В 2002 году я собрался поехать за границу на майские праздники. Долго выбирал страну. Пляжные туры я отмел. Решил, что нужно побродить и набраться впечатлений. Остановился на Италии. Издавна композиторы и художники искали вдохновения в ее солнечных пределах. Можно сказать, Италия генетически живет в наших сердцах. Все решено. Италия. Приобретен тур. И вот я отправляюсь в путь. Настраиваюсь на единый красивый спектакль моего путешествия. Пройден паспорт-контроль в Домодедово. Отделавшись от таможенных формальностей, пассажиры вожделенно устремились в Duty-Free. Хищно вышагивают они между стеллажами, пестрящими яркими этикетками, точно журавли на болоте. Я тоже поддаюсь стадному чувству. Провожу руками по пузатым бутылям с кричащими заморскими названиями. Зажегшийся огонек вожделения угас, и становится смешно, что поддался этому детскому азарту. Но как раз внезапно нахлынувшее и увлекшее в эту вольеру чувство зажгло во мне ощущение наступившего отдыха. Я могу позволить себе увлечься минутными порывами, поиграть роль, посмотреть сквозь нее на свет как сквозь разноцветные стекла. Выскальзываю дальше как рыба из трюма затонувшего галеона «Дутый Фри». Здесь бесполезные для меня сокровища.
Начинаются последние приготовления к полету. Машины обступили самолет, словно врачи-акушеры, со шлангами и проводами принимают рождение птицы из спящей металлической гусеницы. Под их неусыпным контролем наша алюминиевая гусеница начинает превращаться в бабочку, птицу. Вот самолет наполнился ровным гудением двигателей и начинает разгоняться по бетонке и пробует, ищет крылом опору в зыбком текущем и ненадежном воздухе. Наконец он ее нащупал и тут же уверенно оторвался от каменистой тверди. Земля стремительно отпала вниз зеленым войлоком полей и бархатной драпировкой леса. Теперь мы принадлежим небесам. Мы дружим теперь с небесными ветрами. Крылья сгущают воздух и лепят под собой мягкую воздушную подушку, которая держит нас в этой зыбкой стране струящегося воздуха и воздушного пара. Ветра лепят из него диковинные замки и парусные корабли. А солнце раскрашивает их в тона радости и печали. Оглядываю салон. Через проход мужчина в джинсовой куртке напряженно вчитывается в «Ветхий завет. Книга Исайи». Стюардесса сделала неловкое движение, разлив сок в проходе. И он тут же вскинул на нее возмущенные глаза и начал выговаривать ей с торжествующей улыбкой. Она извинилась, но ему нужно закончить свою тираду. Он теперь имеет на это право. На нем нарисовано торжество занудного, всеми отвергаемого учителя. Вот он лишний раз доказал себе и всем окружающим ущербность нашего сервиса и всех этих чартеров. Стюардесса согнала с лица покаянную маску и с достоинством удалилась. Зануда прочитал равнодушие в глазах окружающих и принялся ввинчиваться в свое сидение в поисках позы сна.
Люди в салоне отрешились от всех земных дел и зависят всецело от пилотов, ведущих этот корабль в просторах пятого океана, да еще от диспетчеров. Главное, чтобы самолет наш долетел, и летчики не ошиблись при посадке. Беспокойство охватывает меня, и достаю я томик Бунина. Начинаю читать описание его путешествий на корабле в Стамбул и Палестину. Восхищаюсь его образным изложением и передачей ярких чувств, наполняющих его при встречах с тысячелетними святынями трех основных религий. Я чувствую себя всего лишь песчинкой, капелькой в море человеческих жизней и судеб. Мое беспокойство проходит и становится необъяснимо хорошо и спокойно. Я хочу теперь воспринимать наше путешествие как серию Бунинских рассказов.
Приносят обед. Пассажиры, точно истосковавшиеся по игрушкам дети, жадно набрасываются на эти пакетики с продуктами и шуршат целлофановой упаковкой. Разрывая ее, вершат они над этими предметами хищную расправу и обретают иллюзию хозяев положения. Да хоть что-то сейчас зависит от них, хоть к чему-то они могут приложить свои силы. Ведь так не просто ощущать себя беспомощной песчинкой затерянной в воздушной бездне, от которой сейчас ничего не зависит. Самолет, идя на посадку, снижается в густую облачность. Его трясет на невидимых ухабах, и иногда мы проваливаемся в воздушные ямы. Чтобы отвлечься впиваюсь взглядом в бессмертные строки Бунина и краем глаза замечаю, что брюзга через проход вычерпывает спокойствие из «Книги Исайи». Вот самолет серебристым крылом откидывает покрывало ватных облаков. Снизу открываются россыпи веселых детских кубиков – крохотные дома с красными черепичными крышами среди бархатисто-зеленых складок холмов. Поодаль полосой серо-голубого стекла выгнулось Адриатическое море. Под брюхо самолета услужливо ныряет и набегает все ближе серая лента взлетно-посадочной полосы. Сейчас она нежно прижмется к животику нашего самолета и приголубит его, примет в свои объятия, успокоит его стремительный бег в нервной дрожи и тряске. И он застынет вскоре, изумившись наступившей тишине, засыпая до следующего полета. Вот мы уже стоим на рулежке. Дождь стеклянными змейками танцует на круглых линзах иллюминаторов. Пассажиры пробудились к активной жизни, начинают шуршать зонтами, извлекать и расправлять перепонки плащей. Они становятся похожими на стаю всполошившихся летучих мышей в горной пещере или суетящихся статистов перед съемками фильма про вампиров. Окропленные итальянским дождиком спустились мы по трапу. Пузатый автобус подвозит нас к зданию аэропорта – хлипкое сооружение из стекла и алюминиевых перепонок – домик паучка серебрянки на дне дождевого озера. Воздух напоен дождевой влагой. Управляет автобусом молодой итальянец с поджатыми губами и тонкой оправой очков, белой рубашкой и галстуком, прищуриваясь, как аптекарь отмеривающий лекарства. Похожий скорее на аккуратного банковского клерка, чем на прозаического водилу, он с аптекарской точностью притирает автобус к перрону, и публика сразу выпрыгивает под козырек домика паучка-серебрянки. Встречает нас старичок с ласковым и озорным прищуром глаз, напоминающий папу Карло, что встречает блудного Буратино. Начинается еще одно нудное мероприятие под названием «паспорт – контроль». Прилетевшие заполняют извилистый лабиринт турникетов и начинается долгое стояние в очереди. Влажный воздух - дыханье дождя волнами проникает внутрь. Дети радостно скачут по клетчатому полу разноцветными лягушатами. Родители тянут их за руки. Детишки с озорным торжеством растягиваются в их руках как тянучая карамель. Разминка для обоих. В итоге папаши собирают с пола рассыпавшегося в разные стороны, раскинувшего ножки и ручки в джинсовых раструбах и рюшечках маленького шалтая-болтая. Худой измученный паренек отделяется от компании девушек. Темные очки задвинуты на макушку и венчают парой черных ушек его коротко стриженную голову. Вот он плывет, помахивая руками к сиденью, с мягкой улыбкой похож на засыпающего аквариумного вуалехвоста. Отдых начался у него еще в Москве с коньячка. Теперь девушки заботливо опекают его. У них сразу нашлось занятие. Да и пареньку не скучно. Он свивается колечком на пластиковом сидении. Так ему стало лучше. Не так качает. Толпа пассажиров гудит, бормочет, шутит и весело проводит время. Вот и я, наконец, шагаю за красную черту и встречаюсь глазами с итальянским стражем границы. Листает мой паспорт, как интересную книгу в магазине. Шелушит исписанные листики деклараций. Бережно убирает обратно бумажную дорожную иконку. Все. Я шагаю к встречающим нас сотрудникам агентств. Скоро автобусы развозят нас по гостиницам. Я попал в отель «Таманко». Как потом шутили «Отель имени Таманской Гвардейской дивизии.» У ресепшн переводчиком выступал мальчишка лет семи-восьми. Он так бойко переводил с одного языка на другой, что я вглядывался в него, думая, может быть, это взрослый человек, лилипут. Но, нет, это был ребенок и в руках он держал игрушечную машинку. Зайдя в номер, отвязался от надоевших уже вещей. В окно увидел что все пространство вокруг заполнено домиками крохотных отельчиков. Стало так уютно и приятно оттого, что игрушечные строения вокруг не подавляют тебя, а, напротив, ласково приглашают к отдыху. Я скатился вниз по лестнице и отправился гулять по улицам.
Вечерняя прогулка в Римини
Ну, вот и я ступил на землю латинян.
Гляжу на волн вечерний глянец.
Неужто я в душе не итальянец?
Дождь перестал. Идя по улице, я провожал взглядом мокрые автомобильчики. Платаны тянули к небу свои бледно-зеленые шелушащиеся стволы. Фигурно подстрижена зелень самшита в горшках и кадках. Стаей африканских антилоп на закате мчатся неоновые вывески уличных кафе. Прохожие открывали стеклянные двери и ныряли внутрь этих темнеющих аквариумов. По особенной чистоте просвета в конце улицы я почувствовал близость моря и свернул к нему. Вот я уже иду по каменной дорожке среди широкой полосы песка. Море выдохнуло на меня запахом йода и соли. Волны катят на берег, закручивают в тугой рулон кружевную бахрому пены. Расстилают ее на мокром песке перед нами. Она тает тут же и уходит в песок. И остаются на песке только гнутые зеркала. В них отражаются спешащие по небу облака. Песчаный берег поглощает воду и зеркала на нем блекнут, гаснут. Но волна выносит из глубин и бросает нам под ноги новое разбитое зеркало. Печальным трогательным ожерельем раскинулась на песке полоса морских даров – разноцветных обломков раковин, подобных оборванным крыльям бабочек, и мертвых крабов похожих на комки спутанных стеклянных бус. Кажется, что все это оставили водившие по морским пескам свой печальный хоровод русалки.
По песку дефилируют прохожие. Идут все, не торопясь, останавливаются, скрестив руки за спиной, чтобы наглядеться на море, вдохнуть морского воздуха полной грудью. Вскоре набежала, нахлынула морской волной радость от наступившего отдыха, от предвкушения приключений. Уже появилась потребность поделиться впечатлениями. Вот увидел я светловолосую даму в бежевом брючном костюме, шагающую по песку. Пшеничные волосы и стрижка каре. В глазах у нее читаю аналогичное желание общения. Да и вообще наш человек просто не может не общаться.
Мы разговорились. – А вы чем занимаетесь?
-Преподаю скандинавские языки. Учу студентов и работаю с рядом иностранных фирм. А вы - чем.
-Да вообще трудно сказать. Смотря, что вы имеете в виду. Чем деньги в настоящее время зарабатываю. Или призвание. В наше сумасшедшее время столько успел профессий поменять, что уже трудно и сказать кто я такой. Был и физиком и военным инженером. В душе я, наверное, поэт и художник. А деньги на жизнь зарабатываю экономистом в одной крупной компании.
-А я еще в советские времена встречала делегации из скандинавских стран. Сейчас учу студентов. Пытаюсь учить их не только языку, но еще и культуре, способности анализировать, размышлять в жизни.
-Хорошо этому новому молодому поколению сейчас. Они приходят под бдительным оком родителей в хороший ВУЗ. Получают изначально актуальную профессию. Финансы, юриспруденция. Сразу начинают карьерный, профессиональный рост. Им не нужно менять профессию, они изначально пристроились поближе к деньгам. У них все получается, и они думают, что так будет всегда. А мы усталые, уж скоро сорокалетние, люди. Мы успели пожить и в эпоху социализма. Учились, как сейчас оказывается, совсем не тому. Сейчас нужны экономисты, банкиры. А физики и математики все это не актуально. За прошедшую декаду перестройки мы непрерывно переучиваемся. И к каждой новой профессии подходишь с позиций прежнего опыта, что все это тоже пройдет и не нужно делать из профессии, из карьерного роста кумира.
-Ко мне часто попадают такие студенты, выпорхнувшие из инкубатора состоятельных родителей. Сталкиваются с проблемами учебы, собственного выбора. Им трудно. Мучения ярко отражаются на их юных лицах. Болезненные морщины тогда пересекают их гладкие безмятежные лбы. Я так им и говорю: Что? Думать - это же больно! Один такой опекаемый родителями отрок завалил предмет. Можно было сдаться, перевестись на другую специальность. Но я предложила ему мучения. Помучиться, пройти цепь испытаний. Причем не конечный результат ему предложила, а именно эту цепь мучений. Ходить двоечником и упорно осваивать язык почти без надежды на успех. Я похоронным тоном ему сказала, что это все будет без толку, что мне тебя жалко и лучше уповать на возможности родителей, и они нежной ручкой своей Митрофанушку огородят от напастей и пристроят потеплее. Но он вдруг принял мой вызов и мой насмешливый нарочито снисходительный тон его пронял. Он, вырвавшись из наркоза родительской опеки, вдруг проявил яростный пыл и не свойственное ему рвение. Он скоро стал у меня лучшим студентом. Главное, он обрел большого себя, он увидел, что сам кроит и строит свою жизнь. Он сам все может, и родительская опека ничего не дает, а только эту самую жизнь обесцвечивает и обесценивает. И эти передряги стали ярким сочным содержанием его жизни вместо меланхоличной царственной полудремы под опахалом родительской опеки. А, помню, я сама подошла студенткой к родителям. Это еще в советские времена я попросила их дать мне денег на джинсы. Молча удовлетворили бы они мою просьбу, и эти джинсы сразу девальвировались бы. Я бы и не вспомнила их, как множество других шмоток. Но отец предложил мне заработать самой. И я устроилась в Интурист обслуживать экскурсии иностранцев. Вскоре я с чувством огромной гордости за великую саму себя покупала эти джинсы, и они стали для меня символом моего личностного становления, взросления.
-Вообще надо учить молодых людей поэзии. Нужно, чтобы поэтическое восприятие жило постоянно в душе. Тогда только можно найти силы противостоять потоку житейских трудностей и невзгод, что из рога изобилия валятся на нас на нашем жизненном пути. Тогда ты будешь ощущать источник красоты и радости жизни не в материальных благах, которые постоянно меняются, теряют актуальность, выходят из моды и ни чему на самом деле нельзя отдавать привязанности своего сердца. Ни карьере, которая подвержена взлетам и падениям. Нужно, чтобы это был вечный светоч, независимый ни от каких-либо конъюнктурных поворотов, исторической моды. Такова поэзия, искусство – извечная хрустальная сфера – обитель ярких человеческих чувств и высоких идей, пристанище душ ушедших поэтов и художников. Это поняли еще множество белоэмигрантов, унесенных бурей революции на чужбину, когда наполнили сердца признательностью Вертинскому, чьи романсы отразили муку разрыва с Родиной и близкими. Для них язык и та воспроизведенная в стихах родная чувственность были единственным мостиком, связывающим их с Родиной. В них они снова чувствовали себя русскими и возвращали себе утраченную во имя выживания в новых условиях российскую идентичность.
При этом я пристально посмотрел на Елену, ожидая ее реакции. Я думал, что она отнесется ко мне, как к сумасшедшему или, по меньшей мере, смешному чудаку. А на самом деле, о чем можно говорить еще в Италии. Ну не за шмотками же мы сюда приехали! Но, нет, она была, как ни удивительно, человеком моего круга и сказала, что все это совершенно правильно и эта истина приходит только с возрастом и конечно нужно воспитывать у новых поколений, входящих в жизнь, вкус к прекрасному. И нужно понять, что это не просто каприз, а для их же элементарного выживания в нашей бурной и трудной жизни.
Встретили на берегу молодую пару туристов. Окидывая взглядом берег, они заметили: А вы посмотрите. Римини - это та же самая наша Анапа. Длинная полоса песка и домики, домики. Санатории, пансионаты, дома отдыха. Ну, только отелями называются.
-Да и народ везде наш. Куда ни кинь взгляд. Я шла сюда. Испросила одну даму с коляской на английском: Я выйду к морю этой дорогой? Она, безмятежно махнув рукой, как старому знакомому, сказала по-русски: Да-да. Идите туда.
Мне нужно поменять доллары на рубли, чтобы хотя бы позвонить домой. Понимаю, что вечером в субботу все обменники закрыты. Захожу в магазинчики, и мне никто не может помочь. Вдруг в крохотной пиццерии за прилавком встречаю средних лет женщину с удивительно приятным усталым лицом. Какие-то родные у нее глаза с звездочками морщин. Они лучатся материнской теплотой. Она отвечает: Говорите по-русски. Что вам нужно? Объясняю свои затруднения. Она переводит мои слова пожилому итальянцу – владельцу заведения. Курчавые с проседью волосы, кожа, сожженная солнцем. Он дает согласие. Вы хорошо знаете русский? - спрашиваю я: Вы из России?
–Нет. Я с Украины, – качает она головой и смотрит на меня с печальным отчуждением и обреченностью, потом опускает глаза. В этой печальной паузе читаю ее немой укор: «Что же вы нас бросили? Что ж вы, молодые люди, нам пожилым устроили. Жили все в одной стране, а теперь все разбежались по разным суверенитетам и даже за элементарным пропитанием пришлось ехать на чужбину.» Опускаю глаза и горячо благодарю вперемешку словами «Граци» и «Спасибо» и возвращаюсь в свой отель. За ужином в гостинице из близости интересов и взглядов на мир образуется наша компания из двух приятных женщин – филологов по образованию и двух приятных кавалеров, технарей, то есть меня и Олега. Все мы отправились в одиночку в это путешествие и решили, что в компании отдых будет наиболее красочным и насыщенным впечатлениями.
ВЕНЕЦИЯ
Наша барка оставляет зыбкий дощатый причал и по зову протяжных гудков идущих мимо пароходов бежит прочь от грешной земли. Под нами морщинится, мнется, искрится, играет на солнце хризолитовая фольга. При взгляде на нее уходят прочь все печали и ты готовишься к театральному действу, которое будет подарено этими морскими волнами. Чертят воздух, совершая танцевальные пируэты чайки, скроенные из лоскутов костюма Пьеро. Они отвешивают нам крыльями смешные поклоны и реверансы. Слышатся их крики точно старческий, ехидный смех. А волны рассеянно шлепают ладошками по килю нашего кораблика. И вот из морских волн вырастает город. Как коралловый риф вздымается он из-под воды. Точно Афродита рожден он из пены морской. Это огромная сцена, огромная декорация к спектаклю и скоро мы увидим сам этот спектакль, необыкновенно далекий, дошедший к нам из глубин древности. Связываешь с этим местом какую-то свою грусть и печаль. Она выплывает вдруг, доселе скрытая под обыденными заботами из глубин души подобно Пьеро и усаживается рядышком на перилах кораблика. Вот уже чудесные декорации возникают по обоим бортам нашей театральной ложи. Дома воздвигнуты, кажется, на одной лишь зыбкой непостоянной водной глади. И кажется, лишено это место тех обыденных жерновов сухопутной суетной жизни, что перетирает со временем все наши чувства, весь запас оптимизма и способность радоваться. Унылая и безжалостная арифметика жизни, кажется, не властна над этими удивительными местами, ибо скроены они по другим меркам, они возникли вопреки всем сухопутным законам. Смотришь на эти дома на воде, и оттаивает многолетний лед, сковавший твои чувства в однообразной борьбе за выживание, за сохранение своего рабочего места.
Вот мы причаливаем. Набережная полна людей. Маленькие японцы с одинаковой нарисованной улыбающейся маской вереницей, как детский садик на прогулке, шествуют по набережной. С лотков нам улыбаются и плачут золотыми слезами солнечных бликов фарфоровые и картонные маски. Они же призывно машут нам кружевными веерами. Кружится и пляшет хоровод солнечных бликов в вазах, бокалах и пепельницах пестрого стекла. «Венеция, Венеция!» - повторяют надписи на футболках, блузах и пуловерах. Дома рядком выстроились на набережной, обратив к нам свои окна со створчатыми ставнями, белыми кружевами окантовок. Причудливо сопрягая плавные дуги и острые уголки, обрезаны сверху фронтоны домов, как будто упражнялся на них волшебник-портной, выкраивая новые фасоны карнавальных платьев. Ну, конечно же, все эти дома собрались на карнавал. Ну, не могут здесь жить обыкновенные люди. Горшки с цветами на подоконниках доказывают, что дома населены. Дома рассечены узкими прорезями каналов. Как куски огромного праздничного пирога, рассечены они ножом до своего морского основания. В густой тени между домами качается морская вода, и опрокинутый лук гондолы музыкальным значком влечет черные закорючки пассажиров, точно ноты мелодии чертит по нотному стану. Контуры домов, плывущие мимо нас рисуют на фоне бирюзового неба вереницу замысловатых нотных значков. Вслушиваюсь чутко в Венецианские архитектурные напевы. Кажется это плавное безостановочное и ничем не прерываемое движение старинным танцем – менуэтом, когда ничем ты не связан с земной твердью – мостовой, домами. Все досаждающие тебе и передающие беспокойство вибрации этих предметов не достигают тебя и тонут в окружающей водной стихии, в этом зеленом волнующемся хризолитовом стекле. Ты свободен от всех этих помех и вибраций окружающего материального мира и отдаешься миру иллюзий. Скользишь как во сне, ставшем по волшебству сказочной явью. При взгляде на них рождается сладостный стон, страстный выдох пробудившейся после долгого сна скрипки или альта. Этот стон истомы после долгой маеты гонит прочь все воспоминания суетной жизни. В его плавном безостановочном звучании угасают они и исчезают среди волн морской глади. Точно также текут по улице Венеции пассажиры гондолы.
Мы делаем привал под грибком уличного кафе. У столика вырастает официант. Колоритная внешность. Бритая блестящая на солнце голова и густые черные брови. Белая рубашка и черная бабочка. Лицо исполнено мимики знакомой нам по персонажу Труфальдино из Бергамо. Отточенными движениями он предлагает нам меню и пепельницу. Синяя бабочка меню с желтой искрой вспорхнула из его рук и легла, раскинув на столе перед нами свои аппетитные письмена. Прослушав нашу речь, он тут же извлекает из своих кладовых языкознания несколько родных нам слов. Он внушает нам уверенность, что для любого путешественника хранятся у него теплые понятные слова. Мы упрощаем общение, направив его в русло банального английского. Ты будешь пиццу? – спрашивает меня Елена, читая затруднение на моем лице. Дома я ее не ем никогда. Пиццы и гамбургеры у нас в Москве чудовищные, – отвечаю им убежденно. “Здесь это другое дело. Они не замороженные. Просто берется свежее тесто и в него закладывается свежая начинка.» Ловя заботу в их голосе, я соглашаюсь. Надеюсь, что трюм моего желудка, потрепанный штормами студенческих общежитий примет этот груз. Официант упорхнул за кулисы и вот уже вынырнул из недр кафе с нашим заказом. Я смотрю на круглый блин с мозаикой разноцветных кусочков снеди. Мне это напоминает античную карту земли или план средневекового города. Красные прямоугольники колбасы – черепичные крыши домов среди садов – залежей растительных продуктов. А между ними узкие извилистые улицы. Неужели придется съесть всю эту красоту. В бокалах снежные облака пены покрывают янтарь пива «хайнекен»! Наконец мы покидаем нашу якорную стоянку в тени матерчатого грибка.
У пристани качаются гондолы. Закрученные и позолоченные носы их похожи на грифы огромных скрипок. В монотонном сомнамбулическом танце на волнах они, кажется, разучивают свою сокровенную мелодию. Скоро явится их любимый и единственный скрипач, неистовый Паганини и смычком длинного черного весла откроет звучание их музыкальной пьесы. Диковинными скрипичными ключами вздымаются прямо из волн чугунные фонари. Немыми восклицательными знаками торчат из воды высокие деревянные столбы. Мы спешим на экскурсию. Огибаем дворец Дожей, знакомый нам еще по полотнам Каналетто. Площадь Сан-Марко полна людей. Плывет по ней волнами морского прилива пестрая людская толпа. Блестят фасетки солнцезащитных очков. Под ними улыбка – неотъемлемая часть маски персонажа этого вечного карнавала. Блестящие фотоаппараты с радужным зрачком объектива и сумки кенгуру. Библиотека в черно-белых потеках времени, отчего кажется перенесшей серьезный пожар. Встречаем своего гида и с группой ныряем под своды Дворца Дожей. Слушаю гида – очаровательную светловолосую итальянку. Недостаток словарного запаса она искусно дополняет жестикуляцией и мимикой. Рассеянно слушаю из ее уст рассказ о правлении дожей. Мимический театр ее лица просто бесценен. Палитра оттенков необыкновенно богата и перетекает от радости до иронии и легкого недовольства. Пытаюсь представить себе итальянских мужчин общающихся с нею. Как они способны перенести и воспринять столь стремительные смены ее настроения. Перед их глазами происходит в ее исполнении целый театр жизни. Однако отмечаю, что лицо ее лишено какой-то нашей мечтательности, недосказанности и задумчивости. Она вся задействована «на все сто» в своей работе. Нет, кажется у нее чуланчика для мечтаний. Она вся на сцене, все выложилась в этой своей узкопрофильной работе. Она все-таки слишком функциональна, хотя наверняка это просто профессиональная деформация. Конечно, поработайте столько лет с туристами. В общем, захватила меня ее мимика. Я пытаюсь представить ее в быту или на любовном свидании. А про то, что дожи делали в каждой из этих полутемных комнат дворца, я прочитаю потом в книге. Честно говоря, анфилада этих огромных расписных чуланов вызвала у меня приступ внезапной тоски по дому. Пожалуй, только зал Заседаний отогнал ее прочь своими воистину гигантскими размерами. Утверждение гида о том, что перед нами самое большое живописное полотно в мире, просто неверно. Наша «Бородинская панорама» намного больше. Я захотел ей об этом сказать. Но мы уже нырнули в узенький коридор и попадаем через Мост Вздохов в соседнее, мрачное здание – тюрьму. Судьба узников была незавидной. Самое плохое было попасть в камеру, заливаемую с каждым приливом морской водой. А комфортным вариантом была камера со свинцовой крышей нагреваемая итальянским солнышком. Оказывается, здесь сиживал в свое время и Казанова. И даже умудрился отсюда сбежать. Покачивая головой и растягивая губы в страдальческую гримаску, прекрасная итальянка наша заметила: «Ну, как могли итальянки допустить гибель такого великолепного кавалера и прекрасного любовника!» Вероятно и посадили сюда его обманутые мужья. Так или иначе, великая любовь восторжествовала и спасла своего верного рыцаря, вернула его итальянскому солнцу и объятиям любящих женщин. Наконец и мы вернулись к солнышку из мрачных застенков. Собор Святого Марка. Мы входим внутрь. Единственный собор, оформленный в Византийском стиле. Плавные дуги сводов с полосами позолоты. Строгие смуглолицые святые с развевающимися складками одежды. Много византийской мозаики на стенах, отчего храм полон золотого сияния. Что-то в этом ощущается очень древнее и в то же время родное, русское. Выскакиваем на солнечный свет. Над площадью кружатся голуби и сплетают кружева из своих белых крыл. Мы идем искать венецианское мороженое. Пересекаем площадь и ныряем в темный туннель улочки. Каменные, сырые гроты магазинчиков манят нас залежами венецианского стекла, картинами в золоченых рамах, белым мрамором скульптур и антикварной мебелью. Наши дамы ныряют в один из гротов привлеченные сверканием ювелирных изысков. Вскоре дома расступаются, и мы оказываемся на небольшой площади. Плавно разносится над нею музыка уличного оркестра. «Трио из Беларуси» гласит надпись. Играют два баяна и светловолосая девушка ударяет молоточками по струнам огромных гусель. Везде наши люди!- восклицаем мы. Итальянские детишки приплясывают под музыку. Находим гондольеров и занимаем гондолу. Вот она поет нам свое скрипичное соло. Вокруг тянутся замшевые и бархатные стены домов. Верхние этажи обитаемы, а нижние пусты. Двери первых этажей изъедены морской водой. Необыкновенное сочетание жизни и смерти в этом удивительном краю капризов морской стихии. Аккуратная белизна занавески, цветы на окне и ниже в том же здании мертвые глазницы окон первого этажа, а также объеденный морем труп входной двери. Гондольер в полосатой блузе похожей на морскую тельняшку играет смычком длинного весла «анданте». Мимо нас скользят другие гондолы. В узкой прорези между домами они умудряются разъехаться. Гондольер похож на музыканта Фредди Меркьюри, стриженного наголо. Лицо у него - очень живое от постоянного лицедейства. Своими комментариями на английском он исполняет роль непрошеного гида: “Вот здесь жил Гете! А вот здесь Казанова. Секс-машина!” – говорит он и интимно доверительно наклоняется к дамам. Они должны почувствовать в его словах пламенную страсть итальянца. Мы делаем снимки и перемещаемся по шаткой ладье. Она кренится, грозя зачерпнуть бортом. Гондольер спрашивает у нас русскую водку. За водку он согласен спеть нам песню - «Канцоне». Увы. Нам нечем порадовать его. Он переговаривается с другими гондольерами. Голос его звонко разносится в узком пространстве шафрановых стен. Одна из наших девушек дает вольный перевод их диалога.
-Фаусто! Тебе сколько заплатили?
-Мне столько то.
-А мне меньше. Я всегда говорил, что эти русские - жадные. А девушки у тебя красивые?
-У меня да!
-А у меня - в очках.
Каменные стены домов внезапно расступились, и гондолу вынесло на Главный канал. Долго мы пробирались за кулисами и теперь выступили на сцену. Риальто Бридж! – наш гондольер, торжественно объявляет, указывая нам на каменный кокошник, водруженный над главным каналом. Такие мосты возводились в наших сказках с помощью волшебного кольца и по-щучьему желанью. Вообще здесь все кажется возведенным какими-то магами и волшебниками. Полигон творческих приложений чародеев всех времен и народов. Мимо нас как по автостраде скользят гондолы и катера. Из воды торчат черные клыки свай. Игрушечные дома как нарезанные куски праздничных политых сахарной и фруктовой глазурью бисквитов. А мы все актеры грандиозного спектакля оживляющего роскошные карнавальные декорации. Вливаемся в этот парад-алле по главному каналу. Ветер треплет волосы, сооружая подобающую случаю прическу. Полумаска солнцезащитных очков сверкает на солнце. Вот и заканчивается наша водная прогулка.
Мы причаливаем к причалу в отправной точке нашего путешествия. Старикан, похожий на уволенного со всех киноролей Жана Рено, с длинной седой щетиной и хриплым булькающим голосом подает нам руку и тут же указывает другой своей дланью на фетровую шляпу с мелочью. Напоминая о полагающемся ему за помощь гонораре. Преодолели толчею на площади Сан-Марко. Звонкое эхо разносит шаги, и шелест крыльев голубей кружащих над головой. Спешно приобретаются последние сувениры. Мы спешим на пристань к отходящему кораблику.
Вот мы покидаем Венецию. Нас увозит прочь корабль. День утихает, отдавая бразды правления солнечному воскресному вечеру. Заходящее солнце понемногу добавляет позолоту белым облакам, танцующим бликам на воде. Мы поднимаемся по сходням на борт. Каждого заботливо принимает на борт команда. Торжественно пожимаю мозолистую ладонь итальянского моряка и я. На носу кораблика играет духовой оркестр. Музыканты в строгой синей форме с белыми рубашками и в черных галстуках. Они играли сегодня на службе в церкви и возвращаются обратно в свой маленький городок на материке. Для них это один из выходных. Мы забираемся на открытую ветрам корму. Пароходик, дав плаксивый гудок, отчаливает и торопливо, захлебываясь мелкой волной, берет курс на материк. На носу неизвестный трубач продолжает играть уже сам по себе, по причине тонкой лирической грусти или по зову своей поэтической души. Лишь изредка рассеянно вторит ему барабан. Музыканты с легкой улыбкой смотрят по сторонам. Они покачивают в такт музыке головой и перебрасываются замечаниями, передавая по кругу радостную улыбку. Две молоденькие флейтистки сидят рядком и мечтательно поглядывают по сторонам. Итальянка зрелых лет, этакая матрона, подсела к группе мужчин, и они обмениваются замечаниями. Лицо ее обожжено солнечным загаром. На нем читается несметное количество страстных монологов, обращенных мужчинам. Это следы театральных спектаклей под названием “Долгая семейная жизнь на такие деньги, воспитание мужа и пристраивание детей”. Сейчас - замечательное мгновение покоя и умиротворения. Это самая лучшая часть выходных. Завтра – суета новой рабочей недели. А сегодня можно насладиться тихим воскресным вечером. И вдохнуть, впитать его всеми частичками души, чтоб хватило на всю неделю. Мне очень приятно сидеть рядом с музыкантами. Интересно узнать, чему они радуются и отчего горюют. Трубач на носу разливает над волнами спокойную радость этого вечера. Он видит перед собой лишь гладь моря и расточает ему сердечное тепло. Скользит мимо нас Венеция, уходя в синюю даль. Уплывают нанизанные на линию горизонта игрушечные причудливые декорации сказочного города. Кажется, море забирает их и прячет под покрывало бирюзовых волн. Солнце ныряет за синий занавес облаков, что нагруженными баржами плывут по небу. Что там в их трюмах? Иногда из-за их синего киля прорывался сноп золотых лучей. Тогда пепельно-серая, морщинистая ткань водной глади вспыхивала сеткой золотых кружев. Вот фарватер нам преграждают чайки. Мы спугнули их, и они с возмущенными криками поднялись над нами. Сделали они крыльями нам прощальные пируэты. Точно Пьеро взмахнул нам на прощанье длинными черно-белыми рукавами. И тут же нырнули вниз и ушли в сторону. Мы обогнули огромную бело-красную махину парома с острова Крит. Звуки духовой трубы отражаются от поверхности воды и звучат еще звонче и грустнее. Нас приветствует низким гудком встречный прогулочный кораблик. Вот уже причал притягивает нас к себе, и мы приваливаемся к нему боком, отбросив в сторону веер пенных волн с кормы.
Вечер в Падуе
Заняты места в автобусе. Наш гид-сопровождающий Татьяна сообщает нам в микрофон следующий пункт туристского маршрута. Слова выдавливает она из себя как засохшую пасту из тюбика. Я чувствую крайнее раздражение и тоску, слушая ее речь. В ее словах пытка, и это мы ее так мучаем и пытаем. Я понимаю, что не прав совершенно уже потому, что приехал сюда и передо мной и другими туристами она вынуждена сейчас изъясняться. Понимаю, что человек - с Западной Украины. Там трудности у многих с языком, так как все разговаривают на жаргоне контрабандистов. Понятно, что грамматика среди такого языкового винегрета вообще предмет индивидуального творчества. Употребление предлогов Татьяной предполагает самое расширенное толкование. Заявление «Я буду ждать вас справа от дворца Дожей» говорит о том, что, скорее всего, нужно будет обежать этот дворец кругом. Я плохо ориентируюсь в новых местах и с трудом запоминаю дорогу. Поэтому это вселяет в меня тревогу, что я просто потеряюсь, и раздражение, что вместо отдыха я должен правильно истолковывать ее и постоянно играть со всеми в прятки. Что у нее получается с удовольствием, так это считать нас, как детей в детском саду. При этом она постоянно сбивается и в конце с растерянным видом заключает: «Ну, кажется все. Тридцать пять или тридцать восемь.» Тут уже хочется зарыдать, потому что ругаться в Италии это оскорбление самого своего отдыха. Наконец она начинает рассказывать нам о городе Падуя. Отдельные фразы сопровождает уже просто наш гомерический хохот: «БолотИстая местность. В ПадУе стоят статУи! В Падуанском университете обучалась Укрощенная Строптивого Шекспира.» Выясняется потом, что наш гид с туристами никогда не работал и лишь возил шоп-туры. Предыдущие группы подобное изложение устраивало. Ужас и тоску, которая охватывает, когда слушаешь подобные языковые конструкции, мы развеиваем чередой шуток и взрывами хохота на весь автобус. Татьяна обижается и требует объяснений. Мы объясняем, что нам невыносимо слушать ее издевательство над родным нам языком, а она вообще-то по договору должна быть русскоговорящим гидом. Но те словесные конвульсии и блеянье, что мы слышим от нее в микрофоне, оскорбляют нас и заставляют физически страдать. Потому что это воспринимается хуже, чем когда иностранцы коверкают язык, это вопиющее невежество, бормотанье неграмотного четвероклассника, возведенного в гиды. Мы представляли себе Италию как средоточие нескольких великих культур и не желаем слушать подобный бред. Это тем более оскорбительно, поскольку у многих за спиной филологическое образование. Вы филолог? – спрашивает она у Елены. И вы филолог? – тут она тоже получает утвердительный ответ. Еще у нас оказывается в группе журналист. Культуролог. Я же назвался начинающим писателем. Татьяна близка к обмороку. Заметно, что это ее состояние становится постоянным в общении с нами.
Итак, Падуя - небольшой городок, известный своим старинным университетом. Нам повезло, что мы приехали в праздник - День Святого Антония. В этот воскресный вечер в центре города устроены праздничные гулянья. С эстрады звучит гитара и хриплые голоса исполнителей популярных песен в духе фестиваля Сан-Ремо. Местная молодежь бродит по площади среди множества скульптурных изображений знаменитых горожан всех веков. Можно сказать, в этот вечер падуанцы всех веков совершали променаж. Мы прошли в храм св. Антония. Под огромными сводами торжественно разливалась органная музыка. Множество верующих пришли на вечернюю службу. Многие слушали, закрыв глаза. Некоторые даже плакали от избытка чувств. Нам было удивительно видеть на прагматичном, расчетливом Западе. Мы наблюдали новую для нас сторону их жизни. Эти чувства наверняка возвращают душевный баланс, уравновешивает постоянную суету заведенного маятника обыденной жизни. Возвращают из навязанного жизнью амплуа бытового робота. Невольно ты проникаешься теплотой к итальянцам. Они становятся тебе ближе, .раз склонны к переживаниям и способны воспринять другого, понять его. Они открыты и не перешли в состояние бизнес автоматов с чувствами забитыми постоянным употреблением успокаивающих средств или обращенных исключительно внутрь себя американцев, несущих свои неосознанные тревоги в первобытной неразобранной куче штатным психоаналитикам. Те уж разжуют и разложат их страхи и предложат очередную пилюлю, анальгин для души, чтобы она не рефлексировала и не беспокоила. Что ж, нас и итальянцев жизнь пока что оперирует без наркоза. Так рассуждали мы в своей компании.
На западе облака воздвигают башни и дворцы, и солнце тонет меж ними, бросая золотой веер лучей. Окаймляющие площадь дома загораются розовым огнем. Легкий ветерок плывет над газонами. Итальянская молодежь парами и группками снует взад вперед по дорожкам площади. А скульптуры молчаливо взирают со своих постаментов и, кажется, теплая приветливая улыбка загорается на их мраморных лицах. Они приветствуют нас здесь, посылая улыбку из глубины веков.
Ночлег в Ровиго
Прибыли мы к ночи в гостиницу в Ровиго. Получаем свои номера. Татьяна растерянно смотрит на портье, когда тот на пальцах объясняет ей, что одноместные номера закончились. Тогда она объявляет нам, троим оставшимся соискателям одноместных номеров: «Ну, что, кто не хочет ночевать втроем в номере?» Мы, двое мужчин и одна женщина, смотрим друг на друга, потом в лицо Татьяны, пытаясь разглядеть в нем иронию. Но, нет, она все также пребывает в трагическом полуобмороке. Мы, переглянувшись, разражаемся саркастическим смешком и заявляем, что вообще-то у нас у всех “сингл” оплачен и создавать шведскую семью мы не собираемся. Татьяна механически переводит наши слова итальянцу. Итальянец удивленно смотрит на нас. Он явно ожидал, что совместно хохочущая троица непременно и ночевать будет в одном номере. Дальше наш гид и итальянец исполняют недолгую пантомиму, произнося дуэтом иногда слово: «Уно!» Наконец номера нашлись и нам выданы утяжеленные брелками ключи. После полутора звезд, что были в Римини по-детски радуемся богатой обстановке отеля. Номера отделаны изнутри деревом, которое хочется назвать «красным». На лестницах устланных бордовыми коврами раскинули зеленые ветви фикусы и пальмы в объемистых кадках. Ужинаем пастой - замысловатой формы макароны с томатным соусом и мясным фаршем, посыпая все это тертым пармезаном. Вроде бы всего-навсего макароны по-флотски, но как вкусно и при этом просто. Взяли на стол бутылочку красного тосканского вина. Вот ужин закончился, и все разошлись. Остались мы вдвоем с Олегом и отправились посидеть-поговорить в барчик при гостинице. В другом конце у столика балагурят итальянские старички в костюмчиках с седыми кудряшками, обожженные солнцем, с кожей, похожей на винную пробку. «Очень похожи на сицилийцев. – заявил Олег: Я встречал таких на Сицилии. По вечерам в воскресенье они все выходили на прогулку. У меня тогда кончился инсулин. Без него мне пришлось бы плохо. Я обратился к ним, и они устроили целый консилиум, опрашивая всех своих знакомых и родственников. В итоге спасли меня. Приятно поразила их неожиданная отзывчивость.» Старички курили, и струи табачного дыма вились точно нимбы. У стойки бара нас обслуживала приятная девушка русоволосая и голубоглазая. Округлые черты лица ее дышали спокойствием и кротостью. Нас потянуло к ней.
-Вы откуда.
-Из Киева, - она, приятно блеснула ожерельем перламутровых зубов. Бирюзовые радужки глаз ее вздрогнули голубой искрой.
-Да! Везде наши люди! Мы заказали по бокалу красного Тосканского и сели за столик. Потом я заказал бокал белого, а Олегу взял красного. Олег, оказался, как и я, майор запаса. Также, как и я, оказался он из пиджаков, то есть попал в вооруженные силы после гражданского института. Выяснили, что я учил летать самолеты, а он их все время виртуально сбивал в составе сил ПВО. Не мир тесен, а прослойка тесна! - заключили мы и взяли еще по бокалу Тосканского: «Тосковать, так тосковать.» Время перевалило за полночь. Старички незаметно разошлись. Наша Олеся за стойкой колдовала с бокалами, протирая их тряпкой. Блики лампы приятно играли в этих ажурных мыльных пузырях, что вот сейчас улетят прочь. От мягких движений ее ласковых рук веяло домашним теплом и уютом. Мы расплатились и отправились в свои номера. Олег ушел спать, я же непременно пожелал провалиться в мягкие объятия кожаного дивана у входа. Потом упал на другой полосатый диван с матерчатой обивкой. Смотрел на книжный шкаф со справочниками итальянских отелей и прочих книг по отдыху и туризму. Притирался, как кот, к обивке дивана, всей своей шкурой впитывая свалившийся на меня комфорт и удобство.
ФЛОРЕНЦИЯ
Вот мы и во Флоренции. В качестве приятной информации наша Татьяна сообщила нам, что экологическая обстановка во Флоренции “чудовищна”. Цены на жилье и прочие издержки городского существования высоки необыкновенно и население просто бежит жить в пригород. Одна из фраз запомнилась: «Правительство доставляет градонаселению благосостояние. А Флоренция – рассадник культуры.» Господи, откуда она черпает такие нечеловеческие перлы. Мы вспоминаем шумно ее шедевры про «статУи» и «БолотИстую местность», заполняем автобус взрывом хохота, после чего Татьяна обиженно замолкает, а потом, страшно заикаясь, начинает мстительно объяснять, где мы должны и во сколько встретиться. Тут мне становится страшно, что она не сможет нам правильно донести эту жизненно важную информацию. Вдруг наши и ее значения говоримых слов совершенно различны, и мы поймем ее не так, как нужно.
Автобус высадил нас на набережной. Вдоль бетонного ограждения набережной реки Арно темные, густо-лиловые негры с отрешенными выражениями на лице предлагают разные безделушки от сумок, кофточек до деревянных статуэток и африканских там-тамов. Мы отправляемся в центр города по лабиринту узких средневековых улочек.
Флоренция предстала перед нами уютной радушной мастерской художника. Эта колыбель выпестовала множество лучших живописцев Возрождения. Назовем только Леонардо да Винчи и Микеланджело. Добавим что здесь творил свою «Божественную комедию» основоположник итальянской литературы Данте Алигьери. Первым глотком созидательного величия Флоренции для нас явился храм Санта Кроче ди Мария (Храм Святого Креста). Благодаря своей мраморной отделке скрывающей его обыкновенное кирпичное нутро он казался составлен из мозаики остроугольных треугольников. Зубчатое завершение его фасада подчеркивало некий единый порыв в небеса. Подчеркивало оно стремление души ввысь к прекрасному, прочь от земной суеты. И похоронены в нем были те, кто жизнью всей воплотил этот порыв души к прекрасному. Таким образом, для нас Флоренция явилась столицей Прекрасного, столицей творческого начала в человеческой душе. Перед храмом обширная площадь, замыкаемая сплошным строем старинных домов. Фасады их украшены размытыми фресками. Сейчас на площади застыла какая-та звонкая, задушевная и располагающая тишина. То ли это была своеобразная акустика, то ли просто настроение нам такое навеяло это место. Мы двинулись узкими средневековыми улочками дальше. Высокие стены домов почти смыкались над нами в недосягаемой выси. По отшлифованной веками брусчатке, нарушая тишину, иногда гремели юркие мотороллеры и мопеды. Лавочки с художественными альбомами, живописными полотнами в резных, золоченных рамах поддерживали в нас впечатление перманентной художественной мастерской. Неспешная атмосфера города настраивала на спокойный размеренный лад. И каждый из нас, впадая в лирическую задумчивость, перебирал струны своей души, и тихая музыка сливалась в камерную, барочную сонату флейты, клавесина и скрипки. Вот мы и на площади Синьории. Над площадью высится прямоугольное, строгое палаццо Векьо, воздвигнутое из массивных грубо обтесанных каменных блоков. Зубцы на башне и крыше дворца подчеркивают, что власть добывалась и держалась грубой силой.
Огромный скульптурный заповедник окружил нас. Изваяния - мраморный Давид Микеланджело, Геркулес, повергающий Какуса, бронзовый всадник герцог Козимо I, повелитель фонтана Нептун, среди своей бронзовой свиты из нимф и сатиров высятся над текущим людским муравейником и погружают его в сомнамбулический сон. Простирают надо всеми какую-то творческую заботу. Попадая под их патронаж ты незаметно впадаешь в сладкие грезы, чувствуешь, что все творческие планы обязательно осуществятся, как состоялись, воплотились творческие грезы в виде медных и каменных изваяний великих скульпторов. Может быть, это и есть главная идея Флоренции, что творческие мечты обязательно осуществятся рано или поздно. Надо только самому не предавать их, не отказываться, а хранить их в сознании и при любой возможности брать в руки скульпторский резец или кисть художника. Рядом с дворцом Векьо простерла свой каменный шатер Лоджа дель Ланци, где наблюдаем продолжение музея скульптуры под открытым небом. Бронзовый Персей, торжествуя, показывает публике отрубленную голову Медузы Горгоны, Геркулес повергает кентавра. Пытаюсь сфотографироваться с кавалькадой конных полицейских. Видимо, чуть не попал под лошадь, так как услышал громкие возмущенные голоса стражей порядка. Стою на обочине с глупой и все объясняющей улыбкой. Любуюсь на них, проезжающих мимо в черно-белых мундирах с саблями в ножнах. А следом за ними робко, словно стесняясь, проползает по краю площади крохотный желто-оранжевый автобус. Олег напоминает нам, что пора обедать. Вот мы находим заведение, где из стеклянных витрин соблазнительно краснеют соусами макаронные изделия, дразнят зелеными зарослями овощных салатов, призывно зовут к себе чудеса итальянской кулинарии. Поднимая внутри радостную волну, мы идем на поклон ним. Усаживаемся за столик в маленьком зальчике с высоченными сводами и разглядываем лаконичную живопись вокруг в стиле Модильяни. В выбранном мною чуде кулинарного искусства обнаруживаю виртуозные крохотные пельмешки с непонятным фаршем и томатным соусом. Медленно раскладываю на языке гамму вкусовых составляющих соуса. Встающая из-за соседнего столика полная дама неожиданно обращается к нам: «Приятно слышать русскую речь. Вы откуда? –спрашивает она нас.
-Из Москвы. – отвечаем: А вы?
-А я из Нью-Йорка. – откидывает она голову назад с горловым торжествующим звуком и посылает взмах назад кистью руки и движение змейки назад головой и станом. Тут же она вполоборота спины посылает нам небрежную улыбку и театрально уплывает.
Ольга поворачивается к нам: «Она с таким видом сказала, что мы должны были немедленно пасть ниц перед нею. Как будто я из Москвы, а вы из какого-нибудь Замухрыжинска.
-Спрутесса! – подытоживаю я общее впечатление: Она вся как-то клубится, колышется как клубок щупальцев морского спрута. В ней явно прослеживаются хватательные наклонности спрута, как и у всех обитателей заокеанского царства свободы и демократии. Выходим на улицу и скоро попадаем в самый центр Флоренции. Колокольня Джотто, Собор Санта Марии дель Фьорре и Баптистерий. Роскошный из белого мрамора фасад с зелеными прорисовками взмывает ввысь зубчатой волной. Какая это легкая воздушная конструкция из треугольников и прямоугольников белого мрамора с контурами прорисованными минералом зеленым как змеевик. Все это неправдоподобно как материализация детских непосредственных рисунков. Нет лишних отягощающих деталей. Есть торжество непосредственности и чистого стремления к графическому рисунку, этакой мозаике простых геометрических фигур. И все вместе создает рвущуюся ввысь воздушную почти бумажную, легкую конструкцию. Это какое-то скопление бумажных голубей, готовое вот-вот взмыть в воздух. Итак, обозреваем архитектурное собрание бумажных голубей. Обходим собор вокруг и решаем присесть на улице и выпить чашечку кофе подле граней этого архитектурного кристалла. Ныряем внутрь кафе и делаем заказ. Выясняем попутно, что на улице все в два раза дороже. Поэтому Елена решает съесть мороженое у стойки бара, а кофе выпить за столиком. Попутно я собираюсь изобразить из себя торговца мороженым. Встал к торговой стойке с мороженым и взял в руку стаканчик. Размахиваю им над головой с радостной улыбкой. Рядом возникает черноволосая итальянка – штатный продавец мороженого. Единственный раз видел разгневанную итальянку. На лбу у нее свил гнездо жгут разгневанных морщин. А глаза просто съехались к носу от кипящей ярости. Она видимо думала, что я хочу занять ее место. Указываю ей на объектив. Она приоткрыла рот в недоумении. Так мы остались с ней на снимке. На лице у нее все смешалось. Гнев и зародившаяся смущенная улыбка.
Сидим за столиком, и каждый говорит о своей жизни. Выясняется что все мы лирики. Кто-то филолог и поэт. Кто-то художник и писатель. Но сейчас мы все – экономисты. Жизнь всех жестоко заталкивает в прокрустово ложе узких специализаций и чужеродных профессий. После коллективного признания в изломанности своей судьбы ощутили мы все солидарную тоску по творческой ипостаси. Писать стихи, книги, картины. – Теперь все должно получится. – заверила нас Елена. Во Флоренции мы ощутим новый прилив творческих сил и станем творить прекрасное.
Я рассказал о прочитанной мной статье в одном литжурнале, кажется в «Новом мире». Там рассказывалось о том, как усилиями поэта М. Волошина в 30х гг. образовался планерный клуб в Крыму в Коктебеле. Туда приезжали молодые талантливые ребята. Поэтическая страсть к полетам жила в их сердцах. Они строили планера, и рукотворные птицы эти реяли над волнистой чередой гор и холмов. Позднее из них выросли знаменитые авиаконструкторы Туполев, Поликарпов, Королев и многие другие. Так поэзия, позволяющая воспарить душе, предварила рождение и становление авиации. В каждую эпоху рождаются талантливые люди, мечтатели, поэты и художники. Но каждая эпоха безжалостным Прокрустом накладывает на их судьбы свой отпечаток. В то время поэты в душе избирали для себя авиацию. Она отвечала их жизненным запросам и соответствовала возможностям. Полет творческой мысли творил крылатый корабль для покорения неба. У нас другое время и другие шаблоны у Прокруста для принудительного усечения. В наше время судьба требует от нас найти свое место в мире финансов. Однако наверняка и эти скособоченные шаблоны будут скоро перекроены и нужно опять будет подвергать себя перестройке и новому усечению.
Душевное тепло разлилось всеобщей волной и передалось друг от друга. Вот зачем мы здесь собрались, чтобы поддержать друг друга. Избавить от одиночества, показать, что жизненные проблемы имеют решение. Оно найдется обязательно, главное, чтобы радость и тепло души не ослабевало, не угасало.
Возвращаемся к автобусу по набережной. Наблюдаем, как на опоре моста целуются влюбленная парочка итальянцев. В реке перевернулся байдарочник на каяке. Недавний гребец превратился в пловца. А берега одеты в броню набережных. Как же он выберется на сухое место? Будет мерзнуть в холодной воде? Ах, глупый - я, конечно. “Но проблема!” Вот перед мокнущим спортсменом, как по мановению волшебной палочки, вырастает спасательный катерок и проблема решается. А вот и наш автобус. Вот уже мы едем в очередную гостиницу.
Ночлег в «Лаго Верде» у Зеленого озера
Выехав за город, автобус сворачивает с шоссе и поднимается на холм. С холма открывается замечательный вид. В котловине меж холмов блестит зеркалом воды небольшое озерко. На берегу его маленький отель, и холм за ним охвачен белой пеной цветущих деревьев. Я уже мечтаю о том, чтобы там остановиться. Меж тем мы едем прямо туда! Вот здорово! Воздух вечерний, чистый, поит нас загородной прохладой. Он как будто пьется и кажется, что с тобой все происходит во сне. Оттаскиваем вещи. Кидаю их в номере. Весьма приличный номер, хотя и небольшой. Ужинать и скорее гулять, гулять. Ужин в обширном зале с темными колоннами и деревянными турникетами. У кого-то начался медовый месяц, и молодых шумно поздравляют. Мы опьянели уже сегодня от прогулок и натиска впечатлений. По бокалу красного столового вина и идем гулять. В озере плавает роскошный белый лебедь. Ага, хлеб эта птица не ест. Вот плавают рядом с ним накрошенные ломти белого хлеба. Тут же хлеб исчезает в здоровенной рыбьей пасти. Это карп чудовищного размера. Пьянящий аромат цветущего холма волнами скатывается к нам и смешивается с густеющей вечерней горной прохладой. Мы отправляемся по асфальтовой дорожке идущей на соседнюю горушку в ночную импровизированную экскурсию. День гаснет и все охватывает ночная тьма. Мы шагаем по дорожке под сенью лиственных деревьев. Мозаика листьев колышется на дороге и блики смешиваясь с тенями дрожат, качаются и сливаются в одно колеблющееся серебристое. Вот дорога выводит нас к строениям из крупных камней. Сложенные из грубых камней спящие дома укреплены контрфорсами. Минуем их и оказываемся у подножия развалин какой-то крепости или монастыря. Высокая четырехугольная обломанная сверху башня выписана на черном небе золотой краской светящего снизу прожектора. Слышится шум текущей воды. Мы забрались на развалины стены. Во дворе башни никого. Только с краю двора протянута бельевая веревка с сушащейся одеждой. Значит здесь живут. Вечером отсюда доносился звон колокола. Спустились с развалин стен вниз по сырой траве и вышли на дорогу. Над всей долиной плыл, играл в веере синих лучей расщепленный свет прожектора над кипенью весеннего цветения. Кто-то устроил цветомузыку. Это был какой-то праздник лесных эльфов. Опершись о перила белого лепного ограждения, мы уронили взгляд в угольно черную глубину озера с дрожащими отблесками звезд и фонарей. Вокруг нас розовые кусты и пальмы в кадках. Начинаем вспоминать армейские шутки и приколы. Почти каждый, так или иначе, сталкивался с этой замечательной областью деятельности. Каскад шуток переходит в непрерывный хохот. Слезы изнеможения от смеха текут у нас по щекам. И пошутить над водами этого озера почему-то приятно вдвойне. Уже далеко за полночь и вот коридоры с сухими букетами и эстампами импрессионистов разводят нас по своим номерам.
На следующий день во Флоренции отправляемся в музей живописи во дворце Питти. В кассе покупаем билеты. Миловидная девушка еще школьница по возрасту бросает подруге слова. «Пойдем смотреть прикольные картины!» Я тут же встреваю возмущенным разгневанным учителем. «Какие это еще прикольные? Что за обращение с русским языком! – с ироническим недоумением я требую у нее объяснений. Девушка чувствует, что сейчас ее осмеют. Она пытается подобрать другие слова, объясняющие ее чувства и настроение. Ну, смешные, забавные, интересные, – начинает перебирать она известные эпитеты. Я как пылающий гневом страж русской словесности стою над ней. Слушая ее объяснения теплею на глазах и милостиво отпускаю, добавляя в ее словарный запас: «Восхитительные, изумительные, незабываемые.» Девушка, опустив глаза, с конфузливой улыбкой ускользает к своей подружке. В музее возле античных древностей Елена весело вспоминает сдачу экзамена по готскому языку в университете: “Экзаменатор - строгая дама начала меня выговаривать за плохое произношение готских слов. Я ей говорю в ответ:
– Какое может быть вообще здесь произношение. Это вымерший язык. На нем никто сейчас не говорит. Эти готы тыщу лет назад превратились в германцев и всяких там датчан.
-Не важно, – строго и непреклонно ответила дама: Существуют исторические источники, свидетельствующие о правильном фонетическом звучании готской речи. Ваша задача добиться соответствия в своем произношении документарным образцам, - Она стояла непоколебимо на страже чистоты давно умершей речи ушедшего в небытие народа.
Обозреваем вереницу Мадонн с младенцем в самом разном исполнении (Пинтуриккио, Вероккио, Тициана Вечеллио и пр.). Моя спутница замечает, что младенцы их лишены детства. Лица их серьезны и взрослы. Это какие-то младенцеподобные старички. При рождении наделены взамен радости детства седой мудростью, даже не мудростью, а старческим разочарованием в жизни. Кроме того, младенцы эти не смотрят на своих матерей. Как будто случайная женщина взяла их на руки.
Наверное, при изображении с натуры младенцев позировали няньки из служанок, держа на руках господских детей. Поэтому такое равнодушие младенцев к матери. А потом, наверное, предписано было изображать изначальную обреченность Христа на муки. И показывать, что он лишен был радостей детства еще с младенчества.
- Что ж, получается, он так и рос без всякой радости на лице и младенческих баловств и детских веселых шалостей. Но тогда это не человек сразу же. Он должен был быть, как все дети, и тогда люди приняли бы его как одного из них.
- А вот у Рафаэля этот недостаток уже исправлен. Ребенок на руках радуется совершенно по-детски, и мать смотрит на него не равнодушно или даже с ожесточением, а с нежностью и любовью. Хотя угадывается в ее глазах легкая тень грусти и скорби на лице в предчувствии мученической судьбы своего дитя. Видимо нужен был все таки талант Рафаэля, чтобы дорасти до таких тонкостей понимания жизни. Остальные наверняка следовали раз и навсегда установленным стандартам и канонам живописного ремесла. Им за это платили деньги и все было нормально. Только гении пытаются сломать стереотипы и открыть что-то новое, донести это людям, даже если это не принесет прибыли.
- Вот, кстати, еще один интересный вопрос. Работая учителем, я заметила такую интересную особенность нашего мировосприятия. Если спросить любого, в том числе и подростка лет с двенадцати. Что такое любовь. Каждый из нас подумает о сексе. Свяжет это понятие с простой техникой секса. Но спроси также подростка и взрослого. Ты любишь родителей, своих детей, домашних животных, играть в футбол, читать книги. И каждый ответит в меру своих привязанностей, что - да. Любовь означает привязанность человека к объекту. Подобно тому, как мы любим свое тело, мы к нему привязаны, так как мы ощутим боль, если что-то случится с нашей рукой или ногой. Также и объявляя любовь к другому объекту, человек заявляет о своей связанности, зависимости от этого объекта. Это очень разностороннее и сложное чувство. И это основной предмет литературы.
После такой пламенной беседы в музее на возвышенные темы с нашими прекрасными филологинями я как-будто летел над мостовой, не чувствуя ног. !
Моя спонтанная лекция по истории Италии
В лучах утреннего солнца покинули мы наш приют на берегу Зеленого озера. Зубчатые линии гор на горизонте светятся друзой кристаллов хрусталя. Тянутся вдаль поля виноградников. Поскольку наш гид ничего не смогла нам путного рассказать по истории Италии и Рима, мы решили прочитать лекции сами.
Вот Вам мой экспромт. Лекция в автобусе по истории Италии. Вначале греки, распространили эллинистический стиль жизни, свою культуру на все Средиземноморье. Но вскоре эстафету у них перехватили римляне. Культуру и мифологию они переняли у греков. Вскоре возникла могучая Римская империя. Ее владения простирались почти на всю Западную Европу и Малую Азию. В Европе огромные площади были заняты под возделывание хлеба для римлян. Огромные легионы, прекрасно вооруженные, владеющие безупречной военной тактикой могли сокрушить любого агрессора. Могучий и неисчислимый флот. Казалось, владычество империи будет вечным. Рим так и называли Вечным Городом. Однако вскоре наметились уже первые признаки упадка и последующего падения вечной Империи. Итак, римляне все более устранялись от участия в строительстве и защите завоеваний Римской Империи, своего строя. Они все больше пожинали плоды трудов предыдущих поколений латинян. Как устроен был день свободного гражданина. Гладиаторские бои в Колизее. Бесплатные бани. Обед в доме какого-нибудь патриция. Танец осы - прообраз сегодняшнего стриптиза. Вечером отдых в кругу гетер. Таким образом, бесконечные эпикурейские утехи и плотские наслаждения. Более того, даже императоры, такие как Калигула, приходя к власти путем отцеубийства, не находили успокоения в обладании титулом правителя. В любой момент конкурирующая партия могла подослать убийц. Лишить жизни мог даже подросший сын, жаждущий власти. Любовь была продажной. Все чувства оказывались лишь иллюзией и обманом ради денег, славы, постов. Чувства людей, таким образом, ветшали, мельчали и скоро люди чувствовали себя немощными, изначально уставшими от жизни. Ведь чтобы что-то совершить значительное, творческое, нужно сначала возгореться душой, подчинить все остальные плотские устремления одной генеральной идее. А если в тебе только усталость и пресыщенность и неверие в любые идеалы и человеческие чувства, ты оказываешься неспособным к творчеству. Поэтому естественно они не были способны свой уклад и свой строй защищать. Рабы, становясь гладиаторами и легионерами, наоборот попадали в условия, когда самая жизнь им не принадлежала, и они могли погибнуть в бою в любой момент. Самую главную ценность приобретала дружеская поддержка. Они стремились найти утешение в переносе центра восприятия жизни вне своей человеческой личности. Им нужен был некий внешний центр, который воплощал бы все их чаяния и являлся носителем этих чувств. В ответ это новое начало должно обеспечить им полноту общения с божеством, переживания такой силы и богатства, что восполняло, компенсировало бы страх погибнуть в любой момент и постоянные лишения. То есть в их среде формировался социальный заказ на изобретение такового культа. Поначалу они остановили свой выбор на митраизме (разновидность зороастризма или огнепоклонничества). Позднее появилось христианство. И эта религия обеспечила им такую силу чувственного общения с божеством, его полноту и богатство, что эта религия завоевала умы и сердца сначала легионеров, а потом и многие другие здоровые силы общества. После этого наблюдается закат традиционной римской культуры, то есть поклонения прежним богам. Рабство было несовместимо с новой религией, христианством. А ведь это было основой существования римской Империи. Свободным земледельцам были не нужны дворцы знати, языческие храмы и виллы. В то же время они не возвращались в прежнее варварское состояние, так как уже были христианами. Поэтому они просто не стали защищать Римскую Империю когда туда вторглись варвары. Поэтому те быстро расправились с Римом и смешались с крестьянами, приняв христианство. Развалины дворцов, бань и акведуков заросли лесными зарослями и стали предметом фольклора. Так ушла в небытие непобедимая и несокрушимая империя. Вначале она погибла в умах людей. Этот образ жизни оказался непривлекательным и угасла чувственность, побуждающая людей жертвовать собой во имя идеи, во имя существования и строительства этого общества. Рим сыграл свою роль в истории человечества. Он показал, как можно строить благополучие отдельной части людей на совершенно безжалостном расходовании ресурсов окружающих народов-варваров. Государство совершенно людоедского плана в отношении рабов и коммунистические отношения и райское процветание в отношении избранных своих граждан.
Что еще можно добавить? Точно также сейчас мы видим могучую и непобедимую Америку, выбивающуюся во властители мира. Но не являет ли, хочу вас спросить, пример Римской Империи будущую судьбу Америки. Кто знает? Сорвав оглушительные аплодисменты автобуса я умолк, ощутив острый приступ головной боли после вчерашнего тосканского.
.
Песчинки в лабиринте улиц Вечного Города
Автобус нырял в туннели. На вершинах гор гнездились старинные итальянские селения с плоскими крышами, похожие на детские кубики, нагроможденные друг на друга в немыслимой тесноте. Реки змеились по широкому среди россыпей камней просторному руслу. Вот мы и прибыли в Рим. Остановились в гостинице неподалеку от вокзала Термини. Отель «Ното». Сухая пыльная улица. Обилие мусора. Бросили вещи в номере и отправляемся на экскурсию. В моем номере не оказалось ванны как у всех, но зато заправляла постель горничная. Сообщаю нашей компании о таком замечательном аксессуаре. Смотрят на меня со значением: «Что ж! Это хорошая замена ванной!»
Быстро вышагиваем по людной улице, стараясь поспеть за нашим экскурсоводом. Все хотелось запомнить по дороге. Вот в одном уютном дворике промелькнуло уличное кафе. Итальянцы, дымя сигаретами, сидели за столиками, и играли им уличные аккордеонисты. Стены домов увиты зеленым плющом. Из входной двери одного из домов выпорхнула субтильная итальянка в джинсах и вечерней прическе. Окно на третьем этаже распахнуло створки ставень и показалась женщина постарше. «Фаустина! – окликнула она девушку и, завладев ее вниманием, выплеснула сверху громкую на всю улицу эмоциональную тираду. Это было материнское напутствие перед вечерней гулянкой своей дочери. Руки ее мелькали в такт выстреливаемым скороговоркой словам. В конце своей речи матушка вдруг разразилась громким смехом. Фаустина в ответ блеснула ослепительной улыбкой. «Чао! – громко выкрикнула она и послала вверх взмах руки. Тут же девушка на шпильках процокала по мостовой туда, где ждал ее как верный ослик юркий мотороллер. Достав из пакета шлем, она оседлала своего конька-горбунка. Взревел мотор и конек понес, ее, петляя среди прохожих, вдоль улицы навстречу вечернему свиданию.
Пройдя несколько кварталов, мы очутились у знаменитого фонтана Треви. Струи фонтана рекой, кажется, вытекают из стены дома, продолжающейся скульптурными фигурами. Сами скульптуры кажутся соляными натеками, созданными водой. Множество народа и необыкновенная толкотня сразу вызвали во мне напряжение. Нет, Рим какой-то другой, в нем много все-таки от Вавилона – смешение многих языков и народов. Затем прошли узкими улочками до Пантеона. Вереница мрачных серых колонн. На площади розовая стела – каменный обелиск с египетскими иероглифами, привезенный из-за моря. Здесь к нам подошел экзотического вида негр, торговец сувенирами. Его темно-лиловое лицо было исполнено такой серьезностью и внимательной мрачной и важной сосредоточенностью, что от него повеяло тысячелетним дыханием африканской саванны. Совершенно дикой и первозданной. Также наверняка пристально и спокойно смотрят на тебя отдыхающие львы под сенью зонтичных акаций. Тебя оценивают, вот, если бы мы были голодны, подошел бы на обед или нет. Одет он был в длинный халат с коричневыми и желтыми узорами. Бродил по площади с таким спокойствием как где-нибудь у себя дома в Танзании.
Вот мы оказались в Колизее. Огромное циклопическое сооружение. Скелет, каркас прежнего грандиозного комплекса из желтых и серых арок. Это символ былого величия Рима. Здесь люди убивали друг друга для увеселения властителей античного мира. Здесь каждая песчинка пропитана потом и кровью. Праздники длились несколько месяцев и предсмертные вопли умирающих оглашали воздух. Здесь восседали патриции и простой римский люд и наслаждались тем, что все народы мира подвластны им. Здесь крича славословия Цезарю, они убивают друг друга, веселя властителей мира. Римляне думали: «Мы - центр и повелители Вселенной. Эти варвары подняты нами из тьмы дикости и привезены сюда пленниками, добытыми в жестоком бою. Дикие, как звери, они окультурены нами и служат теперь нашим прихотям, усладой богов. Вот он - прогресс на службе человека. Мы, римляне, создали самое совершенное государство, самую совершенную армию - машину порабощения и подчинения. И этот добытый нами рабский труд созидает наш коммунизм, прижизненный рай. Жизнь человеческая ничтожна. Вот она проливается здесь струей красной жидкости и затихает, покидая холодеющее тело.» Подумать, сколько проклятий лилось из уст гладиаторов. Эти проклятия шелестят и сейчас подобно ледяному сквозняку, а их скорпионий яд сгустился в черных трещинах развалин. Можно сказать, что спустя несколько столетий римлянам воздали по заслугам пришедшие с востока племена кочевников.
Алые капли маков, расцветших среди древних камней, словно капли той крови, что обильно увлажняла здесь землю и каждая песчинка здесь многажды омыта кровью людей.
Пестрый туристический люд бродит по развалинам Колизея, горланит, фотографируется в разных местах. Что-то влечет сюда, заставляет ходить по нему кругам. Можно сказать, что это - эпицентр человеческих страстей. Главный театр, потому что здесь разыгрывались самые искренние и неподдельные трагедии – человеческая смерть на поле боя. Сколько трагедий потери друзей и близких произошло здесь. И радость, когда даровали здесь самое дорогое жизнь и даже иногда свободу. Воистину это был самый яркий и искренний театр жизни. И именно из-за юности человечества, может и нет такой трагической надрывной ноты восприятия сейчас той драмы. И именно это длящаяся веками драма рабского населения Римской Империи выковала, явила такое душевное горение, что привело к рождению человеческой души и христианства, как цепи ярких эмоциональных переживаний, веру в вечное бессмертие. После этого родилось христианство и распространилось по всей римской империи. Таким образом, Колизей можно сказать был плавильным котлом, отрицание мясорубки которого породило надежду на иное справедливое мироустройство.
Мы шли по помосту над ареной Колизея. Поднялись на лифте наверх. Елена сфотографировалась, сделав ласточку да еще грациозно выгнув назад спину. Почти цирковая гимнастка, девочка на шаре. Даже группка итальянцев, отдыхающая поодаль на ступеньках, зааплодировала ей. Потом мне предложили взять ее на руки и поднять ее над пропастью, уходящей в мрачные подземелья Колизея, где раньше содержались дикие звери. Их оттуда выстреливали особыми катапультами наверх на арену. От испуга зверь в ярости бросался рвать на части оказавшихся рядом вооруженных людей, приняв именно их за своих мучителей. Потом посоветовали снять ее в полете над пропастью. Такими веселыми шуточками заполняли мы свой досуг путешественников.
Вот триумфальная колонна Траяна с винтовой лентой мраморного рельефа по всей ее поверхности. Она была первым в мире наскальным комиксом, повествующим о подвигах полководца Траяна. Мрачный Цезарь. Победил всех врагов на поле боя. А сам пал смертью от рук лучших (заклятых) друзей. Что ж в битве побеждают львы, а пируют на поле победителей гиены и шакалы. Триумфальная арка Константина. В развалинах пестрели алые маки. Тек среди развалин пестрый разноязычный людской поток. Разноцветными кузнечиками скакали детишки. Иногда звучала русская речь. Кто-то среди обломков античных колонн протодъяконским басом размеренно вещал: «И вот тогда пролетарский писатель Максим Горький отправился отдыхать на Капри…» Солнце припекало все сильнее. Еще неделя и здесь наступит летняя жара. Вскоре наш Вещий Олег заявил, что пора обедать. Мы отправились с залитых солнцем развалин в поисках подходящего кафе. Завернули в китайский ресторанчик. Внутри в его тихой прохладе мы были единственными клиентами. Взяли суп из креветок. Утку по-пекински. Чай. Я попросил чай с лимоном. Однако не смог им объяснить, что такое лимон в чае.
После обеда зашли в храм Санта Мария Супра Минерва. Построенный на месте античного Храма Минервы в стиле неоготики это был пожалуй самый душевный, располагающий к проявлению религиозного чувства, к общению с божеством. Мы отдыхали в нем от римской суеты и толкотни. Здесь же жила тихая тайна откровений, общения с божеством, разделения с ним своих личных страхов, боли и переживаний. Это чувствовалось в стеллажах с зажженными в виде маленьких горшочков свечками. Созвездия этих огоньков раскиданы были в разных местах в полумраке огромного зала. В торце разноцветные витражи лили внутрь радужные лучи. В одной капелле, стояли стулья, горел свет и священник в белом облачении, читал склонившись над Писанием. Здесь же на скамьях внимали его словам около дюжины прихожан. Здесь мы ощутили человеческое присутствие, живое общение. Как будто подсмотрели живую непосредственную итальянскую душу. От этого Рим стал нам роднее и ближе. Наши дамы упорхнули ставить свечи. В центре храма главная святыня - саркофаг с мощами святой Екатерины.
Выйдя из храма, как неискоренимые язычники, мы пошли потрогать за хвостик мраморного слона, установленного на высоком пьедестале. Поверье гласит, что тронув его за хвостик, можно легко поймать удачу. Тогда будет везти в любви и в бизнесе. «Как можно верить этим предрассудкам!» - сказал Олег, но последовал нашему примеру.
Я зашел в банк поменять лиры на евро. За стойкой долго обслуживали пожилого итальянца. В семейной обстановке с ним разговаривали как с давним знакомым. Я отвык стоять в очередях и стал проявлять нетерпение. Я стал слоняться и заглядывать в многочисленные коридорчики, где помещались разные служащие. Задавал им свой вопрос и жестом был отсылаем обратно к стойке, где обслуживался старичок. Наконец он ушел. Я на пренебрежительно ломаном английском объяснил свою проблему. За окном сидел мужчина с бородой и усиками в испанском стиле. Он занялся моим делом. Тут я воскликнул на русском: «Вот. Приехал из Москвы, старые лиры чтоб у вас поменять.» Служащий улыбнулся. Русо! Русо! –громко произнес он. Остальные отложили свои дела и подняли глаза. Увидев, что стал предметом общего внимания, я оправдал его. Подняв вверх кулак как в фильмах про антифашистов, громко провозгласил: Мир! Труд! Май! Да здравствует мировая солидарность трудящихся! И добавил на нарочито скверном английском: Long live Solidarity of the working people All Over the World!
Бородач озарился торжествующей улыбку, приподнялся ко мне и многозначительно произнес: «ТОВАРИЩ!» Шипящие согласные прозвучали с сочным эмоциональным посылом раскрывающим мою сущность.
Я радостно выкрикнул: «Привет из братской Москвы! Да здравствует весна!»
Выйдя я рассказал своим товарищам. Слушай, мне нравится эта страна! – крутя головой, как будто пробуя страну на зуб, заявил Олег.
В тот же день в отеле я сломал замок в своем номере. Сотрудник с ресепшн, индеец с Аргентины говорил лишь по-испански, и мне стоило труда знаками объяснить проблему. Мы в итоге нашли другой номер взамен этого.
Елена откомментировала мне: “Здесь часто иммигранты находят работу в отелях не владея языком. Так в Англии в гостинице я позвонила на ресепшн и сказала что прошу что-то сделать с телефоном, который часто напоминает мне об оплате, хотя я еще утром это сделала. Мне нужно сделать звонки по работе и телефон меня отвлекает. Тогда явился очень полный араб. Страшно пыхтя, он залез под стол в номере, долго возился и наконец выдернул телефонный провод из розетки. С радостным видом выполненного долга он заявил, что беспокоить меня телефон больше не будет.”
За ужином я сострил про свое переселение: «Я поменял свой номер с горничной, на номер без горничной, но с ванной!»
Дама старших лет в соломенной шляпке с розочкой возмутилась: « И вы согласились! Поменять живую девушку на предмет санитарно-гигиенического удобства. Как можно! Это просто старческий поступок! В вашем возрасте недостойно не увлечь себя в романтическое приключение с горничной! Отбиваюсь от нее: «Горничная - не в моем вкусе! Мне нравятся блондинки!»
Ночное плаванье по фьордам римских улиц
Вечером отправляемся на улицу «Дольче вита». Вот мы шагаем по вечерним Римским улицам. Постепенно как-то вся компания разбивается на пары. И в каждой из них разыгрывается пьеса “вечерний променаж на двоих”. Так приятно, что в этом городе оказавшись туристом, ты не один. Судьба послала тебе замечательную спутницу. Рим заграница и чужбина вдруг оказывается тем волшебным средством излить душу в общем-то случайному спутнику. Ты вдруг обнаружил в нем какие-то схожие, родственные черты. Такие же проблемы, жгучие мучающие или же наоборот зеркально противоположные твоим. Замечательно вместе ощутить избавление от этих проблем, вылив, отобразив их в живой беседе своему спутнику. Иногда даже сама формулировка, эмоциональное отражение своих невзгод, треволнений и даже просто сочувственное выслушивание их является неоценимым лекарственным эликсиром. Ольга нежно положила свою руку в сгиб моей и рассказывает о своей жизни. Ее рассказ сливается с плывущими мимо огнями ночных вывесок. Разноцветные кафе, сияющие драгоценными кладами пещеры Сезам. Могучие платаны вздымают ввысь свои пегие богатырского размаха ветви. Все это смешивается в вечернем сумраке с мозаикой светотеней от листвы и фонарей. Ты пьянеешь от всего этого. От того еще, что тебе открыта душа твоей спутницы, да и вся компания сейчас, собранная здесь, оторванная от привычного своего домашнего бытия, открыта и дарит друг друга радостью, отзывчива к чужим страданиям. И ты, воспринимая чужую исповедь, на самом деле, ничем не можешь, в сущности, помочь. Но так важно иногда выговориться. Причем именно в таком сказочном месте, куда, быть может, ты никогда и не доберешься.
Воистину, бродя по Италии, мы собираем здесь частички своей же русской души, оставленной, наверное, прежними поколениями вояжеров. Здесь мы открываем сами себя. Находим повторение своей жизни, самих себя во всей более чем двухтысячелетней истории этой солнечной страны. В этом наверное и есть расшифровка названия нашего опуса, найти здесь частичку самого себя, открыть в ее неожиданном сиянии свои новые стороны, новые грани своей души. Открыть путь наверх сквозь наслоения обыденной жизни прекрасному. Утвердить снова в своем восприятии истину, забытую с детства, что человек прежде всего подобен богу, но под влиянием жизненных обстоятельств превращается последовательно в животное.
Мы переходим площадь. Мерцающее живое стекло течет, струится из темных недр подсвеченного фонтана. Да ночью Рим чарующ и не видно мусора и обшарпанности домов. Решаем бросить якорь в одном из уличных кафе. Усаживаемся за столики. Заказываем бутылку белого вина. К нам начинают соваться разные торговцы цветами и сувенирами. Наезжает из темноты на тебя улыбающаяся темнокожая физиономия с немыслимой улыбкой вся раскрытая в просительную ладонь. Долго пасется вокруг тебя, часто не обращая внимания на пожелание оставить в покое. Правда некоторых заставляет уйти неприличный интернациональный жест. А один индус просто подарил в итоге цветок одной из наших девушек. Пришлось подарить ему после этого монету.
Мы продолжили плаванье по сумеречным улицам Рима. Плыли затерянными галерами средь колышащейся мозаики теней и бликов листвы и сияния фонарей. Коробчатые утесы домов скалистым берегом проплывали над нами, а мы искали все непонятную гавань, и поток времени влек нас вперед по извилистым фьордам римских улиц. Мы шли под руку с Ольгой, и я был полон к ней нежностью. Ведь здесь в этой дали мы были самыми близкими людьми. Каждый облекал свои переживания в красивую художественную форму и выдавал на гора. От этого сами переживания, невзгоды приобретали характер регалий, боевых шрамов, украшающих человека. Неприятности уже казались наполовину побежденными. Ведь если ты поделился ими, и тебе сопереживают, то ты уже не один стоишь перед ними. Самое главное, при этом отступала обреченность и одиночество перед этими тяготами. Каждый давал свое вдохновенное представление под названием драма моей жизни на сцене римских улиц.
-Какие основные впечатления подарил нам Вечный город своей более чем двадцативековой историей? Цепь злодейств и благодеяний. Круговорот человеческих драм на одни и те же примерно сюжеты.
-Действительно! Мир кружится, вращается вокруг десяти – двенадцати вечно повторяющихся сюжетов. Все они описаны еще в ветхом завете. Но никто не извлекает уроков из ошибок древности, а вечно повторяет одни и те же ошибки.
-Все же есть маленькие отличия. Частности, подробности. Они вселяют надежду, что на этот раз быть может, все удастся, все сойдет с рук. Ведь времена сейчас другие. Тогда была архаика, а сейчас технологии, прогресс. Это дьявол соблазняет частностями, подробностями. Люди, прельстившись его лживыми посулами, разыгрывают снова и снова старые сюжеты и попадают в те же сети. Разыгрывают старые повторяющиеся трагикомедии. Согрешают и наказываются. А дьявол наслаждается одной и той же миллионы раз играемой пьесой. Он поселяет в человеке страсть к стяжанию денег, славы, успеха и дальше начинается новая серия этой вековечной пьесы, продолжается бесконечная мыльная опера.
-Кто попал в сети и отдался страсти, оказывается полностью в ее власти. Она становится хозяйкой человека и делает с ним все что хочет. Нет - с философской печалью сказала Ольга: Ни к чему в нашей жизни нельзя привязываться. Даже любимому человеку, родственнику нельзя полностью посвящать себя, привязываться чрезмерно. Тем самым ты нашлешь на него несчастья и в конечном итоге и на себя. Сколько раз уже такое было. Почему-то всю жизнь судьба лишала меня самых дорогих и близких людей, стоило лишь прикипеть к ним душей. Стоило почувствовать эту полную неразрывность, невозможность потерять их, как Всевышний забирал их у меня.
- Нужно, наверное, ни к кому не прикипать душой. Нужно как бы жить рядом и при этом не осознавать своей привязанности, зависимости. Нужно радоваться, делиться впечатлениями, помогать, но делать это отстраненно. Даже заповедь такая была: «Не нужно делать ни из чего кумира. Ни из человека, ни из работы, ни из какого-нибудь занятия.
-Судьба забирает моих самых близких людей. Это как у Маркеса в «Сто лет одиночества». Там человек жил сто лет на одном месте. А судьба или злой рок проводил мимо него хороводом множество людей. Приводил и уводил их. Оставалось одно лишь это место. Люди оставались лишь в памяти. Вечным был лишь Город. И человек сидел как прикованный к этому одному месту. Скорее зачарованный этим местом и только действующие люди этой пьесы постоянно менялись. Так же было и у меня. Я вспоминаю любимого как он катал меня на параплане. Мы взмыли с ним в одной связке над морскими волнами и катер тянул нас за собой. Мы катались вместе на горных лыжах. А потом его не стало. Произошла автокатастрофа. Раз и все. Потом не стало отца. Обыкновенный инсульт. Я начала видеть во всем какой-то рок. Начала изучать эзотерические учения.
Я рассказал про то, как после спекулянтских игр на бирже меня охватило одиночество. Тяжело просто невыносимо было ощущать себя безработным. Навалившаяся тишина просто душила меня. Это все было последствием нервных стрессов и медикаментов от них. И важно теперь было именно облечь все это в художественную форму и доставать на сцену новых персонажей этого маленького театра. Сценой являлись сменяемые в этой медленной прогулке улицы и площади Рима с фонтанами и дворцами, раскидистыми платанами. Я говорил о том, что нужно отстраненно смотреть на все вещи в этой жизни и не дорожить ничем и не прикипать ни к кому и ни к чему на этом свете и даже близким. Нужно считать себя всего-навсего гостем. То есть нужно любить их, но считать, что они принадлежат не тебе, а господу и он устраивает их путь. А ты помогаешь им просто по мелочам. Ты просто их попутчик в одном долгом переезде в поезде времени. Быть может, ты сойдешь раньше их на остановке.
Еще я рассказывал о том, как помотала меня по стране кочевая жизнь отца, офицера. С тех пор я чувствую себя кочевником, перекати полем. Пытаюсь оставить только разумные затраты на жизнь семьи. Чем меньше ты зависишь от мира материально, тем более ты духовно раскрепощен и свободен. Злой рок влечет меня по разным местам. Я как кочевник плыву по степи, ни к чему не прирастая душой. Все меняется - занятия, места жизни - и ничего не стоит сильно любить, привыкать, дорожить и держаться за что-то. Везде, все, в сущности, одинаково. Занятия и места жизни. Яркими огоньками плывут в этой холодной тьме только человеческие души, тепло их сердец. Ты же просто зритель в этом театре жизни.
Мы переполнялись теплыми чувствами, и мне казалось что мы уже знакомы целую вечность и непонятный хмель кружит нам голову.
Мы разговаривали, и ночь все более сближала нас. Вот мы пришли в гостиницу. Вот и наши номера. Поднимаю глаза, чтобы сказать спокойной ночи и встречаю ее глаза. Впервые за вечер вижу ее глаза в свете гостиничных люминисцентных ламп. Она смотрит мне в лицо растерянно. Влага блестит в ее глазах и дрожит, мерцает как течение слабого лесного ручейка. Я вижу, что и пальцы ее рассеянно теребят сумочку. Понимаю что дальше мы не можем быть вместе, и продолжение каждый должен пережить в одиночестве своего номера.
Оказавшись в номере представил как я заказываю бутылку красного тосканского и мы идем наверх. Мы не смотрим друг на друга как два сговорившихся сообщника. Мы подходим к моей двери в излучине узкого коридора, и я долго ковыряюсь с ключом. Внезапно подавив охватившее волнение, я отогнал его прочь, вдруг вернув себе чувство отстраненного созерцателя. Смотри-ка, все происходит как у Бунина в его «Темных аллеях». Представил что мы два эмигранта затерянные в римских лабиринтах ныряем в крохотный номер, чтобы разделить поровну бархатную майскую ночь. Наши вещи в непривычном соседстве смешались на стекле письменного стола. Дамская сумка и мой пакет. Джинсовая куртка. Мы усаживаемся вокруг стола, и я разливаю вино. Ощущаю внезапно вторжение на уровне житейских мелочей. Вино плещет в бокалы. Я говорю экспромтом пространный тост: До нас сюда приезжали эмигранты. Бежавшие из России в Гражданскую войну они потеряли все, став изгнанниками. Им предстояло нищенствовать до самой смерти. А мы прибыли сюда в эпоху перестройки. И теперь русский человек может путешествовать там, где захочет. Это здорово, это возвращение к временам серебряного века. Я приехал в Италию искать поэзию. И я ее нашел. Давайте поднимем бокалы в память тех, кто оказался здесь в изгнании без куска хлеба и угас в тоске и ностальгии по России. Ну, за Италию! Она фонтанами взметывает в нас поэтические чувства и вдохновение.
Представил далее как два отчаявшихся эмигранта из рассказов Бунина бросились друг другу в объятия. Свились венки из наших рук. Тяжелые портьеры с кистями и бахромой, витые светильники задавали театральный тон. Память запечатлевала тепло кожи, скользящей и оставляющей будоражащие ощущения. Кисти занавеса чеканно серебрились на фоне лунного окна. Движения сплелись в неспешный танец, ощущения от прикосновений откладывались в памяти как сувениры. Казалось, вечный город лил на нас свой жемчужный, лунный свет и мы смотрели на себя издалека с необычайной высоты небес, где взирают на нас души давно ушедших обитателей Рима –Цезарь, Калигула, Нерон и целый сонм других. Тысячелетия назад сражались они за свою любовь, совершали предательства и измены. Страстно бросались в бездну жизни и вкушали все ее прелести от величайших наслаждений до глубочайших страданий. Оказавшись в Вечном городе хочу обогатить свою пресную жизнь новым опытом, дополнить романтикой и полнотой сильных чувств. Необъяснимо хочется вызвать эти тысячелетние призраки и преодолев запрет прикоснуться к ним пережить их порочные страсти, и дальше в качестве кары вечную тоску, отчаяние и страдания. Я почувствовал, что воспарил ввысь над Римом, коснулся кружащегося над ним хоровода вечных теней и передал им частичку тепла нашей души. Седая вечность наполнила нас тихой печалью. Запела скрипичной мелодией. Вот Ольга подошла к окну, и лунный свет посеребрил скрипичный изгиб ее стана. Наступившая пауза развела нас по комнатам. Я остался один, и ночь повлекла меня на улицу. Все произошедшее было сном, наваждением, фантомом, сгустившимся из замшевых римских стен. Поэзия Бунина навеяла, как сон. Что ж, отшелестел этот красочный вихрь ощущений, недавний сон, иллюзия, фантазия, в сознании майским фейерверком, рассыпался веером радужных искр и угас в ночной тени. Я очнулся. Ощущая жар, пересохшие губы и влажный лоб, овеваемый ночным майским ветерком.
Майский ветер выдул меня на улицу и я отправился встречать рассвет на старые римские развалины.. Ночной зефир несет старую газету по пустой улице как паруса брига пилигримов. Две итальянки в машине щебечут и хихикают мне вслед. Они на работе. В подворотнях как черные грачи зыркают голодными глазами стаи бездомных бродяг, то ли цыган, то ли албанцев. Тревожно сжимается сердце, и ищешь взглядом светящийся ночной газетный ларек или закрывающееся кафе. Туда, если что, можно обратиться за помощью. Вот и площадь Венеции. Налетевший порыв ветра закружил обрывки газет. И ночная пустота тревожно сжала сердце. Спасаясь от тревоги, ныряю в круглосуточное кафе. За столиками, уронил голову на скатерть спящий посетитель. За чашку кофе он видимо купил себе этот ночлег. За стойкой худенький пожилой черноволосый итальянец в белой барменской пилотке времен Муссолини. Он оживленно балагурит с друзьями и сигарета во рту его забавно трясется. Я прошу чая и собираюсь пойти за столик. Но тут вырастает мулатка в белой наколке, и возмущается. Узнал в ее речи только слово «Difference» - различие. Я понял, что могу пить чай только у стойки. Пью чай и разглядываю публику. Забавный паренек, бомж, в потертом пиджаке и джинсах все подпирал дверь кафе. Временами он подходил к старику-бармену и радостно рассказывал, анекдот. Бармен смеялся сквозь зубы и тряс головой. Зажеванная в гармошку сигарета прыгала в его впалом старческом рту как дирижерская палочка. Мальчишка, посмеявшись, почтительно замолкал и наклеивался спиной обратно на свою притолоку. Наверное, он так отрабатывал свое пребывание здесь. С ним рядом два таких же кадра. внимательно провожали взглядом каждого прохожего. Я допил чай и отправился на улицу под их напряженным взглядом. Пройдя за угол, я стал изучать спящего на пандусе здания итальянского бездомного. Он лежал на матрасике и укрыт был одеяльцем. Под головой в аккуратной шапочке, лежала небольшая подушечка. В изголовье стояла пластиковая чашечка с супом. Как написано в путеводителе: “Рим просто рай для бездомных.” Ну что, ж справедливо. Обошел Алтарь Отечества справа. Предрассветный сумрак облаком сгустился среди деревьев под стенами домов. Людские тени скользили вдоль скамеек и по тротуарам. Может это все призраки ушедших времен. Духи патрициев, легионеров, сенаторов. Всех тех, кто не нашел покоя в земле. Обхожу темные закоулки по освещенной мостовой и поднимаюсь по ступеням на Капитолий. Здесь пусто и я скоро понимаю почему. На самом холме дежурит полицейская машина. А возле самой волчицы, покрытой слоем зеленой патины, размещен постоянный полицейский пост. Обхожу ее и попадаю на смотровую площадку, откуда древние развалины предстают как на ладони. Они слабо освещены и лишь отдельные фонари освещают их снизу, будто из подземелья. Перед рассветом легкий ветер потянул со стороны. И послышались в нем еле слышные стоны и мольба. Из хаоса нагроможденных камней, угадывающихся скелетов храмов тянулись ко мне мерцающие призраки. Калигула, верещащий перед смертью добивающему его претору: «А я еще жив, а я еще жив.» Надменный Нерон, смакующий свои вирши при свете подожженного им Вечного города. Пытаюсь объяснить себе их поступки. Став императорами, властителями Вселенной посчитали себя равными божеству и отреклись от всего человеческого. Нерон ради порыва божественного вдохновения решил спалить весь Рим. Вечный город сгорел, а навеянные этим стихи не дошли до нас. Гармония и красота - не абсолютные понятия. Они созданы людьми и живут для людей. Нерон писал не для нас, смертных, а для богов. Поэтому его творчество и не дошло до нас. Наверное, его и по сей день читают живущие в другом измерении римские боги. Светает. Вот весь сонм бормочущих стонущих призраков потянулся обратно в развалины, спасаясь от зарождающегося рассвета. Вот уже они истаяли в своей каменной кунсткамере, впитались в древние камни. Небо, покрытое неплотным слоем облаков, светлеет. Восток блеснул солнечным светом. Вот и новый день вступил в свои владения. Пора возвращаться. Шагаю обратно в гостиницу. Нужно успеть на завтрак. Я смакую в сознании рождение нового дня с предрассветным томлением в сумерках ночи, когда вереница ночных тревог вьется, кружится вокруг тебя. Я всегда поражался этой смене ощущений. Переходу от предрассветного бессилия и тихого отчаяния к надежде и радости, расцветающей робким цветком в приближении рассвета. Все действительно особенно затихает в природе, боясь спугнуть чудо нового дня. И вот, когда отчаяние охватывает тебя особенно сильно, слабый свет зари приходит, как избавление, как свет надежды на лучшее посещает тебя. Я шагаю по пустой еще улице. Встречаю пару молодых итальянцев, спешащих куда-то спозаранок. Прошу их снять меня на фото у колонны Траяна. В ухе у парня блестит серьга. Кожаная рокерская куртка. Он щелкает. Говорю ему: Граци! Спасибо!» Он отвечает по-русски: «С добрым утром!» Потом они идут дальше.
Утренний хмель стоит в голове. Я как будто слегка оглушен прикосновением к великой тайне. Чудо нового дня сияет в моей душе. Я как будто отстоял воскресную службу в церкви. Вот и наш отель. Прохожу в столовую к завтраку. Загребаю себе на тарелку ворох мучных изделий и сажусь к своей компании. Сейчас мы отправляемся в Ватикан, а потом возвращаемся в Римини.
Пробежка по Ватикану
В Ватикане меня поразил коммерческий подход итальянцев и деловая хватка в организации экскурсий. Нас как жидкость ускоренно прокачали сквозь трубопровод, длинный коридор с античными статуями, гобеленами и картинами. Чувство духоты и давки навечно слились с визуальными образами замечательных фресок Рафаэля и Микеланджело. Искаженную речь гида понять было трудно. Наконец добрались мы до знаменитой Сикстинской капеллы. Огромный зал. На высоченном своде бессмертные росписи Микеланджело. Ловлю себя на том, что не впечатляют. Не берут, понимаешь, за душу. Я сейчас волен дать свою трактовку произведений живописи и свое восприятие их. Гораздо более трогает меня сейчас живопись Сандро Ботичелли. На стенах капеллы есть несколько его росписей. В них есть легкая грусть и романтизм. Отстраненные с мечтательной улыбкой женщины Ботичелли роднятся с ангелами небесными. Здесь есть чувственная любовь. Микеланджело ранит мое восприятие своими мускулистыми атлетами. Нарочито культуристская внешность подчеркивает все суетное и плотское. Я даже чувствую запах пота. Римское искусство сосредоточилось на отображении анатомии. Возрождение начинало с копирования Римских образцов. Одно телесное совершенство человека не вызывает сопереживания. Изможденные герои готической скульптуры горят аскетической свечой в позе мученика, отражая другую крайность. У Ботичелли – золотая середина – у вполне плотских его героев присутствует тайна внутреннего содержания. Человек приравнен божеству в этой недосказанности. У Микеланджело везде корчащаяся, кричащая, мучимая физическими болями плоть. В этих конвульсиях они пытаются обрести гармонию, высекают из себя искру гармонического духа, но не могут. Им нужно сначала выйти из этого противостояния, физической мускульной борьбы с внешним миром. Дух гармонии утрачен, он вне их. Покоем и созерцанием, гармоничной связи с внешней природой здесь и не пахнет. Внешний мир глубоко враждебен этим персонажам, Мир это пыточная камера для плоти. Гармонии и покоя достичь нельзя. С миром им нужно постоянно бороться. Эта борьба с природой, а не гармония - суть западноевропейского мировосприятия. Хотя его Пьета, пожалуй, другая. Что ж. Искусство это средство нашего общения. Суждения мои небесспорны.
Собор Святого Петра – главный собор всего католического мира. Однако при всем богатстве и великолепии убранства это не место для общения с божеством, а официальный зал для приемов и церемоний. Впрочем, наверное, это естественно, трудно было ожидать чего-то другого. Интересно, что за месяц другой до поездки мне снилось два раза, что я в Ватикане. Я видел, что нахожусь во внутреннем дворике. И он был очень зеленый с раскидистыми кронами кедров и лиственных деревьев. Там был простор и тишь уединения. Мне казалось, что я вспоминал какой-то фильм просмотренный ранее и забытый. Однако экскурсия наша явила другое. В пробежке по декорированному коридору среди сонма вспотевших от духоты любителей прекрасного я не нашел в Ватикане того ощущения, что предвосхищалось сном. Даже пришло чувство успокоенной ревности, что нет у них за морем такого сокровенного предвосхищения тишины и покоя, что пришло в этом сне. Значит нужно искать его в другом месте. А здесь - ну, коммерция во храме. Хотя их понимаю и не осуждаю. Коммерция – это важно. Искомое теплое чувство божественного откровения ближе было гораздо ближе в Падуе в храме Св. Антония.
Закончилось наше знакомство с Римом. Автобус увозит нас на север. Проехались мы напоследок по набережной Тибра. Мелькнул вдали Замок Св. Ангела. Между машинами протискивались юные итальянки на своих крохотных мотороллерах. Туфлями на шпильках давили они на педали.
Дождливый вечер в Римини
Покинули Рим, и я провалился в сон. Когда проснулся, мы неслись по узкому шоссе, зажатые с обоих сторон лесными вершинами Аппенин. Дождь жемчужными штрихами чертил по стеклам автобуса. По прибытию в Римини дождь перестал. Маленький семейный отельчик у кромки прибрежного песка. Небо затянуто облаками. Серые сумерки. После солнечного жаркого Рима здешняя погода настраивает на лирическую грусть. Непогода мертвого сезона на морском курорте. В этом есть своя прелесть. Последний вечер в Италии. Нужно провести его хорошо. Всей компанией мы отправились на берег моря. День угасал в густой облачности. Песчаный пляж был пуст. Мы посидели в кафе у самого моря. Пили кофе и ели штрудели, мороженое. Крохотное кафе светилось китайским фонариком на пустом пляже. Ветер смешивал иодистый соленый вкус моря с поданным мороженым. Шум прибоя озвучивал наш последний вечер в Италии. Ольга рассказывала, что итальянцы уже довольно таки загадили свое морское побережье и теперь скупают недвижимость в Хорватии. Как, впрочем, и немцы. Они превращают потихоньку этот осколок Югославии в свою курортную провинцию. Там море еще пока чистое. У родственников есть дом на берегу моря. Так эти поборники у себя дома чистоты, частной собственности, не взирая на объявления о частном владении, беспардонно проходят и устраивают свинюшник после своих пикников на их владениях.
Потом мы бродили у кромки воды. Волноломы на пляже были завалены грудой камней. Камни, скрепленные цементным раствором, создавали иллюзию естественного происхождения этих скалистых мысков. Мы прошли на самую конечность мыска. Море в ночной черноте сливалось с небесами. Казалось, волнуется и клокочет во мраке сам бескрайний мировой космос. Волны вздымались фонтаном соленых брызг, обдавали нас запахом йода и водорослей. Методично и неуклонно совершающая свою работу стихия приковывала к себе внимание и выкачивала тревоги, заменяя их спокойствием и единением с природой, животворящим космосом. Это как раз то, чего не хватает человеку, когда в повседневной суете он задыхается в своих переживаниях как в крошечной скорлупе. Здесь же дух твой вырывается на поистине космическое пространство.
Расхаживая под руку с Ольгой по песчаному пляжу, я представлял себе, что вот точно также прогуливались здесь русские отдыхающие в прошлом столетии. Шелестели складками платья дамы, и кавалеры ковыряли тросточками песок. Это времена дошли до нас благодаря бессмертным строкам Бунина и Набокова. Сейчас я чувствую, что между нами протягивается какая-то незримая нить, соединяющая два этих отдаленных времени. Кажется, это нужно, для того, чтобы ощутить, извлечь из тьмы времен и небытия свои прошлые ушедшие корни. Я хочу почувствовать себя их преемником. Когда-то сюда приезжали художники Щедрин, Воробьев, Брюллов и Иванов. Иванов писал этюды для полотна «Явления Христа народу». Щедрин запечатлевал любимые им Неаполь и Сорренто. Воробьев отображал Венецию. Возможно, и я создам свои образы Италии в литературном и художественном творчестве.
Сан-Марино – страна горных гномов
Утром мы отправляемся в Сан-Марино. Наш гид Татьяна восприняла наши наставления и прочитала лекцию про Сан-Марино на новый лад. Она тщательно подобрала все фразы. Избавилась от мусорных казенных слов. Иногда осторожно спрашивала нас про ударения. Главное, что мне понравилось, она с трепетом относилась к самому языку, как к великой ценности. От этого ее речь прямо зажглась душевным огнем. И Татьяну мы стали воспринимать по-другому, не как забитое и по сути безгласное существо, а как человека с собственным достоинством и душевным миром. Отныне, кажется, она поняла, что есть у нее защитник - великий русский язык Бунина и Достоевского, Толстого. Этот мостик будет избавлять ее от одиночества и приводить к сердцам и душам других людей. Пасмурная погода с моросящим дождиком навевает прощальную грусть. Смотрим друг на друга с тихой печалью. Скоро наше путешествие станет сказочными, красивыми грезами. Скоро мы вернемся домой, и жизнь снова возьмет нас в свой оборот, примет под свое ежедневное ярмо.
Татьяна рассказала, что частые смерти сан-маринцев, что взяли себе молодых жен из СНГ вызвали полицейское расследование. Злодейского умысла не нашли. Заключение гласило, все умершие скончались естественно, от любви. Любовь прекрасных Елен с Украины и Белоруссии перегрузила их хрупкий организм. Чего, чего, а любви у нашего человека в избытке. С деньгами всегда было не очень. А любовью своей мы желали и еще осчастливим весь мир.
Автобус вскарабкался по высокой горе и уткнулся в крепостную стену Сан-Марино из неотесанных камней. И вот мы шагаем по узким вьющимся улицам среди громоздящихся по склонам игрушечным домиков. Острые черепичные крыши. Мы поднялись к одному из замков орлиным гнездом поместившихся поближе к облакам. Порывы ветра роняли на нас капли дождя. Дымка облаков и вуаль дождя затягивали окрестности. Далеко вокруг тянулись зеленые волны гор и бурые зубцы утесов и скал. Красной мозаикой черепичных крыш внизу пестрели итальянские селения. Мы зашли в бар у смотровой площадки, и пили кофе. Мы ждали окончания начавшегося дождя. На лицах друг друга мы читали печаль близкого расставания. Скоро волны суетной жизни унесут нас в разные стороны, и наше путешествие станет достоянием памяти, роскошным замечательным воспоминанием. «Спасибо! – говорили мы друг другу: За замечательно проведенные в Италии дни!» Рядом в стеллаже полулежали бутыли вина. Ольга попросила сфотографировать ее рядом с этой красотой. Блеснула вспышка. Готово. Мы выходим на улицу. Облака прояснели, и мы спускаемся вниз. Заглядываем в ларьки с сувенирами. Заходим в бар пообедать, как нам напоминает Олег. За стойкой бара очень приятная черноволосая девушка. Ну не может она быть итальянкой. – говорю я. Она понимает по-русски. Вы откуда? – спрашиваю ее. Я полька. – отвечает девушка. Дзенькуе пани! – благодарим ее и забираем свою еду. Странно она даже не обрадовалась нашим словам, а погрустнела и потупилась. Им наверное запрещено говорить на родном языке. – предполагает Олег. Я ем лазанью. За окном синеют итальянские дали. Кажется, что мы летим над этой холмистой равниной на корабле-самолете и смотрим в иллюминатор. Скоро мы спускаемся в магазин и берем домой вино, кофе и граппу. Вот автобус везет нас в аэропорт, застревая в пробке на узком шоссе. Мы острим, что вот не успеем на самолет, и наш гид нам припомнит, как мы отчитывали ее за плохой русский язык. Опасения напрасны. Вот и аэропорт. Суета и беготня с сумками и чемоданами. В салоне самолета все долго рассаживаются, втискивая свою кладь. Видно уже мыслями все унеслись к себе домой. Все замерли в убыстряющейся тряске бегущего по полосе самолета. Бежит он, ускоряясь, как спортсмен к вожделенной планке. Прыжок! Вот, наконец, мы в воздухе! Набираем высоту. Кто-то замечает близко под нами истребители. Вокруг облака. Под нами десять с половиной километров воздушной толщи. А ниже территории каких-то стран и акватории морей.
Через проход от меня сидит Елена. Мы с ней сегодня именинники. Откупориваю бутылку Сан-Маринского муската и предлагаю отметить наш праздник. Она заявляет, что День Рождения наш пройдет на небывалой высоте, а именно 10 000 метров над уровнем моря. Что ж, это очень знаменательно и окажет влияние на всю дальнейшую творческую жизнь. У нас все теперь должно получиться!
Русская душа в Италии
© Copyright: Андрей Козловский 2, 2020
Свидетельство о публикации №220122601707
Свидетельство о публикации №220122601707
Рецензии