Без вести пропавший

Мелкая надоедливая морось накрыла всё вокруг. Прохладная осенняя влага проникала везде, плотной завесой укутав и землю, и небо, объединяя их воедино.  Всё было серым и бледным, без привычных красок жизни. Молоденькие красавицы берёзки, прижавшиеся друг к другу, зябко подрагивали тонкими и оголёнными ветвями, пытаясь спрятаться от непогоды. Вдали серели молодые посадки леса, а вдоль неглубокого оврага тянулись небольшие заросли кустарника, редкие побеги ивы и ольхи.

В овраге копошилась странная и невзрачная группа людей - четверо пожилых мужчин, да худой и бледный подросток. Среди них выделялся в латаном овчинном коротком кожухе, невысокого роста кряжистый дед Михась, как уважительно и метко, упростив имя Михаил, давно уже окрестили его местные жители. Кажется, они не замечали плохой погоды. Одетые в старые изорванные телогрейки, крестьяне безвольно, отстранённо   и молча ковыряли лопатами землю, сбрасывая её в зияющую яму. Падала она тихо и глухо, вызывая тоскливое чувство сострадания и горечи.

- Арбайтен, арбайтен! Шнель! (Работать, работать! Быстро!) - резкий, злой и недовольный голос немецкого ефрейтора разорвал зловещую тишину, но быстро захлебнулся в пелене влаги. Поправив автомат, висевший на шее, он  опять надёжнее укрылся под широким плащом, мечтая быстрее вернуться в сухое тепло.
- Лодыри! Быстрее ворочайтесь, из-за вас мокнем в проклятую погоду, - грубо и раздражённо поддержал немца полицай, сидевший рядом на телеге. Его длинные ноги, несуразно торчавшие, касаясь земли, нервно дёргались, как - будто она обжигала их.
- Ишь, холуй немецкий, свесил свои ходули и командует, - проворчал кто-то из мужиков.

Крепкий жеребец тревожно перебирал ногами. Беспокойно поводя ушами в направлении группы крестьян, он подрагивал в оглоблях телеги, стоявшей на краю оврага. В ней сидели трое: два полицая с лежащими рядом карабинами и старший — немецкий ефрейтор. Кутаясь от непогоды и нетерпеливо поёживаясь от проникающей влаги, они с аппетитом уминали сытный ржаной хлеб, по-волчьи отрывая крепкими зубами белевшие шматки сала.

Окрики охранников не подействовали на работавших крестьян, только их плечи ещё больше обмякли, да спины сгорбились, как от  непосильной ноши. Скорбные фигуры, поникшие и склонённые в траурном молчании вокруг зловещей ямы,   серые лица, как и бросаемая вниз земля, раскрывали весь трагизм происходящего.

Красноармейцы, оборванные, исхудавшие и окровавленные, вповалку лежали в яме уже частично присыпанные холодной землёй. Их изуродованные тела, босые ноги и измождённые лица, с застывшей гримасой боли и немого укора, взирали на окружающих. Рядом уныло шелестели молоденькие осинки, подчёркивая ужасающую противоестественность открывшейся картины.

- Сволочи! Таких парней загубили, - сипло, с придыханием и внутренней злобой произнёс пожилой, но ещё крепкий крестьянин Митрофан Сивак, осторожно ссыпая в яму землю с лопаты.
- Каждый день вывозят из Рославльского концлагеря около сотни замученных и расстрелянных военнопленных. Когда только это закончится? - задумчиво произнёс  хилый мужичок преклонного возраста.
- Закончится! Отольются им наши слёзы и кровь, - прозвучал голос худощавого  и низкорослого, но шустрого в движениях старичка Петрочка.

- Деда, деда,  …  рука … шевелится, - дрожащим голосом произнёс подросток, прижимаясь к старику.
- Забрасывай быстрее. У страха глаза велики, вот и мерещится всякое, - раздражённо отреагировал дед Михась. - Померли они ещё в лагере. Говорил тебе: «Василёк, прячься, чтобы немцы на работу не поволокли».
- Я – не трус! Прятаться не буду! - глаза парня горели упрямством, а сам он выпрямился и даже повзрослел.
- Дурачок! С врагом не грех и хитрость, да смекалку проявить, - поучительно изрёк Михась, понимающе и даже одобрительно взглянув на Васю. – Ведь, этому даже Суворов учил.
- Смотри, смотри... - шёпотом, округлив глаза и глядя в одну точку, выдохнул тот.

В могиле среди безжизненных тел что-то ожило, зашевелилось, и осыпающаяся земля оголила часть уже засыпанной руки, пальцы которой судорожно сжимались и разжимались, стремясь наружу - навстречу свободе.

- Живого закапываем! Что же это делается? - в испуге, дрожащим голосом произнёс тщедушный мужичок Герасим.
- Осторожно! Не закапывайте, бросайте землю в сторону. Надо повременить, охрана собирается уезжать, - предложил Михась, и от этого  решения лопаты дрогнули в руках его товарищей...

- Пора к Марусе за самогоном ехать — закончился, - услужливо доложил один из полицейских, подобострастно глядя на ефрейтора. - Эти скоты уже завершают работу, а мёртвые не сбегут, - весело добавил он, угождая немцу.
- Быстрее шевелитесь! Приеду — проверю, - поддержал его и второй полицейский.

Жеребец, чувствовавший неестественность происходящего острее своих хозяев, без понукания рванул с места. Телега загромыхала по полевым неровностям, удаляясь от крестьян и оставляя их у страшной ямы, наполненной людьми.
 
- Митрофан, помоги вытащить, - скомандовал Михась, облегчённо вздохнув.

Мужики, отстранив Василька, стали спешно разгребать землю, освобождая подавшего признаки жизни красноармейца. В изорванной и болтающейся лоскутьями гимнастёрке он выглядел безжизненным. Окровавленная голова со срезанным участком кожи и вмятиной в височной части, перебитая и висящая рука не оставляли надежд.

- Старший сержант! – определил Митрофан, увидев остаток оборванной петлицы с отметками от трёх треугольников.
- Да, он практически мёртвый, чуть душа теплится в теле, - заметил тщедушный мужичок. - Не выживет...
- Не бросать же. Человек ведь, а мы — не нелюди, - строго заметил Михась. - Сердце бьётся, значит, организм сильный, выживет, - весомо добавил он, и все согласно закивали головами.
- Надо его отвезти в соседнюю деревушку Нелюбово к вдове Софье, немцы туда редко заглядывают — лес рядом, да и домов всего десяток, - предложил Петрок.
- Двое детей у неё, возьмёт ли? - засомневался Герасим.
- Возьмёт, она мужа на войне потеряла, а продуктами мы поможем, - уверенно произнёс Михась, оглядывая, как проверяя, своих товарищей.
- Верно сказано, а со временем через своего полицейского можно и справку выправить Софье, что немцы выдали ей пленного, как родственника, - поддержал Митрофан.

Две телеги медленно двинулись от оврага. На одной из них лежал укрытый охапкой соломы красноармеец. Лошади, отощавшие и грязные, понуро брели по петлявшей лесной дороге. Лица ездоков были такими же серыми и  задумчивыми. Они, нет-нет, да и посматривали озабоченно на перевозимого красноармейца. Ситуация соответствовала и гнилой погоде, и тревожной военной обстановке.

Софья встретила прибывших крестьян соседней деревни недружелюбно, сухо и жёстко отказавшись принять полумёртвого красноармейца. Михась, не уговаривая, молчаливо сбросил солому с привезённого сержанта. Вид искалеченного войной, окровавленного и в беспамятстве тела был для Софьи сильнее любых слов — слёзы брызнули у неё из глаз.

- Ванечка, неужели и тебя так? - вспомнив о муже, с тоской и не растраченной любовью вырвалось из самих глубин души хозяйки...

...Проходили дни, а раненый всё не приходил в сознание, только периодически тяжело стонал, борясь за жизнь. Бледный, с запавшим щетинистым лицом, заострившимся вытянутым носом он выглядел жалко, не оставляя больших надежд на улучшение. Софья настойчиво хлопотала рядом с ним, обтирая, перевязывая раны, смачивая водой пересохшие губы.

- Выживет ли? Краше в гроб кладут, - заметила зашедшая сестра,  сочувствуя Софье.
- Даст Бог — выживет, - в голосе хозяйки была надежда.

На пятые сутки  раненый застонал, затем открыл глаза и что-то прошептал.  Софья поняла: «Пить!» Капли воды скатывались по его подбородку, красноармеец судорожно глотал живительную влагу, а затем опять потерял сознание.

Софья уже так привыкла к нему, сопереживая и моля Бога помочь, что незаметно для себя стала считать родным и близким.

- Софьюшка, родная! - тихий голос обрадовал и удивил хозяйку.
«Откуда знает, как меня звать?» - подумала она, бросившись к нему.

Раненый осознанным и доверчивым взглядом смотрел на неё. Что-то ворохнулось в груди Сони, потеплело, смахнув слезинку, она наклонилась поправить подушку.
- Где я? Что со мной? - слабым голосом спросил красноармеец.
Услышав ответ, он долго молчал, что-то соображая, и одновременно удивлённо поглядывал на хозяйку.
- Как тебя звать? Откуда родом будешь? - не вытерпев, с интересом задала вопрос Софья.
- Не знаю... Всё пусто, как в тумане. Помню только имя Софья, - ответ прозвучал отрешённо и задумчиво.

Михась, заехавший в очередной раз с продуктами, узнав, что оживший ничего не помнит, сокрушённо покачал головой, но не удивился.
- Такое перенести, что ему пришлось, не каждый сможет. Вон, голова вся побита, тяжёлая контузия у него, - уверенно подытожил старик, а затем предложил назвать неизвестного по-русской традиции Иваном.
Тот равнодушно, ушедший в себя, согласился, а Софья почувствовала, что обрадовалась. Теперь он стал ей ещё ближе, ведь мужа звали тоже Иваном.

Поборов смерть, молодой организм медленно восстанавливал силы. Софья с удвоенной энергией присматривала за ним. Витя — её семилетний сын, всё время вертевшийся рядом, помогал ей, интересуясь при этом: «А у него есть пистолет? Сколько он фрицев застрелил?»
- Мама, это папа? Он больной? - часто спрашивала и трёхлетняя дочь Катя, не получая вразумительного ответа.

Софья и сама чувствовала, что запуталась, воспринимая красноармейца то как больного, то как вернувшегося с войны мужа. Её сердце трепетно билось в груди от ощущения присутствия мужчины в давно осиротевшем доме.

Иван, медленно набирая сил, ожил, стал приподниматься. Раны, обрабатываемые заботливой хозяйкой, затягивались, но перебитая левая рука висела безжизненно, да головные боли, наплывая на страдальца, изматывали его до изнеможения. Бледный, весь в поту Иван впадал в обморочное состояние, борясь с очередным приступом. В такие периоды хозяйка, не зная, как поддержать и что делать, мучилась вместе с ним, сопереживая и моля Бога о помощи.

Иван же никак не мог привыкнуть к странному чувству раздвоенности. Порой тело, в котором находилась его душа, потерявшая опору, казалось чужим и враждебным. Даже рука - своя, но безжизненная и непослушная, пугала отстранённостью и неповиновением его воле. Он чувствовал внутреннее ожесточение. Физические страдания тела и мучительные душевные искания обострили его чувства и ощущения. Однако домашний уют, женское тепло, исходившее от хозяйки, нежные детские голоса постепенно возвращали Ивана к жизни.

Наступила зима. Чистый белый снежок искрящейся паутиной укрыл голые ветви деревьев и пушистыми охапками лёг на ели и сосны в лесном массиве рядом с деревушкой. Прозрачный воздух молодой зимы, настоянный на хвойном аромате, приятно бодрил.

- Витёк, помоги дяде Ване пройтись, подышать свежим воздухом, - попросила мать, помогая одеться больному.
Сын с удовольствием стал собираться на улицу, надеясь выведать у таинственного раненого, когда закончится война и побьют фрицев.

- Немцы! По домам ходят, проверка, - вбежала в избу встревоженная соседка.
- Ванечка, Витя, быстро уходите в лес, прячьтесь.
Перепуганная от неожиданного прибытия давно не появлявшихся в их деревне фащистов Софья металась по комнате, не зная, что делать.
- Поздно, уже подходят к дому, - дрожащим голосом заметила соседка, глядя в окно.

Морозный воздух резко ворвался в помещение, дверь от удара кованым сапогом, застонав, грубо задела стоявшее на скамейке ведро с водой.  Поток воды, хлынувшей по половицам пола, дребезжание покатившегося ведра, приветствовали незваных гостей.
- Вер ист дас? (Кто это?) - пистолет немца упёрся в грудь Ивана.

Растерявшаяся Софья замерла, не зная, что ответить. Страх за сына и ставшего родным Ивана сковал её тело, холодок пробежал по спине.

- Двоюродный брат хозяйки, бежал от красных, затем был в плену. Доходяга, еле живой, власти разрешили его забрать, - поспешил пояснить моложавый, с пробившимся пушком на верхней губе, полицейский.

Переводчик угодливо стал пояснять, а немец, строго и настороженно, с подозрением не отрывал взгляда от родственника хозяйки. Иван, измотанный и слабый, равнодушно смотрел на врага, не испытывая особых чувств.

- Дура, что стоишь? Покажи выданную справку.
Грубый окрик услужливого полицейского вывел хозяйку «из стопора». Она, как очнувшись и что-то вспомнив, спешно бросилась к иконе, за которой  был спрятан полученный документ.

Вид справки с печатью комендатуры и равнодушная реакция Ивана успокоили немца. Тот опустил пистолет, обстановка разрядилась.
- Шнапс, сало, -  напомнил переводчик.
- Быстро! Для господ - самогонку, закуску! - скомандовал полицейский.
Софья не стала ждать повторного приказа, спешно бросившись собирать припасы.

Обомлевшие от пережитого женщины, облегчённо вздохнув и приходя в себя, осторожно наблюдали через окно, как сани, поскрипывая полозьями по сухому снегу, увозили всё дальше смертельную опасность от дома. Только теперь Софья поняла, что  молодой полицейский и был тем самым знакомым Митрофана, благодаря которому была сделана столь важная для безопасности близких и дорогих её сердцу  людей справка...

Немцы больше не появлялись в небольшой деревушке. Служившие в полиции были напуганы приближением наступавших частей Красной армии и озабочены личной судьбой.

Наступившая осень принесла облегчение — немцы были изгнаны. В Нелюбове, окружённом лесами и бездорожьем, это событие прошло незаметно. Взбудоражил же всех немногочисленных жителей лесной деревни прибывший дед Михась, который и сообщил им эту радостную весть.

Иван, как и мужчины призывного возраста, находившиеся в оккупации, был вызван в военкомат. Окрепший он и сам рвался отомстить врагу.

- Не годен к службе, - констатировал врач. - Тяжёлая контузия головы с потерей памяти, перебито сухожилие  левой руки с утратой её функции. Будем оформлять инвалидность.

Вывод комиссии прозвучал суровым приговором для Ивана.
- Работоспособность руки можно восстановить, нужно её оперировать, - обнадёжил пациента врач. - Рука живая, нервные рефлексы сохранены, - добавил он.

Возвращению Ивана обратно Софья обрадовалась, как редкому подарку судьбы. Она так привыкла к нему, воспринимая его всей глубиной своей чистой души, что не мыслила опять остаться одна. Как женщина, она была безмерно счастлива, внезапно встретив свою любовь в военное лихолетье, и всё-таки, осознавая это, чувствовала порой вину перед людьми и погибшим мужем.

Воображение Ивана продолжали посещать расплывчатые проблески женского образа и уплывающих вдаль детских лиц, но теперь они сплелись воедино с реально существующей Софьей и её детьми, вытесняя бледневшие видения. Замечая, как светилось, нет - таинственно сияло изнутри, словно лик мадонны, лицо хозяйки дома,  Иван и сам потянулся к ней. Так незаметно, сближаясь и испытывая взаимное влечение друг к другу, потекла их совместная жизнь.

Война грозовыми раскатами всё дальше уходила на запад, возвращая к мирной жизни израненные и медленно оживающие территории, изломанные и кровоточащие судьбы людей.
 
Весна была ранней и яркой, природа бурно ликовала, неожиданно раскрывая свои секреты  и свежие краски жизни. Нежное тепло ласкало огрубевшие лица людей. Воздух, омытый весенним дождём, искрился чистотой и светлостью возрождаемой жизни. Победный май 1945 года счастливые Иван и Софья, соединившие свои судьбы, встретили с пополнением семейства — родился сын Павлик.  Иван испытывал глубокие чувства к жене и детям. Ощущая прилив сил, он с удовольствием занимался ремонтом по дому, а рядом с ним, не отходя, увлечённо работал и сын Виктор.

- Мама, папа кораблик сделал, смотри, - дочурка Катя ликовала от восторга, держа в руке игрушку.

Сердце Софьи, качавшей в колыбели Павлика, замерло от избытка переполнявших светлых чувств — её дети были также счастливы, как и она. «Что ещё надо женщине?» - подумала она, нежно и с благодарностью взглянув на Ивана, увлечённо строгавшего правой рукой. Его левая нерабочая рука, как плеть, висела вдоль тела. Чувство сострадания, обострённое желание помочь мужу опять ворохнулось внутри и заполнило её — созрело ясное решение: «Нужна операция, дальше оттягивать нельзя». От возникшей определённости и непоколебимой веры, что всё будет хорошо, стало легко и радостно.

   22-25.03.2019г., п. Дубрежка