XXII

— У нас страна огромных возможностей не только для преступников, но и для государства… — выдал Вайнер обрывая себя. Но это затишье лишь означало приближение бури, что прорвёт его собственную плотину принципов, обнажая бессилие — Я искренне считал «справедливыми» революции, правда. Хотел считать и считал. Может где-то это так и есть, но буквально на днях я понял совершенно другое… Революция ведь красива и желанна только тогда, когда ты на пьяном собрании в окружении таких же пьяных людей скандируешь глупые лозунги, как гимн, а не когда по тебе ведут огонь на поражение и на деле они не работают! На деле и работает только дело, а не слова… Почти в прямом смысле. Революционеры же якобы борются, чтобы спасти человека, но в борьбе этот человек погибает, он сам может и не бороться даже в этой борьбе… И не один! Если бы один, много… Их просто выкашивает, где определенные слои общества, где нации… Ни разу не обходилось без жертв и те, что приносят якобы на алтарь революции вожди — пыль. Они делают это эгоистично для себя, потому что какой-то кучке людей пришло в голову, что они мессия, что могут изменить мир, что им одним только видано как должно быть и как правильно… Революция — это гибель некоего смысла жизни. Она всепоглощающа, забирает человека целиком, и с исчезновением ее уничтожен, он лишается языка, на котором только и мог говорить. Она свершилась, но он боле не слышит даже отзвука. И не хочет жить. Он понимает, что со временем выздоровеет от этой болезни, что ему опять найдется место в жизни, что новые отношения свяжут его с внешним миром, но ему это безразлично, потому что того смысла нет. Человека уже нет. Она его поглотила и без неё он уже не сможет, в частности чем не пример Ленина… И люди получают что хотели? Нет, они получают какую-то болезнь… СПИД или сифилис заместо панацеи от всех проблем в лице власти, даже не тупое плацебо… Все революционеров в своём роде бандиты. И я, как тот самый червонец из присказки — всем нравлюсь, но до поры, до времени… — темы писателя скакали от одной на другую, он все пытался объединить себя с народом, но он не мог восстать, и виждеть, внемлить… Он не был единым механизмом с ним, как бы не хотел считать, а был той палкой на которой механизм подскакивает и стопориться.

— Анархия и рабство — суть два карающих бича, которые ждут случая, чтобы наказать за ошибки верхушку, не важно короля, императора, просто мэра или за буйство народы. Но это лишь в сознании людей, не более того, как придуманная себе болезнь, — отозвался спустя паузу Ник.

— Анархия? — переспросил Марк, он ощущал себя, как выгорающий кислород в накрытом колпаке.

— Да, сейчас у нас творится анархия, — беспристрастно, как факт выделил Ник — Мы же достигли цели дезорганизовать управление города, как и хотели. Только под «Мы» узкая кучка людей прикрывает исключительно себя. И им все равно, что это происходит посредством террористических актов, убийства государственных деятелей и атрибутикой все же взывает более к анархии, не находишь?.. Эти самые твердолобые бараны считают, что, если будет нарушено нормальное функционирование органов власти, народ станет управлять в утопическом обществе. Но эти самые анархисты намеренно взывают к не той толпе, к не тем действиям, не на то давят. Я не знаю, как правильно, не утверждаю, но убеждён, что и это далеко не то. И они не знают, но утверждают так, что заставляет поколебаться людей. Как большевики. Те, кто сейчас веселится, — не выгнанные с заводов рабочие, страдающие от переработки часов и отправленные химикатами с производств, что доживут едва ли до преклонных лет. Не их голодающие дети, а буржуи, которые каждый день едят мясо, пьют вино, жалуются на свои какие-то придуманные проблемы, которые вообщем-то и не проблемы. Радикалы объявились здесь изгнанные с разных уголков не для просвещения народа, а для того, чтобы сеять смуту и не более, они используют это как оружие и для достижение своей лично власти. Какой же это социализм? Ранее обещанный либерализм, что начался при самых первых срывах мэра с сожжение Кирхи в западной части кладбища? Либерализм ли? — но тут собеседник рассмеялся, ибо сказано было все тоном флегматичным и ленивым, расцеживающим, как вино, но вино было кислое. Ник возвёл взгляд к небу.

— Напомнило, что марксистами называли обычно тех, кто на самом деле только рвался к власти, выдавая эту истинную страсть за стремление к всеобщей справедливости, равенству. — выдохнул вместе с сигаретным дымом Марк, вспоминая множество книг в администрации — И пламенные революционеры, снедаемые жаждой насилия, и левацкие книжники-либералы, одержимые утопией равенства, — все они так или иначе приходят к мечте о диктатуре… Сталин во время своего прихода к власти стал революционным монархом, Керенский… Они одержимы и готовы принести в жертву своим идеям абсолютно все, себя, но нет. Лишь слова. Это порождает…

— А анархию и порождает. — перебил Ник, зубами снимая с руки кожаную перчатку, чтобы тоже только уже не клацнуть зажигалкой, а чиркнуть о коробок спичек — Лозунги, с которыми большевики взяли полноту власти «Мир — народам!» — откровенный пацифизм и признание неспособности противостояния Германии. Небрежный мир. «Земля — крестьянам!» — уступка мелкобуржуазной идеологии, чтобы не дали пинка под зад и пулю в висок. А лозунг «Фабрики — рабочим!» отдаёт анархо-синдикализмом. — Ник метнул взгляд исподлобья на съёжившегося писателя, как ножом за ворот пригвоздил — Но, по правде, мне все равно, — усмехнулся лениво мужчина, что у Вайнера пошли мурашки — главное чтобы было где спать, что есть и цель в жизни. Без цели человек не живёт, он просто существует. Остальное не важно.

— Так если ничего не меняется не проще обойтись малой кровью или вовсе без жертв, как предлагает альтернативный либерализм… Ибо большенству же все равно, — невнятно зажевал Марк — Какая разница для мёртвых, стариков, детей, во имя чего творятся произвол и разрушения — во имя тоталитаризма или во имя демократии и либерализма? Это, конечно, не социализм и никогда им не будет… Социализм стремится искоренить богатство, либерализм — бедность… Первый уничтожает индивидуальность, а второй ее сохраняет. Социализм губит предпринимательство, либерализм лишь освобождает его от гнета привилегий… Четкий регламент действий против, по сути, одного закона… Одно общество тормозит, второе толкает, — срезюмировал по ходу своего монолога Вайнер, а Ник и не перебивал даже, спокойно и размеренно слушал, расправляя плечи, хотя и без того имел чересчур ровную осанку. Марк глянул ему в глаза, надеясь найти ответы на свои вопросы, но тот лишь усмешливо кривил лицо в ответ и прятал ответы за занавесом чёрным. Он не комментировал, не говорил о себе, лишь определив, что ему всё равно, но было бы все равно, держал бы диалог?

— По сути, опять же, лично мне все равно, — бесчувственно и невозмутимо повторил Ник, вкладывая эту мысль писателю под корочку.

— Подложишь воровать кошельки? — собеседник на вопрос Марка расплылся в обаятельной ухмылке, как истинный рецидивист.

— Я не ворую, а лишь облегчаю ношу тем, у кого слишком толстый кошелёк, — развёл руками почти театрально Ник — Сам посуди, ведь общество остро нуждается в неравенстве — иначе людьми невозможно управлять с точки зрения политики. Один человек должен распоряжаться, а пятеро исполнять приказ. Общество также нуждается в прогрессе: надо, чтобы эти распоряжения становились умнее раз от раза. Прогресс… Только он и в голове должен быть, — тыкнул бесцеремонно парень Вайнеру в висок, обладая известный и не новый факт — Каким образом осуществляет себя в обществе прогресс? А просто: война, да революция. Революция — это призыв к равенству; война — это требование неравенства. Первое требуется, чтобы дать шанс новому; второе же нужно, чтобы встроить новое в управляемую иерархию. Сперва нужна революция, потом необходима война. Прогресс — это постоянное превращение революций в войны, другого не дано. Данная схема есть вечный двигатель истории. Я видел и то, и другое. Настоящие, поверь то, что присходит сейчас здесь это не более игр в песочнице. Есть проигравшие и есть победители, а победителей увы не судят, — сигарета третья подряд сминалась зубами, дым выходил тонкими струями, как точечными ударами в такт словам.

— Гражданская и революция девятьсот семнадцатого года? — предположил Вайнер.

— Скорее Пивной Путч и Вторая Мировая. В то время я не был в России, ровно после Кронштадтского восстания.

У Вайнера в голове что-то перещелкнуло, как патроны в барабане пистолета при старом офицерском пари, о котором ходят слушки. Последний косяк и последний патрон… Сам Ник об этом вряд ли бы сказал, слишком эту историю не любил, как чуть не поступил в Кремлевские курсанты или на курсы красных командиров, как свезло бы.

 Отец добился больших успехов и выслужился за время ещё в Русско-Японскую, но поставил его перед четким фактом: или деньги, наследство, сухопутные войска и продвижение, жизнь единственного наследника в достатке и прелестях жизни, или «Ты идешь в свой Балтфлот» сухо сказал старик, подслеповато щурясь. Выяснилось в тот же день при громкой перепалке, что он незаконнорожденный и это добило в их непростых отношениях надежду на хрупкую постройку второго Рима. И Ник уверен был, что даже если бы не началась гражданская, ничего бы не изменилось. Он так же бы сменил родную фамилию, исчез как и обещал, да и проучиться долго бы тоже не смог, деньги нужны были, а в семнадцать лет ему только наворовать выход и был. Плюс, его и увлеченность сыграла идеями революционными свой ход и воровством нужную сумму он не собрал. Просто ходил и слушал в последующем, пока слушалось.

В город попал он уже после Второй Мировой. И его удивление оттого, что морским флотом командовала девушка, единственная дочка капитана Андреевского, не знало границ ровно до того момента, как ему сказали, что он просто может находиться рядом, но свои обязанности она делить ни с кем не будет. После лишь росло в геометрической прогрессии: «Если тебя устраивает должность штабиста и кустоведа — милости просим, сработаемся». Даменцкий, сильно удивлялся тому факту, что человек, у которого он взял фамилию, с Ником был знаком ещё со времён Петрограда и был совершенно не удивлён тому, что вскоре Лея стала эдаким Калининым, заняв номинальную позицию в мирное время, а сам Ник вернулся к тому, что у него лучше всего получилось — облегчать ношу особо богатых.

— Знаешь у меня такое чувство, — начал Марк, но оборвал себя тут же, показалось неуместным, но Ник уже внимательно на него глядел не без интереса — что я что-то пропустил в жизни, кажется… Как ты говоришь смысл жизни, — и его прорвало. Он начал рассказывать взахлёб о Курбском, Кауфмане, не заботясь, что это может куда-то утечь, ему просто надо было выговорится, пока Ник прямо за ворот куртки не утянул в малолюдные переулки, чтобы ещё кому не приспичило погреть уши. И Вайнера уже не беспокоило куда даже они шли.

— Тебе это не кажется, ты чертовски лоханулся мужик, — засмеялся Ник по прошествии времени, поддержка из него выходила не очень.

— Я такую натворил несусветную, черт… — здорово себе по лбу Марк, но неизвестно оттого, что сейчас проговорился или чего-то сказанного ранее.

— Да ладно, — ударил новоиспеченный знакомый Марка в плечо костистое — безвыходных не бывает, разрулишь-разрулим.

— Ты мне помочь хочешь? Что мы вдвоём то сделаем… Кто ты черт побери такой! — Вайнер инстерически засмеялся, икнув после, у него начиналась какая-то тихая истерика. Полувопрос, полуудивленное восхищение не скрылось от Ника.

— И один человек мир менял. Разумеется не просто так, большая политика это тебе не в песочнице сидеть. Ладно, в большой песочнице, — обнажил зубы Ник — Но капитан покидает корабль последним. Или же, идёт на дно вместе с ним, но как крыса не бежит среди первых.

— Да я и есть…

— Потому что ты зажравшийся и ноющий, как у тебя всё плохо, буржуй, — Марк от возмущения открыл рот, готовый изречь что-то о выборе выражений и вовсе придержании своего мнения при себе, но резко подумал, что он прав — и пальцем не шевелящий, чтобы что-то для этого изменить, ты сам все портишь спихивая ответственность, а чего это резко исправить захотел, растешь? Не-а, — качнул головой с цыком и наслаждением — Люди не меняются, ты уже себя показал.

— Я ещё не всё сказал, — упрямо, как баран настоял Марк на своём — я хочу, мне есть для чего, — и понял в одночасье, что на самом деле не для чего, это почувствовал подкожно Ник, усмехаясь.

— Брось, ну я таких вижу, ты как Базаров. Сдохнешь — ничего не изменится, будешь жить — не изменится, как он писал? «Лишь точка на доске, сколько было до меня и сколько будет», — он давил на Вайнера с изящностью, загоняя под ногти тонкие иглы, его же мыслями.

— Я хочу доказать, я заварил, я и исправлю… — замотал головой Марк, он уже достаточно отступал, но даже после «Великого отступления» из-за несостоявшегося командования, последовал сепаратный мир. Худой, бедный, но тем не менее, он означал не проигрыш.

— Дозаваривался, чай не лапша — предоставь дело знатокам, ты символ. Отвратный причём.

— То есть ты не просто так?.. — покосил глаза Вайнер, не замечая, что они уже какое-то время неподвижно стоят перед зданием. Ник выдыхал дым, просверливая взглядом писателя, что вынул из карманов свои исписанные листы и порвал на несколько мелких частей, отшвыривая себе за спину.

— Конечно, что за вопросы, будто что-то бывает просто так и кому-то в серьез нужны твои проблемы, — закатил глаза со смешком небрежным Ник. Не от малодушия, с целью отрезвить, но после этого морщинка глубокая на лице писателя стала ещё чётче — но твоя отвратительная словоохотливость и необдуманность меня убивает. Первому встречному все выдать, надо же вот, тебе бы в шпионы. На каждый болтливый язык уши найдутся, не знаю что в тебе Лея увидела, — это так приятно резануло Марку слух, что он сразу скинул с себя всю спесь и накопившейся яд, лишь бы ему это не показалось. Она о нем думала. Он о ней думал. Какое это было приятное осознание и в этом пренебрежении, только теперь ему было все равно, он оттолкнётся ото дна, чтобы всплыть. Марк и подумать не мог, что его так сильно она зацепит — Ещё и в либералы подался… — рассекая приятную атмосферу изрёк Ник.

— Я Убежден, что любая структура не сможет существовать без большей социальной справедливости, без заботы о тех, кто не может позаботиться о себе сам, без предоставления всем равного шанса на место в жизни. Это — левые, социальные идеи. Однако это достигаемо лишь по пути политического плюрализма, разделения властей, честных выборов. То есть, — на пути либерализма, демократии, но так или иначе… Я по-прежнему социал-либерал. — высказал едко и ёмко писатель, пока перед ним открылась подъездная деревянная дверь.

— Знаешь, а вот теперь, пожалуй, понял, — ухмыльнулся Ник, отлепляя спину от коробки и прекращая загораживать путь - но все же: ты идиот.