отчаливая в нынешнее

каракатица влезла на мой сугроб ,отчаливая в нынешнее, преставляясь в невозможном визге. черны были полотна, дикари извергались из его натянутых волокон. страсть, пресмыкаясь, болела под изгоем, канючила возрастные припасы, начитывала органные уроки, прочерчивая отважный, отчаянный круг сладострастия. здесь, в этом плену я рос, превозмогая все прошедшее. оно и так было мертво, мне же нужно было добить его в чревовещании, заколоть в величавом изгнании. гроб пылился в ветрах. это было похоже на сокращение жеста, когда начиненные воротники лоснились в пагубе, покрывались могучей испариной, крякали в вожделении, пресно падали над рвами, над сединой мглы. пунш ликовал в своей пене, которая гибла мод мощными ладонями. крах ладоней - так я назвал этот ветер, это сочинение из воздуха. туда я направлялся, чтобы предвидеть, чтобы убаюкать чужеродное всевластие, обязаться в толике, в щепотке граней, распасться на возгласы в кровосмесительном начинании. я рос где-то вдали, и великие зрачки ветра касались моих отказавшихся пальцев, они восставали дикими розгами, ответвляясь согласно изгибам и надломам настроения. да, настроение ломалось в ладане кричащем, повествующем, и уже в дверях стоял этот дивный стебель, этот ствол из знаков. туда мы падали, самоотверженно возрастая под грядой личного. месть влекла нас в изгнание, мы хотели быть другими, неведомыми, непостижимыми на этих полотнах. однако шаль отребья, шалость чиняще распространилась, и эльфы отважились в этой щедроте, надломились тревожной палицей. эльфы ладана, они свистели своими гремучими змеями, угрями из нашатыря,
нареченными снова и снова повествовать, разгонять облака. в этом скромном повествовании мы неожиданно оглохли, причастились буйства микрокосма. так зверь стал зверем, человек человеком. это казалось невиданной возможностью - окунуться в правоту, в гребни волн. но пришедший падал, надламывал колени, и вся тяжесть падала на нас, на гостей этих пастбищ, этих разрозненных сновидений. волны воздвигались - вновь и вновь. росли на попятную, отчуждали тошноту крика. возглас скрылся в космах. мы продолжали кричать, ответствовать в тишине. родник пламенно возник в погребении, проделал дыру в становлении.