсурдной идеи.
Взял свой литографический портрет, что нарисовал когда-то, и просунул между двух валиков. И выползло оттуда изображение очаровательного ребёнка.
Присмотрелся к нему Фальшивомонетчик и ахнул:
– Так ведь это ж я сам в детстве!
И тут же догадался, что девочка в парике – матушка Екатерина Алексеевна, в младенчестве!..
Обрадовался он:
– Интересное дело получается! Выходит, теперь я могу вернуть любому человеку его детские годы!..
И чтоб ещё раз проверить замечательную возможность своего аппарата, просунул в вальцы литографию с портретом Пушкина работы Кипренского, и через мгновенье на свет появилось лицо маленького Саши – Александра Сергеевича.
– Ай да станок! Ай да, сукин сын!.. – изумился Фальшивомонетчик. – Отныне смогу заняться ещё и мировой историей! Каждому захочется посмотреть, как выглядел в детстве Иван Грозный, или какой-нибудь фараон!..
И, не теряя время, стал распечатывать детские портреты знаменитых людей. И так ему понравилось эта затея, что о фальшивых деньгах давно уже позабыл. В Архивно-Историчское Общество был принят. Стал Почётным гражданином Зуева. Даже в церкви покаялся. И зовётся уже не Фальшивомонетчиком, а «биографическим портретистом».

БЮСТ ДЕРЖАВИНА

Стоял себе в одном переулке мраморный бюст. Чей – неизвестно. То есть, когда его ваял Скульптор – точно знал, кого ваяет. Но спустя много лет – в честь кого он был поставлен, не помнил уже никто.
Нос у бюста был отбит, одно ухо отсутствовало. Местные птицы давно облюбовали его в качестве отхожего места, поэтому вихор на лбу можно было вполне отнести, как к продукту птичьей физиологии, так и к филигранной фантазии Скульптора.
Споры горожан по поводу бюста не утихали давно. Отставной генерал утверждал, что это – голова Кутузова. Музыкант говорил, что вылитый Глинка. А известный зуевский ученый доказывал, что это мраморный портрет самого Михайла Ломоносова. Словом, каждый раз дело доходило до драки, после которой бюст лишался очередного своего фрагмента.
И стоял бы он в том переулке ещё много-много лет, если б не 90-летие со дня рождения Гавриила Романовича Державина. 
Градоначальник Зуева наконец-то решил привести бюст в порядок, то есть – отреставрировать, покрасить бронзовой краской, выбить соответствующую надпись на памятнике, чтобы раз и навсегда положить конец всем спорам и вандализму.
Позвали Скульптора – тот и постарался. И вот перед изумлёнными горожанами предстал бюст государственного деятеля Российской империи, сенатора, действительного тайного советника и, самое главное, русского поэта и драматурга эпохи Просвещения.
На постаменте прямо так и выбили: «Великому Поэту Г. Р. Державину от благодарных зуевчан».
И начались с той поры в Зуеве престранные вещи. Все горожане поголовно стали писать стихи. Мужчины отнеслись к этому делу серьёзно, сочиняя томик за томиком – в надежде прославиться на весь мир, а женщины – так те просто для души в альбомчики стишки пописывали.
Стали обращаться все друг к другу стихами, а лавочники, те и вовсе изливали душу на упаковочной бумаге, заворачивая в неё колбасу или селёдку. Даже дворник, который знал все забористые рифмы, и тот стал философствовать по поводу Любви и Вечности. Появились поэтические клубы, стали выходить литературные альманахи, понаехали с выступлениями известные поэты,  что грозило Зуеву стать Центром не только российской, но и мировой поэзии.
Первым забил тревогу градоначальник, увидев, что увлёкшись стихосложением, горожане совершенно перестали думать о своих делах и обязанностях. Каждый хотел написать непременно что-то вечное и нетленное, совершенно забыв про земные будни.
И приказал градоначальник вместо бюста Державина открыть памятник Колумбу, дабы все зуевчане стали совершать новые открытия. Но вовремя одумался. Потому как те непременно стали бы открывать то, чего открывать совсем и не следует.
Тогда решил он поставить на постамент модель «перпетуум мобиле» – вечного двигателя прогресса.
Идея была хороша сама по себе, однако, по секрету ему сообщили, что «вечного двигателя» в природе не существует. Тот несказанно этому удивился и срочно приказал его изобрести.
А бюст Державина всё же отправили в запасники Городского музея. Надпись на постаменте затёрли. После чего горожане, как по команде, перестали писать стихи.
Жизнь в Зуеве наладилась.

ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС

Жил в одном российском городе честный Бухгалтер.
Смешно?.. То-то же!.. И это лишь начало.
Был он до того честен, что только пристроится куда-нибудь на службу – тут же находит в налоговых отчётах разные ошибки: или запятая стоит не за той цифрой, или процент не от того числа.
Казалось бы, владельцу банка или магазина не нарадоваться такому бдительному сотруднику, однако и месяца не проходило, как отправляли его в отставку.
– Уймись, братец, – говорили ему знакомые бухгалтера. – Гордыня заела, что ли? Все мы, выходит, воры, один ты честный малый! Умерь свою прыть да осмотрись, где живешь.
– Так ведь воруют!.. – пробовал объяснить Бухгалтер.
– Конечно, воруют! – соглашались с ним коллеги. – Тоже открытие сделал! Еще Карамзин сказал о том в прошлом веке. А что с тех пор изменилось? Воровали и будут воровать. Выходит, воровство – и есть постоянная величина нашего государства. Вот и веди свою бухгалтерию соответственно. Будто от одной запятой, что-либо изменится!
Но не соглашался честный Бухгалтер. И дошло до того, что перестали его брать на службу. А вскоре произошла с ним одна некрасивая история… 

…Случилось так, что нашёл он рядом со своим парадным подъездом объёмистый пакет. Развернул его, а в нём – толстенная пачка сотенных! 
Пересчитал он деньги, по старой привычке, и оказалось, что держит в руках, ни много ни мало, сто тысяч рублей.
Первым делом, как добропорядочный гражданин, хотел он сдать деньги в полицейский участок, но услышал рядом чей-то насмешливый голосок:
– Дураком будешь!
Оглянулся Бухгалтер, однако ж никого поблизости не оказалось. Положил пакет в саквояж и собрался было завершить благородный поступок, как снова раздалось:
– Не будь болваном!
Бухгалтер повертел головой – и снова никого не увидел.
– Кто здесь?.. – спросил удивлённо.
– Я, твой Внутренний Голос, – ответил тот.  –  И советую хоть раз в жизни не совершать подобной ошибки.
– Я никогда не делал ошибок, – строго ответил бухгалтер самому себе. – И, надеюсь, что и сейчас сделаю так, как положено! Раз деньги не мои – их нужно отдать владельцу.
– А кто владелец, знаешь?.. То-то же! – усмехнулся Внутренний Голос. –  Отдашь деньги в полицейский участок, а их прикарманят. Оскнись! Может это Судьба сделала приятный подарок! А ты кочевряжешься!
– Ничего себе подарок! – возмутился Бухгалтер. – С какой стати?!
– За твою немыслимую честность! – ответил Внутренний Голос. – Столько лет не красть! Разве такое не заслуживает награды?
– Награда за честность это нонсенс! – буркнул самому себе Бухгалтер.
– Лучше взгляни на себя со стороны! – продолжал искушать его Внутренний Голос. – На кого ты похож? Старый линялый сюртучишко, давно вышедший из моды, брюки с «пузырями» на коленях и с зеркальным задом от неумеренного сиденья за счётами, стоптанные штиблеты со стёртыми каблуками да видавший виды саквояж, с потрескавшейся кожей! А дома? Холостяцкая квартира, пустой стол, холодная постель… Нет, что ни говори, а Судьба о тебе подумала вовремя!
Погрузился в раздумье Бухгалтер.
«А ведь, правда! – сказал самому себе. – Столько лет быть честным – невероятно трудная работа! Все мои коллеги уже давно имеют собственные дома, богатые экипажи. А я?.. Для чего трудился?.. Для кого жил?.. Да и жизнь уже почти вся прошла…».
Словом, решил Бухгалтер не относить деньги в участок.
– Браво! – одобрил его решение Внутренний Голос.
Принёс Бухгалтер пакет домой и стал мечтать:
«Прежде всего, куплю себе небольшой дом и обставлю голландской мебелью. Потом оденусь во французском салоне!.. Затем обязательно приобрету модный фрак и соболиную шубу. И сразу женюсь на какой-нибудь молодой красавице – матери моих будущих детей!..».
Вот какие фантазии посетили нашего честного Бухгалтера!
Ах, как же пел от восторга его Внутренний Голос:
– Молодец! Умница ты мой!
И – звенел, звенел, звенел!
Но, внимательно прислушавшись, Бухгалтер услышал, что это звонит дверной колоколец.
Не сообразил он перед тем, как дверь открыть, деньги со стола убрать. А вошли в его холостяцкую квартирку полицейские чины – по анонимному письму неких «правдолюбцев», которые «накатали» «телегу» с требованием провести по поводу бывшего Бухгалтера тщательную проверку.
И видят полицейские на столе кипу ассигнаций. Понятное дело, поинтересовались: откуда, мол, у человека, которого весь город считает образцом честности, такая огромная сумма?! 
Как ни старался объяснить Бухгалтер, что деньги эти он только что нашёл у своего подъезда и тут же хотел сдать в полицейский участок! – опытные полицейские чины ему не поверили.
«Что-то тут не так… – подумали они. – Ежели хотел сдать – сдал бы сразу. А коли деньги его, то честный человек за всю свою жизнь – и половины  денег не накопит! Так что честен ли он был все эти годы – теперь большой вопрос!..».
Словом, ассигнации конфисковали, а самого Бухгалтера увели в участок. А после и судили за воровство и обман.
Сидит Бухгалтер в тюрьме да винит во всем – кого б вы думали? – свой Внутренний Голос. Дескать, сбил его с праведного пути.
А чего винить – непонятно. И, вдобавок, бесполезно. Мало ли что брякнет внутри нас. Вначале распознай, что это за сущность такая – Внутренний Голос. То ли голос Совести, то ли бес за ребром схоронился. А может быть, просто несварение желудка. Вот когда поймешь, что к чему, тогда и зовись: или честным Бухгалтером, или Продувной Бестией!

ГОЛУБОЕ БРЮХО ВО ВСЕЛЕННОЙ
Как-то летней ночью Астроном из городской обсерватории увидел в оптической трубе своего телескопа страшную картину: из глубин Космоса приближалось к Земле омерзительное чудовище.
Его мохнатое тело закрывало почти полнеба. Голубое брюхо с отвратительными коричневыми пятнами тряслось и дрыгалось от нетерпения переварить всё живое на своем пути. Глаза чудовища (если только их можно было назвать глазами!) напоминали два солнца, в которых сверкали тысячи других солнц. Его крыла дрожали от негодованья, желая смахнуть все звёзды на небосклоне. А длинный слоновий хобот, казалось, ощупывал каждую пылинку во Вселенной.
Лицо бедного Астронома покрылось от страха пятнами, а лысина – капельками холодного пота. Он чуть не свалился с лестницы, а когда немного пришёл в себя, то побежал предупредить горожан о приближающейся беде.
И вскоре весь город был поднят на ноги.
– Катастрофа! – кричали напуганные горожане. – Конец света!...
Все стали спешно собирать свои вещи, но куда бежать – не знал никто. Воры принялись на глазах у всех грабить магазины и дома, однако никто не противился их набегу, сознавая, что всё нажитое теперь ни к чему. Пьяницы опустошали винные запасы. Судья выпустил из тюрьмы всех заключенных, ибо грядущая кара была страшнее тюремных стен. Живые завидовали мёртвым, ожидая новых ужасных сообщений. И только несчастные дамы, рыдая, продолжали рожать детей, на их же погибель.
Глаза Астронома слезились от напряжения, так как ни на мгновенье он не отвёл взгляда от окуляра. Когда же, наконец, ученый протёр их платком, а затем снова приник к телескопу, то вдруг увидел…
Впрочем, ничего он уже не увидел, ибо чудовище исчезло!
Астроном заглянул в телескоп с другой стороны, и, наконец-то, всё понял. Весёлая стрекоза парила над его обсерваторией – та самая, что в объективе телескопа превратилась в космическое чудовище. Наверное, просто присела отдохнуть на стекло объектива, а, отдохнув, полетела дальше наслаждаться своей короткой жизнью.
Ах, как же обрадовался учёный!
Он выскочил на улицу и объявил всем, что никакой опасности нет! Что это было вовсе не вселенское чудовище, а самая обычная стре-ко-за!.. Да-да, стре-коза! Ме-е-е!..
Вначале горожане подумали, что Астроном спятил, а потом, когда до них дошёл смысл его слов, никто из них ничуть не обрадовался. Все в негодовании забросали учёного мочёными яблоками и лягушками. А владельцы ограбленных магазинов предъявили ему счёт за ущерб, на астрономическую сумму. И когда астроном отказался платить, его засадили в Жёлтый дом, а обсерваторию разобрали по кирпичику, словно Бастилию.
И только дамы, которые стали матерями, были по-настоящему счастливы!
С тех пор в этом городе нет астрономической обсерватории. А сам Астроном сидит в Доме для умалишённых и ловит на прогулке стрекоз. Ловит их летом, зимой, в дождь и в снег. И кто не знает истории его болезни, думает, что это размахивает сачком бывший учитель биологии.
 
«ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ…»

Не любил Городничий города N. представителей одного народа. Ну, что тут поделаешь? Каждый из нас тоже что-то не любит. Одни – варёный лук в шоколадном торте, другие – мышь в своём башмаке, третьи – лысых дам… Ну, словом, все мы что-то или кого-то недолюбливаем. Так что нелюбовь Городничего к инородцам была не таким уж и чем-то, из ряда вон выходящим. Как услышит он о них, а уж если увидит, тут же лицо его покрывается пятнами, даже икать начинает…
И будь эти инородцы хоть семи пядей во лбу, и даже готовые пожертвовать значительную сумму на Сиротский дом или строительство православного Храма – всё равно, как не любил их Городничий, так уж, видно, никогда не полюбит.
И что они ему сделали, Бог знает! Не пьют, не дерутся, дорогу ему не переходят, а один из их лекарей, даже тёщу его на ноги поставил. Может быть, из-за этого он их возненавидел?.. Да, нет! Свою тёщу Городничий любил и уважал, как подобает настоящему зятю, а не прохиндею какому-нибудь. А вот о представителях этого славного древнего народа даже даже слушать не хотел, несмотря на то, что их «Священная Книга», уже не одну сотню лет мирно сосуществует под одной обложкой, с такой же «Священной Книгой» другого славного народа.
Но вот однажды городской Архивариус, роясь в своих архивах, разыскал прелюбопытнейший документ, в котором было сказано, что предки Городничего являются соплеменниками этого самого народа, точнее, – его прадед с прабабкой, что им пусто было! И, выходило,  что в его крови есть осьмушка нелюбимых им инородцев. 
Сей прискорбный для Городничего факт был ему прислан немедленно, под грифом «Чрезвычайно секретно», от чего тот тут же, по привычке, покрылся пятнами, затем стал икать, а после заперся в своём кабинете и велел не пускать к себе никого до конца дня.
Первое, что пришло ему в голову – уволить Архивариуса и взять на службу нового человека, но потом, здравомысляще поразмыслив, пришёл к выводу: чем меньше людей будут знать про тот чёртов документ, тем лучше будет ему самому.
Второе, что мелькнуло в его здравом уме, так это немедленно сжечь сию бумагу. Однако, пораскинув мозгами, Городничий, с прискорбием подумал: сколько не уничтожай подобных документов, пренеприятнейший сей факт останется пятном не только в его жизни, но и на судьбах будущих потомков. Тем более, нет никакой гарантии, что вдруг не сыщется новая бумага.
И тут в голове Городничего родилось нечто необъяснимое. Он приказал пригласить к себе, тайным образом, священнослужителя этих иноверцев, чтобы познакомиться с историей сего народа, которую совсем не знал. А так же понять: не несут ли появившиеся родственные связи угрозу его здоровью и умственному развитию.
Надо отдать должное Городничему, он заставил себя с особым вниманием выслушать всё, что ему рассказал бородатый священнослужитель-инородец, поражаясь про себя историческими фактами, а также именами, которые, конечно же, знал, но не представлял себе, что принадлежат они этим иноверцам. Среди них был великий царь Есимой, и мудрейший царь Молосон, и богачи Шильдорты, и даже прорицатель Страномадус.
Через неделю Городничий подал прошение об отставке Государю, а спустя два месяца, к удивлению, всех горожан, уехал с семьёй в Палестину.
…История эта хорошо известна общественности, и сомнению в достоверности не подлежит.
 
…Другой Градоначальник, из города S., также не любивший представителей того самого племени, поначалу поступил совершеннейшим образом, наоборот. После смерти своего отца, роясь в его документах, нашёл секретные бумаги, в которых говорилось, что бабка Градоначальника была из того самого народа, которого терпеть не мог.
Первым делом, он сжёг сей документ, затем издал Указ – запретить проживание всех иноверцев в его городе и, в-третьих, не позволил совершать браки между ними и его горожанами.
Спустя короткое время, в город S. приехал иностранец. Был он рыж, бородат, на голове носил небольшую ермолку, громко тараторил и постоянно размахивал руками, как ветряная мельница. По приезду в гостиницу, сразу же дал интервью единственной в городе газете, сказав о том, что прибыл в город S. по очень важному делу, касаемо Градоначальника, с которым хотел бы встретиться. На следующее утро о рыжем иностранце заговорили уже все жители города, а днём эта новость вошла в парадный подъезд Канцелярии городского головы. Иностранцев в России очень любят и уважают, ими восторгаются, с них берут всевозможные примеры. Словом, в тот же день гостя пригласили к Градоначальнику.
Завидев его, иностранец бросился к нему в объятья с радостными возгласами:
– Здравствуй, пузан! Как же ты вырос, баловник! А лысина! Точно такая, когда тебе было три года!
Градоначальник не любил панибратские отношения, тем более, что в иностранце он увидел иноверца того самого народа, которого терпеть не мог.
– Я… не понимаю… о чём… вы… говорите… – ответил Градоначальник, с трудом вырываясь из его объятий.
– Ах, поросёнок ты этакий!.. – весело смеялся иностранец. – Надеюсь, после того, как узнаешь радостную новость, которую я тебе привёз, ты, наконец, улыбнёшься!..
 Градоначальник поморщился от негодования:
– Но я не имею чести вас знать!
Иностранец прямо-таки захрюкал от хохота:
– Ну, ты и озорник! Неужели забыл своего дядю, у которого ты сидел на шее и дёргал за нос?!
– У меня нет дяди… – ответил хозяин города, вконец ошеломлённый таким напором.
– Как это, нет?! – громко воскликнул гость. – Он перед тобой!.. Так вот, мой остроумец, слушай, что я тебе скажу… Нет худа без добра, но нет и добра без худа… Словом, твоему деду было 102 года, когда он недавно умер…
Гость убрал улыбку. Теперь лицо его выражало Вселенскую скорбь. Пока он доставал из кармана платок и протирал им совершенно сухие глаза, Градоначальник сухо сказал:
– Видите ли… Мне неинтересно знать, о чьём деде идёт речь, ибо у меня никогда его не было. Тем более, я не принадлежу по родству к вашему народу… – И тут же вспомнил секретный документ о своей бабке.
Гость укоризненно покачал головой:
– Нехорошо отказываться от своего народа… А от своего деда, тем более. Услышь он твои слова при жизни – ни за что не оставил бы тебе приличное состояние!..
Взгляд Градоначальника впервые обрёл осознанное выражение:
– Какое состояние?.. – переспросил он.
– Огромное! Два миллиона золотыми червонцами!.. Правда,  чтобы его получить, нужно жить только там. Это обязательное условия завещания покойного.
– Где это там? – спросил Градоначальник, уже невольно щурясь от блеска золотых червонцев.
– Там, – повторил гость, – в Палестине.

…Не буду подробно описывать весь их разговор, потому что и эта история также стала хорошо известна общественности, и тоже сомнению в достоверности не подлежит. Ровно через три месяца Градоначальник уже вошёл в права наследства, выполнив главное условие завещателя – переезд в Палестину.

…Третий подобный случай произошёл с Городским головой, в городе X., когда тот узнал о своей принадлежности к сему древнему народу.
Однако, в отличие от двух вышеописанных историй, это событие закончилось трагически – Городской голова застрелился во время ужина. Правда, не где-нибудь, а в гостинице «Палестина».


ДОМ С ПАЛИСАДНИКОМ 

Проработал один Палач много лет в тюрьме и решил однажды уйти на покой, так как нервы его были совершенно расшатаны.
Ну, посудите сами: что ни день, то казнь – кого повесить, кого расстрелять, этого отравить, того удушить. Работа нервная, беспокойная, словом, решил Палач уйти в отставку и – баста!
Начальник тюрьмы принялся его отговаривать, стал просить остаться ещё на годик-другой, пока смену найдёт, даже жалованье обещал повысить, но Палач – ни в какую!.. Подарил ему начальник на прощанье игрушечную серебряную виселицу, конверт с деньгами и отпустил на волю.
Думал Палач, что заживёт, наконец, безмятежно, отдохнёт, выспится, а выспаться-то как раз и не получалось – не принесла отставка долгожданного покоя. Снились ему жуткие сны, в которых он продолжал вешать, казнить и расстреливать, отчего просыпался, ни свет ни заря, в холодном поту. И, что печальнее всего: желание убивать никак не пропадало.
Уже и в церкви каялся, и с врачом советовался, даже перед каждой семьёй казнённых решил откупиться. Роздал всё имущества, а успокоения не пришло – жуткие сны, как снились, так и продолжали сниться, и желание вешать, рубить да убивать никак не пропадало.
«А может, в самом-то деле, зря я из тюрьмы ушёл? – думал Палач. – Может, в этом и есть мое призвание – казнить врагов Веры и Отечества?..».
Думал он, думал, как жить дальше, и решил пойти по свету – мир большой, авось, прошлое из головы выветрится. Взял котомку и отправился в путь. Много дорог прошагал, много зла увидел – и как убивали за просто так, и как грабили за пятак.
«А ведь я без суда ни одного преступника жизни не лишал! – возмущался Палач. – Выходит, моё ремесло честней разбойничьего…».
И уже окончательно решил вернуться в тюрьму на службу, да однажды осенью повстречался ему на пути дом с палисадником. Жила в нём с сыном прачка – молодая вдова.
Помог ей Палач дрова на зиму поколоть. Сложил поленницей и остался переночевать. И в первую же ночь спал без снов. А утром помог прачке белье развесить. Белья много – тридцать три верёвки. И другую ночь проспал спокойно. А на третий день по воробьям в огороде стрелял, чтоб горох не клевали.
С той поры перестали ему жуткие сны сниться. Женился на вдове, хозяйством занялся. И желание кого-то казнить вдруг само собой пропало.
Бывало, засвербит в душе прошлое, но бывший Палач тут же находит себе другую работу – то пни порубит, то бельё развесит, то мышей потравит, то на охоту с пасынком пойдёт. И на душе спокойно, и руки без привычного дела плетьми не висят.

ЖАР-ПТИЦА 

В Москве, на Таганке, в трёхэтажном особняке, жил-был богатый купец Поликарп Максимович Ермилов, с любимой женой Настасией Ивановной и взрослой дочерью Ниной. Дела у купцы шли исправно. И дом, благодаря его супруге, был самым счастливым от Москвы-реки до Яузы.
Но случилось несчастье – на Преображение Господне заболела купчиха, а на Рождество пресвятой Богородицы умерла.
Надорвала её кончина жизнь Поликарпа Максимовича. Запил он с горя, отчего все торговые дела сразу же пошли вкривь и вкось. Как говорят: счастлив был, да несчастье в руки поймал. Пальнул бы себе в сердце и отправился на «тот свет» за Настасией Ивановной, как Орфей за своей Эвридикой, если б не дочь, что была полной копией покойной жены. И решил он жить ради одной Нины. И стал уже подумывать выдать её замуж за богатого человека, ибо не только дела, но и здоровье купца сильно расшаталось, и оставлять дочь одну, в случае своей смерти – без денег и семейной опоры, было бы для него недопустимо. А кто будет тот жених: юнец или солидный мужчина, значение не имело.
Однако, что Судьба решит, то исполнит. Спустя год новая беда пришла в купеческий дом. Как выплакала Нина по матери все глаза, так и ослепла.
Лучший глазной врач Москвы Фёдор Андреевич Гильтебрандт пробовал её вылечить, но вернуть зрение не смог.
Стала слепота дочери ещё одним тяжким ударом для Поликарпа Максимовича. И теперь уже не богатый жених волновал его, а выздоровление Нины. И объявил несчастный отец, что если найдётся такой человек, который исцелит его дочь – тут же даст благословение на брак с нею, а также подарит, в качестве приданого, трёхэтажный особняк на Таганке, имение в уездном городе Зуеве и 50 тысяч золотом.
Но женихи ехать не спешили. Хоть и особняк собой хорош, и имение богатое, и 50 тысяч золотом звучно звенят. Только если лучший врач Москвы, а может, и всей России, дочь-невесту не смог вылечить, кто тогда сможет? А слепая жена никому не нужна.

…Жила в доме Ермиловых старая Нинина нянька Прасковья Алексеевна. И был у неё внук Митя, 19 лет, с пшеничными волосами и васильковыми глазами. Снимал он комнату близ Тверской улицы, а учился в Университете, на учителя. Уж сколько девиц по нему сохло! Только ни на кого не глядел Дмитрий, лишь днями да ночами думал о Нине, которую любил с самого детства.
Признался он когда-то об этом своей бабушке – та и руками замахала:
– Не смей, – говорит, – даже думать о ней!.. Люди мы бедные, можно сказать, нищие. Куда нам в наших лаптях на их порог? 
Не послушался её тогда Митя, а продолжал страдать из-за любви к Нине Ермиловой и наивно верить, что когда-нибудь они будут вместе.
А как случилась беда, вновь обратился он к своей бабушке за помощью. И не ради ермиловского богатства, а чтобы помочь незрячей девушке.
Была Прасковья Алексеевна не только замечательной травницей, но и сильной ведуньей. И на этот раз посоветовала внуку, что спасти Нину сможет лишь перо Жар-Птицы, которое дарит слепым людям зрение, а всем остальным Любовь, ибо послана волшебная Птица на землю ангелами, как жар Любви. И рассказала Мите, где её найти.

…Триста тридцать три дня и триста тридцать три ночи провёл Митя в пути, и только на триста тридцать четвёртое утро попал на Волшебный Остров, где жили все прародители зверей и птиц, обитавших на земле, а также души убитых животных. Там же, на волшебной яблоне, среди серебряных ветвей, на которых росли золотые плоды, сидела прекрасная Жар-Птица.
Была она похожа на павлина – с голубой головой, оранжевой грудкой, зелёными лапками, цветным хвостом и ярко-красными крыльями.
– Здравствуй, прекрасная Жар-Птица! – поклонился ей Митя.
Ничего не ответила она ему, лишь из глаз её падали в шёлковую траву жемчужные слёзы.
– Может, пришёл я не вовремя, – сказал он. – Только спешил к тебе триста тридцать три дня и триста тридцать три ночи, не ради праздного любопытства, а чтобы просить твоей помощи.
И опять она смолчала. А солёный жемчуг всё сыпался в траву из её глаз.
– Любимая девушка ослепла… – продолжал Митя. – Лучший из лекарей не сумел её излечить. Лишь ты одна можешь сделать её зрячей!
Отозвалась, наконец, Жар-Птица на его слова: 
– Приди ты на сто лет раньше, помогла бы тебе, но с той поры, как сердце моё тоскует без любви, погасла и сила волшебных перьев.
– Что же случилось с твоим сердцем, о, прекрасная Жар-Птица? – спросил Митя. – Может быть, я смогу помочь?
Горько улыбнулась та в ответ:
– Разве люди, со своими грехами и слабостями, смогут помочь волшебным птицам? Они только и делают, что просят помощь для самих себя…
Внезапно голос её окреп:
– Но ты, юноша, к моему удивлению, совсем не слаб духом! И вижу, что сердце твоё наполнено любовью! Так выслушай мою жалобу, и если сможешь помочь, помоги.
И рассказала она ему, что обидела ненароком своего любимого Финиста Ясного Сокола, и тот, оскорблённый, улетел  навсегда. Сто лет звала она его, но он не откликнулся. И сердце её, полное Любви, опустело, и только жемчужные слёзы продолжает она ронять в шёлковую траву.
Выслушал Митя жалобу волшебной Птицы и принял её близко к сердцу:
– Готов я найти Финиста и упросить вернуться! Скажи только: где его искать.
И объяснила Жар-Птица, как найти своего любимого. И дала Мите в дорогу волшебное яблоко – сколько раз не откусывай, оно всегда останется целым, и волшебный кувшин с водой – сколько из него ни пей, он всегда будет полон.
Ещё триста тридцать три дня шёл Митя в поисках Финиста Ясного Сокола, и ровно на триста тридцать четвёртый день попал к нему во дворец.
– Как ты очутился здесь, человек? – сурово спросил Финист.
И рассказал Митя, что дорогу показала прекрасная Жар-Птица, которая очень сожалеет, что ненароком обидела своего любимого. Сто лет страдает она без его любви и готова извиниться, если он откликнется на её мольбу.
Едва услышал Финист имя Жар-Птицы, запретил Мите говорить о ней. И добавил – ежели ослушается, выклюет ему глаза и сердце. В чём была его обида, Ясный Сокол так и не объяснил, но, видно, обиделся он сильно.
На что Митя сказал:
– Ты прости меня, Финист Ясный Сокол, только выскажу тебе в лицо всё, что обещал сказать. А уж потом казни или милуй.…
Подивился тот его смелости и разрешил говорить всё, что пожелает.
И рассказал Митя о слепой девушке Нине, которую излечить может только перо Жар-Птицы. Но с той поры, как птичье сердце тоскует без любви, погасла и сила её волшебных перьев. А это значит, что навсегда останутся в темноте все ослепшие, а без любви все влюблённые – ибо волшебная Птица для того и была послана ангелами на землю, чтобы подарить слепым зрение и осветить всех жаром любви. 
Задумался Финист Ясный Сокол, а когда встрепенулся, ответил Мите совсем другими словами:
– Спасибо тебе, человек, что пришёл ко мне… Любая ссора влюблённых – вина обоих. Выходит, что и я виноват в этом. Довёл свою обиду до гордыни – вместо того, чтобы простить и обнять… Садись на меня и полетим к ней…
Всего минуту длился их полёт, в которой Миг или Вечность… И явился Финист Ясный Сокол пред ясны очи Жар-Птицы.
О чём они говорили, Митя не слышал – звон серебряных ветвей с золотыми яблоками, щебет птиц и хор зверей заглушили их разговор. Только разок, когда он невольно обернулся, то увидел, как две сказочные птахи, сидят на ветке, тесно прижавшись друг к другу…
Наполненная радостью, передала Мите Жар-Птица своё волшебное перо, которое вновь вспыхнуло любовным жаром, чтобы  поджечь и подпалить людские сердца и души. Возвращался Митя в Москву, сидя верхом на журавле-вожаке, который вёл свою стаю из тёплых стран. Попросил его помочь человеку сам Финист Ясный Сокол. Летел Митя на журавлиных крыльях и дивился из облаков: до чего же прекрасна весенняя земля!..

…Как и предполагала Прасковья Алексеевна, свет волшебного пера исцелил Нину от слепоты, которая прозрела не только глазами. Узнав о путешествии Мити, полюбила его искренне, всем сердцем. Ну, а Поликарп Максимович, как и обещал, дал своё благословение молодым, не нарушив, тем самым, купеческого слова.
Видно, и людям, и чудесным птицам нужна на земле любовь, без которой и жизнь-то не жизнь.
А вскоре и торговые дела Поликарпа Максимовича пошли вверх. Как и положено в волшебных сказках.
 

ЗАВЕЩАНИЕ

Однажды в Нотариальную контору города Зуева принёс один человек завещание, в котором просил после своей смерти похоронить его у стены Зуевского Кремля.
Удивился Нотариус такой просьбе и, на всякий случай, решил посоветоваться с Градоначальником.
– Его, что, Городское кладбище не устраивает?! – возмутился тот. – Пусть скажет спасибо, если вообще похоронят! Сам знаешь: мест мало, будущие покойники за три года вперед записываются! Ишь, какие капризы! Будет тут каждый властям указывать, где кого хоронить!
– Но по нашим справедливым законам, – возразил Нотариус, – любое завещание должно быть в точности выполнено. А уж последнее желание умирающего у нас всегда уважали.
– А разве он умирающий?..
– Пока еще нет.
– Тогда пусть становится в очередь!
– Говорит, что имеет право!
– Какое ещё право?! – удивился Градоначальник.
Достал Нотариус бумаги из папки:
– В Городском Законодательстве, – прочел он, – нигде не сказано, что граждан запрещено хоронить у Кремля.
– Плохое Законодательство! – вскричал Градоначальник. – Выдумки бывшего городничего! Либерала зачуханного! Этак каждый захочет лечь костьми у Кремля! Каков наглец! А ты бумагу не подписывай! 
– Не могу! – развел руками Нотариус. – Для того и сижу, чтобы своей личной подписью документ узаконить.
– Законы сочиняет начальство! – вовсю разгневался городской голова. –  Забыл, что у Зуевского Кремля лучшие люди похоронены?! Одних моих советников пять штук! А он кто таков? Министр?! Или, может быть, Директор департамента?! Или хозяин ресторации?!
–  Простой горожанин, – сказал Нотариус.
– Так может, он умалишённый?.. – с надеждой спросил Градоначальник.
– С виду не скажешь. Вежливый такой, тихий…
– Значит тихопомешанный! – обрадовался городской голова.
И бедолагу упекли в лечебницу. А Градоначальник издал новый Указ, в котором говорится, что никто из горожан не имеет права после своей смерти быть похороненным у стен Зуевского Кремля. Тем более, что там осталось одно лишь место – для самого Градоначальника.


 ЗОЛОТОЙ СОМ С СЕРЕБРЯНЫМ УСОМ 

Поймал как-то один Рыбак Золотого сома с серебряным усом.
Бросил его в корзину, а тот и говорит человеческим голосом:
– Отпусти меня, старче, обратно в Искру!.. Всё, что захочешь, исполню!.. Только побыстрее думай… Задыхаюсь без воды…
Подивился Рыбак на Золотого сома: уж очень сия история напоминала «Сказку о Золотой рыбке» Александра Сергеевича Пушкина. Только там дело происходило на берегу моря, а тут – на берегу реки. 
– Даже не знаю, что и придумать… – задумался Рыбак.
– А ты попроси тебя Рыбным министром сделать... – уже хрипел Золотой сом. – Для меня нетрудно… Достаточно серебряным усом взмахнуть…
Сжалился над ним Рыбак, произнёс свою просьбу и бросил сома в реку – и тут же стал Большим Начальником.
Сидел он уже не на берегу Искры, а в Петербурге, в знатных апартаментах, где висели на стенах портреты важных рыб, написанные маслом – тут тебе и портрет Кита, и Щуки, и Осетра, и даже Акулы. Приносили Рыбаку-Министру всякие разные бумаги на подпись, а что в них было, он понятия не имел, так как не умел читать. Приходили с разными вопросами и предложениями, а как на них отвечать – не знал. Молчал как рыба, а окружающими понималось это, как знак одобрения. И стали твориться с его молчаливого согласия всяческие беззакония: и воровство, и браконьерство, и незаконная продажа лицензий на рыбную ловлю. Побыл Рыбак министром всего-то недели две, а на третьей отправили его в отставку, с громким плеском!

…Сидит Рыбак как-то раз снова с удочкой на берегу реки, и опять на крючок Золотой сом попался.
– Ага! – вскричал Рыбак. – Вот сварю из тебя уху, чтоб не позорил меня больше на весь свет!
– Да разве я виноват? – стал оправдываться тот. – Сам пожелал стать министром!
– Оттого что дураком был, когда тебя послушался. Не пошло чужое желание впрок.
– Тогда своё выбирай! Хочешь, новый дом на берегу построю?
– Меня и рыбацкая хижина устраивает!
– А жену молодую-красивую, желаешь?!
– Годы не те!
– А хочешь, каждый день полные сети рыбы да раков на берег высыпать буду?
– Сам наловлю!
– А денег?.. Я тебе столько золотых монет дам – больше, чем рыбной чешуи на всех рыбах!..
– Сам заработаю!
– Чего же ты хочешь… дурак ты этакий?.. – заплакал Золотой сом.
– Уху из тебя сварить! Вот чего я хочу!
– А ты о других… подумал?.. – Золотой сом уже задыхался. – Может, меня… кто другой… поймал бы? Может… помог бы я ему?.. А из-за тебя…
– А вот этого как раз и боюсь, – ответил Рыбак. – Благодаря таким «золотым», как ты – человек свой труд забывать стал. Всё на готовенькое надеется. Нет уж! Полезай-ка в казан!
И сварил из него уху.
Впрочем, какая уха из старого сома? И ненаваристая, и тиной пахнет…
 

ЗОЛОТЫЕ КРЫЛЬЯ, СИНИЙ ХОХОЛОК

Поймал Птицелов Птицу Счастья – голова изумрудная, хохолок синий, крылья золотые. Точь-в-точь из сказки!
«Вот, – подумал Птицелов, – наконец-то счастливым стану!».
Принёс птицу домой, посадил в клетку и стал счастья дожидаться. День ждёт, другой ждёт – ничего не происходит. Точнее сказать, происходит – только ничего хорошего.
В первый же день кошелёк потерял.
Хотел огорчиться Птицелов да подумал:
«А может, это для того, чтобы завтра получил я большую сумму денег!..».
Только на следующий день его вдруг в отставку отправили. А был он Птицеловом в охотничьем хозяйстве. Но он и тут не опечалился.
«Это, наверное, для того, – подумал Птицелов, – что светит мне счастливое повышение в карьере!..».
И снова не угадал. Вместо новой службы сгорел дом. Еле успел спастись с Птицей Счастья в руках.
«А это к чему?.. – уже без оптимизма в душе, подумал «счастливый» погорелец: – Никак, к новой квартире…».
И снова не угадал, потому что к вечеру совершенно простыл, когда пожарники холодной водой его дом от огня поливали.
– Что ж ты, перьевая подушка, со мной делаешь?! – набросился он на Птицу. – Когда счастье принесёшь?!
Посмотрела она на него с недоумением и спрашивает:
– А кто тебе сказал, что я – Птица Счастья?
– Вот те на! – поперхнулся простуженный Птицелов. – А кто же?
– Птица Несчастья, вот кто!
– А как же золотые крылья? – охнул он. – А голова изумрудная? А синий хохолок?..
– Всё правильно, – ответила Птица. – Нас с сестрой-близняшкой всегда путают. Только у меня глаза чёрные, а у неё синие. А ещё у меня крылья серыми перьями подбиты. Но главное наше с ней различие в том, что прилетает она к людям по своей воле – как награда, а меня, такие болваны, как ты, сами на свою голову ловят.
– Кыш отсюда! – закричал на неё разгневанный Птицелов.
На что Птица ответила:
– А вот тут как раз всё наоборот получается: Птицу Счастья самому прогнать можно, а меня – только по моей воле. Так что буду жить до тех пор, пока самой не надоест!.. Ещё не все я тебе несчастья принесла! – хрипло рассмеялась она, взмахнула крыльями, и очутился глупый Птицелов на собственных похоронах.
Что уж совсем не ожидал! И о чём теперь даже и подумать не сможет.
 

КЛЮЧНЫХ ДЕЛ МАСТЕР

Жил в Москве ключный мастер Анисим Кузьмич.
Изготавливал не только дверные ключи, но и разные хитрые замки для сундуков и всяких там шкатулок с драгоценностями.
Был Кузьмич человек честный и совестливый, и никто из его заказчиков не боялся, что сделает для себя «лишние» ключи.
Однако злодеи думали иначе.
– Если заплатить Кузьмичу много денег, – сказали они, –  непременно изготовит «лишнюю» пару.
Позвали его в трактир, накормили-напоили, а потом и говорят:
– Узнали мы, Кузьмич, что пригласили тебя в княжий дом замки на дверях поменять. Готовы заплатить большие деньги, коли смастеришь нам лишнюю пару ключей. Что скажешь на это?..
– А то и скажу, – отвечает Кузьмич, – что имя своё честное не продаю. Так что, извиняйте, судари. А за угощеньице, благодарствую. – Положил на стол деньги, на которые отобедал, и ушёл из трактира.
Стали злодеи думать, как заставить его исполнить то, что им надобно. Думали-думали и придумали:
– Не взял рублём – возьмём страхом.
А была у Кузьмича дочь единственная Наденька – красива да гладенька – которую любил больше всего на свете. 
Вышла она прогуляться по Тверскому бульвару. А рядом карета по мостовой тренькает. Обогнала и остановилась. Открывает дверцу барыня в дорогом наряде и спрашивает:
– Не знаете ли, барышня, как проехать к наилучшему мастеру ключных дел Москвы, Анисиму Кузьмичу? Сказали, что живёт рядом с Тверской, а где – не уточнили.
– Так это мой батюшка! – обрадовалась Наденька, что отца все в Москве знают.
– Вот так удача! – улыбнулась барыня. – Может быть, покажете, как к нему доехать?
– Чего ж не показать – покажу.
Только села девушка в карету, схватили её сильные мужские руки, в рот платок сунули, на голову мешок набросили и для верности верёвкой обвязали.
Привезли её за город, в один запустелый дом. «Барыню» ту сторожить приставили, сами ж поехали к Кузьмичу.
Увидел он злодеев, нахмурился:
– Ежли ещё раз подле себя увижу – околоточному нажалуюсь. Он мне сватом приходится.
А они отвечают:
– Тебе бы поприветливей быть с нами, Анисим Кузьмич.
– Это с какой такой радости? – спрашивает.
– Не с радости, а с горести…
И рассказали, как дочь его единственную похитили и что вернут только в обмен на вторые ключи от княжьего дома. А коли будет челобитную в полицию подавать – дочь и вовсе погубят…
Видит Анисим Кузьмич, что попался как кур в ощип, однако делать нечего, пришлось, скрипя сердце, согласиться. И хотя понимал, какая опасность грозит дочке, всё ж отправился на разговор к князю.

…Князь Сатановский Вольдемар Чустаффусович, шутливо называвший себя «Князем-Ни-Тьмы-Ни-Света», был наполовину немцем – по отцу – и принадлежал к древнейшему роду демонов, живущих у подножья горы Броккен. Услышав от ключных дел мастера «преступные новости», хищно улыбнулся и успокоил Кузьмича, «что с дочкой и с ним будет всё в порядке, чего нельзя сказать о преступниках, затеявших сию коварную авантюру…».
И ещё добавил, чтобы Анисим Кузьмич, как можно быстрее смастерил и отдал злодеям по запасному ключу от каждой двери его дома.

…В это же время, Наденька сидела под охраной «фальшивой» барыни, которая её кормила-поила и в сад гулять водила, а как спросит о чём пленница, та ни гу-гу – запретили ей в ответ слово молвить.
На следующий день сменилась охрана.
Пришёл молодой парень Степан – один из тех злодеев, что в трактире сидели – высокий, красивый. Как увидел дочь Кузьмича, понял, что погиб. Влюбился крепко и бесповоротно. Стал клинья к ней подбивать и о себе рассказывать, какой он хороший да ладный. 
Слушала его Наденька и спрашивает:
– Влюбился в меня, или как?
– Влюбился, – честно признался Степан.
– А коли влюбился – домой отпусти. Небось, батюшка мой вовсе сна лишился.
– Не могу, красавица… – вздохнул он. – Тебя отпущу – себя погублю… 
– Тогда и говорить нам не о чем!
Ушла в свою комнату и дверь за собой заперла.

…А Кузьмич места себе не находил, всё торопился ключи для злодеев изготовить. Вместо трёх дней за день выточил и стал ждать, когда дочь вернут.
А тут сам князь Сатановский объяснил, где Наденьку искать следует. Бросился Кузьмич по указанному адресу, только пусто в доме оказалось.
«Неужто слово злодеи не сдержали? – подумал несчастный отец. – А может князь с адресом ошибся?..».
Вернулся ключных дел мастер домой, а дочь уже дома, вместе со Степаном. Узнал парня Анисим Кузьмич – сидел тот в трактире со злодеями – и хотел уж было сдать его околоточному, да заступилась Наденька:
– Спас он меня, папенька, никого не забоялся и о себе не думал.
– Оттого и спас, – говорит Степан, – что полюбил вашу дочь всею душой. И прошу, дорогой родитель, руки и сердца Надежды Анисимовны.
– А ты, как же? – спрашивает ключник у дочери. – Сможешь ему всё простить?
– Не только простить, – отвечает Наденька, – но и полюбить смогу до конца жизни.
Ну, делать  нечего, стали к свадьбе готовиться.

…А в это время решили злодеи «выпотрошить» дом князя. Было их поначалу четверо, да только Степан куда-то запропастился. Не стали его искать – самим больше достанется. Дождалась троица злодеев полуночи, перелезли через высокий забор,  взошли на крыльцо и открыли первым ключом парадную дверь.
– Ну, с почином!.. – сказали себе и поднялись на второй этаж, прямо в кабинет князя, где, по слухам, ларец железный, с золотом былприпрятан.
Не успели и глазом моргнуть, как оказались связанными в руках у полицейских. Хотел их околоточный в участок забрать да говорит хозяин дома, хищно улыбаясь:
– Оставьте их мне, унтер-офицер, сам с ними разберусь…
– Ваше право, – отвечает околоточный.
Ушли полицейские, а «Князь-Ни-Тьмы-Ни-Света» молвит разбойникам:
– За то, что ключами от моего дома интересовались да разбой учинить хотели, превращу каждого из вас в особый ключ для пользы дела…
Произнёс магические слова заклинаний и молитв из «Ключа Соломона», и превратил первого злодея в ключ родниковый, второго – в ключ скрипичный, третьего – в ключ шифровальный.
А спустя три дня явился почётным гостем на свадьбу дочери лучшего московского мастера ключных дел и подарил молодым ключи от Счастья.

КУЗЯВКИН

В уездном городе Зуеве жил один чиновник, с фамилией Кузявкин. Фамилия эта, как вы понимаете, не очень красивая. Не Удальцов, не Молодцов, не Богатырёв и не Князев. Хотя, как говорится, есть фамилии и похуже. Но и батюшка его родный, и дедушка, и прадед и прапрадед, словом, все предки по мужской линии, будучи Кузявкиными, прожили жизнь, слава Богу, неплохо!
И всё же сия фамилия мешала тому чиновнику продвинуться по карьерной лестнице. Как-то раз хотели его назначить Начальником отдела. Но потом передумали. Разве может быть начальник с такой фамилией? А однажды даже собрались наградить Орденом Святой Прасковьи 3-й Степени и снова раздумали. А Орден сей дали его сослуживцу с более благозвучной фамилией. Борщёв, кажется…
Даже жениться Кузявкин не мог. Только очередная невеста слышала его фамилию, тут же отказывала в дальнейшем ухаживании. Ну, неприятно было будущей супруге всю жизнь ходить Кузявкиной! И вам, сударыни, тоже, небось, неприятно было бы. Так что не стоит головой качать. Вот у вас какая фамилия?.. Черногрязевская? А у вас?.. Белошвейкина?.. А вы какую, простите, носите? Трясогузкина?.. М-да, тоже не фонтан на площади! Хотя ни за что не променяли бы на Кузявкину, уверяю вас!
Словом, промучился наш герой и решил сделать наоборот – жениться и взять фамилию будущей жены. Вот вам и выход. 
Стал Кузявкин искать девушку не только из приличной семьи, но и с приличной фамилией. Ибо сам был из богатого да знатного рода.
А ведь какие чудесные фамилии есть в России! Не только благозвучные на слух, но и благоприятные для души и сердца. Благоухающие всеми сортами цветов! Расцвеченные всеми цветами радуг! Не буду называть ни одной для примера, дабы их владельцы не зазнались, не надулись и не возгордились!
И вот среди них нашёл, наконец, несчастный Кузявкин молодую невесту, с благозвучнейшей фамилией. Даже с двумя – Целомудренская-Македонская. И, естественно, сам стал после свадьбы уже не Кузявкиным, а также Целомудренским и Македонским одновременно.
Думаете, что дело к венцу – сказка к концу? Ошибаетесь!
На самом-то деле, оказалось, что невеста в семейной жизни не только дура дурой, прости Господи! – но ещё и очень скандальная особа. Чуть что – кулаками по морде. Разок – за Целомудренскую, разок – за Македонскую.
Так что совет мой для молодых людей – не  женитесь на красивых фамилиях. Мало ли кто, какую фамилию носит! Это, как полюбить растение, со звучным названием – «ка;рдуус», а на самом-то деле, полюбить чертополох.
Да и, по большому счёту, дело вовсе не в красивой фамилии, а в добром имени.

ЛЕТАЮЩАЯ КУРИЦА

Захотелось однажды одной Курице… Чтобы вы думали? Ни за что не догадаетесь! Ах, вам из названия понятно… И в самом-то деле!.. Впрочем, я секретов из этого не делаю. Так вот. Захотелось одной Курице летать. Да не просто махать крыльями, а так же, как летают стрижи и ласточки, ну, и всякие там перелётные гуси.
– Это возмутительно! – кудахтала она. – Око-ко-каазывается, на свете есть ещё и звери-летуны! Представляете?! А я, имеющая ко-ко-ко-крылья, почему-то не летаю!
–  Летающая курица?! Смешно! – загоготал дикий Гусь, пролетавший мимо. – Прям гусям на смех!.. – Уж он-то знал толк в полётах.
– А Летучие мыши – это не смешно?! – возмутилась Курица. – Или Белки-летяги? А Поссумы? А Шерстокрылы? А уж ко-ко-как смешны Летающие лисицы, или Летающие собаки! Обко-кочешься!
И пошла Курица к Портному.
– Сшей мне, Портной, большие крылья, ко-ко-как у Орла. Уверена, что вся причина моего неумения летать именно в том, что куриные ко-ко-рылья слишком малы для полёта.
Портной не стал спорить, потому что заплатила ему Курица жемчужным зёрнышком, который нашёл её муж-Петух в навозной куче, и принялся кроить из марли большие крылья. А выкроив, натянул на длинные гибкие стебли орешника и застрочил по краям. Получились опахала, похожие на крылья орла, которые Портной и привязал поверх крыльев Курицы.
– То, что нужно! – обрадовалась она, глядя на себя в зеркало, и, возвратившись домой, тут же взобралась на крышу курятника, чтобы уже оттуда взлететь прямо под облака.
Взмахнув новыми крыльями, Курица уверенно прыгнула с крыши,  но, как и следовало ожидать, упала на землю и вывихнула одну лапу.
Браня всё на свете, приковыляла она к доктору Филину, принеся в подарок дохлую мышь, из хозяйской мышеловки. Филин смазал больную лапу густой мазью, что была изготовлена из сонной травы белладонны, и Курица, вернувшись в свой курятник, тут же заснула.

…И приснился ей волшебный сон, будто летит она над землёй.
Ах, как же это было чудесно! Совершенно непривычно и одновременно приятно. Внизу проплывали леса и реки, города и деревни. И в каждом скотеом дворе она видела птичник, где жили куры, петухи и цыплята, совершенно не умеющие летать. Они с завистью смотрели в небо, в котором парила Летающая курица и не понимали – как она этому научилась.

…Проснувшись, Курица даже не поверила, что всё увидела во сне – настолько реальным был её полёт.
«Какая разница, где летать – во сне или наяву! – подумала она. – И там, и там чувствуешь радость полёта!.. Тем более, что летать во снах, куда как приятней. Во-первых, совершенно не устаёшь, так как, на самом деле, спишь; во-вторых, безопасно – не страшны, ни дожди с молнией, ни сильный ветер, и не пальнёт из ружья какой-нибудь придурок-охотник, ради своего же удовольствия…».
И вспомнила Курица Белку, живущую в соседнем доме, которая целыми днями только и делала, что куда-то бежала. Правда, не по деревьям, а в колесе.
– Главное, не допустить застоя крови… – говорила Белка, тяжело дыша и суча лапками. – А для этого следует постоянно бежать, бежать, бежать… Неважно куда… Да хоть на одном месте… Говорят, что львы в зверинцах даже подпрыгнуть не могут, не то, чтобы куда-то помчаться… И силы их с каждым днём тают... А мне столько энергии даёт такая пробежка… Столько положительных эмоций доставляет... А если ещё прикрыть глаза и представить себе, что скачешь по лесу – разве это не полное счастье?..
Тогда Курица не понимала, о чём говорила Белка, а сейчас, после полёта во сне, как же пришлись по душе белкины слова!
С той поры стала Курица летать по ночам… С вечера сочинит какой-нибудь маршрут – в Африку или в Америку, закроет глаза – и тут же приснится всё, что насочинила.
Летала она во снах и одна, и с Диким гусём в паре. А однажды даже была вожаком диких лебедей.
Уже от себя скажу так: каждый выбирает свою жизнь сам – один настоящую, другой придуманную. Кто, полную опасностей, а кто жизнь во сне.
Хотя и во снах иногда случаются чудесные вещи: кто-то сочиняет стихи, как английский поэт Колеридж, кто-то музыку, как итальянский композитор Тартини, а кто-то даже делает важное изобретение, как адмирал Йи Сушин, придумавший в 16 веке первый в мире броненосец, остановивший наступление японцев.
«Спит лиса, а во сне кур щиплет», «Спит сова да видит курицу».
Видят-то её видят, а достать в небе не могут.
 

МЕДНАЯ ОСЕНЬ

Ранним осенним утром, когда Дворник принялся подметать дорожки Городского сада от опавших за ночь листьев, из-под его метлы раздалось металлическое звяканье.
Пригляделся под ноги, а вместо листьев – медные монеты! Поднял голову – батюшки! – все ветки деревьев в медном блеске!
Обрадовался Дворник, стал наполнять ими тележку и всё по сторонам поглядывать: не видит ли кто… Но Городской сад был ещё пуст, кроме нескольких каркающих ворон.
«Что за чудо такое?.. – подумал Дворник. – Были б монеты золотыми, я бы сказал, что это «золотая осень», а про медные и сказать-то нечего! «Медный всадник» в Петербурге есть, а про «медную осень» никогда не слышал».
Ну, слышал он или нет, а собрал целых десять мешков. И вовремя! Только успел завязать последний узел, как медные листья в парке вновь превратились в осенние.
Привёз Дворник монеты домой, пересчитал – и оказалось, что в рублях выходит вполне приличная сумма. Нанял телегу и поехал в Банк менять медь на бумажные рубли. А там сразу же поинтересовались: откуда, мол, у него столько мешков? Делать нечего, рассказал Дворник всю правду.
А правда – странная штука. Для кого она – правда, а для кого – настоящая ложь! Свидетелей-то не было, кроме ворон. А что с них взять? Либо перья для шляп, либо перья для писем. И – никаких свидетельских показаний. Каркают о чём-то своём, поди, догадайся.
Словом, никто нашему Дворнику не поверил, а даже, наоборот – обвинили его в воровстве из церковного Храма (где ж ещё такое количество медных монет можно достать?) и посадили за решётку. Третий год  метёт Дворник тюремный двор и проклинает ту самую «медную» осень. А еще молит Бога, чтобы никогда не пролился на землю «серебряный дождь».

МЕЛЬНИЦА СЧАСТЬЯ

Жил в Зуеве мельник Корней Федотович. И была у него мельница, оставшаяся ещё от прадеда Авдея Фортунатовича, который работал на ней аж до ста лет. После его смерти молол зерно на мельнице дед Корнея Федотовича – Капитон Авдеевич, лет до девяносто. Потом отец Федот Капитонович, лет до восьмидесяти пяти. И, наконец, после его смерти, осталась мельница в наследство самому Корнею Федотовичу.
Была она хоть и старая, но очень крепкая, иначе не выдержала бы на себе три поколения трудолюбивых мельников. Жернова её почти не истёрлись, а крылья крутились так же легко, как и во времена прадеда Авдея Фортунатовича. Только за двести пятьдесят лет стали немного поскрипывать да повизгивать. Но даже колёса у новых экипажей – и визжат и скрипят, пока не смажешь. Что уж говорить о механизме конца 16 века!
Однажды древний на вид старик привёз несколько мешков ржи. Помолол её наш мельник, погрузил мешки с ржаной мукой деду в телегу да спасибо сказал, когда тот с ним расплатился.
И прежде, чем выехать с мельничного двора, обратился старик к мельнику:
– Долго живу я на свете… Молол зерно ещё у твоего прадеда, у твоего деда и у твоего отца. Хорошие были мельники. И ты, Корней Федотыч, в их породу пошёл. Знаю, что живёшь скромно, а мог бы жить, ни в чём себе не отказывая. Много на земле деревень и хуторов, где нет ветряных мельниц и кто нуждается в твоей работе. Для таких, как они, ты и должен стать «своим мукомолом».
Поблагодарил Корней Федотович старика за хорошие слова, в остальном же подивился:
– Знаю, что в далёких деревнях да глухих хуторах нет своих мельников. Работал бы я на каждый двор, не покладая рук. Да только как туда добраться?..
И даже подумал, что старик из-за своего древнего возраста ничего уже не соображает.
Но тот в ответ усмехнулся:
– В этом я тебе помогу. Будешь на помол даже не ехать, а летать.
Тут мельник окончательно понял, что на старика в старости нашло затмение разума, и чтобы не утомлять его ещё больше, вежливо с ним попрощался и даже попросил разрешения самому привезти муку на его двор.
Однако ж старик не желал никуда ехать, а, взмахнув руками на старую мельницу, произнёс:

– Крыльями махала,
Да неба не знала.
Так жить не годится –
Превращайся в птицу!

Закружила мельница крыльями, хотя в воздухе не было ни ветерка и, легко оторвавшись от земли, взлетела в поднебесье. Покружив среди облаков и разогнав птиц, плавно опустилась ровно на то место, где и стояла двести пятьдесят лет.
У мельника от этого чуда едва язык не отнялся, а глаза на лоб полезли. Стоит, мычит, ни слова сказать не может.
– В следующий раз, – говорит старик, – без тебя, Корней Федотыч, сама она никуда не полетит. Ты только прикажи:

– Работы много –
Айда, в дорогу!

– и доставит тебя сама, куда следует. А как зерно намелешь да деньгу получишь – скажи:

– К золотому золотой –
Помолола и – домой!

– она и возвратится на прежнее место…
Долго стоял мельник с вытаращенными глазами, наконец, произнёс:
– За какие такие заслуги, дед, ты мне помогаешь?..
– За просто так, – ответил старик. – Добрые дела сердцем ценятся, а не деньгами. Вижу, человек ты честный, трудолюбивый – вот и хочу помочь.
Низко поклонился старику мельник. Тот и уехал.

…И стал Корней Федотович летать на своей мельнице, по городам и весям, как Иван-Царевич на ковре-самолёте. Где опустится – там и поработает. То в Тверской губернии, то в Псковской, а то в и Сибирь махнёт или на Урале опустится. Всё успевал сделать – и зерно помолоть, и деньги получить, и в тот же вечер домой воротиться. И так каждый день. И уже даже не интересовался, куда его мельница завтра доставит.
Не прошло и месяца, как стал он состоятельным человеком, а через пол-года и самым богатым мельником в Зуеве.
Выстроил новый дом, завёл лошадей, коров, свиней, птицу разную, даже скотника нанял, чтобы тот за всей живностью следил, кормил да холил, ибо самому некогда было. И уже о невесте стал подумывать. 
Однажды прилетел Корней Федотович в имение одной купчихи. Звали её Марьяной Илларионовной. Молодая, красивая, лет двадцати пяти. Отец с матерью  рано померли, и осталось ей большое хозяйство. От женихов отбоя не было. Только видит она, что не к её сердцу тянутся, а к деньгам да хозяйству. И объявила всем, что никогда не выйдет замуж. Женихи не поверили, с месяц-другой поездили, а как поняли, что правду говорит молодая купчиха – исчезли, как дым из трубы. А Марьяна Илларионовна на Судьбу понадеялась: коли Господь сподобит – то найдёт суженого, а не пособит ей в этом – видать, такая её судьбина одинокой быть.
Как увидела молодая купчиха Корнея Федотовича – влюбилась в него, до жара в сердце. Про всё забыла. Ну, и, само собой, о своём обещаньи никогда замуж не выходить.
Позвала его после работы. Сидят оба в гостиной, пьют чай с пряниками, умные разговоры ведут да друг на друга поглядывают. Она ему стишки прочла из своего альбомчика, он ей романсы на гитаре спел. Слышит мельник, как бьётся его сердце, и чувствует, что тоже влюбился в купчиху, по гроб жизни. Но ничего об том вслух не сказал, лишь зарделся от своих желаний.
И тут увидел на стене, среди разных семейных портретов, лицо знакомого старика.
– Кто это? – поинтересовался Корней Федотович.
– Мой дед, – ответила купчиха.
– Так ведь мы с ним знакомы! – воскликнул мельник.
– Не может того быть, – говорит она. – Помер Прохор Игнатьич пятнадцать лет тому назад.
– Как так помер?! – удивился мельник и рассказал про недавнюю с ним встречу да про его волшебство с мельницей.
Улыбнулась Марьяна Илларионовна:
– Любил меня очень. Вот и решил нас познакомить. Добрым колдуном был мой дед, – прибавила она. – Людей лечил, скот на ноги ставил. Бедным людям помогал.
Тут уж наш мельник не вытерпел и сделал молодой купчихе предложение. И приняла она его с радостью. Назначили день свадьбы, и отправился он наутро в обратный путь, к венчанью готовиться.
Накупил купчихе драгоценностей разных да одежды красивой и ровно через неделю полетел подарки ей преподнести. Только сказал мельнице: «Доставь меня к Марьяне Илларионовне!» – она и полетела.
А в тот день, как назло, ветер был сильный. Подул во всю мощь и сломал мельнице крылья. Упала та в озеро и утонула. С тех пор то озеро Мельничным зовут.
С трудом выбрался мельник на берег, обсушился, нанял дорожную карету и собрался, было, на ней к купчихе ехать.
– Куда везти? – спрашивает кучер.
А Корней Федотович только сейчас сообразил, что не знает, в какую губернию мельница его тогда доставила. И поехал расстроенный к себе домой. Едет, страдает, бранит и себя, и мельницу, и ветер над озером:
– Эх, такую невесту упустил! Видать, не судьба…
Приехал в Зуев и стал новую мельницу строить. Обыкновенную, нелетучую.
А спустя неделю, в день обещанной свадьбы, приезжает к нему, кто б вы думали? Верно! Сама купчиха.
– Как же вы нашли меня, милая Марьяна Илларионовна?! – изумился мельник.
– Дедуля мой адресок во сне передал, – улыбается она.
Ну, тут уж сыграли свадьбу – всем свадьбам свадьба! Гостей назвали видимо-невидимо!
Наутро глаза открыли – а на месте старой мельницы новая стоит. И записка на дверях гвоздём прибитая:

«Молодым на счастье – от деда Прохора».

Небось, ещё и летать умеет. А не умеет – не беда! Налетался Корней Федотович вдоволь. Не журавль, поди.
 

МИМОЛЁТНАЯ ШУТКА МАГИСТРА
Июньским утром 1812 года, в «Приёмный покой» Родильного госпиталя, что в Петербурге, на Коллежской линии, вошла молодая супружеская пара.
То, что это муж с женой было видно и невооружённым глазом – не только по скромным медным кольцам, что блестели у обоих на тонких пальцах правой руки, но и по заботливому отношению друг к другу. Молодой супруг походил на студента-первокурсника, впрочем, и его попутчица – беленькая, курносенькая, с пушистыми курчавыми прядями, выглядела совсем юной, почти девочкой, вот-вот собравшаяся родить. Левой рукой она поддерживала свой небольшой животик, а правой – крепко держалась за локоть мужа. От этого выглядел молодой человек немного растерянным. Кроме того, лицо его было бледным от напряжения, словно это он собрался рожать.
Окинув прищуренным взглядом молодую женщину, на лице которой была виноватая улыбка, сторож Родильного госпиталя, видать, с высоты своего солидного опыта, уверенно произнёс:
– Никак, схватки начались?.. Так я за фелшером!...
И, топоча сапогами, неуклюже побежал куда-то в конец длинного коридора. Вскоре оттуда, скрипя и дребезжа, появилась каталка на колёсах, белого цвета, покрытая больничным одеялом, без подушки. Вёз её вызванный фельдшер – маленького росточка пожилой человек, в пенсне, с помятым лицом, в несвежем халате, покрытом плохо застиранными кровяными пятнами, пахнущем карболкой и спиртом. Впрочем, откуда именно шёл запах спирта – от халата или от самого фельдшера – утвердительный ответ дать было невозможно. Следом, громко гремя сапогами, торопился сторож.
Фельдшер мельком глянул на роженицу, затем на мужчину:
– Как звать?
– Кузьма… – ответил тот.
– Её, её!..
– Людмила… Ивановна…
– Садитесь, Людмила Ивановна! Чего стоите?.. А вы, Кузьма, пособите!..
Он развернул носилки на колёсах в обратную сторону. Молодой человек с трудом оторвал руку жены от своего локтя и, помогая ей усесться на каталку, тихо приговаривал:
– Ну, будет, будет… Может, на этот раз…
Пока женщина усаживалась, фельдшер стал объяснять Кузьме:
– Запи;шите в «Регистрационный лист» её имя, отчество, фамилию, возраст, адрес, вероисповедание – и отдалите Ермолаичу. Он передаст врачу.
– Я передам… – подтвердил сторож.
– Ну, с Богом! – и фельдшер почти бегом увёз роженицу снова в конец тёмного коридора.
– Куда он её?.. – с тревогой спросил молодой человек. Внезапно оставшийся один, он словно осиротел и от этого чувствовал себя не очень уверенно в просторном вестибюле Госпиталя.
– В повивальное отделение, – ответил сторож. – Куда ж ещё?..
Он достал чернила, ручку с металлическим пером, немного помятый бланк «Регистрационного листа» и положил всё это на прилавок окошка «Приёмного покоя».
– Давай, пиши, тёзка! Меня ведь тоже Кузьмой зовут. И ничего не боись!.. У нас тут кажный день по десятку мальцов рожают. И врачи наши, и акушоры с фелшерами – люди опытные, сурьёзные, пропасть не дадут… 
– Я не боюсь… – ответил молодой человек и сконфужено добавил: – Вот только грамоту не знаю…
– А служишь где? – удивился сторож.
– Дворничаю… 
– Хорошая работа!.. – похвалил сторож, чтобы немного его приободрить. – Мой кум тоже в дворники подался. С околоточным знаком… – сказал солидно.
Он сел за жиденький столик, окунул перо в чернила и поднял голову:
– Ну, давай, диктуй…
Во время записи Ермолаич успел рассказать молодому человеку, что служит в Родильном госпитале все сорок лет, со дня основания, когда матушка Екатерина Вторая Указ свой подписала.
Заполнив «Регистрационный лист», сторож сказал:
– Ты, тёзка, домой, давай, дуй. Дело это бабское долгое. Бывает, что и два дня рожают. Чего глаза мозолить? А к вечеру приходи. Ежли кого родила – скажу. Ступай, не боись…
– Я не боюсь… – повторил молодой человек. – Спасибо вам, Ермолаич…
И, попрощавшись со сторожем, ушёл.

…В этом же году, только раньше на два с половиной месяца, в конце марта, в Петербург приехал известный маг и мистик Жак Форе – ученик графа де Сен-Жермена, знаменитого алхимика. Форе был уже в тех летах, в коих у нас называют людей «глубокими стариками». Однако ж, в свои восемьдесят три года, выглядел, на удивленье, бодрым и стройным. Седые длинные волосы до самых плеч и серебристая борода, обрамляли его смуглое сухое лицо – на первый взгляд, некрасивое, даже в чём-то отталкивающее. Представьте себе, высокий выпуклый лоб, длинный костлявый нос, словно большой клюв хищной птицы, кустистые брови, и везде – на лбу, вокруг глаз, от крыльев носа до губ – глубокие морщины. Но вот глаза! Огромные, изумрудного цвета, они смотрели на всех открыто, доброжелательно, с умной насмешкой, что делало его лицо даже в какие-то моменты обаятельным.
Приехал француз в российскую столицу по приглашению. «Общества Мистиков, Магов и Чародеев». А точнее – по случаю его открытия. Сняли ему номер роскошный номер, в «Большой гостинице Париж», появившейся в Петербурге всего шесть лет тому назад, на Малой Морской улице.
А вечером того же дня, уже собравшись ехать на Невский, где обосновалось «Общество», Форе увидел на окне, в коридоре, что выходило на задний двор гостиницы, пушистую кошку серо-голубого цвета. 
– Est charmante! – сказал он вслух по-французски и подумал: «Действительно, прелестна!.. И на кого она там смотрит?..».
Он подошёл к окну, и увидел через стекло, на высокой поленнице дров, молодого красавца-пса, который так же не отрывал от кошки своих чёрных глаз.
Форе улыбнулся:
«Вот так любовь!.. А ещё говорят: как кошка с собакой…».
Мимо прошёл половой, с полным подносом еды.
– И давно они так глядят друг на друга? – спросил его француз.
– С самой зимы, – ответил с улыбкой молодой вихрастый парень на плохом французском. – Коли её нет в окне – скулит напропалую…
– Что такое «напропалую»? – поинтересовался Форе.
Половой поставил поднос на подоконник – он любил поболтать с постояльцами.
– «Вовсю», значит… «Сильно». Эх, будто он котом – давно бы на ней женился!
Оба рассмеялись.
– И что – никуда не уходит? – полюбопытствовал француз.
– Только по нужде-с… – ответил половой. – Или что поесть… Как и она. Потом снова на свои места. Любовь – она и у зверей любовь!.. Хотя, будь они вместе, разве соединились бы?.. 
– А что у неё за порода? – спросил Форе.
– Французская. Шартрез…  Хозяину в прошлом году подарили. Лично приказал глаз с неё не спускать и кормить только французским меню… Простите, бежать надо… – с сожалением вспомнил половой о заказе и поспешил отнести его в чей-то номер.
А Жак Форе подумал:
«А если и вправду превратить его в «мартовского кота»?.. Вот «мадмуазель»-то обрадуется! Или её в суку?..». 
– Господин Форе! – прервал его размышления распорядитель гостиницы, из конца коридора. – Карета у подъезда!..
– Спасибо! Иду!
Надевая на ходу белые перчатки, он ещё раз бросил взгляд на белоснежную кошку, неподвижно сидящую на подоконнике:
– «Дафнис и Хлоя» – улыбнулся Форе про себя. – Сегодня вечером попробую им помочь, если, конечно же, ещё раз встречу…».
И, размахивая изящной тростью, быстро прошествовал по коридору.

…Родила Людмила Ивановна, непонятно кого.
Плод был уродлив и страшен – будто вынашивала она его специально для Кунсткамеры. Вместо человеческого лица  – волчья пасть, на четырёхпалых руках когти. Кроме того, тельце монстра было сплошь покрыто шерстью. Плод был немедленно заспиртован и передан в анатомический музей Петербургского университета.
Узнав об этом, с юной роженицей случился сердечный приступ, приведший к её скоротечной смерти. Эти роды были у неё уже третьи за восемь месяцев, Первый раз выкидыш. Второй раз не помогла повивальная бабка. И вот, третий раз, с фатальным исходом.
Кузьма, теперь уже молодой вдовец, узнав скорбную новость, в тот же вечер, через своего тёзку, сторожа Игнатьича, не проронил ни слезинки. Зайти в Храм, чтоб поставить покойной жене свечу «За упокой», ему было строго заказано да и храма его верования в Петербурге не было.
Ещё с неделю он потрудился дворником, а после того, как на Россию напал Наполеон, ушёл на войну в конце июня, отважно сражался и погиб 26 августа, при Бородино.

…Что же касается Жака Форе, то он преспокойно вернулся в Страсбург ещё в апреле, и совершенно позабыл о своей «мимолётной шутке».
Тогда, в конце марта, на следующее утро, после открытия Петербургского «Общества Мистиков, Магов и Чародеев» – с горячими русскими блинами, длинными речами и ледяным французским шампанским – возвратясь в гостиницу под утро, вновь увидел великий маг на подоконнике в коридоре, неподвижно сидящую кошку, серо-голубого окраса, не сводившую глаз с молодого красивого пса, во дворе гостиницы. Он тут же вспомнил о вчерашнем шутливом обещании, данным саму себе и, остановившись за спиной кошки, чтобы одновременно видеть их обоих, прикрыл глаза и произнёс сакральные рунические слова, которые своей силой материализуют любые мысли…
Открыв глаза после, Форе с удовлетворением убедился, что на подоконнике и за окном никого уже не было.
Спустя час, после отъезда французского мага, по всей гостинице слышался голос вихрастого полового, которому хозяином было приказано – «глаз с неё не спускать»:
– Люси! Ты где? Люси! Люська! Кис-кис-кис!
Знал бы вихрастый парень, с кем вчера говорил, бежал бы из «Большой гостиницы Париж», куда подальше.
Ибо превратил маг Жак Форе – и кошку, и собаку – в людей. И стала бывшая Люська – Людмилой Ивановной, а бывший дворовый Кузя –дворником Кузьмой.
Превратил их великий мистик и забыл про то начисто. Разве мимолётную шутку кто помнит?.. Хотел помочь в любви, а оно, вон, как всё получилось…
Правду говорят: «от великого до смешного – один шаг». А ведь от смешного до трагичного – и шагу ступить не успеть
Июньским утром 1812 года, в «Приёмный покой» Родильного госпиталя, что в Петербурге, на Коллежской линии, вошла молодая супружеская пара.
То, что это муж с женой было видно и невооружённым глазом – не только по скромным медным кольцам, что блестели у обоих на тонких пальцах правой руки, но и по заботливому отношению друг к другу. Молодой супруг походил на студента-первокурсника, впрочем, и его попутчица – беленькая, курносенькая, с пушистыми курчавыми прядями, выглядела совсем юной, почти девочкой, вот-вот собравшаяся родить. Левой рукой она поддерживала свой небольшой животик, а правой – крепко держалась за локоть мужа. От этого выглядел молодой человек немного растерянным. Кроме того, лицо его было бледным от напряжения, словно это он собрался рожать.
Окинув прищуренным взглядом молодую женщину, на лице которой была виноватая улыбка, сторож Родильного госпиталя, видать, с высоты своего солидного опыта, уверенно произнёс:
– Никак, схватки начались?.. Так я за фелшером!...
И, топоча сапогами, неуклюже побежал куда-то в конец длинного коридора. Вскоре оттуда, скрипя и дребезжа, появилась каталка на колёсах, белого цвета, покрытая больничным одеялом, без подушки. Вёз её вызванный фельдшер – маленького росточка пожилой человек, в пенсне, с помятым лицом, в несвежем халате, покрытом плохо застиранными кровяными пятнами, пахнущем карболкой и спиртом. Впрочем, откуда именно шёл запах спирта – от халата или от самого фельдшера – утвердительный ответ дать было невозможно. Следом, громко гремя сапогами, торопился сторож.
Фельдшер мельком глянул на роженицу, затем на мужчину:
– Как звать?
– Кузьма… – ответил тот.
– Её, её!..
– Людмила… Ивановна…
– Садитесь, Людмила Ивановна! Чего стоите?.. А вы, Кузьма, пособите!..
Он развернул носилки на колёсах в обратную сторону. Молодой человек с трудом оторвал руку жены от своего локтя и, помогая ей усесться на каталку, тихо приговаривал:
– Ну, будет, будет… Может, на этот раз…
Пока женщина усаживалась, фельдшер стал объяснять Кузьме:
– Запи;шите в «Регистрационный лист» её имя, отчество, фамилию, возраст, адрес, вероисповедание – и отдалите Ермолаичу. Он передаст врачу.
– Я передам… – подтвердил сторож.
– Ну, с Богом! – и фельдшер почти бегом увёз роженицу снова в конец тёмного коридора.
– Куда он её?.. – с тревогой спросил молодой человек. Внезапно оставшийся один, он словно осиротел и от этого чувствовал себя не очень уверенно в просторном вестибюле Госпиталя.
– В повивальное отделение, – ответил сторож. – Куда ж ещё?..
Он достал чернила, ручку с металлическим пером, немного помятый бланк «Регистрационного листа» и положил всё это на прилавок окошка «Приёмного покоя».
– Давай, пиши, тёзка! Меня ведь тоже Кузьмой зовут. И ничего не боись!.. У нас тут кажный день по десятку мальцов рожают. И врачи наши, и акушоры с фелшерами – люди опытные, сурьёзные, пропасть не дадут… 
– Я не боюсь… – ответил молодой человек и сконфужено добавил: – Вот только грамоту не знаю…
– А служишь где? – удивился сторож.
– Дворничаю… 
– Хорошая работа!.. – похвалил сторож, чтобы немного его приободрить. – Мой кум тоже в дворники подался. С околоточным знаком… – сказал солидно.
Он сел за жиденький столик, окунул перо в чернила и поднял голову:
– Ну, давай, диктуй…
Во время записи Ермолаич успел рассказать молодому человеку, что служит в Родильном госпитале все сорок лет, со дня основания, когда матушка Екатерина Вторая Указ свой подписала.
Заполнив «Регистрационный лист», сторож сказал:
– Ты, тёзка, домой, давай, дуй. Дело это бабское долгое. Бывает, что и два дня рожают. Чего глаза мозолить? А к вечеру приходи. Ежли кого родила – скажу. Ступай, не боись…
– Я не боюсь… – повторил молодой человек. – Спасибо вам, Ермолаич…
И, попрощавшись со сторожем, ушёл.

…В этом же году, только раньше на два с половиной месяца, в конце марта, в Петербург приехал известный маг и мистик Жак Форе – ученик графа де Сен-Жермена, знаменитого алхимика. Форе был уже в тех летах, в коих у нас называют людей «глубокими стариками». Однако ж, в свои восемьдесят три года, выглядел, на удивленье, бодрым и стройным. Седые длинные волосы до самых плеч и серебристая борода, обрамляли его смуглое сухое лицо – на первый взгляд, некрасивое, даже в чём-то отталкивающее. Представьте себе, высокий выпуклый лоб, длинный костлявый нос, словно большой клюв хищной птицы, кустистые брови, и везде – на лбу, вокруг глаз, от крыльев носа до губ – глубокие морщины. Но вот глаза! Огромные, изумрудного цвета, они смотрели на всех открыто, доброжелательно, с умной насмешкой, что делало его лицо даже в какие-то моменты обаятельным.
Приехал француз в российскую столицу по приглашению. «Общества Мистиков, Магов и Чародеев». А точнее – по случаю его открытия. Сняли ему номер роскошный номер, в «Большой гостинице Париж», появившейся в Петербурге всего шесть лет тому назад, на Малой Морской улице.
А вечером того же дня, уже собравшись ехать на Невский, где обосновалось «Общество», Форе увидел на окне, в коридоре, что выходило на задний двор гостиницы, пушистую кошку серо-голубого цвета. 
– Est charmante! – сказал он вслух по-французки и подумал: «Действительно, прелестна!.. И на кого она там смотрит?..».
Он подошёл к окну, и увидел через стекло, на высокой поленнице дров, молодого красавца-пса, который так же не отрывал от кошки своих чёрных глаз.
Форе улыбнулся:
«Вот так любовь!.. А ещё говорят: как кошка с собакой…».
Мимо прошёл половой, с полным подносом еды.
– И давно они так глядят друг на друга? – спросил его француз.
– С самой зимы, – ответил с улыбкой молодой вихрастый парень на плохом французском. – Коли её нет в окне – скулит напропалую…
– Что такое «напропалую»? – поинтересовался Форе.
Половой поставил поднос на подоконник – он любил поболтать с постояльцами.
– «Вовсю», значит… «Сильно». Эх, будто он котом – давно бы на ней женился!
Оба рассмеялись.
– И что – никуда не уходит? – полюбопытствовал француз.
– Только по нужде-с… – ответил половой. – Или что поесть… Как и она. Потом снова на свои места. Любовь – она и у зверей любовь!.. Хотя, будь они вместе, разве соединились бы?.. 
– А что у неё за порода? – спросил Форе.
– Французская. Шартрез…  Хозяину в прошлом году подарили. Лично приказал глаз с неё не спускать и кормить только французским меню… Простите, бежать надо… – с сожалением вспомнил половой о заказе и поспешил отнести его в чей-то номер.
А Жак Форе подумал:
«А если и вправду превратить его в «мартовского кота»?.. Вот «мадмуазель»-то обрадуется! Или её в суку?..». 
– Господин Форе! – прервал его размышления распорядитель гостиницы, из конца коридора. – Карета у подъезда!..
– Спасибо! Иду!
Надевая на ходу белые перчатки, он ещё раз бросил взгляд на белоснежную кошку, неподвижно сидящую на подоконнике:
– «Дафнис и Хлоя» – улыбнулся Форе про себя. – Сегодня вечером попробую им помочь, если, конечно же, ещё раз встречу…».
И, размахивая изящной тростью, быстро прошествовал по коридору.

…Родила Людмила Ивановна, непонятно кого.
Плод был уродлив и страшен – будто вынашивала она его специально для Кунсткамеры. Вместо человеческого лица  – волчья пасть, на четырёхпалых руках когти. Кроме того, тельце монстра было сплошь покрыто шерстью. Плод был немедленно заспиртован и передан в анатомический музей Петербургского университета.
Узнав об этом, с юной роженицей случился сердечный приступ, приведший к её скоротечной смерти. Эти роды были у неё уже третьи за восемь месяцев, Первый раз выкидыш. Второй раз не помогла повивальная бабка. И вот, третий раз, с фатальным исходом.
Кузьма, теперь уже молодой вдовец, узнав скорбную новость, в тот же вечер, через своего тёзку, сторожа Игнатьича, не пророил ни слезинки. Зайти в Храм, чтоб поставить покойной жене свечу «За упокой», ему было строго заказано да и храма его верования в Петербурге не было.
Ещё с неделю он потрудился дворником, а после того, как на Россию напал Наполеон, ушёл на войну в конце июня, отважно сражался и погиб 26 августа, при Бородино.

…Что же касается Жака Форе, то он преспокойно вернулся в Страсбург ещё в апреле, и совершенно позабыл о своей «мимолётной шутке».
Тогда, в конце марта, на следующее утро, после открытия Петербургского «Общества Мистиков, Магов и Чародеев» – с горячими русскими блинами, длинными речами и ледяным французским шампанским – возвратясь в гостиницу под утро, вновь увидел великий маг на подоконнике в коридоре, неподвижно сидящую кошку, серо-голубого окраса, не сводившую глаз с молодого красивого пса, во дворе гостиницы. Он тут же вспомнил о вчерашнем шутливом обещании, данным саму себе и, остановившись за спиной кошки, чтобы одновременно видеть их обоих, прикрыл глаза и произнёс сакральные рунические слова, которые своей силой материализуют любые мысли…
Открыв глаза после, Форе с удовлетворением убедился, что на подоконнике и за окном никого уже не было.
Спустя час, после отъезда французского мага, по всей гостинице слышался голос вихрастого полового, которому хозяином было приказано – «глаз с неё не спускать»:
– Люси! Ты где? Люси! Люська! Кис-кис-кис!
Знал бы вихрастый парень, с кем вчера говорил, бежал бы из «Большой гостиницы Париж», куда подальше.
Ибо превратил маг Жак Форе – и кошку, и собаку – в людей. И стала бывшая Люська – Людмилой Ивановной, а бывший дворовый Кузя –дворником Кузьмой.
Превратил их великий мистик и забыл про то начисто. Разве мимолётную шутку кто помнит?.. Хотел помочь в любви, а оно, вон, как всё получилось…
Правду говорят: «от великого до смешного – один шаг». А ведь от смешного до трагичного – и шагу ступить не успеть …

МУЗЕЙНАЯ СТАТУЭТКА

Решил один Вор украсть из Зуевского музея какой-нибудь предмет художественного искусства.
В картинах Вор разбирался слабо, так что подвергать себя опасности из-за полотна какого-то там зуевского живописца не было никакого смысла, тем более, что почти все картины были размерами по четыре, а то и по девять квадратных метров (любят в Зуеве масштабами поражать!). Так что скатать полотно в трубочку или сложить его на манер носового платка и сунуть в карман – никак не получится. А вот украсть какую-нибудь небольшую безделушку – статуэтку, к примеру, дело нехитрое. Улучи момент, когда никто на тебя не смотрит, хвать! – и за пазуху!
Для этой цели и заприметил Вор в зале обнажённую девушку. Не настоящую, конечно. В образе статуэтки. Тем более, что высечена была она из настоящего мрамора.
Хотя, если честно, то мраморная девушка была так себе, словно из невзошедшего теста – ни бёдер, ни груди, ни всего остального, что привлекает внимание мужчин, но раз она красовалась в музее, Вор и решил, что сможет её продать задорого. Выждав момент, когда музейный сторож отвлёкся и стал растапливать печь, спокойно  сунул статуэтку за пазуху и – был таков!
Принес её Вор домой и решил утром же отправиться на рынок, чтобы продать за большие деньги. Положил статуэтку рядом с подушкой и заснул со спокойной совестью. А точнее сказать: со спокойной бессовестностью.
Проснулся ночью от того, что кто-то толкал его вбок. Вначале он подумал, что нагрянула полиция. Вскочил спросонья и стал лихорадочно придумывать, как бы ему от ворованной статуэтки отвертеться. Но рядом на кровати сидела юная персона.
– Ты кто?! – испугался Вор.
– Ворованная статуэтка, – ответила та.
Вор недоверчиво присмотрелся и действительно узнал в ней «мраморную» девицу.
– Это как же?! – удивился он.
– А так, – сказала она. – В нашем музее все такие «оживлючие». Кто нас полюбит – для того и оживаем.
– Сдалась мне твоя любовь! – рассердился Вор.
– Не полюбил бы – не украл, – ответила юная девица.
– Я деньги люблю, – сказал он. – Вот продам тебя первому встречному – и вся любовь!
– Я – честная девушка, – обиделась она.
– «Честная!» Ты в одеяло-то завернись! Бесстыдница!..
– Чем ругаться, лучше бы меня удочерил.
– Других дел, что ли нет?! – взвился Вор. – Знаешь, какая моя жизнь? Беспокойная и опасная! На воспитание времени не хватит!
– А я и так воспитанная! – обиделась девица, укрывшись в одеяло. – По фантазии скульптора, в женской гимназии училась.
– Да я и женат-то не был!
– Тогда женись на мне! Я не капризная, тихая, послушная…
– Мала ещё, – прервал её Вор. – Небось, лет пятнадцать…
– Четырнадцать!..
– Тем более! Хочешь, чтобы меня из-за тебя в тюрьму посадили?
– Не посадят, – успокоила она его. – Это мне только на вид четырнадцать… А на самом деле, семьдесят четыре.
– Сколько?! – глаза у Вора на лоб полезли.
– Семьдесят четыре. А «на четырнадцать» я и через двести лет выглядеть буду, – ответила мраморная девица.
– Это как же?.. – захлопал он глазами.
– Той, с кого меня вылепили, как раз тогда четырнадцать и было. А сейчас ей тоже семьдесят четыре, не меньше.
– А ну, проваливай, «бабуля»! – закричал он на неё. –  К внукам своим, топай!
– Нет у меня своего дома… – с грустью сказала девица. – Ведь родилась я в середине прошлого века!
Разозлился Вор:
– Выходит, украл я тебя совсем без пользы!
Заплакала девушка:
– Не гони… Хочу у тебя жить…
– А я не желаю! 
– Зачем тогда крал?
– Так ведь не знал, что оживёшь!
Как ни умоляла его девица, как ни просила остаться – прогнал ко всем чертям!
«Ишь, чего захотела! – перевел Вор дух. – Кто б мне поверил, будто я её в дочки взял? Народ у нас нонче подозрительный…».
И стал размышлять, как бы ему в музее что-нибудь другое украсть.
«Если все они там такие «оживлючие», стяну-ка я другую статуэтку. И чтобы с пользой для дома…».
Направился он снова в Городской музей, чтобы высмотреть другой предмет для кражи. Ну, медные фигурки животных, ясное дело, красть не стал – не поговоришь с ними, а блох столько, что не начешешься – даром, что медные... Деревянного старика тоже воровать не захотел – помощи никакой, а забот полон рот. Ещё помрёт от радости, а ты его хорони. Не родственник, чай, больно нужно… Кинул взгляд на фарфорового клоуна и подумал: «Уж лучше этого, весёлого!.. Чтоб сердце веселил». Но тут же руку назад отдёрнул: узнают люди – ещё засмеют. И тут увидел Вор статуэтку бронзового стражника с мечом в руке.
«Вот, кто мне нужен! – обрадовался он. – Сильный, здоровый! Охранником у меня будет».
Украл Вор статуэтку, принёс домой. А сам с неё глаз не спускает – ждёт, когда стражник в живого человека обратится.
Смотрел-смотрел да и заснул. А проснулся от того, что кто-то его с постели поднял. Открыл глаза – стоит перед ним здоровенный мужик, с мечом в руке.
– Это ты меня своровал?! – грозно спрашивает тот.
– Я… – испугался Вор.
– А знаешь ли ты, кто я таков?
– С-стражник, – ответил Вор. – Так на табличке написано б-было…
– А раз Стражник, – сказал тот, – отведу-ка тебя прямиком в темницу! За воровство!..
Скрутил Вора и повёл в тюрьму.
Сидит Вор за решёткой, о своей судьбе печалится:
«А ведь мог девицу удочерить… Украл бы ей одежду, зажили б вдвоём. Я – весь день в делах, она за хозяйку… И – дом убран, и обед сварен… А теперь и хлебушка принести некому…».
 

МУХА-ПУТЕШЕСТВЕННИЦА

Однажды самая обыкновенная комнатная Муха, живущая в Петербурге, приняла смелое решение – облететь Землю. Её не пугали ни хищные птицы, ни океаны, через которые нужно было пролететь, ни ветер, ни дожди, ни даже бури, что сметают всё на своём пути.
Да-а!.. Это была очень смелая муха!
От учёного-географа, в доме которого она жила, Муха слышала о разных странах, где можно было посмотреть много интересного и занимательного, познакомиться с другими мухами, говорящими на иностранных языках, испробовать заморские кушанья и напитки. Ах! Да что там говорить! Путешествия в другие страны всегда вызывают у любого – будь ты муха или человек – желание незамедлительно туда слетать.
И вот в точно назначенный час Муха взлетела над Петербургом и понеслась по Земному Шару.
Вначале она пролетела над всей Европой, затем через Атлантический океан свернула к Америке – сначала к Южной, затем к Северной. Очутилась даже в Антарктиде, где вопреки словам учёного-географа, совершенно не почувствовала холода. Да и в Индии ей не было жарко. И в Египте. И в африканской пустыне. Увидела она с высоты своего полёта Китай, пролетела над островами Японии, над Тихим Океаном, после очутилась в Австралии и спустя какое-то время вернулась в Петербург.
Вот это был маршрут! Любая птица позавидовала бы ей, не говоря о человеке-путешественнике. Сколько потребовалось сил и смелости преодолеть его! И ведь не устала совершенно!
«Даже страшно не было… – рассуждала Муха, сидя на потолке.  – О каких опасностях говорил этот, с позволения сказать, учёный? Ни ветров тебе в пути, ни штормов, ни хищных птиц!.. Какой же врунишка, мой хозяин-географ. Небось, сочинил всё это сам, сидя за письменным столом… Где Версаль и Лувр? А Собор Нотр-Дам-де-Пари? Где они?.. Где Лондон, с Букингемским дворцом и Тауэрским мостом? Куда делось Вестминстерским аббатство и шекспировский театр «Глобус»? А куда пропал римский Колизей, я вас спрашиваю? Или Ватикан? Или фонтан «Наяды», с галереей Боргезе?.. Ну, не слепая же я, в самом-то деле! Слава Богу, Бог дал мне не два глаза, как этому, с позволения сказать, «путешественнику», а целых пять! И всё равно не увидела – ни афинского Акрополя, ни храма Зевса, ни театра Диониса, ни монастырь Цезаря. Ну, ничего, что было бы приятно моему взору или потрясло моё художественное воображение!.. Ни красоты городов, ни закатов, ни рассветов… Где новая Англия? Индийские джунгли! Пирамиды Хеопса!.. А может быть, всего это и нет на свете! Наверняка, нет! Ему выдумать, что соврать! А ещё читает студентам лекции в Университете! Ах, бедные дети! И ведь верят, что всё это существует на самом-то деле!.. Хорош учёный, нечего сказать. Пишет свои книги, дурит народ!.. Как есть, сказочник! Вот снова что-то кропает… Ого! Целый фолиант насочинил!..».
Муха прошлась по потолку до окна и внезапно, повернув обратно, самокритично подумала:
«А, что, если всё-таки я что-то не углядела?.. Ведь профессорское звание у людей обязательно дают за какие-то заслуги!.. Решено! Слетаю-ка ещё разок вокруг Земли. Вдруг на этот раз откроется что-то важное и величественное моему просвещённому взору!..».
И Муха опустилась к большому глобусу, стоящему у стола учёного-географа, и вновь полетела вокруг него, внимательно присматриваясь на картонном шаре, к разлинованным параллелям и меридианам.

О БЕЛОМ ВОРОНЕ

В стороне от большой и крикливой стаи ворон, что жила у самого леса, сидел на старой ветке орешника Белый Ворон.
Сидел неподвижно, нахохлившись, будто спал. Солнцу гимны не горланил, на холод не кричал, всё больше молчал. Даже питался сам по себе. Куда-то улетит, где-то поклюёт, а что ел, где был – никто не видел. 
– Бедный! – с жалостью в голосе сказала одна ворона. – Целыми днями один-одинёшенек!.. Никто не привечает, не погладит, не спросит о жизни, о здоровье…. А ведь ему, поди, лет сто…
– Сто пятьдесят, – ответила её подруга.
– Может поэтому он такой странный? – спросила третья ворона.
– И странный, и скучный! А ещё очень мрачный! – сказала четвёртая.
– И постоянно о чём-то думает… – заметила пятая. – Прикроет глаза – и думает, думает! Так и мозги лопнуть могут!
– Наверное, вспоминает молодые годы…
– Ах, бедный белый ворон! – сказала ворона, которая начала разговор. – Старость она никого не красит!
– А, правда, что он был женат?
– Да что вы! Сплетни! Кто пойдёт за мрачного одиночку! Наверное, он даже кичится своим положением: «Ах, взгляните на меня, какой я оригинал!..».
– Совершенно верно! Есть такие особи, которые, как огня бояться общения с другими.
– Особенно с дамским обществом!
– Не скажите! Я слышала от своей бабки, что в молодости  Белый Ворон был строен, элегантен, ходил, словно аист, а крылья держал, будто молодой орёл!
– Ни за что не поверю!
– И зря! Мне тётка рассказывала, как он пытался за ней ухаживать.
– Неужели?! И что?
– Её родители запретили с ним встречаться.
– Вечные родительские запреты!
– Говорили, что водиться с ним очень опасно…
– Чего ж в нём такого опасного? Вон, у людей, тоже есть и брюнеты, и блондины. И ничего, женятся!
– Так-то у людей. Лично я не хотела бы стать женой Белого Ворона.
– Это почему?
– Чтобы не тюкали в меня клювами и не называли «белою вороной». Даже иносказательно…
– А ещё, слышала я, будто сватался он в благородные стаи галок и  и грачей!
– Да что вы говорите! Надо же!
– Даже к сорокам! А однажды заявился в семейство голубей! Представляете? Думал, если он с ними одного цвета, то это повод заводить семью.
– Совсем сошёл с ума!
– Вот-вот! Оттого-то ему везде и отказывали.
– А может потому, что был беден?
– Кто? Он? Богач богачом! Только фраков имеет три штуки!
– Наверное, скверный характер…
– А на вид такой воспитанный…
– Да сволочь он – и все дела! – заметил вдруг Старый Ворон, что чистил рядом свой клюв о берёзовую ветку. – Сволочь и негодяй!
– Как это – «сволочь»? Почему «негодяй»? – раскаркались воро;ны, перелетев к нему с сосны на берёзу.
– К тому ж, большой мерзавец! – добавил он.
– Ну, это уж вы слишком! Что-то одно! А так, в одну кучу!..
– А что поделать, если этот подлец всего это заслуживает!
– Ещё и «подлец»! Вам-то откуда известно?
– Да потому что мой дед – такая же дрянь, как и ваш Белый Ворон. Два сапога пара!
– Какой моветон! Так честить своего родного деда! Ну и нравы пошли, господа!
– А что поделать, барышни! Дрянь и есть дрянь. В семье, как говориться, не без урода!
– Так расскажите!
– А чего тут рассказывать? Служили оба писарями в Тайной Канцелярии при дворе Петра Алексеевича. Своими перьями писали всё, что им приказывали. В основном, смертные приговоры.
– Ужас-то какой!
– С раннего утра и до поздней ночи перьями скрипели. Сколько душ загубили! А после казни ещё и глаза у мертвецов выклёвывали!.. Лакомство, говорили! Тьфу!
– Страх!
– Кошмар!
– А ещё Белым Вороном зовётся!
– Да где ж вы здесь белого ворона-то увидали?! Чёрен он! Чернее нас с вами. И не только опереньем – душой!
– Какой же он чёрный! Белый. Сами взгляните!
– Конечно, белый! – загалдели все.
– Да седой он, барышни! Се-дой! Поседел от всех этих безобюразий. А кто б не поседел?! И дед мой седым помер. И я, займись этим – белее снега стал бы. Оттого и все приличные семейства в женитьбе ему и отказывали… Кому нужен муж-палач?..
– Страсти-то какие!
– А мы-то думали: благородная птица! Белая косточка!
– А белых воронов, дамы, как и белых ворон, в природе и вовсе не существует! – огорошил их Старый Ворон. – Есть, правда, редкие экземпляры. Альбусами называются! Или альбиносами. Однако ж все они, сплошь, нездоровые птицы! Так что Белый Ворон – сказки всё это! Как и Сказка про Белого Бычка. А прежде всего фантазии тех, кто из себя нечто невообразимое желает сделать! Дескать, вы – стая, а я один-единственный такой на всём свете! Уникум! Оригинал!.. 
На этом разговоры о Белом Вороне закончились. Все снялись с берёзы и полетели в чащу – после вчерашней помещичьей охоты много ещё в лесу падали осталось…
 
О, ПАРИЖ!
Задумал один Путешественник отправиться из Москвы в Париж. Купил ковёр-самолёт в восточной лавке и полетел. И всё бы ничего – только ветер, будь он неладен! Из стороны в сторону мотает.
«Главное, с курса не сбиться, – думал про себя Путешественник, кутаясь в плащ. – А то, что удобств никаких, так к этому я давно привык. В Африке чуть от жары не помер, в Индии едва в джунглях не затерялся, в Лапландии от мороза, малость, подмёрз. И ничего, выжил!».
Летел он долго, пока, наконец, не опустился у дорожного указателя с надписью: «Париж».
– С благополучным прибытием! – поприветствовал сам себя обрадованный Путешественник.
Но тут же в удивлении поднял брови: ему показалось странным, что вместо старинных французских домов, широких улиц, ажурных мостов и газовых фонарей, о которых он так много читал, стояли перед ним кривые домишки с неухоженными садами и огородами, сплошь заросшие сорняками. И вокруг – ни мостов, ни фонарей.
– Наверное, это одно из предместий Парижа… – задумчиво произнёс он вслух.
Но тут мимо него прошли парижанки, говоря между собой на исключительно понятном ему языке.
– Хм! – изумился наш Путешественник и обратился к одной из дам, одетой в странную одежду, вероятно, последней моды – то бишь, в сплошное рваньё. – Мадам! В какой стороне находится Сена?
Та посмотрела на него осоловевшими глазами, вскинула куда-то в сторону руку и буркнула в ответ:
– А не пошёл бы ты туда!.. – и нетрезвой походкой направилась дальше, в компании таких же «весёлых» подружек.
Путешественник ужасно подивился странным повадкам парижских дам, однако ж свернув ковёр-самолёт в рулон и взвалив себе на плечо,  двинулся в указанном направлении к берегу прекрасной реки.
Боже, что стало с Сеной!.. Мало того, что обмелела почти наполовину – по ней уже не ходили белоснежные суда и баржи. Лишь несколько полусгнивших лодок покачивались у грязного берега, сплошь забитого черепками от глиняных кружек да шелухи от лузганных семечек.
О, Париж! О, ужас!
Стадо коров, что паслось у некогда широкой реки, жевало разбросанное клочьями по всему берегу жухлое сено.
«Не его ли имела в виду, убитая горем мадам?..», – подумал Путешественник. И решил отправиться в центр Парижа, надеясь увидеть Мулен-Руж или Монмартр, долго плутая среди неубранных полей.
– Ага! – решил Путешественник. – Видно, это и есть те самые Елисейские Поля!.. Ну, и что в них такого? Вокруг Москвы трава и повыше, и посочней…
И, полностью разочаровавшись в Париже, решил выпить с горя французского коньяка и улететь на ковре обратно.
Стал искать какой-нибудь винный погребок да так и не нашёл. Хотя вокруг постоянно встречал французов «разной степени выпитости» – и подвыпивших, и  пьяных, и совсем никаких. Те, правда, лежали на земле, ибо ходить уже совсем не могли.
Пришлось спросить о погребке одноногого инвалида, с красным лицом и простуженным голосом. 
– А сам, браток, откель будешь? – поинтересовался тот у Путешественника на чисто русском: – Гляжу, не из наших…
– Из Москвы я, –  ответил тот, смерив старого господина презрительным взглядом: дескать, на кого вы, французы, стали похожи после своего поражения от Кутузова.
А старый инвалид всё интересуется:
– В гости али как?
– В гости, – объяснил Путешественник. – Хотел посмотреть на Париж, а смотреть-то, оказывается, у вас не на что! Где Монмартр? Лувр? Версальский дворец?
В ответ одноногий господин смачно сплюнул и простужено рассмеялся:
– Сбился ты с пути, браток! Ошибся малость. Нет в нашенском Париже такого! И отродясь не бывало!
– В каком таком «нашенском»? – недоуменно спросил Путешественник.
– Так в нашей Витебской губернии… – И достал из-за пазухи пол-бутылки с мутной жидкостью. – Ты вот, послушай… Только сначала, давай, за встречу выпьем.
Чувствует Путешественник, что в бутылке точно не французский коньяк.
– Самогон это… – кивнул инвалид. – Али брезгуешь?
– Да нет! – обрадовался Путешественник. – Давайте выпьем! А то без выпивки ничего понять невозможно.
Плеснул ему инвалид в его дорожный стакан, а сам прямо из бутылки хлебнул. Как и решили, за встречу.
– Так вот, браток… – крякнул старый господин. – Дал нашему селу такое название сам Наполеон.
– Как так?! – не поверил Птешественник.
– А вот так! Увидел вокруг французский император – и холмы, и лес, и поле, и озеро…«Красота! – говорит. – Здесь я и построю второй Париж!». 
– Неужто так оно и было?.. – не поверил Путешественник.
– Официальное враньё! – кивнул сельский мужичок. – Хотя точно известно, что в 12-м годе проходила через наше село наполеоновская армия. А вот как, на самом-то деле было, расскажу…
И ещё выпили по большому глотку: Путешественник из стакана, мужичок из бутылки.
– У нашего помещика Яскевича, – икнул инвалид, – дочь есть. Начиталась французских романов и стала просить отца отпустить её на отдых в Париж. Взяла моду с ваших барышень. Ну, сам понимаешь, отпустить её туда одну – ни у маменьки, ни у папеньки и в мыслях не было! А та дуреха каждый день всё канючила: «Хочу да хочу!» Ну и решил тогда наш помещик назвать село Парижем – чтоб его дочке не пришлось далеко ехать!.. Вот такая географическая шутка!.. – расхохотался белорусский парижанин и собрался в третий раз плеснуть самогону в стакан Путешественнику.
Но тот возразил:
– Давай так…
И оба его допили, по очереди, прямо из бутылки.

…Уже по возвращению в Москву прочёл Путешественник в «Географическом справочнике», что все это правда.
И даже узнал о том, что и в Челябинском уезде есть много деревенек с европейскими названиями – Кассель, например, или Фершампенуаз, а ещё Арси и Берлин. А давали им эти названия русские солдаты и казаки, возвращаясь с наполеоновских войн, в честь своего участия и гибели товарищей по оружию. Так сказать, на память потомкам. Чтоб не забывали «дедовские» подвиги. И ещё один Париж появился, только уже на Урале – в честь взятия настоящего Парижа русской армией, в 1814 году, после которого Наполеон и отрекся от престола.   
Вот такое для Путешественника было открытие!
И, главное удобство в том, что в «русскую заграницу» никаких «проезжих грамот» на границе брать не нужно. Езжай себе, куда хочешь – хоть в «белорусский Париж», хоть в «челябинский Берлин»!.. 
 

ОБРАЗЕЦ ПОВЕДЕНИЯ

Жил-был в Зуеве один Актёр, который так входил в свою роль, что выйти из неё мог с очень большими трудностями. А иногда не выходил неделями.
Например, сыграет в «Женихах» роль  Подколёсина, и всю неделю  выходит на улицу не через дверь, как все, а прыгает в окно, как его герой. И, главное, ничего с ним не поделаешь, ибо никак не может из образа выйти! То ли актёр такой гениальный, то ли, наоборот, балбес по актёрской линии, но, так или иначе, о его актёрских странностях знал весь Зуев. Особенно боялись Актёра дамы после спектакля «Отелло». Одно дело на сцене задушить Дездемону – другое дело в жизни. Там-то он играет роль мавра-ревница, а в жизни, иди-знай, как всё обернётся! Нападёт ещё на какую-нибудь Мавру и – поминай, как звали! То ли Маврой, то ли  Марфой, то ли Февроньей. Оттого жители Зуева охотно интересовались репертуаром местного театра и как только прочтут на афише, что сегодня играют Шекспира – будь-то хоть «Гамлет» или «Сон в летнюю ночь» – на неделю запрут своих жён и дочек на ключ, чтоб ни шагу из дому!
Вот такая, будь она неладна, сила Искусства!
Уж лучше бы пил тот Актёр, ей-Богу! Выпил бы маленько, проспался, протрезвел – и не вспомнил бы, что было с ним смешного или постыдного.
А тут – на тебе! В театральном костюме бегает по всему Зуеву, как по сцене, да ещё и пристаёт к зрителям, то бишь, к горожанам! Стыд и позор!
И отец его стыдил, и мать стыдила, и жена стыдила бы… коли был бы женат – только как бегал сей Актёр в своём образе после очередной постановки, так и продолжал бегать, на смех одним и на страх другим. Уже и околоточный перестал его задерживать – что с Актёра возьмёшь?.. В лучшем случае, медный пятак, на рюмку водки.
И вот однажды решил сей Актёр излечить себя от этой дурной болезни.
Пришёл к Лекарю и говорит:
– Делай со мной, брат, что пожелаешь, только излечи от лишней игры на публику!
Ну, тот и стал его лечить – и микстурами, и травами, и гипносом, и той же водкой. Вольёт в него бутылку – вроде спит больной. Только проснётся – ещё больше буйствовать начинает! Словом, всё лечение насмарку. И что ещё делать – не знает Лекарь.
И вдруг придумал! И не по медицинской части.
– Вам, – говорит, – больной, чтобы излечиться от сей странной болезни, нужно играть такие роли, чтобы в окна не прыгать, женщин не душить, с ветряными мельницами не воевать, словом, никого не убивать, а если уж драться, то за честь и справедливость. Тогда и поступки героя станут для зрителей образцом поведения.
– Да где ж я таких героев возьму-с?! – удивлённо вскричал Актёр.
–  У Дидро-с, Лессинга, Вольтера, – ответил просвещённый Лекарь. – А ещё у Корнеля, Шиллера, Гёте. Не говоря уже о Байроне и Гюго. 
Подумал Актёр над словами Лекаря и решил попробовать. А вдруг, получится.
И стал он играть положительных героев. Год играет, другой. Если после спектакля и продолжит игру в городе, то теперь никто его не боится. Уважать стали, даже детей призывали следовать его примеру.
И вдруг, в один из дней – надо же! – повесился Актёр. И записку предсмертную оставил. Дескать, скучно быть, так сказать, «образцом поведения». Ни тебе сердце разгорячить на дуэли, ни выпить с друзьями до мордобития, ни поволочиться за симпатичной девицей. Эх! В общем, как оказалось, ходить всю жизнь в положительных героях – скука смертная! А в России ещё и наказание.

ОГО­РОД­НОЕ ПУ­ГА­ЛО

Пролетал над осен­ней зем­лёй Ве­тер на крылатом коне.
– Эй! По­слу­шай­те!.. – раз­дал­ся сни­зу чей-то тихий голосок. – Не пробегал ли здесь За­яц?..
Прислушался Ветер, посмотрел вниз и увидел над придорожным огородом, сре­ди раз­бро­сан­ных капустных листьев и обгрызен­ных морков­ных хво­сти­ков, Пу­га­ло – в чёрной ды­ря­вой шля­пе на ар­буз­ной голове, не спасающей ни от дождя, ни от солн­ца, да в старом сюртучишке, с оторванными пуго­ви­ца­ми. Че­рез ру­ка­ва бы­ла про­де­та пал­ка, с драными перчат­ка­ми на пальцах. Стояло Пу­га­ло на од­ной но­ге и чуть пока­чи­ва­лось на вет­ру. А из-под шляпы торчал соломенный клок во­лос.
– Тпру-у! – сказал Ветер своему коню, и тот опус­тил­ся пониже, к изгороди. – Нет, – отвечает Пугалу, – Зайца не видел.  А разве здесь зайцы ещё во­дят­ся?..
– Во­дят­ся, – сказа­ло Пу­га­ло. – А с одним из них водился я!
– Ты дру­жишь с Зай­цем?.. – не поверил Ветер и недоверчиво покосился на пус­тые ого­род­ные гряд­ки.
– По­че­му ж не дру­жить?! – уди­ви­лось Пу­га­ло. – Вот толь­ко уже два дня как не при­бе­га­ет… – Оно вздох­ну­ло. – На­вер­но, пристрелил охотник!..
– Не ду­маю, – ус­по­ко­ил Пугало Ве­тер. – Сей­час зай­цев в этих краях так мало, что на них никто не охотится. Нет-нет!.. Твой Заяц просто при­бо­лел!..
– Чем?! – воскликнуло испуганное Пугало. – Вы его видели?..
– Да нет, это я так… – сказал Ветер. – Вдруг, и в самом деле, нездоровится…
– Да нет, он здоров, я знаю… – вздохнуло Пугало. – Просто мне боль­ше не­чем платить за нашу друж­бу…
– Как это?!.. – удивился Ветер.
И пе­чаль­ное Пу­га­ло по­ве­да­ло Вет­ру о том пре­крас­ном дне, когда за изгоро­дью вдруг поя­ви­лись длин­ные ушки…

…До это­го дня Пу­га­лу бы­ло, ох, как плохо!.. Никто с ним не дружил.  Ни собаки, ни кошки, ни птицы. А люди проезжали мимо. Стояло пугало весь день в одиночестве и вспоминало свою прошлую жизнь, ко­гда ещё было по отдель­но­сти – арбузом, сюртуком и шляпой.
Вот в про­шлом году Пугалу повезло – оно сто­ро­жи­ло горох, и то­гда с ним дру­жи­ли во­ро­бьи. Ему нравилось слу­шать их разговоры, когда те слетались на вьющиеся кус­ты гороха. Они ве­се­ло поклёвыва­ли струч­ки и благодарно чи­ри­ка­ли в его сто­ро­ну. А те­перь воробьи даже не под­ле­тают сю­да: как извест­но, они не клю­ют морковь.
Однажды ка­кой-то маль­чиш­ка вы­крик­нул из окош­ка экипажа: «Смотрите!.. Чу­че­ло огородное!». А ему хо­те­лось, что­бы о нём говорили, напри­мер, так: «Наш вер­ный страж ого­ро­да». Или – «Ми­лый со­ло­мен­ный человечек».
Дни проходили за днями, ар­буз­ное ли­цо жел­те­ло и со­хло, как вдруг за изго­ро­дью появился Заяц с длинными ушами.
Вна­ча­ле Пу­га­ло хо­те­ло за­ма­хать ру­ка­ми, что­бы на­пу­гать вора, но уш­ки при­над­ле­жа­ли та­ко­му сим­па­тич­но­му Зай­цу, что оно на всё закры­ло гла­за и да­же от­вер­ну­лось, что­бы не смущать гос­тя.
А тот на­шёл в из­го­ро­ди дыру и про­брал­ся в ого­род. Выдер­нул морков­ку – и за­хру­стел ею. Хруст-хруст!.. Хо­ро­шо!.. Вы­дер­нул ко­чан капусты. Хруп-хруп!.. Ещё вкуснее!..
Тогда Пугало де­ли­кат­но ­каш­лянуло.
Заяц ог­ля­нул­ся. Рань­ше он его не за­ме­тил  – гла­за толь­ко густые грядки и ви­де­ли!
– О-ё-ёй!.. – зажмурился За­яц и за­дро­жал мел­кой дрожью: это кто за страшилище такое на одной ноге?..
– Вы ешьте, по­жа­луй­ста, на здо­ро­вье, ешьте!.. – успокоило его Пугало.
За­яц при­от­крыл один глаз, при­от­крыл дру­гой: ви­дит – страшилище ему улы­ба­ет­ся.
– Т-ты к-кто?.. 
– Пу­га­ло, – про­сто­душ­но от­ве­ти­ло Пугало.
– Ая­яй!.. – сно­ва за­дро­жал Заяц.
– Не пу­гай­тесь, по­жа­луй­ста! Я – доб­рое…
– Доб­рое?.. – не­до­вер­чи­во спро­сил За­яц. – То­гда че­го тут торчишь?..
– Ви­ди­те ли, – улыб­ну­лось Пу­га­ло, – я дру­га ищу. Ну и огород охраняю…
За­яц рас­сер­дил­ся:
– Да ведь так всех дру­зей рас­пу­гать мож­но!.. Эх, ты!.. А ещё шляпу надел!
– По кос­тю­му не су­дят о вер­но­сти серд­ца, – хотело обидеться Пугало.
– Да ка­кое у те­бя серд­це! – фырк­нул За­яц – Пал­ка да мочалка! А встречают по одёж­ке! Это ты за­пом­ни! – Тут он скосил гла­за в огород. – Ладно! Дру­жить – так дру­жить!
Пу­га­ло рас­плы­лось в улыб­ке и тут же забыло все обиды на свете:
– Тогда и вы не стес­няй­тесь, ешь­те на здо­ро­вье!
– Спа­си­бо! – и Ко­сой, вы­дер­нув из зем­ли несколько мор­ково­к, побежал прочь.
– Ку­да же вы?! Мы так и не по­го­во­ри­ли!..
– А я зав­тра при­ду! – по­обе­щал За­яц.
– Бу­ду ждать! – об­ра­до­ва­лось Пу­га­ло и за­кру­жи­лось от вос­тор­га на пал­ке.

…На дру­гой день при­бе­жал За­яц в ого­род с мешком.
– Здрав­ст­вуй­те! А я так боя­лось, что вы не при­дё­те!.. – улыбну­лось ему Пу­га­ло.
– Что ты! – от­ве­тил За­яц. – С то­бой дру­жить – од­но удовольствие!.. Ты – мужичок, что на­до! Чем толь­ко за друж­бу пла­тить бу­дешь?!
– Друж­бой! – уве­рен­но от­ве­ти­ло Пу­га­ло.
– Так де­ло не пой­дет, – по­мор­щил­ся За­яц. – Од­ной дружбой сыт не будешь! Вот ес­ли б ещё мор­ков­кой…
– Хо­ро­шо, – со­гла­си­лось Пу­га­ло.
– …И ка­пус­той, – чуть не за­был За­яц. – Чтобы дружба была крепче. Значит, дру­жим?
– Дру­жим, дру­жим! – обрадовалось Пу­га­ло.
– То­гда го­ни мешок мор­ко­ви, а то зав­тра не при­ду.
– Бе­ри­те… – ска­зал со­ло­мен­ный че­ло­вечек. – Толь­ко ку­да же вы опять так спе­ши­те?
– Дел – по гор­ло! – от­ве­тил За­яц, на­пол­няя мешок мор­ков­кой . – А дружба – она не долж­на прие­дать­ся!
Так ста­ло по­вто­рять­ся изо дня в день: при­бе­жит За­яц в огород, сло­вом с Пу­га­лом пе­ре­мол­вит­ся и – на­зад в лес: то с морковью, то с ка­пус­той.
Но все­му при­хо­дит ко­нец. И вско­ре на гряд­ках ни­че­го не оста­лось.
– Ну, про­щай!.. – ска­зал За­яц Пу­га­лу, с со­жа­ле­ни­ем огляды­вая пустой ого­род. – Те­бе ра­бо­тать по­ра. Знаешь, друж­ба друж­бой, а служ­ба – служ­бой! – И, пе­ре­ки­нув че­рез пле­чо по­лу­пус­той мешок, выбрал­ся за из­го­родь.
– Ко­гда же ты при­дёшь снова?.. – роб­ко спро­си­ло его Пуга­ло.
– Теперь уже не знаю… – рав­но­душ­но от­ве­тил За­яц. – За­бе­гу как-нибудь.
И – про­пал в кус­тах.

…– Ка­кой же он бес­со­ве­ст­ный, этот За­яц! – воз­му­тил­ся Ве­тер, выслу­шав ис­то­рию ого­род­но­го чу­че­ла.
– По­ти­ше, по­жа­луй­ста! – Пу­га­ло за­вер­те­лось по сто­ро­нам. – Он мо­жет быть не­по­да­лё­ку. Ещё ус­лы­шит и оби­дит­ся… А я бы не хо­те­ло его огор­чать.
– Эх, ты, ар­буз­ная го­ло­ва-со­ло­мен­ная шля­па! – восклик­нул Ветер. – За­яц поль­зо­вал­ся твоей про­сто­той, а сам рас­тас­ки­вал чужой огород! Правильно говорят: простота – хуже воровства!..
– Но ведь я счи­таю его сво­им дру­гом…
– Хо­ро­ша же це­на ва­шей друж­бы! В про­шлом го­ду – го­рох, в этом – морковь с капустой… А что ска­жет твой хо­зя­ин, ко­гда уви­дит всё это? Он же тебе огород охранять до­ве­рял!
Пу­га­ло ви­но­ва­то улыб­ну­лось:
– Но ведь сво­его ого­ро­да у ме­ня нет…
Тут Ве­тер не вы­дер­жал, вскочил на своего крылатого коня и взлетел над ого­ро­дом:
– Из-за та­ких, как ты, и жи­вут на све­те вороватые во­ро­бьи-зайцы!
– Так что же де­лать?.. – спро­си­ло Пу­га­ло.
– А вот что!
Подул Ве­тер, что есть си­лы, и раз­ме­тал Ого­род­ное Пу­га­ло на сюртук, арбуз и пер­чат­ки!

ОРИГИНАЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ

Жил-был в Зуеве Трубочист. И влюбился однажды в одну девицу. Ну, дело обычное, молодое, да вот только она на него – ноль внимания.
Все горожане до одного мечтали дотронуться до трубочиста, – ибо, как мы знаем: это приносит счастье, – а она, капризница, не то, чтобы дотронуться до его рукава, цилиндра или пуговицы – смотреть в его сторону не желала! А всё потому, что отец её был владельцем городского банка.
Застрадал Трубочист. Зачастил в «Рачью клешню», где в пивной кружке пытался утопить своё горе.
Подсел к нему однажды некий господин. Разговорились они, выпили, рассказал ему Трубочист о своей любви. Тот и дал совет:
– А влезь ты к ней ночью через печную трубу. Кричать не станет, постесняется. А за то, что напролом полез – точно простит. Может быть, даже и влюбится. Женщины ценят оригинальные решения…
Обрадовался Трубочист и той же ночью пробрался в дом через печную трубу, прямо в комнату к своей возлюбленной.
Подошёл Трубочист к кровати на цыпочках, обнял девицу и стал жарко целовать. Та проснулась в крайнем удивлении. Вначале пыталась кричать, но вскоре после его нежных прикосновений успокоилась, и сама зажглась такой страстью, что комната, в которой не было видно ни зги, осветилась ярким любовным пламенем.
И тут наш Трубочист с ужасом увидел, что в его объятьях не прекрасная девица, а старая бабка, да ещё, вдобавок, скрюченная подагрой.
Хотел он удрать, только бабка, внезапно помолодевшая от давно забытых ласк, вцепилась в него мёртвой хваткой и, шамкая беззубым ртом слова любви, ни за что не желала его отпускать. В конце концов, вырвался наш Трубочист, выпрыгнул в окно, чуть не сломав при этом шею и обе ноги. Проклиная всё на свете, в том числе, свою любовь, с трудом доковылял домой и слёг в постель.
Ушёл Трубочист в отставку. Не мила ему стала его работа. При одном только виде печной трубы на крыше, содрогалась его душа от страха и ужаса, и только сердце, испепелённое обманом и обсыпанное пеплом, все ещё ныло от любовного угара. Красиво фраза? Это я для Трубочиста старался. Прочтёт – порадуется…
Когда же об этой истории узнали в «Рачьей клешне» и, соответственно, все горожане – дочь банкира сама призналась в любви бывшему Трубочисту.
Её неудержимая натура с восторгом приняла его поступок!
И хотя злые языки говорят, что дала благословение внучке её беззубая бабка, – прав оказался господин-советчик, который сказал, что «женщины ценят оригинальные решения»!

«ПЕРНАТАЯ ТАЙНА»

Странные дела, творятся, господа! Так сказать, вразрез с законами Природы. И не где-нибудь, а в нашей Северной Пальмире, неподалёку от Обводного канала.
Ну, представьте себе: стоит на углу этой улицы старинный двухэтажный дом, в котором уже несколько лет ранним утром, из открытой форточки на первом этаже в любую погоду и в любое время года ежедневно вылетает стая необычных птиц, исчезая в хмурых небесах Петербурга. И самое любопытное то, что если другие перелётные птицы возвращаются по весне назад – эти, ни на кого не похожие крылатые существа – никогда не возвращались. Создалось такое впечатление, что в старинном доме находилось огромных размеров гнездо, в котором вылупливались всё новые и новые странные особи.
«Кто они? – спросите вы. – Что они там делают и куда летят?».
Этот же вопрос задал себе и охотник Сергей Иванович Тургенин, снявший только вчера комнату на Старой Каретной, на втором этаже, в доме прачки Полины Тимофеевны, как раз напротив того старинного дома и решивший, во что бы то ни стало раскрыть для себя «пернатую тайну».
Одну из этих птиц он хорошо разглядел ещё вчера, когда та присела на его подоконник, захлопав узкими и короткими крыльями.
«Необычная птица…», – подумал Сергей Иванович.
Стараясь её не вспугнуть, он на цыпочках сделал шаг-другой к окну и замер, внимательно разглядывая прилетевшую гостью. Перья она носила чёрно-белые, ни одного цветного пёрышка. Даже клюв был не красный, а серый. Но главная необычайность заключалась в том, что хлопанье крыльев звучали вовсе не как хлопки, а как громкое бумажное шуршанье. Птица была в чём-то похожа на гуся, утку и лебедя одновременно, то есть, с приплюснутым клювом и лапами в ластообразных перепонках, но в то же время ни на кого конкретно.
Забыв на мгновенье, что он не на охоте, Тургенин потянул, было, руку к двустволке, висевшей в простенке между окнами, но в это время за дверью раздался громкий стук и грубый голос новой хозяйки:
– Сергей Иваныч! Вам поштальон газету принёс!
Чёрно-белая птица с громким шуршаньем взлетела с подоконника и пропала за окном.
«Чёрт тебя принёс…, – огорчённо подумал Тургенин о прачке. – Как не вовремя…» – И вышел из комнаты, изображая на лице  приветливую улыбку.
Полина Тимофеевна – крепкая женщина, с гренадершу ростом, протянула ему свежий нумер «Городских заметок», пахнущий типографской краской.
– Спасибо… – сдержанно поблагодарил он хозяйку и вернулся в комнату. У окна развернул страницы.
Первая же новость сразу привлекла внимание:

«РАСКРЫТО НАСТОЯЩЕЕ НАЗВАНИЕ НЕВЫ»
В заметке говорилось, что…
«В старинных шведских документах, а также в договорах Новгорода с немецкими городами 13 века, река Нева встречается, как река Ню, то есть, «новая». В связи с этим, ради исторической справедливости, Городская Дума решила вернуть реке её истинное название, после чего «Невский проспект» будет называться: «Нюским проспектом», а речка Невка – Нюкой. Столичные власти, во главе с генерал-губернатором Эссеном Пётром Кирилловичем, надеются на взаимопонимание и благосклонное отношение жителей Петербурга к русской истории».

– Чёрт те что! – сказал вслух Сергей Иванович. – «Ню!.. Нюский!.. Нюка!.. Белиберда какая-то!.. Делать им, что ли, в Городской Думе, нечего?..
Он перевернул страницу и увидел ещё одну газетную новость того же типа:
ПРОЩАЙ, СЕННАЯ ПЛОЩАДЬ!
«Кроме возвращения «первозданного» названия реки Невы, Городская Дума намерена возвратить ещё и настоящее название Сенной площади.
Дело в том, что в 18 веке она была названа, по предложению самого Вольтера, «Площадью Сены», то есть, по названию реки в Париже. Таким образом, знаменитый французский писатель и философ хотел породнить Россию с Францией, намереваясь также подарить Петербургу и свою библиотеку. Сам он это сделать не успел и после его смерти библиотеку купила, в 1779 году у его наследницы и племянницы г-жи Дени, Императрица Екатерина Вторая. «Площадь Сены» же, как название, просуществовала недолго. После того, как местные крестьяне стали продавать на ней обычное сено, – поначалу в народе, затем уже и официально, площадь стала зваться Сенной площадью. Таковой и осталась по сей день. И всё же историческая Истина требует своего Триумфа. Сенной Площади вскоре будет вновь возвращено её истинное название:  «Площадь Сены».

– Что за ерунда! – в сердцах возмутился Тургенин. – Лично я против такой «исторической Истины» и «Триумфа»! Особенно, если вспомнить настоящий «русский триумф» зимой 12-года, по Смоленской дороге…
Он бросил газету на подоконник, отчего с него вспорхнули и вылетели в окно несколько пёрышек, похожих на крошечные бумажные клочки, от сидевшей на нём странной птицы, и Тургенин сразу же вспомнил, что хотел выяснить всё о двухэтажном «птичьем гнезде» напротив дома прачки.
Спустился на улицу, он перешёл на другую сторону к невзрачному подъезду. Никаких вывесок на доме не было.
«Ещё бы! – подумал Сергей Иванович. – Только вывески здесь не хватало. Скажем: «Дом пернатой тайны», или – «Птичье гнездо», а может быть и: «Лебединый пух – гусиное перо».
И тут же звонко хлопнул себя ладонью по лбу, словно комара прибил:
«Батюшки! Как же я раньше-то не догадался! Ведь здесь фабрика по изготовлению пера и пуха для перин и подушек!.. Вот тебе и вся «пернатая тайна»!
Тургенин даже рассмеялся вслух от собственной неуклюжести ума. Правда, и сама хозяйка на его вопрос ничего вразумительного не сказала. Впрочем, что с неё возьмёшь? Прачка, она и есть прачка.
Он поднялся по истёршимся ступенькам на кособокое крыльцо, с кованым металлическим козырьком, и взялся, уж было, за медную ручку, чтобы войти в здание, но внезапно окончательно потерял к нему всякий интерес. Что нового может ждать там, внутри, его, опытного охотника? Уж чего-чего, а пера и пуха он навиделся вдоволь. Правда, была некая нестыковка в его предположении. Если это фабрика по перу и пуху, то как могут вылетать птицы после ощипа в опереньи?! Кроме того, ощипывают птиц всегда убитых, а не живых. А тут, как же? Вот в чём загвоздка! Значит, он сморозил глупость, и здание это вовсе не фабрика по перу и пуху.
И Сергей Иванович уже решительно взялся за ручку парадной двери, чтобы раз и навсегда развеять все сомнения и раскрыть, наконец, «пернатую тайну».
Он вошёл внутрь. Жизнь в таинственном здании была по-деловому размеренной, как в конторе. По коридору туда-сюда спешили молодые энергичные люди, с бумагами в руке, о чём-то говоря между собой.
Странных птиц нигде не было.
Внезапно, дверь одного кабинета раскрылась, и вместе с выходом одного из сотрудников, в коридор действительно вылетело несколько птичьих пушинок. Тургенин понял, что ему нужно именно туда.
Он постучался.
– Войдите! – ответил из-за двери начальственный голос.
Сергей Иванович вошёл.
Кабинет был большой, на десять столов, за которыми усердно водили перьями сотрудники. И ничего бы не напомнило ему о птицах, если б не сами птицы, что сидели на жёрдочках, свисающих прямо с потолка. Жёрдочки качались из стороны в сторону, и птицы изредка покрякивали.
– Здравствуйте! – приветствовал Тургенина тем же голосом, что из-за двери, бородатый молодой человек. Тургенин понял, что он и есть начальник отдела. – Вы ко мне? – спросил бородатый, поднявшись из-за стола. – По делу?.. Присаживайтесь! – И указал на свободный стул перед своим столом.
Сергей Иванович присел несколько озадаченный. Уж сколько птиц он встречал в лесу и в поле, но чтобы в городе, да ещё в комнате, и чтобы без клеток? Было б от чего озадачиться…
– Меня зовут Михаил Капитонович… Начальник «Отдела новостей», – представился бородатый. – А вы кто будете?..
– Сергей Иванович… Тургенин. Охотник… Живу в доме напротив…
– Что-нибудь принесли интересное?.. 
– В смысле?.. – не понял Сергей Иванович.
– Ну… Какую-нибудь статейку об охоте. Или охотничьи записки…
– Я?.. Нет-с… Вот, хотел только выяснить… – Тургенин глянул на птиц и повёл о них разговор.
На его слова сотрудники отдела, сидящие за столами, сдержанно заулыбались, а некоторые даже рассмеялись вслух.
Улыбнулся и его собеседник:
– Видите ли, Сергей Иванович, – сказал начальник «Отдела новостей», – у нас, как вы догадались, не фабрика по производству пера и пуха. Здесь находится редакция «Городских заметок».
– Вот так удача! – обрадовался Тургенин. – Я ведь ваш подписчик!
– Поздравляю! – молодой человек энергично пожал ему руку.
– Но в таком случае, объясните мне, Михал Капитоныч: зачем наши городские власти хотят заменить название Невы и Сенной Площади?
– А никто не собирается этого делать… – улыбнулся бородатый начальник.
– Позвольте!.. А заметка?.. – растерялся Тургенин.
– Так ведь это самая настоящая «газетная утка»! – ответил начальник «Отдела новостей».
– Простите, что?.. – не понял Сергей Иванович. – С такой породой уток я, совсем не знаком…
Тут уж все в комнате рассмеялись открыто. И объяснили опытному охотнику, что такое «газетная утка» и с чем её едят, куда она улетает по утрам и, самое главное, зачем она нужна.
Раньше, объяснили ему, в некоторых английских газетах статьи без достоверных источников помечались буквами «N.T.», – от латинского non testatum или английского not testified, что читалось в Германии, по правилам немецкого языка, как «эн-тэ», созвучно с немецким словом Ente – «утка». С тех пор «утками» стали называть непроверенные сенсационные сообщения.
Сергей Иванович внимательно присмотрелся к сидящим на жёрдочках птицам и только сейчас заметил на их перьях газетные шрифты.
– Значит заметки о Неве и Сенной – «газетные утки»? – уже с облегченьем спросил он Михаила Поликарповича.
– Самые настоящие! – не без гордости ответил тот. – А если их печатать вперемежку с реальными фактами – поди, догадайся, где ложь, а где правда. Особенно большая стая таких «уток» вылетает от нас 1 апреля.
Все в комнате вновь рассмеялись.
Рассмеялся и Сергей Иванович, но как сдержанно.
– И зачем всё это?!.. – недоумённо спросил он.
– Что веселее жилось, – ответил Михаил Капитонович.
Уже поднимаясь к себе на второй этаж, Тургенин подумал, что может, кому-то читать всё это и весело, но ведь, мало ли, что можно написать! Одно дело, когда сочиняют сказочники или фантазируют дети, или врут извозчики. Но когда в официальной хронике прочтёшь подобную статью – любой мещанин поверит в неё сразу. У нас ведь в России большая вера в печатное слово, после «непечатного». Напишут, к примеру, что завтра война – народ поверит, напишут, что засуха – начнёт сухари сушить. Только будет ли от этих «газетных уток» кому-нибудь смешно – вот в чём вопрос.

ПОСМЕРТНАЯ МАСКА

Жил в Зуеве один Литературный критик. Про таких не скажешь: Карамзин, Полевой или Белинский. На худой конец, Греч с Булгариным. Критик – так себе. Да и кому была нужна в Зуеве литературная критика? Пушкины в нём не рождались, Гоголи тоже. И о ком писать, прикажете?
Так что служил сей «литературный скорпион» в «Зуевских записках», и чтобы хоть как-нибудь себя прокормить, писал обо всём, что от него требовал господин издатель: о городских происшествиях, о погоде, кто с кем венчался, о церковных праздниках, писал разные некрологи и даже рецензии на спектакли городского театра. А между заработком сочинил книгу – не для того, чтобы заработать, а чтоб не забыть, что он литературный критик – о зуевском поэте Василии Михайловиче Ишаковском, жившим ещё в начале 19 века.
Поэт тот был малоизвестный, даже в Зуеве, хотя получил Литературную премию «Венок Сонетов», на каком-то поэтическом конкурсе – то ли в Петербурге, то ли в Вязниках, после чего совершенно перестал писать, спился и, в конце концов, трагически покончил с собой, бросившись с моста в Искру. По другой версии, поскользнувшись в нетрезвом виде.
Однажды в антикварной лавке наш Литературный критик случайно приобрел посмертную маску поэта. Как она там очутилась – не знал никто. Это была большая удача, так как портретов Ишаковского не было ни одного. Из-за беспробудного пьянства он категорически отказывался позировать художникам, или, наоборот, заламывал такие деньги за «живописание» своего лица, что художники сразу же сворачивали свои холсты, прятали в этюдник кисти и убегали, обещая дать ответ завтра. Назавтра никто из них не давал никакого ответа, а сам Василий Михайлович уже не помнил, кто к нему приходил вечор. Оттого ни один из почитателей, если таковые имелись, так и не знал, как же выглядит их кумир.
Итак, принёс Литературный критик гипсовую маску домой и в порыве восторга от приобретённой находки приложил к своему лицу. И тут же превратился в поэта Ишаковского, оставаясь, при том, самим собой (этакое раздвоение персоны!) и, очутившись, неведомо каким образом, в Зуеве, лет на тридцать назад.
Вначале Литературный критик испугался такой метаморфозе, но внезапно ему пришла в голову счастливая идея сохранить Ишаковскому жизнь, а, стало быть, и творчество. Как часто и с каким сожаленьем мы говорим про известных поэтов, безвременно ушедших из жизни: проживи они чуть дольше – сколько бы ещё сумели написать гениальных строк! Зная досконально жизнь зуевского гения, литературный критик решил уберечь его от самоубийства, тем более что по календарю сегодняшний день был именно тем самым трагическим днём в биографии поэта.
В тот злосчастный вечер Ишаковский разругался с любимой женщиной и напился до беспамятства. То ли несчастная любовь, то ли французское шампанское стали причиной гибели – Литературный критик не ведал, но был готов к любым неожиданностям, чтобы не допустить второй раз трагического финала. Он всё так и сделал. Ишаковский помирился с дамой сердца и впервые за вечер не выпил ни глотка.
После этого Василий Михайлович уже никогда не написал ни одного стихотворения. Зато устроился цензором, чтобы решать:

«…кому в России быть поэтом,
кому же не мечтать об этом…».

Это были его последние две рифмованные строки, которые он с трудом сочинил. Впрочем, заниматься сочинительством теперь было некогда. С утра до ночи он рылся в чужих стихах и выискивал неблагоднадёжные строки, решая – кто достоин был изданным в литературном журнале «Духовный Парнас», а кто нет. У кого поэтические строки были слишком неблагонадёжны, тех поэтов он передавал полицейским властям для отправки в Сибирь.
Но однажды бывшего поэта вызвали на дуэль по какому-то незначительному поводу и, припомнив имена всех, кого он погубил, застрелили. Так во второй раз погиб зуевский поэт. А вместе с ним и бывший Литературный критик.
С их гибелью исчезли все рукописи и вещи поэта и даже написанная о нём книга. Кроме посмертной гипсовой маски. Её снесли в чулан, как маскерадную, и однажды она разбилась. Как и любое гипсовое изделие.

ПРО КУХАРЯ И ДОЧЬ ВЕЛЬМОЖИ

У одного Вельможи в Петербурге служил на кухне молодой искусный Кухарь. Что ни приготовит – пальчики оближешь! Оттого и ехали к этому Вельможе гости часто и с охотой.
Как только выходил из кареты новый гость, тут же Помощники Кухаря у него интересовались:
– Что откушать желаете-с?..
– Что подадут… – отвечал гость, зная, что голодным не оставят.
– Не-ет! – говорили ему Помощники Кухаря. – Что закажете, то и подадим.
И – правда! Каждому гостю подавали своё заказное блюдо. Кому – жаркое из баранины, кому – щи из свинины, кто жареного гуся заказал, кто – суп из курицы. И с выпивкой так же. Кто-то любил вино, кто водку, а кто из гостей пил только коньяк Шато де Монтифо – мало ли какие у людей застольные пристрастия.
Приезжали гости не только из Петербурга и окрестных мест, но даже из самой Москвы. Однажды московский градоначальник приехал – князь Дмитрий Владимирович Голицын, чтобы уговорить Кухаря еn t;te ; t;te переехать жить в Москву, обещая большое жалованье. Однако уехал один ни с чем, хотя и солоно хлебавши.
А надо вам сказать, что была у Вельможи дочь – красавица и умница – и от женихов отбоя не было. Каждый день среди гостей обязательно оказывался один, а то и два жениха, из Москвы или Петербурга. Однако никто из них ей не нравился – будь он сыном богатого купца или князя, статным гусаром и даже иностранцем. И не потому, что была она капризна, привередлива или своенравна. Совсем не поэтому. 
Полюбила Дочь вельможи молодого Кухаря, как и он полюбил её всем сердцем. И была их любовь тайная, как от папеньки, так и ото всех.
Однажды подарил один Купец Вельможе скатерть-самобранку. Расстелешь её – и тут же на столе любое блюдо появится, какое пожелаешь! Про выпивку и говорить нечего.
Задумался Вельможа: коли есть у него такая чудо-скатерть – зачем держать в доме Кухаря? И самого повара, и его помощников, ещё и прорва продуктов – всё это влетало в хорошую «копеечку». И решил Вельможа прогнать повара.
Ушёл тот от него со своими помощниками и на самом Невском проспекте открыл большой трактир под названием: «В гостях у Кухаря». Прошёл всего месяц, а попасть туда – что утром, что днём, а особенно вечером – было, куда как трудно. Все в Петербурге непременно желали там откушать – от студентов до князей – и даже поговаривали, что с Императорской кухни тайно заказывали у Кухаря званные обеды и ужины.
И в доме Вельможи продолжали угощать гостей, ведь, что ни говори, а скатерть-самобранка готовить умела.
Зато «вельможная» дочь таяла от тоски по своему Кухарю. Не ест, не спит, всё по нему страдает. Никому про то не говорит, лишь ночами вспоминает его объятья и слезами заливается.
– Не плачь, – сказала однажды серая Мышь, что жила под полом в её комнате. – Помогу я тебе…
– Как ты поможешь?.. – вздыхала Дочь вельможи. – Маленькая ты, слабая…
– Слаба и мала, зато удала, – отвечала ей та.
И в скорости случилось вот что. В один из званых вечеров перестала волшебствовать скатерть-самобранка. Назвали полон дом гостей, а на столе, не то, что крошки хлеба – ничего не было. Стыда не обрались! Разъехались все не солоно хлебавши, и вскоре разнеслось по Петербургу, что ходить в гости к сему Вельможе больше нет ни интереса, ни надобности.
А причину выяснили в тот же вечер: прогрызли скатерть-самобранку в нескольких местах мыши. Вот и потеряла она волшебные свойства.
Пожаловался Вельможа своей дочке, та и предложила отцу, как бы между прочим, вернуть Кухаря обратно.
Послушался её отец и послал к нему на Невский Дворецкого, чтобы тот передал приглашение вновь в его доме работать. Хотел Кухарь, было, отказаться, ибо обиделся на него крепко, но придумал достойный ответ.
– Передай своему хозяину, – сказал он Дворецкому, – что вернусь я при одном условии – если дочь свою замуж за меня отдаст.
Услышав такие слова, Дворецкий чуть в обморок не грохнулся. Однако ж вернулся к Вельможе и передал всё слово в слово.
Рассердился Вельможа. Ногами затопал, кулаками замахал:
– Ах, он, такой-сякой! Да как смеет мне этакие условия ставить! Да он у меня!.. Да я из него!..  «Пожарскую» котлету сделаю!..
Узнала про то его дочь и говорит папеньке:
– А я согласна пойти за Кухаря замуж, так как давно мы с ним любим друг друга. Человек он работящий, готовит вкусно, меня всему научит. Я получу молодого мужа, а вы назад своего повара.
– Да ты хоть соображаешь, что говоришь?! – накинулся на неё отец. – Ноги его в моём доме никогда не будет!
А дочку аж всю распалило, как печку на кухне:
– Это ваше дело, папенька: вернёте вы его или нет, а мужем он мне всё равно станет!
После таких слов запер Вельможа девицу под замок и приставил к её покоям слуг, чтоб не сбежала.
А сам позвал белошвеек и приказал заштопать скатерть-самобранку. Да так, чтоб ни одной дырочки на ней было, а после хранить её в железном шкафу, с обязательной охраной.
Поняла Дочь вельможи, что не вырваться из дома и зарыдала горючими слезами.
Вновь появилась рядом серая Мышь.
– Не плачь, – говорит. – Чем смогу, помогу.
И побежала к Кухарю, чтобы обо всём ему рассказать и просить помощи.
Только выбежала из дому, а на дворе рыжий Кот – хвать её в лапы, сейчас съест.
– Не ешь меня, Котик! – попросила Мышь и рассказала, что бежит просить помощи у Кухаря.
Как заслышал Кот его имя, тут же её отпустил, и побежали они вместе в трактир. Помнил рыжий, как сыто кормил его молодой Кухарь.
Выскочили они со двора, а за воротами Пёс, который рыжего Кота никак не терпел, оттого, что тот жил в тёплом доме, а у Пса – что летом, что зимой – собачья жизнь. Только хотел на него наброситься, а Кот ему и говорит:
– Не дерись со мной, Пёсик! Лучше поспешим к Кухарю за помощью.
И рассказали ему Мышь и Кот обо всём, что произошло в доме. Побежал с ними Пёс, ибо уважал Кухаря за косточки, которые тот выносил ему на заднее крыльцо.
Пришли втроём в трактир и поведали Кухарю, что да как. Привёл он их на кухню и вкусно покормил – Пса свиными хрящами, Кота рыбьими головами, а Мышь варёной гречей, с маслом.
Поели они, и порешили выкрасть Дочь вельможи из его дома. А уж там, как Бог даст.
А Вельможа вновь решил гостей в дом привечать. Пришли гости, расстелили слуги на столе скатерть-самобранку – и снова на ней появились разные кушанья да напитки. Да вот только после штопки у белошвеек непонятная вещь с ней случилась: едва кушанье в тарелку положишь – она тут же на мелкие осколки рассыпается, а вина в бокал нальёшь – в один миг лопается.
И снова гости разъехались несолоно хлебавши, и уж на этот раз поклялись никогда не приходить больше в дом Вельможи.
А тут новая беда – родная дочь, с помощью тайных сообщников, бежала из дому к Кухарю. Знал бы Вельможа, кто ей помог – ни за что не поверил бы.
А ведь это дворовый Пёс распугал всю стражу у дверей покоев его дочери. А рыжий Кот вытащил из кармана одного слуги ключи от дверей. А серая Мышь открыла ими замки.
Пожаловался Вельможа в полицейский участок на похитителя. Заявились в трактир «В гостях у Кухаря» полицейские чины и арестовали его самого. А девицу вернули отцу-Вельможе.
Однако на сей раз дошёл скандал до ушей Императора.
Прознав всю историю, проникся Николай Павлович симпатией к  влюблённой парочке и пообещал, что будет почётным гостем на их свадьбе.
Сразу же после этого Кухаря выпустила на волю, и Вельможе ничего не оставалось, как сыграть свадьбу своей дочери с молодым поваром.
А все бывшие гости, что дали слово никогда больше не приходить к Вельможе в дом, явились, как миленькие, с богатыми подарками, едва узнав, что почётным гостем будет сам Император.
И за отдельным гостевым столиком сидели Пёс, Кот и Мышь и угощались, в своё удовольствие.

…Вот и вся история о Кухаре и Дочери вельможи.
После скатерть-самобранку отдали в Кунсткамеру. А в одном из дворцов Петергофа долгое время хранился карандашный портрет молодожёнов работы самого императора Николая Павловича, как результат его увлечения в отрочестве к рисованию. Правда, вскоре рисунок затерялся. Также пропала из Кунсткамеры и скатерть-самобранка. И все усилия полицейских детективов Третьего отделения найти их, увы, оказались тщетными.

РОДОСЛОВНАЯ

Работа архивариусов тихая, незаметная, и часто власти напрочь забывают об их существовании.
Как-то Архивариус случайно нашел документ, в котором было написано, что отец Ректора Зуевского университета совершил один неблаговидный поступок, а точнее – украл деньги из городской казны. А так как в самом университете вскоре должны были начаться новые выборы Ректора, который избирался тайным голосованием, Архивариус и решил воспользоваться этим компрометирующим документом. Нет, не нужда сподвигла старого бумажного червя на столь дерзкий и тоже, согласитесь! – далеко не благовидный поступок. Желание докопаться до справедливости, явить народу, так сказать, истинное лицо нынешнего Ректора и его семьи – вот истинная причина его деяния!
Архивариус тут же отнёс документ в городскую газету «Зуевский недоросль», которая обожала печатать разные скандалы и, получив за информацию приличную сумму, возвратился к своим фолиантам и раритетам, попросив редакцию ни в коем разе не упоминать его имя.
Ах, какой поднялся в городе шум!
Противники Ректора тут же взяли на вооружение мерзкие факты и стали ими тыкать под нос профессорам и студентам, дескать, глядите, кто вами правит, учит и руководит! 
Понял тогда Архивариус: каким оружием владеет. И стал приносить в газету всё новые и новые бумаженции на каждого высокопоставленного чиновника.
Например, оказалось, что прадед у Полицмейстера был маньяком-убийцей. Бабка у городского Казначея – настоящей воровкой. А дядя Начальника просвещения и вовсе был палачом. Во как!
А фактов-то, фактов! Почти на каждую семью в городе. Нет, опасное это дело – архивы!.. Но только не для Архивариуса.
Впрочем, он давно уже и не архивариус, а Главный Начальник местного Тайного отделения. Потому, как знает про всё и всех в городе. Перенёс архивы в своё Присутственное место и руководит, не выходя из кабинета.
Если требуется кого-либо усмирить или отправить в отставку – тут же раскрывает нужную папчонку и через несколько минут обречённый человек уже не Человек, не человечек – человечишка! С очень маленькой буквы. Обидно лишь, что не по своей вине! Ну, мало ли у кого в роду какие предки попадались! Одни пакостили, другие гадили, а нам отмывайся?..
Вы-то про своих всё знаете? Я, к счастью, нет. Может быть, это и плохо – не знать свою родословную. Лучше бы – радославную! Может набраться однажды храбрости и спросить у бывшего Архивариуса: как там моё генеалогическое дерево? Цветёт или сгнило на корню?.. Только написать страшно... Вдруг там та-акое понаписано!..
Единственный могу дать совет: если к вам ещё до сих пор не приходили из Тайного отделения, значит всё у вас по родственной линии в полном порядке. Так что, если ничего не знаете о своих предках – то и не расстраивайтесь! Ведь когда много знаешь – плохо спишь.

САМЫЙ СИЛЬНЫЙ ЗВЕРЬ НА СВЕТЕ

Жила-была Мышь, которая всего боялась. Дверь ли скрипнет, ветка ли стукнет, вода из ведра прольётся, гром ли ударит – тут же кидается в свою норку и лежит там в полном беспамятстве. Свою кузину Крысу и то боялась. А уж о Кошке и говорить нечего.
Вышла она однажды ранним утром из своей норки под крыльцом, когда никого во дворе не было, и вдруг услышала чей-то страшный голос:
– Добррый день!
Мышь тут же кинулась наутёк, дрожа от страха. Наконец, прислушавшись, что ей ничего не угрожает, вновь высунула нос из-под крыльца и посмотрела во все стороны, кто это с ней поздоровался. И тут увидела на ветке яблони старого Ворона, которого видела много раз, но никогда с ним не разговаривала.
– Прростите за назойливость, сударрыня, – сказал он. – Вы так поспешно ретировались, что я чуть не свалился с ветки от смеха, ха-ха-ха!.. Вам нечего меня бояться – я не ем мышей…
– Что же вы тогда от меня хотите? – спросила Мышь.
– Хотел сделать вам предложение…
– Предложение?! – изумилась она, расправляя белые усики на серой мордочке. – Вы хотите за меня свататься?..
На эти слова Ворон расхохотался ещё пуще:
– Вы очень острроумны, сударрыня! Честно говоря, не ожидал! Увы, нет! Триста лет тому назад я дал обет безбрачия, так что не стрройте по поводу меня никаких иллюзий…
– Но вы сами сказали: «предложение»… – напомнила ему Мышь.
– Предложение предложению ррознь, – стал объяснять её Ворон. – Предложением может быть вовсе не «предложение лапы и серрдца» и даже не «предложение языка и речи», а так называемая услуга…
Мышь выбежала из-под крыльца, чтобы ей было лучше слышно, и шмыгнула за бочку с водой.
– Какая услуга? – выглянула она из-за неё.
– Видите ли, сударрыня… Много рраз я был свидетелем того, как вы боитесь всего и всех. И Кррысу, и меня, и Кошку…
– Вы правы… – понизила голос Мышь, оглядываясь по сторонам. – Кошку, пожалуй, я боюсь больше всех на свете!.. 
– Вот и отлично!.. – захлопал крыльями Ворон. – В таком случае, не хотели бы вы сами в неё преврратиться?
– Превратиться в настоящую кошку?.. – не поверила она.
– В самую настоящую! – кивнул Ворон.
– Неужели такое возможно?..
– В наши дни возможно ещё и не такое, – подтвердил он.
– Заманчивое предложение… – ответила Мышь.
И только она захотела дать согласие на своё превращение, как во двор влетела соседская Кошка с отчаянным воплем, за которой гнался жирный хозяйский Кот с вытаращенными от злости глазами:
– Стой! Стоять, я сказал!..
Он шипел на Кошку так, словно в его пасти шкварчало сало на сковородке. Кошка в ужасе запрыгнула на яблоню, отчего старому Ворону пришлось тут же взлететь на крышу дома, а Мыше юркнуть под ступеньку крыльца.
Хозяйский Кот, между тем, запрыгнул на дерево, вслед за Кошкой, но та соскочила с него на собачью конуру и вторым прыжком очутилась в сарае. Кот сиганул следом за ней на крышу конуры, но тут из неё появился сторожевой Пёс. Он страшно залаял на жирного Кота, и тот, поджав свой облезлый хвост, со страху, кинулся прочь  со двора.
Пёс погнался за ним к воротам, но Кот уже очутился на калитке, почувствовав себя здесь в полной безопасности. Он прохаживался по верху ворот и мяукал:
– Что за дворовые манеры?.. Где ты, псина, воспитывался?..
На эти наглые слова хозяйского Кота и его хамский тон, Пёс клокочущее рычал и рыл лапами землю, словно они были лемехами от плуга.
В этот момент из раскрытой двери свинарника вышел во двор Кабан. Он был такой огромный, словно приехал из Индии карликовый слон.
– Кто меня, крю-крю, разбудил, ты?.. – спросил он, увидев своими маленькими, заплывшими от жира глазками, дворового Пса.
Пёс с визгом кинулся прочь. В это время из своей мастерской появился Хозяин дома. Он схватил метлу и стал бить Кабана по жирным телесам, загоняя обратно в свинарник:
– Это кто ж тебя выпустил?! Небось, Хозяйка?.. Ну, погодите у меня, оба! – И, загнав на место, запер за ним засов.
Тут же из коровника, с полным ведром молока, вышла сама Хозяйка. Увидев, как его муж разделался с Кабаном, закричала:
– Ты зачем его метлой бьёшь?! Хочешь, чтобы он растряс всё сало от страха?!..
Строгий хозяин тут же превратился в жалкое огородное пугало:
– Так ведь он это… сам того… выскочил во двор, значит… Ну, я его и… спровадил на место…
Весь этот спектакль, начиная с появлением Кота и заканчивая появлением Хозяйки, так поразил Мышь, что она стояла посреди двора, с открытым ртом, словно попала на спектакль Малого театра.
И тут её увидела сама Хозяйка.
– Мыша-а-а!!! – громко завизжала та, выронила ведро с молоком наземь и бросилась в дом, захлопнув за собой дверь.
Мышь замерла столбиком, не шелохнувшись, сильно зажмурив глаза.
– Ну, что, сударыня? – спросил её Старый Ворон, вновь перелетая с крыши на яблоню. – Будете в Кошку превращаться?
– А зачем?.. – ответила она ему. – Сами видели, что сильней Мыши нет зверя на свете!
И гордо, через весь двор, направилась к своему крыльцу.
А зря. Где уж ей было увидеть, при своей-то важности, как с забора во двор спрыгнул хозяйский Кот и хищно набросился на Мышь – самого сильного зверя на свете.

СДЕЛКА

Жил себе, не бедствуя, некий Адвокат.
А чего, спрашивается, бедствовать, коли голова на месте и язык хорошо подвешен? Знай себе, ищи дыры в Законе, хитро изворачивайся – и получай за это заслуженный гонорар! Тем более, «закон, как дышло…». Адвокат так и делал, правда, защищал не любого, а кто побогаче да поизвестней. Оттого и стал знаменит на весь город.
Как-то пришёл в его контору некий господин, с большим саквояжем в руке.
– Не возьмётесь ли за моё дело? – спрашивает.
Окинул его Адвокат своим опытным взглядом и увидел, что одет человек в неброскую одежду, да и саквояж его выглядел потёртым во многих местах. И ответил сквозь губу:
– Боюсь, пришли не по адресу. Я берусь за дела громкие да стоящие… 
– Дело моё стоящее, – сказал вошедший, садясь в кресло. А саквояж у ног поставил.
Адвоката аж перекорёжило от его наглости.
– Боюсь, вы не так меня поняли... – процедил он сквозь зубы.
– А вы не бойтесь, – улыбнулся посетитель. – Дело будет громким и сколько бы не стоило – за хлопоты заплачу.
Он достал из кармана чековую книжку и положил её на край стола.
Адвокат сразу же изменился в лице, одарил посетителя ослепительной улыбкой и нервно затарабанил костяшками пальцев, сплошь в золотых перстнях.
– Слушаю вас, – говорит. – Всё, что смогу и даже то, что не смогу – в два счёта сделаю.
– Не сомневаюсь в вашем таланте, – ответил господин. – Дело в том, что я прошу защитить моё имя после моей смерти.
Адвокат недоумённо вытаращил на него глаза.
– Вам угрожают?
– Нет-нет! – успокоил его посетитель. – Никто не собирается лишить меня жизни.
– Тогда от кого вас защищать? – не понял Адвокат. – И почему после смерти? Я защищаю живых клиентов!
– В этом-то и вся сложность моей просьбы.
Он достал сигару и, не спросясь, закурил.
– Видите ли… Я очень богат. Детей у меня нет… С собой в могилу ничего не утащишь. Поэтому и решил подарить городу почти все свои сбережения. А это, немного-немало, пятьдесят миллионов рублей.
– Сколько? – икнул Адвокат, чуть не свалившись с кресла.
– Ровно пятьдесят! Пусть на них построят детский приют, богадельню, разобьют городской сквер, непременно с фонтанами, назначат достойные стипендии для студентов, повысят пенсии старикам, словом, сделают всё самое доброе и нужное для нашего города!.. Единственное, что я прошу взамен – какую-нибудь памятную доску на своей могиле.
– Да за такие деньги, – произнёс Адвокат со слезой на глазу, – вам следует возвести целый дворец!
– Это уже решать не мне, – скромно опустил взгляд щедрый посетитель. – Главное защитить моё имя!..
– Но от чего?! – вскричал Адвокат. – Да ваше имя нужно высечь золотыми буквами на стене Городской управы! – И тут же расстроился: – К сожаленью, это не в моей компетенции!..
Посетитель понял его слова по-своему и уже собрался вписать в чековую книжку крупную сумму гонорара, однако Адвокат остановил его руку:
– Ни за какие деньги!
– Почему?! – удивился богатый клиент.
– Видите ли… Добрые дела всегда наказуемы. Ещё никто на свете не смог их защитить. Даже я.
Посетитель усмехнулся:
– Успокойтесь. Все эти миллионы я заработал нечестным путем. Я убивал, грабил, воровал, занимался шантажом и прочими денежными махинациями. Поэтому и прошу вас – когда меня уже не будет на свете – защитить моё имя от тех, кто будет говорить, что я вор, убийца, шантажист, словом, преступник! Я хочу, чтобы все горожане гордились мной и моими деяниями! И были счастливы тем, что жили со мной рядом!
 – Отлично! – радостно взметнул брови Адвокат. – Это как раз то, что нужно! Разбой, насилие, воровство – всегда под нашей защитой! Если желаете, мы сейчас же подпишем договор!
И, довольные друг другом, они моментально оформили сделку.
 

СОБОЛЬЯ ШАПКА, ДЛИННЫЕ РУКИ
И НОС

Эта история про Вора, который десять лет подряд воровал по всей России: сегодня – в Москве, через три дня в Петербурге, потом в Нижнем, затем в вышнем Волочке. И вот вчера, наконец, добрался до Зуева.
Влез в чью-то пустую квартиру и стал рыскать по всем местам.
В столовом шкафу нашёл серебряные приборы, в буфете хрустальные рюмки, в спальне женские украшения, в ящике письменного стола чековую книжку, а в гардеробе соболиную шапку.
Сложил всё в мешок, а шапку примерил перед зеркалом. Очень уж она ему понравилась и, главное, пришлась впору. Тем более, что была зима.
Выбрался Вор из чужой квартиры и побрел не спеша по улице. Идёт и мечтает о том, как продаст ворованные вещи да устроит себе весёлый праздник.
Хорошо на душе стало! Снег падает, фонари горят! А в шапке собольей – горячо, словно голова в печи!
Вдруг на Городской площади остановил его Околоточный:
– Ну-ка, развяжи мешок, друг любезный! Что у тебя в нём?
То ли полицейскому в лице Вора что-то не понравилось, то ли слишком мечтательно глаза того в темноте блеснули, а может, и в самой походке было что-то неестественное. Словом, попался Вор, как кур в ощип.
Повёл его полицейский в околоток, а Вор идёт-удивляется, никак дотумкать не может, в чём его промашка. Десять лет безупречной воровской жизни и вдруг – на тебе! Прокололся!
Не выдержал и спросил Околоточного, как, мол, тот про всё узнал.
Рассмеялся Околоточный:
– Поговорки про себя знать надо! – и сдёрнул с его головы соболью шапку.
Глянул на неё Вор и обомлел: горела она, как фонарь на площади.
– Вот, что такое: «На воре шапка горит», – пояснил полицейский.
Эх! Обиднее всего, что знал эту поговорку Вор с детства да не придал этому значения.
– А если б не шапка, как догадались бы?
– По твоим рукам, – отвечает Околоточный. – Длинные они у тебя…
– И чего?.. –  не понял Вор.
– О них другая поговорка имеется: «Длинные руки, кто на руку не чист».
– А может они у меня от рожденья такие?
– Не спорю, – сказал Околоточный. – Ну, а нос свой, куда тогда подевал?
Схватился Вор рукой за лицо, а носа-то, и в правду, на нём нет.
– Где ж это он?  – испугался Вор. – Ведь ещё днём был.
– А «Кто возьмёт без спроса – останется без носа», – расхохотался довольный Околоточный.
А лучше сказать, остался вор «с носом».
Потому как каждый о своей профессии всё знать должен. Вплоть до поговорок.
Как встретите, к примеру, на улице человека, в обнимку с клином, да ещё вместо головы с топором на плечах – сразу понятно, что идёт плотник, ибо: «Клин Плотнику товарищ», а сам «Плотник топором думает». Если кого углядите без сюртука или босиком – тут и догадливому всё понятно: «Портной без кафтана», «Сапожник без сапог…».  А вот ещё чуднее: заливает человек в свой карман микстуру да порошки туда сыплет – сразу понятно, что это Лекарь, ибо только: «Лекарь свой карман лечит».
А то получится, как с Вором случилось. Думал он, что всё это так – «фольклорные прибаутки», а оказалось – физические улики.

ТЕАТРАЛЬНЫЕ АФИШИ

Развесил как-то Расклейщик, в году, кажется, 1825-м, афиши на театральных тумбах. То ли спьяна, то ли на спор, ибо одни были вчерашними, другие вообще напечатанные несколько веков тому назад, а на третьих – скорей всего, закралась типографская ошибка – стояли даты из Будущего. Ведь не может приглашать афиша на спектакль, пьеса которого ещё не написана!
На одной из них говорилось, что приезжает в Зуев сам Щепкин с самим Мочаловым.
Зуевчане – большие театралы, оттого рады были их приезду, до обалдения. К ним! Из Москвы! Из Малого театра! Такие знаменитые личности! Впрочем, как они здесь очутились – никто не знал, в том числе, и сам Расклейщик афиш. То ли проездом в Петербург ехали, то ли гастроли перепутали. А может, как раз, в порядке уважения к городу Зуеву.
Но, как бы то ни  было, чудо свершилось! Два актёрских русских таланта вышли на зуевскую сцену. Прочли Михайло Семёнович и Павел Степанович свои монологи из разных спектаклей, даже те, что будут поставлены через много лет, цветы из рук девиц приняли и благополучно отбыли. То ли в Петербург, то ли назад в Москву.
На следующий день, на этой же сцене, уже выступал 18-летний Василий Андреевич Каратыгин с петербургской труппой Большого театра. Сыграл роль Фингала, в одноимённой трагедии Озерова, и сразу же перевоплотился в Скупого рыцаря – спектакля 1834 года, пьесы, которую, как мы знаем, Пушкин в 1825 году, ну, никак ещё не мог написать.
Спустя два дня перед зрителями Зуева гастролировала известная танцовщица и балерина Авдотья Ильинична Истомина. Она тоже исполнила две роли – Коры из «Девы Солнца», что станцевала ещё в 1820 году, и тут же, выйдя на сцену, показала небольшой танец Зороиды из одноимённого спектакля, который станет, как объявили, её последним в карьере, лет аж через пятнадцать. Как так случилось – никто и тут не мог прояснить.
Ещё через день выступил «дедушка русской оперы» Осип Афанасьевич Петров. Великий бас спел разные партии –  Сусанина, Руслана, Фарлафа, Лепорелло, дона Базилио, Фальстафа. Причём, каждую следующую партию пел в разном жизненном возрасте – то, будучи молодым, то старым, то опять молодым – на виду в всего зала, без седых париков и не гримируясь. И вновь никто не мог разобрать, что это за фокус такой со Временем случился.
Через три дня билеты вообще невозможно было купить ибо в театре давали спектакль «Школа жён» Мольера, о чём вещала зелёная «мольеровская» афиша 1662 года, в котором сам Жан-Батист Поклен (он же Мольер) сыграл роль Сганареля. Правда, на французском языке.
А уж когда неделю спустя давали «Гамлета», согласно тексту старинной афиши шекспировского театра «Глобус», где сам Шекспир выступил в роли Полония (на чистом старо-английском языке), зуевчане подумали, что сошли с ума, ибо не могли поверить, как это знаменитый драматург со своим театром очутился в их городе спустя двести лет.

…А дело было вовсе не в Расклейщике и не в болезнях раскалённого разума, как думали горожане. Да и не во Времени тоже. Просто для настоящего Искусства нет ни Прошлого, ни Будущего, ни Настоящего. Оно всегда вне Времени и Пространства.

ТОРЖЕСТВЕННЫЕ ОДЫ

Жил-был Поэт.
Поднимался он ранним утром, надевал шёлковый халат, выходил на балкон, где на поручнях сидели голуби и, бросив пристальный взгляд на краешек восходящего солнца, выдергивал перо у первой попавшейся под руку птицы и принимался писать стихи. И такие у него выходили рифмы, такие созвучия! – что любой знаменитый поэт от зависти обиделся бы на свою Музу!
Одна беда: не печатали его нигде. То ли издатели к поэзии охладели, то ли читатели полюбили одни лишь любовные романы, короче говоря, ни в газеты, ни в журналы не брали его стихов, а уж о собственной книге и речи не могло идти. Говорят, что поэты должны быть нищими и голодными, тогда, мол, у них через печаль да страдания настоящая поэзия рождается. Может это и так, а может просто философия сытых редакторов да издателей, хотя у нашего Поэта были без денег одни сплошные обмороки, расстройство нервов и желудка. И решил он писать поздравительные тексты: к свадьбам, юбилеям, дням рождения и прочим торжественным датам.
К своему удивленью, это у него стало получаться, как нельзя лучше. Заказов было столько, что Поэт не успевал сочинять новые дифирамбы, а просто менял имена, фамилии, профессии и кое-где, естественно, другие рифмы.
Вскоре собралось такое количество рифмованных строк, что не было на свете ни одного имени или профессии, на которые он бы ни придумал Торжественную Оду. Поэту оставалось лишь переписать нужное именное поздравление – и гонорар сразу же шелестел в его кармане.
Стал Поэт богатым, известным, появились нужные связи и однажды, когда он продал очередное поздравление одному издателю – в честь рождения своей дочери, – тот предложил выпустить ему роскошный стихотворный сборник.
Кинулся Поэт к своим старым рукописям, а вместо них лишь горстка пепла. Кто их спалил – не ведает. Хотел вспомнить, о чём когда-то писал, а в голове сплошные поздравления копошатся:

Начальником желаю быть
И сотню лет ещё прожить!..

Или:

Пускай Судьба, как на перине,
Подарит радости Марине!..

Или:

В твой День рождения, с утра
Подхватим громкое: «Ура-а-а!..»

Он к Музе, – а той и след простыл. Видно, к другому ушла, соскучившись по настоящим рифмам и образам. А напоследок, может быть, и сожгла за собой все поэтические мосты. Муза ведь тоже женщина. Только мстительней других.

ФРАЧНЫЙ СЮРТУК

Летним солнечным днём на заднем дворе одного дома вывесила прачка сушиться бельё после стирки.
Среди простыней, наволочек, платьев да халатов висела девичья Юбка – простенькая, с бантиками-«ушами» на талии. Принадлежала она одной служанке, то ли Маше, то ли Даше, а может быть, и Глаше, впрочем, имя хозяйки Юбки не имеет к нашей истории никакого отношения.
Так вот. Рядом с ней, через ряд старушечьих чепчиков, качался на бельевой верёвке Фрачный сюртук – известный ловелас – короткий спереди и с длинными узкими фалдами сзади, многие годы волочившийся за каждой новой юбкой из высшего общества. Сколько их было – и сосчитать невозможно! И вдруг, нате вам! – простенькая Юбка, каких полно в каждом доме, среди домашней челяди.
Прежде всего, он извинился перед ней за то, что не может зваться Фраком, так как его брюки, с атласными лампасами бестолковая прачка повесила сушиться на другой верёвке. Юбка приняла извинения, но, на всякий случай, смущённо отвела взгляд. Затем Фрачный сюртук что-то её спросил, и она ему ответила, взлетев на ветру. Потом он снова поинтересовался о чём-то, и опять Юбка, подпрыгнув над бельевой верёвкой, что-то сказала невпопад. Фрачный сюртук даже немного обиделся – ему показалось, что она смеётся над его возрастом и потёртыми лацканами с локтями. Хотя и лоснящиеся фраки (не путать с внешним лоском!) тоже никаких положительных эмоций у юбок не вызывают. А может быть, она и подхихикивала всё же над тем, что висел он совершенно без брюк, хотя и приняла извинение. Вот ведь позорище какое! И кто это выдумал шить костюм из двух частей!
Особенно раздражали Фрачный сюртук старушечьих чепчика, висящие между ними. Всякий раз, когда он задавал новый вопрос Юбке, чепчики тут же оживлялись и, тряся длинными завязками, спрашивали:
– Ась?.. Чавой-то?.. Говорите громче…
Или:
– Не слышим, батюшка!.. Нонче бурный ветер в природе…
Не прошло и получасу с того момента, как Фрачный сюртук, очутившись с Юбкой почти что рядом на одной бельевой верёвке, оказался от неё без памяти. И начались между ними длинные разговоры – о том, о сём, о пятом, о десятом, даже о седьмом и двадцатом.
– Ась, батюшка? Чавой-то сказали?..
А он, не обращая внимания на выжившие из ума старушечьи чепчики, рассказал Юбке обо всех своих приключениях в жизни (не любовных, упаси Бог!) – о путешествиях заграницу, о встречах с другими фраками, хозяева которых были известными людьми в Европе и в России, даже о встрече с Императорским парадным мундиром, когда их вдвоём с хозяином пригласили в Зимний Дворец на аудиенцию к Его Величеству...
Говорил Фрачный сюртук серьёзно, натужно морща шёлковой подкладкой, Юбка слушала его насмешливо, с высоты своего юного возраста, хлопая на ветру длинным подолом. Впрочем, может, только делала вид, что не придавала значения всем его словам и комплиментам. Как мы знаем, женщины любят много говорить, но ещё больше слушать, а «ушки» у Юбки на бантиках были куда как большие.
И хоть она казалась, на его взгляд, созданием ветреным, а он не мог себе позволить влюбляться в ветреных девиц, в силу места службы своего хозяина – ведь тот был чиновником IV класса – но тут наш Фрачный сюртук влюбился, сам от себя не ожидая такого подвоха. Даже не влюбился – втюрился, словно студенческий мундиришко, и стал сохнуть от любви. Солнышко припекает, а он всё сохнет и сохнет.
И вот уж дошло до того, что не выдержал Фрачный сюртук и признался Юбке в том, что не мыслит свою жизнь без неё даже сидя в начальственном кресле. И пригласил её в воскресенье прогуляться к реке или по лесу. И она уж было согласилась, но тут случилось совершенно непредвидимое.
Чьи-то ловкие руки отцепили его от бельевой верёвки и беспардонно сунули в грязный холщёвый мешок, отдававший отрубями и бараньим потом.
– Это что такое?.. – только и вопросил он, но недоумённый вопрос его так и остался без ответа.
В мешке было темно. Однако сквозь прорехи он увидел на дне, свёрнутую тюком Шубу.
– Добрый день!.. – только и сказал Фрачный сюртук.
– Ничего себе, добрый! – ответила Шуба. – Ни с того, ни с сего, взяли да и спёрли!
Фрачный сюртук наконец-то понял, что бараний запах идёт именно от этой старой потрёпанной шубы, похожей на доху. Он поморщился своей шёлковой подкладкой, и тут до него вдруг дошёл смысл её слов.
– Как спёрли?... – замер он. – В смысле, украли, что ли?
– Да спёрли нас, господин хороший!.. Воришка один молодой…  Теперь на рынок свезёт, продаст кому-то…
– Как это продаст? Меня? Фрачный сюртук?! Но, позвольте! Меня нельзя на рынок! Мы с моим хозяином в Городском Управлении служим! Эй, господин воришка! Остановитесь! Слышите меня?! Стойте!
– Ты орать-то кончай! – недовольно сказала Шуба. – Услышит тебя, как же!
– Да как же не орать, мамаша, коли средь белого дня беспардонно своровали!  – возмутился Фрачный сюртук. – Эй, полиция! Держите вора!..
– Ну, своровали! И чего теперь убиваться? Меня, вон, за всю жизнь пятый раз воруют… 
Мешок мотало из стороны в сторону. А воришка всё бежал и бежал куда-то, что есть мочи гремя башмаками по мостовой.
– А как же… городское Управление?.. – бормотал Фрачный сюртук. – А начальственное кресло? А платяной шкаф после службы!.. Кто ж меня теперь чистить будет?.. И, самое главное, как прожить без брюк, с атласными лампасами?..
На все эти вопросы ответить уже было некому… Жаль, конечно. Только ведь и платить нужно за свои поступки… И людям, и сюртукам с фалдами…