Матрешка

Половые губы Матрёшки пахли вкусненько. Я запустил туда руку и подумал - сладко. Ее глаза засияли восторгом. Она любила когда я самозабвенно ласкал ее ручками. А еще она любила разглядывать мои ворсистые большие предплечья, на которых будто пшеница колосились золотистые волосья.
 Я смотрел ей в глаза, а она отводила их, а потом вдруг сурово взглядывалась, мол что ты делаешь мерзкий гаденыш. Затем скатывалась с кровати колбаской и раздавалась оргазмом. В эти моменты я готов было умереть.
 Матрешка не подурнела за годы своей лихой и трудной жизни в отдаленном районе Мемфиса, а даже наоборот. Ее глаза окрасились в ярко-зеленый цвет, будто бы ее макнули лицом в банку с краской. О, чудная девочка. И она была девочка, нежная, весенняя, свежая, хотя ей было уже тридцать. Она истекала гранатовым соком и смачными спазмами, она была похожа на Марию Магдалену и в то же время на Археанассу. Треклятая пианистка, прекрасная фея, она бродила по покрытым копотью улочкам Лондона с невероятной легкостью и грацией. Но в редкие минуты меланхолии в ее глазах отражался столь сильный пожар, что она не могла сдержать слез. И в один из дней мне стало совсем страшно.
 Ее золотистые кудри свисали соплями на лоб, а кожа покрылась испариной. Она дрожащими руками пыталась нашарить на полу оброненный шприц и громко прицокивала. На дворе было лето, а моя крошка была вся мокрая, закутанная в серый теплый плащ с подкладом. На ее позеленевших плечиках еще теплилась молодость.
 Я не узнал ее однажды, просто не узнал, идя по улице с одной из продажных бабежек, лица которых были как под копирку. Не помню как звали мою очередную курочку, быть может Глэдис. Черт дернул ее переехать в старый свет, быть может это ее и погубило. Вылезая из трущоб, с каждым разом Матрешка теряла цвет своих глаз, и в конечном итоге они совсем поблекли.
 Перестань мне снится, дрянь, - говорил я ей каждый раз прикусывая прокуренным ртом подушку, но она подступала все ближе ко мне и однажды схватила за горло. Я проснулся.
 Так вот однажды я неспешно шел с куртизанкой, а это чудо закутанное в плащик выползло с Мелл-стрит по направлению к бару «Пьяный хорек» и даже меня не узнало. Тогда я разозлился, право, я был очень зол. Ведь это была моя девочка. Я помню как лед моей любви струился по ее горячим рукам и стекал прямо в ее  промежность. В моей тарталетке не было ничего особенного, быть может только пыл и необузданная страстная жажда жизни. Но именно это держало нас рядом целых четыре года. Она спотыкалась о камни, в скидывала голову, накаченная под завязку. И лучше бы я не узнал ее.
 Это была женщина, вернее тетка с покрытыми скользкой сыпью ладонями и запястями, с высохшими как ветви ножками, с потекшей слюной возле рта и криво накрашенными губами, которые перекосились в безумной полуулыбке. Глазунья. Ты просто стала растекшимся недожаренным яйцом что намедни я неосторожно обронил со стола, яйцом что я одним махом смел в мусорку.
 Мы расстались потому что она убежала. Она убежала в свой болезненный мир фантазий, в мир грез о Голливуде, богатых семьях, дорогих машинах, больших членах, золотых вилках, личных спа, особняках, красивых массажистках, Дом Периньон, Тиффани, Ламборжини, гольф клубах, секс вечеринках у миллионеров на вилле, о Кене Левингстоне и ярких тряпках от Луи Виттон. В моей же тумбочке были только поддельные носки Hugo Boss с китайского рынка, история была окончена.
 Ее маленькие ноздри немного испортились, износились от разного рода порошков, язык немного поистерся от постоянной грязной работы, вены на внутренней сторонке локтя припухли. Но я этого не замечал. Это была моя Матрешка, моя Молли. В этом грязном городе были грязные люди, грязные лодки и такие же грязные скамейки, такие же как я, такие же убогие и сирые, но я все еще был готов меняться и порозоветь, отмыть свою душу в проточной вонючей Темзе. Там я и отмывался и проблевывался. Я остановил свою красную тачку, высадил девушку и просто блевал. Я засунул пальцы в рот раздвигая слизь и все никак не мог выблевать пену, в глазах застыло расплывшееся лицо Матрешки. Боже, боже. Надо было привязать ее к кровати и бить палками, ведь это было бы гуманнее разъедающих плоть препаратов. Я знал что в этой жизни многое нужно попробовать, я и пробовал, но в какой-то момент перешел на отраву послабже, на водку. Я пил изредка, может по субботам, хотя бывало что и среди недели. Но я правда не был алкоголиком, я был среднестатистической офисной крысой с алкоголизмом выходного дня. А Молли была богиней, правда, даже с гниющими ступнями, она была гниющей богиней Кали.  Вымыл рот дома, выполоскал его до боли и слез из глаз, сдирая дрожащими руками слизистую оболочку. Засунул зубную щетку так глубоко в горло что чуть не стошнило, а затем я ее едва не проглотил. Я склонился над раковиной на коленях и стало тошно. Моя Молли, моя маленькая пушистая обезьянка, ты стала просто конченной тварью и шлюхой..
 Я искал ее везде. Я ждал ее у обочин той улицы, в скверах, парках, магазинах, я покупал букеты ее любимых алых роз и громко плакал на скамейке для влюбленных. Проходящие мимо девочки хихикали, а я злобно косился, представляя в голове как откручиваю им головы одну за другой, как швыряю их маленькие тушки на раскаленную сковородку, словно вздувшихся гадких угрей. Жарьтесь, кричите. А внутри было так тошно. Я хотел вновь ее увидеть, чтобы вновь возненавидеть ее. Чтобы еще раз проклясть ее бардовое опухшее лицо. Чтобы кинуть в нее камень, а затем простить и спасти. Моя грешница должна была вернуться в мой незаконченный рай.
 Я стал одержим этой мыслью – вернуть, наказать и оставить рядом. Я хотел рвать ее тело кнутом, бить плетью, откусывать куски от и без того истерзанного тела, целовать ее увядшие губы, а потом страстно овладевать ей, как хотел овладевать своей матерью Эдип, осеменять ее лоно как осеменяла свои сады Деметра. Я бы отрезал ее подгнивший язык, теперь он мне совсем не нужен. Я слеплю ее новую, непорочную и чистую, коей она и является.
 Зря я таскал с собой молоток, он торчал из штанов и это было слишком приметно. Люди таращились, особенно дамы, что за прибор у него там исполинских размеров, а дядьки фукали, но ведь это было не самым страшным. Меня бы могли схватить полицейские и явно бы неправильно поняли, а вернее сказать поняли бы более чем правильно. Но я бы смог выкрутиться, прикинувшись городским сумасшедшим. Я  даже был готов пролежать несколько месяцев в психушке, лишь бы вновь обрести свой покой рядом с моей дикой Молли. И вот наконец я нашел ее, я выследил ее в одном из баров, проследил маршрут от бара до по видимому ее новой квартиры, затем спрятавшись в один из дней на верхнем этаже я стал ждать. Я просидел там прислонившись к обшарпанной серой стене порядком нескольких часов. Я поглаживал зажатый между ног молоток, смотрел на часы, судорожно всхлипывал. Очень хотелось пить, есть, пописать, поспать, вскочить уже наконец и схватить ее. Запах в подъезде не давал мне расслабиться, спертый и терпкий воздух скопившийся в усталых легких он гнал по моим жилам кровь с бешенной скоростью, разгоняя одеревенелое сердце. Когда я услышал знакомый писклявый голосок снизу, шарканье туфель и кашель я спустился чуть ниже и спрятался за стену. Мне нужно было сделать рывок быстро и так удачно, чтобы схватить ее и затащить в квартиру именно в тот момент когда она откроет дверь. В этот момент я чувствовал себя ночным сталкером и ублюдком, но в то же время спасителем и героем. Она медленно, шатаясь громко звякая цепочкой на сумочке поднималась по лестнице. Я затаил дыхание, что было трудно с моей то одышкой курильщика-профессионала. Я слышал как она скребёт своими когтями по латексной сумочке, как тихо матерится и стукается головой о стену, поскольку уже не может совсем стоять на ногах. Я краем глаза даже видел из-за стены кусок рукава ее потрепанной блузки ярко-лилового цвета.
 Сделав рывок я просто мигом оказался в квартире, она даже не успела всрикнуть. Не знаю как это получилось, буквально в одну секунду. Я просто повалил ее на пол, прижав своим могучим телом. Причем мне казалось что я делал это с особым садизмом, с издевкой, выжимая из бедной последние соки, давив как можно сильнее.
 Она смотрела в мои глаза широко их выкатив и казалось что она меня даже не узнавала, проклятая девка. Придавив ее тело ногами я дотянулся до двери и закрыл ее. Во тьме я слышал только наши два дыхания, свое сбитое и тяжелое дыхание курильщика и быстрое-быстрое как у кролика дыхание наркоманочки Молли. Я думал она закричит, но она молчала. Причем молчала так долго, что я решил ее ударить. Одного шлепка было недостаточно и тогда на мармеладку посыпался град ударов один за одним, оставляя за собой след из синяков и царапин. Она не кричала, правда, это меня взволновало еще сильней. И тогда через минут пять я уже трепеща разрывал на ней блузку. Она только постанывала и дула мне в ухо, а я делал свое грязное дело.
- Молли, ты просто конченная сука.
- Аззз, сссс, - просипела она в ответ.
- Ты просто мразь, ты просто кусок мерзкого дерьма, ты наверное и СПИДОМ болеешь, - я хлопал ее по щеке ладонью, - скажи, болеешь же, сука?
 Я ничего не видел, но мне достаточно было ее черного на сером фоне силуэта, ее вонючего наркоманского рта от которого пахло табаком, просроченной жевачкой и какой-то жженной пластмассой. Я засунул ей руку между ног, боязливо, но резко, вырвав кажется пару русых волосенок, но я даже не надеялся найти там вагину. Мне казалось что там все уже сгнило, срослось, покрылось гнойной слизью и бородавками, странно, но это была все та же ее теплая нежная мышка. Меня словно пробило током и я окоченел как покойник.
- Ты можешь убить меня, ты пресловутый офисный планктон, милый мальчик Трэнт Миллерс с улицы разбитых сердец, послушный мамочкин бой скаут, давай же. Ты был прав, помнишь.. Я погибла, Миллерс, сделай же одолжение, закончи.
 Я не стал целовать ее и трогать руками, я вонзил в нее член и упал всей грудью ей на грудь, упираясь локтями в пол. Она издала громкий вздох подобный предсмертному, иногда даже казалось что я трахаю труп, потому что она была тиха и холодна. Конечно эта сука была без трусиков и конечно эта сука наверняка наградила меня сифилисом, но это было не так важно. Матрешка, она имела много маленьких Молли у себя внутри и никогда не могла собраться воедино. И она была полой внутри, такой же пустой как странная русская кукла и такой же размалеванной. Мне казалось что еще один толчок и она выпустит мне в лицо струйку кислотной жидкости, но ничего не произошло. Ее лоно было таким же горячим и почти таким же упругим как и раньше. Сколько членов перебывало в твоем священном рте, Молли, сколько кокаина ты снюхала с чьей-то старой жопы, милая. Я залил ее под завязку, думая что она вряд ли забеременеет, у нее наверняка бесплодие от употребления. Да вру, ни о чем я вообще не думал. В голове на миг блеснула праздничная елка, праздничный стол, бутерброды с красной икрой, вспомнилась радость перед предстоящими праздниками. Там за столом сидели мы, я и Молли и рядом мяукал наш кот Уизли. Мы жили очень небогато, но я считал что любовь важнее, чем все что угодно и разве я был неправ?
- У тебя сухие руки, - сказала она дотронувшись.
 Я вытащил из нее член, за ним потянулась тягучая бледная слизь. Я понял что облажался. За окном совсем стемнело. Я смотрел в окно, вглядываясь в окна напротив и совершенно не слышал ее слов, не чувствовал ее прикосновений. Сердце отбивало чечетку в такт тикающим часам на стене. Я подобрал вывалившийся из штанов молоток, обнял его как дитя и заплакал. Я понял что ничего уже не смогу исправить. Я не смогу спасти Молли.

 Бредя по ночным улочкам Лондона я вглядывался в глаза случайных путников, которые набравшись винца или мартини, шатаясь отправлялись из баров и кафе по домам. Моя конфетка лежала на полу разверзнув свои объятия, а я шел куда-то, не зная куда. Я знал что точно не домой, я понимал что нужно идти куда-то ТУДА..
 Я свернул под мост расплескавшейся Темзы, оглядел округу потухшим взглядом, чиркнул зажигалкой и спустил в воду окровавленный молоток. Я отлепил от тела почерневшую от крови синюю рубашку и осмотрел ярко-красные пятна на животе, сполоснул в реке руки и опять заплакал.
 Я расколол Матрешку десятью ударами молотка.