Пятикнижье Ефремово. Книга 3. На селе

               

                Эта повесть о степной, черноземной Рязанщине   

                где жителям платят «чернобольские» надбавки

          
Глава 1. На завалинке

            На завалинке, возле домика предков, посреди степной черноземной Рязанщины, в окружении сел Смоленское, Кензино, деревень Ляпуновка, Мордвиновка, хуторов Отрада, Аксень и Елагиных  собралось почти все мужское поголовье рода Дубровских.
            Седой, как лунь, с прокуренными и от этого пожелтевшими усами и бородой, восседал старейшина рода - Петр Константинович.    
             Рядом с ним, с подветренной стороны, чтоб едучий дым самосада с корешками не удушил своим захватывающим дух дымом, сидел его внук - отец Герман.
              В ногах у них ползал по траве Петрушка младший, прапраправнук Петра Константиновича и беззаботно играл со щенком Шариком. Казалось, по разуму они мало отличались, бегая наперегонки на четвереньках, а, догнав друг друга, выражали свой восторг визгом. Прекрасная пора – детство: нет ни завистников, ни врагом, да и требуется совсем немного: попить, поесть, поиграть, поспать, да и все дела.
               Взрослые были под хмельком. Так уж на деревне повелось: приедет гость - мечи  на стол. Хозяин дома, где остановился гость, устраивает вечер, и вмиг исчезала со стола гостинцы: московская водка, баночная селедка, копченая колбаса, сыр, салат под майонезом, рыбные консервы, белый хлеб и прочие разносолы.
               Не избалованы «кормильцы» вниманием продуктовых снабженцев. Хлеб завозят ржаной, да серый пшеничный, а обо всем вышеупомянутом в сельпо и не упоминают. Водка местного разлива, соль, сахар, спички – вот и весь ассортимент.
               С изменением власти местные коммивояжеры попытались завозить заморские диковины, но у народа зародилось основательное сомнение в их качестве: покупали разок, на пробу, и зарекались брать товар, у которого заманчивое внешнее оформление резко отличалось от посредственного внутреннего содержания. Была и другая, более веская причина смирить покупательский спрос – «купило притупилось», работы не стало, да и народ в деревнях остался в основном пожилой, а на  пенсию особо не разъешься если учесть, что на нее порой жило все семейство…
             Наши мужички были в том состоянии подпития, когда у человека, что на уме, то и на языке. И не только близкому, без посторонних, но и прилюдно могли сказать то, что думают. А думы были не веселые…
             Разговор коснулся жизни Петра Константиновича, всегда ли народ так бедовал? Может быть, было время, о котором вспомнить не стыдно?

Глава 2. Сказ про купца Дорохина
            
           Дед отхлебнул самодельного пивка из керамической кружки явно заморского, древнего происхождения, отпустил пальцем крышку, та мягко накрыла остаток недопитого и начал свой неторопливый рассказ:
  «Родился я, как тебе известно, в 1895 году, был в семье шестым ребенком. А в 1902 году барскую усадьбу господ Салтыковых вместе с землей купил купец Дорохин. Был он человек модных тогда воззрений, образование получил в Германии, какое-то время прожил в Англии и во Франции. В Москве он имел строительные подряды, поставлял лес и деревянные изделия со своей лесной биржи близ Рязани, кирпич с заводов в Михайлове. Деньги получал от этого немалые, но хотел попробовать себя и в сельском хозяйстве. Землю желающим предложил взять в аренду, гарантировал каждому поставку высокосортных семян, привез из Прибалтики невиданных до сих пор симментальских коров. Быки на второй год достигали веса в 1200 килограмм. Все зерно, овощи, молоко и мясо закупал по заранее определенным, высоким ценам. Часть продовольствия шла на питание рабочих на стройках, заводах и биржах, принадлежащих купцу, другая - продавалась в Рязани или перерабатывалась на месте. Со временем Дорохин стал заинтересовывать крестьян в производстве того или иного продукта. Особенно было выгодно возделывать махорку. На табачной фабрике в Моршанске требовали, чтоб сдавали её со стеблями и корнями. Я ломал голову: «Зачем им трубки да корешки? Добавь их десятую долю и от затяжки зайдешься кашлем до рвоты». А причина такой «прихоти» была простой – за стеной табачной фабрики находился пороховой завод, стебли и корни махорки обрабатывали и полученную клетчатку, пропитывали нитроглицерином и получали бездымный порох.
              Государственные поставки гарантировали стабильный достаток, юношей даже от воинской повинности освобождали. В 1914 году я добровольцем пошел на войну. Купец Дорохин подарил призывникам по дорожному набору, серебренному нательному кресту и на свой счет обмундировал каждого. Свое обещание поддерживать семьи воинов денежным пособием исполнял до 1918 года, когда отобрали у него и заводы, и усадьбу вместе с землей.

 Глава 3.  Моя война            

          Воевал я во фронтовой разведке, георгиевские кавалеры дважды представили меня к награждению крестами 3 и 4 степени. Во время Брусиловского прорыва, когда возвращался с захваченным «языком» был ранен при переходе линии фронта, пуля пробила грудь, задело легкое. Приказал подчиненным доставить плененного в штаб, а за мной вернуться после. Но утащили немцы меня восвояси. Что я мог с ними поделать. От потери крови и боли лишился сознания. Очнулся в немецком госпитале, в палате для русских раненых.
               Здесь, и  на протяжении всей моей жизни в Германии, я понял, что понравилось купцу Дорохину в этих краях: порядок, образованность, честь марки, уважение к мастеру своего дела, трезвость, честность и хозяйственный расчет.
                То, что немец воевал аккуратно -  заслуга офицеров, добивавшихся от подчиненных неукоснительных дисциплины и порядка. В немецкой армии и унтер-офицер имел права, которые нашим сержантам и не снились. Все они имели достаточное общее и военное образование, были  кадровыми военными, служили по 25 лет и с хорошей пенсией увольнялись в запас. От государства получали надел земли и единовременное пособие, достаточное для приобретения дома и обзаведения  хозяйством. В случае ранения получал те же привилегии и пособие на лечение.
             Это в бою немец врага не жалел. Но, как только противник попадал в плен, прямолинейная немецкая душа искала ему применение. Даром даже лагерной баландой кормить никого не желали.
             Первые дни врач посещал меня два раза в день. Сам делал перевязки, дренировал рану. Через две недели я стал вставать, нам разрешали выходить во двор госпиталя, в больничной одежде далеко не убежишь. Месяц я лечился, а затем был направлен в лагерь для военнопленных, откуда  меня забрал на ферму бюргер.
              Он и нес ответственность за мою «сохранность». Раз в два дня окрестные фермы объезжал  полицейский и убеждался в том, что работник на месте и ведет себя благонравно. Не скажу, что относились к военнопленным как к родным. Шла война и во многих немецких семьях мужья да сыновья погибли, а другие в окопах свой черед ждали. Было и предвзятое мнение, что все русские - воры, лентяи, да пьяницы. Да и язык немецкий, с первоначала, я знал неважно. Скорее догадывался, чем понимал, что мне приказывали.

Глава 4. Век живи – век учись
            
                Работа была привычной: с утра нужно было накосить десять мешков свежего корма для лошадей на специальном покосе, где высаживали овес, вику и клевер. Затем -  вывести лошадей из денника, напоить, вымыть и вычистить, заложить в экипажи или оседлать под верховую езду. Если лошади не требовались для работы то прогулять их, покормить на покосе и постеречь, чтобы в хлеба или на огороды не забрели.
               Без дела я и дома не сидел, а здесь, вдали от родины, чтоб тоска не заела, стал помогать то кузнецу, то механику, то пивовару. И, поверь мне, учиться было у кого и чему. Не случайно царь Петр Алексеевич и сам в Германию, да Голландию и Англию учиться поехал и дворянских детей учиться посылал, да и иностранных специалистов в Россию за большие деньги приглашал. Возьмем хотя бы сельскохозяйственную технику. Была она в основном на конной тяге. Тем не менее, плуги, сеялки, косилки, молотилки да веялки были сделаны затейливо и на совесть.  Вот их  премудрость и стал я постигать и достиг заметных успехов. Стал даже предлагать кое - какие новшества. Немецкий рабочий или крестьянин - попроще бюргера. Он тот же мужик, что и русский, только работает более основательно и, по существующему в Германии порядку и достатку, живет не в пример нашему лучше.
             
Глава 5. Немецкий порядок

Да, порядок в Германии образцовый, поселки построены по проекту. Дороги по нашему пониманию идеальные, едешь по ним с удовольствием, успеваешь только замечать, как один городок другой сменяет, а между ними поля все ухожены. Жилье строят на земле победнее, плодородная вся под посевами да покосами. Боковые улицы, вымощенные брусчаткой, отходят от основной.  По обе стороны ее стоят аккуратные домики, перед ними небольшой палисадник и невысокий забор. Чисто в городе не потому, что убирают, а потому что не сорят. Если кто бросил бумажку возле твоего дома ты и убрать должен, но если знаешь, кто это совершил и свидетелей в суд пригласишь, то виновник будет строго наказан. Мусор и отходы собирают, подъезжая к дому по вспомогательной дороге. Отходы сортируют и раскладывают по ларям. Мусорщик металл, стекло, кость, макулатуру, тряпье взвесит, разложит в своей повозке по контейнерам, а деньги, что причитаются за вторичное сырье, опускает в специальную кассу.
              Каждый городок имеет два пруда: пожарный, откуда воду насосами закачивают  в пожарные машины или подают по рукавам прямо на место пожара. В нем разрешалось выгуливать водоплавающую птицу, и рыбный, где карась, сазан, да карп разводится. В жару есть, где искупаться или в тени посидеть. И на полях образцовый порядок: границы каждого владения определены, поля все ухожены и плодоносят. И вроде Германия меньше России, а с каждого гектара урожай вдвое больший собирает.
            Они свою землю не изнуряют. Зерно раз за разом на одном поле не сеют. Агротехника настолько совершенна, что загодя известно в каком порядке культуры должны сменять друг друга. Дома строят в основном из кирпича и камня, дерево используют на внутреннюю отделку. Жарко в домах не топят, спят под перинами и в колпаках. Даже в городах ложатся по нашему разумению рано - в 10 часов, встают в 6, работу начинают в 7, заканчивают в 3 часа дня. В 4 часа обедают, а с 5 часов в театрах начинаются спектакли, открываются рестораны и бары. Все друг у дружки на виду, пьют понемногу, но веселятся, будто опились. В цену рюмки шнапса или кружки пива включена  закуска, и по немецкому «скупердяйству» непременно съедается, поэтому народ и не пьянеет.
               С десяти часов вечера на остановке транспорта дежурит полицейский, чаще всего с собакой. Он каждого знает в лицо, одинокую женщину, задержавшуюся в городе или подгулявшего мужичка доведет до дома, а если заприметит, что стал горожанин частенько попивать, то обязательно вызовет в участок и по предписанию полицейского начальства направит на консультацию к наркологу. Патрулирование улиц проводится всю ночь, каждого появившегося в районе культурно спросят, что ему нужно в столь поздний час и обязательно занесут фамилию в служебный блокнот.
                Если по рассеянности забыл кошелек, возвращайся, он тебя дожидается там, где ты его оставил или у должностного лица. Правда, от благодарности в несколько марок не откажутся. Если у тебя кончили сигареты, то можешь одолжиться у курящего, но обязательно за нее заплатишь. Но особенно непонятно для русского сознания как после банкета или другого застолья в кафе или ресторане даже члены семьи расплачиваются каждый за себя…

Глава 6. Рад стараться
               
                Выпадало и нам, полурабам время для отдыха. Чтобы не печалиться о семье и Родине стал я учиться немецкому языку. В стране, где все на нем говорят учиться не сложно, были бы желание и способности. Вскоре я мог объясняться и даже писать по-немецки. Трудно было изучить  грамматику, но уверяю тебя, что и многие немцы-крестьяне были с ней не в ладу. Бюргер, видя мое усердие, подарил мне толстую тетрадь и ручку – вечное перо. При этом произнес свою любимую присказку: «Всякое старание требует внимания. Заработал – получи». Это в одинаковой степени касалось как поощрения за успехи, так и наказания за просчеты. А своей дочери Анхен поручил со мной заниматься не только языком, но и литературой, математикой, физикой, химией и агротехникой. Она училась в педагогическом институте, но с началом войны занятия были прерваны. Отец подсмеивался над ней: «Хочешь быть учителем? Проверим, на что ты способна. Если научишь «русского медведя» всем ученым премудростям, я сниму перед тобою шляпу». В пивной деревенское население разделилось на две партии: одни убеждали своих противников в том, что  русский мужик никогда не постигнет знаний, выше начальной школы. Другие говорили, что Питер станет достойным продолжателем дел своего сиятельного тезки. Жила еще среди немецкого народа добрая память о царе Петре Алексеевиче, которому не зазорно было стоять в подручных у плотника или кузнеца.
               Старания моей учительницы не прошли даром. Я и церковноприходскую школу закончил с похвальным листом, и премудрости, которые она мне объясняла «хватал на лету». Учитель гимназии был восхищен моими успехами и ходатайствовал перед ректором о зачислении Анхен на должность педагога математики и физики. Бюргер был переполнен гордостью за себя,  свою дочь, свою затею и исполнил данное обещание с лихвой – когда Анхен, перед первым своим уроком, поднималась на крыльцо гимназии, не только снял шляпу, но в восторге запустил ее высоко в небо и изрешетил из охотничьего ружья.
               
Глава 7. Правда и ложь, труд и искусство

            На чердаке господского дома разыскал я старую тирольскую гармонь. Меха ее сопрели, многие кнопки западали. Ушла неделя на приведение ее в порядок. Но каким благодарным, звонким голосом выразила она радость по поводу своего второго рождения. Был у меня мягкий лирический баритон. Если пришлось слышать Ярослава Евдокимова, так вот голоса и манера исполнения у нас  очень схожи. А задушевности русской песни могла позавидовать любая тирольская рулада. Бюргер был ошеломлен музыкальным открытием. Он поездил по Европе, бывал во французском  варьете, итальянской опере, но не мог ожидать, что у полудикой страны, какой просвещенная Европа считала Россию, может быть такая музыкальная сокровищница. «Фантастика! Фантастика!» - беспрестанно восклицал он. «Теперь я начинаю понимать, почему Бисмарк заклинал наших вождей не воевать с Россией!».
                Но жизнь моя была не так безоблачна, как может показаться. Был у бюргера извозчиком вертлявый поляк. Двух слов по-немецки связать не мог, но своим поганым языком обгадил всех, в ком видел соперника. В какой-то момент дошла очередь и до меня.
                Ему, как приближенному к бюргеру человеку, хотелось большего - он мечтал жениться на одной из его дочерей. Так как старшей была Анхен, он и решил добиться ее расположения всеми возможными средствами. Девушка не отвечала ему взаимностью и  всем своим поведением старалась показать ухажеру свое безразличие. Ущемленное самолюбие мелкого шляхтича стало искать причину, мешающую ему в достижении намеченной цели. Увидав нас вместе с Анхен, живо обсуждающих не только учебные, но и житейские проблемы, поляк донес бюргеру, что я веду себя с его дочерью неподобающим образом. Отец, желая избавить дочь от увлечения, отправил меня в горы к чабанам. Простота общения суровых мужчин, объединенных общей целью, пришлась мне по вкусу. Я и на родине выходил в ночное, выгуливал лошадей, в свой черед помогал подпаском деревенскому пастуху. Первое время меня не оставляли без присмотра и не доверяли оружие, но когда мы со старшиной чабанов выследили стаю волков, которые стали тревожить стадо, и я тремя выстрелами уничтожил и вожака и двух его подруг, стал я равным среди равных. Мы выделали шкуры и направили их в подарок бюргеру. Тот предъявил их в магистрат и получит внушительную премию. Часть ее была обращена в ящик шнапса, бочонок пива и корзину закуски и привезена на пастбище в знак признания наших заслуг. Долго содрогались альпийские горы от чередовавшихся немецких и русских песен. Не какой - то «попсы» или оперы, сочиненной автором, а песнями, написанными самим народом и веками, признававшимися достойными человеческой памяти. И играли и пели их не профессиональные певцы и музыканты, а простой народ, вкладывающий в их исполнение не виртуозную технику, а душу. Видно поэтому были милы сердцу альпийского горца слова: «…степь да степь кругом,/ путь далек лежит,/ В той степи глухой/ замерзал ямщик… /»
           Всю жизнь прожив среди прекрасных и величественных гор, он и представления не имел о бескрайних заснеженных степях Поволжья или Сибири. Восторг, восторгом, но рождалась в мыслях рачительного немца вопрос: «Сколько же земли без пользы пропадает».
             Столь же непонятны были и переливы тирольской «фолькмюзик» для русского мужика, в глаза не видавшего гор. Завораживающая красота уловленного в словах горного эхо струилась в песнопении простых тружеников. Да и горы вторили исполнителю многоголосым чарующим эхом, а там где природа и человек сливаются воедино, рождается резонанс всесокрушающего умиротворения.

Глава 8. Лошади - умней людей               

Недолго продолжалась моя вынужденная ссылка. Лошади  не скоро привыкают к конюху. Поляк разленился на кучерской работе, но ради «занятия трона» убедил бюргера, что будет ухаживать за лошадьми, но те своим нутром чувствуют людей, и отказались ему повиноваться. В ход пошел кнут. Прежде лощеные лошадки были изрядно вымазаны  навозом. Плохое питание сказалось на их стати. Напоминали они собой стаю изголодавшихся оборванцев, готовых сдохнуть, но не поддаться произволу сластолюбца и самодура. Одна из кобылок изловчилась и так лягнула поляка в грудь, что тот отлетел метров на пять и упал в беспамятстве. Много хлопот пережил лекарь, прежде чем смог сказать по поводу больного: «Смертельная опасность миновала, но…»
                Меня срочно отозвали из ссылки, пришлось каждую лошадку отскребать от скверны, откармливать, а многих и лечить. Тут стряслась и другая беда. По существующим правилам пленный не имел права покидать территорию усадьбы, где он трудился. Кроме того, в Германии как святыня почиталась частная собственность. Какого было возмущение соседского барона фон Шеленбурга когда, прогуливаясь по своей любимой роще, он увидел меня за сбором трав. Я никогда бы не посягнул на его богатства, но травы, которые потребовались для лечения любимицы бюргера – кобылы Эдельвейс, для простоты Эдель,  росли лишь в лесу. Не разбираясь в существе дела, барон приказал доставить меня в имение бюргера и  вызвал полицию для ареста и наказания. Бюргер, выяснив существо дела, поехал к барону и попытался объяснить причину происшествия. Узнав, что у любимой лошади бюргера образовался лишай и для его лечения потребовались травы, тот с безапелляционностью прусского юнкера пообещал стереть русского живодера с лица земле, в случае если он не выполнит своего обещания. Стек с сокрушительной силой обрушивался на лаковые сапоги хозяина. А в том, что это невозможно он уверен на все 150% . Бюргер не был искушен в проблемах лошадиных болезней и поверил старшему по званию и возрасту, что в ближайшее время ждет русского парня лагерь и каторжные работы. Но до поры не рискнул говорить об этом дочерям, чтобы не сокрушать девичьи сердца. Он видел, как те были взволнованы, когда он в гневе отправил пленника в горы. Видел, как потускнели их глаза, как поблек румянец на щеках, да и аппетит у них поубавился. А известная полнота считалась в этих местах признаком здоровья и красоты. И о чем бы ни начинали разговор за столом – все сводилось к просьбам сменить гнев на милость.
            А тем временем лошадка видно тоже почувствовала неладное и из всей своей лошадиной силы пыталась избавиться он заразы. Я от бабушки своей Феклы знал заговоры и молитвы от кожных, да и других недугов и творил травяные напары и настои и применял их, призывая на помощь Творца и Силы Небесные. Рана вскоре подернулась тонкой пленкой, затем стала зарастать с краев к центру и даже покрываться шерсткой. Через две недели я вывел ее на прогулку, омыл в пруду. В этот момент мимо проезжал барон, остановился, спросил, как обстоят дела с больной лошадью. Узнав о ее выздоровлении, не поверил, велел показать место лишая, восхитился результатами лечения, легонько похлопал меня стеком по плечу и милостиво разрешил посещать его рощу для нужд врачевания.
             
Глава 9. Мир после войны

           Была для его доброты и другая может быть более веская причина. В России произошла революция, самодержавную власть сменило временное правительство, на фронтах началось братание и вскоре Германию должны были наводнить вооруженные, революционно настроенные солдаты.
           Так оно и получилось. Не только Германия – вся Европа трещала по швам. 18 июля 1918 года Англия, Франция с союзниками начали разгромное наступление на фронте, сдержать его Германия не смогла. Постепенно рушилась германская коалиция. 29 сентября из войны вышла Болгария. С тем, чтобы как-то спасти положение, 8 октября 1918 года было создано новое правительство во главе с принцем Максом Баденским. Он попытался начать переговоры с руководителями Антанты, но те решили вначале разбить армию противника, а, затем, объявить ей условия мира. Война была близка к завершению, 30 октября из войны вышла Турция, начала разваливаться Австро-Венгерская империя. К моменту капитуляции , 3 ноября, этого государства практически не было. В стране вспыхнула революция, и империю сменили самостоятельные национальные государства. Германия продолжала воевать, но 3 ноября произошло восстание моряков в Киле, оно быстро переросло в революцию, которая смела монархию. Кайзер Вильгельм бежал в Голландию, власть перешла к Совету народных уполномоченных, во главе которого встал один из лидеров социал-демократов Эберт. 11 ноября 1918 года Германия капитулировала.  Но с окончанием войны  перед лидерами государств встал важный и сложный вопрос о мироустройстве. Условия послевоенного мирного урегулирования решали на Парижской мировой конференции открывшейся 18 января 1919 года. Формально в ней принимали участие представители 27 стран. Каждый приехал со своими предложениями, во многом противоречивыми. Реально проблемы обсуждались на «Совете 10» куда входили по 2 представителя от держав – победительниц: Англии, Франции, США, Японии и Италии. Вскоре реальные полномочия перешли к «Совету 4» : президенту США В.Вильсону, премьер-министру Англии Д.Ллойд-Джоржу, президенту Франции Ж. Клемансо и главе итальянского правительства Орландо. Франция добивалась крайнего ослабления Германии, расчленения ее на несколько государств, утверждения ее границы с Германией по Рейну,  взыскания огромной контрибуции. Кроме того она претендовала на часть колоний поверженных противников. К началу работы конференции Англия захватила ряд германских колоний, флот Германии был разбит или захвачен ими. Англия не была заинтересована в ослаблении Германии, так как это вело к чрезмерному усилению Франции. Относительно сильная Германия нужна была и для борьбы с распространением идей большевизма в Европе. Параллельно решался вопрос об организации Лиги наций. 28 июня 1919 года в Версале был подписан текст мирного договора. По нему Германия потеряла Эльзас и Лоторигию, которые перешли Франции, два округа передали Бельгии, Северный Шлезвиг – Дании, Данциг объявили вольным городом. Левый берег Рейна был демилитаризован, и там остались оккупационные войска. Наконец Северный угольный бассейн отходил Франции, а управление на 15 лет переходило Лиге Наций. В целом это составляло 1/8 часть территории Германии. Она лишилась всех своих колоний. Германия была разоружена. Ее армия сокращалась до 100 тысяч человек, создаваться она должна была на добровольной основе. Германия не могла иметь подводный флот и авиацию, Генеральный штаб был распущен, а укрепления на западной границе уничтожены. Объявив Германию виновной за развязывание войны, на нее наложили огромную контрибуцию.
          Антанта добилась своей цели – Германия была покорена, а Россия обессилена и ввергнута в братоубийственную войну.
Судьбу России на конференции всерьез не рассматривали. Забыв о союзническом долге, представителей государства, спасшего Европу от немецкого порабощения, в ходе 1 Мировой войны потерявшую миллионы лучших сынов Отечества,  даже не пригласили, предоставив ей самой решать свою судьбу в гражданской войне.  Благодарность и справедливость в мировой политике не в чести.
              Не было возвращено даже то, что получила Германия по Брестскому договору. Пока  Троцкий выкрикивал лозунг: «Ни войны, ни мира!», у нас оттяпали Молдавию и Бессарабию, Западную Украину и Белоруссию, страны Прибалтики и Карелию.   
            В ходе конференции  не нашел сколько-нибудь разумного решения вопрос о судьбе русских военнопленных. Положение многих из них стало отчаянным, впрочем, как и в самой Германии, где буря страстей не утихала ни на минуту.
           Я тебе об этом говорю, чтобы стало понятным в каком щелоке мне, молодому деревенскому мужику  вывариться пришлось. И почему я по жизни прошел именно так, как я хотел, а не так, как мне приказывали.
 
Глава 10. Тоска по Родине      

 Среди немецких крестьян, моих соседей, были представители разных партий, но больше всего эсеров. Они приглашали меня на свои собрания, в их словах звучали справедливые идеи, которые полностью совпадали и с моими взглядами на единственно верное решение основного крестьянского вопроса – кому должна принадлежать земля и то, что она дает? Вскоре я вступил в СДПГ (Социал-демократическую партию Германии), мне было поручено проводить разъяснительную работу среди русских военнопленных. На хутор к бюргеру я заезжал как гость. Хозяин имения сильно сдал. При волнении лицо его наливалось кровью, а беспокоиться было от чего. Он прекрасно понимал, что жизнь - дорога к смерти. И глупы те, кто к ней торопятся. Он понимал и то, что мысли, слова и дела политиков редко совпадают. Среди революционеров, как и в России, было много желающих превратить революцию буржуазную в социалистическую. Тогда и он, как крупный землевладелец, попадал под передел собственности. А немецкий «крепкий хозяин» с большим остервенением готов был защищать заработанное своим трудом. О неправедно нажитом в стране дисциплины и закона и речи быть не могло. Не раз бюргер предлагал остаться мне в Германии, вначале вступить в брак с одной из дочерей и стать полноправным совладельцем имения. А чтоб жена и дочь не нуждались ни в чем – высылать им деньги.
Убедившись в том, что я не брошу семью, он стал предлагать вызвать жену в Германию и остаться управляющим имением, получив часть его во владение. Разобравшись во мне, он до последних дней был уверен, что я вернусь в Германию. Как он, живя за тысячу верст от России, мог предугадать трагедию русского крестьянства? И ведь выполнил свое обещание и оформил на мое имя флигель, 10 гектаров пахотной земли, 5 гектаров покосов и 2 гектара леса. Все имущество было передано под опеку в Немецкий земельный банк, а рента перечислялась в Цюрихский народный банк в Швейцарии. И сбылось предсказанное бюргером – приехал я в усадьбу, когда мы Германию во Второй мировой войне победили. Всем в имении управляла Анхен. От нее я и узнал о том, что уже двадцать с лишним лет являюсь немецким буржуа. Умная женщина, она  так и не нашла себе пару и не противилась судьбе.    Но, в то время, как я ни привык к чужой стороне, Родина манила меня все крепче и крепче. Сдерживало то, что проехать в нее ни прямым, ни окольным путем было невозможно. Вначале Германия была окружена воюющими с ней державами, а в пломбированном вагоне патриотов Отечества никто до поры пропускать не хотел. Затем со всех сторон Россию стали одолевать интервенты, а потом и гражданская война волна за волной прокатились из края в край страны. Да и саму Германию потряс быстро захлебнувшийся  фашистский путч, и, заодно, подавили социалистическую революцию. Пришлось то вступать в политическую войну, то скрываться в подполье и только в 1922 году, по поддельному паспорту на имя немецкого ветеринара Фрица Шульца  удалось мне выехать на пароходе вначале в Швецию, затем на поезде в Финляндию, а оттуда, перейти границу в 30 километрах от Ленинграда.

Глава 11.  Докажи, что ты не шпион

Обрадовалась ли Родина, а, вернее, захватившие в ней власть    «кремлевские мечтатели» затерявшемуся на дорогах войны и последующих лихолетий соплеменнику?  С уверенностью скажу – нет. Во главе страны оказалась публика, которую пугал любой шорох. Полные подозрения, что любой человек, которого они не понимают скорее враг, чем друг или возможный претендент на то место, которое они занимают, с пытливостью ищеек пытались они найти любой предлог для того, чтобы поскорей избавиться от вероятного соперника. Случалось, и повода не искали, диктатура пролетариата, обернувшаяся в красный террор, это им позволяла.
            И меня поставили бы к стенке, но документы о моем пленении и билет члена СДПГ поверг их в некоторое уныние. Видно и у карателей была своя этика. Вначале, по заведенному правилу, меня посадили в лагерь для военнопленных, где на морозе, посреди открытого поля, за изгородью из плетня, умирали от голода, холода, вшей и болезней десятки тысяч   солдат и офицеров, вернувшихся из лагерей Австрии, Венгрии, Германии, в перемешку с захваченными в плен или перешедшими на сторону большевиков участниками Гражданской войны. На наше счастье осень в 1922 году была необычно теплой, но по-питерски сырой и ветреной. Охрана делала все возможное для того, чтобы узники гибли как можно скорее. На их место прибывали новобранцы, но мало кто из них задерживался в лагере, да и на грешной земле. Люди настолько были измождены, что не могли защитить себя, бороться за справедливость, уважительное к себе отношение, да и на побег ни сил, ни желания не было. Исход их был бы еще быстрей, если бы сердобольные старушки и вдовы не подкармливали узников нехитрой провизией. Иногда в свертке с продуктами обнаруживали махорку и обрывок газетной бумаги. И начинали ходить по кругу самокрутки, сизые клубы которых напоминал «дым Отечества», вселявшим в души узников  капельки надежды на благополучное завершение земных мытарств…
            Вскоре меня перевели в знаменитые Кресты.  Следователи, кто через пенсне в золотой оправе, кто просто так, поблескивали звериными глазками, неоднократно и наперебой заставляли меня рассказать мою одиссею. Их интересовали не перипетии моей судьбы, а огрехи в показаниях, малейшие возможности обвинить меня во лжи. Мне дали несколько листов бумаги, где я собственноручно написал все сведения о себе до войны,  прохождении военной службы и последовавшее затем пребывание на территории Германии. Все данные были направлены для проверки в родную волость, военный архив царской армии. Сведения о моем членстве в СДПГ и проведенной мною партийной работе должны были подтвердить немецкие товарищи, с которыми мне пришлось работать. А представь, как тяжело, нет, скорее совершенно невозможно было подтвердить информацию о своем пленении из стран, развалившейся германской коалиции.
 
Глава 12. Сижу в Крестах

            На месяц обо мне как будто бы забыли, только два раза в день отворялось окошко в двери с тем, чтобы передать фунт хлеба и кружку кипятка утром и миску баланды под вечер. Прогулки и разговоры с надзирателями были запрещены; книги, газеты и письменные принадлежности не выдавались; койка пристегивалась к стене в шесть часов утра и до отбоя в 22 часа, стулья и табуреты отсутствовали. Камера метров в пять площадью никогда не проветривалась, свет, через пропыленное, зарешеченное и закрытое металлическим фартуком окно часа два падал узким лучиком на почерневший потолок. Все остальное время клетка для человека была погружена в сумрак. В следственном изоляторе такие условия создавали для того, чтобы подозреваемый счел благом признаться во всех смертных грехах и поскорей быть осужденным и отправленным в лагеря. Ему пытались внушить иллюзию, что там, посреди тайги, где воздух чист и свеж, а вокруг простираются нескончаемые леса и небеса ему будет легче пережить свою учесть. 
           Сколько был готов отдать узник, чтобы вновь оказаться в  негостеприимных тюремных стенах, но приговор, как и история, сослагательного наклонения не имеет. И погибал он от пронизывающего барак холода, непосильного труда без отдыха, скудной пищи, всепожирающего комарья и гнуса, гнилых испарений таежных болот, болезней и злобы тюремного начальства и воровского произвола. Вскоре, а через пятнадцать лет особенно, вся страна будет с ужасом наблюдать и просыпаться от кошмаров действительности, до конца не осознавая «за что?» ей выпало такое испытание. Пока беспощадный молох только примеривался к строителям социализма. Еще не возникла потребность в насильственном формировании трудовых армий для освоения Сибири и Крайнего Севера.
          Я пытался занять себя физическими упражнениями, за день проходил по десять тысяч шагов, мысленно путешествовал по тем местам, куда меня заносила судьба, пытался философски осмыслить происшедшее,  «разложить мысли по полочкам». Мое несколько необычное поведение пробудило любопытство у тюремного начальства и надзирателей. Образовались две «партии»: одна утверждала, что на долго меня не хватит, другие уверяли, что такой «кремешок» не сломается, а, скорее, других пообломает. Так неизвестно для чего убедил меня Господь, что и среди сторожей застенков есть порядочные люди. Мог ли я подумать, что через 8 лет сам буду служить в охране Бутырской тюрьмы.
         
Глава 13. А в ЧК послужить хочешь?

           Но предложение послужить революции на «ниве правосудия» я получил значительно раньше. В течение месяца пришли подтверждения моих сведений из волости и архива, а мою партийную работу в Германии подтвердил один из руководителей СДПГ, приехавший на заседание Коминтерна. Более того он изъявил желание поскорее со мной встретиться, при этом с немецкой педантичностью и настойчивостью интересовался  какую ответственную должность в партийной иерархии я занимаю. Немецкие товарищи готовы предложить мне место члена ЦК партии. Для того, чтобы избежать неприятностей пришлось моим «инквизиторам» убедить интернационального гостя, что его товарищ по партии состоит на ответственной должности и сейчас находится в командировке, из которой скоро вернется. В центре города была освобождена от «чуждого элемента» квартира, куда меня перевели под негласный контроль молодой чекистки – домоуправительницы. В бане отмыли с меня «пыль дорог», парикмахер постриг, а портной  пошил два костюма, из конфиската» подобрали рубашки, галстуки и обувь. И в кармане появился паспорт и партийный билет ВКП б, подписанный Самим. Накануне встречи посетил меня ответственный партийный работник, проинструктировал как себя вести и о чем говорить с «дорогим гостем» и предупредил, что при нашей встрече будет присутствовать «друг семьи», который проследит за порядком и, если потребуется, поправит. 
        Не могу сказать, что больше удивило моего друга Ганса, доброго и доверчивого сельского  учителя,  великолепие апартаментов, которые я занимаю, безудержная моя веселость или изобилие на столе. И это в стране, которая недавно жила при «военном коммунизме», когда по карточкам вместо хлеба давали отруби, а мясо заменяли ржавой селедкой. Пытался я «попотчевать» песнями, да больше грустные на память приходили. Хитер был немец, улучил момент и шепнул мне на ухо: «Не верю» и сунул мне в карман клочок бумаги со своим адресом в Москве. И не знаю, толи он действительно хотел посетить театр или убедиться, что я не нахожусь под арестом, предложил посетить Мариинку. Не думаю, что мои охранники были заядлыми  балетоманами, но в тот же вечер оказались мы в театральной ложе, в антракте пили знаменитое пиво «Портер», а после спектакля провели приятно остаток вечера в «Торгсиновском» ресторане. Естественно с «друзьями семьи».
        На следующее утро меня доставили в Большой дом и предложили поступить на работу в ВЧКа, вначале оперативным работником, а позже и следователем. Я  ссылался на нездоровье, на то, что семью не видел восемь лет, просил дать время подумать. «А что тут думать, соглашаться надо. Такие предложения не каждый день поступают. Смотри, не пожалей. От тебя много и не потребовалось бы. Поддерживал бы дружбу со своим немецким другом и его товарищами и сообщал нам об услышанном. В случае нападения на него - защитить.  Вот и вся работа. А мы тебе и жилье бы подобрали и паек с литерами выдали …» И с этими словам  предписали поскорее отправиться в деревню, напомнив, что заждались меня плуг, вилы и навоз в хлеву. Я спросил, куда мне сдать костюмы и другую одежду и обувь. Разгоряченное и расстроенное начальство изъявило желание, чтобы я поскорее проваливал со всем барахлом, чему я был несказанно рад.   
            
Глава 14. Дорога к дому

 Я не заставил себя долго ждать и отправился на Московский вокзал, но не в пассажирские кассы, а на грузовой двор. У товарного кассира уточнил, можно ли заказать пульмановский вагон, чтобы перевести в своем сопровождении четыре головы крупного рогатого скота и голов двадцать мелкой живности. Договорившись о цене и времени погрузки, я поехал в пригород Ленинграда, где в лесочке прикопал золотишко и, предварительно выменянные, червонцы. В финской деревушке где я оставил свои вещи и предварительно оговорил покупку  племенного скота, меня встретил заждавшийся хозяин великолепного бычка и трех телочек симментальской породы. В котухе прибывали в беспокойстве хряк и три супоросные свиноматки, козел и козочки великолепной белой шерсти и стайка романовских овец. Всю эту «публику» предстояло доставить в железнодорожный «ковчег». Финн предпочел в оплату за живность получить валюту и золото, чему я был тоже рад. Он же предложил сопроводить беспокойное хозяйство до станции. Сборы были не долги, старый крестьянин перекинул через плечо дорожную сумку, свистнул двум пастушьим собакам и наш зверинец,  не торопясь, с перерывами  на питье и еду, двинулся в путь. За нами следовала повозка со стожком сена и баком для воды. Там же лежал мешок с ячменем, бумажный куль с хмелем и чемодан с моими вещами. Из своего гардероба я сохранил два костюма, один – тройка из темно-синей с выработкой шерсти и песочного цвета для лета. Там же покоились серебряные часы с массивной цепочкой и брелками, котелок и летняя фетровая шляпа, складная трость, дюжина рубашек и две пары туфель: черные, лакированные, с белым верхом и бежевые с открытым верхом. В уголке были завернуты в платье для матери и жены пивная кружка, которую ты сейчас видишь, трубка с водяным фильтром, финский охотничий нож  в футляре и остатки моих сбережений. К исходу дня мы были на станции, вагон был готов под погрузку. Большую его часть перегородили жердями, каждая скотина получила свое стойло или котух, в уголочке, на сене расположился я сам. Вагон выгнали из пакгауза, и пошел он путешествовать по сортировочным горкам, отстойникам и магистралям пока через  неделю не был отцеплен на родной станции Кензино. Я знал о том, что шалят разбойнички на железной дороге. Не на авось грабили вагоны, а те, в которых перевозили продукты и мануфактуру. Дело это было нечистое, видно и железнодорожные работники в нем участвовали. И мне пришлось бы расстаться с живностью, а, может быть, и с жизнью, но на мои проводы пожаловали два чекиста, сделали какие-то пометки на двери вагона и в проездных документах и покатил я без промедлений и простоев. На каждой узловой станции к вагону подходили люди в кожанках и маузерах в больших деревянных кобурах, давали указания составителям поездов и диспетчерам, и катился я дальше, приближаясь к заветной цели. За водой для питья скотине я не выходил. Хватило 100 литровой бочки, да по 100 литров молока, которые я сдаивал у коров и коз ежедневно. От прежнего моего лоска не осталось и следа. Вы вряд ли можете представить, что ощущает невооруженный хозяин мясного богатства в голодающей стране. Бессонные ночи залегли глубокими черными тенями под глазами, контрастирующими с двухнедельной, седой щетиной бороды и усов. Одет я был в холщевую рубаху, которую мне пожаловал со своего плеча финский скупердяй.  Составители поездов и милиция, заглядывая в вагон, при моем появлении мысленно и истинно крестились, прося Господа избавить их от нечистого. А где мне быть чистым, когда умыться и пополнить запасы воды удалось только три раза на небольших полустанках, где риск потерять скотину и жизнь была наименее вероятным. Остальное время двери вагона я подпирал жердями так, что и сам мог их открыть не сразу. Радовало то, что удалось сохранить немного денег, да костюмы оказались не попорченными.

Глава 15.  Матрюша – это я!
             
                Наконец показалась водокачка и здание вокзала нужной мне станции Кензино. Взяв личные документы и накладные на провоз скотины, я направился к зданию вокзала и неожиданно увидал у элеватора тестя и жену. Обращаясь к ним, как к посторонним лицам, попросил помочь мне вывести из вагона скотину. Матрюша всматривалась в мое лицо, вслушивалась в голос, казалось, надежда то оживляла ее, то исчезала. Наконец убедилась она, что не может этот оборванец и конокрад не только быть ее мужем, но и похожим на него. Да и где он сейчас? А милиционер вот он, рядом медленным, размеренным шагом идет в их сторону.   
            Милицейская душа играла марши, на петлицах, сами по себе, сверлились дырки для очередных кубиков. На его мало посещаемой  преступным элементом станции объявился воротила преступного мира, вступающий в преступный сговор с местным населением. Наверняка какую-то каверзу затевает. Подойдя почти вплотную, козырнув и представившись, он попросил оборванца предъявить документы. Я подумал, что если сейчас себя обнаружу перед женой, та непременно повалится без памяти. Поэтому сообщил блюстителю порядка, что документов у меня нет. Милиционер расстегнул кобуру, но доставать наган не стал и приказал мне идти в здание вокзала. Тестя и жену попросил пройти с ним, подписать протокол в качестве понятых.
     Когда я и милиционер оказались в маленькой комнатушке я попросил его на минутку прикрыть дверь и тихо обратился к нему: «Терентий, ты что, не признал меня. Я – Петр Ефремов, твой школьный друг. Эх, ты – Тереха - дуреха, шальная голова!» Обратился я к нему со школьной дразнилкой. Милиционер опешил и резонно возразил: « Ты Петруха на меня не обижайся, это не твои ли родственники за дверью стоят. Ну ладно я, а они - то тебя тоже не признали. Да и кого тут признавать? Говори, что нужно делать?»
«Сперва ознакомься с моими документами, потом выставь охрану у вагона с живностью, приставь к ним тестя и жену, а мне подай баночку с кипятком и бритву принеси, да из вагона чемодан с бельем, а завтра вечером милости прошу с семейством на наш, Дубровский двор». «Сторожа» были отправлены к вагону, а  я сбегал к водокачке и омылся, а, затем, с помощью Терентия привел в порядок волосы, бороду и усы.
        Через полчаса из кабинета милиционера вышел щеголевато одетый мужчина и в сопровождении своего добродушного друга зашел в станционный буфет. Выпили за встречу по сто грамм белого вина, скушали по крабовому салату, закурили по папиросе «Наша марка», взяли с собой бутылку вина, конфет, несколько бутербродов и направились к вагону. При нашем приближении караульщики напряглись, но доверие к блюстителю порядка успокоило их, а вот появление неизвестного щеголя вызвало у них любопытство: «Кто такой, откуда здесь взялся и зачем пришел?» Вопросы рождались непрерывной чередой.
             Наступило время откровения, но для того, чтобы смягчить неожиданность известия милиционер предложил сторожам выпить винца, мол, вот хозяин скотины просит уважить. Вслед за этим было предложено выпить еще по одной, дама отказалась, а тесть хлопнул обе рюмки. Только после этого я во весь истосковавшийся по Родине и семье голос завел песню, с которой уходил на войну и пророческие слова которой полностью сбылись: /«Пришли денечки золотые,/ с седой, но гордой головой /войну и плен прошел, а, ныне,/ живым вернулся  в дом родной»./ От неожиданности жена опешила, а потом закатилась таким плачем, что никакого платка не хватит. Плач тот перемежался причитаниями, прочувствованный Терентий прошептал ей на ухо: « не плакать, а радоваться надо. Человек из таких передряг живым вышел, да еще с таким приданным. Ты скотину хоть пожалей, она бедная две недели по земле не ходила, травы не щипала. Ну-ка дядька Василий, загляни  в вагон». Тесть с помощью мужиков залез в вагон и обомлел от увиденного. «Матрюша, посмотри какое богатство, немедля высвобождай животину из плена, а ты Петр чего вырядился, скидавай одежу, помогай». Пришлось извлечь из кулька финскую рванину и самому заняться освобождением животных из железнодорожного плена. Скотина вроде привыкла к своим местам и  выходить не пыталась. Ноги их, ослабевшие от вынужденного лежания, не хотели двигаться. С горем пополам ковчег был освобожден, а вся разноплеменная живность сгуртовалась вокруг быка-богатыря. Потихоньку животных подвели к водокачке и впервые за две недели напились они холодной, хрустальной воды. Матрюша и тесть стали омывать скотину, та дергала телом и постепенно приходила в себя. 
         
Глава 16. Здравствуй - родная деревня!

          Потихоньку животные осмелели и стали разбредаться. Нужно было поскорее увести их со станции.  Я привязал поводок к кольцу, укрепленному в нос быка, и пошел впереди процессии. За нами последовали буренки, козы возглавили овечий гурт, последним следовали боров и свинки. Деревня находилась в 2 километрах от станции, взрослый, здоровый человек не торопясь преодолевал это расстояние за полчаса. Процессия затратила на этот путь 4 часа.
             С вечерней зарей, одновременно с деревенским стадом, мы вступили на край села. По количеству, качеству и численности скота приезжая компания выгодно отличалась от «аборигенов». Мелкорослая, беспородная скотина шарахалась от сплотившейся «прибалтийской группировки». Пастух старался поскорее распустить стадо по дворам, но весть о том, что я объявился, намного опередила нас, и все, кто мог покинуть избы вышел на край деревни и пытался лично убедиться, что я жив и здоров и засвидетельствовать мне почтение.         
           Возможна ли подобная встреча в Германии? С уверенностью говорю: «Нет». Там по такому поводу и к окну не подойдут. Встречаются по нужде либо в пивной, либо в кирхе. Семейные торжества празднуют в ресторане, каждый за себя платит.
Мое отсутствие дома в течение 8 лет обросло всякими небылицами. Мало кто признал в  сухощавом, рано поседевшем оборванце местного щеголя, задорного завсегдатая праздничных посиделок, победителя состязаний певцов и музыкантов. А я внимательно всматривался в лица встречавших и не переставал удивляться, как время меняет людей. А вот и моя семья: отец – для внуков - дед Костюшка вздернул к небу небольшую бородку, строгое его лицо подергивала судорога волнения; рядом с ним, оперевшись на костыли, стоял, лишившийся на войне ноги, старший брат Петр. Крепость мужских объятий, поцелуи и скупые, навернувшиеся слезы  вместили в себя горечь потерь и радость встречи, сбывшихся надежд и счастья, что жизнь продолжается. Подошли и другие мужики, шумно загалдели, стараясь протиснуться ко мне и похлопываниями, поцелуями и объятьями выразить свою радость от долгожданной встречи. Женщины стояли особняком, многие из них не по погоде были одеты в темное, соблюдали траур по погибшим.
              И родную Чуриловку война не обошла стороной и собрала свою невосполнимую жертву. Стало неудобно перед вдовами, что вот я здесь стою перед всеми живой и здоровый. Не моя вина, что в 1916 году меня, с прострелянной грудью пленили немцы. Да, пять лет не метался я между красными и белыми, не пух от голода. Но с чем сравнишь тоску по Родине, помочь которой не можешь, разлуку с семьей. Каждый в эти суровые годы испил свою чашу страданий. И не человек себе, а Господь всем и каждому определил испытание. И если каждый с достоинством вышел из положения, то, значит, угодил Всевышнему.
          Большинство же жителей привело на окраину деревни простое любопытство. Жизнь русского селянина начала 20 века не изобиловала новостями и развлечениями. Нет тебе газет, библиотек,   радио и подавно. Все новости узнавали на станции от приезжих или железнодорожных служащих. А тут чудеса, да и только, сами в деревню прибыли: мужик, пропадавший неизвестно где 8 лет, живой объявился. Да не один, а с диковинной скотиной. Бык, размером с гору, оглядывал всех лиловым взглядом, коровы, словно копна сена, меланхолично смотрели то на толпу людей, то на скотскую мелкоту. Козел мотал витыми, прямыми как бурава рогами, топал ногой, проявляя недовольство и беспокойство. Казалось, вот - вот  бросится он на всех и сразу, и только выбирает с кого начать.
            Ну, и чего греха таить, были среди присутствующих, те, кому чужая радость была ненавистна. И не потому, что они много страданий перенесли. Нет, обычная человеческая зависть ко всему и каждому  разъедала их душу. Стояли они в сторонке, скрывшись за плетнем или людской массой, все примечали и со временем или тот же день начинали гадить радостным соседям. Новая власть складывала присланные ими наветы в «долгий ящик». Многие из них в 30 е годы превратились в обвинительные протоколы. Словом, деревня, растеряв свой общинный уклад, стала миниатюрной копией страны.
           Но до отдельных ли отщепенцев было мне. Видя, как сплочена большая часть общества, едина в радости так же, как и  в горе,  неловко было молчать, и я поблагодарил всех пришедших за почет и уважение и пригласил завтра вечером разделить со мной и родственниками «хлеб – соль».
           Предложение было воспринято с одобрением, и народ стал расходиться, с тем, чтобы вернуться к привычным делам: загнать скотину домой, покормить ее, подоить и прибраться в котухах и стойлах. А я, с родней заторопился домой, силы мои были на исходе, да и скотину нужно было разместить до темноты.
        Стоило мне войти в дом и присесть на ларь в сенях избы, поцеловать подошедшую, стеснительную и недоверчиво ко мне отнесшуюся дочку, (а что иное можно ожидать от ребенка, который ни разу своего отца не видел наяву, а только на фотографии), провалился я в беспробудный сон до утра.

Глава 17. ТОЗ (товарищество по обработке земли)          

         А на заре я уже забыл о своем прошлом, привычно для села встал в 5 часов, зашел на скотный двор, где обживалась скотина, прибрал стойла, напоил животных и накормил, в стадо решил их пока не пускать. После этого напарился в собственной бане, смыл многолетнюю грязь окопов и плена, обсох часа за два, оделся в костюм из домотканого полотна и пошел в Никольский храм, что располагался вблизи бывшей барской усадьбы. Отец Игнатий служил обедню без дьякона, проходя с каждением по храму, трижды воскурил фимиам передо мной и благословил  на чтение библейских текстов. Приняв краткую исповедь, приобщил меня к святым дарам и предложил вместе позавтракать.
           К моему удивлению на дворе  я увидел  бывшего владельца деревни купца Ивана Силыча Дорохина. По тому, как ловко он колол березовые кряжи, находился он в полной силе и здравии. Мы радостно обнялись, обменялись приветствиями и, по приглашению отца Игнатия, омыли руки и вошли в его избу. В правом углу, свет лампады падал на лики Иисуса, Божьей матери, Иоанна Предтечи и Николая Чудотворца. Воздав хвалу Всевышнему, гости и хозяин сели за стол, на котором матушка уже поставила графинчик с афонским кагором, оставшимся от прежних времен, и кувшин с брусничной водой. Незамысловатые холодные закуски: капуста «провансаль»; соленые помидоры, огурцы и грибы, приправленные постным маслом и  луком; жирная селедка, которая лежала на продолговатом блюде, в окружении молодого картофеля, долек яйца и мелко нарезанных  зеленого лука и укропа. Первый тост произнес хозяин дома: « Возблагодарим Господа за то, что позволил нам пережить годы лихолетья». Все выпили по маленькой рюмочке душистого и сладкого напитка, вместившего в себя аромат садов, цветов и лугов Средиземноморья и тепло лучезарного солнца Святого края.
            Мужчины закусывали молча и не торопясь. Предстоял долгий и тяжелый разговор, но никто не спешил нарушить спокойствие тишины и торжественность момента. За столом сидели люди, полной чашей испившие ход и последствия русской и мировой смуты. Их коллективный ум должен был принять единственно верный путь дальнейшей жизни. Первым тишину прервал отец Игнатий: «О событиях с нами происшедших поделимся позже, сейчас мы должны принять решение как будем жить дальше. С пяти гектаров на семью, что нам выделила власть, семью не прокормишь, для того, чтобы ее обработать  конь, плуг, борона и прочие принадлежности потребуются. А стоит ли их приобретать, коль пользоваться каждым из инструментом от силы  неделю придется. Мое предложение – давайте в духе времени учредим Товарищество по совместной обработке земли (ТОЗ). На хуторе Отрада пахотной земли 20 гектаров, вот и давайте объединим мой, твой Петр Константинович, брата твоего Петра и твой Иван Силыч наделы. Инвентарь кое - какой мы имеем, у тебя Петр Константинович лошадки добрые и коров, коз, свиней и овец следует разместить с расчетом на перспективу. Мы поможем построить на хуторе новый скотный и хозяйственный двор, оборудуем небольшое производство молочных и мясных продуктов, откроем торговлю в райцентре, а землю, по старой памяти засадим махоркой. Товар это постоянно востребованный и стратегический. А мы с Иваном Силычем приобретем недостающий инвентарь и оборудование, наймем строительную артель, построим хорошую ригу, амбар, погреб, хоздвор. Словом, серьезно подойдем к делу. Нравится ли тебе Петр Константинович наше предложение. Не торопись с ответом, посоветуйся с семьей, но имей наше предложение ввиду. А теперь давайте выпьем перед горяченьким еще по стопочке».
            Вы когда - нибудь ели гречневую кашу, тушеную с карасем? Готовится она просто: карась с килограмм веса, весь внутри налитый белым жиром, кладется на начавшую развариваться гречневую кашу, сверху посыпается луком, петрушкой, морковью и корнем сельдерея, солится и перчится по вкусу и заливается небольшим количеством сметаны. Горшок прикрывается сковородкой и ставится в печь томиться минут на 40. И все, что с таким вниманием подготавливается и готовится в течении полутора часов сметается гостями за несколько минут. После этого блюда потребность в продолжении обеда исчезает. Откушав такого блюда, наши собеседники попрощались до вечера, отец Игнатий приказал постелить себе во дворе и, закутавшись в овчинковый тулуп, заснул сном праведника, Иван Силыч Дорохин отправился домой, посидеть за выкладками и сметами их предстоящего дела. А я поехал с братом Петром на его двуколке в районный центр Ухолово.
            
Глава 18. Вечеря

Первым делом заехали в милицию и оставили паспорт для прописки. Увидев свежий, две недели тому назад выданный Ленинградской милицией паспорт, властолюбивый начальник попытался приступить ко мне с расспросами, но я культурно уклонился от вынужденных объяснений, предложив выяснить его происхождение по месту выдачи. После этого ненадолго заехал в райком партии, встал на учет. На вопрос о том, чем собираюсь заниматься, ответил, что хотел бы немного отдохнуть. После этого заехали в Торгсин и на пять царских червонцев купили платков, отрезов сатина и ситца на платья родственницам и гостьям. Для мужиков я купил хороших папирос, казенной водки, для стола облюбовал ведерный бочонок керченской селедки, десяток банок рыбных консервов, пряных приправ для соусов, постного масла, горчицы, томатной пасты - словом всего, что должно разнообразить праздничный стол и придать привычным блюдам оригинальный вкус. Для ребятни набрал конфет, баранок и пряников. Осталось только заехать на станцию и с помощью Терентия купить в буфете бочку пива.
           А в это время в трех печках хозяйки парили, жарили и тушили баранину, гусей, уток и кур, доставали из подвала и нарезали сало, копченый окорок, грибы, квашенные капусту, огурцы и помидоры. Была начищена и запечена в печке картошка нового урожая и гречневая каша. Самогонку и домашние наливки разливали в бутылки, но, до поры, на стол не выставляли. Первые тосты, по сложившемуся обычаю, должны быть произнесены под казенное вино, а уж потом выставлялось самодельное. 
        Гости не заставили себя долго ждать, первыми приехали множественные сестры и братья по моей и жениной линии с супругами и детворой, потом, гуськом стали подходить соседи и ровно в шесть часов, как было обговорено, пришли отец Игнатий с матушкой Варварой и Иван Силыч Дорохин с женой Марией Алексеевной. Его Преосвященство преподнес мне икону из пяти изображений расположенных крестом. В центре восседал в Державной Силе Господь Вседержитель, слева от него был запечатлен образ Божьей Матери Тихвинской, справа - Иоанн Предтеча, вверху изображалась Тайная Вечеря, внизу – апостолы Петр и Павел. Икона сразу же была водворена в красный угол, на как будто для нее приготовленное место, остальные иконы не поблекли, а скорее залучились теплым светом соборной радости.
            Иван Силыч преподнес мне ружье немецкой работы.  Совестно было брать у обобранного «гегемонами» «до нитки» хозяина здешних мест вещь, продав которую тот смог бы год безбедно прожить с семейством. Но, зная Дорохина, я не противился, а с тем, чтобы подчеркнуть значимость подарка попросил одного из молодцев подбросить повыше щербатую тарелку. С первого выстрела, под общий гул одобрения, она разлетелась по округе мелкими кусочками. Пора было садиться за стол.
             Вдоль стены избы был поставлен стол, за которым в центре восседал глава семейства – дед Костюшка, место рядом с ним для хозяйки дома до поры было свободно, по правую руку от отца сидел я, жена моя, Матрена Васильевна, отец Игнатий с матушкой и Иван Силыч с супругой. По левую руку от отца расположился мой старший брат Петр с супругой. За столами, приставленными к основному,  расположились родственники, чуть дальше - соседи. Отдельно от всех, подчеркивая свою исключительность,  расселись местная советская и партийная власть с приспешниками.
              Сидели за столом и те завистливые твари, которым все, что у соседа хорошо – им плохо. Прибавление ли в семье, или приплод скота, удачный брак или новое платье – все воспринимается как кровная обида. «А почему не мне, почему не у меня?» вот постоянный, неразрешимый и сжирающий остатки доброты грех человеческий, который сжигает и самого человека и все вокруг него. Вечно недовольных легко узнать по злым, прищуренным глазкам, узким, в ниточку губам и неискреннему, вымученному смеху и произносимым словам.

               Первый тост попросили произнести отца Игнатия. Народ привык к его содержательным проповедям, а здесь он обошелся скромной здравицей: «Братья и сестры, еще в один дом нашей деревни пришла радость - Господь оберег нашего односельчанина от гибели в годы войны и последовавшего лихолетья. Родина рада принять сына защитившего ее  от коварного врага. Петр скромничает, а мне известно, что за мужество и отвагу награжден он двумя крестами  Ордена Святого Георгия. Низкий поклон родителям, воспитавшим патриота Отечества, счастья вам в дом, многие лета».
            Отец Игнатий подошел к деду Костюшке и троекратно, по-христиански поцеловался с ним, затем также высказал искренность своих чувств  мне  и, лишь после этого, выпил рюмку белого вина до дна. Все присутствующие пытались чокнуться со мной, а, когда это не удавалось, выражали свой восторг словами. Закусывали  все с охотой, над столом стоял гул голосов, звон посуды.
             Для того, чтобы хоть начало вечера имело организованный вид, отец Игнатий предложил сказать ответное слово виновнику торжества. Я собрался с духом, встал, низко поклонился присутствующим и начал: « Благодарю вас за уважение и прошу вас выпить за тех, кого с нами нет - тех героев, которые своей жизнью защитили страну от врага. Вечная им память! Царства небесного и вечный покой!». Послышались женские всхлипывания, слова утешения от их соседей, за столом на некоторое время установилась тишина, но вино делало свое дело и, то тут, то там стали разговаривать, вначале тихо, затем все громче и громче, послышались шутки и смех. С этого времени  за столом  утверждалось веселье живых, радующихся жизни людей. Предвкушая веселье за полночь, народ не торопился с едой и выпивкой. Кому было невтерпеж пили  жадно, хоть литровыми кружками и скоро находили себе прибежище в окрестных зарослях лебеды и полыни, лишь бы почтенному обществу гулять не мешали. Незаметно, по-английски, не прощаясь,  покинули торжество отец Игнатий и Иван Силыч.  Видно не хотели стеснять своим присутствием честной народ.
         А веселье тем временем набирало обороты: вначале под гармошку начали петь песни, не вставая из-за стола, потом пары помоложе и побойчей стали покидать свои места и устраивать пляски то все вместе, то на перепляс. Люди постарше с восторгом смотрели на танцующих, поддерживая и подхлестывая их хлопками в ладоши. И деревенские гармонисты вначале сменяли друг друга и без устали изнуряли плясунов, а когда те приустали, в перерывы между танцами устраивали соревнования между собой. Оценивались репертуар и виртуозность исполнения. Особое одобрение заслуживали сочиненные и исполненные местными дарованиями частушки. Дошла очередь и до меня. И начал я петь непривычные и непонятные для русской глубинки тирольские песни. Гармонь будто страдала о родных местах и, от всей души, пыталась рассказать собравшимся о величии гор, о простых немецких крестьянах и пастухах, и уверить слушателей, что добрые люди не только в России живут…
         

Глава 19.    Веселье на закате
 
          Особняком сидели деревенские старики и кавалеры, среди которых были участники русско-турецкой войны, обороны Севастополя, освободители Болгарии от османского ига, ветераны русско-японской, Первой мировой войн. Были это не ура-патриоты, и не выжившие из ума, «зажившиеся» на этом свете глупцы. В их отваге сомневаться не приходилось, свидетельством тому служили кресты и медали, поблескивавшие у них на груди.
           Женщины на некоторое время покинули застолье, нужно было из стада забрать скотину по домам, коров и коз подоить и задать им корм.
         Отсутствие своих хозяек мужики использовали для того, чтобы выпить по потребности. Гомон за столом стал нарастать, сорок пар глоток пытались донести сокровенные слова своим собеседникам. Особо горячие головы вспоминали грехи апонентов и прилюдно их обличали. Противники не пытались оправдываться, а приводили контрдоводы, как им казалось, от которых обидчики должны были провалиться в трам-тарары или, хотя бы сгореть на месте.  Уже послышали непарламентские выражения и стали вздыматься к небесам руки со сжатыми кулаками.  Лишь появление подруг жизни снизил градус накала общественной опасности. Но дальнейшая вечеринка как-то не клеилась, да и время было позднее. Все поднялись, выпили «по стременной»,                и под гармошку, с частушками и прибаутками пошли всем обществом по большаку из края в край деревни, теряя по пути тех, кто оказывался возле своего жилища или вместе с закадычными друзьями решил выпить «посошок», прихваченный с праздничного стола.   
               

           Остальные разошлись, когда компания проходила порядками, на которых проживали многочисленные семейства Молофеевых, Блохиных, Шмаевых, Саполетовых и других. Перед расставанием, главы фамилий благодарили за почет и угощение и приглашали меня с семейством разделить с ними хлеб-соль и пытались наметить удобный день для встречи.
            Куда и когда сгинула деревенская «партийная элита» никто не заметил. Когда мы вернулись домой, то предо мной предстала завершающая картина «попоища». Принялись за мытье посуды, пытались разместить не съеденное в погребе и леднике. А я снял праздничную одежду и пошел навестить скотину, принес свежей воды, задал корма и попытался поговорить и успокоить быка и телочек до этого не видавших такого количества пьяных людей.
            За последний месяц им пришлось пережить столько, что другим и за жизнь не выпадало. За это время признали они во мне хозяина, с благодарностью брали кусок ржаного, посыпанного солью хлеба и пытались признательно лизнуть шаршавым языком протянутую руку, а то и лицо. Вот ведь – скотина, а добро понимает. « Ну, дети мои, потерпите немного, построю я вам хоромы, а пока отдохните, а завтра выгоню вас на поле, погуляете, пора к новой родине привыкать». С этими словами отправился я спать, попросив отца разбудить меня часов в пять. Сквозь сонное забытье слышалось шуршание наливаемой в корыта воды, позвякивание посуды, поскрипывание протираемых тарелок и стаканов и перешептывание женщин. Вот ведь судьба – готовят гуся часа три, а гости обрывают ему крылья, ноги да грудку за мгновение, а хозяйке еще полчаса придется отмывать поднос да сковороду от сала, порой, и не попробовав кусочка из приготовленного. С этим и провалился Петр Константинович в тревожный сон ожидания…
            
Глава 20. Человек надеждой жив

          Утро удалось ведренное, с первыми лучами восходящего солнца раскрыл я ворота хоздвора, четвероногие «старожилы» без понукания направились  на окраину деревни, где собиралось стадо. А я, чуть позже, вывел «интуристов» и направился с ними на заливные луга реки Аксень. Бык следовал за мной словно на веревочке. За ним степенно шествовали коровы и молодняк, козы и овцы замыкали торжественное шествие. Свиньи были оставлены в котухах на попечение жены и матери. А лошадей, немного погодя, пригнал на берег реки отец. Часа через два, не сговариваясь, пришли на луг отец Игнатий и Иван Силыч Дорохин. Священника и просить не пришлось, сам освятил тварей Божьих и попросил Всевышнего, чтоб прибывали они в добром здравии, были плодовиты и тучны.
Иван Силыч тоже не остался в долгу, с восхищением огладил он быка, потрепал по холкам коров и от полноты сердца повесил «коровьему предводителю» колокольчик, мелодичный звон которого пришелся награжденному по душе. Козы направились к кустам верболоза и начали глодать кору и сечь своими острыми, как долотья зубами, ветки, овцы мирно щипали свежую траву.
         Отец Игнатий, умиленно наблюдая «скотскую» идиллию, прочувственно произнес: «Вот он – Божий Промысел, единство и гармония всего им созданного. И ведь как чудесно все устроено: вы поглядите на луговину, чего здесь только нет: вот ромашка, а рядом клевер, а вот донник и  чабрец - и все чистые, на незагаженной земле выросли. Ведь с такого собрания и молоко будет доброе, а, стало быть, и сливки, и сметана, и творог, и сыр, и масло будут в изобилии и человеку полезны.
              Побольше бы таких животных развести, телочек на племя оставлять, передавать в бедные семьи. Остальным в рассрочку продавать. Лет через десять народ и сам заживет в достатке, и город накормит до отвала. А пока наша задача – создать образцовое хозяйство, показать остальным, что умный труд, добрые личные и трудовые отношения и приятны и полезны. Хватит воевать, программами и погромами доказывать справедливость идей и преимущество прокламируемого строя. Пусть каждый  докажет свою силу и правоту в трудовом соревновании.  Не рожны нужно друг другу ставить, а помогать, или, хотя бы, не вредить и не мешать. Страна от этого богаче только станет, и народ обретет достаток и покой». Ну а простому народу нужно показать пример хозяйствования, хотя сами понимаете, что с тремя телочками товарного производства создать не удастся - годы потребуются. Давайте попробуем. Не со сложенными же руками сидеть» завершил свою речь Дорохин.
            Стало ясно, что патриоты России решили испить со своей страной всю чашу страданий до дна. Но для того, чтобы их решение не напоминало подвиг человека, который не умеет плавать, но бросился на помощь утопающему, я поведал им тайну возможного строительства светлого будущего для нашей компании в более благополучном обществе.
         Я прервал возникшую тишину откровением, от которого мои собеседники надолго были повергнуты в изумление: « А знаете братья, что в Германии у меня имение есть. Пока я домой через заграницы пробирался, отдал Богу душу бюргер, у которого я служил и, как мне сообщил поверенный адвокатской конторы в Финляндии, по завещанию принадлежит мне флигель, 10 гектаров пашни, 5 гектаров покосов и два гектаров леса. Я и во владение вступил, правда, под именем Фрица Шульца, но до поры управление имением передал Немецкому земельному банку, а доходы поручил перечислять в Цюрихский народный банк в Швейцарии. Пусть не все, а вы отец Игнатий или вы, Ваше Степенство воспользуетесь дыркой в границе и составите свое счастье на чужбине. Соберутся с силами «проклятьем заклейменные» и припомнят вам и происхождение и личные обиды. А мне в Совдепии жить сам Господь велел, мое социал-демократическое прошлое и настоящее, да дружба с Коминтерновским руководителями поможет отбиться от голытьбы и нищих духом, разумом и имением.
         Ответил мне отец Игнатий: «Это ты для агитации светлой жизни за кордоном привез в село четвероногих свидетелей? Мы и в прежние времена могли из страны убежать, но решили испить со своим народом горькую чашу до дна. Пока мы здесь – будем своим примером укреплять силу и веру селян. Господь поможет, а если и заберет к себе, так мы там рано или поздно найдем упокоение. А предательство, даже ради спасения жизни и надежды вернуться в освобожденную страну ни за что не будет прощено Всевышним. Христос - Бог вдов и сирот!И мы должны им помогать жить.»

Глава 21. Как же вы тут без меня жили?

          Петр, скорее чувствовал, чем понимал, как изменилось село, возникли новые отношения. И очевидцы рассказали ему все, без утайки.
          С первых дней Мировой войны, основная рабочая сила - мужики в рассвете сил, одев военную форму, превратились из кормильцев в потребителей. В деревеньках остались дети, старики и женщины. Были отмобилизованы и лошади. Все уходило, исчезало и обратно не возвращалось. А длилась она 4 года, да, еще прибавь 4 года гражданской войны, когда людям было не до жиру, лишь бы быть живу.
         И в лучшие годы сельское хозяйство было мелкотоварным. 85 % населения жило на селе, имело небольшое, приусадебное хозяйство, на котором трудились старики и дети, с того и кормились. Все, что давали основные поля, продавалось государству и на рынке. В благодатные годы семьи сводили концы с концами. Но каждые 3-4 года случались стихийные бедствия и неурожаи. Голод постоянно, как домоклов меч, висел над крестьянством.
         Это сейчас страна нефтью. газом, электричеством и сырьем торгует, а раньше мы за импортируемые товары зерном и золотом расплачивались. А где зерно взять, если на одно посаженное семя мы только 3-4 получали. Да и пахотной земли было мало, а при трехпольной системе, под зерновыми была только треть площадей.

          В 1919 году страна переживала тяжелейший экономический кризис, многократно усиленный продолжавшейся Гражданской войной. Еще летом 1918 года, находившийся под контролем большевиков центр страны, в результате успешных действий белых армий, казачьих формирований и враждебно настроенных, обманутых властью крестьян,  мог оказаться отрезанным от кавказской нефти, лишился закупок хлеба Оренбуржья, Кубани и Ставрополья. Невозможно было рассчитывать на ресурсы Украины. На ней, сменяя друг друга, хозяйничали немцы, белогвардейцы, красные, местная аристократия (гетмонавщина), буржуазные националисты и поляки. Средняя  Азия  и Закавказье, также находилась под влиянием националистических и религиозных фанатиков.
              В сложившихся условиях действия советской власти приобретали во многом вынужденный характер.
             Правительством была провозглашена особая внутренняя политика, известная позже под названием военный коммунизм, в соответствии с ней:
- национализировалась промышленность, запрещалась частная торговля, утверждалась государственная монополия на сельскохозяйственную продукцию, свертывались товарно-денежные отношения,  вводилась продовольственная разверстка – принудительное изъятие у крестьян продуктов питания.
К подобным мерам уже прибегали во время Первой мировой войны при царском режиме и Временном правительстве. Чрезвычайные обстоятельства, угроза военного поражения заставили Совнарком вновь обратиться к известной практике, несмотря на регулярно вспыхивавшие крестьянские восстания.
             Еще после сбора урожая осенью 1918 года в деревне были опробованы различные способы заготовки продуктов: частные закупки, натуральный продуктообмен, госзакупки по твердым ценам. Декретом ВЦИК от 30 октября была сделана попытка ввести натуральный налог на крестьян, но собрать продналог не удалось. Наилучшие результаты дала разверстка.
           Большевикам нужно было выжить, любой ценой и 11 января 1919 года советское правительство выпустило декрет «О разверстке между производящими губерниями зерновых хлебов и фуража, подлежащих отчуждению в распоряжение государства». Для нужд армии у крестьян принудительно изымались излишки продовольствия, а кое-где, как признавал Владимир Ленин, и «не излишки».
            Отныне, крестьян обязывали сдавать государству по твердым ценам ( им же и установленными, то есть, почти бесплатно) все излишки хлеба и других продуктов сельского хозяйства сверх установленных минимальных норм, предусмотренных для удовлетворения личных и хозяйственных нужд.
           «Все количество хлебов и зернового фуража, необходимое для удовлетворения государственных потребностей, разверстывается для отчуждения у населения между производящими губерниями», гласила первая статья документа. А в десятой сообщалось о наказании для ослушавшихся крестьян: «Сельские хозяева, не сдавшие к установленному сроку причитающееся на них количество хлеба и фуража, подвергаются безвозмездному принудительному отчуждению обнаруженных у них запасов.
          К упорствующим из них и злостно скрывающим свои запасы, применяются суровые меры, вплоть до конфискации имущества и лишения свободы по приговорам народного суда».
Включить звук
         Многие крестьяне вполне объяснимо чувствовали себя обманутыми. Получаемые ими деньги постоянно обесценивались, а предложить промышленные товары в обмен на изымаемое зерно государство не могло.
           По требованию Наркомпрода разверстка распространялась на все губернии, доходила до каждого уезда, деревни и двора. Крестьянину оставляли лишь зерно для личного потребления, посева и прокорма скота. Силой оружия часто забиралось и продовольствие, по закону не подлежавшее изъятию – например, картофель, мясо. Таким образом, крестьянство заведомо обрекалось на голод и разорение.
          Большевики извлекли выводы из ошибок, допущенных предшествовавшими режимами, когда метод разверстывания по богатым запасами зерна губерниям встретил ожесточенное сопротивление не только крестьян, но и частных торговцев  и помещиков.
           К выполнению разверсточных заданий привлекались отряды Продовольственно-реквизионной армии (продотряды), части особого назначения (ЧОН), РККА и комитеты бедноты (комбеды) и, сорозданные на их основе, Советы трудового крестьянства (СТК). Проявление недовольства, не говоря уже об активном сопротивлении крестьян, подавлялось без лишних сантиментов. Бойцы указанных подразделений превратились для крестьян в заклятых врагов.
           С течением времени давление на деревню только усиливалось. Так, к 1920 году система разверстки охватила практически все сельхозпродукты и новые освобожденные территории. Если за первые 9 месяцев советской власти было собрано 5 млн центнеров хлеба, то за первый год продразверстки — 18 млн, за второй – 35 млн, за третий – 46,7 млн. Хозяйственная инициатива крестьян оказалась парализована.
           Под натиском разверстки кулаки и середняки сокращали посевные площади и поголовье скота, старательно прятали свои продукты, специально не создавали излишки. Властям активно помогала сельская беднота, занимавшая должности при расширении представительства советских органов в деревне. Ленин не отрицал «перегибы на местах», объясняя разорение деревни необходимостью борьбы с многочисленными врагами.
 «Мы фактически брали от крестьян все излишки и даже иногда не излишки, а часть необходимого для крестьянина продовольствия, брали для покрытия расходов на армию и на содержание рабочих. Брали большей частью в долг, за бумажные деньги. Иначе победить помещиков и капиталистов в разоренной мелкобуржуазной стране мы не могли»,— писал Ленин. Продразверстка существенно ухудшила взаимоотношения между крестьянами и властью.
             К чему это привело, показало восстание крестьян в соседней, Тамбовской губернии, не стояли в стороне и наши хлебопашцы. Возглавил его начальник уездного управления милиции Антонов, убежденный эсер, считавший, что нарушен основной лозунг революции: «Землю – крестьянам!». 
            Важнейшим политическим итогом восстания явилось осознание руководством Советской Республики необходимости перехода от политики "военного коммунизма" к "новой экономической политике (НЭПу).
            Главной причиной восстания была проводимая большевиками в деревне в период Гражданской войны «военно-коммунистическая» политика продразверстки, т.е. насильственная с помощью вооруженной силы (продотрядов) экспроприация у крестьян хлеба и другого продовольствия, необходимого для существования Красной армии и городского населения. Эта политика сопровождалась мобилизацией крестьян на военную службу, разного рода повинностями (трудовой, гужевой и др.). Хлебная Тамбовская губерния испытала на себе всю тяжесть продразверстки. Уже к октябрю 1918 в губернии действовали 50 продотрядов из Петрограда, Москвы и других городов численностью до 5 тыс. человек. Такого размаха конфискаций не знала ни одна губерния. После того как хлеб выгребали дочиста, он зачастую пропадал на месте: гнил на ближайших железнодорожных станциях, пропивался продотрядовцами, перегонялся на самогон. Крестьяне повсюду вынуждены были выбирать между сопротивлением и голодной смертью. К этому добавлялось ограбление и закрытие церквей, что заставляло патриархальное православное крестьянство выступать на защиту своих святынь. Первой и самой массовой формой сопротивления продразверстке стало сокращение крестьянином своего хозяйства. Если в 1918 в черноземной и «хлебной» Тамбовской губернии на одно хозяйство приходилось в среднем 4,3 десятины посева, то в 1920 – 2,8 десятины. Поля засевались в размерах, необходимых только для личного потребления. Положение деревни особенно резко ухудшилось в 1920, когда Тамбовщину поразила засуха, а продразверстка оставалась чрезвычайно высокой. Крестьянство пришло в полный упадок, а в ряде уездов Тамбовской губернии жители «проели не только мякину, лебеду, но и кору, крапиву». Восстание вспыхнуло стихийно в середине августа 1920 в селах Хитрово и Каменка Тамбовского уезда, где крестьяне отказались сдавать хлеб и разоружили продотряд. В течение месяца народное возмущение охватило несколько уездов губернии, численность восставших достигла 4 тысяч вооруженных повстанцев и около 10 тысяч людей с вилами и косами. На территории Кирсановского, Борисоглебского и Тамбовского уездов образовалась своеобразная «крестьянская республика» с центром в селе Каменка. Во главе восстания встал мещанин города Кирсанова, бывший волостной писарь и народный учитель, левый эсер Александр Степанович Антонов (1889–1922). В его биографии было боевое эсеровское прошлое, тюремное заключение в годы царизма, начальствование над милицией Кирсановского уезда после Февральской революции. Пост начальника уездной милиции он покинул добровольно из-за неприятия коммунистической диктатуры и проводимой властью политики в отношении крестьянства. С осени 1918 Антонов сформировал «боевую дружину» и начал вооруженную борьбу с большевиками. Его отряд стал организационным ядром партизанской армии. Под командованием Антонова силы повстанцев быстро росли. Этому способствовали ясность целей восстания (советы без коммунистов, вся власть – народу, создание свободной крестьянской республики), успешные военные действия в благоприятных географических условиях (большое число лесных массивов и других природных укрытий), гибкая партизанская тактика внезапных атак и стремительных отходов. В феврале 1921, когда повстанческое движение приобрело наивысший размах, число бойцов достигло 40 тысяч человек, армия была поделена на 21 полк и отдельную бригаду. Повстанцы громили совхозы и коммуны, портили железные дороги. Восстание начало выходить за локальные рамки, находя отклик в пограничных уездах соседних Рязанской, Воронежской и Саратовской губерний. Москва вынуждена была обратить самое серьезное внимание на это восстание. В конце февраля – начале марта 1921 была образована Полномочная комиссия ВЦИК во главе с В.А.Антоновым-Овсеенко, сосредоточившая в своих руках всю власть в Тамбовской губернии. С закончивших боевые действия фронтов сняли крупные воинские контингенты, технику, включая артиллерию, бронечасти и самолеты. Всю губернию поделили на шесть боевых участков с полевыми штабами и чрезвычайными органами власти – политкомиссиями. Не дожидаясь решений Х съезда РКП(б) о замене продразверстки продналогом, Политбюро ЦК РКП(б) 2 февраля 1921 поручило Н.И.Бухарину, Е.А.Преображенскому и Л.Б.Каменеву «выработать и утвердить текст обращения к крестьянам Тамбовской губернии с тем, чтобы распространять его только в этой губернии, не печатая в газетах». Обращение, в котором объявлялось об отмене продразверстки и разрешении местного торгового обмена сельскохозяйственными продуктами, начали распространять уже 9 февраля. 27 апреля 1921года, по предложению В.И.Ленина, Политбюро ЦК РКП(б) приняло постановление «О ликвидации банд Антонова в Тамбовской губернии», согласно которому командующим операцией назначили М.Н.Тухачевского. Вместе с ним на Тамбовщину прибыли известные военачальники Н.Е.Какурин, И.П.Уборевич, Г.И.Котовский. От карательных органов командировали Г.Г.Ягоду, В.В.Ульриха, Я.А.Левина. Численность красноармейцев увеличили до 100 тысяч человек. Начался военный разгром «антоновщины». Осуществлялась жестокая военная оккупация повстанческих местностей, уничтожение хозяйств и разрушение домов участников мятежа и их семей, взятие заложников, в том числе из числа детей, создание концентрационных лагерей и репрессии вплоть до расстрела за неповиновение, за укрывательство «бандитов» и оружия, т.е. был организован террор мирного населения. В ходе подавления восстания Тухачевским было уничтожено много сел и деревень с применением артиллерии, бронетехники и отравляющих газов. Летом 1921 основные силы Антонова были разбиты. В конце июня – начале июля им был издан последний приказ, согласно которому боевым отрядам предлагалось разделиться на группы и скрыться в лесах. Восстание распалось на изолированные очаги, которые подлежали ликвидации до конца года. Антонов и его группа были уничтожены в июне 1922 года.
Вот содержание  Приказа Полномочной комиссии ВЦИК о начале проведения репрессивных мер против отдельных бандитов и укрывающих их семей N 171, г. Тамбов 11 июня 1921 г. Уполиткомиссиям 1, 2, 3, 4, 5 Начиная с 1 июня решительная борьба с бандитизмом дает быстрое успокоение края. Советская власть последовательно восстанавливается, и трудовое крестьянство переходит к мирному и спокойному труду. Банда Антонова решительными действиями наших войск разбита, рассеяна и вылавливается поодиночке. Дабы окончательно искоренить эсеро-бандитские корни и в дополнение к ранее отданным распоряжениям Полномочная комиссия ВЦИК приказывает: 1. Граждан, отказывающихся называть свое имя, расстреливать на месте без суда. 2. Селениям, в которых скрывается оружие, властью уполиткомиссии или райполиткомиссии объявлять приговор об изъятии заложников и расстреливать таковых в случае несдачи оружия. 3. В случае нахождения спрятанного оружия расстреливать на месте без суда старшего работника в семье. 4. Семья, в доме которой укрылся бандит, подлежит аресту и высылке из губернии, имущество ее конфискуется, старший работник в этой семье расстреливается без суда. 5. Семьи, укрывающие членов семьи или имущество бандитов, рассматривать как бандитов, и старшего работника этой семьи расстреливать на месте без суда. 6. В случае бегства семьи бандита имущество таковой распределять между верными Советской власти крестьянами, а оставленные дома сжигать или разбирать. 7. Настоящий приказ проводить в жизнь сурово и беспощадно. Председатель Полномочной комиссии ВЦИК Антонов-Овсеенко Командующий войсками Тухачевский Председатель губисполкома Лавров Секретарь Васильев.  Прочесть на сельских сходах.


Продолжение следует