м 96

               

                И это все лишь маленький ночной свет в угловом окне длинного дома напротив исчезающего во тьме. Маленький свет на подоконнике разбавленный  кремовой занавеской -   ждут кого-то или, может,   боятся  тьмы, а может  просто не спится и   сидеть бы так всю ночь в кресле у окна, в   кресле, прирученном еще моими предками, в нем  я мог бы просидеть целую вечность, переводя взгляд с предмета на предмет, от стенных часов с эмалевым циферблатом,  меряющих время мягкими царапающими  звуками,   минуя черное зеркало в раме в виде свернувшихся листьев, шкаф с закатившимся и навсегда исчезнувшим  теннисным  мячиком, рамки с   фотографиями предков, круглые, овальные, даже, кажется, восьмигранные, до знакомой с детства тени на стене от портьерной складки, похожей добродушного старичка с бородкой, иногда портьера колебалась, тогда у старичка вырастали  лисьи уши. Сидеть и наблюдать, как жизнь постепенно перетекает в память, как память приобретает новое свойство, она почти неотличима от сновидений. 
 Когда свет не горел – смятение и беспокойство,   беспокойное, бессмысленное движение, потирание рук,   перекладывание предметов с места на место   дрожащими пальцами.   Тело, которое кружилось, приплясывая, среди теней   было решительно не мое тело, это было тело человека с тем же именем что и у меня, тело в котором мне надлежало быть,   тело, данное мне из милости, тело,  тело плотно пригнанное, неплохо устроенное, оно умело дышать легко или почти совсем не дышать, оно знало, что надо уступать дорогу протискиваясь среди других тел, находить окольные пути, быть, незаметным, мелким, гибким. 
 Но свет зажигался вновь и я, в изнеможении, садился в кресло, старичок на стене шевелил ушами, предки на фотографиях продолжали стоять, вытянув руки по швам или сложив их на коленях, блестела бронзовая ручка двери и    слышались мягкие царапающие паркет шажки, и только маленький свет на подоконнике углового окна дома напротив, который кажется далеким костром в ночном лесу.