Настюшино счастье

                Настюшино счастье.

   Ох, и тяжела солдатская доля. Носят нас наши судьбы, как пылиночки, по всему миру. Куда закинут, к чему приведут – одному богу известно. Стараясь передвигаться ночами, не выходя на открытую местность, я почитай, полгода добираюсь до своего хутора. "Сколько же лет я там не был? Так, с осени четырнадцатого и не был". Да-а, доля человеческая. Скитаешься по миру, а зачем, для чьей пользы. Страшное время. Кто есть - кто, и кто ты сам. Теперь и не разобрать. Взять хотя бы мою последнюю службу. По случаю, так сказать, представилась.
   В степи под Херсоном, нагнал меня отряд вооруженных людей. Досмотрели, ощупали и узнав, что я с раннего детства военная косточка, предложили вступить в их народную армию. Мой отказ, это чувствовалось во всём, будет стоить мне очень дорого. Соглашаюсь. Куда ж деваться. Время нынче такое. Прослужить мне на этой службе пришлось всего-то с десяток деньков. Оружия мне, как не доказавшему преданности, не доверяли. Однако, починить пулемёт, отбитый в последнем бою, попросили. Я не в обиде на них. Мало ли народу теперь шастает по степи. Поди ж тут  разберись, кто эти люди и чего от кого можно ожидать.  В ночь на Пасху, мне приказали охранять сарай с задержанными. Правда, положенного часовому оружия, так и не дали. Господи, кого в нём только не было. Офицеры, цыгане, были красногвардейцы и простые граждане, волею случая оказавшиеся не в то время и не в том месте. Ну, и разумеется, по глупости своей или убеждению, отказавшиеся поступить на предложенную службу. Стемнело. Подбрасывая в костёр найденные щепки, дабы совсем не околеть от холода, со стороны сарая услышал чей-то голос. В маленькое окошко у двери кто-то пытается протиснуть свою голову.
 – Голубчик, я смотрю Вы тут тоже на птичьих правах. Может сговоримся с Вами как ни будь и вместе рванём отсюда, пока вся эта свора куличами объедается. Оглянулся. Вокруг ни души. Ах, была не была. Подскочил к дверям и откинул засов. – Выходите. Только быстро и по-тихому. Мои арестанты, как тени растворились в ночи. Даже поблагодарить меня не успели. Я же, на свою беду или счастье, теперь уже и не знаю, замешкался. Очень уж мне хотелось раздобыть, ну хоть какую бы то ни было, винтовочку. Куда спокойнее было бы сегодня с нею. Похоже, зря.
   Очнулся я только, когда меня всего обдали холоднющею колодезной водою. Посадили на табурет. – Ну, и как прикажете, Ваше благородие, это понимать? Мы оказали Вам сочувствие и уважение, накормили, напоили. А вы взяли и распустили всех этих контриков. Ой, как неправильно, я Вам скажу, Вы поступили. Каждый, кто пытается предать наше святое дело, приговаривается у нас к расстрелу. А ну ка, хлопцы, тащи его на воздух. Меня с двух сторон схватили под руки и вывели на улицу. Было ещё довольно темно. Вот дурачина стоеросовая, сейчас был бы уже чёрте где. Голова гудела как кипящий самовар. Видно, не хило меня приложили. Ноги всё ещё не хотели слушаться, и я всё норовил упасть, но в руках была прежняя сила. Мои мысли прервал приятный голос атамана: - Хорошо ты, детинушка, его огрел, ещё чуток и умер бы, бедолага. Начальник штаба, зачитывай приговор. Ровный, и по-отечески, нежный басок атамана заставил меня вздрогнуть всем телом. Мысли роев носились по моей голове. "Должен быть какой-то выход. Нельзя допустить, чтобы вот так… Опять приговор. Боже, сколько же их у меня было. Неужели это последний". Тяжеленая голова безвольно повисла на груди, кровь с разбитой прикладом раны, стекала по лицу. Я из последних сил держался за подоконник штабной хаты, стараясь оставаться на ногах. "Настёнушка. Неужели я так и не дойду к тебе. Прости меня". Мой незаурядный вид, не предвещал моим вчерашним однополчанам никаких угроз. Атаман своим маузером упёрся мне в подбородок и приподняв голову, с любопытством всматривался в мои глаза. "Это шанс". Молнией промелькнула обнадёживающая мысль. Одним резким движением правой руки вырываю маузер из рук атамана, хватаясь левою за ворот его шинели. Теперь я стоял у него за спиной и с силой давил ему стволом в затылок.
– Если хочешь остаться живым, быстренько прикажи своим олухам побросать всё оружие в тачанку и исчезнуть с глаз. Ну? – Сделайте так, как их благородие просит. Только и прошипел, ещё недавно грозный боевой атаман разношёрстного войска. – Теперь прикажи положить туда же коробку с лентами. Выполнив мою «просьбу», доблестные вояки исчезло. Продолжая придерживать своего пленника за ворот, садимся вместе рядом на козлы.  – Берись-ка, атаман, за вожжи.  Отправляемся. Не дрожи же ты так. Отъедем вёрст на пятнадцать, отпущу с богом.
   Светало. Леденящий степной ветер быстро привёл меня в норму. Высадив атамана и накинув на себя его офицерскую шинель, продолжаю свой, полный приключений, путь. С тачанкой пришлось расстаться уже вечером того же дня. Начиналась обитаемая человеком среда. Мало на кого теперь можно нарваться. Сбросил в овраг всё её содержимое. Лошадок распряг и тоже отпустил на свободу. Конь мне теперь только помеха. Прихватив шашку, два маузера и пулемётный станок, уж очень он мне приглянулся, двигаюсь дальше. Лесочками да балочками, ползком и в полный рост я всё ближе и ближе подбирался к дому.
   Живы ли моя ненаглядная жёнушка и сыночек. Дождутся ли встречи со мной. Два-три часа этой бесконечной дороги и буду дома. Ежели б пустой был, оно конечно, быстрее бы добрался. Но теперь уж я ни за что не расстанусь со своею ношею. Тяжёлая, я вам скажу, эта железяка. Сколько сил и времени на неё потратил. Но, для чего-то же она мне дана. Просто так, в нашей жизни ничего не бывает. Это факт.
   Уже к вечеру я переступил порог своей хаты. Настюша как увидела меня, так и села молча на лавку. Ничего не говорит, только смотрит и смотрит. Глазам своим не верит. Ну, а дальше как всегда, повисла у меня на шее и залилась слезами. Долго мы так с ней стояли. Никто из нас и не чаял уже когда ни будь свидеться. Усталость с плеч как рукой сняло. Отужинав, вволю напившись парного молока, всё-таки лёг на нашу знаменитую лавку. Тестево творение. На свадьбу нам подарена. Долго она была нашим единственным предметом быта, кроме стола и табурета, разумеется. Наш единственный сын на ней вырос. Он, и сейчас, под рукой чувствуются сделанные им зарубки. – Семёна нашего ещё зимой забрали на службу, сказала подавленным голосом жена. 
- Даже и не знаю кто. Толи белые, толи красные. Поди их тут теперь разбери, одеты одинаково, разговаривают по-нашему. Господи, куда ж нам деваться.
   Время за разговорами бежало быстро. Начало светать. Самый час сладкого сна. Дух, дух, дух – кто-то с силой начал барабанить в дверь. – Хозяйка, открывай. Быстро, а то дверь вышибу. Перепуганная Настёна побелела лицом от страха. - Что делать то будем, Стёпушка. – Открывай, а я вот тут за дверью стану. Правая рука с силой сжимала рукоятку маузера, левая с шашкой наголо.
  Сперва сильно завоняло самогонным перегаром, затем в дом вошли шестеро вооружённых людей. – Где твой сын, баба. С беляками ушёл? Зло прошипел по видимому старший этой группы, заталкивая Настёну вглубь избы – Да откуда же я знаю где теперь моя кровинушка. Пришли и забрали, а красные ли, белые ли – кто ж старался объяснить то мне. – А вот мне, всё понятно, вражина. Собирайся. Живо. Голос начальствующей личности показался мне знакомым, даже очень знакомым.
– А вы, браточки, чего рты то по раскрывали, корову выводите, чего скотине зазря пропадать.  Настёна трясущимися руками стала снимать с гвоздя мой латаный-перелатанный бушлат. Накинула на плечи. Мешкать больше было нельзя. Дом наполнился эхом выстрелов, послышался шум падающих тел. – Господи, как же ты вовремя вернул меня домой. Что было бы… Губы сами шептали молитву, голова была светлая и полна правильных действий. Выскочил на улицу. Тишина. Запряжённая парой лошадей телега, стояла возле самого крылечка. Лошадки с удовольствием объедали яблоневые листья. – Настёна, погляди, они приехали на телеге, попробую воспользоваться ею, а ты принеси мне лопату и тяпку. Без суеты и панику, вытащил тела убитых на улицу и уложил на телегу. – Ба, да это же чумной Васька-гармонист, а эти двое, похоже, сыновья покойного мельника, пьяницы и бездельники. Иван да Николай. Дела-а. – Это, Стёпушка, нынешняя новая власть, Васька теперь главный у них, комиссар. Он поди, всем уездом управляет. – На управлялся уже. Какой чёрт тебя сюда только направил. Никакой пользы от вас простому человеку, все только и умеете, что отнимать и убивать. Господи, в какое время живём.
   Работая аккуратно тяпкой, я очистил весь наш земляной пол, убрал все пятна крови местных властителей и рассыпал по огороду. – Милая моя, дорогая жёнушка. Не сложилось у нас сегодня свидание. Нужно убрать всё это с глаз долой, пока нечистая кого ни будь еще не наслала на нашу голову. Крепко обнялись. Положил в телегу и пулемётный станок. Беда будет, если найдут его где-то дома. Несдобровать тогда.
   Решил ехать прямиком к станции. Этих бандюганов где-то припрячу, и дождавшись прихода очередного поезда, опять домой. У мостка через сухой ручей, рядом со старой мельницей, разложил членов новой революционной власти так, как будто все они были убиты тут, во время боя. Из засады. Телегу бросил рядом. Кобылу распряг и отпустил, а на жеребце направился в сторону города. Станция была моим единственным свидетелем и спасением. Добравшись до путей, отпустив своего скакуна на все четыре стороны, вместе со станком спрятался в ближайшем кустарнике. Сон хватал меня за глотку обеими руками и давил, давил. Опёршись на, теперь уже неразлучную со мною железяку, я крепко уснул. Проснулся только к позднему вечеру. По небу начали рассыпаться блёклые звёзды, на западе догорала вечерняя заря. Вокруг тихо и пустынно. Прошли ещё сутки, прежде чем я услышал протяжное шипение останавливающегося поезда. Несколько пассажиров соскочили с вагонов и быстро исчезли в ещё не растаявших сумерках. Пора и мне. Самый час. Опять нахлобучив на себя свою ношу, я только и успел, что пройти три десятка шагов.
- Стой. Заорал пролетающий мимо всадник. – А ну-ка, казачки, пощупайте этого субъекта на вшивость. Меня раздели, досмотрели. Хорошо, что мне хватило ума, спрятать всё оружие в подвале мельницы. Ничего не найдя, отпускать всё же, не торопились. Втолкнули в толпу, только что сошедших с поезда, таких же неудачников как и я. – Пулемёт где? - улыбаясь своей удаче, спросил молодой человек с погонами поручика. – Станок был найден мною без пулемёта. Взял. Думал дома тележку смастерить. – Понятненько. Хорунжий, принимай аппарат. И этому дяде спасибо скажи.
   Спасибо мне никто так и не сказал. Но станок отняли. Далее пешком, всё по тому же маршруту. Подошли к мельнице. Улыбчивый поручик приступил к раздаче приказов: - Загоняйте этих в низ. К вечеру всех допросить, подозрительных расстрелять. Этого – древко его нагайки упёрлось мне в грудь – к ночи отпустить. Караулу не спать. Эскадрону завтракать, чем бог послал.
  Вот те раз. Отпустить. Стало быть, это я себе своё спасение столько вёрст на спине тащил. Всех, кому не повезло, загнали в погреб и прикрыли дверь бревном. Не миновала эта участь и меня. Время шло, но на допросы никого так и не пригласили. Из огня да в полымя. Отпустить. Отпустить могут по-разному. Захотят, отпустят домой, а захотят и к праотцам. Тут, как кто посмотрит, какая у кого понималка. Ох судьбинушка ты наша, где отыщешь свой покой.
   Я сразу разместился в дальнем углу погреба. Нащупал рукой свои маузеры. На месте. Выковырял из песка шашку и револьверы большевиков-разбойников.  Стал прислушиваться к разговорам своих "сокамерников", братьев по несчастью. Трое, которые уселись ближе ко мне, похоже были между собою знакомы. Называли друг дружку по именам, о чем-то тихонечко шептались. Чуть позже, один из них присел рядом со мною. – Извините ради бога, Вы случайно, не местный? - Случайно местный. Услышав мой ответ, собеседник явно воодушевился: – Это очень здорово. Эй, товарищи, давайте сюда. Оказавшись вчетвером – перезнакомились. – У вас какая-то мысль или идея по поводу нашего спасения имеется? Вместо ответных слов, вкладываю в каждую руку каждого из своих новых товарищей по револьверу. Дети. Ей-богу дети. Радуются, целуются. План состряпали быстро. Как только откроют дверь – прорываемся с боем. А дальше как повезёт. Главное - лошадей захватить. Без них погибель.
   На улице послышался шум. Бревно, подпиравшее дверь отодвинули, и мы увидели неунывающее лицо поручика. – Господа, ваш час пробил. – И Ваш, господин поручик. Стреляя сразу с двух рук, устремляюсь к привязи. Мгновение, где только силы берутся, и я уже лечу на ухоженном белом скакуне по хорошо мне известной местности. А тут меня разве что только пуля сможет догнать. Опять повезло. Не догнала. Что было сзади, кто успел ещё вырваться - не знаю. Раним утром, тихонечко постучался в окошко своей избы. Радости Настёны не было предела. Наконец то я дома. Все приключения позади. Все, да не все.
   Не прошло и двух суток, как под нашими окнами остановился отряд красной конницы. Это сразу было видно. Большие красные звёзды красовались на, царского фасона, фуражках. У некоторых бойцов, на груди были пришиты красные банты. Чего ждать от этой гвардии – неизвестно. Командир, это было легко определить по кожаной куртке, подошёл к стоящему   во дворе жеребцу поручика, внимательно осмотрел висячее на лесенке седло. – Эту белогвардейскую сволочь в расход. Ехидно прошептал красный командир, тыкая в меня своей перебинтованной рукой. Защелкали затворы карабинов. И вдруг: – Батя. Во двор на полном скаку влетел всадник. – Батя, это я, Ваш сын, и бросился обниматься. – Отставить, - властно приказала новая власть в кожанке – стало быть все свои?
Господи. Может быть это и есть конец всем нашим злоключениям.  Или им никогда не кончиться.
   Меня в тот же день записали в отряд, в котором наш Семён воевал. Обоим дали три дня отпускных, так сказать, чтобы отметить нашу встречу. Но, к утру понедельника, обязали непременно быть у входа здания ВЧК.
   Начали потихонечку обустраиваться и приспосабливаться к новой жизни. Ой, как не легко враз изломать всё то, что годами вырабатывалось целым обществом, да деваться теперь некуда.
   В те редкие дни, когда мне доводилось наведываться домой, Настюша мне всё рассказывала о нашем счастливом светлом будущем. Это Семёнова пропаганда. – Как думаешь, Стёпушка, сбудется ли? – Боюсь, не при нашей жизни, Настёна, - только и ответил я.
   После полугодовых курсов, наш сын стал комиссаром целого пехотного полка. Растут люди на войне быстро. Живут не долго. В 38-м, нашего единственного сыночка обвинили в работе на какую-то заморскую разведку, и как многих других – расстреляли. Наши судьбы стремительно рушились прямо на глазах. Война с белофиннами меня обошла стороной. Но вскоре грянула новая, куда более страшная, война.
   Я, почитай, самый старый командир батальона, вместе с тысячами советских солдат попал в окружение под Харьковом. Далее, тяжёлая контузия и плен. От смерти меня спасла какая-то добрая душа, переодев в форму рядового красноармейца. Как выжил в лагере и сам толком не понимаю. Дважды бежал. Второй побег оказался удачным. Добравшись до какого-то села, я несколько суток прятался в камышах местного пруда. Пил воду и поэтому не сдох с голоду.               
   Бог послал мне нового благодетеля. На четвёртые сутки, всё в тех же камышах, меня отыскал какой-то мальчуган. Худой, длинный с синими как небо глазами.  Помог мне улечься на старенькие драги, прикрыл видавшим виды пальтишком и вывез в ближайший лес, подальше от наших советских сограждан. Так было безопаснее. Несколько дней подъедался принесёнными им харчами. Немного окреп. Вскоре, малец притащил найденную где-то винтовку и три патрона к ней. Пора уходить. Крепко обняв своего спасителя, двинулся на восток. Долгих три месяца, голодный и холодный, пробираясь по лесам и перелескам. Мне, всё-таки, повезло перейти линию фронта целым и невредимым. И вот я у своих. Встретили по-свойски, радушно…
   Избивали в течении суток по несколько раз, заставляли в сотый раз рассказывать мою историю спасения и каждый раз задавали один и тот же вопрос:
- Почему сдался в плен, почему не застрелился. Этим, далёким от войны «людям», даже в голову не приходило, что застрелиться попросту было нечем. Войска брошены на произвол судьбы. Без еды, воды, медикаментов и боеприпасов. Эх, война ты война. Сколько горя ты приносишь людям, сколько смертей и разрушений на твоей совести.
   Приговор. Десять лет лагерей. Лучше б расстреляли. Все эти годы, после приговора, меня постоянно мучает этот вопрос, а стоило ли мне было возвращаться оттуда. Неужели мне там нельзя было спокойно умереть, использовав всё те же три патрона. Без пыток и унижения. Как тяжело их терпеть от своих же.               
   Люди. Обращаюсь к вам, выжившим. Не дай вам бог, ещё хоть раз допустить эту истребляющую всех междоусобицу. Русь такого больше не вынесет. Пропадёте все, до единого.
   Под новый год сорок шестого, с группой товарищей, таких же обездоленных, как и я, решился на побег. Теперь уже из советского концлагеря. Удача впервые отвернулась от меня. Окончательно. Всех нас блокировали и расстреляли. Как в тире. Всех до одного. Сейчас я лежу, уткнувшись лицом в сугроб красного от крови снега и умираю. Нет, мне не страшно. Одно желаю только узнать, коснулось ли, хоть одним краешком, обещанное Семёном счастье моей ненаглядной Настеньки. Ты уж прости меня, моя милая жёнушка, за свою судьбу вечной солдатки. Так видно нам на роду было написано.
Белый, нарастающий свет слепит глаза, он не пугает и не напрягает. Что-то доброе исходит от него, многообещающее. Чей-то, до боли знакомый голос, всё спрашивает: - Зачем вы так жестоки, люди. Ведь мы же все русские... Это Настёна. Настенька, я здесь. Сыночек мой, я … встретимся…
   Небо в скорби склонилось над местом бойни. Повалил густой лохматый снег. Он с нежностью ложился на лица уже не живых людей. Всё подходило к своему логичному завершению. Каждому - по делам его.

С.А.С.