В краю печали и любви 1

Николай подъезжал к отеческому дому, никого не оповестив. «Может, так и лучше», – думал он, только на душе у него было неспокойно. И чем ближе он подъезжал, тем назойливее его терзала мысль: мало ли чего, времена нынче смутные... И гнал дурные мысли прочь.
Родные Николая жили неподалеку, в провинциальном городке. И хотя изредка он навещал стареньких родителей, его неодолимо влекло сюда — в родное гнездо — место, где он родился, вырос, где все напоминало о светлых днях его жизни.
В старом доме жил дядя с женой и дочкой. И хотя регулярной переписки между ними не было, Николай узнавал все подробности из писем родителей...
   
Тем временем рейсовый автобус подкатил к автостоянке, и взволнованный Николай с вещами поторопился на выход.
Он не стал дожидаться тролейбуса — заказал такси. Ехали по широким асфальтированным улицам, мимо проносились такие милые и привычные глазу картины: старые, еще дореволюционные здания, чудом сохранившиеся избы, позолотившиеся от надвигающих холодов скверы и парки... Николай попросил остановиться возле «пожарки»: отсюда хорошо была видна старая родительская изба. Рассчитавшись с таксистом за проезд, и прихватив сумку с чемоданом, он направился к дому.
   
Деревянная изба, построенная еще в начале века, со временем скособочилась, осела. Потемневшая обшивка дома изрядно обветшала, а некогда казавшиеся  светлыми и просторными окна, выглядели маленькими и неприглядными. И вообще избы имела вид сморщившейся от времени старухи... От этой  невеселой картины у Николая сжалось сердце: живы ли здоровы, не съехали ли куда? С момента отправки его последнего письма прошло несколько месяцев, но ответа он так и не получил.
Николай с тревогой нажал на дверную ручку. Дверь, составляющая часть ворот, податливо открылась внутрь. При виде старого укромного дворика, с прилегающими к нему сарайчиком и садиком, дохнуло волной воспоминаний.  Картина далекого прошлого с неистребимой силой встала перед глазами... Цветение белого сада, голоса близких и родных ему людей. На какой-то миг Николаю даже показалось, что на пороге дома возник дед. Закурив свои любимые папиросы «Герцеговина Флор», он медленно направился к скамейке... 
      
Послышался скрип дверей и уже через секунды, подойдя к самому крыльцу, Николай был заключен в крепкие объятья Спиридона Афанасьевича — дяди Николая. Крепко прижавшись к щеке племянника, он не переставал повторять: «Ну, молодец! Откуда, надолго ли?.. А ты почти не изменился. Я, как видишь, стар и дряхл. Вот, палочкой обзавелся...».
Только сейчас Николай поразился внешнему сходству дяди с дедом. Правда, у деда была выправка, а дядя сутулился.
  – Ну, что же мы стали на пороге, давай проходи, – и дядя, прихватив вещи
Николая — небольшой чемодан и сумку — подтолкнул его к двери.
Николай нырнул в дверной проем, наклонившись при этом, чтобы не зацепиться. Пройдя через сенцы, у Николая екнуло в сердце: «Боже, ничего не изменилось! Все по-прежнему: запахи, обстановка, словно в прошлое вернулся!»... Все здесь было таким же, как и в детские годы. Под нависшим над самой головой потолком — привычный до боли клеенчатый стол, у окошка — деревянная скамья, уютно примостившаяся по стенкой, а над ней — полочка с занавеской. Подле окошка, на том самом месте, где сидел дед, - электросчетчик с разбегающимися в разные стороны жилами-проводами. На противоположной стороне кухоньки — выбеленная печь, где в бытность готовились сытные щи и каша, выпекались пироги с капустой и творогом. Пока женщины готовили обед, мужчины копали огород, занимались заготовкой дров или обсуждали текущие проблемы. Одним словом, когда-то здесь протекала размеренная, со своими особенностями жизнь... Скрипучие половицы, стены с пожелтевшими от времени обоями и состарившаяся утварь ныне навевали грусть и тоску: ничто и никогда уже не сможет вернуть то далекое и светлое прошлое.
    
Пройдя в глубину избы, Николай едва не столкнулся с двоюродной сестрой Валентиной. Она горячо расцеловала кузена:
  – Братик, дорогой, как же тебя долго не было! Целая вечность прошла со времени твоего последнего визита...
  – Да, не меньше того, – отвечал растроганный Николай. Он смотрел и не верил своим глазам: перед ним стояла статная молодая женщина. Пышные белокурые волосы волнами ложились на округлые плечи. В глазах все тот же озорной огонек, тот же разлет бровей и все же что-то неуловимо изменилось в ее облике. Повзрослела? Столкнулась с жизненными проблемами и наверняка в чем-то разочарована? Одним словом – изменилась... Он все смотрел на нее и не верил этому чуду-превращению: «Неужели это та самая Валюшка? Всеобщая любимица, хохотушка и егоза? А ведь Николай до сих пор представлял ее этаким подростком и непоседой...
  –  Ну, довольно глазеть. Ты, словно бы с луны свалился, – с некоторой досадой произнесла Валентина, возвращая кузена в действительность.
  –  Николай, спохватившись, привлек ее к своей груди:
  –  Валюха, неужели это ты?
  – Ой! Осторожно, так можно  ребра сломать, – стыдливо освобождаясь, произнесла Валентина. – Ты прямо медведь какой-то стал. Здоровущий-то какой!
  –  Извини, пожалуйста, это я любя. Думал встречу девчонку, а тут красивая женщина, – оправдывался Николай, еще больше вгоняю кузину в краску.
  – Ладно, ладно, не оправдывайся. Приезжать надо чаще, а то дорожку к родному дому позабудешь.
  –  Чего-чего, а этого я не забуду, – уже серьезно ответил Николай.
  –  Познакомься, это моя дочь Светлана. Ей пять лет.
     К Николаю приблизилась тоненькая белокурая девчушка с большим белым бантом на голове. Едва взглянув на дядю, она стыдливо опустила головку, давая понять, что знакомство будет непростым.
    
Внешне девочка была похожа на мать, но характером, это было ясно с самого начала, отличалась.
  –  Ну, здравствуй! Меня зовут дядя Коля. Давай дружить...
И Николай, подсев к ней на корточки, попытался разбить барьер недоверия:
  –  Сейчас ты мне расскажешь все-все о себе.
Но девочка, сложив губки бантиком и уставившись своими большими задумчивыми глазами ниц, явно не спешила завязывать знакомство с новоявленным дядей. Николаю не без труда удалось вытянуть из нее несколько немногословных ответов, после чего девочка снова ушла в глухую оборону.
  –  Как же я мог забыть, – стукнув себя ладонью по лбу, – досадливо произнес Николай. – Ну да, как раз для тебя нарядное платьице и туфельки.
  –  А какие туфельки, красные? – с явным интересом, слегка картавя, спросила девочка.
  –  Красные, красные! – произнес Николай, радуясь случайному совпадению. – Я как только их увидел в магазине, сразу решил: это Светланке. Пойдем, померяем!
   
И удовлетворенно перемигнувшись с Валентиной, дескать, все улажено, Николай направился к чемодану.
Туфельки пришлись впору. Девочка по достоинству оценила оба подарка. Буквально через несколько минут, радуясь приобретению, довольная и счастливая, в обнове явилась на всеобщее обозрение.
  –  Давайте на стол накрывать, – нарушила затянувшуюся паузу Валентина.
Светлана тут же вызвалась помогать маме, а Николай тем временем, подхватив чемодан и объемистую сумку, прошел в зал.
Только сейчас, оказавшись стреди старых и привычных еще с детства вещей, Николай в полной мере ощутил состояние покоя и безмятежности. Не надо разрываться на части, бесконечно переживать, что-то и кому-то доказывать. Он дома, среди своих, и этим все сказано... Николай стоял посреди зала (а на деле – всего лишь маленькой комнаты) и с упоением оглядывал этот некогда казавшийся раем тихий уголок. К оконной раме, как и прежде, вплотную примыкал разборный стол. С правой стороны, почти антиквариат, стояли бабушкин комод и шкаф. Над комодом висела мамина вышивка «Охотники на привале», или, как ее чаще называли: «Брехуны».

Картина, когда-то подаренная деду в день его рождения, словно бы говорила: «Есть вещи, которые не подвержены влиянию времени, ибо они – наша память...».  С левой стороны зала стоял диван, а над ним висел какой-то простенький коврик с геометрическими узорами. Прежде, в бытность Николая, здесь был ковер с павлинами. Не было и привычных цветов в горшочках и яблок в мисочках, заботливо поставленных на подоконник. Бабушка любила класть сюда антоновку. От яблок исходил крепчайший аромат, и комната наполнялась нежным садовым благоуханием. И хотя зал был маленьким, в нем всегда собиралась уйма народу. Николай про себя отметил, что места в доме прежде хватало всем, и никто не был обделен. Да, былого не вернешь, но разве нельзя было оставить хотя бы частичку того тепла, оптимизма и убежденности в своей правоте, которых так не достает сейчас...
«Все или почти все так бездарно и безвозвратно утеряно», – думал Николай. Им снова начинало овладевать уныние...
   
Пребывая наедине с собой, Николай не сразу заметил, как из соседней спальной комнаты осторожно вошла тетя Клава, жена Спиридона Афанасьевича. Маленькая и болезненная, она медленно, с помощью палочки, передвигалась по залу.
  –  Здравствуй, тетя Клава. Я тут немного отключился, – словно оправдываясь, произнес Николай.
  –  Я вижу, ты о своем задумался, и не стала тебе мешать. Видно, тянет в родные места?
  –  Тянет – не то слово...
И Николай, подойдя к тетке, поцеловал ее в щеку.
  –  Надолго ли в наши края? – спросила тетя Клава.
  –  Думаю на какое-то время остановиться, – задумчиво ответил Николай. – Как вы, как здоровье?
  –  Наше здоровье вышло. Вот так свой век и доживаем... безрадостно и тоскливо. Раньше хоть какая-то надежда была, просвет. А сейчас... Ты-то как там, в Германии?
  –  По-разному, тетя Клав, по-разному. Там тоже далеко не рай, проблем хватает...
   
Николай не стал далее углубляться в разговор, ограничившись короткими ответами.
  –  Ну да ладно, все понимаю, – грустно улыбнулась тетя Клава. – Семья-то в порядке, жена, дети?
  –  Слава Богу, на этом фронте – порядок.
  –  И то хорошо. Сейчас побудешь тут, посмотришь на наше безобразие, и домой захочется, в Германию.
  –  Тетя Клава, давайте не будем об этом. Я ведь тут не гость какой-то заморский. Все вижу, все понимаю. Вот только одного понять не могу: почему мы допустили такое, не воспрепятствовали злу? Неужели история ничему не учит? Ведь опять же придется все по крупицам собирать.
   –  У меня, милый, поболе твоего вопросов будет. Только ответов, по всему видно, не дождусь... Ты, Коля, ступай во двор. Поговори со Спиридоном. Он часто о тебе вспоминает, скучает за тобой.
   
Он не стал себя уговаривать. Накинув на плечи куртку, Николай вышел во двор.
 
 
 ...Николая любили. Каждый раз, когда он неожиданно приезжал в родной город, принося в дом ощущение радости, новизны и какого-то внутреннего оптимизма, все как будто вставало на свои места. Тогда в семье царил дух веселья и единения. Те немногие, но удачно подобранные подарки, как нельзя дополняли этот всеобщий праздник.
Николай застал дядю во дворе. Его угловатая сухопарая фигура маячила на желтом фоне среди опавшей листвы и древесных опилок. «А ведь когда-то его родной дядя небезуспешно директорствовал, преподавал русскую литературу, великолепно знал историю, географию», – размышлял Николай. – И вот финал». Тем временем, набрав полную охапку дров, дядя медленно направился к дому.
   –  Давай помогу, – по-свойски обратился Николай.
   –  Вот вернешься домой к семье и расскажешь своим что, дескать, родной дядька заставлял работать любимого племянника в поте лица, – шутливо отвечал Спиридон Афанасьевич. – Ты не беспокойся, сам управлюсь. А пока по садику-огородику прогуляйся. Яблоня немного уродила, картошки собрал пару мешков, а так – полное запущенье. Сам увидишь.
   
Подле калитки, ведущей в сад, Николая радостно встретил рыжий пес по кличке Пират: «До чего же похож на отца. Вот что значит родная кровь!» Николай осторожно потрепал пса за ухо. Углубившись в сад, он не мог не заметить произошедших перемен. Сад изрядно поредел, недоставало многих деревьев. Отсутствовали сливы, когда-то дававшие крупные сладкие плоды. Не было тех яблонь, которые обильно плодоносили прежде. Повывелся крыжовник, исчезла черная смородина. А ведь когда-то здесь, на этом самом месте, произрастал шикарный куст крыжовника. Маскируясь от старших в густых зарослях, маленький Коля мо своим неизменным другом Женькой Солодухиным проводили за играми целые дни. С тех самых пор Николай носит шрам на левом бедре, который получил по неосторожности, порезавшись о толстую металлическую проволоку. Стол со скамеечкой, сплошь покрытый желтой листвой, выглядели сиротливо и неуютно, словно всем своим видом говорили, как им тут одиноко. Общую печальную картину дополняли деревья, наполовину сбросившие свою листву. Это были яблони, на них кое-где еще висели редкие плоды. Николай посмотрел на небо: оно было серым и неприглядным, и лишь в одном месте намечался большой просвет. «Вот, приехал на Родину, встретился с родными, а мысли грустные. Почему так?» – рассуждал Николай и не находил ответа. Сразу в голову пришли стихи одного из русских стихотворцев:

                Что чистого нету – что вечного нету,
                Пошел я скитаться по белому свету.
                Но русскому сердцу везде одиноко...
                И поле широко, и небо высоко. 

Николай отрешенно смотрел куда-то вдаль. Одна картина за другой проносилась в его сознании...
«А ведь совсем недавно все было по-другому. Да, жили мы небогато, но была какая-то ясность, смысл. Мужчина, как положено, зарабатывали деньги, защищали Отечество, а женщины в это время хранили тепло в очаге, растили детей.  Одним словом, все было на своих местах».

Один из дней минувшейся жизни запечатлелся в памяти Николая особенно ярко... Оживленно балагуря и подначивая друг-друга, мужчины собираются на рыбалку. Все рыболовные снасти торжественно вынесены во двор. Подготовка к этому походу началась задолго до него. Обсуждались все тонкости предстоящего мероприятия. Большие и жирные дождевые черви, называемые росниками, заблаговременно выловлены известным всем рыбакам способом – в ночное время с помощью фонарей. Кроме того, по особому рецепту подготовлена макуха – хлебный мякишь, либо тесто с различными пахучими добавками. Походная аммуниция: сапоги, куртки, плащи и вещмешки – приведена в соответствующий вид и распределена между участниками похода. У старшего – дяди Федора – брюки явно не сходились на животе. Пришлось подвязывать их тесемочкой. В его адресс сыплются колкие остроты: «Пора урезать рацион! Ишь, как на вольных хлебах разъелся!» Виду него действительно комический: брюки-коротыши с трудом натянуты на могучие бедра, на плечах какая-то старенькая куртка, а на голове – повидавшая вида соломенная шляпа. Он сам чувствует себя неловко в этом наряде (видели бы его подчиненные: дядя работает директором крупного предприятия), но старается не подавать виду: дескать, мы еще посмотрим, кто кого. Дядя Спиридон, отец Николая, и двеннадцатилетний брат Олег одеты более-менее прилично, но и здесь присутствуют элементы маскарада.
   
Сутулая фигура дяди Спиридона облачена в длинный дедовский плащ, на ногах несоразмерные сапоги, а на носу толстые роговые очки – ни дать ни взять Паганель из жюльверновского романа. Но в отличие от старшего брата, дядя Спиридон весел и непринужден... И лишь дед Николая, Афанасий Федорович, одет по всей выправке. На нем чистый, аккуратно выглаженный железнодорожный костюм, элегантная фуражка и вычищенные до блеска сапоги. Держится достойно, внимательно наблюдая при этом за происходящим. Он тихо посмеивается усы, не реагируя на насмешки женщин, и, разглаживая бороду, с явным одобрением смотрит на подвластную ему команду. Все приготовления происходят на глазах «милых дам»: мамы и бабушки Николая. Подогревая интерес к происходящему, они то и дело подают реплики: «Горе-рыболовы, смотрите там рыбу не распугайте!», маленький Коля, взявшись обеими руками за живот, надрывно хохочет. Ему, конечно. Хочется быть с мужчинами, но, получив накануне вечером отказ, он, немного обидевшись, теперь целиком на стороне женщин... Наконец, весь этот шумный балаган, под смешками и напутствия провожающих, вступает за пределы двора. Причем с таким  торжественным видом, словно это какая-нибудь научная экспедиция.
    
Скучать не приходится. Коля остается в доме «за мужика». Взяв в обе руки по бидончику, он отправляется в сад собирать крыжовник. Вооружившись рукавичками, чтобы не порезать руки острыми шипами, приступает к работе. Солнце постепенно поднимается, насыщая округу светом и теплом. Становится жарко. Коля, утирая лоб от испарины, переводит дух. Он осматривает близлежащий кустарник и деревья, следит за происходящим вокруг.  Прямо под его ногами вьется муравьиная дорожка. Бесчисленные насекомые торопятся добыть необходимый запас пропитания. Вот один из них пробежал по Колиным сандалиям. Погрузившись на месте и не обнаружив ничего интересного, ринулся на поиски дальше. Желтая бабочка-капустница, смыкая и расправляя свои невесомые крылышки, удобно разместилась на веточке крыжовника. Время идет к полудню, затихает птичий щебет, даже муравьи проявляют леность – замедляют свои движения. Солнце в зените, каждый кустик, каждая травинка сполна наделены светом и теплом. Природа замирает на какой-то миг, и Коля, притомившись, смотрит в прозрачную даль. На ясном, безоблачном небе появляются первые признаки грозы. Постепенно небо затягивают тучи, а издалека доносятся раскаты грома. Первые капли дождя падают Коле на лицо. Взяв полные бидончики, он возвращается домой. Мама и бабушка с явным удовлетворением принимают заказ, Колю хвалят и целуют. Затем он обедает и удаляется в свою комнату лепить из пластилина любимых зверушек.

 ...Словно пробудившись от сна, Николай возвращается в суровую действительность. Легкий порыв осеннего ветерка окончательно отрезвляет его: «Наверняка уже заждались, пока я тут прохлаждаюсь. Надо идти к своим... И все-таки я дома».
В доме царит дух праздника. Валентина одета в свое лучшее голубое платье и такую же нарядную блузку, подаренную Николаем. Они ей к лицу, и Николай делает комплимент. Валентина смущается, но тут же, взяв себя в руки, отвечает:
   –  Ждали твоего приезда, Коля, и вот...
И снова яркий румянец появляется на ее щеках.
За столом уже сидят дядя с теткой, а рядом с ними мостится Светланка с неизменным белым бантом, водруженным на голове. Как водится, наливают по чарке водки и дружно выпивают: «За встречу!».
   
Идет разговор: «Как семья, как родные? Что думаешь делать дальше? И Николай рассказывает о своем житье-бытье. И все-таки в разговоре чувствуется какая-то недосказанность. Николай избегает прямых разговор о зарубежье, отделываясь общими фразами: дескать, живут, как везде. Есть, конечно, свои сложности и проблемы.
Небольшая пауза. Николай явно не желает продолжать разговор на эту тему. И на то есть объективные причины. Слишком уж часто близкие и посторонние люди задавали ему этот вопрос: «Как там, на «диком Западе?» Чтобы закончить этот поднадоевший разговор, он резко отвечал: «Да что вы уцепились за этот Запад! Живете, как слепцы. Ничего хорошего у себя не хотите видеть!..». И немного поостыв, говорил уже спокойно: «Ну, роскошь там. Все сытые, одетые, зарплату получают вовремя, как говорится, каждая птичка на своем месте сидит. Только, если хотите, вот этого нашего гостеприимства вы не найдете. Удивительно, но каждый там живет как бы в отрыве от всех и дальше своего «я» ничего не видит. Одним словом, мир эгоизма и бездушия...».
   –  Неужели все так плохо? – засомневалась тетя Клава.
   –  А вы вспомните классиков наших: Куприна, Бунина, Вертинского, Есенина, наконец! Могу процитировать: «Стою я на берегу паршивейшего Бель-Голландского моря, а вокруг меня тупые, свиннные морды европейцев... И далее: Пускай у нас холод, голод, нищета, зато есть душа, которую здесь сдали за ненадобностью под смердяковщину». Возможно, тут Есенин немного сгустил краски, но что я скажу, Вертинский – ему долго не давали Советского гражданства – так вот, бывало, подъедет он к Советско-Румынской границе, станет на берегу Дуная, и смотрит в нашу сторону, а слезы по щекам ручьем бегут. Да что там говорить! В словах всего не выразишь...
 
   –  Да, Николай, ты вот свет повидал, всю Европу объездил. Тебе есть с чем сравнивать, а тут, как видишь, несладко, – неожиданно включилась в разговор Валентина.
   –  Повидать-то повидал, но никогда в жизни меня не тянуло с такой силой домой, как теперь. Понимаешь, сестренка, чужое там все, и мы вроде, как посторонние.
Домашние, видя его упорство, с неохотой повернули разговор на другую тему.
   –  У нас сейчас, скажу без преувеличения, идет геноцид русского народа, – резко заметил Спиридон Афанасьевич. – Мрем, как мухи, и чего только с нами не делают. Один эксперементатор был, теперь на его место другой пришел. Видно мало показалось, решил до конца добить. Вот вернешься домой и пополнишь ряды бомжей. Да-да, это тебе я точно говорю. Человеку с чистой совестью здесь не сдюжить. Раньше людей делили на порядочных и подонков, зато сейчас напридумывали: и демократы, и либералы, и прочие там, «зеленые» и «голубые». А суть, скажу тебе одна – урвать себе кусок от народного пирога побольше и пожирнее... Сейчас, если умрет какой-нибудь сопливый демократишка, который ровным счетом ничего хорошего для страны  не сделал, так тотчас же все средства подхватят и разнесут: дескать, какой видный человек ушел из жизни. Но если умрет, к примеру, хозяйственник видный или конструктор, так о нем в лучшем случае две строчки напишут... Вот до чего мы дожили. А я тебе скажу, идет самое настоящее вредительство, может быть, почище того, что в тридцатые годы творилось. Тогда выжили, сейчас – не уверен. Ты думаешь, чего я в этой развалюхе сижу? Память предков? Нежелание вставать на цивилизованный путь? Нет, брат, просто я никому не нужен. И мои тридцать с лишним лет, отработанные в школе, никому не нужны. Ты, наверняка, слышал, что оружием запретили торговать. Дескать, безнравственно. Зато Родину продавать – это почетно.
      
За столом создалась тяжелая атмосфера уныния и беспросветности.
   –  Что там говорить, и так все ясно, – подытожил Спиридон Афанасьевич. – Просто жизнь такая, сам понимаешь. Все из рук валится. Давай, Николай, выйдем. Поговорим, а женщины нам чайку приготовят...
   –  Вот думаю крышу перестилать, – обозначил кивком головы Спиридон Афанасьевич, закуривая сигарету. – Материал пообещали привезти, и человек нашелся, который в этом деле кумекает. Сам я уже не гожусь – проблема с ногой: результат неудачной операции. Да и здоровья нет. Вот дровишки попилить , заготовкой заняться я еще могу.
   –  А чердак? Наверное, там что-то интересное можно найти? Может быть, какие-нибудь документы сохранились, дневники? – поинтересовался Николай.
   –  Последний раз я поднимался туда лет десять тому назад. В основном старье всякое, вещи. Ну, кое-какие газеты сохранились, а так ничего ценного. Чердак ветхий стал, подниматься туда небезопасно.
   –  Все хотел у тебя спросить в отношении дедовых дневников. Ведь интересный человек был наш дед – Афанасий Федорович?
   –  Это так.  Мой  отец,  твой  дед, успел на фронтах Первой мировой отличиться. За  храбрость был отмечен двумя «Георгиями». А в конце сороковых и вначале пятидесятых поезд от крушения спас. Это еще в сталинские времена было. Позже был представлен к ордену Ленина.
    
И Николай вспомнил, как в далеком шестьдесят шестом он ехал с дедом на автобусе. Мест свободных не было, и, похоже, никто не собирался уступать. Но вот один из мужчин поднялся и предложил деду свое место. Дед заупрямился: «Сидите, я постою». Однако мужчина больше не садился. Он внимательно, изучающим взглядом посмотрел на прямую фигуру деда и, нагнувшись к самому уху Николая, тихонечко заметил: «Сразу видно, «георгиевский дедушка»... Николай тогда еще не знал, не понимал значения этого нового для себя слова и потому с вызовом ответил: «Нет, он не гордый. Вы не знаете моего деда, он – хороший»... Сейчас Николаю трудно было представить своего деда в мундире царского офицера с кортиком и аксельбантами.
 
   –  Да,  награды так просто не даются, – возвращаясь в настоящее, философски заметил Николай. – Да еще в те, непростые, времена.
   –  А когда они были простыми?! Смутное время переживаем. Переживем ли?
   –  И все-таки ты мне про деда расскажи. Вообще, про наш род. Очень прошу, ты ведь обещал показать дедовы дневники.
   –   Давай еще по одной выкурим, и я тебе все расскажу.
И хотя Николай курил редко, в этот раз охотно согласился.
   
   
«Мой прадед, Василий Егорович, 1848 года рождения, работал десятником на постройке Московско-Курской железной дороги, – начал свой рассказ дядя. – Позже работал машинистом водокачки. Здание водокачки сохранилось по сей день. Был он очень уравновешен, спокоен и добродушен. Следил за манометром и кочегаркой. Курил, был «не дурак» выпить. Дома, надевая валенки, в одних кальсонах, выходил с песней во двор. Ходил при этом вокруг водокачки, напевая в полголоса. С женой никогда не ругался. Когда приезжал под хмельком домой, его, как водится, встречала жена, моя пробабка – Матрена Евдокимовна. Она была строгая и пилила деда: ты, мол, почему в таком виде заявился? А он ей: ты скажи мне по трезвому, а не пьяному... И удалялся. Было у него три сына и дочь. Все выучились, грамотными были»...
   -  Так ты всерьез писательским делом решил заняться? – неожиданно прервал свой рассказ дядя.
   –  Да, есть немного. Хочу отдельную книгу написать о наших с тобой предках, стало быть, о корнях. А почему бы и нет? Ведь оставили  после себя яркий след, нам жизнь дали. А сколько испытаний выпало на их долю? Неужели мы не сдюжим, поддадимся?..
   
Вечером, допоздна, Николай читал дневники деда. Это явилось для него большим открытием. Еще вчера Николай и не подозревал об их существовании, и вот, как откровение, они лежат перед ним – объемистые, слегка потрепанные тетрадки в темно-зеленом переплете. Неразговорчивый и серьезный, такой недоступный в общении, Афанасий Федорович, внук того самого Василия Егоровича, вдруг предстал перед Николаем в новом, непостижимом для себя качестве.

 … Конец девятнадцатого века. Маленький белокурый мальчик, взяв за руку своего старшего брата Сергея, идет на пасху в церковь. На его лице играет озорной солнечный зайчик. Афанасий щурится от яркого света и, оглядываясь по сторонам, прислушивается к пенью птиц. «Идем, идем, Афанасий, скорей, а то папка будет сердиться, – торопит брата Сергей. И Афанасий беспрекословно подчиняется ему. Каким же чистыми и ясными являются маленькому Афанасию эти детские, не омраченные еще ничем, воспоминания. Тем временем, Ирина Максимовна, мать детей, хлопочет у плиты, выпекая румяные куличи к празднику. И этот погожий апрельский день навевает радостью, всепрощением, благодатью... Потом долгая учеба, четырнадцатилетний Афанасий – ученик машиниста. Чудом сохранилась фотография, где белобрысый подросток позирует в кабинке локомотива. Фотографии без малого девяносто лет, она пожелтела от времени, выцвела, но все равно отчетливо запечатлела черты этого человека... Наконец, Афанасий Федорович допущен к самостоятельной деятельности: работает машинистом на ветке Царское Село – Петербург. В 1913 году поступает на военную службу. Служил дед в автомобильной элитной роте, состоял чертежником...
    
Далеко за полночь Николай закончил прочтение дневников. Он так и не смог по-настоящему заснуть, настолько был потрясен открывшимися фактами. «Выходит, дед был первопроходцем, а я как бы продолжил его начинание, – решил для себя Николай. – Дед всегда с особой нежностью и вниманием относился ко мне, может, чувствовал во мне свое продолжение?..». И, удовлетворившись неожиданно сделанным для себя открытием, Николай, наконец, заснул.

Спал он недолго и был разбужен легким скрипом половицы, произведенным кем-то из домашних. «Пора вставать, еще высплюсь», – решил Николай и, быстро одевшись, вышел во двор.
Спиридон Афанасьевич встретил его приветствием, полюбопытствовав: «Как спалось в отчем доме?». Николай, улыбнувшись, ответил: «Нормально. Вот собираюсь в город. Хочу навестить старые места». Перекусив наспех и предупредив домашних о своем уходе, Николай вышел со двора.   

Старая, повидавшая на своем веку улица Демонстрации, уходила вниз, в глубину старинного города.  Николай не стал дожидаться автобуса, решил пройти несколько кварталов, чтобы осмотреться. Спустя некоторое время он сел на проходящий троллейбус и благополучно добрался до старой части города. Минуя мост, внизу лежал глубокий ров, Николай, прошел сквозь арку, оказавшись на территории кремля. Внутренний двор располагал наличием архитектурных сооружений, на переднем плане величественно возвышалась колокольня и примыкающий к ней Успенский собор. Старина, а точнее –  история страны, все больше интересовала Николая. Хотелось разобраться во всем и понять те механизмы, которые регулируют обществом... Чуть поодаль, на левой стороне, располагался Богоявленский зимний собор. Оба храма поражали не только своими размерами и наличием большого количества куполов, но и величественной красотой. Николай захотел подойти поближе. Пройдя несколько десятков метров в указанном направлении, он был остановлен настырной собачкой, которая буквально кинулась Николаю под ноги, оглушив громким лаем. Николай в нерешительности остановился: подождать или отогнать назойливого сторожа? На шум явился сам охранник – коренастый, мужчина пожилых лет, одетый в спецовку. Внимательно осмотрев посетителя, охранник предупредил: «Кремль находится на реставрации, но если вы к заведующей, я позову ее».
   
Николай, поблагодарив за беспокойство, решил воздержаться от посещения: дескать, зайду в другой раз, когда можно будет.
  –  Издалека будете? – пристально рассматривая его, поинтересовался охранник.
  –  Из Германии. Приехал на Родину.
  –  Стало быть, на землю предков потянуло... Да, наш край особенный. Я бы сказал, трудовой и боевой славы. Я уже не говорю, сколько писателей на нашей земле народилось. Один Толстой чего стоит... А вы, каких кровей будете?
  –  Я-то?.. Отец мой из донских казаков, а вот материнский род от Талановых пошел. Может, слышали? Дед мой сорок девять лет на «железке» отработал , сначала помощником машиниста, потом за главного и, наконец, начальником депо. Его отец и дед тоже по этой части были.
  –  Таланов? Талановых знаю, – заметно оживился охранник. – Отец мой дружил с одним из них, кажется, Афанасием, гм, запамятовал.
  –  Федоровичем, – подсказал Николай.
  –  Точно, Федорович! Так, стало быть, мы вроде с вами, как хорошие старинные знакомые? Разрешите представиться: Николай Игнатович Устоев – персональный пенсионер. Раньше слесарничал, токарничал, а теперь вроде как новую специальность обрел.
   – Очень рад, что встретил вас, к тому же мы тезки. А как насчет блохи, подковать сможете? – с юмором добавил Николай.
   –  Насчет блохи не знаю, а вот лошадь – это пара пустяков, – удовлетворенно заметил Николай Игнатович.
   –  Ну, так что мы решили? Я так полагаю, мы должны встретиться?!
   –  Определенно, Николай Игнатович. Оставьте мне свои координаты, я обязательно свяжусь с вами.
Записав адресса, мужчины еще раз обменялись рукопожатием:
   –  Жду вашего звонка, Николай.

                Продолжение следует...