Валун

          Я вырос в г. Великие Луки (о чём писал не раз) Псковской области или, как говорят местные на Псковщине. Псковщина край озёр, болот и лесов. В моё время там насчитывалось около трёх тысяч озёр больших и малых. Из-за болот сюда не дошли монголо-татары в свой первый приход на Русь в 1236 году. Но зато с запада сюда постоянно наведывались разные «гости» - тевтоны, ляхи, французы, шведы. Псковщина встречала их первой, поэтому люди тут добры душой, но суровы характером, как впрочем, и положено воинам. Испокон веков на Псковщине ценились кузнецы-оружейники. Кузнецом был и мой отец.

          С начала восемнадцатого века жителей Псковщины дразнят «скобарями». Легенда гласит, что когда царь Пётр Первый ехал к войскам под Полтаву, то задержался у одной из переправ, которую не успели закончить к его приезду. Человек он был вспыльчивый, но всегда давал шанс оправдаться. И в этот раз он сказал работникам, что если согнёт скобу, которой скрепляли брёвна переправы, то накажет, если нет - то простит. Силы он был человек немалой, но скобу согнуть не смог и воскликнул: «Вот это скобари!». И с тех пор с его лёгкой руки псковичей и зовут «скобарями».

          Такое количество озёр и болот это следствие пребывания здесь ледника миллионы лет тому назад. Но ледник оставил и ещё одну проблему на пахотных полях: огромное количество камней разных размеров от мелких, в кулак, до огромных валунов. Мелкими камнями мостили дороги и улицы, а большие пахари просто обходили плугами. Но в этой байке я хочу рассказать о конкретном валуне, который лежал в середине деревни Гречухино, родины моего отца. Я не знаю, сколько десятков или сотен лет стояла деревня вокруг этого валуна и что вообще было вокруг него миллионы лет. И деревня Гречухино, видимо, горела не раз во время войн, но её постоянно восстанавливали. И только после последней, страшной, Великой Отечественной её не восстановили, просто было некому, практически все её жители погибли или на фронтах, или в оккупации.

          То, о чём я хочу рассказать произошло, когда мне было шестнадцать лет. Я, только что получил права на вождение мотоцикла и мне купили мотоцикл К-175, «Ковровец». Отец редко вспоминал о войне, а ещё реже о своей деревне, там погибла его первая жена Мария. Но тут он сам попросил меня отвезти его на место, где была его деревня-родина Гречухино. Место это было километрах в 12-13-ти от Великих Лук. И в ближайший выходной мы поехали. Ориентирами должны были быть небольшое озеро, ледникового происхождения, на берегу которого стояла деревня и этот самый валун. Мы поехали по старому, грунтовому тракту, так как отец с нового, асфальтового тракта дороги не знал. А по старому, он до войны ходил пешком на работу в Великие Луки и дорогу помнил хорошо.

          Тем не менее, озерцо (название уже не помню) мы нашли с трудом, вокруг, за более чем двадцать лет, вырос молодой лес, которого до войны не было. Отец сказал, что валун лежал, приблизительно, в ста шагах от озера, это около семидесяти метров. И затем, вправо от валуна, шагах в пятидесяти, стоял дом отца. Мы приступили к поискам валуна, со слов отца, высотой он должен быть метра полтора и габаритами приблизительно два с половиной на три с половиной метра, и тёмно-серого, почти чёрного цвета. Нам тогда, сразу, не пришло в голову, что через столько лет он может выглядеть по-другому.
 
          Поиски осложнялись ещё и тем, что среди леска густо рос дикий малинник, подтверждая, что здесь когда-то рос культурный, и было жильё. Мы кружили с батей, по вероятному месту нахождения валуна, минут тридцать. Пока мне в голову не пришли виды других, подобных валунов, которые я видел в походах. Чаще всего, особо в зарослях, эти валуны были обросшие мхом и выглядели как небольшие холмики. И тут же я вспомнил, что минут пять тому назад прошёл мимо такого холмика, решив, что это большой заросший муравейник. Я окликнул батю и мы вмести пошли на то место. Батя соскрёб мох, и появилось тело камня. На вид камень был чуть меньше, чем описывал отец, но он сказал, что других в деревне не было. Я сбегал к мотоциклу и принёс складную сапёрную лопатку, она всегда была прикреплена к мотоциклу.

          Я окопал валун по периметру, и стало понятно, что он сильно осел в землю, а точнее дёрн и мох поглотили его. Но, тем не менее, ориентир был найден и батя стал отсчитывать шаги, прорубая себе дорогу лопаткой. Минут через десять мы вышли к предполагаемому месту, где стоял его родной дом. Ничего не напоминало о том, что когда-то здесь было жильё. Мы вырезали две палки и каждую заострили с одного конца. Понятно, что дерево давно сгнило, а вот «под» (основание) для русской печи должен был, подо мхом, быть. Отец определил наиболее вероятный периметр, и мы стали тыкать палками в мох через два шага. Минут через пятнадцать отец крикнул, что, вроде, наткнулся на что-то твёрдое, я принёс лопатку, и он стал копать, предварительно сказав, что бы я отошёл подальше, так как могла быть и мина. Но вскоре крикнул, что нашёл кирпичи и я подошёл, затем мы очистили весь «под».
          Батя сказал мне: «Ты иди Санька», достал из кармана чекушку водки и хлеб, я увидел слёзы на его глазах (первый раз в своей жизни). Я понял, что он хочет побыть один и кого он хочет помянуть. Я вернулся к валуну и вспомнил, что когда-то отец рассказывал мне, что он в деревне, в детстве, на большом камне вылепил красноармейца с винтовкой во весь рост. Руки у бати были золотые, и художественное чувство от природы было, он ковал очень затейливые украшения и на ограды и для души. Я представил себе, что этот валун видел за миллионы лет, сколько ветров, юбок и штанов детворы его полировало, сколько он видел пожаров и крови. А теперь вот стоит заросший мхом, и вряд ли около него опять буду звенеть голоса, когда зимой с него делали ледяную горку (как рассказывал отец) и детвора каталась, на чём придётся.

          И я машинально взял лопатку и стал очищать валун ото мха, до сих пор не знаю зачем. Но отец, когда уже шёл назад сказал: «Спасибо сынок». Я понял его чувства, которые он пережил тогда, когда сам через двадцать лет, уже в своём родном селе Федоровском, стоял у того места, где был мой дом, в котором я родился и смотрел на заросли бурьяна.