Скрипка

Отрывок из книги "ЗАГОВОР СЛЕПЫХ"


Давно это было – лет двести назад. Приблизительно…
 
Жил в одном многолюдном, но малоухоженном городе скрипичных дел мастер по имени Иван, а по фамилии Батов. Изрядный был виртуоз  - ладные скрипки варганил.

Надо сказать, имелся у Батова один курьёзный, но дюже полезный талант - умел он угадывать звук сокровенный, внутри древесины надёжно припрятанный. Тронет рукой стоеросовый остов, и сразу ему вся картина ясна: есть надежда у колобахи бренчать сладкозвучной мелодией, или это иллюзия ветреных чувств.
   
День напролёт мог он по городу шляться, нужный материал разыскивая. То столешница ему приглянется, то оглобля, то дышло. Один раз на дверь каретную глаз положил. Мало того, уломал владельца экипажа уступить ему кусок драгоценного транспорта. Настырный был!

Из этой самой двери изготовил Батов виолончель для барина. И такого чудесного звука вышла виолончель, что барин, растаяв душой от сладостной музыки, даровал мастеру вольную от крепостного радения в обмен на упорство трудов и заслугу таланта. Но и после амнистии Батов с благодетелем связи не рвал, исправно снабжая капеллу его отборными инструментами неземной красоты и высокого качества.

И вот как-то раз, задумал барин сделать подарок приятелю по-поводу грядущего происшествия: появления в семье долгожданного первенца. Рождение ребёнка – всегда инцидент, а коль он по счёту первичный, тут и вовсе кричи караул. Событие! Следовательно, и презент, к этому делу приуроченный, должен быть штукой особенной. Фитюлька бросовая тут не уместна. Приятель этот был большой меломан, поэтому заказал барин холопу сотворить инструмент, достойный особливого казуса. И не простую скрипку потребовал, а мудрёную – такую, чтобы в ней голос детский исподволь слышался.

Задание, прямо скажем, не из лёгких.
Головоломное задание. Каверзное!
Озадачил барин мастера своего. Крепко озадачил – дальше уж некуда!
Пять дней напролёт Батов древесину искал. Везде побывать успел: и в Русской слободе, и в Немецкой, и у чухны, и даже в орде у татар, что за Кронверком – всё без толку. Ничего, чтоб нотой младенческой запиликать сподобилось, он не нашёл. Нет нужной доски, хоть ты тресни!

Пригорюнился мастер от такой неудачи и потопал бредущей поступью в ближайший кабак, залить тоску души хмельной отравою. А в кабаке – дым коромыслом! Народу полным-полно, на уединённую пьянку и рассчитывать нечего.
Подсел он за стол к мужичонке какому-то, сам выпил и знакомца угостил. Слово за слово – разговорились, о бедах злосчастных друг другу поведали. Мужичонка про чирей свой рассказал, и о том, как страдает по осени геморроями. Батов про прихоть барина, да про долю превратную. Мол, хоть он по милости графской и вольная птаха, а хотениям сиятельства перечить не может. Потребовал барин инструмент – вынь да полож! А где же он култышку такую достанет, чтобы голосом детским рулады трезвонила? Для скрипки дерево требуется сухое и старое, разве может в эдаком материале удержаться душа малолетняя?

Мужичонка сетование выслушал и говорит:

- Не горюнь! Есть у меня на примете субъект. Сам он из немчуры. Зовут Апфельбаум. По профессии чародей - в балаганах и вертепах лукавыми фокусами деньгу заколачивает. «Магистр магнетических наук» - так он себя величает. Странная личность, с заскоками и выкрутасами. Зато имеет призвание к ловкости: всё может достать, чего не попросишь. За известное, конечно, вознаграждение. Ты, брат, наведайся к нему, авось подфартит.

Сказал так, и оком белёсым мигнул плутовато.

Батов повесть мимо ушей пропустил недоверчиво - мало ли чего собутыльник в пьяном угаре изволит сбрехнуть. Но адрес, однако, запомнил. А утром, как проснулся в похмельном бреду, грядущего дня содрогаясь, так и решил: была не была. Пойду, пощупаю чудодея того иноземного.

Фокусник Апфельбаум, сообразуясь с капризной прихотью, поселился не в немецкой слободе, а в дальнем коломенском закутке, возле моста, где речка Кривуша соединяет себя с Безымянным Ериком. Место глухое и, прямо скажем, небезопасное. Народ тут проживал своевольный и пакостный, так что по улице было боязно малолюдством пройтись. А уж в одиночку – тем более.

Пока Иван Батов нужный дом искал, много страхов успел натерпеться. Обнаружив же, и вовсе душою скукожился – до того поганый был дом и видом своим, и характером. Вроде всё путём: и стены есть, и окна широкие, и кровля крендельками украшена, а заходить в хоромы, хоть ты тресни, не хочется.
Только Батов не робкого десятка был человек. Раз припёрся в даль такую, то оглобли воротить, нахлебавшись несолоно, он себе позволить не мог. Плюнул на землю для куража и постучался решительно.

Три раза приложился к двери кулаком, а когда для четвёртого удара руку замахивать стал, тут-то дверь, наконец, и раззявилась.
На пороге стояла женщина обветшалых годов и дюже страхолюдной наружности: вместо рта дыра дуплистая, нос крючком, брови торчком, а под бровями – беспарное око. В миг старуха незваного гостя единственным глазом насквозь пробуравила и, похоже, осталась довольна инспекцией: кивком головы пригласила в недра жилища проследовать. Завела его в чертоги, ткнула пальцем в дальний угол и исчезла, растворив себя в коридорных потёмках.

Делать нечего! Пожал Батов плечами, подивившись туземным обычаям, и потопал указанным курсом, пока не упёрся в дубовую дверь. Хотел, было, и эту препону испытать кулаком, да не успел: упредив его, дверь самовольно отворилась. «Фокусник!» - вспомнил Батов ремесленный профиль хозяина. Ловчила-трюкач с выкрутасами. Стало быть, не ошибся, явился по адресу.
 
В глубине кабинета, спиной к двери, стоял человек в малиновом сюртуке и музицировал скрипичный концерт - вдохновенно, но гадостно. От его глумливой игры в кишках становилось маетно, а на душе заунывно. Казалось, звук производит не инструмент деликатного строя и модуса, а хряк, которого терзают тупым тесаком.
Но даже сквозь этот истошный скулёж сумел угадать ваятель филигранных художеств тоскующий зов благородного экземпляра. Одного понять не мог: как подобный раритет угодил в лапы кромешнику этому?

Сколько времени Батов провёл, окоченев у порога, чёрт его знает!
Может минуту, а может и час.
Когда же малиновый меломан закончил терзать бедолажные струны, почудилось мастеру, что он постарел как минимум на год.

Не отнимая инструмент от щеки, притеснитель скрипичного племени отбросил в сторону смычок, обернулся к двери и воскликнул радушно:

- А-а-а, Иван Андреевич, драгоценный вы наш! Ну, наконец-то – пришли, осчастливили!

Обращение по имени-отчеству окончательно сконфузило мастера.
«Печёнкой чую – дело нечистое!» - подумал с тревогой он, но вида трусливого не показал. Собрался духом, стряхнул с себя морок очарования и заявил:

- Я, господин Апфельбаум, к вам по нужде. Точнее, по делу.

- Ну, что же вы, голубчик, с места в карьер! – перебил его фокусник. – Разве так можно? Дела тем  хороши, что терпение имеют. Давайте-ка мы сперва кофеёчку откушаем. У меня важнецкий кофе! Или желаете обстоятельней потрапезничать? Плёвое дело! У нас на обед, если мне не изменяет дырявая память, пулярка шампанская с финтерлеями ожидается. Да цуккерброд на верхосытку.

Обещание редкостных яств не прельстило спесивого гостя. Он упрямо качнул головой, давая понять, что лишён аппетита.

- Ну, на нет и суда нет, - согласился хозяин. – И то сказать: обжорным блудом дней не продлишь, так что отставим в сторону чревобесие и перейдём к предметам возвышенным. Подозреваю, что вы, Иван Андреевич, новую скрипку решили оформить? И для этой надобности фурнитуры особой алчете? Что ж, затея похвальная! Грех в этаком деле не подсобить.

С этими словами Апфельбаум направился в угол комнаты, к тонконогому столу, на котором покоился некий предмет, размером и формой напоминавший футляр от альта. Рассмотреть подробней вещицу было немыслимо: её покрывала чёрная ткань, окантованная по краям траурным рюшем.

Свободной левой рукой - в правой Апфельбаум по-прежнему сжимал горемычную скрипку - фокусник ухватил край тряпицы и рывком, исполненным эффектного драматизма, сорвал покров.
Фокус и впрямь удался - вместо ожидаемого футляра на столе возлежал погребальный сундук. Самый что ни на есть настоящий гроб, но такой махонький, что в него смогло бы уместиться разве что новорождённое дитё, да и то, если его рукой подпихнуть и утрамбовать хорошенечко.

- Вот, полюбуйтесь: скромная колыбель весьма приличной сохранности, - отрекомендовал иноземный трюкач чудной товар обомлевшему Батову. – Гробик старый, но без гнили, хоть и пролежал в земле лет десять, не менее. К тому времени, когда сей саркофаг ко мне угодил, младенец, в нём почивавший, совершенно истлеть успел. Одна лишь труха осталась. Да косточки.
 
Апфельбаум покосился на гостя и, разглядев во взоре его искру подозрения, с улыбкой добавил:

- Вы только не подумайте, любезный Иван Андреевич, что я какой-нибудь злостный осквернитель могил. Вещица эта самолично пришвартовалась к порогу дома моего во время прошлогоднего наводнения. Стихия кладбище размыла, гробы по улицам плавали на манер венецианских гондол.

Чародей вильнул рукою, изобразив летучим жестом плавный ход погребальных челнов.

- Я, знаете ли, по природе немецкой своей, человек рачительный, терпеть не могу, когда вещь прозябает без дела. Вот и решил оприходовать сей похоронный ларец. Приобщить, так сказать, к ресурсам хозяйства – авось пригодиться. И ведь как в воду глядел: дождался скорбный трофей своего властелина.

Апфельбаум оплавил рот жаром лукавой ухмылки и доверительно проворковал:

- Вы не робейте, Иван Андреевич, подходите смелей. Надо же вам товар обозреть, телеса его саморучно пощупать. Хотя, особой нужды в инспекции нет. Уверяю вас – вещица что надо!

Собравшись духом, мастер подковылял к столу и, подавив гадливость, коснулся крышки гроба. В тот же миг ладонь его пронзил разряд стремительного тока. Батов охнул и закусил от боли губу. Руку, однако же, не убрал. Преодолев страдание плоти, выждал несколько секунд и вскоре почуял знакомое жжение возле ногтей. Тончайший слух учёных пальцев уловил шевеление музыки, томящейся в древесном нутре. Гробовая доска была беременна отменной скрипкой.
Но главное, в зудящем перегуде нерожденного инструмента сумел различить он кряхтение младенца. Видать, покуда могильный футляр в земле почивал, вдоволь духом детским успел пропитаться.

Дрожа трясучей дрожью вожделения, сдвинул мастер в сторону крышку, чтобы изучить погребальный предмет изнутри. Просунул руку в чёрную щель, но тут же отдёрнул её с омерзением: из гробовых глубин высунул бесстыжую морду живой таракан и беспардонно шевельнул усами.

- Ах, ты, дрянь! Жизни от этой нечисти нет, - запричитал Апфельбаум и кинулся на врага, грозя придавить насекомую сволочь.

К досаде магистра магнетических наук, членистоногая тварь оказалась проворной. Вильнув ехидно бурым усом, подлец показал чародею чешуйчатый тыл и исчез с глаз долой, укрыв себя в щербатом трюме гроба.
Продув таракану дуэль, фокусник поспешил оправдать конфуз перед гостем:

- Вы уж не обессудьте, голубчик. Закон окаянства и подлости: как ни старайся жилище блюсти в чистоте, какой-нибудь гад всё равно просочится. Природа берёт своё, ничего не попишешь.
 
Посетовав на тщетность гигиенических потуг, Апфельбаум взглянул на скрипку, которую по-прежнему удерживал в правой руке, и вдруг огорошил гостя крамольным вопросом:
 
- А вы не находите, уважаемый Иван Андреевич, что скрипки ужасно похожи на тараканов?

Загиб вертлявой мысли иноземца был столь причудлив и скоропостижен, что Батов лишь рот разинул в изумлении.

- Нет, в самом деле, сходство разительное! И цвет у них братственный, карий с продрысью, и фигура похожая, и спинки лоснятся специфически глянцево… Даже хрустят они одинаково.

Чтобы не быть голословным, чародей стиснул сухожилую длань. С такой непомерной силою сжал её, что скрипка, не выдержав натиска, затрещала и лопнула.
Казнив инструмент, злодей ухмыльнулся, вытащил пальцы из скрипичных руин и кинул на пол горемычный обломок. Ещё и ногой его пнул, выказав пренебрежение усопшему.

Горько глядеть было мастеру на изуверскую расправу с уникальным предметом. Сердце его облилось негодующей кровью, но виду, однако же, он не подал, сочтя за благо помалкивать в тряпочку. «В каждой избушке свои погремушки. Немчура, она и есть немчура», - утешил Батов себя рассудительным доводом, а в слух произнёс:

- Я, это… По-поводу торговых хлопот… Тешу себя упованием, что для поделок моих штуковина подходящей окажется. Чего желаете за товар получить?

- Да что вы, Иван Андреевич, какие деньги! - возмутился Апфельбаум. – Ради искусства я на всё готов, хоть даром его забирайте! А впрочем, если вы соблаговолите осчастливить меня двадцатью рублями, я оскорблённого достоинства изображать не начну.

«М-да, не плохой аппетит у этого хлюста. Раскатал губищу! За двадцать рублей три новых гроба можно купить. Причём не мелочных пропорций, а стандартного ходового размера. Ладно, плевать…».

Батов был прижимистым малым, цену денежке знал, но на этот раз решил коммерцию не размусоливать – достал из кармана две ассигнации и протянул их балаганному обворожителю.

Принимая барыш, Апфельбаум не смог удержать себя от проказы и выкинул трюк: спрятал  купюры в ладонь, дунул, плюнул, засвистел, взмахнул клешнёй, а когда разжал кулак, то оказалось, что на месте степенного капитала покоится мизерный грош.

И тут с немчурой приключился конфуз - то ли рукой шерудил он излишне ретиво, то ли ещё почему, но из-под фалды сюртука выскользнул вдруг несуразный предмет длиною в четыре вершка и толщиной с указательный палец. Сей экспонат был цветом сер и слегка волосат, с лохматой прядью на зачалке, ввиду чего изрядно смахивал на отросток ослиной хвостатости.
Осознав срамоту происшествия, Апфельбаум схватил вредоносную штуку и торопливо засунул в карман. Произведя ревизию тыла, трюкач покосился на покупателя, с тревогой в лице и смущением во взоре.
Напрасные страхи: увлёкшись инспекцией приобретения, Батов прошляпил курьёзность оказии.

- Ну, вот и ладненько. Не смею более задерживать вас, отвлекая по пустякам прецедентом общения и обструкцией фокусов. Делу время, потехе час, - заявил чудодей, вернув себе ровность чувств и хладнокровие характера. – А ещё у вас в народе так выражаются: коварство на тараканьих ножках бежит, а честная сделка – на лебединых крыльях летает. Золотые слова! Так будем друг с другом во веки честны, к обоюдной пользе и взаимности выгоды.

На том порешили. Счастливую негоциацию обмыли настойкой из бузины, ударили по рукам, и мастер поплёлся себе восвояси.

*   *   *

Сколь не грезил Царь-Основатель видением идеального града, как ни корпел ночами бессонными над регулярным сценарием – без толку все!
Испоганили нерадивые потомки мечтательный парадиз, загубили его безалаберно.

Пока по центру столицы бредёшь, всё, вроде бы, благопристойно.
Вот проспект, длинный, как фигура чухонца. Вот улица, широкая, как морда мордвы. Дома по струнке стоят, фасады украшены по регламенту. Не город - загляденье!
А чуть подальше сунешь нос, в окрестных окраинах блуждая – кромешная жуть.
Тут проулок хвостом вильнёт по-змеиному, там зигзагом каким-то надломится. Срамота! Всё в тех местах криво, косо и путано.

Уж на что Батов город знал хорошо, как свои пять пальцев облупленных, но и он в Коломенской глуши заплутать умудрился. То ли забрёл слегка не туда, то ли, напротив, туда, но не вовремя – чёрт его знает!
Много кругалей нарезать успел, но исхода путного так и не выведал. А тут ещё дождь накрапывать стал, сумрак сгустился досрочно. Да и гроб треклятый с каждым шагом весомее делался.

Наконец фарт улыбнулся заблудшему путнику. Свернул он за угол и увидел знакомый проулок: вот сарай, горбылём окантованный, вот забор, вот место отхожее. Он непременно тут раньше гулял, пока особняк чудодея разыскивал. Возликовал мастер душой и побрёл путём ориентира.
Но не успел он и шагу ступить, как из-за сарая вылезла баба  и преградила ему колею.

- Вот он, аспид! Подлючая гадина!! Держите его!!! – заорала она, тыча пальцем в сторону Батова. – Украл! Умыкнул, пархатый злыдень, кровинушку родную…

«Этого не хватало ещё, ёшкин дрын! Час от часу не легче», - ругнулся мастер и повернул оглобли вспять, надеясь улизнуть от ссоры.

Не тут-то было!
Навстречу ему поспешала пара мужей, отрезая путь к отступлению. Судя по мрачной гримасе нахохленных рях, туземцев одолевало желание почесать кулаки о поверхность лица возмутителя слободской безмятежности. Такой пируэт событий совсем не порадовал Батова. Он мигом смекнул, что к чему, и сиганул наутёк меж заборов.

- Лови его, люди добрые! Хватай под арест. Не дайте уйти людоедине, - услышал бегун разгневанный вой бунтующей бабы и припустил пуще прежнего.

Что за дрянь попала ему под сапог - крендель собачьего сёра или кусок продуктовой тухлятины – этого Батов Иван не узнал никогда. Однако скользкую миссию склизкий отброс осуществил аккуратно: беглец пошатнулся, взмахнул свободной от гроба рукой, пытаясь унять равновесие, и рухнул плашмя, впечатав ноздри в дорожную жижу. Дорогостоящий гроб выскользнул из цепких объятий, пролетел косую сажень и тоже упал, ударившись краем о кромку булыжника.
Такого удара скорбный футляр пережить не сумел - расщепил себя вдребезги, и из раздробленных недр выпал наружу синюшный комок.

С трудом продрав забрызганные веки, уставился Батов на несуразный довесок к покупке. Перед самым носом его валялся окоченевший мертвец, такой захудалый и махонький, что сразу становилось ясно: младенец покинул божеский мир, едва на него народившись. Остекленевшие очи дитячьего трупа с укором таращились на упавшего беженца. А между глаз, на тонкой перемычке носа, сидел знакомый Батову апаш – гробовой таракан. Везучая тварь сумела пережить инцидент без ощутимых потерь для своей насекомой наружности: лишь левый ус его сломался пополам и стал похож на ржавое копьё, ушибленное в ходе поединка.

Удостоверившись, что за ним наблюдают, таракан решил улизнуть из-под слежки: сорвался с места, скользнул по щеке, и скрылся в расщелине мёртвого зева.
Много Батов ртов повидал на своём изрядном веку, но такой зловещей пасти ещё не встречал.
Был рот битком набит зубами, весьма неуместными в младенческом возрасте. Не рот, а жевало клыкастое…

Зубатое наваждение стало последней картиной, застрявшей в мозгу. Батов охнул, захрипел и лишился сознания: потерял разумные чувства за миг до того, как подоспевшие мужики взялись мутузить обмякшее тело  подошвами стоп и каблуками подпяток.

*   *   *

Его Сиятельство, вельможный барин много разных усилий к тому приложил, чтобы сыскать скрипкодела пропавшего. Найдя же, с печалью и жалостью уразумел всю тщетность своих неуклонных стараний.
Батов сидел в колотыжном остроге, в компании душегубов и святотатственных злыдней, но соседством продувных лиходеев ничуть не терзался. Он совершенно свихнулся с ума: лежал нагишом на холодной земле, уставившись тупо в далёкую точку, и всё бормотал бессмысленные слова, среди которых чаще иных повторялись: «чудо», «чёрт», «таракан» и «зачем?».

Поглядев на такую досаду, облапошенный меценат матюгнулся ругательно, да и махнул на казус рукой - чему быть, того не миновать.
А подарочный инструмент, детским голосом петь обречённый, оказался без надобности. В тот самый день, когда Батов таскался в Коломну, случился с супругой барского друга припадок: брюхатая молодайка захворала слегка и раньше срока освободилась от бремени, произведя наружу безжизненный выкидыш.

Много в столице об этой беде таинственных слухов ходило.
Кто-то болтал, что младенец с зубами родился.
Кто-то, напротив, твердил, что зубов у ребёночка не наблюдалось, зато сам он от макушки до пят был покусан, точно грыз его во чреве какой-то жевач.

Что же касается мастера фокусов, то след его в будущем вовсе простыл.
Похоже, он затерялся в столице, сменив прописку, фамилию, звание и отчество.
А может совсем испарился из наших краёв, отчалив навечно в свою иноземию.

Словом, было всё так, или этого не было - никто достоверно сказать не берётся.
Но если и было – чего уж теперь…