Зло и спасение 18

ЛИЧНОСТЬ И ЕЁ РАСПАД

Универсальным образом и на всех ступенях своих обнаружений ничто разрушает человеческую личность.
Тварная первосущность человека, первосущность духовно-эротическая, о которой мы так настойчиво говорим, есть общечеловеческое достояние по Образу и Подобию Божию. Обще¬человечность есть оригинальность, подлинность образного уподобления Богу, как абсолютному Оригиналу, абсолютному Подлиннику. Именно уникальностью тварной первосущности человек и поставлен в центр Творения, как единственный плотский носитель искры Духа Божия, духа Любви, во всём тварном космосе. Тварно-духовная первосущность есть типическая основа человечности по Замыслу Божию, начало объединяющее всех людей неким первозданным сходством.
Мы не можем знать, как развивалась бы индивидуальность че¬ловека, если бы грехопадение не совершилось. Зато мы знаем, что в условиях богоотпадения действует Благодать Божия, спосылающая дары духовные в неисчислимом многообразии. Каждому из людей ниспосылаются конкретные благодатные дары, и именно для реализации его тварной первосущности, его духовно-эротического смысла. В многообразии даров тварно-духовная первозданность человеческая восуществляется всякий раз уникально, неповторимо-индивидуально, хотя в основе всех индивидуальностей — единый дух, дух Эроса, единый перво-образ, Образ и Подобие Божие. Индивидуальность — это своеобразие, особенность становления, конкретный образ восуще¬ств¬ления эротического духа. Разнообразие индивидуальностей есть отраженная в тварном космосе сущностная неисчерпаемость Бога-Творца.
Личность развивается из конкретной индивидуальности, по мере того, как общечеловеческая сущностная оригинальность восуществляется в этой индивидуальности через своеобразные, только одному спосланные дары. Дары могут объединяться для единой творческой нивой, — например: учёный, живописец, актёр, или ещё специфичней: учёный-физик, учёный-биолог, живописец-портретист, живописец-пейзажист, актёр-комик, актёр-трагик, — но в пределах специфи¬ческой ориентированности всякий подлинный дар обязательно имеет черты индивидуальной особенности, единственности, неповторимости. В этом гарантия возможности духовно-творческого восуществления, в этом абсолютный залог становления и неповторяемости личностей. Личность — это творческий процесс раскрытия боготварной общечеловечности через индивидуальную неповторимость благодатных даров. Актуализация личности и есть высшее человеческое назначение, исполнение Божия Замысла о каждом конкретном человеке. Парадокс личности гениально схвачен в персоналистической метафизике Бердяева как диалектика тварной заданности и экзистенциального становления: для того, чтобы восуществиться, личность должна творчески актуализировать себя, развиться, стать. Для того, чтобы творчески актуализировать себя, она долж¬на уже первоначально быть, существовать как заданность. И эта заданность от сотворения есть в каждом человеке. Личность за-дана Богом каждому в слиянности его первотварного общечеловеческого что и спосланных ему благодатных даров духа, сформулирована в едином целом уникальной индивидуально-человеческой тварности, как идея Бога о конкретном человеке, как вопрос, ожидающий ответа, как цель, достигаемая в напряжениях духовно-эротической воли и творческом раскрытии. Всякий человек замыслен и сотворён потенциально уникальным, незаменимым, и должен таковым стать через актуализацию в себе личности. Личность посеяна в человека, как бы-тийное зерно его оригинальной тварности, зерно, от которого Бог ожидает колоса тварности новой, преумноженной своеобразным становлением.
Становление личности есть обретение духовного Лица. Только актуализированная личность есть Лицо, и это проблема творческого раскрытия человеком в самом себе Божия задания, проб¬лема собирания духовных сил для творческих усилий, то есть проблема силы воли к сущности. Из первоначального Дух-нове¬ния в него Божия Эроса человек должен генерировать вокруг себя духовно-эротическую ауру. Силою воли к сущности, то есть верою в Бога и напряжением творческой потенции, человек должен выдыхать — не испускать, а именно выдыхать — дух, «дыхание жизни», которое Бог вдыхает в каждого при сотворении. Становление личности в процессе экзистенции есть творчество и отдание, актуализация спосланных даров и приношение их в духовную собственность другим... любовное выдыхание своей восуществляемой тварности. В этом приношении, в этом «выдыхании» — залог обогащения Творения, условие его восхождения к более высоким сущностным уровням, ибо данное духом Любви не дробится и не умаляется в отдании, а, наоборот, возрастает и крепнет. Эрос есть воз-дух жизни.
Ничто, как бессущностное, как Танатос, бесконечно вле¬кущий сущность к разложению, есть губитель человеческой личности, исказитель Лица. Разрушая в человеке его первотварную эротическую сущность, его общечеловеческую ори-гинальность, ничто убивает тем самым и его своеобразие, аннулирует конкретные дары, ниспосылаемые человеку, делает их напрасными, бесплодными, ибо подвергаясь ничтоженью, забывая свой Образ и Подобие, лишаясь эротического духа, человек делается творчески импотентен, неспособным опло¬дотворить Любовью посылаемые ему дары, а значит не может восущест¬вить заложенную в него конкретную Божию идею. Погружаясь в бессущностное, человек прежде всего теряет силу эротической воли к сущности, без чего духовные дары не про¬растают и не плодоносят. Они увядают и расточаются духовно обезволенным человеком на призрачные «цели» бессущностного. Зерно личности умирает не дав экзистенциального побега, Лицо не складывается, либо, начав складываться в неповторимой узнаваемости черт, вновь расплывается в анонимности бессущностного. Всяческие обнаружения ничто в человеке — будь то воля к бездарности, будь то воля к прельщениям или кумиро¬почитание, будь то демонизация страстной стихии в тяге к преступлениям или сатанизм гордыни, — всё это ступени ничто¬женья личности, разные по степени тяжести увечья духовного Лица вплоть до полного его стирания.
Жизнь личности, как слиянного целого тварной первосущно¬сти и индивидуальной одaренности дарами Благодати, есть личная жизнь (не частная!), то есть такая жизнь, в которой личность лично воспринимает и лично переживает всё окружающее, поскольку оно проявляет себя сущностно, поскольку обращается к человеку некоей сущностной стороной. Пока личность не повреждена, все её отношения с окружающим миром и людьми есть отношения целоличностные. Первым признаком повреждения личности является некая новая «способность»  объективировать часть своих личностных взглядов и связей, «способность» не различать Лица в своём ближнем, относиться к нему не как к субъекту, а как к объекту. Эта новая «способность» позволяет человеку уже в помышлении о ближнем рассматривать его не как абсолютную и священную ценность, а как лишенную ценности относительность, как простое средство или помеху на пути, как функцию собственного эгоистического произволения. С этого начинается разложение личности. Здесь она впервые расщепляется на сущностное и бессущностное, на лично-экзистенциальное и безлично-функциональное, на то, что воспринимается духом Любви и то, что воспринимается безлюбовно, что холодно рассматривается в аспекте бездуховной танатической воли.
Научаясь произвольно разделять отношения с другими лично¬стями на личное и безличное, человек не столько наносит ущерб Лицу ближнего, сколько калечит своё собственное Лицо, в нём начинают прорастать черты нечеловеческие, танатические. Деля мир своих отношений на личное и безличное, человек разучается воспринимать всегда и при любых обстоятельствах личность ближнего как Лицо, как священную и неприкосновенную ценность. На большей глубине это означает утерю человеком сущностной способности чувствовать и уважать целостность своей собственной личности, утрату в себе собственной ценности и священства, ибо до того, как нивелировать личность в ближнем, человек неизбежно должен пережить и самого себя нецелостным, разложимым, то есть должен признать в себе (и принять как норму) наряду со духовно-эротической волей волю бездуховно-танатическую. Человеческое Лицо даёт первую трещину тогда, когда человек попускает в себе омнипотенциальную двойственность, когда раздваивается между Эросом и Танатосом. Первое искажение в Лицо человека было внесено грехопадением. Увы, для большинства из нас экзистенция есть положение мучительного компромисса между Эросом и Танатосом. Человечество почти не знает Лиц без трещин. Всякая личность ощущает в себе танатическую волю, всякий обречён бороться с ней, а в некоторых случаях вынужден идти с нею на компромисс. Духовный конформизм, сделка с Танатосом против Эроса, — удел большинства людей. Сущностное качество человека, степень цельности его личности (то, что итальянцы называют — integrita morale), зависит от того, до какого предела готов он конформировать, до какой степени попускает в себе Танатоса.
Софийная глубина евангельской заповеди «Люби ближнего своего, как самого себя» раскрывается в том, что всякий образ отношения человека к окружающему есть результат и обнаружение его отношения к самому себе. Человек, потерявший Эроса в себе, сущностно потерял себя, и такой человек не может любить ближнего, не может даже иметь ближнего, не способен чувствовать другого как ближнего, ибо чувство близости (сближенности) даётся и питается только силой эротического духа. Когда Сартр говорит: «Ад — это другие», то это и означает полную неспособность человека иметь ближнего, тотальное отчуждение, превращение всех в дальних, когда уже нельзя сказать свой другой, подразумевая родного, ближнего, когда приходится говорить просто «другой», когда не осталось между людьми связей духовных, связей Любви, когда единственное, что на¬поминает им друг о друге, — это то, что их разъединяет, что ожесточает их друг на друга. «Другие» — это взаимная травмированность эго-измов при столкновении бездуховных танатических воль. И это действительно ад. Контакты через эго есть признак разрушающейся или не сложившейся личности, знак преимущества Танатоса над Эросом. Эти контакты всегда отрицательны, ибо эго не знает Любви, оно стремится утвердить себя за счёт экспансии на эго другого, того самого «другого», о котором уже нельзя сказать свой другой. Столкновение эго-измов есть бездуховная и безличная связь, ибо личность характеризуется связями духовными, то есть узами Любви.
Ничтоженье тварной первосущности человека есть уничто¬жение личности (или самой возможности складывания личности), разрушение Лица. Не может восуществиться личность, если поражена первичная её основа — тварно-духовная человеческая сущность. Ничтоженье начинается и прогрессирует как помрачение эротического духа, как утрата способности любить. В человеке обесценивается и слабеет духновение Божие. Потерявший духовно-эротическую волю человек предаёт постепенной девальвации всё сущностное в себе и в других.
Первой ничтожится (а в поколениях последующих уже и не формируется!) вера в Бога как в Любовь и Подателя вечной жизни через Любовь, то есть разрушается то единственное, что может дать человеку чувство надвременного, вечного смысла жизни и силу воли к сущностному самораскрытию, к восуществлению в себе личности. Не имеющий прочной основы веры человек обречён на бессилие духовно-эротической воли, на душевную раздвоенность между относительностью временных «смыслов» и их очевидной тотальной бессмыслицей в неотвратимо истекающем времени жизни. Закономерным следствием такого раздвоения становится воля к бездарности, полное безволие к сущности, равнодушие к спосланным благодатным дарам, парализующее любую творческую инициативу. У человека, лишенного веры, развивается тотальный критицизм в отношении жизни. Заболеть волей к бездарности такому человеку ничего не стоит, а вот развить и тем более сохранить волю к сущности оказывается делом почти непосильным. Есть такая расхожая пошлость массового обывателя-безбожника — «всё относительно!». И правда, если нету Бога, в жизни не остаётся ничего абсолютного, все ценности оказываются релятивными, все «смыслы» — нестойкими и неубедительными. Жестокую диагностику такого состояния даёт стих Лермонтова:
И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды...
Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы уходят — всё лучшие годы!

Любить... но кого же?.. на время — не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё так ничтожно...

Что страсти? — ведь рано иль поздно
их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным
вниманьем вокруг, —
Такая пустая и глупая шутка...

Неверие в возможность вечно любить, незнание Любви как нетленного смысла, вселяет в человека духовную апатию, ибо воистину «на время» ничто не стоит «труда». Во времени ничто не сущностно, всё прехо¬дяще, всё утрачивается, всё ничто. Из такого состояния* жизнь может видеться либо как безотвественная и потому безнравственная игра, либо как «пустая и глупая шутка». Страшный удар ничтоженья, наносимый человеческой сущности безверием, образует в человеке огромную тёмную пустоту. Но страстная стихия не терпит пустоты, ищет заполнения, и находит его не в Эросе, не в духовно-творческом восуществлении личности как уникального и вечного субъекта, а в утолении неутолимых похотей, в танатической воле к деньгам и потреблении за цену денег безличных серийно продуцируемых объектов прельщений, в культе временного, в иллюзорных насыщениях эго. Встав на путь прельще¬ний, человек уже не останавливается в нарастающей про¬грессии самоничтоженья. Отрицательная воля к бессущност¬ному всё больше овладевает им, темп разложения сущности и соответственного искажения личности (Лица) нарастает тем быстрее, чем чаще удаётся человеку исполнять свои прихоти, чем полней удовлетворяет он свои прельщения. Вот почему ничто не разрушает сущность и не искажает Лицо человеческое так сильно и скоро, как земное богатство. «...истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное... удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели бо¬гатому войти в Царство Божие», — говорит Господь Иисус Христос /Мф. 19, 23/. Современного массового человека, давно ожесточившегося в эго-истической гонке за призрачными «ценностями» потребления, очень раздражает это Христово назидание, что показывает, насколько далеко зашли процессы ничто¬женья человеческой сущности, насколько разрушена в человеке личность, насколько помрачён в нём дух, до какой степени искажено человеческое Лицо.
Человек перестал идентифицировать свою человечность с духом и внутренней жизнью. Он не знает и не может раскрыть ценностей в своём духовном мире, он почти утратил духовный мир. Более чем когда-либо прежде человек сделался рабом грубой вещественности, подчинился тиранической власти эго, замкнулся в сугубой плоти, до помешательства взвинтил в себе волю к бессущностному. Представление о ценности намертво связалось в его помрачённом сознании с ценой. Он знает и уважает только те «ценности», которые приобретаются за цену денег. Мате¬риальное богатство — это единственное, что массовый человек почитает за благо, чем определяет своё благо-состояние (Wohl-stand, wel-fare, ben-essere), хотя состояние это чаще всего так же далеко от блага, как верблюд — от надежды пролезть в игольное ушко. Большинство современного хрис¬тианского мира живёт в совершенно нехристовой мечте о материальном богатстве и в погоне за ним. Процветание развитых обществ определяется уровнем материального потребления. У большинства людей степени ничтоженья сущности и разрушения личности определяются накалом воли к материальному богатству, фиксацией на деньгах, употреблением категории цены в качестве универсального мерила ценности, в том числе и собственного человеческого достоинства.
Мы далеки от мысли пропагандировать нищету, однако полагаем, что материальное богатство дано немногим и это можно считать благом. Для большинства, тратящего время жизни в более или менее бесполезных попытках добиться богатства, труд, хотя бы и малою мерой, становится облагоражи¬вающим искупительным лекарством. Перед теми же, кому богатство дано (за редчайшими исключениями людей особенно сильного духа), открывается поистине бездонная пропасть ни¬чтоженья сущности, деградации личности. Истинно сказано, что широки врата погибели. Богатым открыта возможность сполна утолять жажду прельщений, но это только ухудшает их личностное состояние. Чаще всего такие люди превращаются в пресыщенные и совершенно опустошенные существа, абсолютно бессильные не только к камому-либо духовно-творческому процессу, но даже и просто к облагораживающему искупительному труду. Нередко, не находя больше и минутной утехи в псевдособы¬тийно¬сти очередного приобретения, они начинают искать утраченную остроту ощущений в актах прямого зла, в извращениях и преступлениях. Такие изувеченные ничтоженьем люди делаются ходячими носителями бессущностного, интриганами и преступниками, насадителями разврата, распространителями духовной пустоты. Ничтожась сами, эти существа сеют ничто-женье и вокруг себя, но как уже было сказано, сеемое ими опустошение всё же менее страшно, чем опустошение, совершающееся внутри них самих. Худшее зло всегда причиняет человек самому себе, даже если видимое наружное зло производит более устрашающее впечатление. Бывают случаи, когда такие вырожденные личности вопреки собственному демонизму способны чувствовать кошмар опустошающего их зла и остатком разрушенной сущности желать, чтобы их остановили в неудержимом падении, чтобы их истребили и хоть так пресекли действие пожирающего их ничто, хоть так обуздали вырвавшуюся из под контроля личности танатическую волю.
До демониакальной склонности к прямому злу человека может доводить не только материальное богатство, не только вседозволенность и пресыщенность прельщениями. Эти тяжелые последствия способна вызывать и нищета, заброшенность, незамеченность человека, тотальное безразличие окружающей жизни к его несчастью. Нищета часто бывает провокатором процессов ничтоженья и тяжелых патологий личности. Вот почему нищета недопустима, вот почему необходима и справедлива борьба с тяжкой бедностью, попирающей естественное чувство справедливости и унижающей мирское достоинство человека. Мы не случайно говорим здесь о мирском достоинстве. В порядке падшего мира противоположности сходятся, поэтому и нищета и богатство в равной степени могут быть губительны для человеческой личности. Но борясь против обесчеловечивающего богатства и обесчеловечивающей нищеты, как порождений мирового зла, человек должен ясно понимать (это понимание даётся ему труднее всего!), что в сущностном плане экзистенции материальная нищета и материальное богатство не есть противоположности и не представляют в сущностном смысле ни недостатка, ни достоинства. Нищета и богатство есть положения и отношения падшего мира, транзиторные категории бессущ¬ностного, не способные ни умалить, ни увеличить вечную ценность человеческой личности. Повреждённая грехо-падением сущность мира и человека порождает свои собственные категории, и в порядке падшего мира они могут иметь влия¬ние на состояния человека. Но когда этим транзиторным категориям падшести пытаются придать значение абсолютной ценности и качества, тогда нищета и богатство в равной мере обнаруживают тотальную бескачественность материального ми¬ра, обнажают саму бессущностность материи, ибо ни нищета, ни богатство сами по себе не способны ничего ни раскрыть, ни закрыть в личности, никак не характеризуют её глубинное, то есть сущностное состояние.
Подлинной противоположностью нищете и богатству, грубо вещественным, бессущностным положениям человека в мире, является его сущностное положение в духе, его духовное состоя¬ние. Оно и есть показатель качества человеческой личности. От духовного состояния человека зависит, как перенесёт он испытание нищетой и как перенесёт испытание богатством, ибо и то и другое есть испытание духовной сущности бессущностной материей, провокация псевдоценностями, прельщающими фикциями падшего мира. Только дух Эроса, духовно-эротическая воля может проти¬востоять провокации ничтоженья, бездуховному танатическому волению, равно обитающему во всех формах бессущностной материи — и в формах материального богатства и в формах материальной нищеты.


БАНАЛИЗАЦИЯ ЗЛА
(«nothing personal»)

Чем дальше заходят в человеке процессы ничтоженья сущно¬сти, тем меньше он способен восуществлять себя как личность, тем слабее в нём и личностное самоощущение, самочувствие пер¬соны. Танатос бессущностен, и потому безличен, он не знает и не чувствует персоны. Закономерным и страшным следствием ничтоженья сущности является падение в человеке самоощущения личности и личной ответственности, утрачи¬вается способность опознавать личность в своём ближнем, вообще личностно переживать окружающую жизнь, иметь с ней сущностные, духовно-душевные связи, то есть связи эротические. Искаженное танатической волей Лицо разрушается само и перестаёт видеть вокруг себя другие Лица, утрачивает сознание неприкосновенности и священства персоны, как богосотворённой сущности. Существа, пораженные предельной гордыней, вообще не имеют Лица. В них сущность, а стало быть и личность, без остатка разрушена. Её целиком пожрало бессущностное эго. Их «лица» до каменности ожесточены или до лика звериного искажены фанатизирующей похотью власти. Такие существа и наружно больше напоминают истуканов или хищных зверей, чем людей. Они бестрепетно совершают самые жестокие насилия над личностью, самые невообразимые преступления против человечности, расчётливо ступают по трупам, преследуя свои напыщенно «сверхперсональные», а в действительности бесчеловечные цели. Предельно опустошен бессущностным и потому предельно безли¬чен сатана, атрибуты которого — копыта и рога козла. Если человек есть Образ и Подобие Божие, если Лицо, личность, означают близость к Богу, то сатана есть предельное удаление от Бога, предельная утеря Лица и любых личностных черт. Сатана не есть личность ни в каком смысле, и его воздействие на человека есть воздействие безличное, разрушающее личность, стирающее черты Лица.
Задолго до окончательного разрушения личности в ней неизбежно совершается то, что ХХ век назвал банализацией зла (термин банализация зла был введён в обиход немецким философом Ханной Арендт). Банализация перемещает зло из ранга явлений исключительных и нравственно нетерпимых в ранг при¬вычного, почти бытового. Зло банализированное входит в повсе¬дневность как её нормальная составная часть. Впрочем сама эта повседневность уже абсолютно ненормальна, она есть состояние бездуховности, близкое к адскому нигде (см. сноску на с. 341 наст. изд.). Из этой повседневности удалён нравственный позвоночник, она перестала быть средоточием личных отношений субъ¬ектов, в ней осталось лишь безличное объектное функционирование по критерию наибольшей материальной целе-сообразности. Выстроенная по такому критерию жизнь неиз¬бежно превращается в фабрику человеконичтоженья. Логика функ¬ционирования объектов, перенесённая в сферу отношений субъектов, неотвратимо превращает субъектов в объекты, тем са-мым объективируя, лишая субъективной заангажирован¬но¬сти и неповторимости, — иными словами, банализируя, — лю¬бые взаимные связи между ними, любые отношения, любые побуждения и действия, в том числе и злые. Не банально и не подда¬ётся банализации то побуждение или действие, в ко¬тором так или иначе проявлена человечность. Уникально, единично то отношение, которое задействует сущностную глубину личности, раскрывает непо¬вторимую духовность субъекта. Объективное есть банальное, то есть без-духовное... без-личное, без-участное к Лицу и без¬участ¬но совершающееся. Объективное есть бесчеловечное. Смерть, например, есть драма и нестерпимое зло лишь до тех пор, пока она переживается духовно, то есть — как смерть субъекта, личности, как утрата неповторимого Лица, в ко¬тором ты имел и имеешь живое и неповторимое субъек¬тивное участие. Лишенная же неповторимости субъективного участия смерть становится без-личной и без-участной, то есть объективной. Она перестаёт переживается как драма и нестерпимое зло, превращается в информацию, в безликую и невпечатля¬ющую статистику.
Если человек, нечаянно оказавшийся на твоём пути, есть не субъект (персона), а объект (вещь), то почему бы не столкнуть его с пути, как камень, или иное объективное препятствие, которое по силам устранить? Если человеко-объект рядом с тобой так или иначе привлекателен и удобен тебе для удовлетворения неких твоих материальных потребностей, то почему нельзя использовать его как средство самоудовлетворения? Если это отвечает критерию наибольшей материальной целе-сообразности, то можно. И даже нужно, ибо сообразно цели. Ведь речь не идёт о субъекте и субъектных отношениях, вообще ни о чём персональном, речь идёт лишь о функционировании объектов. Умственный ход логичен, решение тривиально, действие банально, то есть обыденно, лишено какой бы то ни было экстраординарности, которую могут и должны предполагать отношения личностные, отношения субъектов, персон. Объективация не оставляет места для нетривиальных решений. Такова танатическая механика банализации зла.
Зло банализированное вроде как бы уже и не зло, ибо оно не направлено против персоны, не угрожает субъекту, а есть лишь адекватное объективное средство в объективно сложившейся имперсональной ситуации. Зло тут действует в самом «химически» чистом виде, в виде изначального устранения самой надобности различения между злом и добром. Где человеческая личность — субъект, Лицо, персона — устраняется, а на её месте оказывается объект (вещь), там уже невозможно, да и ненужно нравственное различение между добром и злом. Нравственность есть признак персоны, Лица, субъекта. Где неразличимо Лицо, где отсутствует субъект, там нет ни добра как ценности, ни зла как проблемы. Ценностно нравственность обще¬человечна, а энергетически субъектна, всегда соединена с духов-ной энерге¬тикой субъекта. Нравственное начало не есть ни в каком смысле начало объективное. Нравственность от духа, её ценностное содер¬жание непреходяще, но оно всякий раз творчески восуществляется Эросом конкретной личности, ибо и сам дух не объектен, а субъектен, личностен. Нравственность жива и может выжить только как духовно-энергетическое качество творческого субъекта. Нравственный акт есть всегда акт творческий и личностный, акт горячий и энергический, а не холодно-формальное суждение. Мир объектов безлик, он не знает нравственных категорий и нравственных актов. Таким образом, объективация субъектных отношений есть прежде всего отказ от нравственной категориальности и нравственного творчества. Любая ситуация, ко¬торая до объективации была ситуацией субьектов, личностей, и тем самым — ситуацией нравственной, человеческой, будучи объективирована, делается ситуацией объектов, безличностей, и тем самым — ситуацией вненравственной, безличной, нечеловеческой. Танатос возносит над головами ничтожимых своё знамя, на котором написана бесчеловечная «максима» ис¬тинного значения которой не понимают люди, повсеместно её повторяющие как самую заурядную житейскую фразу. Мы приводим эту «максиму» на трёх языках христианского мира, который давно сжился с ней и твердит её в духовном помрачении на все лады. Вот она, эта фраза:

nothing personal
nichts personliches
niente di personale

Русский язык тоже принял формулу — «ничего личного». Бесчеловечный «смысл» этой формулы универсален и неизменен для всех языков: вершащий зло против достоинства, суверенитета или самой жизни личности, никому лично при этом не желает зла, он лишь добивается своей безличной (объективной) цели. Это означает, что эго (бездуховное «я») способно ставить себе и осуществлять на практике цели без-человечные, без-относительные к «ты», то есть не направленные ни против кого конкретно, но и не предполагающие никакой заботы, даже внимания, к тому, какие последствия может иметь для «ты» до¬стижение целей эго. Собственно, для эго (для бездуховного «я»), ставящего себе цель, вообще не существует никакого конкретного «ты». Нет «своего другого» есть только «другие», тот самый сартровский ад. Нет Эроса, есть только Танатос, нет Любви есть только эго-изм. Об эго-изме нельзя даже сказать, что он жесток или свиреп, ибо зло безличности не есть ни жестокость, ни свирепость, но лишь банальность безучастия, равно-душие, лёд объектности. Это ли не ад? У Достоевского в «Братьях Карамазовых» старец Зосима говорит: ад — «это страдание о том, что нельзя уже более любить». И воистину состояние тотальной безлюбовности, безэротичности, полная лишенность субъективного участия в «других», есть переживание ада.
«Nothing personal», «ничего личного» — танатическая воля заранее выдаёт эго индульгенцию за неозабоченность какими бы то ни было проблемами «ты». Для эго, сиречь для бездуховного «я», одержимого Танатосом, не существует проблемы «ты». Человечность, как раскрывающаяся субъективность и единственный живой путь от «я» к «ты», для эго закрыта, ибо эго без-лично и безлюбовно. Эго не опознаёт субъектов. «Ты» — как ценность, как личность, — открывается только личности, только эротическому духу. Замечательно точно это схвачено у Вяч. Иванова: «в опыте истинной любви... “ты” становится для меня другим обозначением моего субъекта. “Ты еси” — значит не “ты познаёшься мною, как сущий”, а “твоё бытие переживается мною, как моё”, или: “твоим бытием я познаю себя сущим”. Es, ergo sum. (Ты есть, следовательно я существую)»*. Любовь есть единственное и подлинное откровение «ты», откровение, которое личность совершает силой эротической воли. Танатическая же воля без-лична, она не открывает «ты» ни как ценность, ни как проблему. И ценность и проблематизм «ты» наперёд сняты простой констатацией — «против него лично я ничего не имею!», то есть «не имею с ним никаких человеческих связей». В танатической тьме не существует «ты», не видно Лица. В танатической тьме различимы лишь силуэты, лишь без-личные «другие».
Для безличного эго не возникает и проблемы ущерба собственному достоинству, ибо собственное достоинство не ставится в зависимость от соблюдения достоинства ближнего... да просто даже не мыслится в такой связи. Эго-изм есть сочетание предельной субъективации человеком своего «я» с предельной объективацией «ты». Эго «в закон себе вменяет» только и исключительно самоё себя, а всякое «ты» выносит в область безразличного и плохо различимого «не я». Только таким зрением и обладает эго. Предельный накал субъективации эго выражается в том, что весь мир раскалывается для него на его собственное «я», которое есть единственный предмет внимания, и всё остальное, что не есть его «я», что есть, таким образом, «не я» — область чистой объективации, где эго лишь объективно усматривает возможности и ищет объектные средства самоудовлетворения. Предельная субъективация «я» ведёт к распаду именно субъектности, к утере Лица, к установлению примата бессущностного над сущ¬ност¬ным. Ничтоженье оказывает себя как прямая «способность» расчеловечиваться, не различать черт Лица ближнего, жить и действовать вне личностных отношений, двигаться и функционировать среди живых существ как среди бездушных материальных объектов, исступать из Образа и Подобия Божия во мрак танатических мотиваций эго, обездуховляться до превращения в машину безличного, бесчеловечного действия.
«Против тебя лично я ничего не имею!» — говорит своей жерт¬ве (или думает) наёмный убийца, разряжая в неё пистолет, не видя при этом перед собой ни Лица, ни персоны, ни даже просто живого существа, а добиваясь лишь конкретного материального результата и гонорара за этот результат.
«Против тебя лично я ничего не имею!» — думает насильник, которому сексуально-садистический фантазм заслоняет всякое сочувствие к жертве, выключает саму способность личностно пережить судьбу того, над кем он совершает насилие.
«Я ничего не имею против него лично!» — успокаивает себя коррумпированный свидетель, сознательно клевещущий на невинного, не травмированный ни его судьбой, ни страшным преступлением против человечности в самом себе.
«Ничего личного!» — думает алчный заимодавец, обирающий ближнего; наркодилер, продающий наркотики детям; хищный домовладелец, выгоняющий на улицу беззащитных людей; торговец оружием, сеющий смерть во имя барыша; циничный репортёр, охотящийся за скандальной хроникой*, и т. д.
— Ничего личного... только бизнес!
Это и есть банализация зла... она всегда опирается на безличность, всегда прокладывает себе дорогу через обыденность, через фиктивную идею ненаправленности ни на кого конкретно. Под лозунгом nothing personal («ничего личного») может совершаться убийство одного человека и геноцид целого народа, могут развязываться войны, могут планироваться и проводиться ковровые бомбардировки городов или применяться средства массового поражения. Самые страшные преступления против человечности, потрясшие ХХ век, стали возможны именно потому, что были в основе своей безличны, носили абстрактно-классовый или абстрактно-национальный характер. Они были направлены не страстной стихией субъекта против конкретного лица, а объ¬ективным рассуждением — против безличных враждебных клас¬сов или безличных враждебных наций, которые «надо было» истребить. Зло было предельно обезличено, низведено от кошмара исключительно¬сти и нравственной неприемлемости, до вполне тривиального вненравственного инструмента социального «упорядочения» или национального «регулирования». Банализация совершалась через простое вынесение зла за скобки нравственности. Ничего духовного — чисто материальная целесообразность!
Лицо не бывает материальным и коллективным, Лицо всегда духовно и всегда единично. Коллективное лицо — это толпа, то есть безличие. Материальное лицо — это объект, то есть тоже безличие. Нет и не может быть ничего личного во взгляде и отношении к окружающему у того, кто эффективность материального дела или благополучие коллектива поставил выше священства Лица и неприкосновенности личности. Такое материальное дело есть дело злое, такое коллективное благополучие всегда основывается на зле. Дело «организованного добра, справедливости и счастья для всех» оборачивается злом для каждого. Это многократно засвидетельствовано в ситуациях революционных насилий «во благо». Без-личное легко банализируется в рутине повседневной повторяе¬мости, но оно не может быть нейтрально, ибо самой без-лич¬ностью направлено против Лица, отрицает его. Имперсональное агрессивно в отношении персоны, враждебно личности, даже если открещивается от этого, высокопарно именуя себя «объективным», «сверхперсональным». Без-личная наука и без-личная техника всегда развивались под знаменем человека и помощи человеку, но сегодня уже невозможно не видеть, что и та и другая сделались более опасностью для человека, нежели помощью ему, более поработили, чем освободили. Объективная философия создала множество громоздких и вполне «законченных» систем, на разные лады доказала, что «всё действительное разумно, а всё разумное действительно» (Гегель), но так и не смогла дать ответ на жгучие человеческие вопросы.
Универсальный порок всех «сверхперсональных» начи¬наний, будь то философская рефлексия ради истины, научно-технический прогресс ради помощи или социальный реформизм ради светлого будущего, именно в том и заключается, что они заняты «универсалиями», а жизнь состоит из конкретных людей и конкретных экзистенциальных ситуаций. Жизнь человеческая совершается и переживается всегда конкретно, персонально. Объективность банальна. Жизнь всегда субъектна и субъективна, в субъектно¬сти живёт дух эротический, субъективность есть человечность. Субъективность это то, что имеет человеческое Лицо. По счёту Божию и человеческому нет отвлечённых людей, нет абс¬т¬рактных «других», есть «я» и есть «ты», который для меня свой другой, мой другой — ближний, в котором я имею некое субъективное участие.
Личный взгляд, персональное отношение и нетривиальное ре¬шение — всё это атрибуты личности, а личность есть живая, — пусть и повреждённая грехопадением (все мы повреждены!), — но активная сущность человека, эротически доминирующая над танатическими процессами ничтоженья (обезличенья, банализации), способная соподчинять духу низшие типы тварности. Только доминанта Эроса, только преобладание духа Любви и держит человека в Образе и Подобии Божием, не давая ему опускаться до звериной несмысленности, не попуская рассыпаться прахом земным.
Личность, персона, есть процесс раскрытия и становления живой тварной сущности, восуществление. Она отвергает всё безличное, сверхперсональное, она не способна не только осуще¬ствлять, но даже и ставить себе цели, реализация которых предполагала бы неличностное, нечеловеческое от¬ношение к окружа¬ющему миру, ибо переживает его до конца лично и неустранимо видит в нём то же самое личностное начало, которое ощущает в себе. Живое сущностное начало личности разрывает даже кошмар тотального без-личия войны. Личность способна разглядеть человеческое Лицо и во враге, признать за ним священство неприкосновенной персоны, в отношении которой далеко не всё допустимо, если даже перед тобой противник.
«Личность» ничтоженная есть мёртвая сущность, отлетевший дух, утраченный Эрос. Она не имеет Лица и не способна разглядеть Лицо в ближнем, она не знает священства персоны, легко допускает нечеловеческое отношение к человеку, легко подпадает под «обаяние» сверхперсональных идей; её не потрясает и не останавливает ни глумление, ни оговор, ни насилие, ни убийство, ибо бессущностное безэротично, безлюбовно, а то, что безлюбовно, то глухо и слепо ко всему сущностному. Безлюбовное не может даже ставить вопрос о сущности, ибо вопрос о сущности, это вопрос о Любви. Только Любовь творит сущность. Ничтоженная «личность» не есть уже личность и не есть сущность. Это бессущностность, заступившая место сущности, Танатос, окончательно изгнавший Эроса, и потому такая «личность» сеет вокруг себя гибель, ничтожит.
В первой половине ХХ века Бердяев писал: «Мы вступаем в бесчеловечное царство, царство бесчеловечности, бесчеловеч¬ности не фактической только, которая всегда была велика, а принципиальной. Бесчеловечность стала представляться возвышенной, окруженной ореолом героизма. Против человека стоит класс или раса, обоготворённый коллектив или государство»*. Он был прав. Каковы бы ни были причины, вследствие которых перед взором человека стоит не личность, не конкретный человек, а безличные, абстрактные «другие», каковы бы ни были мотивы, руководствуясь которыми «я» способно в упор не видеть перед собой живое конкретное «ты» — если это так, то это и есть «царство принципиальной бесчеловечности».