Савинский Александр Александрович Воспоминания

Уважаемые читатели! На своей странице начинаю публикацию собственного перевода со своими же примечаниями мемуаров российского дипломата Александра Александровича Савинского (1868-1934), бывшего в разные годы начальником канцелярии МИД, послом Российской империи в Швеции и Болгарии. После Октябрьской революции 1917 года А. А. Савинский представлял интересы Правительства Юга России в Главном штабе британских войск в Закавказье, публиковался в белогвардейских газетах. В эмиграции для французских и британских изданий писал очерки о внешней политике России накануне Первой мировой войны, о революции и о большевиках. Умер в октябре 1934 года в Париже. Книга воспоминаний "Recollections of a Russian diplomat" впервые была издана в Великобритании в 1927 году (ссылка на первое издание на английском языке С тех пор она несколько раз переиздавалась, так как была признана англоязычными историками ценным источником по истории России. В СССР и РФ воспоминания А. А. Савинского никогда не издавались и неизвестны даже большинству историков. Структура книги следующая: введение и 16 глав, охватывающих исторический период с 1900 по 1915 годы - 1 год - 1 глава. Публикация будет периодически дополняться. Приятного чтения!



Савинский Александр Александрович
Воспоминания русского дипломата

Эта книга посвящается памяти Её Императорского Высочества Великой княгини Марии Павловны.
     В год моего поступления в Министерство Иностранных дел я имел честь быть представленным их императорским высочествам – великому князю Владимиру Александровичу и великой княгине Марии Павловне . Все, кому посчастливилось встречаться с их императорскими высочествами, помнят интеллигентность великого князя, интерес, который он проявлял ко всем историческим, политическим и дипломатическим вопросам, а также обаяние и ум великой княгини. Я всегда вспоминаю с душевным волнением и признательностью доброту, с которой их императорские высочества неизменно принимали меня. Великий князь чрезвычайно интересовался моей деятельностью, а великая княгиня с симпатией следила за последовательными этапами моей карьеры.
     Овдовев, великая княгиня отошла от общественной жизни, а в разгар войны всецело посвятила себя организации помощи раненым. Из-за переутомления она решила в феврале 1917 г. отдохнуть несколько недель на Кавказе и именно там впервые узнала что такое революция. Она была арестована и содержалась на собственной вилле под охраной вооруженных и бесцеремонных солдат. Я поспешил присоединиться к ней там и затем не покидал до момента её смерти. В период эмиграции она постоянно призывала меня записывать всё, что я слышал и видел в течение моей полной событиями карьеры. Её влиянию, любезному и доброму вдохновению эта книга обязана своим появлением. Благоговейно я вспоминаю образ этой Великой Женщины (в прямом смысле слова) и её памяти я с почтением посвящаю свою книгу.
               
                А. С.

Введение

     Мемуары и воспоминания в последние годы появляются постоянно. Написанные дипломатами и государственными деятелями многих стран, они представляют интерес не только для наших современников, но предназначены в будущем послужить воссозданию истории и объяснить происхождение бурной и тревожной эпохи, через которую в настоящее время проходит весь мир. Чем больше появится подобных документов, тем лучше для потомков; по крайней мере, таково моё мнение. В результате сравнения записей различных очевидцев этих событий, которые взволновали и продолжают волновать мир, бесценная для историков правда обязательно должна появиться на свет.
     Профессиональная деятельность позволила мне соприкоснуться со многими важными историческими событиями, прежде всего, в мою бытность руководителем канцелярии министерства иностранных дел. Этот пост я занимал с 1901 по 1910 год при трех министрах. Я присутствовал при ряде встреч между императором Николаем II и различными монархами и главами государств. Таким образом, был посвящен во многие дела, тогда считавшиеся строго конфиденциальными, и поэтому совершенно неизвестные не только широкой публике, но также некоторым департаментам министерства. В то же время, я был хранителем самых секретных министерских архивов, многие из которых с тех пор, к несчастью, попали в руки большевиков и были, в большей или меньшей степени, разглашены,  способом, преследующим их собственные цели, а не достижение истины.
     В дальнейшем, по работе я оказался за границей, где принимал очень активное участие в политической драме, которой до сих пор не дано правомочного или компетентного объяснения как в России, так и в мире вообще: я намекаю на противоестественный и гибельный разрыв отношений, который имел место в 1915 году между Болгарией и Россией - её освободителем.
     Опубликовав оранжевые книги о разрыве с Австрией, Германией и Турцией, разрыве, который был очевиден всем, российское министерство иностранных дел не опубликовало ничего относительно разрыва с Болгарией. Именно по этой причине, после долгих и мучительных размышлений, я решился рассказать о событиях, имевших место в действительности. Они, правда, недавние, но уже принадлежат истории.

Примечания к введению.
1)Великая княгиня Мария Павловна (урождённая Мария Александрина Элизабета Элеонора Мекленбург-Шверинская) (1854-1920). С 1874 г. замужем за великим князем Владимиром Александровичем(1847-1909). О близости А. А. Савинского к великой княгине в годы революции и эмиграции свидетельствует Матильда Кшесинская: «В годовщину смерти великой княгини Марии Павловны Вова, Андрей и я поехали в Контрксевиль, куда прибыл и великий князь Кирилл, а также княгиня Екатерина Голицына и А. Савинский, приехавший во Францию вместе с великой княгиней и оставшийся с ней до ее последнего дня». Кшесинская М. Ф. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1998. С. 332. Подробнее о жизни великой княгини см.: Корнева Г.Н., Чебоксарова Т.Н. Великая княгиня Мария Павловна. СПб.: Лики России, 2014. 

                1899-1900
     Поступив в министерство иностранных дел в 1892 г., я провел семь лет в качестве сотрудника на разных должностях . В 1899 г. меня выбрали сопровождать тогдашнего министра , графа Ламздорфа, в официальную поездку.
     Моего шефа  вызвал император Николай, проводивший осень со своей семьей в Ливадийском дворце в Крыму. Крым – один из живописнейших уголков бывшей царской империи. Южное побережье особенно славится красотой и мягким климатом. Великолепная дорога – произведение инженерного искусства - построенная в середине XIX века (когда Крымом управлял граф Воронцов ) проходит на значительной высоте вдоль побережья Черного моря, открывая изумительный вид на каждом повороте. Железнодорожная линия тогда не заходила дальше Севастополя и Симферополя. Многочисленные путешественники, спасавшиеся от зябкого климата Санкт-Петербурга и нескончаемых морозов Москвы, в поисках солнца национальной «Ривьеры», вынуждены были продолжать свой путь между упомянутыми городами и южным побережьем в карете. В конце прошлого века этой цели служили конные экипажи; позже их заменили автомобили. Расстояние, которое надо было преодолеть, составляло около сотни километров. Дорога становилась поистине восхитительной, когда путешественник достигал корниша, проходящего через огромный тоннель в скале, носящей татарское название «Байдары». Волшебный вид внезапно разворачивается перед восхищенным взглядом наблюдателя, охватывая голубую безмерность Черного моря с его живописным побережьем, протянувшимся доколе может видеть глаз.
     Ялта – главный город на этом побережье, и довольно близко от него, милях в пяти, лежит Ливадия, величественное поместье, принадлежавшее польскому магнату графу Потоцкому  и купленное позднее императором Александром II . Ливадия стала любимой царской резиденцией. Царь приезжал отдыхать туда весной, после утомительной зимы; ещё чаще он приезжал осенью, возможно, в самый восхитительный сезон в Крыму с теплыми и благоухающими ночами и золотыми винами.
    Александр Ш , сын императора Александра П, унаследовал отцовскую любовь к этой прелестной резиденции и приезжал в Крым почти каждый год. Он наслаждался простой жизнью, которую вел в Ливадии, окруженный семьей, далеко от толпы должностных лиц столицы. Прямота характера монарха и даже его величественное телосложение, казалось, олицетворяли красивую и могущественную страну, которой он правил. Тем не менее, он не любил пышности своих огромных дворцов, предпочитая более скромное жилище. Обладая в Санкт-Петербурге самыми красивыми дворцами в мире, он обычно жил в своей более скромной резиденции Аничков дворец. Его любимым жилищем в окрестностях Санкт-Петербурга был Гатчинский дворец, и даже там он занимал самые маленькие апартаменты, предпочитая их парадным залам. Во времена его правления, в Ливадии было два дворца, но ни один из них не был роскошным. Он жил в меньшем из двух и именно там умер в 1894 г. после длительной и мучительной болезни, которая унесла его в расцвете лет и сил .
     Среди тех, кто находился у постели умирающего царя, был, конечно, будущий император Николай II , и именно на смертном одре Александр III благословил союз своего сына с принцессой Алисой Гессенской. Поженившись через несколько недель, молодой царь Николай и императрица Александра вернулись следующей весной в Ливадию, которая с тех пор стала их постоянной и любимой резиденцией.
     Таким образом, когда двор проводил осень 1899 г. в Крыму, министр иностранных дел граф Ламздорф был вызван в Ливадию. Сопровождал министра в качестве политического директора г-н Гартвиг, который позже окончил карьеру посланником в Белграде .  Будучи на этом посту, он не скрывал своей антипатии к Австрии. Его неприязнь проявлялась настолько открыто, что общественное мнение обвинило его (ложно), что он праздновал смерть эрцгерцога Франца Фердинанда, демонстративно проводя собрание в императорском посольстве. Чтобы разъяснить этот вопрос: он пригласил однажды вечером своего коллегу барона Гизля  как раз, когда последний вернулся с похорон эрцгерцога. Именно во время того визита он умер от апоплексического удара. Эта внезапная смерть породила другой невероятный слух: он был отравлен австрийскими сигаретами. В то время я находился на посту начальника канцелярии, а в качестве секретаря у нас был г-н Набоков, который с началом последней революции занял пост советника в русском посольстве в Лондоне . Наше пребывание в Крыму должно было продлиться шесть недель или пару месяцев, но т.к. император заболел брюшным тифом, мы оставались там до 1 января 1900 года .
     Боксерское движение в Китае было тогда в самом разгаре . Иностранные дипломатические миссии в Пекине были осаждены повстанцами. Код их секретной телеграфной связи с Европой был искажён, чтобы сделать сообщения если не непонятными, то, как минимум, трудными для расшифровки. Наша маленькая канцелярия была постоянно занята, т.к. надо было выпускать не только политические новости, но и составлять протоколы и заниматься текущими делами. Дважды в неделю мы отправляли и принимали курьеров из Санкт-Петербурга, которые осуществляли связь между министром и центральной администрацией.
     В течение той осени несколько иностранных миссий прибыли приветствовать императора. Религиозная миссия из Тибета во главе с ламой Агваном Доржиевым , прибыла в Ялту, чтобы ходатайствовать перед императором о духовных потребностях Тибета; и, согласно давно установившемуся обычаю, когда император прибывал на побережье Черного моря, султан присылал специальное посольство, чтобы приветствовать его. В этом случае это поручение выполнял Туркхан паша (позже посол в Санкт-Петербурге) . Его приезду предшествовало прибытие нашего посла в Константинополе, господина Зиновьева . Был приготовлен гала-обед, первый обед при дворе, на котором я присутствовал.
     Так как император намеревался продлить пребывание на юге, его министры в свою очередь прибыли в Ялту (очаровательный городок в пяти километрах от императорской резиденции) с докладами, чтобы держать его величество в курсе государственных дел, в то время, как он наслаждается продолжающимся отдыхом. Господин Витте, министр финансов , генерал Куропаткин , военный министр, г-н Сипягин , министр внутренних дел и, конечно, барон Фредерикс, министр императорского двора , все были там, когда мы узнали, что его величество заболел. Через несколько дней было установлено, что это – брюшной тиф, и болезнь приняла серьёзный оборот и грозила быть утомительной и долгой.
     Императрица Александра Федоровна  была очень обеспокоена. Вызвав барона Фредерикса, она спросила его, нет ли оснований, согласно законам империи, установить регентство и дала указание министру проконсультироваться с коллегами из министерства иностранных дел по этому предмету. Основные законы империи и специальный закон, касающийся императорской семьи, были рассмотрены. Согласно этим актам, в случае болезни императора, допускается коллегиальное регентство, т.е. составленное из нескольких человек. Барон Фредерикс сообщил этот факт императрице. У неё на это счет была другая идея, заключавшаяся в том, что регентство – её абсолютная прерогатива. Довольно острый разговор состоялся между монархом и министром, который впервые пролил свет на амбиции и твердый характер императрицы, и вопрос регентства больше не обсуждался. Эти строки уже были написаны, когда был опубликован дневник императора Николая II. С 1890 г. он описывал свои впечатления день за днем. В 1894 г. он был помолвлен и с этого времени на страницах его дневника часто встречаются записки его невесты. Одна из них, относящаяся ко времени, когда император Александр III умирал в Крыму, очень типична. 15(28) октября, или за 5 дней до смерти царя, принцесса Алекс писала: «Будь тверд и приглашай докторов Лейдена или других приходить к тебе поодиночке каждый день и рассказывать тебе как они его находят и что точно они желают ему делать, ты должен всегда всё узнавать первым. И если у докторов есть какие-то пожелания или они в чем-то нуждаются, пусть приходят прямо к тебе. Не позволяй другим ставить себя на первое место и ущемлять тебя. Ты – любимый сын своего отца, и тебе должны говорить всё и спрашивать обо всём; показывай своё собственное мнение и не позволяй другим забывать о том, кто ты есть.» Повелительный тон этой записи – предвестник того, что обнаружилось позже в письмах, которые императрица писала своему супругу-императору в годы Великой войны. Её желание влиять на его слабый характер и вмешиваться в государственные дела, которое к концу его правления достигло огромных размеров, существовало, как видим, с начала царствования, или даже до восхождения императора Николая на трон.
     Между тем, здоровье императора начало улучшаться и, когда он достаточно выздоровел, то дал указание министру иностранных дел представить письменный политический отчет и прислать ему для прочтения дипломатические депеши послов и министров.  Министр часто удивлялся, получая эти документы назад с пометками на полях и решениями, написанными тонким почерком императрицы. Принадлежа к семье, которая в течение нескольких поколений была предана династии и сам будучи верным слугой своего монарха, министр был задет интересом, который императрица, казалось, проявляет к делам его ведомства. Он был далек от мысли, что придет время, когда этот интерес к государственным делам примет такие катастрофические размеры .
     Среди министров, окружавших тогда императора, министр финансов не был одним из самых любимых. В то время г-н Витте был со всей определённостью, на которую способен, против проекта великого князя Александра Михайловича, стремившегося лишить министра финансов части его функций в пользу нового ведомства, которым великий князь намеревался руководить лично . Это новое ведомство должно было называться «Главное управление портов и коммерческой навигации».
     Накануне своего отъезда из Крыма г-н Витте пошел попрощаться с императором. Тем временем, проект великого князя был утвержден и соответствующий указ был отправлен тем же поездом, в котором должен был ехать министр финансов. Во время прощальной аудиенции с г-ном Витте, император ни разу не намекнул на проект, и министр покинул кабинет своего монарха уверенный, что расстроил планы великого князя.

Примечания к 1899-1900.

1)А. А. Савинский родился в 1868 году в г. Ковно (н. в. Каунас) в семье действительного статского советника Александра Анастасьевича Савинского, уважаемого в городе человека, в разные годы занимавшего должности чиновника особых поручений при Ковенском губернаторе, управляющего канцелярией губернатора, губернского предводителя дворянства и мирового судьи Ковенского округа. Также Александр Анастасьевич был членом многочисленных общественных и благотворительных комитетов (попечительского о тюрьмах, попечительского о бедных, статистического, музыкального, приказа общественного призрения и ковенского свято-никольского братства). (АВПРИ. Ф. 340. Оп. 706. Д. 52. Л. 110; Северо-Западный Телеграф. 1907, 22. 05. Л. 3). Александр Александрович окончил ковенскую классическую гимназию и юридический факультет Петербургского университета (1891 год). Начав службу в министерстве иностранных дел мелким чиновником, Савинский уже в 1896 году становится третьим секретарём, в 1897 году – вторым секретарём, а в 1900 году – первым секретарём канцелярии министерства. (АВПРИ. Ф. 340. Оп. 706. Д. 52. Л. 25.)    
2)Ламздорф,Владимир Николаевич  (1844-1907) стал министром иностранных дел только в конце декабря 1900 года, до этого с 1897 по июнь 1900 года являлся товарищем (заместителем) министра иностранных дел М. Н. Муравьёва, после скоропостижной смерти которого был назначен управляющим министерством иностранных дел. 
3)Речь идёт о графе (князе с 1845 г.) Михаиле Семёновиче Воронцове(1782-1856), новороссийском генерал-губернаторе в 1823-1854 гг.
4)Потоцкий, Лев Северинович (1789-1860) – дипломат, посланник в Португалии, Швеции и Неаполитанском королевстве.
5)Александр II Николаевич (1818-1881) – император Всероссийский.  Царствовал в 1855-1881 гг. Взошёл на престол в тот момент, когда Российская империя терпела поражение в Крымской войне (1853-1856 гг.) Провёл ряд важнейших для страны реформ: отмена крепостного права (1861г.), финансовая (1863), судебная(1864), военная (1874). В историографии удостоился эпитета Освободитель – за освобождение крестьян от крепостного права и славянских народов Балканского полуострова от власти Османской империи по итогам войны 1877-1878 гг. 1 (13) марта 1881 г.  убит террористами организации «Народная воля». 
6)Александр III Александрович (1845-1894) – император Всероссийский.  Царствовал в 1881-1894 гг. В народе получил эпитет Миротворец, т. к. в его царствование Россия не вела войн. Отказался от проведения дальнейших реформ, направив внутреннюю политику страны в консервативно-охранительное русло. Главным итогом его царствования во внешней политике стало заключение политического и военного союза с Францией. 
7)Император Александр III скончался 20 октября (1 ноября)1894 года от нефрита в возрасте 49 лет.
8)Николай II Александрович (1868-1918) – император Всероссийский. Царствовал в 1894-1917 гг. Правление ознаменовалось ростом революционного движения. Революция 1905-1907 гг. дала толчок ограничению самодержавия и перехода России на путь парламентаризма, о чём свидетельствовали принятие Основных государственных законов Российской империи и созыв Государственной Думы. В царствование Николая II были достигнуты впечатляющие экономические успехи, но они во многом были перечёркнуты потерями и убытками, понесёнными Россией в Первую Мировую войну. Император отрёкся от престола 2(15) марта 1917 г. После отречения содержался вместе с семьёй под домашним арестом в Царском селе. В августе 1917 года бывший император вместе с семьёй был перевезён в г. Тобольск, а оттуда в апреле 1918 г. новые большевистские власти перевезли их в Екатеринбург, где в ночь с 16 на 17 июля 1918 г. Николай II вместе с семьёй и четырьмя верными слугами был расстрелян. 
9)Гартвиг, Николай Генрихович (1857-1914) – российский дипломат, происходил из немецких дворян. С 1875 года на службе в МИД.  С 1879 - вице-консул в Бургосе. С 1885 - делопроизводитель, с 1897 - вице-директор Азиатского департамента, с 1900 - директор Азиатского департамента, гофмейстер (1904). В 1906-1908 гг. – посланник в Персии, а в 1909-1914 гг. – в Сербии. Умер от инфаркта. Похоронен в Белграде.
10)Гизль, Владимир (1860-1938), барон - австрийский дипломат и генерал.
11)Набоков Константин Дмитриевич (1872-1927) – русский дипломат, дядя писателя В.В. Набокова. Службу начал в 1894 году в министерстве юстиции. В МИД – с 1896 года. С 1906 года — первый секретарь миссии России в Бельгии. С 1910 года — первый секретарь посольства в Вашингтоне. В 1912—1915 годах — генеральный консул России в Калькутте. В 1916 году направлен советником посольства в Великобритании. С мая 1917 года управлял посольством. После Октябрьской революции остался за границей. Жил в Норвегии. Умер в Лондоне. 
12)Внезапная тяжёлая болезнь Николая II возбудила придворную и бюрократическую среду. Рассматривались различные сценарии престолонаследия в случае смерти императора. О причинах болезни ходили самые невероятные слухи, вплоть до умышленного отравления революционерами или заговорщиками из числа высших сановников. В настоящее время те давние слухи благополучно перекочевали на страницы сочинений историков-монархистов, апологетов Николая II. См., например, Мультатули П. В. Император Николай II. Человек и монарх. М.: Вече, 2016. С.240-246.
13)Ихэтуаньское (Боксёрское) восстание — восстание членов тайного общества «Ихэтуань» против иностранного вмешательства во внутренние дела Китая в 1898—1901 годах.
14)Агван Лобсан Доржиев (1853-1938) бурятский буддийский лама, учёный, дипломат, просветитель, религиозный, государственный и общественный деятель. Был сторонником сближения Тибета и Российской империи. В числе семи высших учёных лам состоял при Далай-Ламе XIII, участвуя в его обучении буддийской философии и литературе. В 1898 и 1900 гг. был удостоен аудиенции Николаем II, от которого получил ценные подарки и разрешение на строительство буддийского храма в Санкт-Петербурге. В 1937 году был арестован в возрасте 85 лет. Скончался в тюремной больнице города Улан-Удэ.   
15)Турхан-паша Пермети (1839—1927) — албанский и османский политический и государственный деятель. С 1895 по 1896 был последним Османским вали (губернатором) Крита. В 1908 -1914 гг. посол Османской империи в России. После провозглашения независимости Албании дважды возглавлял правительство этой страны (с 7 марта 1914 по 3 сентября 1914 года и с 25 декабря 1918 по 29 января 1920 года).
16)Зиновьев, Иван Алексеевич (1835-1917) –дипломат, в 1883-1891 гг. – директор Азиатского департамента МИД, 1891-1897 гг. – посланник в Швеции, в 1897-1909 гг. – посол в Османской империи.
 17) Витте, Сергей Юльевич (1849-1915), граф (1905) -  министр путей сообщения (1892), министр финансов (1892—1903), председатель Комитета министров (1903—1906), председатель Совета министров (1905—1906).
18)Куропаткин, Алексей Николаевич (1848-1925), генерал-адъютант, военный министр в 1898-1904 гг., в 1904-1905 гг. Главнокомандующий всеми сухопутными и морскими вооружёнными силами, действующими против Японии.
19)Сипягин, Дмитрий Сергеевич(1853-1902) – министр внутренних дел в 1900-1902 гг. Применял жестокие методы для борьбы с революционным движением. 2(15) апреля 1902 года застрелен террористом эсером С. В. Балмашёвым. 
20)Фредерикс, Владимир Борисович (1838-1927). Из дворян Санкт-Петербургской губернии. В 1856 году поступил на военную службу. С 1891 года шталмейстер Двора. В 1897-1917 гг. министр Императорского Двора. В 1913 году ему был пожалован графский титул. Скончался и похоронен в Финляндии. 
21)Александра Фёдоровна, урождённая принцесса Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса Гессен-Дармштадтская (1872—1918) — российская императрица, супруга Николая II (c 1894 года). Четвёртая дочь великого герцога Гессенского и Рейнского Людвига IV и герцогини Алисы, дочери британской королевы Виктории. В ночь на 17 июля 1918 года была убита вместе с семьёй и приближёнными в Екатеринбурге.
22)Имеется ввиду переписка Александры Фёдоровны с Николаем II в период Первой Мировой войны, в которой императрица настойчиво рекомендовала своему супругу прислушиваться к советам «нашего Друга» Г. Е. Распутина. См.: Переписка Николая и Александры 1914-1917/ сост. А.А. Сергеев. М.: «Захаров», 2013.
23)Великий князь Александр Михайлович (1866-1933) в 1890 –е гг. разрабатывал и отстаивал программу укрепления Тихоокеанского флота.

                1901
     Мой первый официальный визит за границу состоялся в 1901 г. Император тогда отправился из Копенгагена в Данциг, где должен был встретиться с императором Германии. Оттуда, после встречи с императрицей в Киле, они собирались посетить президента Лубе .
     В конце лета 1901 г. император и императрица отправились в Копенгаген. Там старый король Кристиан IХ  был окружен членами своей большой семьи. Я вспоминаю гала-обед в Фреденсборге, на котором присутствовали император Николай, императрица Александра Фёдоровна, императрица Мария Фёдоровна , король Эдуард  и королева Александра , король Георг Греческий  и не менее сорока принцев и принцесс, принадлежащих к семье короля-патриарха.
     Его пребывание в Дании заканчивалось, император отправился на яхте «Штандарт» в Хелу, порт Данцига. Там должна была состояться встреча с кайзером. Императрица отправилась в Киль на датской яхте «Danebrog». Она должна была остановиться у своей сестры, супруги Генриха Прусского , где император присоединился бы к ней и затем они продолжили бы вместе путь во Францию. На следующее утро, под мелодии двух национальных гимнов и звуки артиллерийских салютов, «Штандарт» бросил якорь на рейде Хелы.
     Катер с развевающимся имперским штандартом, подошел к яхте. На мостике стоял император Вильгельм в форме русского адмирала, окруженный свитой очень высоких генералов, подзорная труба а ля Нельсон под сухой левой рукой. Тогда я увидел его впервые. Чрезвычайно оживленный, шумный, жестикулирующий, смеющийся, говорящий обо всем и обращающийся к каждому; его возбудимость была удивительной. Между угощениями, которые устраивались попеременно то на «Штандарте», то на «Гогенцоллерне», основное развлечение двух императоров состояло в манёврах и военно-морских смотрах. Различные манёвры, которые император Вильгельм желал продемонстрировать, проводились с удивительной точностью. Целая эскадра торпедных катеров рассекала волны на полной скорости, всегда сохраняя заданное расстояние. По сигналу, все якоря опускались одновременно, и также чётко производились все другие действия.  Командир одного из судов имел несчастье чуть запоздать, выполняя движение. Немедленно с императорской яхты был передан сигнал об его освобождении и названа ему замена.  Вокруг нас было очень много доказательств германского подхода и необыкновенной пунктуальности.
     Встреча закончилась, две яхты разошлись, и император Вильгельм  с мостика «Гогенцоллерна» сигнализировал императору Николаю: «Адмирал Атлантики приветствует адмирала Тихого океана». Кайзер намеревался этим сигналом донести глубокое политическое значение, коварно приглашая Россию интересоваться делами Дальнего Востока, оставив Ближний Восток Германии. Сигнал не сразу был понят нашими моряками. Когда он наконец был передан императору, его величество распорядился ответить: «Приятного путешествия». Чрезвычайно неспокойное поведение германского императора действовало на нервы его величества и после нашего отъезда, во время общего обеда, он не пытался скрывать своё недовольство.
     В Киле император присоединился к императрице и, после короткого пребывания у принца Генриха Прусского с супругой, их величества отправились морем во Францию. Министр иностранных дел опередил их величеств по железной дороге, надеясь до их прибытия связаться с нашим послом в Париже и некоторыми французскими государственными деятелями. Два дня, которые министр провел в Париже, были полностью посвящены встречам с политическими деятелями, визитам, официальным приёмам и т.д. У власти тогда был радикальный кабинет г-на Вальдека Руссо . Господин Делькассе был министром иностранных дел . Генерал Андрэ был военным министром , в то время, как военно-морским министром был Камиль Пеллетан .
     Президент Республики, г-н Лубе дал обед в Елисейском дворце в честь министра, а министр иностранных дел – завтрак на набережной Орсэ . Завтрак был полностью официальным, а президентский обед - не полностью формальным: госпожа Лубе была хозяйкой, её сын и замужняя дочь также присутствовали, а также был наш посол князь Урусов  и г-н Делькассе. Президента тогда представляли полковники Шабод и Лами, протокол – господа Крозье и Моллар и шеф президентского кабинета, господин Абель Комбарьё . 17 сентября во второй половине дня мы отправились специальным поездом в Дюнкерк, куда их величества должны были прибыть на следующий день. По пути подали обед. Вся политическая элита Франции была представлена в том поезде: министры, президенты Национального собрания и Сената, депутаты, сенаторы и т.д.
     Мы достигли Дюнкерка в 10 вечера. Министр, г-н Татищев , и я провели ночь в доме бельгийского консула. На следующее утро, уже на рассвете, весь город был в движении. Президент сел на корабль «Кассини», чтобы встретить яхту императора. Переправа была очень тяжелой и их величества пожаловались на это! Высадившись, они были приняты на завтрак муниципалитетом Дюнкерка и обменялись первыми тостами. После завтрака рыбачки города, согласно проверенному временем обычаю, подарили императрице маленькую золотую рыбку, а также так называемый «la mar;e», являющийся результатом дневной рыбалки. Звуки Марсельезы и Российского национального гимна смешались, приветствуя императорский поезд, отъезжавший из Дюнкерка в Компьен, где их величества намеревались пробыть два или три дня.
     Пребывание в историческом замке Компьена было запоминающимся. Французы имели особый дар устраивать приёмы и оживлять славу прошлого, казавшуюся навсегда ушедшей. Но теперь величественный дворец французских королей, полностью покинутый со времен Наполеона III, как по волшебству, приобрел прошлое великолепие. Ковры и мебель были привезены из парижской «Гард Мёбль», национального хранилища древней и ценной мебели, собранной со всех королевских дворцов и придававшей месту вид обитаемого. Всё было устроено с удивительным вкусом и исторической точностью.
     На следующий день после нашего приезда в галерее Аполлона был дан гала-обед на 120 присутствующих; политические, художественные, научные, литературные и промышленные светила были представлены на этом роскошном пиршестве. Обед сопровождался прекрасным представлением в старинном театре дворца. Эдмон Ростан  сочинил по этому случаю стихи, которые читала мадам Барте, в то время, как мадемуазель Замбелли исполняла чудесный танец . Дни были посвящены маневрам и военным упражнениям. Французы провели для нас большой и интересный показ с оригинальными техническими деталями. Манёвры проходили на очень обширной территории, но переезды с одного места на другое были устроены очень умело, что делало их легкими и удобными.
     Дальние поездки проходили по железной дороге, а крытые автомобили были снабжены красиво оформленными расписаниями. На более короткие расстояния ехали в экипажах. Большие красные ковры были расстелены от места остановки до места наблюдения. Растения и клумбы, казалось, возникали по волшебству, в то время, как беседки и палатки, специально устроенные для этой цели, предоставляли приют, а лёгкие завтраки подавали в поездах во время следования или в специальных палатках.
     По вечерам всегда возвращались в Компьен. Однажды манёвры были проведены так, чтобы позволить императору посетить Реймский собор, где короновали французских королей и где всё ещё хранится брачный договор короля Генриха I с русской княжной Анной, одной из дочерей русского князя Ярослава, который правил в XI веке .  При входе в собор их величества были приняты кардиналом архиепископом, который показал им собор. Мэр города, известный социалист, приветствовал императора от имени муниципалитета Реймса.
     Манёвры закончились грандиозным смотром в Бетени: 130000 человек промаршировали мимо императора – живописные зуавы и колониальные войска вызвали всеобщее восхищение. В тот день французам разрешили посылать письма с марками с изображением царя. Те, кто сопровождал царя в его предыдущем визите во Францию в 1896 году заявляли, что тогда толпа была гораздо более восторженной; не будучи там тогда, я не мог сравнивать, но меня поразило, что и сейчас не было недостатка в теплых сердечных восклицаниях из толпы. Почти всё время император был верхом, императрица ехала позади в экипаже с сопровождением. Её обычной компаньонкой в этих случаях была статс-дама госпожа Нарышкина . Только однажды она появилась с президентом Лубе.
    Во время нашего пребывания в замке в Компьене, крестили маленького внука графа Монтебелло . Граф был в то время французским послом в Санкт-Петербурге. Император оказал ему честь быть крестным отцом и дал мальчугану имя Николай. Графиня Монтебелло по этому случаю получила орден Святой Екатерины - редкая почесть для иностранки.
     В то время были разговоры о посещении императором Парижа, но сочли безопаснее отказаться от этой идеи. Когда они не присутствовали на маневрах, их величества не уходили далеко, а ограничивались окрестностями замка, красивым парком и великолепным лесом. В лесу находилась жемчужина архитектуры (к несчастью плохо отреставрированная), замок Пьерфон, относящийся к временам Людовика XIII.
     Визит императора завершился сразу после манёвров в Бетани прощальным завтраком, на котором император выразил особое удовольствие, доставленное ему смотром мощи французской армии. Эта речь и речь президента Лубе долго комментировались европейской прессой. Прежде чем сесть в поезд, их величества любезно попрощались со своими хозяевами, и было довольно поучительно видеть пылких министров-социалистов, выражавших признательность за оказанную им честь, их жены превосходили друг друга в уважительных реверансах, горячо ожидая ответной улыбки императрицы.
     Местом нашего назначения теперь был Киль. Император намеревался провести осень, охотясь в замке Спала. Он желал встретиться с принцем Генрихом  и при его посредничестве успокоить кайзера, чья чувствительность была задета из-за сердечности визита во Францию. Министр не сопровождал императора в Спалу, а продолжил путь в Санкт Петербург. Двор оставался в Польше до конца октября, но к 6 (19) ноября император вернулся в Царское село, чтобы провести полковой праздник со своими гусарами .
     Вскоре после этого маркиз Ито, бывший премьер-министр Японии, прибыл в Санкт- Петербург . В то время он не был у власти в Японии, позже став членом гэнро, совета, обладавшего консультативными функциями при микадо, однако, этот японский Бисмарк, как его называли, был одним из величайших государственных деятелей своего времени.   Его влияние на Двор было безграничным, важные решения не принимались без его санкции; не поддерживая официальную позицию, он был силой, стоявшей за всеми решениями как во внутренних делах Японии, так и в её деловых отношениях с иностранными державами.  В то время, когда корейский вопрос стоял на повестке дня, когда возможность войны между Японией и Россией витала в воздухе, путешествие в Европу, предпринятое маркизом Ито, было событием значительной дипломатической важности.
     В день своего приезда он был приглашён министром иностранных дел в сопровождении г-на Судзуки , тогда члена парламента и бывшего помощника министра иностранных дел в Токио. В разговоре с графом Ламздорфом оба государственных деятеля особенно настаивали на необходимости более тесных взаимоотношений с Россией, что было также подтверждено докладами господина Извольского, который был тогда Российским посланником в Токио и который уверял нас, что пророссийская позиция преобладала в Японии, и что Ито был отнюдь не одинок в своём мнении, что лучшим способом для Японии урегулировать Корейский вопрос было бы прийти к взаимопониманию с нами. Министр, считая миссию маркиза очень важной, получил для него личную аудиенцию императора. Его величество был рад лично наградить маркиза орденом, и в тот же вечер в министерстве иностранных дел был дан приём в его честь. Маркиз Ито был стар и уродлив, но в его глазах было так много яркого ума, что это сглаживало впечатление от слишком плоского лица. Он говорил только на английском и даже не свободно.
     К концу его пребывания был подготовлен проект соглашения между Россией и Японией по поводу Кореи и, если бы император согласился на просьбу министра санкционировать предполагаемый договор, войны 1904 г., скорее всего, удалось бы избежать. Вместо этого, маркизу сказали, что предмет обсуждается и определенный ответ будет дан вскоре.      
     Разочарованный, он покинул Санкт-Петербург, но задержался на несколько дней в Брюсселе в надежде на обещанный ответ. Не получив его, он отправился в Англию, где его усилия увенчались большим успехом.
     Отмечая эти детали, я, тем не менее, должен добавить, что я не думал ни на мгновение, что японская политика по отношению к нам была абсолютно искренней. Согласно донесениям господина Павлова, бывшего тогда нашим представителем в Сеуле , другой японский государственный деятель, Коноэ, президент палаты пэров , был послан в Корею в то же самое время, что маркиз Ито в Россию. Его миссией было доказать императору и его правительству, что, в случае необходимости, на Россию нельзя было бы рассчитывать как на союзника, и содействие, на которое могла бы рассчитывать Корея, придёт только из Японии. Подобное лицемерие не является необычным для восточной дипломатии. Делая вид, что ищут союзника в России для урегулирования корейского вопроса, в то же время подталкивают Корею против неё! Господин Павлов добавил в своих корейских донесениях, что миссия Коноэ не была принята всерьёз ни императором, ни его правительством.

Примечания к 1901.
1)Эмиль Франсуа Лубе (1838-1929) – президент Франции в 1899-1906 гг.
2)Кристиан IХ (1818-1906) - король Дании (1863 – 1906) из династии Глюксбургов.
3)Императрица Мария Фёдоровна(при рождении Мария София Фредерика Дагмар) (1847-1928), дочь Кристиана IX, короля Дании, супруга Александра III, мать Николая II.
4)Эдуард VII (1841—1910)— король Великобритании и Ирландии, император Индии c 22 января 1901, первый из Саксен-Кобург-Готской (ныне Виндзорской) династии.
5)Александра Каролина Мария Шарлотта Луиза Юлия Датская (1844—1925) — датская принцесса, супруга Эдуарда VII, короля Великобритании и Ирландии.
6)Георг I (1845— 1913) — король эллинов в 1863—1913 годах, преемник Оттона I Баварского на греческом престоле по результатам референдума в Греции 1862 года, основатель династии греческих Глюксбургов. Застрелен 18 марта 1913 года анархистом Александросом Схинасом в Салониках.
7)Генрих Альберт Вильгельм, принц Прусский (1862 —1929) — сын императора Германии Фридриха III и Виктории Великобританской, единственный выживший брат германского императора Вильгельма II (двое других умерли в детстве), гросс-адмирал (4 сентября 1909).
8)Вильгельм II (Фридрих Вильгельм Виктор Альберт Прусский 1859—1941) — последний германский император и король Пруссии с 15 июня 1888 года по 9 ноября 1918 года. Сын принца и впоследствии императора Германии Фридриха Прусского и Виктории Великобританской.
9)Пьер Мари Рене Эрнест Вальдек-Руссо (1846—1904) — французский государственный деятель. Председатель Совета Министров Франции (1899—1902).
10)Теофиль Делькассе (1852—1923) — французский дипломат, государственный деятель, министр иностранных дел Франции (1898—1905 и 1914—1915).
11)Луи-Жозеф-Никола Андре (1838—1913) — французский генерал, военный министр в 1900-1904 гг.
12)Шарль Камилл Пельтан (1846 -1915) — французский политический деятель, журналист и писатель, в 1902—1905 годах морской министр. Мемуарист ошибается – в 1901 г. морским министром Франции был Жан Мари Антуан де Ланессан (1843 —1919).
13)На набережной Орсэ расположено министерство иностранных дел Франции.
14)Урусов, Лев Павлович, князь (1839-1928), посол во Франции (1897-1904).
15)Абель Комбарьё (1856-1944) –генеральный секретарь президентского кабинета Франции.
16)Илья Леонидович Татищев (1859 — 1918 ) — русский офицер из рода Татищевых, генерал-адъютант Николая II. Канонизирован РПЦЗ как один из новомучеников.
17)Эдмон Ростан (1868—1918) — французский поэт и драматург неоромантического направления, автор пьесы «Сирано де Бержерак».
18)Карлотта Замбелли (1875—1968) — балерина, педагог и хореограф итальянского происхождения.
19)Ярослав Владимирович (Ярослав Мудрый, 978 — 1054) — князь ростовский (987—1010), князь новгородский (1010—1034), великий князь киевский (1016—1018, 1019—1054). Младшая дочь Ярослава Анна была выдана замуж за французского короля Генриха I (1008-1060, был коронован в 1027 году).
20)Нарышкина, Александра Николаевна (1839—1919) статс-дама, фрейлина имп. Марии Федоровны, общественный деятель, почет. гражданка г. Тамбова (1914). Из дворян Тамбовской губ.; супруга обер-камергера императорского двора Э. Д. Нарышкина (1813—1902).
21)Гюстав Луи Ланн, маркиз де Монтебелло (1838—1907), посол Франции в России с 1891 г. по 1902 г.
22)Речь идёт о Гусарском Его Величества лейб-гвардии полке, шефом которого был Николай II.
23)Ито Хиробуми (1841-1909) – японский политик, первый (а также 5-й, 7-й и 10-й) премьер-министр Японии, первый генерал-резидент Кореи, первый (а также 3-й, 8-й и 10-й) председатель Тайного Совета, автор проекта Конституции Японии. Входил в число советников императора — гэнро. Князь с 1907 года. Убит в 1909 году в Харбине корейским националистом Ан Чунгыном. 
24)Судзуки, Кантаро (1868-1948) – офицер военно-морского флота Японии, в 1901-1903 гг. военно-морской атташе в Германии, участник русско-японской войны 1904-1905 гг. (блокады Порт-Артура и Цусимского сражения). В 1913 г. стал контр-адмиралом. В1914-1917 гг. -  заместитель командующего флотом. В 1923 году произведён в полные адмиралы, а ещё через год стал командующим Объединённым флотом Японии. В 1925-1929 гг.  начальник Генерального штаба Императорского флота. Был против вступления Японии в войну с США. В 1945 г. короткое время занимал посты премьер-министра и министра иностранных дел Японии.   
24)Павлов, Александр Иванович (1860-1923). В 1882 году закончил Морской кадетский корпус. В МИД с 1886 года. В 1896-1898 гг. руководил дипломатической миссией в Пекине. В 1898 г. назначен поверенным в делах и генеральным консулом в Корее. В 1902-1904 гг.  - чрезвычайный посланник в Корее. В 1910 г. уволился из МИД в связи с состоянием здоровья. Умер во Франции.
25)Коноэ, Ацумаро (1863 – 1904) – председатель палаты пэров японского парламента в 1896 – 1904 гг.


                1902
     Узы, связывавшие Италию с Тройственным союзом, с каждым днём всё сильнее обременяли её, и она больше не пыталась скрывать свою симпатию к Франции.   Итальянская эскадра прибыла в Тулон и две страны, очевидно, пытались решить свои экономические и торговые взаимоотношения без влияния посредника. С нашей стороны, момент казался подходящим для русско-итальянского союза, особенно в связи с тем, что истекал срок договора об участии Италии в Тройственном союзе. Чтобы содействовать такому развитию событий, сочли, что хорошо было бы воспользоваться планирующимся визитом молодого короля Италии по случаю его восшествия на трон. Король Виктор Эммануил, который был связан с императорской семьёй браком , не делал секрета из своей симпатии к России.
     Чтобы урегулировать детали этого визита, мне была поручена миссия в Риме с целью ускорить королевский визит таким образом, чтобы представлялось, что инициатива исходит от короля. В марте я отправился в Рим, где сразу столкнулся с непреодолимым препятствием. От нашего посла я узнал, что именно тогда не могло быть речи о том, чтобы король покинул Италию, так как послу было известно из достоверных источников, что его величество должен посетить внутренние районы своего королевства. Об этом я доложил по возвращении в Россию, и господин Нелидов  подтвердил это в письме нашему министру.
     Не прошло и двух месяцев, как граф Морра ди Лавриано, итальянский посол при императорском дворе , сообщил министру о намерении своего короля посетить Санкт-Петербург в течение лета. Это внезапное изменение плана казалось вначале непонятным, но у господина Нелидова имелся ключ к этой загадке. Оказалось, что после моего отъезда из Рима молодой король получил приглашение германского императора присутствовать на осенних манёврах. Виктор Эммануил был очень энергичной натурой и решительным в своих мнениях, предпочтениях и антипатиях. Его уже начинала возмущать диктаторская манера его величественного союзника, и желая показать свою полную независимость, он решил, что первый визит после его восшествия на трон должен быть отдан императору России; так 30 июня, в сопровождении господина Принетти, министра иностранных дел , его величество прибыл в Петергоф. Из-за итальянских интересов на Адриатике, албанский вопрос был главной темой дня, и именно в Петергофе были посеяны семена нашей дружбы с Италией, а Раккониджи в 1909 был плодом того визита .
     Следующим монаршим визитом в Петергоф был визит шаха Персии Мозаффара Эддина , в течение визита которого министром иностранных дел и великим визирем были затронуты основные интересующие темы: русско-персидский заём и часть, предназначенная для Англии в Персии правительством Тегерана .
     В июле в Ревеле ожидали императора Германии. 22 июля, в праздник святой Марии и в именины вдовствующей императрицы Марии и великой княгини Марии Павловны Мекленбург-Швернинской, министр и я были в Петергофе и в этот же вечер должны были уехать в Кронштадт с императором, а оттуда в Ревель. В 9.30 мы все были на борту маленькой императорской яхты «Александрия», когда император подъехал с императрицей, прибывшей его проводить. Достигнув Кронштадта, мы пересели на «Штандарт», а встав на следующее утро, мы уже видели Ревель; изящные шпили его готических соборов тонко вырисовывались на фоне утреннего неба. Его величество воспользовался одним днём отдыха до приезда императора Вильгельма, чтобы посетить город. В старинной части Ревеля есть красивый собор, датируемый XII веком. Другое интересное здание – старый дворец, принадлежащий местной знати. Стены его грандиозного зала, где императора ожидал официальный приём, украшены гербами прибалтийских аристократов. В своих речах прибалтийские бароны были очень красноречивы в выражении лояльности и преданности императорскому трону. Среди достопримечательностей, которые мы посетили в тот день, были домик Петра Великого и маленький дворец Екатерины в Катринхоле, в предместье города. На борту императорской яхты был дан обед в честь высокопоставленных морских офицеров и членов муниципалитета. После обеда адмирал Макаров, изобретатель ледокола, два года спустя встретивший свою смерть на злополучном линкоре «Петропавловск», рассказал о своей поездке в Заполярье, показав нам в качестве иллюстрации кинофильм . 
     Император Вильгельм прибыл 24 июля и немедленно отдал визит царю. В течение дня мы были свидетелями военно-морских манёвров, а вечером адмирал Рожественский, будущий командующий нашим флотом во время войны с Японией , показал двум императорам артиллерийский обстрел движущихся целей, освещенных прожекторами; также утром того же дня их величества были свидетелями стрельбы по неподвижным мишеням.  Превосходный показ адмирала был высоко оценен – он получил редкую привилегию быть названным членом свиты его величества. Вечером офицеров «Штандарта» собрали в столовой для получения кубка от кайзера, вручение которого сопровождалось одной из его обычно шумных и тщательно разработанных речей.  26 числа, после регаты, император Вильгельм завтракал на борту «Штандарта», и затем простился с царем, который сопровождал его далеко в море. Ранним утром 27 июля мы снова бросили якорь в Кронштадте.  Около 10 часов утра вдовствующая императрица и королева Ольга Греческая прибыли из Петергофа, чтобы принять участие в обещанном визите императора на борт «Псара», греческого судна, находящегося на кронштадтском рейде.
     Осенью двор снова вернулся в Крым, и министр иностранных дел был приглашен туда со своими сотрудниками, теми же, что были в 1899. Прибыв в середине сентября, мы оставались, на этот раз в Ялте до начала декабря, когда по распоряжению императора, министр предпринял тур по Балканам.
     Чтобы объяснить причину этого путешествия, я должен обратиться к прошлому.    Трудности возникли в Македонии . Христианское население той части Оттоманской империи, всё более и более угнетаемое турками, громко требовало от великих держав исправить положение и, в частности, обратило свои взгляды в сторону России.   Традиционное прибытие турецкого посольства снова во главе с Турханом Пашой, было использовано для обсуждения этого важнейшего предмета, и, во время приёма посланника султана, император довел до его сведения удручающее положение христианского населения в македонских городах и предупредил его о нарастании чувства обиды, которое может легко перерасти в восстание людей, настолько раздраженных плохим турецким управлением. Посол заверил его величество от имени султана, что предмет уже исследуется. Его повелитель уже решил послать Эдема-Пашу в Македонию с предоставлением ему полной власти для сглаживания трудностей.   Наш посол в Вене, граф Капнист , также предупредил, что, если законные требования христиан не будут удовлетворены, весной мы увидим увеличение проблем.  Он также предложил, что лучший способ прийти к удовлетворительному решению вопроса – приезд графа Ламздорфа в Вену. Он мог бы поговорить с императором Францем Иосифом  и провести личные переговоры с графом Голуховским . В желании видеть свой проект осуществленным как можно быстрее, граф Капнист несколько превысил полномочия. Мы были немало удивлены, узнав из одного из его личных писем к графу Ламздорфу, что граф Голуховский уже был проинформирован о плане и начал обсуждать его с императором Францем Иосифом.   Господин Зиновьев также настаивал на визите министра в Константинополь, говоря, что было бы гораздо легче решить вопросы на месте, чем посредством дипломатических переговоров. Наконец, мы узнали от господина Бахметева  из Софии, что преследование несчастного христианского населения усилилось, вместо того, чтобы уменьшиться, с прибытием Эдема Паши.
     Император был чрезвычайно огорчен этой информацией и осведомился у министра, есть ли возможность прибегнуть к военно-морской демонстрации против Турции, и на этот случай советовал удерживать в Средиземном море вплоть до следующей весны достаточно мощную российскую эскадру, которая тогда была подготовлена для Дальнего Востока. Она была под командованием барона Штакельберга  и состояла из 8 броненосцев, 11 крейсеров и значительного числа эсминцев.   Министр не одобрил предложение по следующим причинам: «Государь, - сказал он, - если военный корабль войдёт в Дарданеллы, мы должны будем немедленно оккупировать Босфор. Чтобы сделать это, мы будем обязаны быть достаточно сильными на Черном море. Хотя нам следует увеличить наш Средиземноморский флот, Англия всегда будет более могущественной. С другой стороны, для России очень важно иметь больший флот на Дальнем Востоке. События, которые в настоящее время имеют место на Балканах, очень похожи на события 1876 года и в ближайшем будущем следует ожидать осложнений. Мы не можем быть безразличными к гибели славянского населения, чьё освобождение стоило русским так много крови 25 лет назад. Российские традиции на протяжении веков заставляют её принимать участие в балканских делах, а наши враги на Дальнем Востоке не упустят случая этим воспользоваться. Мы должны быть подготовлены к этой чрезвычайной ситуации и готовы дать почувствовать нашу силу. Наш союзник, Франция, не может нам помочь в этой ситуации.» Действительно, незадолго до этого, князь Лобанов, бывший тогда министром иностранных дел  и личным другом господина Ганото , советовал последнему объединить усилия с Францией на Дальнем Востоке, но получил весьма уклончивый ответ. По принципиальным соображениям, министр сказал: «Я протестую против коллективных демонстраций в этом регионе. Предлагая их или принимая в них участие, мы поощряем вход военных кораблей в Проливы, а от них не всегда легко отделаться».  Император, понимая правильность этих высказываний, сказал: «Тогда я прикажу эскадре направиться на Дальний Восток и также усилю наш черноморский флот».
     Отрицательно относясь к военно-морской демонстрации, граф Ламздорф считал, что турне по Балканам было бы очень своевременным. По пути из Константинополя в Вену министр был бы вынужден проехать через Софию и Белград, но его пребывание в этих городах при данных обстоятельствах было бы не слишком естественным. С другой стороны, по утверждению эрцгерцога Фердинанда, во время его визита в Россию в прошлом году, а также от австрийского посла в Санкт-Петербурге, нам было известно, что старый император высоко ценит любое личное внимание. Сербии мы тоже должны были уделить немного внимания, не только по политическим мотивам, но также из-за того, что отклонили визит в Ливадию короля Александра и королевы Драги , предлагавших осуществить его в прошлом году. Уверенный в силе своих аргументов, министр предоставил свой доклад императору. Он был полностью одобрен.
     Размышляя о предмете этой поездки, его величество сказал: «Я буду чувствовать удовлетворение, если Вы сами поедете в Вену и главные балканские города. Что касается переговоров с Портой, они могут быть доверены господину Зиновьеву. Вам нет необходимости лично ехать в Константинополь, особенно потому, что султан не торопился принять моего посла по возвращению его из Крыма». Оказалось, что прошло восемь дней после возвращения господина Зиновьева в Константинополь до того, как его принял султан. В беседе всё, что Абдул Гамид  счел уместным сказать о реформах в Македонии, было чрезвычайно расплывчатым. Посол покинул дворец с чувством, что единственное, чего султан боялся - это нашего взаимопонимания с Австрией по балканскому вопросу. «Это именно та карта, которую следует разыграть, - заметил министр императору, когда вопрос об его путешествии неожиданно возник снова, - неудобство, которое моё пребывание в Вене, Софии и Белграде несомненно причинит, может быть просто необходимым стимулом, чтобы заставить султана предпринять действия в Македонии».
     Перед отъездом министра была составлена полная программа. Она содержала уступки, которые надо было потребовать у турок в пользу славянского населения балканского полуострова. Славяне, в обмен на это, были призваны от имени императора подчиниться требованиям российского правительства, чтобы облегчить его задачу.    Накануне отъезда, когда министр явился, чтобы попрощаться с императором, разговор снова затронул возможность осложнений на Балканах весной. Граф Ламздорф подчеркивал необходимость наличия достаточного количества наших сил в Черном море, чтобы не подвергать риску наши позиции на Дальнем Востоке.  Адмирал Алексеев был там командующим наших военно-морских сил , и император спросил министра считает ли он адмирала способным человеком. 
- Что касается меня, – добавил он, – я не только считаю его умным, но он мне кажется прирожденным государственным деятелем; тем не менее, он мечтает убедить меня, что японский флот слаб и в случае необходимости нам должно быть не сложно уничтожить его. В то же время, хотя и признавая, что японская армия не на том уровне, что европейские армии, я несколько иного мнения о её флоте и считаю, мы сделаем огромную ошибку, недооценив его важности. Это враг, которого в будущем нам придется принять в расчет.
Министр ответил:
- Генерал Куропаткин далек от того, чтобы считать японскую армию силой, с которой можно не считаться; он говорит, что её солдаты очень выносливы, энергичны и эти качества были очень заметны как в течение Китайско-Японской войны, так и во время сотрудничества международных подразделений в Китае .
  - Да, это правда,- ответил император, – хотя они не настоящие солдаты и я не должен иметь ни малейшего страха за моих людей, вступающих в схватку с ними.
     Два года спустя, в начале русско-японской войны, генерал Куропаткин, тогда главнокомандующий, был того же мнения, что и император. Позже Россия должна была пострадать за свою ошибку, не признав в Японии грозного противника на суше также,  как и на море.
     6 декабря в день тезоименитства императора, мы присутствовали на обедне и были его гостями на гала-обеде в Ливадии, а на следующий день, рано утром мы покинули Ялту на лошадях, проезжая мимо Гурзуфа, Алушты и Чатыр-Дага в сторону Симферополя.  Специальный поезд привёз нас 9 [декабря] к пограничной станции Волочиск, где министра ожидал австрийский салон-вагон, чтобы забрать его в Будапешт . Около одиннадцати часов следующего вечера мы достигли Белграда, где только провели ночь, так как сербский двор был тогда в резиденции в Нише.
     Почетный караул ожидал на станции в Белграде, также, как и сотрудники посольства во главе с господином Муравьёвым-Апостолом  и различные депутации, которые воспользовались этой возможностью, чтобы выразить свою лояльность и преданность России. После ночи, проведенной в посольстве, нас переправили королевским поездом в Ниш.  На всех станциях вдоль дороги собирались толпы, чтобы приветствовать российского министра. Произносились патриотические речи, вручались адреса. Сенатор Гвоздич и адъютант короля Милич были делегированы сопровождать министра.  Приближаясь к Нишу, мы все оделись по полной форме, так как король Александр желал, чтобы приём был как можно более церемонным. Главные сановники королевства, как штатские, так и военные, в государственных каретах образовали эскорт по пути к древнему дворцу. Эта резиденция, сейчас занимаемая королём, раньше была турецким конаком, домом оттоманского правителя провинции.
     Король Александр в парадной одежде принял нас в присутствии полковника Антонича, придворного маршала. Согласно восточному обычаю, черный кофе, засахаренные фрукты разных видов и сигареты были поданы на специальных подносах. Король, с его низким лбом, прикрытым волосами, и очень неуклюжими манерами, производил странное впечатление. Хотя он говорил по-французски свободно, казалось, очень конфузился. После короткой беседы, так как министр, по его предположению, возможно, устал после поездки, и должен отдохнуть, король назначил час в послеобеденное время для длительных политических переговоров. Тогда нас провели в апартаменты королевы Драги. Министр и я были приняты поочередно её величеством, которая имела внешность скорее простую, чем красивую, уже не первой молодости и склонная к полноте . Она казалась, тем не менее, умной и была очень любезна, весело болтая о Крыме, Биарице и людях, которых она знала в Санкт-Петербурге.
     Конак был простым маленьким деревянным двухэтажным домом и, так как там не было для нас места, нас поселили в частных домах в городе, обставленных мебелью, привезенной из Белграда.
     В пять часов пополудни министр был принят королём, и аудиенция закончилась после семи часов. Оба собеседника старались ясно увидеть существующие проблемы и найти средства, чтобы облегчить ситуацию, которая была напряжена почти до предела. 
- Что Вы желаете делать? Каковы Ваши намерения? - спросил король, – Вы думаете дать автономию Македонии?
- Нет, – ответил министр, – в настоящий момент это было бы излишне - тем временем мы должны заняться неотложными делами. Мы желаем поддерживать статус-кво, введя некоторые улучшения.
 - И какими были бы эти улучшения?
- Пока что этот вопрос не вполне решен. Нашему послу в Константинополе поручено составить совместно с его австрийским коллегой план реформы, введение которой будет удовлетворять самым неотложным нуждам Македонии. В ожидании результата их работы я был бы очень признателен, если ваше величество познакомит меня со своей точкой зрения. Сообщите мне желания Сербии, и я сделал бы всё возможное, чтобы согласовать их с генеральным планом.
  - Хорошо, я буду откровенен с Вами. Вот пункты, которые я нахожу существенными:
1. Убрать албанцев из Македонии, предложив им выгоды и компенсации где-нибудь ещё. Султан Абдул Гамид высоко ценит их лояльность и преданность. Я знаю, что поэтому мосты для них должны быть сделаны из золота, но от албанцев надо отделаться любой ценой.
2. Приставить сербских, болгарских и греческих должностных лиц к турецким в вилайетах (округах), населенных людьми соответствующих национальностей.
3. Если нет возможности обойтись без турецких солдат в европейских провинциях Оттоманской империи, они должны быть набраны в Азии, а не в европейских провинциях.
4. Усовершенствовать суды.
 Таким образом, во время визита министра в Ниш была заложена основа реформ в Македонии.
     Годом позже эта программа была расширена и полностью ратифицирована в Мюрцштеге на встрече двух императоров – Николая и Франца-Иосифа в присутствии их министров иностранных дел . 
     После аудиенции был дан гала-обед. Все, кто занимал какой-либо пост в стране или на дипломатической службе, приехали специальным поездом из Белграда. Для камергера двора организовать обед для восьмидесяти гостей в таких условиях, должно быть, было задачей особой важности - всё нужно было привезти из Белграда: столовое серебро, фарфор, вышитые салфетки, ливреи и т.д. Деликатесы были привезены из Будапешта. Обед был сервирован в большом зале и имел отпечаток элегантности, - то же самое нельзя было сказать об интимном круге короля и королевы после обеда в том же зале (другого не было), в то время как стол очищался, все говорили очень громко и курили. Некоторые из гостей даже не утруждались вынуть сигарету изо рта, разговаривая с королём, и часто поворачивались к нему спиной. В то время мне сказали, что германский министр, получив приглашение на этот обед, ответил, что не может уступить первенства российскому министру. Ему сказали, что в таком случае ему лучше не появляться. Тем не менее, он прибыл и занял предназначенное ему место. На следующий день мы уехали из Ниша в Софию. Мы не думали, прощаясь с монаршей четой, что такой трагический конец ожидает их так скоро .
     На болгарской границе в Цариброде поезд князя Фердинанда  дожидался министра, который был принят господином, специально выбранным для формирования его свиты на время его пребывания. После пересечения красивого paso Искера, мы прибыли на станцию Софии. Генерал Николаев, представляющий князя Фердинанда, принял министра, также там были различные депутации для его приветствия. Почетный караул отсалютовал оружием, а оркестр играл Российский национальный гимн.
     По прибытии во дворец, князь Фердинанд встретил министра у ступеней и проводил его в апартаменты, зарезервированные за ним на три дня его пребывания. Как и дворец в Нише, княжеский дворец раньше был конаком и до 1877 г. был резиденцией турецкого генерал-губернатора. Князь Фердинанд, имевший изысканный вкус, реконструировал его согласно современным представлениям о комфорте и удобстве, в соответствии с требованиями европейского двора. Среди прочего, он добавил тронный зал, несколько приёмных, а также очень большую и красивую столовую. Так как дворец содержит много исторических предметов Орлеанской семьи и других, он очень интересный. Среди многочисленных картин, украшавших стены, было много портретов самого князя Фердинанда. На некоторых он в форме, на других – в фантастических костюмах, которые обожал носить. Была также серия портретов российского императора Павла . Позже я узнал, что князь был убежден, что душа этого несчастного императора воплотилась в нём. Первый этаж был отведен посетителям и сановникам двора. Имелась православная часовня, построенная в честь старшего сына князя Фердинанда, нынешнего царя , принявшего православную религию по желанию его отца. Ходили грубые сплетни, что открытия часовни требовали политические причины, связанные с прибытием российских официальных представителей. Таким же был и наш приезд. Было воскресенье, и князь послал к министру сказать, что ему было бы приятно видеть его на литургии в 8.30, на которой он обычно сам присутствует. Надеясь, возможно, отдать дань уважения религии принимаемой стороны, князь проявил больше усердия, чем принято российскими православными монархами. Во время одной из самых величественных частей литургии, когда священник выходит из алтаря, держа потир в руках, внук Луи Филиппа и сын принца Кобургского  подошел к алтарным ступеням и стоял со склоненной головой и молитвенником под мышкой во время всех молитв.
     На следующий день после нашего приезда князь Фердинанд дал официальный банкет в честь министра. Красивая столовая, украшенная лучшими цветами из оранжерей дворца (садоводство было самым большим хобби князя), отличные вина и еда, элегантные ливреи слуг; всё было в совершенной гармонии и на уровне с похожим банкетом в какой-нибудь из европейских столиц.  После обеда был официальный приём. Болгарских государственных деятелей представлял российскому министру сам король.
     Выдающейся личностью среди присутствующих был старик Каравелов , основатель пророссийской партии. Он выглядел худым и изнуренным, потому что только что был освобожден из тюрьмы, куда был заключен по распоряжению Стамбулова  и где много лет подвергался унизительному наказанию – порке.
     Князь улучшил момент, чтобы сказать мне с саркастической улыбкой: «Ну и, как мой сосед король Александр принял вас?» После представления князь отвёл министра в сторону для разговора тет-а-тет, который продлился до полуночи.
     Князь, который обладал большим обаянием и был знатоком искусства обольщения, использовал весь свой талант в надежде получить то, что в данный момент было его заветным желанием: независимость Болгарии, в то время всё ещё вассала Турции, и самоуправление для Македонии, что было бы, по его мнению, первым шагом в направлении окончательного включения этой провинции в Болгарию.
     Программа двух дней, которые министр должен был провести в Софии, была тщательно распланирована самим князем.
     14 декабря день начался прогулкой в город. После завтрака у Данева, тогдашнего президента Совета Министров и министра иностранных дел , мы поехали осматривать достопримечательности: мавзолей принца Александра Баттенберга , музей, церковь (бывшую мечеть) и т.д. Достигнув той части дороги, которая вела в Филипполь, а оттуда в Константинополь, князь остановил карету. Величественным жестом руки, охватывавшим широкое пространство, простирающееся перед нами, насколько видел глаз, он указал на очертания гор, едва различимых сквозь туман, и сказал своим монотонным голосом: «Здесь вы уже чувствуете Родопские горы. За той точкой – древний Византиум» . Надо было быть знакомым с амбициозными видами князя Фердинанда на Константинополь, чтобы уловить полный смысл тех слов. Мечтой всей его жизни, даже со времени восшествия на болгарский трон, было его триумфальное вхождение в древнюю столицу Византии, чтобы надеть парадные одежды её императоров и провести торжественную литургию в соборе святой Софии, начав её с того самого места, на котором она была прервана султаном Магомедом II, когда при падении Константинополя тот въехал в святую базилику верхом на лошади. Существует легенда, которая гласит, что священник, проводивший литургию в то время, чудесным образом исчез сквозь стену и появится снова в тот момент, когда храм будет освобожден от святотатственных захватчиков, и продолжит неоконченную литургию! Ближе к вечеру состоялась неофициальная встреча в парадном дворе дворца, а позже в российском посольстве был дан обед.
     На следующее утро князь показал нам собор, который был построен болгарским народом под его руководством как дань уважения к России-освободительнице. После посещения заместителя епископа, - резиденцией экзарха был Константинополь, - в посольстве состоялся приём различных депутаций, завтрак в министерстве иностранных дел, а оттуда мы отправились в парламент, а потом последовала церемония закладки камня в основание монумента Александру II, Царю-Освободителю.
     Наш отъезд был ещё более церемониальным, чем прибытие: кареты с гербами, почетный караул и трубачи. Князь Фердинанд, в окружении своих придворных, покинул дворец и, усадив министра справа от себя в карете, сказал вкрадчивым голосом: «Вот как вассал султана провожает своего друга на станцию». Он не только отправился с ним на станцию, но и до границы своего княжества, сопровождаемый своими министрами и придворными.
     Вечером 16 (29) декабря мы достигли Вены. На следующее утро министр был на аудиенции у императора Франца-Иосифа и в течение дня у него была длительная беседа с графом Голуховским, министром иностранных дел, и нашим послом, графом Капнистом.   Как всегда, обсуждался вопрос о македонских реформах, которые были бы приемлемы для Турции и в то же время удовлетворяли христианское население Балкан.
     В тот же вечер в шесть часов император дал обед в Хофбурге. Старых традиций ранних обедов при дворе придерживались всегда, и так как они были весьма короткими, гости могли легко выполнить другие обещания пообедать в городе. Точно в шесть часов император покинул свои личные апартаменты. Несмотря на его преклонный возраст, он двигался быстро и держался очень прямо. Подходя к каждому из гостей, он останавливался, сводил каблуки и пожимал руки. Он не был высок и носил бакенбарды. В его внешности не было ничего царственного и в форме пехотного полка, которую он носил в тот день, он сошел бы за гарнизонного генерала. Во время послеобеденной беседы император задал несколько вопросов каждому из присутствующих. Попрощавшись со всеми, он ушел также быстро, как и пришел.  Переговоры, длившиеся до рассвета, состоялись между министром и графом Голуховским; секретарь последнего, и я составили конспект заседания.
     На следующий день -  завтрак с графом Голуховским и обед с эрцгерцегом Францем Фердинандом  в Бельведерском дворце. Был канун Нового года и, согласно протоколу Венского двора, в Хофбургском дворце должен был быть большой приём, где камергер двора и старшая фрейлина принимали приветствия гостей. Мы также присутствовали на церемонии. Принц Лихтенштейн представлял императора, а графиня Гаррах – императрицу Елизавету, хотя последняя была уже покойницей в течение нескольких лет . Процедура приветствия была чрезвычайно церемониальной. Гости проходили мимо встречавших, мужчины приветствовали их официальным поклоном, а дамы делали очень глубокий реверанс. Принц Лихтенштейн пожимал руки только послам, а их жен просили присесть на мгновение рядом с графиней Гаррах. Через несколько лет я описал эту церемонию нашему императору Николаю. Она его достаточно удивила и рассмешила.
     19 декабря 1902 г. (1 января 1903 г.) мы покинули Вену, прибыв в Санкт-Петербург через два дня.

Примечания к 1902.
1)Виктор Эммануил III (1869-1947) король Италии с 1900 года. В 1896 г. женился на Елене, дочери короля Черногории Николы Петровича, другие две дочери которого были замужем за представителями Дома Романовых (Милица с 1889 года замужем за Великим князем Петром Николаевичем, а Анастасия с 1889 года замужем за герцогом Георгием Максимилиановичем Лейхтенбергским, а с 1907 года во втором браке с Великим князем Николаем Николаевичем (Младшим)
2)Нелидов, Александр Иванович (1835—1910), посол в Италии в 1897-1904 гг.
3)Роберто Морра ди Лавриано э делла Монта (1830—1917) — итальянский государственный и политический деятель, военачальник и дипломат. Посол Италии в России в 1897-1904 гг.
4)Принетти, Джулио  (1851-1908), министр иностранных дел Италии в 1901-1903 гг.
5)Осенью 1909 года в Раккониджи состоялась встреча императора России и короля Италии. 24 октября министры иностранных дел России и Италии подготовили секретное соглашение, которое было подписано монархами.  По этому соглашению оба государства обещали сохранять status quo на Балканах. В случае конфликта Италии или России с Австрией другая сторона обещала поддержать её путём дипломатического вмешательства.
6)Мозафереддин-шах Каджар (1853 —1907), шах Ирана с 1896 года.
7)Речь идёт о российско-британском соперничестве в Персии. Находясь в состоянии глубочайшего кризиса, Персия на рубеже XIX-XX вв. нуждалась в иностранных займах. Первоначально персидские власти обращались за деньгами к Франции, Германии, Голландии, но Россия и Великобритания, оказав дипломатическое давления на шаха, не позволили Персии получить деньги от третьих стран, агрессивно навязывая свои услуги и требуя взамен монополии для своего государственного и частного капитала в этой стране. Очередной раунд российско-британского соперничества в Персии в тот момент завершился в пользу первой: российским дипломатам, несмотря на энергичные протесты из Лондона, удалось навязать Персии заём, условием для которого стал отказ шахского правительства от предоставления концессий на строительство железных дорог любым иностранным компаниям, кроме российских. Подробнее о политике России в Персии на рубеже веков см.: Рыбачёнок И. С. Закат великой державы. Внешняя политика России на рубеже XIX-XX вв.: цели, задачи и методы. М.: РОССПЭН, 2012. С. 391-423; о проблеме займов для Персии см.: Казем-Заде Ф. Борьба за влияние в Персии. Дипломатическое противостояние России и Англии. М.: Центрполиграф, 2004. С. 244-316.
8)Макаров, Степан Осипович (1848 — 1904) — русский военно-морской деятель, океанограф, полярный исследователь, кораблестроитель, вице-адмирал (1896). Погиб во время русско-японской войны, находясь на подорвавшемся на мине броненосце «Петропавловск».
9)Рожественский, Зиновий Петрович (1848-1909) – вице адмирал, генерал-адъютант. Начальник Главного Морского штаба. В русско-японскую войну командующий 2-й Тихоокеанской эскадрой. Потерпел поражение от японского флота в Цусимском сражении 14-15 мая 1905 года.
10)В исторической области Македония, оставшейся после Берлинского конгресса 1878 г. в составе Османской империи, на рубеже XIX-XX вв. обострился конфликт между православным и мусульманским населением. В 1893 г. была создана Македонская революционная организация, стремившаяся к отделению Македонии от Турции. Македонских революционеров поддерживали власти Сербии и Болгарии, рассчитывавшие присоединить македонские территории к своим странам. Турецкие войска жестоко подавляли любые выступления в Македонии, но от их действий больше всего страдало мирное христианское население. Подробнее о ситуации в Македонии см.: Сквозников А. Н. Македония в конце XIX-начале ХХ века — яблоко раздора на Балканах Самара: Самарская гуманитарная академия, 2010. 166с.
11)Капнист, Пётр Алексеевич, граф (1839—1904), посол в Австро-Венгрии в 1895-1904 гг.
12)Турхан-паша Пермети (1839-1927) – в 1896-1914 годах посол Османской империи в Петербурге. премьер-министр (дважды), возглавлял правительство Албании с 7 марта 1914 по 3 сентября 1914 года и с 25 декабря 1918 по 29 января 1920 года.
13)Франц-Иосиф I (1830 —1916) — император Австрийской империи и король Богемии, апостолический король Венгрии. С 15 марта 1867 года — глава двуединого государства — Австро-Венгерской монархии. С 1 мая 1850 года по 24 августа 1866 года был также президентом Германского союза. Правил 68 лет, что является одним из самых долгих правлений в мировой истории.
14)Агенор Мария Адам граф Голуховский (1849 - 1921) — министр иностранных дел Австро-Венгрии в 1895-1906 гг.
15)Бахметев, Георгий (Юрий) Петрович (1847 —1928) – посол в Болгарии в 1897-1905гг.
16)Штакельберг,  Эвальд Антонович, барон (1847 — 1909) — российский флотоводец, вице-адмирал.
17)Лобанов-Ростовский, Алексей Борисович, князь (1824-1896) – министр иностранных дел России в 1895-1896 гг. 
18)Ганото, Габриэль (1853-1944) - министр иностранных дел Франции в 1894-1898 гг.
19)Александр I Обренович (1876-1903) – король Сербии в 1889-1903 гг. В 1903 г. убит вместе с супругой, королевой Драгой(1861-1903), группой офицеров-заговорщиков.
20)Абдул Гамид II (1842-1918), султан Османской империи в 1876-1909 гг.
21)Алексеев, Евгений Иванович (1843-1917), адмирал. В 1899 году Алексеев был назначен Главным начальником и командующим войсками Квантунской области и морскими силами Тихого океана, в 1903-1905 гг. – наместник Его Императорского Величества на Дальнем Востоке.
22)Имеется ввиду японо-китайская война 1894-1895 гг. и участие японских войск в составе международной коалиции в подавлении Боксёрского восстания в Китае.
23)Подготовка поездки В.Н. Ламздорфа с дипломатической миссией на Балканы совпала по времени с личным горем: тяжёлой болезнью и смертью его старшего брата Александра Николаевича Ламздорфа (1835-1902). Печальные телеграммы об этом были отправлены в Санкт-Петербург из подмосковного имения Ламздорфов Ашитково (АВПРИ Ф. 133 Канцелярия. Оп. 470. 1902 г. Д. 69. Л. 153а-153б.) Узнав о кончине старшего брата, В.Н. Ламздорф принял решение задержаться в Будапеште 10 декабря (прибыл туда в 12 часов дня, а отбыл в Белград в 14 ч. 40 мин. следующего дня). А. А. Савинский информировал телеграммой российских дипломатов в Вене и Белграде: «Ввиду глубокого семейного траура, министр просит, чтобы его остановка в Будапеште никому не была известна» (АВПРИ Ф. 133 Канцелярия. Оп. 470. 1902г. Д. 69. Л. 276).
24)Муравьёв-Апостол-Коробьин, Владимир Владимирович  (1864-1937) –в 1902-1904 гг. – 1 секретарь российского дипломатического представительства в Сербии и поверенный в делах.
25)Королева Драга, урождённая Луневица, в первом браке Машин (1861-1903) – дочь сербского провинциального чиновника, она три года провела в браке с инженером Светозаром Машиным. Став придворной дамой королевы Натальи (1859-1941), супруги короля Милана (1854-1901), Драга влюбила в себя наследника престола принца Александра Обреновича, будучи значительно старше него. Вопреки воле всей королевской семьи Александр женился на Драге. На момент описанных в воспоминаниях А. А. Савинского событий Драге шёл 41 год, у неё была склонность к ожирению, вызванная нарушениями эндокринной системы. 
26)Мюрцштегское соглашение, подписанное осенью 1903 г. министрами иностранных дел России (Ламздорф) и Австро-Венгрии (Голуховский) в австрийском местечке Мюрцштег определило перечень и порядок реформ, которые необходимо было провести Османской империи в Македонии под контролем держав для прекращения кровопролития. Подробнее см.: Исаева О. Н. Мюрцштегский опыт «умиротворения» Македонии// Македония проблемы истории и культуры. М., 1999. С. 72-99.
27)  29 мая (11 июня) 1903 года в Сербии произошёл так называемый Майский переворот, в ходе которого группой офицеров-заговорщиков были убиты король Александр, королева Драга, двое её братьев и ряд высокопоставленных сербских государственных деятелей.  Результатом переворота стало отстранение от власти династии Обреновичей и возвращение на трон династии Карагеоргиевичей в лице короля Петра I (1844-1921), король в 1903-1918 гг. Подробнее см.: Нюркаева А. З. Майский переворот 1903 г. в Сербии// Вопросы истории, 1977, №8. С. 67-78.
28)Фердинанд I, до 1887 г. принц Фердинанд Максимилиан Карл Леопольд Мария Саксен-Кобург-Готский (1861 —1948) — князь Болгарии с 7 июля 1887 года, затем царь Болгарии (основатель Третьего Болгарского царства) с 22 сентября 1908 года по 3 октября 1918 года, из Саксен-Кобург-Готской династии.
29)Павел I Петрович (1754-1801) – российский император Правил в1796-1801. Известен сумасбродством. Убит заговорщиками в ночь с 11 на 12 марта 1801 года.
30)Имеется ввиду будущий царь Болгарии Борис III (1894-1943), царь в 1918-1943 гг. 
31)Фердинанд I по матери является внуком короля французов Луи-Филиппа I (1773-1850, правил в 1830-1848 гг.), по отцу - внуком Фердинанда Саксен-Кобург-Заальфельдского (1785-1851), австрийского генерала, участника Наполеоновских войн.
32)Каравелов, Петко Стойчев (1843-1903) — болгарский политик, один из вождей Либеральной партии, а позднее руководитель Демократической партии. Учился в Московском университете. Участвовал в русско-турецкой войне 1877-1878 гг. на стороне России. Принимал участие в создании первой болгарской (Тырновской) конституции 1879. Несколько раз занимал пост Председателя Совета Министров Болгарии.
33)Стамбулов (Стамболов), Стефан Николов (1854-1895) —болгарский революционер, политический деятель, поэт и писатель. Регент Болгарии в периоды 26 августа — 24 октября 1886 г. и 1 ноября 1886 — 2 августа 1887 гг. Также занимал посты Председателя Совета Министров и министра иностранных дел. Проводил антироссийскую политику, ориентируясь на Австро-Венгрию. 15 июля 1895 года убит македонскими боевиками. Первое время после убийства Стамбулова в европейской периодической печати появлялись неподтверждённые доказательствами сведения о причастности России к организации этого преступления.
34)Данев, Стоян Петров (1858-1949) — болгарский государственный деятель и юрист, лидер Прогрессивно-либеральной партии, премьер-министр Болгарии в 23-м (1901—1902), 24-м (1902—1903), 25-м (1903) и 33-м (1913) правительстве.
35)Александр Баттенберг (1857—1893) — первый князь Болгарии из германской династии Баттенбергов, правил в 1879 -1886 гг.
36)Византиум – самое первое название города на берегах Босфора (Константинополь, Царьград, Стамбул). От Византиума произошло принятое в историографии название Восточной Римской империи – Византийская империя, Византия. 
37)Франц Фердинанд Карл Людвиг Йозеф фон Габсбург эрцгерцог д’Эсте (1863-1914) – эрцгерцог, племянник Франца Иосифа, с 1896 г. наследник австро-венгерского престола. 28 июня 1914 года убит в Сараево сербским террористом Гаврилой Принципом. Это преступление явилось формальным поводом к развязыванию Первой Мировой войны.
38)Гаррахи – австрийский дворянский род чешского происхождения.   
39)Амалия Евгения Елизавета Баварская(1837-1898) – супруга императора Франца Иосифа. Смертельно ранена ударом напильника в сердце в Женеве во время прогулки по берегу Женевского озера. Убийцей оказался итальянский анархист Луиджи Лукени. Убийство пожилой императрицы, потерявшей единственного сына (принца Рудольфа) и занимавшейся благотворительностью, вызвало всеобщее осуждение даже в среде европейских революционеров. 

                1903

     Посещение министром балканских государств и политические переговоры в их столицах, казалось, принесли плоды. Наш посол в Константинополе телеграфировал в начале 1903, что султаном были приняты не только реформы, предложенные для Македонии, но последний также пожелал выразить свою признательность императору за внимание, проявленное к нему, а также за наши усилия в Софии, направленные на роспуск македонских комитетов. С другой стороны, граф Остен-Сакен, наш посол в Берлине , описывая визит, который нанёс ему император Вильгельм, сообщил, что кайзер передал по телеграфу свои советы султану. Это был призыв удовлетворить наши требования и ввести желаемые реформы как можно скорее. Таким образом балканская миссия, казалось, достигла очевидного конца.
    Однажды, обсуждая восточные дела с императором, министр сказал, что, хотя в принципе он возражал против согласованных действий, были определенные психологические моменты, когда это было полезным.
- Этот эксперимент недавно был опробован в Японии и на Крите и в этом случае, придя к соглашению с Австрией по балканским делам, было абсолютно необходимо заручиться поддержкой других правительств. Таковым было наше намерение, и мы преуспели в его выполнении.
- Если бы мы этого не сделали, малейшее разногласие с Турцией стало бы козырной картой для других держав. Сейчас, когда мы получили то, что хотели, игра окончена, мы можем опустить занавес. Результат, который мы, кажется, получили, тем более важен, так как означает мир и безопасность на Дальнем Востоке. Это действительно благословение, так как в войне, как и в хирургической операции никто никогда не может предсказать последствия. Даже наша победоносная война 1877-78 гг. имела последствием революционную пропаганду.
- Действия правительства той эпохи во многих случаях находились под влиянием общественного мнения, которое часто было далеко от патриотических тенденций; кульминация всего этого была достигнута в попытке убийства 1 марта, -  заметил император.
     Один этот диалог доказывает, как сильно граф Ламздорф желал сохранить мир на Дальнем Востоке, но другие факторы влияли на его усилия, заставляя его страшиться за успех миссии.
     Руководителем безответственных людей, которые делали всё возможное, чтобы подорвать доверие императора к его министрам, был господин Безобразов, бывший гвардейский капитан.
     Можно вспомнить, что как раз тогда – 26 марта 1902 г. – мы заключили соглашение с Китаем об эвакуации из Манчжурии наших войск, посланных туда ранее.  Министр настаивал на необходимости сдержать наше слово, данное Китаю, то есть только сохранить в Манчжурии необходимое число солдат для охраны нашей железной дороги. В то время, как военный министр, генерал Куропаткин, был с миссией на Дальнем Востоке, его обязанности выполнял генерал Сахаров , придерживавшийся точно того же мнения по вопросу эвакуации Манчжурии, что и граф Ламздорф. Они оба заявляли, что мы должны эвакуировать китайскую провинцию, сохранив только некоторые экономические гарантии, которые, несомненно, будут предоставлены китайским правительством. 
     Этому плану эвакуации горячо воспротивился господин Безобразов . Последний только что вступил во владение лесными угодьями на границах Кореи в долине Ялу и желал поддержать право собственности политическими привилегиями. Проведя некоторое время на Дальнем Востоке, он снова вернулся в Санкт-Петербург и ему удалось завоевать расположение императора, дававшего ему частые аудиенции и проявлявшего глубокий интерес к его россказням о земле в Ялу. Господин Безобразов желал придать большую политическую важность этой концессии, которая, как он заявлял, будет играть роль буфера   между Японией и Кореей. Естественно, для такого предприятия требовался капитал, и он убедил императора вложить собственные деньги в эту схему. Несколько великих князей последовали этому примеру. Многие придворные, желавшие сделать приятное монарху или получить хорошую прибыль за свои инвестиции, также оказали финансовую поддержку. Предприятие на реке Ялу имело, по мнению господина Безобразова, большую важность в нашей политической экспансии на Дальний Восток. В связи с этим он желал, чтобы министерство иностранных дел официально заинтересовалось этим проектом. Не надо было быть великим дипломатом, чтобы увидеть, что эта схема не принимала в расчёт опасность, которая возникла бы в результате, вызвав чувство враждебности по отношению к нам со стороны Японии. Граф Ламздорф был искренне против этого.
     Понимая, что не получит поддержки с этой стороны, Безобразов обратился к адмиралу Алексееву. Последний только что был назначен представителем на Дальнем Востоке с полными полномочиями. Позже мы увидим, как эта интрига развивалась и привела к нашей фатальной войне с Японией.
       Тем не менее, влияние Безобразова продолжало возрастать, и 6 мая, в день рождения императора, он был сделан статс-секретарём его величества. Эта честь, к которой стремились как к вершине славы, присуждалась только людям, занимающим самые высокие посты в империи в знак признания того, что человек посвятил жизнь служению стране. Как Безобразов убедил императора даровать ему это звание, было непонятно всем. Единственным объяснением был его глубокий интерес к делам Ялу и в общем ко всему, что касалось Дальнего Востока. При дворе он говорил об этом с увлечением и энтузиазмом. Надо отдать ему должное, что в этом он был не таким, как многие другие, кто не мог подняться над собственным мелочным финансовым интересом в схеме. Тем не менее, ничего кроме крупных неприятностей нельзя было ожидать от такого безответственного человека, вмешивающегося в ход событий.
     Люди, связанные с министерством иностранных дел или министерством финансов и имевшие дело с господином Безобразовым во время пребывания на Дальнем Востоке, единогласны в оценке его как совершенно не заслуживающего доверия человека. Господин Покотилов, в то время представитель министерства финансов в Пекине , часто писал господину Витте о нём.   В одном из своих писем он пишет: «Безобразов так несерьёзен, так поверхностен в решении самых конкретных и сложных вопросов, что всё внимание человека, разговаривающего с ним, должно быть сосредоточено на том, чтобы не отходить от предмета разговора и стремиться понять смысл его бессвязных идей, ни одна из которых не имеет под собой серьёзной почвы».
     Недостатком доверия императора в отношении своих министров, можно объяснить власть, которую Безобразов сумел получить над ним. Император считал и, к несчастью, часто был прав в своих подозрениях, что его министры не выскажут ему своё мнение в случае, если оно может ему не понравиться, и они рискуют потерять свои места и свои привилегии. Таким образом, будучи мнительным, и желая откровенности и преданности, император думал, что хорошо иметь над ними независимого надзирателя. Таким образом, Безобразов надзирал за действиями господина Витте, министра финансов, генерала Вогака нашего военного атташе в Пекине , за теми из его руководителей (генералом Куропаткиным, военным министром и позже адмиралами Алексеевым и Абаза), которые контролировали действия графа Ламздорфа, министра иностранных дел.
     Так как господин Витте не был популярен в придворных кругах, господину Безобразову не составило труда возбудить к нему неприязнь. Не так легко это было сделать в отношении министра иностранных дел, но именно император способствовал этому. Однажды он спросил графа Ламздорфа, знаком ли он с господином Безобразовым. Получив отрицательный ответ, его величество сказал, что должен прислать его к министру. Вскоре после этого господин Безобразов позвонил графу и попросил его о встрече. Он пришел в сопровождении адмирала Абазы . Оба получили очень прохладный приём. «Я здесь по распоряжению его величества», -начал господин Безобразов высокопарно. Он увидел, тем не менее, что не произвёл впечатления на графа. Тогда он начал критиковать слабость и нашу капитулянтскую политику на Дальнем Востоке.  Граф Ламздорф, который имел очень спокойный характер и обычно был самым дружелюбным, в этом случае не мог сдержать своего возмущения.
«Какая слабость и какое капитулянтство, -  ответил он зло, - такая политика была бы несовместима с достоинством России и, если (что невозможно) его величество прикажет мне следовать ей, вы не увидите меня за этим столом», - завершил он, ударив кулаком по столу. Позиция, занятая графом, возымела немедленный эффект, и его посетители поторопились объяснить, что их неправильно поняли.
     Через несколько дней император спросил, видел ли министр Безобразова. Граф Ламздорф рассказал о характере встречи и воспользовался возможностью обсудить опасения, которые вызывали у него корейские дела.
    - Я не могу скрывать от вашего величества, что деятельность Безобразова на Дальнем Востоке вызывает тревогу. Есть кто-то, кто, желая понравиться, льстит ему, называя «самым молодым статским советником» и т.д. Я не из их числа. Моё мнение таково, что его политика вероятно, приведет Россию к бесчестной войне. Разумеется, война, объявленная Вашим Величеством, например, чтобы помочь македонцам или бурам, была бы одинаково нежелательной, но, под конец, она была бы понятна русскому народу, но война за леса Ялу не понравилась бы никому. Ситуация осложняется тем, что ходят слухи, что Ваше Величество инвестировали свой собственный капитал в этот концерн.
- Я сам думал о том, о чём вы говорите, -  ответил император.
- Позволит ли мне, Ваше Величество, представить ему меморандум о нашей политике на Дальнем Востоке, в котором я среди прочего, высказываюсь против обвинений господина Безобразова в нашем чрезмерном дружелюбии в отношении Китая и Японии? Мне передали, что господин Безобразов сказал, что Ваше Величество не снизойдёт даже до чтения моих суждений, однако, я хотел бы представить их Вам.
- Напротив, я глубоко заинтересован и очень прошу прислать Ваш меморандум безотлагательно.
    Но через несколько дней адмирал Алексеев, который был в тот момент в Порт-Артуре, телеграфировал лично императору, что выполнение нашего соглашения от 26 марта 1902 г. с Китаем, в отношении эвакуации Манчжурии, уронит наш престиж в глазах китайцев. Следовательно, адмирал считал, что первой необходимостью для нас было найти благовидный предлог для того, чтобы не эвакуировать Манчжурию.
     Император переслал эту телеграмму министру, сопроводив её примечанием. В нем он заявлял, что звонил адмиралу и поблагодарил его за то, что тот так хорошо прояснил ситуацию. Он пообещал усилить наши постоянные соединения на Дальнем Востоке. Более того, чтобы опробовать сибирские железные дороги, он намеревался ненадолго   перебросить в Забайкалье под видом манёвров, две пехотные бригады с артиллерией. В дальнейшем его величество советовал реализовать договор от 26 марта несмотря на угрозу безопасности наших железных дорог или уменьшение нашего престижа или наших экономических интересов в Манчжурии.
     Император отдал осуществление всего этого дела полностью в руки адмирала Алексеева, и завершил свою телеграмму, сказав, что он просил графа Ламздорфа информировать его представителей в Пекине, Токио и Сеуле и пригласить их следовать практическим инструкциям адмирала Алексеева.
     На следующий день министр послал следующее письмо императору:
«Согласно распоряжению Вашего Императорского Величества, я спешу предоставить здесь копию аналогичной телеграммы русским посланникам в Пекине, Токио и Сеуле.
   В то же самое время я считаю своим священным долгом заявить следующее: отбирая у министра иностранных дел решение политических вопросов, касающихся Дальнего Востока, так тесно связанных со всеми нашими международными отношениями, Ваше Величество приводит меня к заключению, что моя работа в последние три года не встретила Вашего одобрения.  Ваше Величество указывает в то же время начало новой эры во внешней политике, которой до последнего времени я, по желанию Вашего Величества, являюсь выразителем в глазах иностранцев. В виду настоящих распоряжений Вашего Императорского Величества, мне остаётся только покорно просить освобождения от обязанностей, доверенных мне.
   Будет невозможно реализовать единство действий, которое необходимо в нашем случае, если три представителя России на Дальнем Востоке получают инструкции одновременно от двух начальников, каждый из которых независим от другого. Тем более трудно будет вести переговоры с иностранными посольствами Вашей столицы, когда они захотят объяснений нашей политики на Дальнем Востоке, которая с этого времени будет доверена наместнику Квантунской провинции, постоянно находящемуся в Порт-Артуре.
  Все эти соображения дают мне смелость просить Вас принять мою отставку.
   Я покидаю Вашу службу, Государь, с чистой совестью. Вся моя стойкость, вся моя жизнь в полной мере сконцентрированы на честном выполнении моего долга. Будущее всё расставит по местам.»
      Два дня пролетели, прежде, чем граф Ламздорф получил ответ от императора. Его величество заверял министра в своем полном доверии. Только ход событий на Дальнем Востоке вынудил к тому, чтобы адмирал Алексеев имел в тех краях полную власть по вопросам, касающимся России. Его величество опасался, что при получении новостей с такого расстояния, сообщения могли часто быть неполными или противоречивыми, и ни он, ни его министр не были бы в состоянии получить точное представление о событиях дня, в то время, как адмирал Алексеев, будучи в центре событий, со всеми телеграфными сообщениями, сходящимися к нему, как полагал император, лучше всего подходил для охраны наших многочисленных интересов и являлся личностью ответственной перед Россией и своим монархом. Письмо императора заканчивалось пожеланиями здоровья и сил министру, чтобы продолжить его службу с прежним усердием. Одновременно с этим письмом император вернул, после подтверждения, ранее упомянутые распоряжения в виде трех одинаковых телеграмм, представителям в Токио, Пекине и Сеуле.
          Через несколько дней Безобразов появился снова в министерстве иностранных дел,
      возможно, по распоряжению императора. Он старался вытянуть из графа причину его недовольства и намекнул, что мог бы сделать это известным в штаб-квартире. Министр отказался от его предложений очень коротко, сказав, что между ним и императором посредник не требуется.
           Было необходимо знать представления графа Ламздорфа о божественном праве царей, чтобы понять, что только твёрдая убежденность, что России угрожает опасность, могла заставить его так говорить со своим монархом.
          Впервые, в докладе  от 1 июля император выразил свои сомнения в мудрости политики Безобразова и тех, кто работал с ним. Это произошло при следующих обстоятельствах: в Порт-Артуре было проведено совещание под председательством адмирала Алексеева.  Участие принимали: генерал Куропаткин – военный министр; господин Лессар - наш посланник в Пекине ; господин Павлов – посланник в Сеуле; и господин Безобразов. Генерал Куропаткин телеграфировал императору и министру иностранных дел, что они должны быть готовы к любым случайностям, так как тогда обстоятельства были непредсказуемы.
          Со своей стороны, господин Павлов информировал нас, что Япония угрожает Корее войной, требуя от неё выступить против открытия порта на Ялу. Господин Павлов добавил, что он начал обсуждать с корейским правительством вероятность того, что Россия окажет поддержку Корее в случае войны. Господин Покотилов, со своей стороны, телеграфировал министру финансов, что господин Лессар выступил против тех членов, которые предлагали не больше и не меньше, чем аннексию Манчжурии Российской империей. Необходимо добавить, что инициатором плана аннексии был господин Безобразов.
         Понимая, что дела зашли слишком далеко, генерал Алексеев, не зная, что делать, предложил, чтобы Китай направил полномочного представителя к императору с просьбой уменьшить объём гарантий, которые Россия намеревалась требовать в обмен на эвакуацию Манчжурии. Узнав об этом предложении, император воскликнул: «они наверняка уступили Порт Артур» и, повернувшись к графу Ламздорфу, он спросил, что он думает об этом. 
- Это всё результат того, что каждый старается перехитрить другого и все боятся критиковать Безобразова, -  ответил министр.
Его величество ответил:
-  Такая позиция могла бы быть приемлема для неумных людей, но недопустима для таких, как Алексеев и Куропаткин.
На это министр имел смелость ответить:
- Причина в том, что Безобразов, говоря от вашего имени здесь, там и повсюду, преуспел в том, чтобы терроризировать каждого и никто не решается ему перечить.
          Дела шли от плохого к худшему и телеграммы с Дальнего Востока доказывали, что среди членов совещания по Порт-Артуру господствовали большие разногласия. Единственным пунктом, с которым все принципиально соглашались, была эвакуация Манчжурии. Даже Алексеев и Куропаткин, изменив свою точку зрения, настаивали теперь на неукоснительном соблюдении соглашения от 26 марта 1902 г. Только Алексеев в последнее время задумывался над идеей ультиматума Китаю с угрозой сохранить Манчжурию, если дополнительные условия по эвакуации не будут выполнены. Когда идея ультиматума была представлена императору, он яростно протестовал, сказав графу Ламздорфу: «Мы всё решим с вами здесь. Телеграфируйте об этом от моего имени Алексееву и барону Розену».
          Через несколько дней господин Витте проводил вечер в Елагинском дворце, где тогда жил граф Ламздорф. Витте был уверен, что на этот раз министр иностранных дел одержал решительную победу. В течение дня он встретился с генералом Куропаткиным, который только что вернулся из Порт-Артура. Стало очевидным, что оба - генерал и Алексеев – поссорились с Безобразовым. Надеясь досадить министру иностранных дел, господин Безобразов посоветовал господину Извольскому (который только что был переведен из Токио в Копенгаген) отправиться в Санкт-Петербург, заверив его, что император желает знать его мнение о политической ситуации на Дальнем Востоке . Так как в течение аудиенции вопрос не обсуждался, Извольский проявил инициативу, утверждая, что нет возможности соглашения между Россией и Японией. Император заметил, что тот ошибается и японцы предприняли первые шаги в направлении переговоров. В то время, как Извольский был в пути, японский министр получил инструкции на этот счет.
           Всё это привело к временному охлаждению чувств императора в отношении Безобразова. Это было заметно по многим признакам, в том числе по письму графу Ламздорфу от 25 июля. Пересылая ему меморандум совещания в Порт-Артуре, его   величество написал, что, что на следующей встрече он и министр примут окончательное решение относительно Манчжурии и Кореи.
     Следующая аудиенция была во вторник 29 июля, когда император принимал министра в Петергофе. Он категорически выразился в пользу эвакуации Манчжурии и дал указание графу Ламздорфу созвать заинтересованных министров, чтобы разработать план эвакуации.  «Пригласите Безобразова, -  добавил его величество,-  Он, без сомнения, будет придерживаться своего собственного мнения по данному вопросу, но это неважно».
    После этого император с графом Ламздорфом изучили меморандум, представленный военным министром относительно концессии на Ялу. Генерал Куропаткин думал, что было бы предпочтительнее передать её иностранцам.
     Граф Ламздорф не разделял это мнение, и между ним и императором произошел следующий диалог:
- Ваше Величество соблаговолили лично интересоваться этим делом. С моей точки зрения, есть убедительная причина не отказываться от концессии сейчас. Внезапная потеря интереса с нашей стороны ясно докажет, что наша цель была политическая, и когда она провалилась, мы отказались от всего предприятия.
    - Я полностью разделяю Вашу точку зрения, -  ответил император, - но как Вы думаете, что должно быть сделано сейчас?
    - Я должен взять на себя смелость советовать Вашему Величеству придать всему делу коммерческий характер, доверив его серьёзному финансовому институту, например, Китайскому восточному банку. Этот банк, имеющий годовой бюджет 11 миллиардов, внушает доверие и, если он заинтересуется этим делом, общественное мнение будет склоняться к мысли, что концессия на Ялу – полностью коммерческое предприятие.
   - Но в подобных обстоятельствах личный характер предприятия полностью изменится: до сих пор оно не включало ни одного еврея .
   - Именно в этом изменении, Ваше Величество, я вижу положительную сторону нового порядка вещей.
     Под конец император уступил доводам министра.
        Вскоре после этих событий император говорил с министром о его предполагаемом путешествии в Австрию и обсуждал с ним планы на осень. После манёвров в окрестностях Пскова и визита в Либау его величество предложил провести некоторое время в охотничьих домиках в Беловежье, Спале и Скерневице, затем отправиться в Дармштадт, где он покинет семью и продолжит один поездку в Австрию.
     К середине сентября граф Ламздорф прибыл в Дармштадт. Император показал ему телеграмму от Алексеева. Тон телеграммы был чрезвычайно пессимистическим. Адмирал жаловался, что переговоры с Пекином провалились, что китайцы, поддерживаемые Японией, были непреклонны, в послании была угроза отправки войск на Ялу и т.д. Наконец, говорилось, что вследствие современного состояния вещей, если бы мы эвакуировали Манчжурию, наш политический престиж был бы потерян. Он закончил телеграмму просьбой распоряжений императора.
 - Что Вы думаете об этой телеграмме? -  спросил его величество графа Ламздорфа.
- Я думаю, это очень серьёзно. Сейчас есть угроза войны, как я и предвидел.
- Что Вы думаете о положении в общем?
 -Мне трудно высказать какое-либо мнение, Ваше Величество, так как за последнее время я был в неведении относительно нашей политики на Дальнем Востоке и теперь я потерял тенденцию развития событий. Некоторое время тому назад Алексеев умолял меня избавить его от Безобразова, чтобы отбросить приключение на Ялу и помочь исполнить наше соглашение с Китаем по вопросам Манчжурии. Сегодня его концепция изменилась.
 - Но его мнение заслуживает внимания, оно искренне и непредвзято.
 - В этом случае не вполне, Ваше Величество. Он утверждает, что переговоры Лессара  в Пекине продолжаются уже в течение двух месяцев. Это не верно. Телеграмма, указывающая Лессару войти в переговоры, была утверждена Вашим Величеством только 20 августа. Тогда Лессар совсем не теряет надежду; наоборот, он телеграфирует мне, что китайские министры так подавлены, что концессии могут быть легко у них получены.
    - Алексеев может быть гораздо более умный, чем я, но я оцениваю ситуацию под несколько иным углом, и я уверен, что он приведет нас к войне, поэтому я считаю своим священным долгом говорить с Вами так прямо и бесстрашно, Ваше Величество, при этом не имея личных интересов, лишь Ваши.
- Да! Это на самом деле правда!
- Я ценю одну вещь превыше всех других и даже Вы, Ваше Величество, не можете лишить меня её.
- И что это?
- Моя совесть. Именно она заставляет меня сказать Вашему Величеству полную правду.
     Искренность графа Ламздорфа произвела впечатление на императора и, продемонстрировав ему свою высокую оценку, император оставил министра на завтрак.
     Эти семейные завтраки были частыми при дворе Дармштадта. В воскресенье после мессы нас обычно приглашали либо в город в новый дворец, либо в Вольфсгартен, деревенский дом в пригороде. Дочери императора обычно присутствовали на этих трапезах, как и их кузина, очаровательная маленькая принцесса Елизавета Гессенская, которая умерла вскоре после этого в Скерневице.
     Оставив семью в Дармштадте, царь отбыл 16 августа в Австрию, где он собирался охотиться с императором Францем-Иосифом в Мюрцштеге. Вследствие неразберихи в балканских делах эта поездка приобрела политическую важность и министра иностранных дел попросили сопровождать императора.
     В Македонии снова было беспокойно. Европейские провинции Турции были охвачены восстаниями. Каждый день приносил тревожные новости о гонениях христианского населения турками, и, в противовес этому, об антиправительственном мятеже христиан. В Мюрцштеге этот вопрос должен был быть до конца проработан и решение найдено.
    Помимо обычных реформ, предложенных для христианских поселений, граф Ламздорф посоветовал пополнить персонал Генерального инспектора вилаетов (округов) русскими и австрийскими офицерами, а также усилить власть консульского контроля введением дополнительных консулов. Он также счел, что было бы благоразумно опубликовать меры, принятые совместно с Австрией.
     На момент отъезда из Дармштадта императорская свита состояла только из барона Фредерикса, министра двора его величества; графа Ламздорфа, министра иностранных дел; генералов Гессе  и Мосолова , графа Гейдена  и меня. Позже к нам присоединились генералы - князь Д. Голицын , князь В. Кочубей  и полковник граф Д. Шереметев , которых вызвали из Санкт-Петербурга и которые были отличными стрелками.
     На станции Санкт-Пёльтен, в часе езды от Вены, офицеры, которые должны были сформировать почетный караул императора, присоединились к нам в поезде. Это были: граф Икскуль , генерал князь Дитрихштейн , полковник князь Гогенлоэ , который был затем военным атташе в австрийском посольстве в Санкт-Петербурге, и два полковника, командиры полков в которых император Николай был шефом полка. Наш посол в Австро-Венгрии, граф Капнист, также был на станции.
     В Вене его величество встречал император Франц-Иосиф, эрцгерцоги и люди из свиты. Было прекрасное утро и два монарха ехали в Шонбрун в открытой карете; вдоль дороги к дворцу на протяжении нескольких километров стояли войска, боснийцы в красных фесках очень выделялись среди других. Овации звучали вдоль всего пути, пока монархи не достигли красивой эспланады дворца. За императорской каретой следовали кареты свиты. Император был принят во дворце эрцгерцогинями и, после обычных представлений, был приглашен на гала-обед, на котором эрцгерцогиня Мария Йозефа  оказывала почести при содействии элегантной эрцгерцогини Марии Аннунциаты  в облачении канониссы.
     Пресса благожелательно отозвалась о речах на обеде, а после обеда ордена вручали адъютанты Франца Иосифа, и после этой церемонии их   величества удалились в свои апартаменты, а мы надели наше охотничье снаряжение, так как должны были отправиться в Мюрцштег в 3 часа пополудни. Кроме вышеперечисленных сопровождающих, на охоте были: эрцгерцог Франц Фердинанд, граф Паар, генерал-адъютант императора ; князь Монтенуово, главный церемониймейстер , граф Голуховский, министр иностранных дел. Барон Эренталь , посол в Санкт-Петербурге, граф Ламздорф и Гейден не стреляли. После перехода через красивый Земмеринг Пасс, императорский поезд остановился на станции Мёрзушлаг. Там дорога разветвлялась, и мы двинулись вдоль Мюрца, живописной маленькой горной речки, пока не достигли Нейбурга. Оттуда мы уехали на тирольских каретах и к вечеру прибыли в охотничий домик. Цветочная арка с традиционным приветствием тирольских охотников «Waidman’s heil» была воздвигнута на лужайке.
     Охотничий домик, хотя и совершенно оборудованный, был слишком мал, чтобы вместить всех приглашённых, поэтому большинство из нас разместили в частных домах. В шесть часов подали ужин. За столом нас было восемнадцать и, покидая столовую, каждый получил буклет с расписанием мероприятий на следующий день. Детали были описаны подробнейшим образом: название оружия, компаньон по карете, час отправления, менявшийся в зависимости от расстояния, которое надо было покрыть, время в пути, верхом или пешком, время начала и возвращения. Первый должен был отъехать в пять утра. Император Франц-Иосиф чрезвычайно любил охоту в Мюрцштеге и все детали урегулировал самостоятельно. Утром 18 сентября меня позвали в 5 утра. Граф Паар был моим компаньоном по карете, и мы отъехали в 5.30. Было ещё темно. Первую часть пути мы проехали в сопровождении всадников с фонарями, но, когда дорога стала непроходимой для кареты, мы поехали верхом и под конец пошли пешком по узкой крутой тропинке. Там, где дорога разветвлялась, я отделился от моего компаньона и занял предназначенную мне позицию.
      Утренний туман постепенно рассеялся и вдруг взошедшее солнце пролило свои лучи на самую сказочную панораму, зеленую-зеленую равнину и на горизонте расплывчатый контур Альп. Тот день был посвящен охоте на серн. Я едва занял свою позицию в маленькой хижине, сделанной из веток, когда их стадо появилось вдали. Никто не стрелял до сигнала. Казалось, что эти красивые создания были осведомлены, что пока опасности нет, потому что они подошли в пределах досягаемости ружей. Они располагались на склоне одна над другой и каждая вне поля зрения другой.
     Горный воздух был так чист, что глаз обманывался при определении расстояния. Когда был дан сигнал, я собирался выстрелить в серн, которые, как я думал, были в пределах досягаемости моего выстрела, но загонщик, стоявший позади, удержал меня. Наконец, он прошептал: «Теперь можете стрелять». Двойной выстрел последовал и две серны были подстрелены. Мы оставались на наших позициях до конца стрельбы и это было так захватывающе, что я почти не заметил, как прошли часы.
     После окончания стрельбы мы все собрались в условленном месте. Старый император, которому не удалось выстрелить в тот день, спрашивал своих гостей о результатах дня. У императора Николая на счету было одиннадцать серн. Когда, увидев меня, его величество поинтересовался какова была моя удача и когда я сказал, что это были первые серны, которых я когда-либо свалил из моего ружья, он сказал, что и для него серны, которых он застрелил, были первые. В четыре часа мы вернулись домой, и я обнаружил несколько телеграмм, которые нужно было расшифровать. После ужина, за которым мы наслаждались тирольской музыкой, мы вышли посмотреть на дневную добычу. Я провел вечер, готовя данные, необходимые для переговоров графа Ламздорфа с графом Голуховским.
     Следующий день, 19 сентября, начался с длинной прогулки по берегам Мюрца, завтрака с графом Голуховским, затем два министра стали совещаться. Барон Эренталь также присутствовал. Секретарь графа Голуховского и я записывали детали переговоров, чтобы составить основу аналогичных нот для отправки послам России и Австро-Венгрии в Константинополь. К этой ноте должен был быть добавлен расширенный план реформ (административных, религиозных и финансовых) для Македонии. Эти реформы должны были вводиться под контролем двух держав и с помощью военных, приданных суперинтендантам.
     Одна маленькая деталь: английский посол в Вене, сэр Френсис Планкетт  получил распоряжения от своего правительства сообщить, что последнее расположено стать участником плана реформ, который должен был быть составлен для Македонии в Мюрцштеге. Тем не менее, как хорошо известно, Англия не принимала участия в планах реформ. Днём два министра снова встретились и утвердили формулу ноты и планы, представленные им на рассмотрение.
     Когда два монарха вернулись с охоты, граф Ламздорф послал свой план проекта царю, в то время, как граф Голуховский лично передал его императору Францу-Иосифу. После того, как императоры утвердили ноты, они были направлены соответствующим послам в Константинополе.
     Перед ужином граф Голуховский наградил меня орденом императора Франца Иосифа с лентой. Когда через несколько минут я пошел поблагодарить императора, его величество сказал: «Вы очень усердно сегодня работали и результаты блестящие! Давайте надеяться, что это приведёт к восстановлению мира на Балканах».
      20 сентября был последний день охоты. Она должна была состояться в горах на некотором удалении. Император двинулся в 5 часов утра, а остальные последовали за ним вскоре. Я прибыл туда около 8 часов. Моя позиция находилась на маленьком холмике над ручьём, за которым был довольно крутой холм, покрытый деревьями и кустарником. Олени там были вне досягаемости моего выстрела. Я только что пропустил двух, когда собаки выгнали красивое животное на меня. Оно уже было ранено и когда я выстрелил, упало замертво. Это был замечательный самец с огромными рогами. В тот самый момент горны возвестили конец охоты. Она продолжалась два с половиной часа.
     Через несколько мгновений я увидел старого императора, спускающегося по тропинке, ведущей к месту, где я стоял. Он крикнул: «Вам что-нибудь удалось?». Я указал на оленя, лежащего в ручье, и сказал, что, когда я застрелил его, он уже был ранен. Император спросил откуда он вышел, чтобы узнать, чей выстрел задел его первым. Он попросил меня сопровождать его. Император шел очень ловко, как молодой человек, неся своё ружьё на плече. Он носил чулки до колен. Иногда он останавливался на минуту поговорить, время от времени задавал мне несколько вопросов или делал по пути какое-нибудь замечание. Он говорил: «Я думаю, у императора Николая не было возможности выстрелить; мне жаль; у него была хорошая позиция, очень хорошее место, но это ветер; у меня был отвратительный ветер.» Императора сопровождал его доктор, чех.
 - Русский и чешский языки похожи друг на друга? - спрашивал его величество. Затем он спрашивал меня о различных русских диалектах и старался найти сходство между двумя языками. Слово куропатка на русском и чешском звучало почти одинаково и, повернувшись ко мне, он сказал, грассируя:
- Как вы это говорите, «курропатка»?
     Вдруг император остановился и обернулся, сказав: «Я пошел не по той дороге». Две дороги разветвлялись, и он сразу заметил, что повернул не туда.  Через пол часа ходьбы мы вышли на открытое пространство, где все должны были встретиться. Как только старый император поймал взгляд царя, он закричал:
- Какая жалость, что Вы не выстрелили! 
- Откуда Вы это знаете? -  спросил царь изумленно. Франц-Иосиф знал свою любимую землю так хорошо, что мог понять, что с позиции, где стоял царь, не было выстрела.
    Во время завтрака, который последовал за той последней встречей, прямо перед нашим отъездом, главный егерь пришел доложить об утренних результатах. Мой пятнистый олень был предметом обсуждения. Франц-Иосиф задал несколько вопросов, чтобы выяснить, чья это была добыча. Егерь думал, что эрцгерцог Франц Фердинанд сделал первый выстрел, император придерживался мнения, что он принадлежал графу Голуховскому, наконец олень был присужден мне.
     После завтрака мы поехали назад в Нойберг. В поезде мне пришлось расшифровывать длинные телеграммы от господина Нелидова из Рима, относящиеся к планируемому визиту императора в Италию.
     Итальянское правительство дало формальные заверения нашему послу, что все предосторожности предприняты, чтобы предупредить любую враждебную демонстрацию со стороны социалистов. Господин Нелидов советовал в то же время отправить министру иностранных дел письмо с объяснением причин в случае, если поездка не состоится. Опережая события, могу упомянуть, что император не ездил в Италию в 1903 г. Визит королю Виктору Эммануилу был отдан только в 1909 г. в Раккониджи.
     Когда мы вернулись из Мюрцштега, император отдал распоряжения министру императорского двора вызвать господина Лопухина, в то время директора департамента полиции в России, в Дармштадт . Он был направлен в Рим с заданием оценить возможные риски поездки. Несмотря на довольно обнадёживающие результаты его поездки и гарантии итальянского правительства об отсутствии опасности, влияние Двора возобладало. Уступая просьбе императрицы, император отказался от идеи визита в Италию.
     Князь Долгорукий, генерал-адъютант императора, был отправлен с личным письмом от императора, содержавшим объяснения и извинения, которые князь Долгорукий должен был подкрепить устно; он же привёз ответное письмо от короля, в котором Виктор Эммануил не скрывал своего разочарования решением императора. Он также дал выход раздражению, разговаривая с князем в охотничьем домике в Сан Россоре, где проводились переговоры. «У императора не было намерения посетить меня. Зачем было меня обнадёживать, чтобы разочаровать в последний момент?» Продолжая, король сказал: «Я прошу позволить мне сказать всё, что я чувствую, а Вы можете сами решить, насколько полно повторить это императору.»
- Со своей стороны, Ваше Величество, я осмелюсь просить разрешения возразить Вам в случае необходимости, - ответил князь Долгорукий.
    Тон всей беседы был очень горький, рассказывал нам по возвращении князь, и его просьба об аудиенции королевы, повторенная дважды, была встречена упорным молчанием. 21 сентября мы выехали из Мюрцштега в Дармштадт.
     Через три дня должна была праздноваться свадьба принца Андрея Греческого  с принцессой Алисой Баттенбергской , дочерью принца Людвига  и принцессы Виктории , старшей сестры императрицы Александры Федоровны. Многочисленные родственники трех королевских фамилий из России, Англии и Греции собрались по этому случаю в Дармштадте. Королева Александра с принцессой Викторией, королева Ольга Греческая , будущий король Константин  с принцессой, принц Николай  и великая княгиня Елена , великий князь Сергей Александрович  и великая княгиня Елизавета  и многие другие выдающиеся личности. Короля Англии представлял принц Тек , брат нынешней королевы.
     Свадебные празднества длились несколько дней. Великий герцог Гессенский, чей собственный маленький двор был особенно элегантен, обеспечивал хороший вкус, который отражался во всех приготовлениях. В день свадебной церемонии ландо, управляемые кучерами в париках и треугольных шляпах, типичных с периода Фридриха Великого , первыми приехали к старому дворцу. Протестантская церемония состоялась в дворцовой церкви. После окончания, монарший кортеж отправился к русской церкви, где состоялась православная служба. Вдоль улиц были выстроены военные, и толпы людей стали свидетелями церемониальной процессии. Вечером во дворце был семейный обед. Граф Ламздорф и дипломатический корпус, находившийся тогда в Дармштадте, были приглашены на обед к государственному министру. После обеда молодая пара уехала на машине в Югенхайм, замок, прекрасно расположенный в соседних горах и являвшийся одно время собственностью герцога Александра Гессенского , брата императрицы Марии Александровны, супруги Александра II. Император останавливался там часто, и затем он стал собственностью принцессы Луизы Баттенбергской , невестки герцога Александра.
     На следующий день после свадьбы офицерами драгунского полка, шефом которого был император, были организованы военные представления, а затем чай в офицерской столовой. В тот же вечер великий герцог Гессенский  дал бал в своём дворце в честь молодой четы. Когда заиграли полонез, императрица Александра, дав руку своей старшей сестре принцессе Виктории Баттенбергской, вывела её, затем следовали две её другие сестры, великая княгиня Елизавета и принцесса Ирена Прусская . На балу четыре королевские сестры танцевали фигуру улан; одним из четырех партнеров был их брат - великий герцог.
     Другой бал был дан принцем и принцессой Луизой Баттенбергской в старом дворце, а гала-спектакль   в милом маленьком театре великого герцога завершал празднества.
     После отъезда монарших гостей, которые приезжали только на свадебную церемонию, Дармштадт возобновил свою нормальную жизнь, и рутина скрашивалась только представлениями в театре великого герцога или охотой, на которую мы получали постоянные приглашения.
     После воскресных богослужений нас приглашали на завтрак в Нойес, дворец великого герцога, а позже, когда двор покинул город, в загородное имение Вольфсгартен.  Новый дворец был полностью обустроен великим герцогом, который внёс в его обстановку весь свой изысканный и довольно причудливый вкус. Стиль маленького замка в Вольфсгартене был гораздо проще, однако вкус великого герцога проявлялся во всём. В центре курительной комнаты был большой мраморный фонтан с золотыми рыбками.  Над ним висел красивый в полный рост портрет великой герцогини Виктории Мелиты  работы Каульбаха . На портрете великая герцогиня была одета в светлое платье из прозрачного серого газа, которое подчеркивало её красивую фигуру и, если можно так выразиться, делало её вид ещё более царственным.
     Именно здесь имели обыкновение играть после завтрака императорские дочери и очаровательная принцесса Елизавета , дочь великого герцога. Их игры всегда казались более приятными, когда она, живая и любившая веселье, бывала там. Она была самой популярной в великом герцогстве, где её обычно звали «наша принцесса» и, когда она умерла через несколько месяцев в Скерневице, отравившись, как там говорили, устрицами, печаль была всеобщей.
     Среди гостей на свадьбе принцессы Алисы был принц Генрих Прусский, брат императора Вильгельма. После церемонии он на несколько дней отправился в Берлин и вернулся в Дармштадт, где оставалась его жена, принцесса Ирена, сестра императрицы Александры.
     Император попросил его, когда тот уезжал в Берлин, передать императору Вильгельму, что он желал бы встретиться с ним в Весбадене. Граф Ламздорф предложил, чтобы сделать тому приятное, пригласить кайзера в Скерневиц осенью пострелять. Тот любил подобные маленькие знаки внимания и будучи в Скерневице, мог встретиться со своим полком нарвских драгун, шефом которого он был. Однако император не одобрил это предложение.
     Сразу после получения приглашения императора кайзер телеграфировал, что будет в Вестбадене 22 сентября по старому стилю (4 октября). Император, опасаясь, что эта встреча, последовавшая вскоре за Мюрцштегом, может обидеть чувства французов, отправил графа Ламздорфа в Париж с личным письмом к президенту республики. Помимо этого, графу Ламздорфу было поручено проинформировать французское правительство о переговорах в Мюрцштеге и объяснить, что Вестбаденская встреча имела чисто формальный характер. Программа того визита, длившегося только с утра до вечера, включала военный смотр, обед и гала развлечения.
     Министр оставался в Париже три дня. Письмо императора было официально представлено в Елисейский дворец, где президент дал завтрак в его честь и господин Делькассе, министр иностранных дел, пригласил Ламздорфа на обед.
     Во время короткого визита графа Ламздорфа во Францию японский посланник получил распоряжение от своего правительства проинформировать его через посредничество господина Делькассе, что Япония готова удовлетворить все условия, которые мы требовали от неё. Представителю Болгарии также было поручено довести до сведения Ламздорфа, что правительство Софии полностью удовлетворено программой, составленной в Мюнцштеге и вполне готово соблюдать её. Именно в течение трехдневного пребывания министра в Париже было решено, что господин Нелидов, посол в Риме, будет обмениваться сообщениями с князем Урусовым, тогдашним послом в Париже.
     22 сентября (4 октября) царь в сопровождении великого герцога Гессенского и принца Генриха Прусского, покинул Весбаден. В последний момент кайзер сообщил, что князь Бюлов , канцлер, будет присутствовать на встрече, вследствие чего граф Ламздорф также был приглашен принять участие. Как только император Николай прибыл в Весбаден, император Вильгельм прямо со станции отвёз его на местный гарнизонный смотр. Полк гусар Подеборна (шефом которых был царь) был специально привезён в Весбаден для участия в смотре. Банкет, данный в городском зале, сопровождался гала-представлением в городском театре, одном из лучших театров Германии. Представляли патриотическую пьесу скучную до крайности! В императорской ложе были два императора, а среди высокопоставленных дам были принцесса Шаумбург-Липпе  и герцогиня Саксен-Майнинген , две сестры кайзера.
     Во время антракта, разговаривая с графом Альвенслебеном, послом в Санкт-Петербурге , император Вильгельм повернулся к царю, говоря громким голосом: «Вы довольны послом? По-моему, он даёт мне очень мало информации о делах в Санкт-Петербурге». Кайзер очень любил остроты, подобные этой. Таков был его способ отмечать людей, как он полагал, но тем самым он ставил отличившихся в самое неловкое положение.
      На следующий день кайзер приехал в Вольфсгартен. Этот визит был строго частным; даже свита императора оставалась в Дармштадте.
      Император Вильгельм, понимая, что царь не любит избыточных церемоний, особо подчеркивал интимный характер этого свидания, придавая ему тон семейной встречи. Он избегал бесед на политические темы, казалось, предпочитал быть вместе с   семьёй, играл в теннис с императором и иногда даже присоединялся к играм молодой великой герцогини. Очевидно, ему удалось найти правильный тон, так как когда кайзер уехал, император сказал графу Ламздорфу, что впервые чувствовал себя легко со своим обычно возбудимым и нервным гостем.
     Канцлер (Бюлов) был в свите императора, и граф Ламздорф дал в Дармштадте обед в его честь. За столом я оказался соседом канцлера. Его беседа была очень живой, у него был большой энтузиазм по поводу Италии, и он говорил шутя, что, когда кто-нибудь из молодых людей в его министерстве просит предоставить ему пост консула в Неаполе, он всегда отказывает, говоря, что оставляет это место для себя.
     Тем временем дела на Дальнем Востоке причиняли министру большое беспокойство. Японцы открыто угрожали отправить свою армию и флот на Ялу и десантироваться в Корее. Адмирал Алексеев уведомлял императора об опасности и возможности войны.
     Перед лицом этих тревожных новостей император дал распоряжение министру составить телеграмму адмиралу, которую он подпишет лично, чтобы она возымела больший эффект. Его величество сам начал набрасывать черновик послания, но потом перепоручил написание графу Ламздорфу. Граф выполнил эту работу, но закончил телеграмму собственными словами императора: «Я убежден, что вы уважите моё горячее желание и спасёте Россию от вооруженного конфликта».
           Согласно инструкциям, направленным Алексееву, возможная оккупация Южной Кореи японцами была менее важна для императорского правительства, чем их десант на Ялу. Когда телеграмма была подписана императором, я зашифровал её и отправил лично. Это было 24 сентября (6 октября) и я помню, как был удовлетворен министр, что ему удалось убедить императора отправить этот документ. Вскоре, 5 (18) октября наши представители в Токио, Пекине и Сеуле получили распоряжения от императора пересылать всю свою корреспонденцию с адмиралом Алексеевым их шефу, министру иностранных дел, и ничего не предпринимать без его согласия. Вот почему в отсутствие этих опасных советчиков императора граф Ламздорф преуспел в изменении нашей политики на Дальнем Востоке к лучшему. К несчастью, улучшение не было долгим. Как мы увидим позже, по возвращении в Санкт-Петербург, император произвёл другие изменения, которые разрушили все планы графа Ламздорфа и возможно стали причиной нашей неудачной войны с Японией.
     Германская пресса не преминула отметить разницу в политике министра иностранных дел, желавшего любой ценой избежать войны с Японией, и политики адмирала Алексеева, казавшегося вдохновленным воинственным духом. Германские газеты зашли так далеко, что заявляли, будто адмирал публиковал статьи в местной прессе, которые должны были усугубить раздор. Господин Лессар, наш посланник в Пекине, горько жаловался на политику адмирала. Он был так возмущен, что просил, чтобы его отозвали, говоря, что в нынешних обстоятельствах пост посланника в Китае был абсолютной синекурой и любой гардемарин мог бы легко исполнять эти обязанности.
     25 октября их императорские величества выехали из Дармштадта в Сквернивице (охотничий домик в Польше), где они собирались провести некоторое время охотясь, а министр вернулся в Санкт-Петербург.
     2 (15) ноября молодая принцесса Елизавета Гессенская умерла в Скверневице. Двор планировал возвращение в Дармштадт на погребение, но императрица Александра заболела воспалением ушей, что помешало поездке, и только 22 ноября (5 декабря) их величества вернулись в Царское село.
     В середине декабря Алексеев телеграфировал императору и министру иностранных дел, что он считает требования Японии чрезмерными и неприемлемыми и равносильными требованию, чтобы Россия формально признала протекторат Японии над Кореей. Он считал в любом случае более предпочтительным, чтобы токийский кабинет обеспечил соблюдение своих претензий в Корее без одобрения России. По его мнению, любая уступка, которую мы сделали бы Японии, приблизит нас к разрыву, огромному бедствию, которого император всегда старался избежать. Для преодоления этой трудности он предлагал, чтобы все наши интересы на Дальнем Востоке были детально изучены.
     Получив эту телеграмму, император созвал в Царском Селе чрезвычайный совет, состоявший из великого князя Алексея в качестве генерал-адмирала, графа Ламздорфа, генерала Куропаткина и адмирала Абазы. Дискуссия была горячей. Граф Ламздорф, который выступал первым, самым настойчивым образом осуждал любой разрыв переговоров с Японией. Великий князь Алексей возражал, говоря, что Япония никак не должна была вмешиваться в наши взаимоотношения с Китаем, т.к. Манчжурия зависит только от Китая. Граф Ламздорф заметил, что было бы неразумным ожидать, что Япония была бы безразличной к стране, в которой было так много её собственных подданных и такие обширные экономические интересы.
     Император придерживался того же мнения, что и его министр иностранных дел. После ещё нескольких возражений со стороны великого князя Алексея и адмирала Абазы, было решено продолжить переговоры с Японией, и граф Ламздорф должен был подготовить инструкции для этой цели. После такого решения можно было подумать, что министр иностранных дел одержал победу и что его мнение определенно превалировало над мнением тех, кто наносил ущерб безответственным влиянием на Дальнем Востоке. К несчастью, это было не так.
     Позже мы увидим гибельное влияние института, созданного как контролирующий орган и названного «Специальный комитет по делам на Дальнем Востоке». По иронии судьбы, этот комитет расположился в Зимнем дворце как раз напротив министерства иностранных дел. Абаза был избран его генеральным секретарем. Для начала он направил циркуляр во все министерства, информируя их, что с этого времени все дела Дальнего Востока будут полностью в руках представителя его величества, и они будут проходить через комитет. Обескураженный, и чувствуя своё бессилие отразить опасность, которую он предвидел, граф Ламздорф снова попросил императора освободить его от обязанностей, приняв заявление об отставке, на что получил следующий ответ:
- Как вы можете выдвигать такие требования в настоящий момент? Вы знаете
 моё доверие к вам; Вы знаете, что я всё вам сообщаю и что я ничего не скрываю. Продолжайте выполнять свои обязанности.
     Таким образом, 1903 г. подошел к завершению со зловещими тучами, висящими над нами. Прежде, чем говорить о событиях 1904 года я должен упомянуть роль, которую взял на себя император Вильгельм. Чтобы было понятно, нужно немного вернуться назад.
     В последнее время кайзер старался отвлечь нас от Балканского полуострова, подталкивая в сторону Дальнего Востока. Сможет ли он преуспеть в заветной мечте Германии распространить своё влияние на славянские страны, стало бы наконец понятно. Этот план созрел, когда в Берлине была задумана идея о железной дороге, соединяющей Гамбург с Персидским заливом и, именно с того времени император начал проявлять внимание к султану Абдул Гамиду и всему мусульманскому миру. Также этим временем датируется внезапная дружба кайзера с Болгарией и его план, поддержанный Фердинандом Кобургским, настроить эту страну против её освободителя.  Для Германии было необходимо обладать доброй волей Болгарии, т.к. последняя была единственной страной между Берлином и Багдадом, которая не была полностью прогерманской. На Румынию Берлин мог вполне положиться, т.к. король Кароль  до последних дней был преданным слугой Гогенцоллернов, и немецкий союзник, Австро-Венгрия, ничего не теряла, а только выигрывала от германской политики на Балканах. Прежде всего, симпатизируя Германии, она была счастлива помочь превращению славянского населения в удобрение, необходимое для «Великой германской культуры», как немецкий историк (Рорбах ) обычно отмечал, говоря о доминирующей роли, которую, как предполагалось, Германия призвана сыграть на этой земле, и, с другой стороны, маленький план Австрии заключался в том, чтобы получить более легкий доступ к Эгейскому морю, к которому она стремилась длительное время.
     Энергичный характер кайзера не мог вынести полумер. Он никогда не упускал шанса при каждом возможном случае попытаться добиться благосклонности царя, затрагивая чувствительные струны его души и завоевать его симпатию. Позже будет показано, как часто он злоупотреблял доверием своего соседа -  русского государя, всегда стараясь застать его врасплох. Но этого ему было недостаточно. Кайзер был полон решимости добиться успеха в том, чтобы заставить царя действовать таким образом, чтобы держать Россию в стороне от европейских дел и погрузить в дела Дальнего Востока. Именно с этим намерением император Вильгельм вдохновил нас на строительство великой сибирской железной дороги, называл императора в частной переписке «Адмирал Тихого океана», и подписывался «Адмирал Атлантики». С тем же намерением он оккупировал порт Киао-Чиао. Во время визита в Россию в 1897 году кайзер использовал свой любимый метод застигнуть врасплох, когда вдруг, катаясь в парке Петергофа, обернулся к императору, спросив, нет ли у него возражений против этой оккупации и советовал нам сделать то же самое с Порт-Артуром. Стараясь вовлечь Россию в активную политику на Дальнем Востоке, император Вильгельм надеялся поссорить нас с Великобританией, чьи интересы там были так обширны. В конце концов в событиях войны с Японией, он рассчитывал на слабость нашего союза с Францией, предлагая нам своё участие.  Если бы, тем не менее, Россия упорно продолжила сохранять верность Франции, кайзер удовольствовался бы вовлечением Франции в альянс, который он предлагал России и который в высшей степени удовлетворял бы его амбициям. Мы должны ясно понимать характер этого союза, который занимал так много места в душе императора Вильгельма. С истинным тевтонским высокомерием он не намеревался быть на равных с другими сторонами. Россия должна была бы быть полностью зависимой от германских интересов. Она должна была внести свой вклад в противодействие англо-саксонской угрозе и вообще осуществлять все планы пангерманизма. Чтобы иметь возможность воздействовать непосредственно на императора Николая, кайзер дал ему специальный личный код, чтобы они могли связываться без посредничества министров.
     Я не знаю, шифровал ли император Вильгельм телеграммы царю самостоятельно или сам расшифровывал телеграммы своего августейшего корреспондента, но император Николай дал код графу Ламздорфу, который, не имея времени для этой работы, попросил императора доверить код мне для шифрования и дешифрования. Таким образом, я стал первым человеком, который узнавал содержание тех телеграмм от кайзера, многие из которых были опубликованы после революции.
     Первая телеграмма этой серии относилась ко времени после встречи в Мюрцштеге. Она была отправлена из Неусского дворца 1 декабря 1903 г. Вот её текст:
     «Из опубликованных откликов на речи, произнесенные в Англии и Франции, ты увидишь, как разозлились западные державы, что Мюрцштегская программа навязана Порте. Визит сотни британских парламентариев – джентльменов и леди – в Париж показывает, как «крымская комбинация» стимулирует их к работе. Твой союзник не стесняется в своём заигрывании. Тебе следует немного его осадить. Я всё ещё безмолвен. Ни пуха, ни пера! Вилли».
     Вполне очевидно, что кайзер использовал программу Мюрцштега только как предлог, чтобы усилить сомнения царя, что из-за нескольких английских парламентариев, прибывших во Францию, эта страна должна была возобновить «Крымскую комбинацию». В случае, если этот визит не произведет подобного впечатления на императора, он советовал ему «немного осадить Францию».
     Следующая телеграмма датирована 7 января 1904 г.
     «От души благодарю. Терракоты – из моей керамической мастерской в Кадине. Пусть твои усилия по поддержанию мира с честью увенчаются успехом! Согласно частной информации из Генуи, два новых броненосных крейсера, купленные Японией, покинут завтра доки Ансальдо и отправятся в Корею, укомплектованные британскими офицерами и командой. Их отплытие в конце января – «утка», запущенная Японией. Адмирал Матсу в настоящее время в Генуе, чтобы ввести в заблуждение твою средиземноморскую эскадру из-за боязни быть захваченными ею. Наилучшие пожелания Алисе. Вилли».
     Было бы трудно увидеть в этой телеграмме какое-либо реальное беспокойство о благе России. Слова, относящиеся к англичанам, были, конечно, написаны с желанием пробудить императорскую подозрительность и поощрить чувства против Англии.
     9 января 1904 г. кайзер телеграфирует снова:
     «Сигнал адмиралу Тихого океана. Дальнейшая информация из частного и достоверного источника показывает следующее:
      (I) Британское правительство послало указание крупной фирме в Лондоне, снабжающей ваш флот углём, запрещение на дальнейшее предоставление вам угля. (2) Японский адмирал Матсу, который сейчас в Генуе, командует двумя броненосными крейсерами, купленными в Аргентине, сообщил в интервью, что не Япония купила эти два корабля, а Англия купила их тайно в то же время, как и два чилийских линкора, чтобы не дать им попасть в руки России; и не только предоставила их Японии, но и укомплектовала британскими офицерами и матросами и демонстративно приветствовала их отплытие из Лондона. (3) В чилийский парламент был внесён закон, уполномочивающий адмиралтейство продать Японии два броненосных крейсера, семь торпедных крейсеров, два торпедных катера, два транспортных корабля и несколько железных турелей с оружием, построенных Грузоном  (Магдебург) возможно для фортов или новых оборонительных сооружений для базы в Корее. Похоже, нет сомнения, что деньги, которые так щедро тратятся Японией, должны идти из «очень дружественного» источника, так как они не могут быть учтены в японском казначействе. Большое количество банок консервов заказано для японской армии и флота в Америке. Надеюсь, Алисе лучше, и ей понравилась коробка с римскими подсвечниками из Заальбурга, они - точная копия тех, которые Якоби нашел при раскопках . – С истинной дружбой. Адмирал Атлантики.»
           Эта телеграмма ещё более коварная, чем предыдущая. Она содержит такие абсурдные утверждения, что только с наглостью кайзера можно было представить хотя бы на момент, что получатель может в это поверить. Хотя он заверил, что информация пришла из достоверного источника, кто бы поверил, что японский адмирал имеет отношение ко всему тому, что приписывает ему император Вильгельм; ещё менее вероятно, чтобы англичане позволили какому-нибудь японскому официальному лицу разглашать их действия, в которых они конечно виновны, но которые они, разумеется, намеревались держать в секрете.
          Эти три телеграммы, датируемые концом 1903 г. убедительно доказывают личное участие императора Вильгельма в событиях, предшествующих 1904 г.
           В дальнейшем я снова буду говорить об этой «дружественной» переписке, которую император неуклонно продолжал в надежде достигнуть цели. В бесчисленных письмах и телеграммах он затрагивал различные предметы. Один из вопросов, который интересовал его в конце 1903 г., - нейтрализация Дании. Вот что он телеграфировал императору Николаю 14 декабря, когда король Дании проезжал через Берлин по пути в Гмунден, чтобы присутствовать на серебряной свадьбе герцогини Камберлендской:
         «Король, проездом из Копенгагена, собирается посетить нас через два дня. Поднять с ним тему нашей последней беседы о нейтралитете и herd?  датских вод в случае давления на них сильными иностранными флотами? С голосом у меня гораздо лучше. Сердечный привет Алисе. Вилли».
           Император Николай ответил, что считает визит короля отличной возможностью узнать его мнение по поводу датского нейтралитета. После визита короля Кристиана император Вильгельм снова телеграфировал 18 декабря:
          «Беседа с королём Дании самая удовлетворительная. Он прекрасно понимает серьёзность вопроса и жизненную важность для России иметь хорошо охраняемый тыл в случае вовлечения в осложнения на востоке. Он открыто признал невозможность для Дании сохранять нейтралитет перед лицом любой более могущественной военно-морской державы и защитить датские воды от более многочисленных флотов. Он думает, что решение данного вопроса предполагает предложение Россией и Германией более приемлемых гарантий датского нейтралитета и сказал, что освободился от этого бремени. Он обещал ничего не говорить своему министру, настоящему парламентарию, пока ты не примешь решение по данному вопросу. Гансу фон Бюлову, с которым я обсуждал эту тему, понравилось предложение, и он также придерживается мнения, что датского премьер-министра, и прежде всего, их парламент нужно держать подальше от этого. Это должно быть соглашение, тайно заключенное между тремя монархами посредством любого акта, который захотят составить их представители, что в случае войны Дания должна немедленно объявить о своём нейтралитете, и что мы двое должны объявить о нашем твёрдом намерении гарантировать этот нейтралитет, и при необходимости помочь защитить его силой.
           Я буду благодарен, если ты любезно дашь мне знать, совпадает ли это предложение с твоими желаниями? Король чувствовал себя очень хорошо, благодарит тебя за твои добрые намерения в этом вопросе и, очевидно, почувствовал облегчение, когда понял, что два его великих соседа находятся в полном согласии и придут к нему на помощь. Наилучшие пожелания Алисе. Мой голос снова в совершенном порядке.  Вилли.»

Примечания к 1903.
1)Остен-Сакен, Николай Дмитриевич (1831-1912) – российский дипломат, посол в Берлине в 1895-1912 гг.
2)Сахаров, Виктор Викторович (1848-1905), генерал-адъютант, с 1898 г. – начальник Главного штаба, с 7 (20) февраля 1904 по 21 июня (4 июля) 1905 г. – военный министр. Застрелен в Саратове эсеровской террористкой А. А. Биценко в качестве мести за руководство подавлением аграрных беспорядков. 
3)Безобразов, Александр Михайлович (1853—1931) — отставной офицер Кавалергардского полка, статс-секретарь (1903—1905), сторонник экспансии России на Дальнем Востоке.
4)Покотилов, Дмитрий Дмитриевич (1865—1908) – чиновник министерства финансов, директор Пекинского отделения Русско-Китайского банка, агент министерства финансов в Китае. Доверенное лицо С. Ю. Витте. Посол России в Китае в 1905-1908 гг.
5)Вогак, Константин Ипполитович (1859-1923) -  русский генерал от кавалерии, генерал-майор Свиты Его Императорского Величества.  Военную службу начал в 1878 году корнетом Лейб-гвардии Уланского её Величества полка. С 1889 по 1892 годы — делопроизводитель канцелярии Военно-ученого комитета Главного штаба, работал по вопросам, связанным с разведывательной деятельностью на Дальнем Востоке. С 1892 году -  военный агент в Китае и Японии. Военный агент России в Китае в 1896—1903 годах, в Великобритании — в 1905 году. Эмигрировал в Швецию. Скончался в Стокгольме.
6)Абаза, Алексей Михайлович(1853-1915) – контр-адмирал, помощник начальника министерства торгового мореплавания и портов, управляющий Особым комитетом по делам Дальнего Востока (1903-1905). Разделял взгляды Безобразова на дальневосточную политику России.
7)Слово ‘’report’’ будет использовано на протяжении всей книги, чтобы заменить специальное русское слово «доклад», термин использовавшийся, чтобы описать бюрократическим языком личную работу, проведённую министрами и императором вместе за неделю. Кроме этих присутственных дней министр мог быть вызван императором в любое время для специального «доклада» или по просьбе его величества, если этого требовала необходимость.  (примечание автора) (В настоящем переводе сейчас и в дальнейшем будет использоваться слово «доклад» - А. Л.)
8)Лессар, Павел Михайлович (1851-1905), посланник России в Пекине в 1901-1905 гг.
9)Извольский, Александр Петрович (1856-1919), посланник в Токио в 1903 -1906 гг.; министр иностранных дел России в 1906—1910 годах.
10)С. Ю. Витте был связан с представителями крупного еврейского капитала и неоднократно отстаивал их интересы на самом верху, Николай II, напротив, видел в евреях угрозу.
11)Гессе, Пётр Павлович (1846-1905) — дворцовый комендант императора Николая II, генерал-лейтенант.
12)Мосолов, Александр Александрович (1854-1939), генерал-лейтенант, начальник канцелярии Министерства Императорского двора, заведовал придворной цензурой. После 1917 г. принял участие в Гражданской войне на стороне Белого движения. Остаток жизни провёл в эмиграции. Автор мемуаров. 
  Гейден, Александр Фёдорович(1859-1919) — вице-адмирал российского императорского флота, в 1900–1906 годах был начальником канцелярии Императорской Главной квартиры, флигель-адъютант Николая II.
13)Голицын, Дмитрий Борисович(1851-1920), светлейший князь. Участник русско-турецкой войны 1877-1878 гг. и военных походов в Средней Азии в 1879-1881 гг. С 1889 г. до революции 1917 г. – начальник Императорской охоты. Умер в эмиграции.
14)Кочубей, Виктор Сергеевич(1860-1923), князь – генерал.  В 1899—1917 годах возглавлял Главное управление Министерства Императорского Двора и Уделов. Умер в эмиграции.
15)Шереметев, Дмитрий Сергеевич (1869-1943), граф - полковник Кавалергардского полка, флигель-адъютант. В эмиграции написал мемуары о Николае II и о придворной охоте. 
16)Икскуль фон Гильденбандт, Александр Александрович(1840-1912) –гофмейстер, камергер. Лифляндский вице-губернатор (1872—1874), затем — губернатор (1874—1882). После этого в чине тайного советника был губернатором в Харьковской (1884—1886) и Псковской губерниях (1886—1888). С 1888 года — сенатор. В 1891—1896 годах был президентом Евангелическо-лютеранской генеральной консистории.С 1899 года — действительный тайный советник, член Государственного совета.
17)Вероятно, Менсдорф-Пули-Дитрихштейн, Альберт фон(1861-1945) — австро-венгерский дипломат, последний посол Австро-Венгрии в Великобритании. На дипломатической службе в Великобритании с 1896 года. Благодаря наличию родства с правящей династией Великобритании стал влиятельным лицом в лондонском высшем свете.
18)Принц Готтфрид цу Гогенлоэ-Шиллингсфюрст (1867-1932) – военный атташе австрийского посольства в Российской империи в 1902—1907 годах. 
19)Мария Йозефа Саксонская (1867— 28 мая 1944) — саксонская принцесса, супруга Отто Франца Австрийского(1865-1906), младшего брата Франца Фердинанда, мать последнего императора Австрии Карла I(1887-1922), правил в 1916-1918 гг.
20)Мария Аннунциата Адельгейда Терезия Михаэла Каролина Луиза Пия Игнатия Австрийская(1876-1961), дочь эрцгерцога Карла Людвига Австрийского. Была помолвлена с герцогом Зигфридом Августом Баварским, но брак не был заключён по причине психического расстройства жениха. Эрцгерцогиня никогда не выходила замуж и не имела детей. С 1894 по 1918 год была настоятельницей общины святой Терезы для благородных дам в Пражском Граде, занималась благотворительностью и покровительствовала францисканской общине.
21)Паар, Эдуард фон (1837 - 1919), граф — австро-венгерский генерал-полковник. В апреле 1891 г. Паар был назначен генерал-адъютантом императора и занимал этот пост более 28 лет, пользуясь исключительным доверием Франца-Иосифа и являясь его ближайшим советником по военным вопросам.
22)Монтенуово, Альфред фон (1854-1927), князь — обер-гофмейстер императорского двора. Будучи родственником Габсбургов (его прадедом был Франц I) и другом детства Франца Иосифа, стал одной из самых влиятельных фигур при венском дворе. Заведовал хозяйством двора (замки, угодья и т.д.). Главным в жизни считал порядок и традиции.
23)Эренталь, Алоиз фон (1854-1912), граф – посол Австро-Венгрии в России (1899-1906), министр иностранных дел Австро-Венгрии (1906-1912). 
24)Планкетт, Фрэнсис Ричард (1835-1907) - посол Великобритании в Австро-Венгрии в 1900-1905 гг.
25)Лопухин, Алексей Александрович (1864-1928), директор Департамента полиции в 1902 -1905 гг. В эмиграции написал мемуары.
26)Андрей Греческий и Датский (1882—1944) — четвёртый сын короля Греции Георга I и великой княжны Ольги Константиновны, внук короля Дании Кристиана IX; военный деятель; был женат на принцессе Алисе Баттенбергской, от брака с которой родилось четыре дочери и сын Филипп, который в 1947 году женился на будущей королеве Великобритании Елизавете II.
27)Виктория Алиса Елизавета Юлия Мария Баттенберг (1885 - 1969) — немецкая принцесса из династии Баттенбергов, супруга греческого принца Андрея и мать принца Филиппа, герцога Эдинбургского, мужа королевы Великобритании Елизаветы II.
28)Людвиг Александр фон Баттенберг (1854 —1921) — первый немецкий принц из дома Баттенберг, британский военно-морской и государственный деятель, адмирал флота. В связи с вступлением Великобритании в войну с Германией в 1914 году, подобно многим британским аристократам немецкого происхождения, изменил свою фамилию, став Луисом Александром Маунтбеттеном, первым маркизом Милфорд-Хейвенским.
29)Виктория Гессен-Дармштадтская (1863—1950) — дочь великого герцога Гессенского Людвига IV и британской принцессы Алисы, внучка королевы Виктории, в браке — маркиза Милфорд-Хейвен, супруга Людвига Александра Баттенберга. Сестра русской императрицы Александры Федоровны и великой княгини Елизаветы Федоровны, бабушка Филиппа, герцога Эдинбургского, супруга королевы Елизаветы II.
30)Ольга Константиновна (1851—1926) — великая княжна, жена второго греческого короля Георга I, регент Греции в ноябре — декабре 1920 года.
31)Константин I (1868 — 1923) — король эллинов в 1913—1917 и 1920—1922 годах, старший сын греческого короля Георга I и великой княжны Ольги Константиновны, внучки русского императора Николая I.
32)Николай (1872 —1938) — принц Греческий и Датский из дома Глюксбургов.
33)Елена Греческая и Датская (1896—1982) — дочь короля Греции Константина I и Софии Прусской, супруга румынского наследного принца Кароля, мать короля Михая I. За усилия по спасению румынских евреев от нацистов была удостоена в 1993 году звания Праведник народов мира.
34)Великий князь Сергей Александрович (1857—1905) — пятый сын Александра II; московский генерал-губернатор. Супруг великой княгини Елизаветы Федоровны. 4 февраля 1905 года был убит в Кремле бомбой, брошенной членом боевой организации эсеров И. П. Каляевым.
35)Елизавета Фёдоровна, при рождении Елизавета Александра Луиза Алиса Гессен-Дармштадтская (1864 —1918) — принцесса Гессен-Дармштадтская; в супружестве (за русским великим князем Сергеем Александровичем) великая княгиня царствующего дома Романовых. Основательница Марфо-Мариинской обители в Москве. В ночь на 18 июля 1918 года великая княгиня Елизавета Фёдоровна вместе с несколькими другими членами Дома Романовых была сброшена большевиками в шахту недалеко от Алапаевска. Причислена РПЦ к лику святых.
36)Александр Огастес Фредерик Уильям Альфред Джордж Кембридж, урождённый Его Светлость принц Александр Текский (1874—1957), 1-й граф Атлон — британский военачальник, генерал-майор, родственник королевской семьи Виндзоров. Четвёртый генерал-губернатор Южно-Африканского Союза в 1924—1931 и шестнадцатый генерал-губернатор Канады в 1940—1946.
37)Фридрих II (1712—1786) — король Пруссии с 1740 года. Считается одним из самых выдающихся политических и военных деятелей в истории Германии.
38)Александр Гессенский и Прирейнский (1823—1888) — принц Гессенский, основатель немецкого аристократического рода Баттенбергов, российский генерал от инфантерии.
39)Луиза Маунтбеттен, при рождении Луиза Александра Мария Ирена Баттенберг (1889- 1965) — дочь принца Людвига Александра Баттенберга и Виктории Гессен-Дармштадтской, племянница императрицы Александры Фёдоровны, в браке — королева Швеции (1950—1965), вторая жена короля Густава VI Адольфа.
40)Великий герцог Эрнст Людвиг (1868—1937) — великий герцог Гессенский и Рейнский, брат императрицы Александры Фёдоровны и великой княгини Елизаветы Фёдоровны.
41)Ирена Гессен-Дармштадтская (1866 —1953) — дочь Людвига IV, великого герцога Гессенского и принцессы Алисы Великобританской, супруга принца Генриха Прусского, сестра российской императрицы Александры Фёдоровны и великой княгини Елизаветы Фёдоровны.
42)Виктория Мелита Саксен-Кобург-Готская, во втором браке — Виктория Фёдоровна (1876—1936) — дочь Альфреда, герцога Саксен-Кобург-Готского и Эдинбургского, и великой княжны Марии Александровны; по отцу — внучка королевы Виктории, по матери — императора Александра II. В первом браке замужем за великим герцогом Гессенским Эрнстом Людвигом(1894-1901), во втором браке замужем за великим князем Кириллом Владимировичем с 1905 года.
43)Каульбах, Фридрих Август фон (1850-1920) – немецкий портретист и исторический живописец.
44)Елизавета Мария Алиса Виктория Гессенская и Прирейнская (1895—1903) — единственная дочь великого герцога Гессенского Эрнста Людвига и его первой жены английской принцессы Виктории Мелиты. Умерла от брюшного тифа.
45)Бюлов, Бернгард Генрих Карл Мартин фон (1849-1929) — немецкий государственный и политический деятель, рейхсканцлер Германской империи в 1900-1909 гг.
46)Фредерика Амалия Вильгельмина Виктория Прусская (1866—1929) — прусская принцесса из дома Гогенцоллернов, в замужестве принцесса Шаумбург-Липпская. Выйдя повторно замуж, с 1927 года подписывалась именем Виктории Зубковой (Viktoria Zoubkoff) и под этим именем выпустила в 1929 году свои мемуары.
47)Шарлотта, герцогиня Саксен-Мейнингенская(1860-1919) – прусская принцесса из дома Гогенцоллернов
48)Фридрих Иоганн фон Альвенслебен (1836-1913)  - Он происходил из нижненемецкой дворянской семьи фон Альвенслебен и родился в замке Эркслебен. Изучал право в университетах Берлина и Бонна. Кадровый дипломат. Работал на различных дипломатических должностях в внутри Германии, в Вашингтоне, Брюсселе, Гааге  и Бухаресте. Будучи послом в Санкт-Петербурге, он несколько раз дистанцировался от политических методов министерства иностранных дел в Берлине в попытке бороться с изоляцией Германии. Последние годы жизни посвятил управлению своими имениями.
49)Кароль I Гогенцоллерн-Зигмаринген (1839—1914) — господарь Объединённого княжества Валахии и Молдавии (1866—1881) и первый король Румынии (с 1881) из немецкого католического дома Гогенцоллернов-Зигмарингенов. Придерживался прогерманской политики, но с началом Первой Мировой войны сохранил нейтралитет Румынии.
50)Рорбах, Пауль (1869-1956) – немецкий публицист, историк. Родился в Российской империи (Курляндская губерния), учился в Дерптском университете. Позже переехал в Германию. Придерживался консервативных взглядов, дополненных идеями немецкого национализма и шовинизма.
51)Грузон, Герман Август Жак (1821, Магдебург —1895) — немецкий инженер, изобретатель, промышленник, основатель завода в Букау вблизи Магдебурга.
52)Якоби, Герман Георг(1850-1937) – немецкий учёный, специалист по санскриту, индийской истории и культуре.
53)herd - так в тексте.


                1904

    14 января (1 января по старому стилю) состоялась традиционная церемония в Зимнем дворце. После литургии император дал аудиенцию членам дипломатического корпуса и, обращаясь к японскому посланнику, его величество выразил надежду, что сложностей удастся избежать и что всё решится мирно. Завершая речь, он сказал, что Япония должна помнить, что Россия не просто страна, но большая часть света, и что её терпению есть предел. Император повторил эти слова министру иностранных дел добавив, что секретари дипломатического представительства, стоявшие позади своего руководителя, должно быть слышали их, так как выглядели довольно подавленными. Эти слова, обсуждавшиеся прессой всего мира, вернулись в Санкт-Петербург по кабелю из Америки. Император был восхищен, и 19 января, принимая доклад, сказал министру, что, по его мнению, опасность войны предотвращена с тех пор, как он сказал японскому посланнику, что не хочет её.
         Тем не менее, несмотря на это, дела складывались не так благоприятно, как, казалось, верили.
      Император Вильгельм был первым, предупредившим царя в телеграмме на русский новый год. «Сигнал адмиралу Тихого океана. – Пресса и частная переписка показывают, что японский ответ от 12–го не носит безоговорочного характера; однако я информирован из двух абсолютно достоверных источников, что не только все японские государственные деятели решительно за войну, но в настоящее время и маркиза Ито склонили на сторону партии войны».
«Адмирал Атлантики».
      В тот же день наш посланник в Токио, барон Розен , информировал нас, что Япония отклонила наше повторное предложение о нейтральной зоне, протестовала против строительства укреплений на корейском берегу и требовала гарантий в Манчжурии. Тем не менее, тон японской ноты был мирным; правительство Токио, казалось, хотело продолжать переговоры. Дружественный характер этого ответа был отмечен графом Ламздорфом в письме, отправленном императору 15 января. Он упомянул, что вопрос о нейтральной зоне не имел для нас первостепенной важности, в то время как, напротив, укрепления на корейском берегу угрожали бы независимости и территориальной неприкосновенности Кореи, которую мы были обязаны защищать по условиям статьи I проекта, вручённого нами японцам. В то же время граф Ламздорф выразил своё огорчение тем, что барону Розену надо было бы вступить в контакт с господином Комурой по вопросу Манчжурии, хотя по инструкции он должен был бы это сделать, если все наши прочие условия были бы приняты.
      Интерпретация японской ноты адмиралом Алексеевым была гораздо более решительной. Он считал, что в последнем ответе японцы были гораздо более высокомерны, чем в предыдущем. Император, который был под впечатлением от беседы с японским посланником в Новый год, не уделил большого внимания японскому ответу, будучи уверен, что его слова всё уладят.
     19 января снова пришла телеграмма от кайзера:
      «Сигнал от Адмирала Атлантики Адмиралу Тихого океана - Пришли новости от достоверного китайского источника. Губернаторы долины Янцзы были предупреждены Японией, что, так как война с Россией неизбежна, они должны предоставить свою защиту иностранным коммерческим интересам. Китайское министерство иностранных дел распорядилось, чтобы губернаторы всех прибрежных провинций сохраняли строгий нейтралитет. Японскую колонию в Чили предупредили с Родины, что следует ожидать начала войны в конце этого месяца. Вилли».
      21 января император ответил на эту телеграмму, поблагодарив императора Вильгельма за информацию. Он сказал, что надеется, что с Японией можно было бы прийти к соглашению, так как условия их последних предложений были умеренными и миролюбивыми. Его величество добавил, что тревожные новости, касающиеся подготовки к войне на Дальнем Востоке, исходят из источника, чей интерес заключается в том, чтобы  раздуть раздор. Мы понимаем, что Николай II, как и его министр иностранных дел, нашли японский ответ достаточно дружелюбным, чтобы допустить продолжение переговоров с надеждой на успех. Но трудности, с которыми столкнулся граф Ламздорф со времени, когда император сделал адмирала Алексеева своим представителем на Дальнем Востоке, заставили его опасаться еще большей задержки переговоров. Эти опасения не были беспочвенными. Переговоры с Китаем, которые он намеревался провести раньше, чем с Японией, были сорваны, оккупация Манчжурии продолжилась на неопределенный срок; эвакуированные территории были снова оккупированы, и переговоры с Японией начались совсем на других основаниях.
      Именно по этой причине, докладывая императору 25 января, граф Ламздорф был полон решимости доказать своему монарху необходимость задать следующие категорические вопросы адмиралу Алексееву, таким образом сделать его ответственным:

1. Являются ли существующие разногласия между Россией и Японией достаточно важными, чтобы пойти на риск возникновения войны?
2. В случае утвердительного ответа должны ли мы, тем не менее, продолжать переговоры до тех пор, пока не испробуем все пути достижения мирного разрешения кризиса?
3. Если нам это не удастся, не будет ли более выгодным для России, чтобы разрыв исходил от Японии, которая тогда станет агрессором?
4. Не пострадает ли достоинство России, если нам придется выносить враждебное влияние соперничающих стран, которые в одиночку будут пожинать выгоду от войны с Японией. Войны, которая не приведет к решению никаких жизненных интересов для России?
5.  Будет ли возможность включить отныне в наше будущее соглашение с Японией вопрос о правах и привилегиях, полученных различными державами в Манчжурии на условиях договоров, ратифицированных Китаем?
6. Сможем ли мы в случае своевольной оккупации Кореи Японией оставить требования Китая к нам неизменными. В противном случае, в чём должны заключаться эти изменения?
     19 января эти предложенные министром вопросы были одобрены императором, который дал распоряжение графу отправить телеграмму Алексееву, основанную на шести вышеупомянутых пунктах. 29 января адмирал Алексеев ответил, что японское правительство настаивало на признании японского протектората над Кореей, что она продолжала свои военные приготовления и что при таких условиях нельзя Розен надеяться на многое от дальнейших переговоров.
     Тем не менее, император распорядился, что дипломатический процесс должен продолжаться, и  были сделаны все попытки к примирению.
     В начале января двор переехал из Царского села в Зимний дворец в Санкт-Петербурге. Здесь начались обычные традиционные балы и разнообразные театрализованные представления в прекрасном театре Эрмитаж, существовавшем со времен Екатерины Великой. Одно из этих представлений давалось 2 февраля. Во время одного из антрактов император и две императрицы беседовали со своими гостями. Среди присутствующих иностранных послов был также японский посланник. С невозмутимостью и присутствием духа, так характерным для его расы, господин Курино притворился польщённым при словах императора, адресованных ему, и мы все заметили, как глубоко он поклонился, когда император пожал ему руку. Эта сцена, последовавшая за длинной беседой между императором и господином Курино, казалась довольно успокаивающей, и на основе этого наблюдения трудно было предсказать события следующего дня.
     В тот день, когда мы все были заняты в канцелярии, мне принесли открытку. Она была от г-на Ода, одного из секретарей посольства, который часто приносил сообщения от своего шефа. Он передал мне запечатанный пакет, адресованный министру, и попросил письменного подтверждения. Эта деталь несколько меня удивила, особенно, то, что он, казалось, намеревался дождаться моего возвращения из кабинета графа Ламздорфа. Когда министр открыл пакет, там оказалось два письма. В одном сообщалось, что японское правительство после напрасных попыток достичь мирного решения, устало ждать нашего ответа, решило прервать эти безуспешные переговоры и прекратить дипломатические отношения, отозвав министра и сотрудников посольства и консульств. Во втором письме содержалась просьба паспортов: г-н Курино назначил свой отъезд на среду, 10 февраля.
     Граф Ламздорф, который бывал удивительно спокойным в самые трудные моменты, просто произнёс русское восклицание, означающее «Они своего добились!»
     Он попросил меня сказать г-ну Ода, что его ноты будут вручены, и он может идти, но секретарь, тем не менее, настаивал на письменном подтверждении, которое ему дали. Тогда он вытащил ещё два пакета: один содержал список людей, которым требовались паспорта, а другой – медали японского Красного Креста со специальной просьбой г-на Курино вручить их. Выполнив официальную часть своей миссии, г-н Ода выразил своё глубокое сожаление, наилучшие пожелания и ушел.
    Г-н Курино приложил к официальным нотам, которое его правительство приказало ему передать министру, дружественное частное письмо, с сожалением о том, что дела не обернулись таким образом, как он желал, добавив, что он верит, что разрыв дипломатических отношений будет иметь очень короткую продолжительность. 5 февраля император собрал специальный совет в своём кабинете в Зимнем дворце, чтобы решить, что должно быть сделано.
     Великий князь Алексей и генерал Куропаткин считали, что, хотя нам надо быть готовыми к войне, мы не должны её начинать.
     Министр иностранных дел разделял их точку зрения, но добавил, что если бы Япония твердо не решила воевать, она никогда не прервала бы переговоры и не разорвала бы отношения так внезапно. Он сказал, что некоторое время тому назад решил не реагировать в случае нашествия японцев на Южную Корею, соответственно в случае такой возможности мы не должны считать это casus belli . Следуя этим решениям, адмиралу Алексееву было разрешено атаковать японцев только в случае, если они пересекут 38 параллель, но не сопротивляться их десанту в Южную Корею или на восточное побережье, включая Гензан .
     После окончания совета император задержал графа Ламздорфа и говорил с ним очень любезно. Он дал ему понять, как благодарен за то, что граф воздержался от встречных обвинений, которые могли сделать собрание бурным в то время, как, благодаря нему, всё прошло так хорошо.
     Чрезмерное мягкосердечие было отличительной особенностью императора.
     Война не была ещё официально объявлена, но никто больше не сомневался, что кровь прольётся. Германия, в действительности желавшая этой войны, притворяясь нашим другом, теперь могла восторжествовать над нами. Конечно, эта страна думала лишь о собственных интересах. Но какой интерес был для России в этой непопулярной войне, которую никто не понимал, никто не желал, и все не одобряли?
     На этот вопрос должны ответить стране, потомкам, те безответственные советники, которые делали всё возможное, чтобы привести Россию к этой губительной авантюре, последствием которой, несомненно, стали революции 1905 и 1917 гг.
     Те люди гораздо более виновны перед Россией, чем наши враги японцы, так как в их интересах было договориться с нами по-хорошему и они, разумеется, предпочли бы это любому другому образу действия. Доказательством этому являлись дружеские предложения маркиза Ито в 1901 г., о которых я уже упоминал.
     Г-н Курино, которому под конец было приказано сообщить о прекращении переговоров, должно быть, был раздосадован, что все его усилия по примирению, поддерживавшиеся графом Ламздорфом, расстраивались посторонним влиянием. Он прекрасно знал, что стиль министерства иностранных дел и стиль специального комитета по делам Дальнего Востока были диаметрально противоположны, и он видел, как их воинственные идеи часто преобладали над мирной политикой министра.
     В течение недели, предшествовавшей разрыву, господин Курино часто заходил в министерство дважды в день за ответом, который его правительство ожидало с нетерпением. Он всегда получал уклончивый ответ, так как министр был вынужден ожидать решения адмирала Алексеева, и это ожидание было долгим. Он был  взволнован этой неопределенностью и потерей времени и подозревал, что стал жертвой двойной игры, так как, когда бы он ни пошел в комитет, то слышал совершенно противоположные версии. Там ему ясно сказали, что Россия не уступит и  что Япония не должна этого от неё ожидать.
     Принимая во внимание, что этот воинственный язык использовали люди, хваставшиеся, что осведомлены о мнении императора и контролируют деловые отношения назначенного министра, что действительно было правдой, кто тогда может порицать патриотичного японца за позицию, которую он принял?   Кто может осуждать его за то, что он разделял подозрения и страхи со своим правительством, его сомнения относительно искренности игры, продолжавшейся вокруг него из-за двойственных полномочий, созданных на главных административных постах. Разве не было его долгом открыть глаза своему правительству на все эти факты?
     Вечером 8 февраля император, императрица и вдовствующая императрица в окружении двора присутствовали на опере в Мариинском театре. Давали оперу Даргомыжского «Русалка». Принимали участие Шаляпин  и Собинов .
     Во время одного из антрактов зрители потребовали исполнить национальный гимн, который был трижды повторен оркестром, солистами и хором. Зрители чуть не обрушили здание своими восторженными аплодисментами. Если я хорошо помню, Шаляпин, кто с тех пор стал молиться другим богам , опустился на колени перед императором со словами «Боже храни царя» и в этой позе закончил гимн. Оттуда где я сидел, я не пропустил деталей всей сцены. Император подошел к краю своей ложи, чтобы поклониться аплодирующей публике.
     После театра, согласно обычаю, я позвонил в  министерство, чтобы узнать, какие телеграммы пришли вечером. Я только что вышел, когда курьер принёс для министра письмо от императора. Оно выглядело как маленькие конверты, в которых его величество обычно посылал послания от кайзера, и я приготовился расшифровать его, но офицер, который принёс его, настаивал, что оно было срочным, и что у него распоряжение отдать его графу Ламздорфу безотлагательно. Был час ночи. Графа Ламздорфа разбудили, и через несколько мгновений он позвонил мне, чтобы сообщить о содержимом конверта.
     Это была секретная телеграмма от адмирала Алексеева, сообщавшая, что ночью 8 февраля японские торпедные катера внезапно атаковали нашу эскадру, стоящую на внешнем рейде Порт Артура. Броненосцы «Ретвизан», «Цесаревич» и крейсер «Паллада» получили повреждения.
     Дальнейшие детали должны были последовать.
     Гибельная война на Дальнем Востоке началась. Ничто теперь не могло остановить  фатальное развитие событий.
     С точки зрения международного права японское нападение без предварительного объявления войны было недопустимо. Непростительной, тем не менее, была халатность адмирала Алексеева! Даже в Санкт-Петербурге был известен тот факт, что японская эскадра уже в течение некоторого времени находилась в Вей-хай-вее, напротив Порт Артура, в то время, как адмирал Алексеев, который постоянно говорил о грозящей опасности войны, казалось, не замечал её.
     Письмо господина Плансона , в то время директора канцелярии адмирала Алексеева, раскрывало несколько дополнительных деталей. Казалось, он оправдывал действия своего шефа:
     «Подразделение японских миноносцев неожиданно атаковало нашу эскадру ночью 8-го… Мы открыли огонь, который длился в течение часа, но миноносцам удалось уйти».
     На следующий день после трагической новости министра вызвали в Зимний Дворец.
     «Вы думаете, это возможно?» - были первые слова, произнесенные императором. «И подумать только, что всё произошло, когда мы это обсуждали здесь вчера!» Министр ответил, что некоторое время тому назад он думал о возможности войны и по этой причине он накануне привлёк внимание его величества к поведению японцев, которые, как он чувствовал, были вполне подготовлены к битве.
     Император приказал министру составить воззвание к народу о войне.
     Был сезон придворных балов, но они были отменены и заказаны богослужения для защиты наших войск.
     Я был дежурным церемониймейстером во дворце. Большое волнение и энтузиазм преобладали в многолюдных залах, и самые противоречивые и невероятные слухи ходили от одного к другому.
     Чтобы попасть в дворцовую церковь, надо было пройти через анфиладу комнат, где, когда император проходил с вдовствующей императрицей, опирающейся на его руку, воцарялась тишина. Его величество сопровождали императрица Александра с великим князем Михаилом и потом, в порядке старшинства, шли другие великие князья и великие княжны. Служба в церкви выла самой трогательной и впечатляющей. Все были тронуты до глубины души и вряд ли кто-то не прослезился.
     Когда служба закончилась, император и двор вернулись тем же путём, но прежней тишины больше не было. Императора громко приветствовали, был отброшен всякий этикет. Военные подбрасывали головные уборы в воздух, и со всех сторон слышались патриотические крики. Посреди этой толпы, полной энтузиазма, император медленно продвигался шаг за шагом, и только его лицо выдавало эмоции, которые он переживал; но он выглядел очень решительным, и его поступь была твердой. Толпа была такой плотной, что он едва мог двигаться вперед и на момент остановился. Мы думали, что он собирается говорить, но через мгновение он прошел дальше.
     Позиция (по меньшей мере, официальная), которую великие державы приняли по отношению к нам, была довольно удовлетворительной. Князь Бюлов заверил графа Остен-Сакена, что Россия может рассчитывать на Германию как на искреннего и верного друга и на германский нейтралитет. Франция, боясь casus foederis , советовала нам, как повысить стоимость наших ценных бумаг, которая была очень низкой в то время. Итальянское правительство предложило нам четыре корабля, которые Чили заказало у неё. Император Франц-Иосиф послал сочувственную телеграмму императору, в то же время, выражая надежду, что, в виду настоящих событий, наша политика на Балканах будет изменена.
     Разве эта обеспокоенность со стороны союзников Германии не указывает на доказательство желания последней иметь свободные руки на Балканах, впутывая нас в неразрешимые дела Дальнего Востока. Наконец, Лансдаун  объявил, что Англия не примет участия в войне, и нет опасения вмешательства какой-либо другой державы.
     На следующий день после объявления империей войны состоялся еженедельный приём министром дипломатического корпуса. Его спокойное поведение, когда он беседовал с дипломатами, их удивило. Когда австрийский посол коснулся телеграммы императора Франца-Иосифа относительно Балканского вопроса, граф Ламздорф ответил: « Вы понимаете, дорогой посол, если кто-то может послать три миллиона штыков и двести тысяч людей куда угодно, не обязательны какие-то изменения в его политике».
     10 (23) февраля у графа Ламздорфа была длительная беседа с императором, который сказал:
- У нас Великий пост и церковь повелевает нам быть благодарными и прощать наших врагов, но в моём сердце нет жалости к японцам. После их оскорбления России, ничего не остаётся, кроме войны до победного конца, так, чтобы им не захотелось начать снова.
     Министр ответил:
- Мне часто вспоминаются слова Вашего Величества, сказанные в Ливадии насчет Алексеева: «Вопреки своему уму, он не признает качества японской армии и флота и не поймёт, что всегда опасно недооценивать противника». Слова Вашего Величества полностью подтверждаются настоящими событиями.
    Император:
- Да, это была ошибка, которую мы все совершили. Но кто мог предположить, что японцы атакуют нас в Порт-Артуре, крепости, которую мы считали неприступной.
     Ламздорф:
- Я уже имел честь информировать Ваше Величество, что японцы не желали так сильно, как раньше, мирного исхода. Они были прекрасно осведомлены обо всех наших делах, о силе нашей армии и о степени нашей подготовки к войне. Соответственно, они составили свои планы и поспешили выполнить их. Я взял на себя смелость упомянуть об этом на встрече с Вашим Величеством, состоявшейся 8 февраля, перед нападением на Порт-Артур.
     Император:
-  Да, я прекрасно помню. Но как связать эти факты с письмом от господина Курино, в котором он выражает надежду на быстрое восстановление прерванных дипломатических отношений?
     Ламздорф:
 -  Господин Курино и маркиз Ито до него, были вполне искренни и желали не только поддержания мира, но и установления прочных отношений между Россией и Японией. Именно в Токио следует искать объяснения событий.
     Император:
 - Да, именно Япония, одна, является виновной стороной. Когда закончится война, она должна представлять собой слабую, лишенную права иметь армию и флот, страну. Я предполагаю, что у Англии не будет возражений.
     Ламздорф:
- Государь, я твердо надеюсь, что Россия будет победительницей, но именно тогда мы должны быть снисходительны. Если мы будем вести себя слишком высокомерно, то, конечно, встретим сопротивление ещё где-нибудь, либо на конгрессе, либо в коалиции. Мы должны также учитывать, что в тот момент мы будем истощены борьбой. Если мы будем неспособны поддержать наши требования – как было в случае с Берлином после Сент-Стефано – мы рискуем вызвать общее неудовольствие в стране, где полученные результаты могут казаться непропорциональными принесенным жертвам . Тем временем, мы должны настаивать на том, что Япония – единственный виновник.     Завтра я выпущу циркуляр с протестом против действия Японии, в котором будет заявлено, что мы не признаём уступок, которые Корея будет вынуждена сделать по принуждению её захватчиков. Мы будем также устанавливать и регистрировать нарушения закона, в которых повинна Япония.
     Император:
  -  У нас будут неопровержимые документальные доказательства с места событий.
     Ламздорф:
 - Когда придёт время, именно на основании этих документов мы займём свою позицию. Мы должны, в первую очередь, договориться с Францией и Германией, чтобы избежать любого иностранного вмешательства. Мне кажется, что наш долг изгнать японцев из Кореи и ясно изложить требования России, но ничего более. Было бы опасно вселять в людей слишком большие надежды. Разочарование последует неизбежно.
     Император сделал жест, по которому  министр понял, что он считает эту программу недостаточной. Возможно, те, кто были рядом с его величеством, обрисовали гораздо более блестящую, хотя и более опасную перспективу.
     Потом император говорил о взрыве общего энтузиазма, наблюдавшегося со времени объявления войны.
-  Я не ожидал такого спонтанного и единодушного движения, - сказал он.
- Война непопулярна, и я сам был против неё. Но как скоро стало ощущаться, что честь России была в опасности, страна поднялась как один человек.
     Ламздорф:
 - Если бедствие было неизбежным, Государь, у нас, по меньшей мере, мы можем утешиться тем, что мы его не торопили. Перед лицом существующего общественного мнения роль министра иностранных дел не из самых приятных. Именно он должен советовать умеренность. Я сделал всё возможное, чтобы избежать войны или, по меньшей мере, отложить её до того времени, когда мы должны быть лучше подготовлены. Настоящий момент не благоприятный, и я всё это время надеялся, что Япония не сделает последний шаг. Моя совесть чиста и мы должны лишь склониться перед волей Провидения, стараясь выйти из этого испытания с достоинством и с выгодой для России. Прежде всего, мы не должны позволить себе увлечься.
     Через несколько дней генерал Куропаткин был освобожден от обязанностей военного министра и назначен главнокомандующим Маньчжурской  армии, в то время, как адмиралу Макарову было доверено командование тихоокеанским флотом. Прощаясь с графом Ламздорфом, генерал Куропаткин показал ему очень смелый план. Он заключался в изгнании японцев из Кореи, затем высадки в Японии для продолжения войны.
     В своём последнем докладе министр советовал императору, что было бы хорошо разработать условия, которые мы намеревались навязать Японии, когда война будет закончена. Он отозвался о плане Куропаткина, как об опасном. Император спросил:
 -Почему?
- Потому что мы могли бы быть отсечены, -  ответил министр.
     -Кем?
     - Англичанами и американцами.
     - Я не разделяю Ваших страхов, особенно, так как мы должны высадить только один армейский корпус.
     Этот диалог доказывает, что воинственные идеи Куропаткина не вызвали недовольства императора.
     Продолжая свою первую мысль, министр говорил о трудности, с которой можно столкнуться в виду скудости японской казны, повышая взнос из этого источника.
     - Её друзья могут ссудить деньги, - ответил император.


                *  * * * * * *

    
     По следующей телеграмме трудно судить, какими были настоящие чувства кайзера, когда он увидел исполнение своих самых дорогих надежд.
     «28 февраля. Согласно вашей последней  информации, операции в Манчжурии займут несколько месяцев, я решил предпринять туристическую поездку на Средиземноморье. Я пройду мимо Бискайского залива и совершу круиз по побережью Италии, Сицилии, посещая различные порты, а также Мальту и Гибралтар. За двумя месяцами болезни последовали два месяца очень утомительных придворных балов и работы в городе, и по этой причине доктора пожелали для меня отдых и морской воздух. Наилучшие пожелания Алекс. – Вилли».
     На этот раз император Вильгельм не коснулся политики. Он ждал более благоприятного момента, чтобы это сделать. Телеграфируя царю перед тем, как начать, он лишь хотел создать впечатление дружеской симпатии и упомянуть, что он предпринял этот круиз только по предписанию врачей, потому что услышал, что наши операции в Манчжурии займут некоторое время.
     4 (17) марта меня послали в Париж с заданием к послу Нелидову, с которым мне надо было обсудить несколько вопросов: наш новый французский заём, миссию полковника Маршана  на Дальнем Востоке, создание пресс-службы и т.д.
     Мне также было поручено передать от имперского правительства благодарность господину Делькассе, способствовавшему в организации возвращения в Россию наших офицеров и экипажей «Варяга» и «Корейца», двух  линкоров, которые были ранее потеряны в Чемульпо.
   Господин Делькассе принял меня в своём кабинете на набережной Орсэ. Расспросив о здоровье императора и министра, он перешел к современным политическим событиям. Миссия и планы Куропаткина интересовали его отдельно.
     Во время беседы я сказал ему, как Россия ценит дружбу Франции, и как мы благодарны, что наших моряков прислали домой с таким комфортом. Господин Делькассе ответил: «Было вполне естественным с нашей стороны это сделать и просто организовать. Я пригласил господ из Messageries Maritimes  в эту самую комнату и сказал им, что раз это было желание императора, оно должно быть выполнено! И оно было выполнено!»  Он продолжил: «Вы слышали, что я сказал несколько дней тому назад в парламенте? Я воспользовался обсуждением визита президента в Италию и средств, необходимых для этого, чтобы объявить, что краеугольным камнем нашей политики, без сомнения, является альянс с Россией. И крайне левые, и крайне правые были единодушны в своём одобрении; на самом деле, они были под таким большим впечатлением от моих слов, что правые забыли о своём намерении просить денег на визит президента к Папе в то время, как за выделение сумм, о котором я просил, проголосовали единогласно. Обычно энтузиазм по отношению к России велик. Везде  работают для ваших раненых. Для этой цели открываются рабочие помещения. Моя жена руководит одним из них». Потом он говорил со мной о соглашении, которое Франция только что заключила с Англией по поводу Марокко и которым она была удовлетворена во всех отношениях.
     Прощаясь, я сказал господину Делькассе, что намереваюсь отправиться из Парижа в Рим и надеюсь увидеть Папу. Он превозносил выдающиеся качества Льва XIII , которого знал лично и которого видел незадолго до своего назначения министром. «Несколько недель спустя, - добавил он, - когда я пришел на набережную Орсэ, это было бы уже невозможно. Тем не менее, я всё ещё продолжаю находиться в хороших отношениях с Его Преосвященством, потому что я настоящий католик. Святой Отец посылает теперь розарий  моей жене или икону моей дочери».
     Провожая меня, господин Делькассе просил сказать графу Ламздорфу, что Франция сделает всё от неё зависящее, чтобы облегчить задачу России в это трудное время.
     Через несколько дней я уехал в Рим. Я должен был передать подарок от императора кардиналу Рамполла , государственному секретарю, который мне было приказано доставить персонально. Имперское правительство желало выразить своё удовлетворение договоренностью, недавно подписанной со Святым Престолом, касающейся подданных России. В письме, которое министр дал мне для господина Губастова , нашего представителя в Ватикане, он просил его обеспечить мне папскую аудиенцию.
     Я прибыл в Рим в начале Святой недели. Только те, кто провел эти святые дни в Вечном городе, кто присутствовал на многочисленных религиозных службах, в его чудесных базиликах и в мистической атмосфере его церквей, может осознать силу впечатления, которое они производят. В пасхальный Понедельник мне было оказано предпочтение быть допущенным к присутствию в Сикстинской капелле на аудиенции, данной Папой венгерским паломникам.
     Места для большого числа верующих, находившихся здесь уже некоторое время, были устроены в полукруге. Сначала слышался  отчетливый шепот, затем эти звуки нарастали громче и громче, когда папская процессия, проходившая через залы Ватикана, подошла ближе. Можно было отчетливо слышать слова «Eviva Papa il re», сопровождавшиеся громкими ура, в дверях капеллы появилось видение: Лев XIII с изнуренным прозрачным восковым лицом в своём облачении понтифика, коронованный тиарой, казался плывущим над восторженной толпой, над которой возвышался со своего «sedia gestatoria » и окруженный двором понтифика.
     Входя в капеллу, этот восхитительный прелат, казавшийся таким бесплотным, что едва ли был из этого мира, поднял руку, чтобы благословить присутствующих. Восторг стал почти безумным: некоторые плакали, другие рыдали; хотя я не католик, я тоже разделял общие эмоции. Я чувствовал ком в горле, и мои глаза потускнели, когда я следил за слабой рукой викария Христова, благословляющей верующих. Видение прошло. Стул Святого Отца был поставлен у подножья алтаря, и потом он служил мессу. После службы он обратился с несколькими словами к венгерским паломникам, и потом процессия вернулась тем же путём, которым пришла.
     На следующий день я получил личную аудиенцию у Папы. Меня провел без каких-либо церемоний в кабинет Его Святейшества господин Бислетти, церемониймейстер папского двора.
     Папа, весь в белом, сидел в глубоком кресле эпохи Возрождения. Он принял меня самым любезным образом и говорил о политике довольно длительное время. Государственный деятель, чей ум был гораздо выше обычного, обладавший первоклассной эрудицией, занял место вчерашнего Великого Понтифика, но казалось, больше не принадлежал этой земле.
     С юношеской энергией он касался политических вопросов дня. Польские католики в России были предметом его искреннего интереса. Он также говорил о делах в Манчжурии и обсуждал действия Извольского, в то время посланника в Японии, со знанием и интересом. Он был хорошо знаком с ним и высоко ценил господина Извольского, который был нашим представителем в Ватикане. Под конец аудиенции он расспросил о моей семье и, хотя мы не католики, послал своё благословение, сказав, что благословение старика всегда приносит счастье. Я низко поклонился и ушел.
     Этикет папского двора требует, чтобы каждый, кого принимал Папа, дал об этом отчет  кардиналу - секретарю Святого Престола. Я подчинился правилу тем более охотно, что имел официальное послание для кардинала. Этот приём произвел на меня полностью противоположное впечатление. Черты его лица были резкими и обычными, манеры очень живые и, в общем, в нём не было ничего изысканного. Его глаза бегали и казались больше хитрыми, чем умными. Хотя он делал всё возможное, чтобы быть любезным, он был полностью лишен шарма, наполнявшего Льва XIII.
     4 апреля кайзер сообщил царю о франко-английском соглашении в отношении Марокко, предупреждая его в то же время о тесных связях между Францией  и Британией:
     «Узнал из приватного источника, что Франция и Англия накануне заключения секретного договора по Марокко. Англия, кажется, оставит Марокко Франции за большую компенсацию, предоставленную последней Англии, возможно, на Востоке.- Вилли, адмирал Атлантики.»
     13 апреля мы получили печальную новость о потере «Петропавловска». Гигантский броненосец, пробитый миной, затонул за несколько минут. С ним погиб адмирал Макаров и вся команда, кроме великого князя Кирилла, который был на борту, трех офицеров и сорока-трех матросов.
     Император Вильгельм не упустил возможности выразить нам соболезнования. Он сразу позвонил нашему послу графу Остен-Сакену и в беседе сказал: «Как часто я предостерегал Вашего монарха относительно японской угрозы. Я даже сам разыгрывал шпиона, чтобы быть лучше информированным, но Его Величество всегда говорили, что это нонсенс!»
     Граф Остен-Сакен попросил барона Кнорринга , прибывшего из Берлина 3(16) апреля, повторить слова кайзера министру. Тем не менее, император Вильгельм не был обескуражен восприятием императора Николая его информации (согласно его собственных слов) и продолжил играть «шпиона»; 19 апреля он телеграфировал из Сиракуз:
     «Мальта очень интересна. Средиземноморский флот в великолепном состоянии, готов ко всему. Интерес к войне самый глубокий и довольно про-японский. К моему полному изумлению, преобладает твердая убежденность, что, в конце концов, Япония полностью разобьёт Россию и навяжет ей мир! Это строго конфиденциально! Погода хорошая,  как в августе, и множество цветов. Наилучшие пожелания Алисе. Крымская комбинация усердно работает. Вилли, адмирал Атлантики».
     В то время, как кайзер играл роль незаинтересованного друга России, преданность которого доходит до того, чтобы изображать «шпиона», его военный атташе в Санкт-Петербурге провёл свою маленькую шпионскую деятельность по поводу наших затрат. Он был пойман в ресторане охраной, когда платил сотрудникам из нашего штата за информацию, которую они ему давали. Одним из участников этого дела, продавшим планы нашей мобилизации японцам, был некто Ивков .
    Из уважения к кайзеру царь не придал этот скандал огласке, но атташе покинул Санкт-Петербург немедленно в отпуск «для пользы своего здоровья».
     Хотя Англия симпатизировала Японии, она в то же время планировала альянс с Россией. Первое продвижение по этой линии было сделано Эдуардом VII лично при датском дворе в беседе, которую он имел с господином Извольским, нашим посланником в Копенгагене. Говоря о союзе, только что заключенном между Англией и Францией по вопросу Марокко и Египта, король выразил желание, чтобы соглашение могло бы быть достигнуто по вопросам, которые интересовали как Англию, так и Россию.
     Господину Гардингу  выпал жребий развивать этот предполагаемый союз. Он получил назначение британским послом при императорском дворе и прибыл в Санкт-Петербург 17 (30) мая.
     Его первый визит к министру оставил очень благоприятное впечатление. Он начал с того, что высказался за соглашение, которое король Эдуард обсудил с господином Извольским в Копенгагене. Желая с самого начала поставить свои будущие взаимоотношения с послом на основу взаимного доверия, граф Ламздорф сказал: «Я буду вполне честен с Вами. Вы найдёте нас готовыми к встрече с Вами, но исход переговоров не будет успешным, пока не будет честности и доверия с каждой стороны».
     Посол сказал, что придерживается того же мнения и попросил разрешения министра пересказать их беседу маркизу Лансдауну; прощаясь он сказал, что король Эдуард передал свои комплименты и надеялся вскоре увидеть министра в Санкт-Петербурге.
     В это время императора в Санкт-Петербурге не было, но когда он вернулся, граф Ламздорф проинформировал его о беседе с новым английским послом и о намерении короля Эдуарда приехать в Россию. «Только не сейчас! - воскликнул царь, - не во время войны».
     «Сердечное согласие»  между Великобританией и Францией раздражало императора Вильгельма. Его плохое настроение усилилось с новостями о франко-итальянском соглашении, подкрепленным визитом президента Лубе в Рим.
     Мучимый идеей об окружении и, не допуская мысли, что Германия может быть исключена вообще из какого-либо соглашения, кайзер не смог контролировать свой гнев и дал ему выход на военном смотре в Потсдаме.
     Присутствовали все иностранные военные атташе, но император, явно раздраженный и злой, не разговаривал ни с кем из них, кроме российского атташе, которого он подозвал к себе и с которым был демонстративно любезен.
     Мы получили эту информацию лично от полковника Шебеко . Он сказал, что в течение длительной беседы, которую он имел с императором, последний только и говорил оскорбительно об англичанах и угрожал французам, которые, как он выразился, стали слишком высокомерны, и что скоро он накажет их таким способом, что они этого никогда не забудут.
     Через два дня после гибельной морской битвы 10 августа, в ходе которой эскадра адмирала Витгефта  понесла такие большие потери, родился царевич Алексей. 24 августа его торжественно крестили в дворцовой церкви в Петергофе.
     Среди выдающихся личностей, пришедших на крещение царевича, был принц Людвиг Баттенбергский, женатый на старшей сестре императрицы Александры. Король Эдуард поручил ему переговорить с графом Ламздорфом по поводу беспокойства в обществе, касающегося видов России на Индию. Получив ответ, что у России нет агрессивных намерений в отношении Индии, принц Людвиг заверил министра, что в Англии были вполне уверены в его миролюбивых намерениях, но что и король, и его правительство не доверяют другим советникам в окружении царя!
     Принц Генрих Прусский, брат кайзера, также присутствовал на крещении, от имени своего брата. В день отъезда он подошел к графу Ламздорфу, чтобы сообщить, как он доволен пребыванием в Петергофе.
     Принц Генрих сказал, что имел длительную беседу с царем, который просил его передать самые дружеские заверения  императору Вильгельму. Министр ответил:
 - Я очень счастлив, Ваше Высочество, что мы следуем хорошим старым традициям. 
-  Мы всегда желали их поддерживать, -  ответил принц Генрих.
     Военные операции на Дальнем Востоке достигли точки, когда было необходимо подумать, как лучше поступить в отношении нашего флота на Балтике. Следует ли оставить его в бездействии или отправить на театр военных действий? Этот вопрос обсуждался в начале сентября на совете, в котором принимали участие император, великие князья Алексей и Александр , а также министр иностранных дел, военный министр, военно-морской министр и адмирал Рожественский .
      Великий князь Александр и министр иностранных дел были против отправки флота по следующим причинам: возможная опасность для эскадры в таком длительном плавании, трудность в снабжении углём, малые шансы на успех против японского флота, который в три раза больше; и, наконец, время года. Когда эскадра достигнет вод Дальнего Востока, порт Владивостока будет замерзшим; таким образом, по последней из указанных причин, граф Ламздорф советовал отложить отправку эскадры, по меньшей мере, на несколько месяцев.
     Несмотря на все эти соображения, противоположное мнение возобладало, и совет рекомендовал немедленную отправку. Принимая во внимание слабость балтийской эскадры, император желал её усилить несколькими военными кораблями Черноморского флота. Тем не менее, согласно секретному англо-японскому договору, Британия обещала, в случае войны между Россией и Японией, требовать выполнения условий предыдущих  договоров, чтобы препятствовать нашему флоту пройти проливы.
     Император тогда посоветовал предложить Англии уступки в других частях света, если в этом случае она проявит любезность. Инструкции в этом духе были направлены нашему послу в Лондоне и, когда они были представлены ему на утверждение, император сказал, что, по меньшей мере, мы испробуем все средства, находящиеся в нашем распоряжении.
     После обсуждения этого предмета император в подробностях разбирал различные события войны. Взятие Ляояна японцами , по мнению императора, обозначало этап  настоящей кампании. Он верил, что мы находились накануне длительного перерыва, который следует использовать для создания новой армии, неподконтрольной генералу Куропаткину. Имя великого князя Николая  упоминалось в качестве командующего этой новой армией.
      Виконт Фонтене, который во время разрыва между Японией и Кореей был консулом Франции в Сеуле, и кто, после отъезда господина Павлова, представлял наши интересы, только что прибыл в Санкт-Петербург. Он привёз интереснейшие детали потери кораблей «Варяг» и «Кореец», и общие сведения о положении Японии и Кореи, а также привёз личное письмо от императора Кореи, передав его царю на аудиенции. Император Кореи горько жаловался на плохое обращение японцев, он заявил, что не признал принудительное правление, навязанное его стране, и уверял в своей верности и преданности царю и России.
     Корейский посланник, который продолжал своё пребывание в Санкт-Петербурге, также прислал министру письмо, адресованное генералу Куропаткину, и содержащее очень важную для нас информацию о Корее и корейцах.
     25 сентября двор покинул Петергоф и переехал в Царское Село. В тот же вечер император, императрица и цесаревич отбыли в Ревель, где его величество желал попрощаться с эскадрой, отправляющейся на Дальний Восток.
     18 октября, в день именин наследника престола, император задержал графа Ламздорфа после завтрака. Он сказал, что желает прочесть ему письмо, только что полученное от императора Вильгельма, и в котором кайзер рассматривает чрезвычайно разнообразные темы. Он начал с одобрения решения императора отозвать адмирала Алексеева и заменить его генералом Куропаткиным. Затем, узнав, что адмиралтейство намеревается перевести эскадру из Черного моря, где она находится в бездействии, он очень одобрил эту меру и советовал нам пройти проливы неожиданно, без какого-либо предупреждения. «Англичанам тогда придется лишь принять свершившийся факт», - добавил он.
      На это граф Ламздорф возразил, что очень вероятно, что британцы, у которых на данный момент в Архипелаге сто сорок судов, не будут препятствовать нашим кораблям покинуть Черное море, но, ещё более вероятно,  понимая, что мы нарушили условия соглашений, они сделают то же самое и войдут в Черное море. Давая нам подобный совет, кайзер прекрасно осознавал, куда это нас приведет, если мы будем так глупы, чтобы последовать его рекомендации.
     Рано утром 24 октября мы получили первые новости об известном инциденте у Доггербанки. Первая информация сообщала, что эскадра под командованием адмирала Рожественского, увидев флотилию английских рыболовных лодок в Северном море, открыла огонь. Два человека были убиты, несколько – ранены и одна лодка затонула. Излишне упоминать о неистовом возмущении, которое этот странный инцидент вызвал в Англии и  враждебности, возникшей в русско-английских отношениях, пока дело не было передано для рассмотрения  в арбитражный трибунал в Гааге.
     Как только новости были получены, министр посоветовал его величеству выразить наши соболезнования британскому правительству и заверить их, что, если необходимо, жертвы получат полную компенсацию. Попрощавшись с императором, министр направился прямо к британскому послу и, в тот момент, когда господин Гардинг готовился вручить ему протест, он сказал: «Но, господин посол, я сделал первый шаг в этом деле, я только что от императора с распоряжением выразить Вам его соболезнования, а также соболезнования от императорского правительства, и сказать Вам как Государь переживает по поводу этого ужасного инцидента!»
     Таким образом, министр избежал английских протестов и вместо этого получил благодарность от посла. Только 13 (26) октября военно-морской министр получил две телеграммы от адмирала Рожественского, который сообщал, что открыл огонь только тогда, когда увидел среди английских рыболовных лодок иностранные миноносцы.
     Попросив, чтобы английский посол позвонил, министр зачитал ему обе телеграммы. Господин Гардинг настаивал, что остается фактом, что наша эскадра открыла огонь по невинным рыбакам и попросил, чтобы было начато следствие. «Нет, - сказал министр, - Вы просите следствия, а я на нём настаиваю, - и он продолжил, - Позор - единственное название для действия, совершенного японцами, и это нация, которая гордится тем, что является союзником Англии».
     Естественно, английский посол показывал, что сомневается в присутствии японских миноносцев в Северном море, он, тем не менее, признал, что незадолго до инцидента двадцать японцев высадились в Гулле . Он намекал, что миноносцы, по которым открыл огонь Рожественский, могли принадлежать российской эскадре.
     Адмирал Авелан  не допускал подобных соображений. У него была информация из штаба, где точно знали время прибытия каждого из наших миноносцев в Шербур, и что они все пришли в порт до имевшего место инцидента. Следовательно, в Северном море не могло быть никаких русских миноносцев. Сравнивая эти факты с заявлениями  британских рыбаков, которые признавали присутствие миноносцев среди них, адмирал Авелан заключил, что адмирал Рожественский был прав в своём предположении.
     27 октября граф Ламздорф посоветовал императору, чтобы инцидент был изучен арбитражным судом в Гааге и просил его величество, как инициатора Мирной конференции, проявить инициативу. Его величество согласился с этой идеей, и в Лондон была отправлена следующая телеграмма:
     «Желая пролить как можно больше света на всё, что имело место в Северном море, наш Государь находит необходимым представить этот вопрос внимательному изучению международной следственной комиссии, предоставленной Гаагской конвенцией. По высочайшему повелению Вашему Превосходительству предлагается передать это решение британскому правительству».
     Император Вильгельм не мог желать более благоприятных обстоятельств для достижения своих целей, чем те, что были созданы инцидентом в Северном море.
     27 октября он дал телеграмму императору Николаю, на этот раз, открыто предложив противопоставить англо-японскому альянсу пакт между Германией, Россией и Францией. Он обвинял господина Делькассе в том, что он  англофил, а Англию в том, что она мешает нашему снабжению углём. Чтобы это исправить, кайзер предлагал свои услуги и советовал нам посылать все наши военные силы, сухопутные и морские, в германские порты, так как японцы имели дело  или с Италией или с Британией! Что касается инцидента у Доггербанка, по мнению кайзера, наша эскадра не должна была открывать огонь, особенно в европейских водах.
     Император передал эту телеграмму Ламздорфу, который вернул её его величеству, сопроводив короткой запиской, в которой говорилось, что традиционно тесные взаимоотношения между двумя соседними монархиями могли бы быть хорошим средством против английской политики.
     Начав свою кампанию, император Вильгельм нацелился сделать её возможно более успешной.
      Таким образом, на следующий день после отправки вышеупомянутой  телеграммы, барон Гольдштейн, этот загадочный и важный деятель с Вильгельмштрассе, позвонил нашему послу в Берлине и сказал ему почти теми же словами, то же, что его господин посоветовал царю относительно русско-франко-германского альянса. Ему было также разрешено добавить, что, в случае нашего согласия, российскому правительству следует решительно спросить у Франции, не считает ли она войну между Россией и Англией casus foederis.
     Визит барона Гольдштейна был описан графом Остен-Сакеном в секретном письме, которое министр представил императору с объяснительной запиской. В этой записке граф Ламздорф говорил, что в то время, как альянс с Германией, особенно в данной ситуации, был бы, с одной стороны, желательным, с другой стороны, мы не должны упускать из виду постоянное желание Германии поссорить нас с Францией. Задавать такие категорические вопросы Франции было бы очень неделикатным, тем более что она всегда была самой дружелюбной по отношению к нам. Наконец, министр убеждал в необходимости большой осторожности и предусмотрительности в таком деликатном деле.
     Несмотря на этот совет, император Николай II ответил кайзеру, что такое соглашение между Россией, Францией и Германией ему бы очень понравилось, таким образом, согласившись с идеей русско-франко-германского альянса против Англии и Японии. Попросив императора Вильгельма составить основные линии будущего договора, царь заявил, что наш альянс с Францией не исключает её присоединения к новым комбинациям.
      В последних строках письма упоминалось об инциденте у Доггербанки, который, согласно желанию императора, должен быть рассмотрен международной комиссией.
     Ответ императора Вильгельма по поводу альянса между Россией, Германией и Францией, пришел только 2 ноября. Он был написан на английском и на шести страницах бумаги с императорским гербом. Вот его краткое содержание:
    « Альянс чисто оборонительный, направленный исключительно против европейского агрессора или агрессоров. Америка не должна считать этот альянс угрозой для себя. Две партии существуют во Франции. (I) Радикалы – анти-христиане, которые склоняются к Англии («Старые Крымские традиции»), но которые против войны. (2) Националисты – духовенство, которые не любят Англию, симпатизируют России и тоже не хотят войны. В целом Франция, прежде всего, хочет быть нейтральной. Англия на это рассчитывает. Господин Рувье , министр финансов Франции, сказал в декабре прошлого года, что Франция ни в коем случае не будет поддерживать Россию против Японии, даже если бы Англия объединилась со страной Восходящего Солнца. Чтобы быть уверенной во Франции, Англия отдала ей Марокко. Всё изменится, когда  Франции придется решать открыто Лондон или Санкт-Петербург. Если ты и я встанем плечом к плечу, в результате Франция будет вынуждена формально и открыто присоединиться к нам и выполнить свой долг союзника по отношению к России. Это имеет для нас очень большую важность в виду её отличных портов и мощного флота, который тогда будет в нашем распоряжении. Если нам удастся, я буду хранить мир, а у тебя будут развязаны руки, чтобы вести переговоры с Японией. Я искренне восхищаюсь твоим тонким политическим инстинктом, который подсказал тебе запросить Гаагский Трибунал рассмотреть инцидент в Северном море. Этот инцидент намеренно запутанный, был использован французскими радикалами, Клемансо  и другими, как доказательство того, что Франция не обязана выполнять союзнические обязательства в отношении России. Согласно моей информации, Делькассе и Камбон  полностью приняли точку зрения англичан в этом вопросе, и Франция приняла сочувствующее отношение к Англии (как видно из вышеизложенного, это было неправильно – прим. А. Савинского).
     Я прилагаю к этому письму проект соглашения. Никто об этом не знает, даже министр иностранных дел. Всё было сделано мной и Бюловым.»
     Письмо заканчивалось следующим:
     «Да благословит Бог помыслы обоих высоких властителей и пусть могущественное объединение трех – России, Германии и Франции - всегда помогает поддерживать мир в Европе. Дай Бог ».
     Граф Ламздорф понял, учитывая мнение императора, что мы должны действовать с большой осторожностью относительно этого предложения. Император Вильгельм, очевидно, желает знать какое соглашение у нас с Францией с намерением создать между нами проблемы. В любом случае, так как франко – русский альянс является секретным, мы не должны раскрывать никакие из наших обязательств без согласия нашего союзника. «Это правильно, - ответил император,  - Готовьте ответ императору Вильгельму в этом ключе». Ответ был послан в Берлин через несколько дней.
     Задолго до окончания русско-японской войны, Америка питала надежду однажды стать посредником между Россией и Японией. Было очевидно, что с этой целью она задумала идею созыва второй Гаагской конференции.
     10 ноября американский посол в Санкт-Петербурге позвонил в министерство иностранных дел с официальным приглашением императорского правительства на Международную конференцию. Наш ответ был уклончивым. Вашингтону дали понять, что, не желая войны, мы охотно её прекратим, но при определенных условиях: выполнение требований, которые мы изложили в начале года; денежная контрибуция и контрибуция кораблей; оккупация японского порта или острова до полной выплаты контрибуции; невмешательство держав - посредников в переговоры.
     Тем временем война продолжалась, и у нас совершенно не было вестей из Порт-Артура, который был осажден и не мог сообщаться с другим миром. Наконец, 3 (16) ноября были получены четыре телеграммы. Содержавшиеся в них новости были довольно ошеломляющими: большие разрушения в результате бомбардировок, значительные потери в людях; недостаток амуниции; помощь извне ожидали с нетерпением. Осажденные в Порт-Артуре почти не получали вестей из Манчжурии с 20 сентября, но войска, тем не менее, были в отличном состоянии духа. Генерал Стессель  был ранен в голову, но всё ещё командовал. Все форты были заминированы и подготовлены к взрыву в случае необходимости.
      12 ноября барон Ромберг , германский поверенный в делах, позвонил графу Ламздорфу, чтобы конфиденциально уведомить его в следующем. На Вильгельмшрассе по дипломатическим каналам узнали, что японцы, сильно ослабленные войной, рассматривали возможность мира и даже просили посредничества Англии, которая согласилась с Францией предложить Германии тройственное посредничество. Граф Бюлов не хотел ничего предпринимать без того, чтобы предварительно узнать, что в этом случае намерена делать Россия. Граф Ламздорф ответил, что он с трудом мог поверить, чтобы Франция пришла к какому-либо соглашению с Англией, не уведомив Россию, что эта новость кажется едва заслуживающей доверия.
      15 ноября кайзер, снова вернувшись к атаке, телеграфировал императору Николаю:
      «Надёжные источники в Индии меня секретно информировали, что экспедиция «; la Thibet» незаметно готовилась для Афганистана. Это значило подчинить эту страну раз и навсегда британскому влиянию, если возможно, прямому сюзеренитету. Экспедиция должна отправиться в конце этого месяца. Единственный европеец - не англичанин на афганской службе, директор предприятия по производству оружия эмира, германский дворянин, был убит, в качестве «преамбулы» к действию! Потери японцев под Порт-Артуром составляют, согласно моей информации, пятьдесят тысяч человек; соответственно, они начинают уставать от войны, так как потеряли слишком много людей. Это заставило их просить в Париже и Лондоне посредничества, и вот почему эти две державы позволяют своей прессе возобновлять выяснение возможностей для них быть посредниками. Япония надеется получить Порт Артур и Манчжурию от них с помощью конгресса. Готовлю ответ на твоё любезное письмо, которое я верю, исполнит твои пожелания. Привет Алисе. Вилли».
     Очевидно, что кайзер не удовлетворился обвинением Англии в планировании захвата Афганистана; он также намекал, что Франция готовится поддерживать манёвры, цель которых – лишить Россию Порт Артура и Манчжурии.
     Через четыре дня, 19 ноября, Вильгельм II прислал телеграмму снова. После подтверждения своей предшествующей информации по Афганистану, он уверяет нас, что Япония доведена до отчаяния тем оборотом, который приняла война и подавлена невозможностью одержать окончательную победу. «Их резервы исчерпаны в то время, как из России происходит постоянный приток свежих войск. Один японский генерал, как сообщается, сказал: «Кашу, которую мы заварили, мы должны расхлёбывать сейчас». Япония ищет посредников: Лансдаун, как говорят, спросил Хаяши (посланника в Лондоне) каковы будут условия мира. Требования Токио были так чрезмерны, что Лансдаун сделал Хаяши серьёзное замечание. Последний сделал кислую мину и Лансдаун объяснил своё мнение: «Конечно, Англия будет заботиться, чтобы при посредничестве Россию удерживали вне Манчжурии, Кореи и т.д., поэтому de facto Япония получит всё, что хочет!»
     Кайзер добавляет: «Это пункт, который британцы имеют в виду, когда говорят о дружбе и дружественном посредничестве». Он уверял нас, что Франция всё это знает и сочувствует. В качестве компенсации японцы  намеревались предложить России территориальные уступки в Персии, разумеется, далеко от залива, который англичане зарезервировали для себя. После таких новостей, направленных не только против Англии, но и Франции, телеграмма императора Вильгельма заканчивалась дружественными заверениями: «Пусть Бог дарует тебе полный успех, пока я продолжаю всюду оберегать тебя». 20 ноября из Берлина пришло письмо от императора Вильгельма, датированное 17 ноября, к которому был присоединён проект договора между Россией и Германией. Он был полностью написан рукой кайзера.
     В этом письме кайзер советовал нам затронуть самые уязвимые для Англии точки и действовать на афганско-персидской границе. «Так как я осведомлен и информирован, что это единственное, чего они боятся, и что страх твоего вступления в Индию из Туркестана, а в Афганистан – из Персии был реальной и единственной причиной того, что пушки Гибралтара и британского флота молчали три недели. Индийская граница и Афганистан являются единственной частью на глобусе, где все её военные корабли Англии бесполезны и где её пушки бессильны встретить захватчика! Потеря Индии – смертельный удар для Великобритании!» Кайзер закончил письмо, выразив надежду, что граф Ламздорф получит немедленное распоряжение заключить договор.
     Впервые он был так настойчив не только в разоблачении британской интриги, но и в том, что показывал царю абсолютную необходимость действовать против неё. Если бы Германия могла посредством России ослабить Англию и, особенно, если бы она могла нанести ей смертельный удар, о котором говорит император, его желание было бы наконец реализовано. Больше не имея мощного соперника, Германия чувствовала бы, что была хозяйкой Европы и, назначив Россию на службу себе, она претендовала бы затем на мировое господство. Какая соблазнительная перспектива для монарха, который считает себя представителем Бога на земле и руководителем избранной нации, призванной навязывать свою волю человечеству!
     22 ноября царь обсуждал письмо кайзера с графом Ламздорфом. Граф нашел эти новые предложения в принципе приемлемыми, но видел определенную опасность в торопливости, с которой император Вильгельм желал  провести это дело. По его мнению, договор требовал размышления, и между тем следовало услышать мнение французского правительства.
     Благоприятная возможность обнаружилась сама. Французский посол только что вернулся из отпуска и привёз письмо императору от президента, которое последний просил вручить лично. В то время французское правительство было сильно взволновано способом, которым наша эскадра по дороге на Дальний Восток осуществляла пополнение запасов французского угля, и граф Ламздорф советовал императору воспользоваться аудиенцией господина Бомпарда, чтобы затронуть тему германского предложения.
     Император мог бы сказать господину Бомпарду, что Германия предлагала оборонительный союз с Россией; что императорское правительство нашло предложение выгодным, но что оно не хочет соглашаться прежде, чем сообщит об этом своему союзнику, который тоже нашел бы в этой комбинации значительные выгоды. На самом деле, входя в этот новый Тройственный союз, Франция была бы защищена против Германии и против старого Тройственного союза, который потеряет свою ценность, как только Германия будет принадлежать к обоим.
     Если, несмотря на такие соображения, Франция всё ещё колебалась бы входить в предложенную комбинацию, Россия имела бы чистую совесть и свободные руки. Ламздорф считал, что такое заявление имело бы большой вес, если бы исходило от императора лично, но так как оно могло бы быть сделано, только после получения ответа от кайзера, будет предпочтительнее отложить приём господина Бомпарда императором до следующей недели. Император согласился с советами графа Ламздорфа, и перед тем, как покинуть его величество, министр повторил своё мнение, что было бы более корректным и более предусмотрительным информировать Францию заблаговременно, чем пригласить её присоединиться к уже осуществленной комбинации. Политика «свершившегося факта» ранила бы Францию и подошла бы для кайзеровской игры.
     26 ноября император Вильгельм снова телеграфировал царю, поблагодарив за его решение ничего не говорить Франции без его согласия о планирующемся соглашении. Он определенно был против того, чтобы Франция была привлечена в переговоры до подписания договора, и боялся, что если бы она упомянула это событие Англии, - «её другу, если не тайному союзнику» - это могло бы спровоцировать атаку Англии и Японии против Германии и в Европе и в Азии. «Огромное превосходство их морских сил быстро справилось бы с моим маленьким флотом, и Германия временно вышла бы из строя. Общее равновесие было бы нарушено. Моим особым желанием – и, как я понимаю, твоим намерением тоже - было поддерживать и усиливать это безопасное равновесие в мире, путём соглашения между Россией, Германией и Францией… преждевременное информирование Франции приведет к катастрофе! Если ты, тем не менее, думаешь, что для тебя невозможно заключить договор со мной без предварительной консультации с Францией, тогда было бы гораздо безопаснее  совсем воздержаться от заключения какого-либо договора. Конечно, я буду молчать по поводу наших переговоров, как и ты. Так же как ты проинформировал только Ламздорфа, я поговорил только с Бюловым, который гарантировал абсолютную секретность. Наши взаимные отношения и чувства останутся неизменными, как и раньше».
     Утром 27 ноября царь послал эту телеграмму министру с просьбой  приехать в Царское Село к шести часам вечера. Тогда министр выразил государю своё мнение по поводу советов кайзера. Оно заключалось в следующем: император Германии превыше всего желал заключить договор с нами, оставив Францию в стороне. Делая это, он совершенно нелогичен. Почему должна Франция, у которой было бы полное право обижаться на то, что мы проводим секретные переговоры с Германией, а потом пригласили её принять участие в договоре уже заключенном и подписанном, почему она должна держать этот шаг в секрете? Почему она не должна, напротив, больше склоняться сделать это, если бы мы проинформировали её  о наших намерениях заранее в дружественном духе? Более того, министр очень энергично протестовал против обязательства, которое кайзер желал навязать, заключавшееся в том, чтобы в течение следующего года уведомлять о любом желании отказа от договора. Это не коммерческий договор и нельзя предпринять отказ от него к определенной дате. Наконец, Ламздорф подтвердил, что продумав этот вопрос, он изменил свою первоначальную идею о включении Франции в наши переговоры через посредничество посла республики, которую ему недавно подал его величество на аудиенции, потому что лучше было бы дальше не откладывать. Что касается императора Вильгельма, граф Ламздорф советовал послать ему несколько успокаивающих строк, которые сопровождались бы письмом с объяснением всех деталей.
     Царь согласился с этими предложениями и попросил министра составить проект письма. Возвратившись из Царского Села, граф Ламздорф продиктовал мне планирующееся письмо и объяснительную записку для французского правительства. Первый документ был озаглавлен «Анализ некоторых писем и телеграмм от императора Вильгельма», а второй – «Записки по поводу строго конфиденциальных переговоров, которые могут быть отправлены французскому правительству». Оба документа, которые я скопировал в течение ночи, были отправлены в Царское рано утром для рассмотрения и окончательных поправок императора.
     Нижеследующее, насколько я помню, - основные пункты первого документа. «Тесные дружеские связи между монархами России и Германии и традиционные взаимоотношения между двумя империями дают достаточные гарантии их единства и полного взаимопонимания даже без какого-либо запечатанного документа. Гораздо сложнее присоединить Францию в той мере, в которой её ассоциация представляется желательной. Император Германии верит, что Франция склонилась в сторону Англии и даже может быть её тайным союзником. Это предположение, разумеется, не  подтверждено положительными доказательствами, которые мы имеем относительно взглядов нашего союзника. Император Германии думает, что чтобы привести французское правительство к тому, чтобы оно осуществляло умеренное влияние на Британию, мы должны осознать существование  сформулированного и заключенного договора между Россией и Германией.  Мы думаем, что, напротив, чтобы привести Францию к объединению с Россией и Германией ради общего дела,  необходимо с осторожностью поделиться целями, которые для неё исключительно оборонительные и мирные. В этом плане желательно, чтобы Россия, друг и союзник, действовала не запугиванием или силой, но убеждением, возможно, положив начало и озвучив для Франции идеи в соответствии с порядком их изложения в приложенных документах. Такие предварительные шаги, если они сделаны с необходимой осторожностью, приведут Францию к сохранению нашего секрета. Этого не произойдет, если её попросят присоединиться к договору уже составленному  и подписанному без её ведома. Подобное обращение типа «либо так, либо никак» могло бы легко бросить её в объятия Британии. Мы считаем, что лучший способ склонить её к согласию с планом,  так превосходно задуманным императором Вильгельмом, - это, прежде всего, дружески привлечь её основной идеей грандиозной политической схемы и позже близко ознакомить её со всеми её деталями».
     Основания для документов были следующие: «Недружелюбная и даже подавляющая позиция, которую британское правительство, поддерживаемое тенденциозной прессой и общественным мнением, всё чаще и чаще принимает по отношению к другим державам, внушающим императору Вильгельму и мне лично страх, что мир в Европе может быть внезапно нарушен каким-нибудь незначительным инцидентом. Поэтому, чтобы предотвратить подобную опасность, мы признали полезным заключить исключительно оборонительное соглашение, которое гарантирует двум соседним империям взаимную сильную поддержку (объединение сил на земле и в море), в случае нападения на одну из них третьей европейской державы. Соглашение такого рода, детали которого должны быть решены, представляется нам полезным, если не единственным, шансом против претензий Англии. Тем не менее, мы не желаем привести этот план в действие до того, как не сообщим об этом Франции и не предложим ей присоединение. Тройственное соглашение, огромная важность которого серьёзно возрастёт в связи с  настоящими условиями, и создаст политическую ситуацию, которая не будет неблагоприятной для Франции. Оно послужит в то же время укреплению мира, который Россия и её союзница желают поддерживать в Европе, не только в своих собственных интересах, но и в интересах всего человечества. Обязательность   абсолютной секретности вполне очевидна».
     Их императорское величество полностью согласился с пунктами, изложенными в обоих документах, и написал на этом основании письмо кайзеру, которое отправилось в Берлин 7 декабря. Оно пересеклось с письмом от кайзера, которое пришло в Санкт-Петербург 9 декабря. Был военный праздник святого Георгия. После традиционной церемонии во дворце, император вызвал министра, который нашел его величество очень взволнованным и немедленно прочел только что полученное письмо вслух.
     Император Вильгельм придавал большое значение шумихе, которую англичане подняли против Германии из-за заправки углем нашей балтийской эскадры. Он добавил, что хотя не желает торопить нас с ответом на его предложение о договоре, он должен настаивать на гарантии того, что не останется без помощи в случае, если Англия и Япония объявят ему войну за то, что он снабжал наш флот углём. Если он не получит формального заверения, что в случае войны Россия будет воевать с ним «плечом к плечу», он будет вынужден, к своему великому сожалению, немедленно остановить снабжение нашей эскадры углем.
     Вполне очевидно, что была серьёзная причина быть взволнованным перед лицом такого упорства, которое не колеблется угрожать чем-либо, чтобы создать России неприятности не только с Англией, но особенно с Францией, её другом и союзником. После некоторого обсуждения император решил телеграфировать в Берлин, что два письма пересеклись в дороге, и что его письмо содержало все необходимые объяснения. 11 декабря кайзером была прислана следующая телеграмма:
     «Твоё письмо от 7, за которое большая благодарность, просто разминулось с моим от той же даты. Мы должны теперь, прежде всего, прийти к постоянному соглашению по поводу загрузки углём. Этот вопрос  с каждым днём становится всё более и более неотложным. Сегодня снова ко мне пришли серьёзные новости из Порт-Саида и Кейптауна; сейчас больше нельзя терять время. Третья держава не должна слышать даже шепот о наших намерениях, пока мы не заключили конвенцию о деле снабжения углем, в противном случае, последствия будут более опасными. Я, конечно, полностью надеюсь на твою лояльность. Вилли»
     На эту телеграмму император Николай ответил сразу, что он готов прийти к соглашению по вопросу снабжения углем без промедления, и что граф Ламздорф должен был увидеться с графом Алвенслебеном . В тот же день германский посол вручил графу Ламздорфу меморандум, где он сообщал, что Англия обвиняет Германию, снабжающую наш флот углём в нарушении нейтралитета, и если Германия должна продолжать снабжение, ей надо быть уверенной, что Россия предоставит ей военную помощь, в случае, если на неё нападёт Япония или Япония поддержанная Англией (casus foederis). Давая эту «памятку» посол попросил ответить так скоро, насколько это возможно. Он получил полное удовлетворение, когда на следующий день граф Ламздорф сказал ему, что императорское правительство обещало формально объединиться с Германией ради общего дела, если её атаковала бы Япония или Англия по причине снабжения России углём. Это обещание было дано легко, так как никто не верил в подобную возможность. Посол Алвеслебен казался вполне удовлетворенным. Граф Ламздорф думал, тем не менее, что кайзер не был бы вполне доволен, хотя ему трудно было бы сомневаться в таком формальном заявлении императора, не раскрывая своих реальных намерений. Как только вопрос был решен, император лично телеграфировал кайзеру, который ответил 21 декабря:
     «Дражайший Ники!
      Искреннейшая благодарность за твоё доброе письмо и две телеграммы, а также за твоё любезное распоряжение урегулировать вопрос с углём; конечно, сегодня мы не можем знать заранее, будет ли декларация, данная твоим правительством, достаточным доказательством для встречи со всеми видами сложностей, которые могут возникнуть при современном развитии событий. Тем не менее, я не имею намерения торопить тебя с решением, которое могло бы показаться для тебя нежелательным. В любых обстоятельствах мы останемся настоящими и верными друзьями. Моё мнение по поводу соглашения остаётся прежним, невозможно относиться с доверием к  Франции, пока мы двое не придём к определенному соглашению. Лубе и Делькассе, без сомнения, опытные государственные деятели, но они не принцы или императоры, и я не могу доверять им в той же степени, что  и тебе, моему ровне, моему кузену и другу. Если ты считаешь необходимым известить французское правительство о наших переговорах до того, как мы придём к определенному урегулированию, я считаю, что для каждой заинтересованной стороны лучше продолжать в наших прежних условиях взаимной независимости и добровольного содействия целям друг друга, пока будет позволять ситуация. Я твёрдо уверен, что наши надежды быть полезными друг другу могут быть осуществлены, не только во время войны, но и после неё, в течение мирных переговоров, потому что наши интересы на Дальнем Востоке одинаковы во многих отношениях. Я желаю тебе и Аликс от всего сердца веселого Рождества и счастливого Нового года, и пусть Божье благословение будет с вами всеми, включая мальчика. С искренней любовью к Аликс, верь мне, дражайший Ники, всегда твой самый родственный и надёжный кузен и друг, Вилли.»

Примечания к 1904.
1)Розен, Роман Романович (1847-1921) - русский дипломат. Посланник и полномочный министр в Мексике (1890—1895), Сербии (1895—1897), Японии (1897—1899), Баварии (1899—1901), Греции (1901—1902) и США (1905—1911).
2)casus belli - повод для войны (лат.)
3)Вонсан (Гензан,Генсан) – город в Корее, сейчас на территории КНДР.
4)Шаляпин Фёдор Иванович (1873-1938) – русский оперный и камерный певец. Солист Большого и Мариинского театров. В 1922 году выехал за границу. Умер в Париже.
5)Собинов Леонид Витальевич (1872-1934) – русский оперный певец. Солист Большого театра, директор Большого театра (1917-1918гг. и 1921 г.).  Остался в СССР. Народный артист Республики (1923 г.) В 1933 году был награждён орденом Трудового Красного Знамени.
6)Очевидно, имеется в виду, что Шаляпин остался после революции в России и получил звание народного артиста Республики.   
7)Плансон Георгий Антонович (1859-1937) – русский дипломат. В МИД с 1888 г. В 1903—1905 годах — дипломатический чиновник при наместнике на Дальнем Востоке Е. И. Алексееве. В 1905 — член русской делегации на мирных переговорах в Портсмуте. В 1906-1908 гг. – Генеральный консул в Сеуле. Посланник в Сиаме (1908-1916 гг.) и в Швейцарии (1916-1917 гг.). После 1917 года в эмиграции. 
8)casus foederis - исполнение обязательств в рамках союзнического договора (лат.)
9)Петти-Фицморис, Генри, 5-й маркиз Лансдаун (1845-1927)-британский государственный деятель. В 1900-1905 гг. возглавлял внешнеполитическое ведомство Великобритании. Считается одним из архитекторов британско-французского военно-политического союза, т. н. «сердечного согласия».
10)Выгодные для России, и её союзников (Румынии, Сербии, Болгарии) условия Сан-Стефанского мирного договора, заключенного с Турцией 19 февраля (3 марта) 1878 г. по итогам войны 1877-1878 гг. под давлением европейских держав были пересмотрены на Берлинском конгрессе в июне 1878 г.
11)Маршан, Жан-Батист (1863-1934) -французский военный, исследователь Африки. Принимал участие в Фашодском кризисе 1896 года (эпизод англо-французского колониального соперничества в Африке), в 1900 году участвовал в подавлении Боксёрского восстания в Китае. Участник Первой Мировой войны.
12)«Messageries Maritimes» - крупнейшее французское пароходное общество, основано в 1851 году.
13)Лев XIII (в миру — Винченцо Джоакино Раффаэле Луиджи Печчи) (1810-1903) -  Папа Римский с 1878 г.  Автор ошибся. Его встреча со Львом XIII произошла в 1902 году. Это видно по материалам периодической печати. См., например: L’Univers et Le Monde, Dimanche, 6 Avril 1902. P.1.   
14)Розарий – католические чётки.
15)Рамполла дель Тиндаро, Мариано (1843-1913) - итальянский куриальный кардинал, папский дипломат и доктор обоих прав.
16)Губастов, Константин Аркадьевич (1845-1919) – русский дипломат. В 1900-1904 г. – посланник в Ватикане.
17)Sedia Gestatoria — переносной трон для перевозки римских пап.
18)Кнорринг, Людвиг Карлович(1859-1930) – российский дипломат, чиновник особых поручений при министре иностранных дел. Состоял при посольстве в Германии. Эмигрировал в 1919 г.
19)В феврале 1904 года сотрудниками Департамента полиции был арестован исполняющий делами Штаб-офицера по особым поручениям при Главном интенданте ротмистр Николай Иванович Ивков. Следствие установило, что офицер передавал секретную информацию японским военным атташе в Санкт-Петербурге Акаши и Тано. Ивков не дожил до суда, в тюрьме совершил самоубийство.
20)Гардинг Чарльз (1858-1944) – посол Великобритании в Российской империи в 1904-1906 гг.
21)Сердечное согласие (Entente cordiale - фр.) – название военно-политического союза Великобритании и Франции, начало которому было положено серией соглашений по колониальным вопросам, подписанных 8 апреля 1904 г. В период Первой мировой войны «Антанта» станет устойчивым наименованием военного блока Англии, Франции и России. 
22)Шебеко, Вадим Николаевич (1864-1943) – русский военный и государственный деятель. Занимал должности военного агента в США (1899—1901) и Германии (1901—1905). В 1904—1905 годах состоял при германском императоре. Служил в Генеральном штабе (1905—1913). Был Саратовским вице-губернатором (февраль—октябрь 1913) и Гродненским губернатором (1913—1916). В 1916-1917 гг. – московский градоначальник.  Эмигрировал во Францию.
23)Витгефт, Вильгельм Карлович (1847-1904) – российский контр-адмирал. Погиб на броненосце «Цесаревич» в сражении с японским флотом 28 июля (10 августа) 1904 года во время боя в Жёлтом море при переходе группы русских кораблей под его командованием из Порт-Артура во Владивосток.
24)Алесей Александрович (1850-1908) - четвёртый сын императора Александра II и императрицы Марии Александровны. Член Государственного совета, главный начальник флота и Морского ведомства и председатель Адмиралтейств-совета (1881—1905). Александр Михайлович (1866-1933) - четвёртый сын великого князя Михаила Николаевича и Ольги Фёдоровны, внук Николая I. Контр-адмирал. Во время русско-японской войны руководил подготовкой и действиями вспомогательных крейсеров из пароходов Добровольного флота на вражеских коммуникациях, затем возглавил «Особый комитет по усилению военного флота на добровольные пожертвования». В 1905 году принял командование отрядом новых минных крейсеров Балтийского флота, построенных на собранные этим комитетом средства. Высказывался против посылки 2-й Тихоокеанской эскадры на Дальний Восток, считая её недостаточно сильной. С 1915 г. – адмирал. Много сделал для восстановления военно-морского флота после русско-японской войны. Один из инициаторов развития военной авиации. После 1917 года в эмиграции. 
25)Рожественский, Зиновий Петрович (1848-1909) – вице-адмирал.  С 1903 г. - начальника Главного морского штаба. В апреле 1904 г. принял командование Второй Тихоокеанской эскадрой. Во время Цусимского сражения был ранен, попал в плен. Был оправдан военно-морским судом.  Тем не менее, был подвергнут травле в прессе. В 1906 г. ушел в отставку.
26)Ляоянское сражение русско-японской войны – 24 августа- 3 сентября 1904 г. Японцы имели 128 тыс. человек. Русские – 126 тыс. Японцы потеряли 3 тыс. убитыми и более 12 тыс. ранеными, русские – более 5 тыс. убитыми и свыше 18 тыс. ранеными.   Завершилось отступлением русской армии.
27)Великий князь Николай Николаевич (Младший)(1856-1929) - первый сын великого князя Николая Николаевича (старшего) и великой княгини Александры Петровны (урождённой принцессы Ольденбургской), внук Николая I. Генерал от кавалерии. В 1914-1915 гг. – Верховный Главнокомандующий. В 1915-1917 гг. – наместник на Кавказе. В 1919 г. эмигрировал. 
28)Гулльский инцидент - атака российской Второй Тихоокеанской эскадрой британских рыболовецких судов в ночь на 22 октября 1904 года в районе Доггер-банки (Северное море), недалеко от английского города Халл (Гулль).
29)Авелан Фёдор Карлович (1839-1916) – адмирал, в 1903-1905 гг. – управляющий Морским министерством.
30)Рувье, Морис (1842-1911) - в 1902-1905 гг. занимал пост министра финансов Франции.
31)Клемансо, Жорж(1841-1929) -французский политик. Депутат, Премьер-министр в 1906-1909 и 1917-1920 гг.
32)Камбон, Поль (1843-1924) - французский государственный деятель и дипломат. Посол Франции в Великобритании в 1898-1920 гг. Способствовал сближению Франции с Великобританией.
33)Стессель, Анатолий Михайлович (1848-1915) – генерал-лейтенант. комендант Порт-Артура во время Русско-японской войны. В 1908 году по суду за сдачу крепости Порт-Артур был приговорён к смертной казни и лишен всех наград и чинов. В 1909 г. помилован.
34)Ромберг, Гисберт фон (1866-1939) - немецкий дипломат. На службе в МИД с 1889 г. Являясь с 1912 по 1919 г. послом Германии в Швейцарии, способствовал переправке В. И. Ленина в пломбированном вагоне в Россию. В 1931 году вышел в отставку.
35)Фридрих Иоганн фон Альвенслебен. Посол Германии в России в 1901–1905 гг.

          

                1905

    1905 год начался очень грустно. Наши постоянные поражения в Манчжурии стали причиной революционного движения по всей империи. Больше нет причин сомневаться, что эти тенденции вдохновлялись германскими интригами и германским золотом. Та же преступная игра, которую немцы разыгрывали в течение Великой войны 1914, проводилась в меньших масштабах в 1904 г. Эти строки были уже написаны, когда я наткнулся на статью в журнале “Revue des Deux Mondes” от 15 января 1923 года, автор которой, подписавшийся тремя звездочками (***), взял на себя обязанность разоблачить, на основании подлинных документов, германские интриги в Марокко в 1905-1914 гг. Он говорит об «обширной политической организации, находившейся под очень жёстким руководством», члены которой были внезапно арестованы маршалом Лиоте  с объявлением войны 1914, и их архивы были захвачены. Среди многочисленных документов, процитированных автором, есть один, в котором упоминается отправка патронов гамбургской фирмой. Он гласит: «Я посылаю вам в первую очередь товар высшего качества, такой, как 3000000 которого мы только что отправили на восток».  Автор пишет следующее в качестве вывода: «когда кто-то ищет и желает войны, он предвидит, что необходимо причинять затруднения нашему русскому союзнику, куда он посылает по очереди оружие и военное снаряжение русским революционерам».
     Первые признаки революции проявились в начале 1905 г. 22 января был роковым днём. С самого утра что-то чувствовалось в воздухе. Но решающий момент настал, когда процессия рабочих под предводительством отца Гапона, несшая иконы и портрет царя, была остановлена перед Зимним дворцом. В нескольких городских кварталах в рабочих стреляли и также оттесняли кавалерией. Из окон моих комнат в министерстве иностранных дел я видел пехоту, стрелявшую от Певческого моста, от Строгановского дворца и с Адмиралтейской площади. Было жаль видеть этих людей, мужчин, женщин и детей, просто любопытных зевак, не имевших ничего общего с демонстрацией, которых застрелили, как воробьёв.
     Было опасно ходить по улицам, некоторые из которых были перекрыты баррикадами, как и мосты через Неву, соединявшие город с окраинами. Только вечером я рискнул выйти, и то со специальным пропуском, данным мне командиром отделения кавалергардов, которых прислали защищать министерство в случае нападения. Я шел пешком к дому друга Васильчикова , который жил совсем рядом на Адмиралтейской набережной. Князь Васильчиков был командиром корпуса гвардейцев, некоторые подразделения которого приняли участие в подавлении беспорядков в течение дня. Чтобы достичь набережной, нужно было только пересечь большую площадь Зимнего дворца. Её огромные электрические фонари освещали белый снег, она была бы полностью пустынна той ночью, если бы не конный патруль, пересекавший её, чтобы пройти вдоль набережных.
     24 января граф Ламздорф был в Царском Селе с еженедельным докладом. Когда они закончили текущие дела, император спросил его, снята ли «осада министерства». Министр ответил прямо: «Ваше Величество не знает и не может представить, какое это было печальное и серьёзное событие, а именно пролилась кровь бедных невинных людей, чьей единственной ошибкой было то, что их ввели в заблуждение их руководители. Людям сказали, что им разрешено прийти к Вам со своими жалобами, и они пришли с полным доверием. У них не было плохих намерений; доказательство этому то, что они несли Ваш портрет со святыми иконами. Вместо того, чтобы Ваше Величество их выслушали, как им было обещано, их приветствовал артиллерийский огонь. Чувство злобы так велико, что только Вы, Государь, можете успокоить их словами утешения и сочувствия. Никто не поверит, что, будучи в двух шагах от столицы, Вы не знали, что происходит. Правительство сейчас бессильно. Ваше Величество соизволили вселить надежду в людей своими обещаниями и заявлениями, которые не были выполнены. Соответственно, мы, Ваши министры, не имеем власти над людьми, они больше нам не доверяют. К счастью, народ всё ещё Вас любит и очень уповает на Вас. Я умоляю Вас позволить словам утешения и миролюбия от трона достичь их. Скажите им, что Вы сожалеете о том, что случилось, что Вы сочувствуете их потерям, что Вы накажете тех, кто ответственен за то, что их сбили с пути, и возьмете под свою милостивую защиту тех, кто желает работать».
     Эта мольба произвела впечатление на императора, так как, коснувшись других вопросов, он снова вернулся к этой теме, говоря, что предпочел бы, чтобы его имя не вмешивали в это дело. Ламздорф храбро настаивал, что только личное вмешательство может исправить совершённую несправедливость. В результате этой встречи 26 января было опубликовано официальное обращение. Это был некий компромисс между идеями императора и графа Ламздорфа. Идеи министра были выражены господами Коковцовым и Треповым «по приказу царя», но не тем способом, на котором настаивал граф Ламздорф, и они не могли произвести того эффекта, которого желал министр.
      К середине марта наш посол в Париже, господин Нелидов, прислал в Санкт-Петербург меморандум, который содержал все доводы в пользу мира с Японией. Это произвело впечатление на императора, и господина Нелидова попросили начать секретные переговоры с господином Делькассе, чтобы узнать, каковы будут в этом случае условия, требуемые японцами. Мы, с нашей стороны, категорически отказываемся платить любое возмещение убытков, выступаем против ограничения нашего права содержать флот на Тихом океане, и не уступим ни дюйма российской территории.
     Господин Матюнин  из персонала адмирала Абазы, опубликовал в мае сборник документов, относящихся к недавним событиям на Дальнем Востоке, которые являлись выдержками из архивных документов «Специального комитета». «Под редакцией императорского командования», говорилось во введении, эта книга, довольно неполная, с одной стороны, с другой, воспроизводит апокрифические документы, которые ни министр иностранных дел, ни адмирал Алексеев никогда не видели, среди прочих, текст договора с Японией, составленный Абазой. Опубликованный как рукопись, упомянутый сборник был распространен среди министров, членов Императорского Совета, членов императорской свиты, губернаторов и т.д.
     Адмирал Алексеев в негодовании позвонил графу Ламздорфу, говоря, что намерен идти к императору объясняться. Министр одобрил этот шаг и, говоря, что подготовит почву, советовал ему безотлагательно просить аудиенции. Впервые граф Ламздорф так долго разговаривал с адмиралом Алексеевым, и последний сказал после того, как они полностью закончили с обсуждаемой темой: «Какая жалость, что мы раньше не знали друг друга и говорили так открыто, как сегодня. Как много несчастий можно было избежать, и как много интриг можно было бы сорвать. Россия не была бы в таком ужасном состоянии, в котором находится сейчас».
     Эта беседа имела место 17 мая, на следующий день мы получили новости о гибельном морском сражении при Цусиме, когда мы потеряли наш флот, и адмирал Рожественский был ранен. Граф Ламздорф знал, в каком расположении духа он застанет императора, и решил не упоминать о рукописи, чтобы дополнительно его не тревожить.
     Граф, тем не менее, нашел подходящий момент в своей беседе с императором и начал обсуждение деликатной темы. Когда Алексеев и граф объяснили истинный характер книги Матюнина, его величество был возмущён злоупотреблением его доверием. Он хотел запретить распространение книги, но министр был против этого шага и добавил: «Эта книга полностью снимает ответственность с моего министерства. Я, однако, не могу допустить, чтобы она бросила даже лёгкую тень на престиж Вашего Величества».
     Между тем, положение наших армий в Манчжурии с каждым днём становилось всё опаснее. Наша последняя надежда была на флот, который адмирал Рожественский вёл из Европы. 16 (29) мая мы узнали о непоправимом несчастье в Цусиме. Это был самый благоприятный момент для осуществления планов германского императора. 30 августа царь, находившийся тогда в Петергофе, только что получил доклад Ламздорфа. Было около половины восьмого, слуга пришел зажечь лампы (в Александровском дворце электрического света не было). Его величество вынул документ из своего стола, говоря: «Мне нужно, граф, кое-что Вам передать. Я не сделал этого раньше только потому, что дал честное слово». Документ, который он держал, был известным договором, который император Вильгельм заставил его тайно подписать во время встречи в Бьёрке 11 (24) июля.
     История этой встречи слишком поучительна, чтобы не передать её в деталях. Понимая характер императора, кайзер знал, что, чтобы наверняка достичь своей цели, ему надо действовать на него лично, без вмешательства его министров. По этой причине он настаивал на том, чтобы иметь личный шифр с императором и, как мы видели, он его обширно использовал. Его секретные телеграммы постоянно дополнялись длинными рукописными текстами, в которых он затрагивал различные политические темы по большей части слишком деликатные и рискованные, чтобы использовать обычные дипломатические средства. Иногда даже кайзер использовал взаимоотношения, которые объединяли принца Генриха Прусского с российской императорской фамилией. Этот принц был женат на сестре императрицы Александры. В 1904 году он прибыл с визитом в Царское село, где у своей сестры уже гостила его жена, принцесса Ирена.
     В секретной переписке со своим братом императором принц Генрих упоминал чрезвычайную слабость характера царя, который, как он говорил, всегда был того же мнения, что последний посетитель, который с ним беседовал. Это ещё больше определило способ воздействия кайзера на императора, и с идеей выполнить это, он с ловкостью лавировал во время визита в Бьёрк. Чтобы устранить официальный характер визита, который мог быть ему приписан, он предложил приехать без своего канцлера и, чтобы император также был без сопровождения министра иностранных дел. Он, однако, не исключил присутствия двух военно-морских министров, под тем предлогом, что встреча будет иметь место в море.
     Но вернемся к 30 августа и описанию императором визита кайзера. «После долгого разговора, исключительно на семейные темы, кайзер отвёл меня в сторону и начал доказывать огромную важность общего мира, который был бы, если бы Россия и Германия подписали соглашение, по которому они будут помогать друг другу взаимно в случае европейских сложностей. Потом он попросил меня подписать документ, который был у него уже заготовлен. Не видя в этом ничего для нас неприемлемого, я согласился. Так как в тот момент министр иностранных дел не присутствовал, император позвал господина Чиршки , который был на борту в качестве его дипломатического секретаря. Он пришел с большой папкой под мышкой, и именно он заверил подпись кайзера под документом. Вторая копия, которую я имею, была сделана моим братом, великим князем Михаилом, на листе бумаги с шапкой моей яхты «Штандарт». Моя подпись была заверена адмиралом Бирилёвым , который находился там. Хотя не было установлено, что соглашение было секретным, император умолял меня не говорить о нём никому ничего до подписания мира с Японией. По этой причине я Вам не сказал раньше. Теперь император Вильгельм умоляет меня сообщить о нашем соглашении французскому правительству».
     Император передал документ министру. Пораженный этой новостью, граф Ламздорф умолял дать ему время, чтобы найти выход из этой ужасной проблемы. Без упоминания способов, к которым прибегнул кайзер, чтобы получить подпись своего «императорского друга», было вполне очевидно, что договор был нацелен против Франции, нашего союзника. Потерпев неудачу в своих коварных намерениях в прошлом году благодаря вмешательству графа Ламздорфа, кайзер думал на этот раз благополучно достичь своей цели.
     Зная, что император предпринимал свой обычный круиз в финских водах, он вдруг телеграммой сообщил о своём намерении присоединиться к нему, прося, чтобы встреча была строго приватной. Следуя убеждению, что, чтобы достичь успеха, нужно действовать экспромтом, не давая вашему противнику времени на размышление, он уже имел документ в кармане. Император был застигнут врасплох, не имел никого под рукой, и великий князь Михаил вынужден был стать его переписчиком. Команда о соблюдении секретности была такой настойчивой и всё дело таким стремительным, что даже морской министр, заверявший царскую подпись, сделал это, не осведомившись о содержании документа. Многие годы я хранил в самых секретных министерских архивах тот маленький листок бумаги с шапкой императорской яхты, на котором рукой великого князя были скопированы четыре статьи соглашения между двумя императорами. Направленный против Франции, без пользы для нас, договор был лишь на пользу Германии.
     Первая статья гласила: «В случае, если одна из двух империй будет атакована европейской державой, её союзник должен поддержать её всеми морскими и наземными силами». Из этого мы можем заключить: в случае войны между Германией и Францией, например, из-за дел в Марокко, которое всегда было яблоком раздора между двумя странами, Россия должна была бы объединиться с Германией против своего союзника.
     Обеспечив себе это преимущество, Германия не дала нам ничего взамен. В договоре оговаривалось, что помощь должна быть предоставлена в Европе. Если бы опасность войны для России была бы не в Европе, но на Востоке, Германия не имела бы обязательств прийти к ней на помощь. Направленное против Франции и Англии, Бьёркское соглашение оставляло Россию полностью на милость Германии, так как было вполне очевидным, что Франция никогда не согласится присоединиться к этому договору и доверие к нам безмерно пострадает. Самой трагической частью дела было то, что обязательства, подписанные императором в Бьёрке, были диаметрально противоположны тем, которые связывали нас с Францией.
      Происхождение последних датируется 1891 годом, когда в царствование Александра III, впервые были заложены основания нашего соглашения с Францией. Это было в августе 1891 г., когда господин Лабулэ , тогда посол Франции в Петербурге, по возвращению из отпуска, пришел к господину Гирсу с первым предложением франко-русского альянса, в противовес Тройственному союзу, только что созданному Бисмарком между Германией, Австрией и Италией.
     С согласия императора Александра и французского правительства, эти переговоры, заключенные посредством обмена нотами между господами Гирсом  и Рибо , в то время президентом Совета и министром иностранных дел Франции. Нота господина Рибо, написанная его тонким почерком, хранилась в секретных архивах Певческого моста  и содержала только две статьи. В них оговаривалось, что усилия обеих держав должны были сконцентрироваться на сохранении мира, но, что в случае, если одна из держав будет атакована, другая предоставит ей военную поддержку. В 1893 году это соглашение было дополнено секретной военной конвенцией, подписанной начальниками двух Генеральных штабов, генералами Обручевым   и Буадефром . Военная конвенция предусматривала численность войск, которые должны были бы быть мобилизованы каждой из двух держав в случае необходимости, и также устанавливала условия мобилизации и фиксировала другие технические детали.
     При вступлении на престол император Николай не знал о существовании этого договора, но был сразу проинформирован господином Гирсом о наших обязательствах в отношении Франции. На своём первом приёме посла Республики его величество дал ему формальное заверение, что со сменой царствующего монарха ничего не изменится в нашей политике по отношению к его стране. С тех пор не единожды у императора была возможность доказать свою верность соглашению, которое через несколько лет укрепилось, превратившись в альянс.
      Первая возможность представилась, когда президент Феликс Фор  останавливался в Петергофе. Позже – во время визита его величества в Париж и Шалонь в 1896 году. В 1899 году, когда господин Делькассе приехал в Санкт-Петербург, где, с согласия императора, состоялся новый обмен письмами между французским министром и графом Муравьёвым , нашим министром иностранных дел. Существовало закреплённое на бумаге условие, что все дипломатические соглашения 1891 и 1893 гг., так же, как и военная конвенция 1893, остаются в силе. Позже, в 1901 году в Компьене, император Николай лично утвердил их законность. Снова визит президента Лубе в Царское был сделан с учетом укрепления этого альянса, который Франция считала защитой против Германии. Какое вопиющее противоречие со всеми нашими предыдущими обещаниями было в этом документе, подписанном в Бьёрке! Министр иностранных дел мог ещё дольше не знать об этом, если бы император Вильгельм не попросил царя известить о соглашении правительство Франции. Возможность этого предусматривалась IV статьёй соглашения. Возвратившись из Петергофа с Бьёркским договором в портфеле, граф Ламздорф посвятил меня во всё, что только что имело место, и попросил принести «досье» секретного франко-русского альянса.
      Потом он провёл большую часть ночи в подготовке ноты для императора, суммируя все доводы, препятствующие нам ратифицировать Бьёркский пакт. Одновременно была подготовлена депеша для господина Нелидова, нашего посла в Париже. Оба документа были одобрены его величеством, и специальный курьер был послан к господину Нелидову, чтобы проинформировать его о положении дел. Принимая в расчет его огромный опыт, ему было предложено решить самому, можно ли со временем сделать предложение французскому правительству принять участие в Бьёркском договоре.
     Содержание того документа было примерно следующим:
     «Ваше превосходительство знает, как глубоко наш Государь ценит отношения, которые так счастливо установились с 1891 года с Францией, нашим другом и союзником. Ваша деятельность в качестве посла очень способствовала укреплению этих отношений. Учитывая связи, которые объединяют Россию с Францией, как неизменную основу её политики, наш Государь, преданный принципу, по которому оба правительства консультируются по всем вопросам, имеющим отношение к общему миру, верит, что в настоящих обстоятельствах было бы желательным для общего блага установить соглашение строго оборонительное, между некоторыми крупными континентальными державами, чтобы таким образом защищать их от нападения другой европейской державы. Наш Государь убежден, несмотря на прошлые разногласия между Германией и Францией, что германский император приветствовал бы Францию как часть такого соглашения с Россией и Германией. Это деликатная тема, которая может обсуждаться только после осторожного наведения справок в Париже, чтобы установить, будет ли привлекать такой союз французов и какую форму он должен принять».
     В своём ответе от 11 сентября господин Нелидов полностью отвергал идею обсуждения упомянутого предмета с Францией. Этот ответ был сразу передан императору в Транзунд , который вернул его без каких-либо комментариев. Граф Ламздорф на следующий день написал очень прямое письмо императору. Он сказал, что, по его мнению, было невозможно обещать одну и ту же вещь одновременно двум правительствам, чьи интересы были диаметрально противоположны. Он привлёк внимание императора к опасности, которую представляют такие тесные отношения с Германией, чьей единственной идеей было поссорить нас с Францией и потом напасть на нас. Чтобы усилить эту мысль, министр приложил к своему письму две параллельные копии первой статьи двух соглашений: одну с Францией, датированную 14 декабря 1893 года, другую – с Германией, 11 июля 1905 года.
     Через несколько дней император сказал министру:
 -  Я не рассматривал договор в Бьёрке с Вашей точки зрения. Когда я его подписывал, то в тот момент не думал, что моё соглашение с императором Вильгельмом может быть направлено против Франции. Напротив, я всегда имел в виду партнерство с Францией.
     Министр ответил, не раздумывая:
- Государь, этот договор – нарушение обещания, данного императором Александром III: оказывать военную поддержку Франции, именно в случае войны с Германией. Французы, узнав о существовании этого германского соглашения, будут иметь полное право обвинить нас в предательстве Франции. У меня нет личной любви к французам, но я цепляюсь за наш альянс с ними как за противовес Германии. Как только немцы услышат об их соглашении с Россией, они, первым делом, сообщат об этом Франции, чтобы доказать нам, что они их преданные союзники. Император Вильгельм гораздо сильнее обеспокоен тем, чтобы создать разлад между Францией и нами, чем иметь поддержку нашей армии, которая занята на Дальнем Востоке, или флота, находящегося на дне моря.
- Нет! -  ответил император, - Нет! Император Вильгельм, конечно, искренен.
 Тем не менее, его величество спросил министра, что должно было быть сделано относительно Бьёркского соглашения.
- Оговорено, что соглашение, - ответил граф, – вступит в силу только после заключения нами мира с Японией. Так как это ещё не сделано, Ваше величество могли бы лично написать императору Вильгельму, что Вы пытаетесь включить Францию в пакт, но пока их согласие ещё не получено, Вы находите невозможным выполнить обязательства, содержащиеся в акте, подписанном в Бьёрке.
     Через два дня министр послал в Царское два документа, которые император просил его набросать. Первый был озаглавлен «Некоторые соображения, к которым может быть привлечено внимание императора Германии»; второй – «Проект письма господину Нелидову, нашему послу в Париже».
     Первый документ содержал примерно следующее:
     «В течение очень короткого промежутка времени состоится обмен ратификационными документами Портсмутского соглашения, которые окончательно подтвердят заключение мира между Россией и Японией. Как было решено, с этого момента соглашение между Россией и Германией, предварительно подписанное в Бьёрке, вступает в силу. Придавая большое значение этому соглашению, желательно подтвердить его, установив точные обязательства, предусматриваемые им и указать лучший способ их выполнения. Традиционные дружеские отношения между Россией и Германией не требуют никакого документального подтверждения. Тем не менее, необходимо добиться присоединения Франции, друга Англии, к этому оборонительному альянсу между двумя странами, таким образом создать новый Континентальный Тройственный Союз, результат которого может превзойти наши ожидания.
     Следовательно, проект присоединения Франции к новому альянсу, составленный в Бьёрке, очень важен. Если Республика откажется к нему присоединиться, статья IV Бьёркского соглашения станет недействительной, также статья I должна тогда подвергнуться важным изменениям, учитывая условия этой статьи в её нынешнем виде, больше не будет относиться исключительно  к другим европейским державам, но также к Франции, союзнице России. Во время встречи в Бьёрке документы, подписанные прошлым императором Александром III, не были под рукой. Они установили точную природу союзнических отношений между Францией и Россией и исключили всякую возможность враждебности между ними.
     Шаги, предпринятые для того, чтобы установить, согласится ли французское правительство присоединиться к Бьёркскому соглашению, показали, что, напротив, такое предложение встретит непреодолимые сложности. Также доказано, что абсолютно необходимо избегать спешки, а также малейшего намёка на принуждение при обсуждении этого деликатного вопроса. В противном случае, Франция могла бы разгласить секретное предложение, и открыто перейти на сторону врага. В виду вышеперечисленных утверждений, необходимо отложить вступление в силу Бьёркских соглашений до того времени, пока не будет получено мнение Франции по этому вопросу. В случае, если она категорически откажется от присоединения, тогда открывается возможность изменения соглашения по этому вопросу, чтобы соответствовать обязательствам, принятым Россией с образования Тройственного союза».
     Господину Нелидову было послано следующее письмо:
    « В то время как наш Государь признаёт справедливость некоторых личных замечаний Вашего превосходительства, тем не менее,  Его Величество находит, что мы должны постараться привести французское правительство к согласию с идеей оборонительного союза с Россией и Германией, альянсу, который был бы только выгоден нашему другу и союзнику. Чем желательнее, чтобы соглашение налагало обязательства, тем важнее усилия по его укреплению и приданию ему формы наиболее соответствующей настоящим обстоятельствам. У нас нет желания отказаться от принципов нашего соглашения 1891 - 93 гг., но мы не можем игнорировать почти полное изменение политической ситуации в Европе с того времени. Когда известная Лига Мира – Тройственный Союз, - направленный против Франции и России, был создан, нам пришлось отражать опасности, угрожавшие нам, и мы подписали соглашения, которые эффективно защищали нас в течение пятнадцати лет. Сегодня Тройственный Союз не более, чем историческая память, и Германия, тогда явно главный агрессор, просит присоединиться к нам для формирования в целях обороны, единственной группы континентальных держав, способной противостоять целям Британии, сейчас прочно закрепленным в новом англо-японском договоре.
     Казалось бы, вполне желательно как для Франции, друга и союзника, так и для России, реформировать их соглашение в духе, указанном настоящими условиями мировой политики. Пересматривать не значит разрушать, скорее, улучшать, усиливать. Единственная опасность нападения, действительно угрожающая Франции, исходит, разумеется, от Германии. Не следует ли быть более осторожным, более умным, чтобы предпринять меры для того, чтобы избежать подобной опасности с помощью оборонительного союза, присоединившись к России, обеспечив безопасность, во всяком случае, с той стороны.
     Но парижский кабинет может иметь сомнения из-за ‘entente cordiale’ с Британией. Относительно этого Вы должны легко понять, что ‘entente’ может превосходно сосуществовать с оборонительным союзом с Россией и Германией, но, чтобы последний имел бы более практическую ценность».
     Письмо заканчивалось повторением просьбы осторожно склонить Францию к тому, чтобы она сама присоединилась к этому исключительно оборонительному союзу с Германией и Россией. Как только французский кабинет даст её разрешение, сроки соглашения могли бы быть обсуждены.
     Эти два документа получили одобрение императора. В тот же день мы получили ещё одно письмо от Нелидова, в котором снова декларировалась абсолютная невозможность вхождения Франции в Бьёркское соглашение. Письмо от графа Бенкендорфа из Лондона, полученное с той же почтой, было написано в том же духе.
     Кайзер, однако, не считал себя побежденным и в ответе на письмо императора довольно зло настаивал: «Что подписано, то подписано». Тогда графу Ламздорфу было поручено набросать ещё одну статью, которая дополнила бы Бьёркский договор и аннулировала всё, что было несовместимым с франко-русской военной конвенцией. Новый текст сопровождался декларацией, что, если Франция откажется присоединиться к Бьёркскому соглашению, у России не будет причин для того, чтобы расстаться со своим союзником, а лишь придерживаться договора, который подписал Александр III.
     В промежуток времени между двумя письмами господина Нелидова от второго и пятого октября, было сообщено, что франко-германские отношения стали очень напряжёнными, и господин Рувье категорически отказался рассматривать любое соглашение с Германией. Тогда граф Ламздорф решил найти пути, чтобы избавить императора от этих обязательств, которые кайзер ему навязал. Так как граф Остен-Сакен, покинул Берлин за два месяца до этого, и не знал о проводимых переговорах, граф советовал приватно ознакомить его с предметом. Объясняя ситуацию послу, он в то же время старался посоветовать императору способы выхода из неудачного договора.
     После описания события в деталях граф Ламздорф продолжил:
      «На момент подписания этого соглашения конец русско-японской войны не казался близким; мы вполне надеялись, что у нас будет время подготовить Францию к её входу в эту политическую комбинацию. К несчастью, недавние события не способствовали сближению Франции и Германии друг с другом; и мы едва можем надеяться, что первая примет идею планируемой тройственной ассоциации. С другой стороны, у России нет мотива ни для того, чтобы внезапно покинуть своего союзника, ни для того, чтобы заставить его вопреки желанию. Потребуются время, настойчивость и такт, если его влияние в этом деликатном вопросе должно быть эффективным. Реализация статьи IV Бьёркского соглашения сомнительна и в обозримом будущем, и вообще. Однако вполне очевидно, что полный смысл договора зависит от этого. ‘Entente’ трех континентальных держав представляет большую силу, чем соглашение между двумя державами, которые, если бы секрет не хранился скрупулезно, оказались бы изолированными, и из-за этого против воли сотрудничали бы с коалицией других.
     Наш Государь понимает, как и император Вильгельм, что то, что подписано – подписано. В то же время Его Величество находит, что естественная верность налагает на Россию долг уважать то, что было подписано в царствование прошлого императора Александра. Это не может быть произвольно аннулировано росчерком пера. После подписания Портсмутского мирного договора, пока этот документ не был ратифицирован и не имел силы, наш Государь написал императору Вильгельму, утверждая невозможность получения немедленного согласия Франции присоединиться к этому альянсу. Завершение этого договора должно тогда быть отложено, пока согласие Франции не получено или статьи I и IV не изменены. Сегодня наш Государь адресовал другое письмо императору Вильгельму.
    Приведя все вышеперечисленные причины, и, чтобы позволить России сдержать свои обязательства в отношении Германии с абсолютной верностью, и не внося изменений в текст Бьёркского соглашения, Россия обязана добавить к нему следующее заявление: «В виду препятствий, не дающих возможности немедленному подписанию французским правительством оборонительного договора, подписанного в Бьёрке 24 июля 1905 г. – подписанию предусмотренному статьёй IV указанного договора – понятно, что статья I этого акта не может быть применена в случае войны с Францией, и что взаимные обязательства, объединяющие последнюю страну с Россией, должны полностью поддерживаться до установления тройственного соглашения».
     Этот документ не был скопирован, но отправлен графу Остен-Сакену с просьбой вернуть его после внимательного прочтения. Это было сделано для того, чтобы не оставлять его следов в архивах императорского посольства в Берлине.
     Последнее письмо, посвященное Бьёркскому соглашению, датируется 28 ноября. Император Вильгельм упоминает, что прочел некоторые отрывки из последнего письма царя Бюлову. Мнение канцлера состояло в том, что, так как наше соглашение с Францией было наступательным, не было причины быть против оборонительного соглашения, предложенного императором Вильгельмом. С тех пор Бьёркский пакт никогда не упоминался между двумя императорами, и когда, в 1907 году два монарха встретились в Свинемюнде, ни император Вильгельм, ни канцлер не ссылались на него. Позже у меня будет возможность поговорить о встрече в Свинемюнде.
     В своих воспоминаниях граф Витте, который был близким другом графа Ламздорфа, справедливо отдал дань отваге, с которой Ламздорф проявил себя в срыве интриг императора Вильгельма и преданности, которую он показал в отношении своего монарха, открывая ему глаза на действительное положение вещей и освобождая от подписанных им обязательств. Хотя граф Витте правильно оценивает роль графа Ламздорфа, он излишне превозносит собственную роль в этом деле. Он упоминает, что, был приглашен к императору для обсуждения политической ситуации, созданной Бьёркским соглашением, и утверждает, что способствовал успешному его аннулированию.
     В то время я был слишком тесно связан с текущими делами, чтобы не знать, что происходило на самом деле. Это кажется тем более невероятным, что император не обращал внимания на Витте и не стал бы консультироваться с ним по такому деликатному вопросу без особой причины. Я точно знаю, что, вернувшись из Америки, граф Витте позвонил графу Ламздорфу, чтобы узнать, что произошло в Бьёрке. Министр в определенной мере оказал ему доверие. Он говорил о ловушке, приготовленной императором Вильгельмом и о способе, которым, как он считал, он расстроил его манёвры. Эта близкая дружественная беседа состоялась через много времени после того, как было принято решение аннулировать Бьёркское соглашение.
     Я могу упомянуть другие неточные утверждения в мемуарах графа Витте, относящееся к тому же событию. Говоря о встрече между царём и кайзером в Свинемюнде, которое имело место летом 1907, он говорит: «В 1905 (?) два императора встретились снова в Свинемюнде, и мне сказал начальник нашего Генерального штаба, что, хотя письменный договор не был заключен, два монарха заверили друг друга взаимно о своих намерениях действовать в духе Бьёркского соглашения!» (Стр.384). Позже я опишу детали встречи в Свинмюнде, на которой я присутствовал, и у меня есть полное основание считать, что граф Витте был введен в заблуждение своим информатором, который, очевидно, был не осведомлен о фактах. Именно, в Свинемюнде, как будет видно, было принято решение об аннулировании Бьёркского соглашения.
     Ловушка в Бьёрке была далеко не единственной в таком роде, в отношениях двух монархов. Не единожды кайзер старался застать императора Николая врасплох и навязать ему свою волю. Помнится, подобным был его поступок в 1897, когда, будучи гостем императора в Петергофе, прогуливаясь вместе с ним в парке, он внезапно попросил его дать своё согласие на оккупацию Германией китайского порта. Гораздо позже, в 1910 году, когда император Николай приехал в Берлин один, без министра иностранных дел, чтобы присутствовать на семейном сборе, кайзер вымогал у него согласие послать германского генерала в Константинополь. Потом его агрессивная манера по отношению к его «императорскому другу» при аннексии Боснии и Герцеговины в 1908 году, и в 1914 – известный австрийский ультиматум Сербии.
     Все эти недостойные действия производили противоположный эффект на чувствительный характер императора Николая, нежели намеревался кайзер. Из-за подобных поступков кайзеру никогда не удалось завоевать его симпатию и доверие, чью дружбу он желал получить любой ценой - либо хитростью, либо силой.
     Я не могу закончить главу о встрече в Бьёрке без добавления нескольких личных замечаний. Есть те, кто обвинили императора Николая в двуличности во всём, что имело место в течение той встречи. Не могло быть большей несправедливости или непростительной ошибки. Не может быть ни малейшего подозрения в двуличии по отношению к памяти императора.
     Разве сам он не говорил графу Ламздорфу: «Я ни единого мгновения не верил, что моё соглашение с германским императором может быть направлено против Франции». С другой стороны, разве мы не слышали, как граф Ламздорф, которому пришлось так тяжело бороться против интриг императора Вильгельма, возмущённо опровергал любое желание со стороны царя проявить лояльность. В ответ на высказывание графа Витте: «Разумеется, его величество был осведомлён об обязательствах, принятых Россией в отношении Франции, но не имея под рукой документов, и утомлённый императором Вильгельмом, он не мог вспомнить их содержание.» (мемуары графа Витте).
     Верность императора Николая вне подозрений, несмотря на очевидность этого, если всё ещё есть недоброжелательные люди, которые будут видеть в истории Бьёркского соглашения то, что она не содержит, позволим им напомнить о трагическом конце, императора-рыцаря, который предпочел смертью доказать свою верность обязательствам, нежели согласиться на свободу, предложенную ему Германией.

   
  Не желая прерывать нить повествования о Бьёркской встрече, я почти достиг конца 1905 года. Я должен немного вернуться назад, чтобы поговорить о нашей войне с Японией, о посредничестве, предложенном Америкой, а также о событиях, имевших место внутри России в время переговоров между двумя императорами. Эти переговоры были тесно связаны и с нашей военной ситуацией, и внутренним состоянием страны.
     После катастрофы при Цусиме наши военные неудачи продолжились. Уступая постоянно растущему желанию Америки играть роль в мире, президент Рузвельт решил предложить своё посредничество.
     В мае посол Соединенных Штатов в Санкт-Петербурге, господин Ленгерке-Мейер , позвонил, попросив меня безотлагательно устроить ему встречу с министром. У него, как он сказал, послание от президента настолько же срочное, насколько важное. Когда граф Ламздорф его принял, он сообщил, что ему поручено президентом Рузвельтом получить аудиенцию императора, чтобы передать ему лично письмо президента с предложением посредничества.
     Я должен признать, что лично считаю несправедливым, что американцам, которые в своих собственных делах были связаны теорией Монро , следует вмешиваться в дела вне их собственной страны. Меня также расстраивало, что, такую великую и могущественную Россию, приглашают войти в мирные переговоры с Японией как раз в тот критический момент, когда их усилия и ресурсы были, возможно, на грани истощения.  Похоже, что так оно и было. Неудачи преследовали нас в той несчастной непопулярной войне.  По сути дела, 28 июля 1904 года, дата морского сражения между адмиралами Того  и Витгефтом, российская эскадра начала отступать в тот момент, когда японцы, понимая, что дальнейшее сопротивление было свыше их сил, просто готовились дать сигнал к отступлению.
     Грустно, потому что психологическое состояние японцев во время предложения американцами посредничества было похоже на состояние адмирала Того 28 июля 1904 г. Тем не менее, в высоких кругах было решено иначе, и американское предложение было благосклонно принято. Министр послушался, и император любезно принял посла Мейера. Результатом стала Портсмутская конференция.
     Граф Ламздорф посоветовал доверить мирные переговоры господину Витте, который тогда не занимал пост и устал от вынужденной праздности. У императора не было на это возражений, и подготовка к отъезду Витте началась.
     Во время конференции министр ежедневно был в курсе переговоров с японцами. Он по телеграфу узнавал обо всех деталях каждой встречи. Считая себя победителями, японцы сразу выдвинули свои финансовые и территориальные претензии, на что император написал на одной из телеграмм Витте: «Ни копейки русских денег, ни дюйма нашей территории».
     Я уже говорил, что момент для входа в переговоры был не благоприятный, но однажды согласившись на посредничество, нам пришлось получить последствия такого решения. Роль Витте не была легкой, и общественное мнение не всегда было на его стороне. Объяснение этому может быть найдено в очень понятном ущемлении национальной гордости. Было действительно трудно примириться идеей, подчиниться требованиям японцев, которых вначале рассчитывали уверенно победить. Я же, напротив, придерживаюсь мнения, что следует признать энергию и упорство, с которым господин Витте защищал наши интересы на этой конференции. Очевидцы рассказали мне, что его непреклонность злила представителей наших прежних врагов. На последнем собрании конференции он безапелляционно потребовал согласия Комуры, на требования, которые он выдвинул, и дал японцам двадцать четыре часа на решение. «Если завтра я не получу требуемого ответа, - сказал он – мне здесь больше нечего делать». Ответ был дан в определенный срок.
     14 октября Портсмутский договор был ратифицирован императором, который по этому случаю адресовал письмо графу Ламздорфу, благодаря его за бесценное сотрудничество и, выражая надежду, что оно ещё долго сможет быть ему полезным. Как знак особого расположения, император направил своё послание в день праздника наследника престола.
     В стране после событий 9 (22) января, которые были описаны выше, дела шли от плохого к худшему. К осени перспектива была очень мрачной. Описывая детали того тревожного времени, я не намереваюсь войти в историю, я лишь привожу факты и действия, которые я собирал и записывал день за днём. По этой причине сейчас я буду писать в форме дневника, и констатировать события без какого-либо анализа и комментариев.
     2 октября на похоронах профессора Трубецкого  хорошо известного своими либеральными взглядами, более ста тысяч человек приняли участие в демонстрации и пели революционные песни на всём пути похоронной процессии. Жандармы, при попытке навести порядок, были отброшены. Красные флаги несли по улицам, и было много случаев столкновения между солдатами и людьми. Университет защищали эскадроны конногвардейцев и казаки.
     3 октября типографии забастовали, газеты не вышли.
     7 октября московские железные дороги прекратили работу, и волнения вспыхнули в старой столице.
     12 октября Санкт-Петербург был отрезан. Поезда на железнодорожных линиях Москвы, Варшавы, Царского Села и Петергофа прекратили движение, и финская железная дорога была единственным способом сообщения с внешним миром. На митинге рабочих требовали, чтобы все «интеллигенты» покинули зал.
     14 октября генерал Трепов был назначен начальником Санкт-Петербургского гарнизона. Он разослал уведомления, предупреждающие население, что в случае мятежей войска будут стрелять без колебания. В университете одновременно прошли несколько митингов. При входе в различные аудитории были вывешены объявления «Митинг ювелиров», «Митинг студентов» и, даже, «Митинг анархистов». В описываемый момент число манифестантов было около пятнадцати тысяч. Один артиллерийский офицер уверял их, что только гвардия будет стрелять в народ, а что другие солдаты пойдут с революционерами.
     На этих митингах всё проводилось надлежащим образом: председатель, список ораторов и т.д. Давались рецепты для приготовления бомб, и открыто обсуждалось свержение династии. Император оставался в Петергофе, и когда граф Ламздорф застал его однажды особенно подавленным, и посоветовал, что ему следовало бы приехать в Санкт-Петербург и в окружении своих солдат властно поговорить с народом, царь ответил: «Я думал об этом, но это будет зависеть от обстоятельств».
     В течение дня 15 октября банды забастовщиков заставили лавочников закрыть Гостиный Двор, большое торговое помещение в центре столицы. Они также остановили работу в различных администрациях железных дорог, даже в Департаменте Министерства транспорта. Почтовые, телеграфные отделения и газовый завод защищались военными. Связь между Петергофом и столицей осуществлялась маленькими судами из Адмиралтейства. Трамваи остановились, и стоимость продуктов удвоилась.
     16 октября в городе не работали телефоны, и не было электричества. Главные улицы освещались прожекторами или факелами. Ожидался дефицит воды и газа. Аптекари бастовали, а те, кто желал продолжать продажу лекарств, были ограблены чернью. Беспокоились за иностранные посольства. Митинг пятнадцати тысяч людей на Васильевском острове проголосовал за свержение Романовых и провозглашение республики. Харьковский губернатор был арестован, а губернатора Перми заставили принять участие в процессии и нести красный флаг. Сибирская железная дорога забастовала. Служащие министерства финансов проводили митинг. Министерство транспорта, сельскохозяйственный банк и часть Государственного банка остановили работу. Император Вильгельм организовал регулярное патрулирование пяти миноносцев и германского крейсера между Мемелем  и Кронштадтом «чтобы быть полезным императору». В полку кавалергардов был арестован человек, приходивший в казармы для проведения революционной пропаганды.
     17 октября господин Витте был назначен председателем Совета министров и обнародован «Указ» о созыве Думы. По этому случаю народ толпился у Зимнего дворца и пел национальный гимн. На улицах группы, несущие белые флаги, дрались с теми, гораздо более многочисленными, которые несли красные флаги. На площади Казанского собора и на ступенях дома Санкт-Петербургского Градоначальства  импровизированные ораторы выступали с очень жесткими речами, крича «Долой царя!», «Мы хотим социалистическую республику!». Их крики встречали мало откликов. Толпа преимущественно состояла из людей, которых привело туда любопытство, и они были очень пассивны. Ораторам слабо аплодировали, и к тому же только женщины и студенты. Первые, одетые медицинскими сёстрами, шли в процессии, неся красные флаги.
     К концу дня на Невском проспекте были драки, после которых магазины закрылись, и толпа рассеялась. Московские либералы поздравляли забастовщиков с их успехом. Ободренные таким образом, забастовщики объявили, что забастовка будет продолжаться, пока не будут даны следующие гарантии: общая амнистия, даже для политических убийц; народное ополчение и клятва императора, что манифест 17 октября будет действительно введен в практику. Общая стачка была провозглашена в Гельсингфорсе, где голосовали за отделение Финляндии от империи и изгнание российских властей. Господин Булыгин , министр внутренних дел, ушел в отставку.
     22 октября столица почти восстановила снова свой нормальный внешний вид. Электрический свет появился, трамваи и газеты – также; больше не было толп на улицах. Поезда снова ходили. Меры, предпринятые Треповым, были очень эффективны: стачечный комитет отменил огромную демонстрацию, а у студентов, вопреки их намерению, не было панихиды на Казанской площади по жертвам нескольких прошедших дней.  Разум и здравый смысл, казалось, возобладали. Контрреволюционное движение началось на юге России и приняло такие дикие размеры, что духовенство вмешивалось, чтобы сдерживать людей .
     Флот был очищен от двух или трех сотен революционных матросов, которых казнили в Кронштадте. Объединившись с такими же товарищами из этого города, они вырвались на свободу, сжигая дома, стреляя на улицах, мешая высадке войск, присланных из Санкт-Петербурга.
     Правительство начало одну за другой делать уступки. Трепова попросили уйти в отставку, как и министров Хилкова, Коковцова, Лобко (генеральный контролёр) . Великий князь Владимир был освобождён от обязанностей командира гвардейского полка в Санкт-Петербургском округе. Пролетариат угрожал отомстить, как только будет достаточно вооружен. Максим Горький опубликовал в первом номере своей газеты прокламацию за коммунистическую республику.
     3 ноября революционный комитет начал предпринимать действия после слухов о наказании кронштадтских моряков. Была объявлена общая забастовка рабочих. Балтийская и варшавская железные дороги снова остановились. Железнодорожники препятствовали отправлению поездов. Император переехал в Царское село.
     4 ноября его величество председательствовал на Совете, состоявшем из вновь назначенных министров. Совет решил не объявлять в Санкт-Петербурге осадное положение, но не делать дальнейших уступок забастовщикам и не платить бастующим рабочим. Было решено быть твердыми, но не слишком суровыми, веря, что проблемы пошли на спад.
     В первые дни ноября в Москве было проведено политическое собрание против правительства. Члены этого собрания разделились на две неравные части. Около сотни с Гучковым во главе, сформировали партию Манифеста 17 октября. Против них были 200 членов того собрания, чья программа была бесконечно более радикальной: общее избирательное право, еврейский вопрос, тесное сотрудничество с крестьянскими советами и т.д. Хорошо известно, что последние, под влиянием своих лидеров, требовали раздела земли и других ультрарадикальных реформ.

Примечания к 1905.
1) Лиоте, Юбер (1854-1934) – французский военачальник, Маршал Франции (с 1921 г). В 1912-1916 гг. – генерал-резидент (командующий войсками) в Марокко (тогда протекторат Франции).  В 1916-1917 гг.   – военный министр.
2)Васильчиков, Илларион Сергеевич (1881-1969) - русский общественный деятель и политик, член IV Государственной думы от Ковенской губернии. Окончил Царскосельскую Николаевскую гимназию и юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Служил в 44-м Нижегородском драгунском полку и лейб-гвардии 4-м стрелковом Императорской фамилии батальоне, произведён в подпоручики. С 1906 г. на службе в Министерстве юстиции. Предводитель дворянства Ковенской губернии. В 1912 г. избран в Государственную Думу. В составе 3-го гусарского Елисаветградского полка принимал участие в Первой Мировой войне. В 1917 г. член Российского общества Красного Креста. Член Поместного Собора Русской Православной Церкви. С 1919 г. в эмиграции. Жил в Берлине, Париже, Ковно (Литва). Похоронен в Баден-Бадене. Автор мемуаров.
3)Матюнин, Николай Гаврилович (1849-1907) - русский дипломат, разведчик, писатель, пионер Дальнего Востока. С 1870 г. чиновник при генерал-губернаторе Восточной Сибири. Совершал поездки в Китай и Корею для сбора информации о военно-политическом и экономическом состоянии региона. Сторонник вовлечения Кореи в сферу влияния России. С 1897 г. на службе в МИД. В 1897-1898 гг. поверенный в делах в Корее. В 1904 году назначен помощником председателя Особого комитета по делам Дальнего Востока контр-адмирала А. М. Абазы.
4)Чиршки, Генрих фон (1858-1916) – германский дипломат. С 1900 г. – при Вильгельме II в качестве представителя министерства иностранных дел. В 1906-1907 гг. – статс-секретарь МИД Германии. С 1913 г. – посол Германии в Австро-Венгрии.   
5)Бирилёв, Алексей Алексеевич (1844-1915) – адмирал (1907 г.). В 1904 г - военный губернатор Кронштадта и начальник морской обороны побережья Балтийского флота. Член Государственного Совета и военно-морской министр (1905-1907 гг.) 
6)Лабулэ, Антуан Рене Поль Лефевр де (1833-1905) -французский дипломат, посол Франции в России в 1886-1891 гг. Способствовал русско-французскому сближению.
7)Гирс, Николай Карлович (1820-1895) – министр иностранных дел России в 1882-1895 гг.
8)Рибо, Александр (1842-1923) – французский политик, министр иностранных дел в 1890-1893 гг.
9)«Певческий мост» - неофициальное название МИД Российской империи по месту его расположения.
10)Обручев, Николай Николаевич (1830-1904) - русский военный деятель, генерал-адъютант, генерал от инфантерии. В 1881 -1897 гг. – начальник Главного штаба.
11)Буадефр, Рауль Франсуа Шарль ле Мутон де (1839-1919) – французский военный деятель в 1894-1898 гг. – начальник Генерального штаба.   
12)Фор, Феликс (1841-1899) – президент Франции в 1895-1899 гг. Скоропостижно скончался от инсульта.
13)Муравьёв, Михаил Николаевич (1845-1900) – российский дипломат, министр иностранных дел в 1897-1900 гг. Скоропостижно скончался.
14)Транзунд – пролив между островами Высоцкий и Малый Высоцкий в Выборгском заливе.
15)Ленгерке Мейер Джордж, фон (1858-1918) – американский президент и политик. Выходец из аристократической семьи немецкого происхождения, переехавшей из Германии в США. Выпускник Гарварда. По политическим взглядам – консервативный республиканец. Посол в Италии (1900-1905 гг.) и России (1905-1907 гг.)
16)Доктрина Монро – доктрина внешней политики США, провозглашённая 2 декабря 1823 года в ежегодном послании президента США Джеймса Монро к Конгрессу США. Доктрина объявляет Западное полушарие зоной исключительных политических интересов Соединённых Штатов, одновременно провозглашается принцип невмешательства США в дела европейских государств.
17)Того Хэйхатиро (1848-1934) - японский военно-морской деятель, маршал флота Японской империи (1913г.), командующий Объединённым флотом Японии в русско-японской войне 1904—1905 годов.
18)Трубецкой, Сергей Николаевич (1862-1905) – русский религиозный философ, профессор на кафедре философии историко-филологического факультета Московского университета. Придерживался умеренно либеральной политической позиции, говорил о необходимости созыва народного представительства. 2 сентября 1905 г. был избран ректором Московского университета. В связи со студенческими волнениями был вынужден 22 сентября закрыть университет. Скоропостижно скончался 29 сентября от кровоизлияния в мозг на приёме у министра народного просвещения.
19)Мемель – город в Восточной Пруссии (сейчас Клайпеда -Литва).
20)Имеется ввиду Дом Фитингофа, построенный в 1788—1790 годах для президента Медицинской коллегии И. Ф. Фитингофа в стиле русский классицизм по проекту архитектора Джакомо Кваренги на углу Адмиралтейского проспекта и Гороховой улицы. С начала 1870-х гг. и до 1917 года в здании располагалось Градоначальство.
21)Булыгин, Александр Григорьевич (1851-1919) – с января по октябрь 1905 г. – министр внутренних дел. В 1919 г. арестован Губ ЧК в своём имении Рыбное в Рязанской губернии. Расстрелян.
22)Вероятно, автор имеет ввиду прокатившуюся по стране волну еврейских погромов.   
23)Лобко, Павел Львович (1838-1905) - российский военный и государственный деятель, генерал-адъютант, генерал от инфантерии, Государственный контролёр (1899-1905 гг.), член Государственного Совета, почётный профессор Николаевской академии Генерального штаба. Характеризовался как умный, честный и справедливый, но убеждённый консерватор и традиционалист.





                1906

     1906 год начался подготовкой к открытию Думы. После окончания выборов были сформированы различные политические партии. Радикальная партия обвиняла правительство в том, что оно недостаточно подготовилось к недавнему конфликту с Японией. Особую ответственность возлагали на министерство иностранных дел за то, что оно не смогло предотвратить войну, обошедшуюся России так дорого в человеческих жертвах и материальных потерях, а в итоге была получена только горечь Портсмутского договора.
    Многие из этих обвинений были искренне сделаны людьми, не представлявшими, что было на самом деле. Другие просто использовали этот способ дискредитации правительства в своих целях и делали это без каких-либо сомнений. Пока не решаясь слишком демонстративно проводить свою пропаганду, они начали критиковать систему управления. Они требовали, чтобы в будущем правительство делило свою власть и ответственность с представителями народа, и именно таким образом в России началось образование первого представительного правительства; тогда же кадетская партия (конституционных демократов) совершила свой злополучный выход на политическую сцену, позже сыграв такую фатальную роль в гибели своей страны.
     Лидеры кадетов открыто цинично провозглашали, что нельзя ожидать никаких уступок от правительства-победителя, но правительство в беде будет гораздо более сговорчивым. Следовательно, они делали всё возможное, чтобы создавать проблемы в течение войны с Японией и любым путём препятствовать правительству, создавая трудности, приведшие к революции.
     Использовался тот же метод, что и в 1917, и революция 1905 была лишь прелюдией. Когда начались беспорядки, кадеты работали ещё более интенсивно, всегда с той же целью – форсировать формирование представительного правительства. Наконец им это удалось, и после длительных дискуссий под личным председательством императора Николая во дворце в Петергофе, был составлен устав Думы.
    Соглашаясь с современным общественным мнением и под влиянием императора Вильгельма, который не простил графу Ламздорфу срыв Бьёркского соглашения, император Николай II решил потребовать отставки министра иностранных дел и заменить его кем-то, кто предстанет перед Думой свободным от любых из политических предубеждений своего предшественника.
    В начале апреля его величество сообщил о своём решении графу Ламздорфу, одновременно заверив его в своём личном доверии и признательности. Царь сознавал себя обязанным пойти на уступки общественному мнению и назначить другого на важный пост руководителя внешней политики империи. Выбор императора пал на Извольского, в то время посланника в Копенгагене.
     По возвращении из Царского Села, где только что было принято решение об его отставке, министр вызвал своего заместителя, князя В. Оболенского  и меня, чтобы проинформировать нас о положении вещей, и попросил меня телеграфировать господину Извольскому.
    Граф Ламздорф был жертвой своей собственной честности и неизменной преданности своему монарху. Ранее я показал продолжительную борьбу, которую он вел против его политических противников, всегда в первую очередь уделяя самое большое внимание благоденствию императора. Для тех, кто ничего не знает об этих деталях, судя по всему, граф Ламздорф – единственный, кому приписывали всю ответственность за войну с Японией и её губительные последствия. Но историк, который беспристрастно и внимательно прочтет документы, едва ли придёт к такому заключению. Честный и преданный слуга династии, граф Ламздорф унёс с собой в могилу секрет своих разногласий с императором и своих страданий. Он никогда не произнёс ни единого слова, чтобы снять с себя ответственность, а предпочёл быть ложно обвиненным, чем предать своего монарха.
    Его часто критиковали за то, что он не покинул свой пост, когда обнаружил, что его власть убывает, но он не мог этого сделать из-за своих убеждений, прежде всего, из почтения к императору; поступив так, он оставил бы отрытое поле деятельности для тех, кто окружал его величество, но у кого в сердце было так мало добра к России. Его здоровье было подорвано и будучи морально подавлен, граф Ламздорф не долго прожил после своей отставки. Он провёл лето в окрестностях столицы в Елагинском дворце, предоставленном ему императором. К осени он вернулся в город, а к началу зимы доктор посоветовал ему отправиться на юг. Сперва казалось, что его здоровье там улучшилось, но вскоре к нам пришли новости, что ему стало хуже и он умер в Сан-Ремо 25 марта 1907 г.
     Как только новости о смерти графа были получены, один из адъютантов императора, князь Н. Долгорукий, явился ко мне с распоряжением его величества положить документы, оставленные покойным министром, в архив по порядку. Я открыл шкафы, но князя Долгорукого интересовали только документы, относящиеся к предвоенному периоду, и он забрал всю корреспонденцию, относящуюся к той «Истории Дальнего Востока», как он её назвал. С тех пор я ничего не слышал о том, что с ней стало. Что касается других архивов покойного министра, по распоряжению царя, их разбор позже был поручен специальной комиссии.
     Сейчас я возвращаюсь к моменту отправки телеграммы Извольскому с предложением ему поста министра. Зная его как человека взыскательного с очень решительным характером, долгое время находившегося в антагонизме с центральным аппаратом министерства, мы все были убеждены, что он, вполне естественно, должен пожелать лично подобрать сотрудников. Наши ожидания, тем не менее, не реализовались. Извольский мудро предпочел сохранить старых опытных работников и в течение всего срока пребывания на посту министра сделал очень мало изменений. Он сохранил за мной пост шефа своей канцелярии и в течение пяти лет его пребывания во главе министерства, у меня остались только приятные воспоминания о наших взаимоотношениях.
     Приход господина Извольского совпал с новой эрой в России. Представительное правительство преступило к исполнению своих обязанностей, и новый министр, высококультурный и имевший обширные познания, увлёкся нашей внутренней политикой. Не принадлежа ни к одной из вновь сформированных политических партий, он симпатизировал октябристам.
     В его новые обязанности входило присутствие в Государственном Совете, где господин Извольский входил в центристскую группу, политические взгляды которой максимально приближались к октябристам. В этой группе председательствовал господин Ермолов, бывший одно время министром земледелия, чьи политические единомышленники периодически собирались в его доме . Господин Извольский регулярно посещал эти приёмы, где его широкий парламентский опыт и знание европейских конституций особенно приветствовались. Дискуссии часто продолжались до самого утра.
     26 апреля (9 мая) состоялось открытие Думы . Известие о назначении господина Извольского всё ещё не было опубликовано в газетах, тем не менее, он занял своё место в процессии среди видных деятелей Двора.
     Торжественное открытие нового законодательного учреждения состоялось в Зимнем дворце с большой помпезностью и великолепием. Император, окруженный семьёй и двором, прошел из личных апартаментов через залы дворца в тронный зал. Там он произнёс речь «лучшим людям России», как он сам выразился. Моё место церемониймейстера, бывшее на возвышении, ведущем к трону, дало мне возможность для прекрасного обзора всей церемонии.
     Очень бледный и заметно испытывая глубочайшие эмоции, император говорил спокойно, ясным и отчетливым голосом. Когда он дошел до слов «наши лучшие люди», то сделал особое ударение на этой фразе. Все присутствующие были глубоко взволнованы; императрицы подносили время от времени носовые платки к глазам.
     По окончанию церемонии депутаты отправились в Таврический Дворец, временно предоставленный для собраний Думы. В XVIII веке Екатерина Великая  построила эту роскошную загородную резиденцию для знаменитого Потемкина, князя Таврического . Именно в этом дворце и его огромных садах этот роскошный фаворит, обременённый властью и богатством, как Лоренцо Медичи по прозвищу Великолепный , развлекал свою августейшую покровительницу в легендарно-величественном масштабе. Не занятый со времени царствования Александра I, Таврический дворец был подготовлен, чтобы соответствовать требованиям нового законодательного корпуса.

Примечания к 1906.
1)Оболенский-Нелединский-Мелецкий, Валериан Сергеевич (1848-1907) - товарищ министра иностранных дел Российской империи в 1900—1906 годах, член Государственного совета, шталмейстер Высочайшего Двора.
2)Ермолов, Алексей Сергеевич(1847-1917) – российский учёный, специалист в области экономики сельского хозяйства, почетный член Петербургской Академии наук и член-корреспондент Парижской Академии наук министр земледелия и государственных имуществ в 1894-1905 гг.
3)Автор ошибся: торжественное открытие I Государственной Думы состоялось 27 апреля (10 мая) 1906 г.
4)Екатерина II Алексеевна, урождённая София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская(1729-1796) , российская императрица с 1762 года.
5)Потёмкин, Григорий Александрович(1739-1791) – генерал-фельдмаршал, фаворит (возможно, морганатический супруг) Екатерины II
6)Лоренцо ди Пьеро де Медичи(1449-1492) – глава Флорентийской республики. Установил во Флоренции режим единоличной власти, тем не менее, его правление было периодом расцвета Флорентийского государства. Известен как покровитель наук и искусств.

                1907

        Усилия нового министра иностранных дел в 1907 г. были направлены главным образом на налаживание более тесных взаимоотношений с Японией, нашим бывшим врагом, и достижение взаимопонимания с Англией по вопросу Центральной Азии.
       Извольский совершенно ясно понимал тот факт, что наша война с Японией произошла по специфическим причинам и он также сознавал, что, несмотря на наши военные неудачи, общественное мнение не было настроено против японцев. Соответственно, он не отвергал усилий, которые японцы постоянно предпринимали в направлении соглашения с нами, и он открыл переговоры с токийским кабинетом, результатом чего стал русско-японский договор.
      Другое соглашение, первые шаги в отношении которого, как мы видели ранее, были уже сделаны за период службы графа Ламздорфа, было заключено в том же году с Англией.
      Целью этих переговоров было установить «modus vivendi»  с британским правительством по многочисленным разногласиям относительно Центральной и Западной Азии, которые в течение прошедших лет были предметом рассмотрения и для России, и для Британии.
      Целью этого нового соглашения была ликвидация противоречий двух держав по Афганистану, Тибету, Туркестану и Персии.  Некоторые из вышеупомянутых стран из-за своего географического положения, дающего доступ к Индии, были с незапамятных времен чувствительной точкой англо-российских отношений.
       Заключив этот договор, Англия перестала бы бояться вековой легенды о нашем намерении проникнуть в её индийские владения. Она даже предлагала соединить Лондон с Калькуттой железной дорогой, проходящей через Кавказ.
        Встреча русского и английского монархов в Ревеле в 1908 г. и в Каусе в 1909 г. подкрепила работу дипломатов.
        Извольского с тех пор часто критиковали за политику сближения с Англией, которая тем самым якобы наносила обиду восприимчивому императору Вильгельму. Было сказано, что с того времени кайзер чувствовал себя «в кольце», как он любил сам выражаться, и тревожился, видя, как Англия занимает место рядом с Россией, которое он долго желал. 
        Это обвинение достаточно несправедливое. Во-первых, когда он достиг договоренности с Великобританией в отношении нелегких вопросов, интересовавших обе империи, Извольский никогда не имел в виду ухудшить традиционные связи между Россией и Германией; это доказывается дружественными визитами обоих монархов друг к другу, продолжавшимися каждый год, за время которых они обсуждали всё, касающееся мировой политики.
        С другой стороны, император Вильгельм сам выступает свидетелем в отрицании вышеупомянутого обвинения. Разве он не писал царю 14 июня 1906г., когда услышал о попытках Британии прийти к пониманию с Россией: «…то урегулирование, касающееся Центральной Азии, может покончить со многими причинами трения, что тоже должно меня осчастливить.»
          После того, как соглашение было достигнуто, мы снова читаем в его письме к императору от 9 января 1909 г.: «Недавно ходили слухи, согласно которым твоё соглашение с Англией относительно вопросов Центральной Азии, как сказано, волновали и раздражали нас; подобные слухи также распространялись после визита дядюшки Берти, который посетил тебя в Ревеле. Это всё чепуха! Мы отлично понимаем, что сейчас Россия должна избегать любых конфликтов с Великобританией и её долг смягчать всё, что может привести к трудностям. Кроме того, разве ты официально не заверил меня, что не будешь заключать с Англией других соглашений, более общего характера. Ты дал мне слово; чего я могу ещё желать? Нет, мой дорогой Ники, ни твоё соглашение с Англией, касающееся Центральной Азии, ни твоя встреча в Ревеле не вызвали разочарования и неудовольствия в Германии!»
        Была ли игра кайзера честной и доброжелательной, и не лицемерил ли он в той личной переписке также, как и во многих других случаях – можно ли было ожидать чего-то более ясного, чем выше приведенные уверения, настойчиво повторявшиеся до и после англо-российского соглашения, чтобы доказать, что сближение России с Англией – не причина его неудовольствия?
        Но его игра не была ни справедливой, ни умелой. И когда Россия пожелала соглашения с Англией, она сделала это не из-за своей неосмотрительности, а потому что Германия длительное время толкала её в этом направлении. Действительно, в течение целого века каждый раз, когда у нас были трудности с Великобританией и мы нуждались в поддержке, становилась ли Германия когда-нибудь на нашу сторону? Что она сделала для нас в течение Крымской войны? – Ничего! Что она сделала в 1878 г.? Об этом даже не стоит упоминать! И всегда было то же самое. Именно император Вильгельм толкал нас в сторону Англии, вследствие его провокационной и амбициозной политики, сейчас направленной против Франции в Марокко и против России на Балканах. Когда вновь достигнутое соглашение дало нам возможность уладить наши собственные дела и когда нескончаемый антагонизм между Россией и Великобританией наконец уступил место дружественному взаимопониманию между обеими странами к большой пользе для России, разве для Германии это не было хорошей возможностью, если она действительно была дружественной, продемонстрировать своё удовольствие вместо того, чтобы обижаться?
         С другой стороны, почему должна была Россия, в то время великая и могущественная, чью дружбу ревниво искали и оспаривали две сильнейшие державы Европы, лишиться новых и выгодных соглашений, ради того, чтобы понравиться императору Вильгельму и стать сателлитом Германии. Пример Италии, годами уныло следовавшей в кильватере Тройственного альянса, или Австрии, ставшей орудием Берлина, не был ни поучительным, ни заманчивым. Эпитет «Блестящий второй», которым императору Вильгельму было приятно ровнять своих союзников, мог бы польстить Австрии, но едва подошел бы для России.
          Критика постфактум всегда легка. Это касается тех, кто придерживается мнения, что, если бы мы согласились на недостойную великой державы роль, роль, предложенную нам кайзером, Россия, возможно, не была бы в таком плачевном положении, в котором она находится сейчас. Подобные рассуждения не представляют труда, когда события уже произошли, но в период российского величия ни один российский министр не смог бы убедить общественное мнение в необходимости такой политики подчинения. В качестве доказательства того, о чем я говорю, достаточно вспомнить, как ожесточенно нападали на того же Извольского при аннексии Боснии и Герцеговины в 1908 г.
           Позже я вернусь к тому периоду и, если сейчас я ссылаюсь на него, то только, чтобы сказать, что аннексия этих двух провинций, которые на самом деле уже тридцать лет находились под австрийским господством, не может быть сравнима с другими унижениями, которым кайзер желал подвергнуть Россию. Они достигли кульминации в день, когда через наши головы Сербии был брошен наглый ультиматум.
          Те, кто упрекают Извольского в том, что он был причиной Великой войны из-за его соглашения с Англией, показывают, как свою неосведомленность в вопросах политики, так и недобросовестность. Их позиция по отношению к бывшему министру тем более несправедлива, что в большинстве своём это те же люди, которые, как я только что говорил, обрушились на него, называя его преступником и предателем, за то, что он с недостаточной энергией защищал славянское дело в 1908 г.
         Только при вступлении в должность министра, Извольский узнал точные сроки Бьёркского договора. Если у него всё ещё были сомнения в намерениях кайзера, прочтение этого документа должно было развеять их.
          Цель императора Вильгельма была совершенно ясна: разрушить франко-русский альянс, таким образом подчинить себе Россию, чтобы она была на его стороне в будущей войне Германии с Англией. Всё предшествующее, без сомнения, подтверждает, что наше соглашение с Англией не являлось действительной причиной войны против нас, которую кайзер долго ждал и к которой он готовился с предельной тщательностью, в случае, если мы не подчинимся его немыслимым требованиям.
         У России не было ни причины, ни права становиться частью германских интриг, направленных на отделение от Франции и превращение России в вассала Германии, что являлось обычным способом обращения кайзера со своими союзниками. Если бы Россия согласилась на эту унизительную роль, она бы напрасно пожертвовала своим достоинством, своей исторической миссией и своими насущными жизненными интересами.
         Действительная причина войны тогда была довольно далека от нашего соглашения с Англией. Корни были гораздо глубже и вели к желанию Германии вековой давности использовать славянские нации для распространения собственного величия, чтобы стать первой державой в Европе, а потом и в мире. Действительной причиной Мировой войны была битва между пангерманизмом и славянством. Экономическое соперничество между Германией и Британией было второй причиной.
          В личном письме кайзера к его другу Баллину  от 15 сентября 1912 г. есть следующий пассаж, который полностью подтверждает это суждение: «Славянские подданные Австрии начали возбуждаться; чтобы их успокоить было необходимо для всей монархии принять энергичные меры в отношении Сербии. Если нас заставят вытащить меч, Германия хотела бы, чтобы это было для того, чтобы помочь Австрии не только оттеснить Россию, но, чтобы избежать славянского влияния и остаться немцами… Мы не могли бы спастись от этой расовой борьбы, потому что будущее монархии Габсбургов и будущее нашей страны оказалось бы под угрозой.» Тогда это был жизненно важный вопрос для немцев в Европе.
         Стараясь для германского верховенства в Центральной Европе, кайзер, со своим обычным бахвальством и двуличием опровергал обвинения в свой адрес как «нелепые», говоря: «Мы – Центральная Европа» и «Европейского равновесия не существует!»; «Я – европейское равновесие, я и мои 25 корпусов, силу которых я могу удвоить в день, когда разразится война.» (Экхардштейн, Десять лет при Сент-Джеймском дворе, стр.192) .
         Чтобы ясно понять, о каком расовом принципе, с незапамятных времен бывшим главным стержнем германской политики идёт речь, обратимся к уроку из истории. Мы должны вспомнить в этой связи, хотя бы в нескольких словах, отношения между тевтонами и славянами в течение прошедших веков.    
         С незапамятных времен с образования Тевтонского ордена (1128 г.), тевтоны последовательно двигались на восток на славянские земли. Они постепенно мигрировали от берегов Рейна к Везеру, Эльбе, Одеру, Висле и Неману. При московских князьях они принесли своё интеллектуальное влияние в Россию, а со времени Фридриха Великого - вводили свои систематические методы колонизации России. Таким образом, мы видим их поселяющимися сначала в Волыни, в Подолии, затем на берегах Волги, наконец, на Кавказе и даже в Закавказье. С аннексии Балтийских провинций и благодаря последовательным женитьбам российских императоров на германских принцессах, немцы приобрели преобладающее влияние при царском дворе и в органах управления империи. Однако будучи российскими подданными, они, по большей части, остались немцами в душе и чувствах и преданными слугами германского дела.
      Эти немногочисленные сводные данные показывают нам, что естественное устремление Германии было всегда направлено на славянские народы, чьи национальные особенности предполагали наименьшее сопротивление. С воцарением Вильгельма II знаменитое «Drang nach Osten» стало главным стержнем его политики. Но его аппетит развивался, и он больше не удовлетворялся Россией. С помощью Австрии он задумал план проникновения на Балканы к Константинополю и даже до Персидского залива.
       Предки, которых кайзер особенно уважал и почитал, были Великий Курфюрст, основатель Пруссии, Фридрих Великий – создатель прусского величия и Вильгельм I – основатель Германской империи. Черпая вдохновение от своих предшественников, проникнувшись идеей, что он – представитель бога на земле, и убежденный, что люди, которыми он правит, были призваны главенствовать во Вселенной, император Вильгельм желал завершить столетние усилия своих предков, заключавшиеся в полном подчинении славянского мира, начиная с Великой России.
       Россия бы не подчинилась. Раз за разом она доказывала свой миролюбивый и уступчивый дух; неоднократно она была более уступчивой, чем позволяло её достоинство, но у её терпения был предел, который безграничное высокомерие кайзера должно было однажды превысить. Российскому министру иностранных дел Извольскому, или любому другому, был оставлен выбор действия: уступить Германии и облегчить её битву с Великобританией, её единственным серьёзным соперником, и позволить ей стать хозяйкой Европы, или сохранить нашу независимость и, объединившись с Британией, защитить Россию и славянский мир от германизации, которая ей угрожала.
        Другой российский министр семь лет спустя, когда ситуация была несравненно более серьёзной, действовал в похожей манере. Он предпочел уступке ужас вынужденной войны. И, странное противоречие, все российские интересы имели тенденцию защиты традиционных дружественных отношений с Германией. Эти отношения, не только поддерживались, но и могли трансформироваться в альянс, так давно желаемый кайзером, если бы он лучше разыграл свои карты. Если бы в своих личных отношениях с императором Николаем он постоянно не задевал бы гордость и русские патриотические чувства, и, если бы не упорствовал в своих начинаниях с такой наглостью, не желая понимать, что Россия никогда не смирится с подобным обращением, он, конечно, осуществил бы свои цели.
       Возвращаясь к вопросу об англо-российском договоре 1907 г. Без сомнения, он мог бы быть длительным, и ни в коем случае не мешал бы нашим старым отношениям с Германией, разве только из-за недостатка доброй воли кайзера. Одержимый и мучимый идеей «отгораживания», понимая, что его интриги постоянно срываются и он терпит неудачи в осуществлении своих целей, он был разочарован и раздражен. Часто он заходил так далеко, что показывал своё плохое настроение то с Россией, то с Францией; последней он мог всегда докучать вопросом Марокко. Однако он не прекращал заигрывать с Францией, не теряя лучших отношений с императором Николаем, с которым встречался ежегодно.
         Так в конце июля они встретились в Свинемюнде. Так как эта встреча последовала сразу за нашим соглашением с Англией, кайзер желал, чтобы она была самой яркой. Для этого он собрал весь балтийский флот и в течение трех дней устраивал самые великолепные показы, вызывавшие обсуждения, и манёвры, чередовавшиеся с показательными стрельбами. По вечерам гавань Свинемюнде сияла огнями. Иллюминация всех видов представляла восхитительный спектакль.
         Второй день встречи совпал с именинами императрицы Марии, 22 июля. Вся эскадра была расцвечена флагами двух стран с раннего утра; вечером императорские яхты и военные корабли были в сиянии огней, и грандиозные фейверки видны были из Штеттина. Встреча монархов и общение их министров было тесным и дружеским, не было сделано намёков в отношении Бьёркского договора; tacito consensu    обе стороны вели себя так, будто его никогда не было.
         Я вспоминаю, как после нашего отъезда из Свинемюнда, Извольский, взяв меня за руку, когда мы поднимались на палубу Штандарта, сказал: «Дорогой друг, если бы граф Ламздорф был бы ещё жив, он бы обрадовался, увидев плоды своего труда. У него было бы чувство, что то, что он сделал, было хорошей работой: ни император, ни канцлер никогда не упоминали Бьёркское соглашение, которое сейчас может считаться окончательно похороненным.» Эти слова от того, кто никогда не изображал никакой особой дружбы к своему предшественнику были очень значимыми.

Примечания к 1907
1)Образ жизни, способ существования (лат.).
2)Баллин, Альберт (1857-1918), немецкий предприниматель еврейского происхождения, директор крупнейшей в мире Гамбургско-Американской пароходной компании (HAPAG). Занимался организацией морских круизов и перевозкой евреев из Европы в Америку. Друг Вильгельма II. Совершил самоубийство, узнав о капитуляции Германии.  См.: Тарле Е. В. Бегство Вильгельма II // Историк-марксист. № 4, 1927, C. 62-72.
3)Эккардштейн, Герман (1864-1932) - германский дипломат. Много лет работал в Великобритании. Сторонник англо-германского союза. Автор мемуаров.
4)С молчаливого согласия (лат.)


                1908
    Весной король Эдуард прибыл в Ревель с визитом к императору Николаю. Хорошо известно активное личное участие, которое он обычно принимал в государственных делах и особенно в вопросах внешней политики. Идея англо-русского соглашения, которое только что было подписано, полностью принадлежала ему, и именно он также облегчил её реализацию. Чтобы доказать всему миру своё удовлетворение и желание сотрудничать в новой Антанте, король Эдуард пожелал встретиться с царем. Прибыв с королевой Александрой и большой свитой на королевской яхте «Виктория и Альберт», король провел два дня в бухте Ревеля. Английская королевская чета была встречена не только императором и императрицей Александрой, но и вдовствующей императрицей, которая прибыла на своей яхте «Полярная Звезда», чтобы увидеться со своей сестрой.
   К осени Извольский попросил разрешения императора отправиться за границу. Его намерением было войти в личный контакт с различными европейскими правительствами, чтобы обсудить вопрос свободы проливов. Существующие законы были очень невыгодны для России и задачей министра было произвести некоторые изменения и улучшения.
         Первым этапом его путешествия была Вена. Он принял приглашение графа Берхтольда, посла Австро-Венгрии в Санкт-Петербурге , провести несколько дней в его загородном доме. В замке Бухлау он встретил графа Эренталя, министра иностранных дел в то время, и очень избранное общество.
         При отъезде из Санкт-Петербурга было условлено, что я должен встретиться с министром в Париже ближе к концу сентября, в то время, как в Бухлау его провожал господин Демидов, первый секретарь посольства в Вене . Соответственно, я не присутствовал на переговорах, которые должны были иметь такие серьёзные последствия в будущем, но позже Извольский поведал мне их суть.
          Я был, тем не менее, близко знаком со всеми пертурбациями, которыми сопровождались переговоры в Бухлау и обменом корреспонденцией по этому поводу между царём и императором Францем Иосифом. Переговоры в Бухлау были интерпретированы российским и австрийским министрами совершенно по-разному.
          Извольский, приглашенный в гости к «друзьям» считал возможным обсудить некоторые текущие вопросы в теоретическом плане, без принятия его правительством обязательств или официальных обещаний. Австрийцы рассматривали предмет совсем под другим углом. Они, напротив, желали извлечь выгоду из этого визита и придать печать официальности обмену дружескими взглядами.
          В то время, как они курили свои послеобеденные сигары, Извольский затронул вопрос проливов; идея их свободы была принята самым благоприятным образом присутствующими, которые уверяли его, что с их стороны возражений не возникнет, тем более, что им надо попросить об одной небольшой услуге. Это касалось Боснии и Герцеговины. На самом деле, согласно новому закону, провозглашенному в прошлом году в Турции, все провинции под протекторатом султана, следовательно, Босния и Герцеговина также, должны были избрать и послать депутатов в парламент в Константинополь. Полностью получив выгоду в течение тридцати лет от мандата, выданного ей на Берлинском конгрессе на руководство этими двумя славянскими провинциями, Австрия не имела желания, чтобы турецкие выборы напомнили миру об их зависимости от Порты.
     Граф Эренталь был, видимо, озабочен тем, чтобы отметить, если возможно, некоторыми значительными действиями своё пребывание в Баллплатце и в то же время добавить немного блеска в бесславное правление старого императора. Именно с этим намерением он как бы мимоходом спросил Извольского, что бы тот сказал, если бы обстоятельства вынудили Австрию поставить вопрос об аннексии этих двух провинций. Озабоченный главным образом вопросом проливов, Извольский ответил, что со своей стороны не видит никаких препятствий, но что порядок процедуры должен был бы быть рассмотрен. Сказав это, Извольский думал, что был просто обмен дружескими мнениями, в то время как его собеседник принял ответ как официальное согласие и стал действовать, не дожидаясь определенной реакции из Санкт-Петербурга. Но это не остановило австрийскую сторону от последующего заявления, что аннексия была осуществлена с согласия России.
    Очевидно, что в противоположность всем законам гостеприимства, хозяева решили устроить министру ловушку. Манёвр удался и, чтобы показать удовлетворение австрийцев, граф Бертольд установил памятную доску на стене замка с датой «переговоров такой большой важности для Австрии, когда Извольский дал своё согласие на аннексию Боснии и Герцеговины».
    Согласно договоренности, Извольский прибыл в Париж во второй половине сентября; я уже был там. Он немедленно связался с французскими государственными деятелями, политиками, иностранными дипломатами, журналистами и т.д. Я приступил к своим обязанностям как шеф канцелярии и каждое утро, и вечер присоединялся к министру в кабинете, предоставленном в его распоряжение послом.
    Утром 5 октября, среди документов, дешифрованных за ночь, оказалась телеграмма из Софии. В ней содержалась новость, что Болгария провозгласит свою независимость после того, как придёт к взаимопониманию с австрийским правительством, которое рассчитывает объявить в тот же день аннексию Боснии и Герцеговины. Это случилось как гром среди ясного неба, и Извольский едва мог контролировать своё негодование. Он немедленно начал планировать шаги, которые должны были бы быть предприняты и решил выдвинуть в противовес обещание, данное ему в Бухлау относительно свободы проливов.
      Он обсудил этот вопрос с господином Пуанкаре , затем с министром иностранных дел, после чего отправился в Лондон, надеясь, используя недавние соглашения 1907 г., постараться убедить англичан изменить их точку зрения на условия парижского договора. В этом он не преуспел. Он вернулся в Париж, разочарованный результатами своего путешествия. Английские государственные деятели подчеркивали тот факт, что вопрос проливов был международным и мог быть изменен общими усилиями держав, подписавших договор 1856 г. Извольский тогда решил перед возвращением в Санкт-Петербург остановиться в Берлине, чтобы встретиться с императором Вильгельмом и поговорить с канцлером по вопросу аннексии славянских провинций и по вопросу проливов.
      В то время, как переговоры для посещения Берлина продолжались, господин Нелидов
дал обед в посольстве, за которым последовал приём в честь министра, куда был приглашен весь Париж. Когда приходили гости, хозяин стоял, чтобы принять их в одной из первых приёмных комнат. Господин Извольский был с ним; они вместе разговаривали с господином Клемансо, в то время президентом Совета министров , когда объявили о прибытии графа Кевенхюллера , австрийского посла. Когда он вошел, господин Клемансо в своей обычной порывистой манере бросился к нему и сказал громким голосом так, что было слышно всем присутствующим: «Я спрашиваю, скоро ли вы закончите поджоги Европы с четырех углов?»
          Внезапно захваченный врасплох неожиданной и непривычной формой обращения, посол был слишком ошеломлен, чтобы отвечать. На следующий день реплика Клемансо была у всех на устах, что показывало, насколько меры, принятые кабинетом Вены в отношение Боснии и Герцеговины, возмущали общество.
Аннексируя две провинции, Эренталь не учёл традиционный взгляд Венского кабинета на сохранение Ново-Базарского санджака как буфера между Сербией и Черногорией,             что было трудно понять в тот момент и что с тех пор часто бывало предметом его критики в Австрии. Он думал, возможно, таким образом уменьшить плохое впечатление, которое не могла не произвести аннексия. Это единственное убедительное объяснение, так как вопрос санджака был до тех пор одним из основополагающих пунктов австрийской политики на Балканах.
       Позже, когда я был уже посланником в Стокгольме, один из моих коллег, господин Думба , который до этого в течение нескольких лет был главой балканского отделения Баллплаца, а затем посланником в Белграде, сказал мне, что в общем, ни одна из инструкций, которыми граф Эренталь снабдил его, когда посылал в Сербию, не позволяла ни при каких обстоятельствах соединение сербской и черногорской границ. Ново-Базарский санджак, который разделял две страны, согласно мнению венского кабинета, предотвращал бы образование сербско-черногорского блока, нежелательного для Австрии. Каким образом граф Эренталь смог найти возможность в 1908 г. отказаться от этой точки зрения, остаётся непонятным.
      Тем временем, телеграмма от графа Остен-Сакена из Берлина информировала Извольского, что император Вильгельм, погруженный в дела, касающиеся женитьбы одного из его сыновей, сможет принять его только через несколько дней. Министр использовал преимущества этого свободного времени, чтобы посетить свою семью в Баден-Бадене и, пригласив меня сопровождать его, предложил, чтобы мы затем вместе вернулись в Санкт-Петербург.
       В Берлине мы остановились в посольстве. В день нашего прибытия у Извольского была беседа с канцлером Бюловым и господином Шёном, министром иностранных дел .
      На следующий день мы были приглашены на завтрак к императору и императрице в «Большой дворец» (Grosses Schloss). Гостей было очень мало, и они составляли самый близкий круг их величеств: а именно, граф Эленбург главный маршал двора; генерал-адъютант фон Плесен, командующий военной канцелярией императора; генерал Линкер, маршал двора; графиня Брокдорф, фрейлина; граф Пурталес , посол в Санкт-Петербурге с графиней, некоторые адьютанты. Ни канцлер, ни граф Остен-Сакен, наш посол, не присутствовали на завтраке.
       За столом беседа была общей; после завтрака императрица и дамы перешли в гостиную. Император и джентльмены отправились в курительную комнату и Извольский надеялся, что последует политическая беседа; он сделал несколько попыток начать говорить о политике, но каждый раз встречал упорное молчание со стороны императора. Всё ещё пытаясь подвести императора к желаемой теме разговора, он вскользь заметил, что император едва узнает Санкт-Петербург, настолько новое правительство изменило его политический облик. Вильгельм ответил сухо: «О, я знаю Петербург хорошо. Я думаю, он красив, особенно набережные». Другие попытки министра перевести разговор на деловую основу встречали тот же результат: каждый раз император обрывал его.
            Мы едва закончили наши сигары, когда генерал Мирбах пришел сообщить, что перед уходом императрица желала попрощаться со своими гостями. Император попросил всех нас пройти в гостиную, где, после того как императрица попрощалась с нами, он также простился с нами, не проронив ни единого слова о политике. Спускаясь, Извольский, довольно расстроенный, сказал мне: «Вы заметили, как император избегал говорить о делах? Это было сделано намеренно. Я пойду прямо к канцлеру, чтобы прояснить позицию и узнать, что я должен ожидать».
      Дело в том, что по приезде в Берлин, Извольский всё ещё надеялся убедить германцев отказаться от их одобрения аннексии Боснии и Герцеговины, так как это не согласовывалось ни с берлинским договором, ни с нашим соглашением с Австрией, подписанным в Рейнштадте в 1879 г. Я пытался отговорить министра от похода к канцлеру, считая этот визит бесполезным и унизительным и действительно, с точки зрения придворного этикета, что мог бы князь Бюлов сказать, когда император намерено так упрямо подчеркивал частный характер своего приёма, не пригласив ни канцлера, ни министра иностранных дел, ни нашего посла. Всё было хорошо продумано и было вполне очевидно по поведению кайзера, что он уже принял решение.
      Как будет видно, я не ошибался, но Извольский не отказался от своего намерения позвонить канцлеру; он оставил меня в посольстве и отправился на Вильгельмштрассе. Как можно было ожидать, канцлер уклонился от ответа и всё, что он пообещал – это постараться поговорить с императором в течение дня и получить его распоряжения.
      Тем вечером мы обедали у Бюлова. После обеда Извольский отвел хозяина в сторону, и тот должен был признать, что не смог увидеться с императором в течение дня. С политической точки зрения, визит решительно потерпел фиаско. Извольский, осознав это, почувствовал себя очень обескураженным, особенно из-за того, что не нашел ни во Франции, ни в Англии поддержки, которую ожидал. Его разочарование возросло ещё сильнее из-за новостей от председателя совета министров в Санкт-Петербурге, который информировал его, что российское общественное мнение очень возмущено замыслом аннексии славянских провинций и что не только Дума и государственный совет, но и совет министров требовали объяснений и что для него было бы хорошо заявить о немедленном возвращении. Я застал Извольского с этим письмом, которое изрядно его расстроило, в день после обеда у канцлера
        По окончанию работы он попросил меня выйти с ним. Почти немедленно он начал жаловаться на трудность своего положения из-за неблагоприятной и неизмеримо возросшей критики общественного мнения. В таких условиях, говорил он, для него было невозможным продолжать руководить делам, и по возвращению он будет просить императора освободить его от его теперешних функций и дать ему место посла. По-дружески он спрашивал меня каковы в таком случае были бы мои намерения и очень советовал мне «отказаться от игры» и также попросить пост за границей.
      В течение дня Извольский слышал от князя Бюлова, что Германия, будучи союзницей Австро-Венгрии, чувствовала бы себя в замешательстве, не посчитавшись с ней в вопросе Боснии и Герцеговины, но что окончательный ответ берлинского кабинета будет дан графом Пурталесом, который вскоре возвращается на свой пост. Извольский покинул Берлин очень разочарованным. Остальное известно.
      Приехав в Санкт-Петербург, граф Пурталес позвонил в министерство, чтобы сообщить, что в виду альянса с Австро-Венгрией, его правительство не только полностью поддерживает венский кабинет в настоящих обстоятельствах, но также в будущем обещает полную солидарность с любой политикой, которую этот кабинет сочтет подходящей. Эта позиция германского правительства, лично инспирированная императором Вильгельмом, была местью с его стороны за позицию, принятую Россией по отношению к её союзнице Франции в период марокканского кризиса и периода, который последовал за свиданием в Бьёрке.
     Принятый по приезде императором, Извольский без труда доказал своему государю, что всё, что имело место в Бухлау, было непониманием, злоупотреблением доверием и хитростью со стороны австрийцев. Он даже преуспел в получении подписи императора под письмом, написанным в этой связи императору Францу-Иосифу, на которое последний прислал пространный ответ, очевидно продиктованный графом Эренталем, и содержащий среди прочих следующее предложение: «Когда Ваш министр иностранных дел дал нам гарантии, мои министры не могли допустить, что он делал это от своего собственного имени, а не от императорского правительства и без Вашего разрешения».
     После того обмена письмами переписка между двумя монархами потеряла свой личный характер и даже их взаимоотношения пострадали. Когда в следующем году император уезжал в Италию из Крыма, он распорядился, чтобы путешествие было организовано таким образом, чтобы избежать проезд через австрийскую территорию.
     Извольский был совершенно прав, предсказывая, что, по возвращению в Россию, его позиция будет гораздо сложнее, чем когда-либо. На самом деле, так оно и было; недовольство было общим и атаки прессы, Думы и Государственного Совета никогда не были так неистовы.

Примечания к 1908.
1) Берхтольд, Леопольд фон (1863-1942) -  австро-венгерский политик, дипломат, в 1906-1912 гг. – посол Австро-Венгрии в Российской империи, министр иностранных дел Австро-Венгрии с 17 февраля 1912 по 13 января 1915 года.  В 1918—1923 гг. в эмиграции в Швейцарии, откуда переехал в своё поместье в Венгрию, где и скончался.
2)Берхтольд, Леопольд фон (1863-1942) -  австро-венгерский политик, дипломат, в 1906-1912 гг. – посол Австро-Венгрии в Российской империи, министр иностранных дел Австро-Венгрии с 17 февраля 1912 по 13 января 1915 года.  В 1918—1923 гг. в эмиграции в Швейцарии, откуда переехал в своё поместье в Венгрию, где и скончался.
3)Пуанкаре, Раймон (1860-1934) – французский юрист и политик. Занимался адвокатской деятельностью, в 1906-1912 гг. – министр финансов Франции. Премьер-министр в 1912-1913 гг., 1922-1924гг., 1926-1929 гг. Президент Франции в 1913-1920 гг. 
4)Клемансо, Жорж (1841-1929) –французский политик. Политическую карьеру начал в 1870 гг. Многократно избирался депутатом, сенатором. В 1906 году стал министром внутренних дел. В 1906-1909, 1917-1920 гг. – премьер-министр Франции.
5)Рудольф фон Кевенхюллер-Мерч (1844-1910) – посол Австро-Венгрии во Франции 1903-1910 гг.
6)Думба, Константин Теодор (1856-1947) –австро-венгерский дипломат. Из семьи богатого австрийского предпринимателя греческого происхождения. Один из немногих австрийских дипломатов, не принадлежавших к аристократии. Дипломатическую карьеру начал в 1879 году. Работал в Санкт-Петербурге, Бухаресте, Риме и Париже. В 1903-1905 гг. – посол в Сербии, в 1909-1912 гг. – посол в Швеции. В 1913-1915 гг. посол в США.  Был вовлечён в скандал, связанный с организацией саботажа в американской промышленности. Отозван в Австро-Венгрию по требованию властей США.
7)Шён, Вильгельм фон (1851-1933) – немецкий дипломат, статс-секретарь (министр иностранных дел) Германии в 1907-1910 гг.   
8)Якоб Людвиг Фридрих Вильгельм Йоаким фон Пурталес, граф (1853 — 1928) — германский дипломат, в 1907-1914 гг.посол Германии в России.

                1909

     Расстроенный сложившейся ситуацией, министр взял короткий отпуск в апреле. Поводом для этого была незначительная операция на руке, которую ему нужно было сделать в Мюнхене. Именно в это время граф Кассини, тогда посол в Испании, был отправлен в отставку. Прощаясь с императором, Извольский просил его величество  на это время  не занимать вакансию в Мадриде, предполагая, что по возвращении она может оказаться почетным назначением для него самого.
     Понимая, что позиция министра становится всё более и более сложной и шаткой, император пообещал учесть его желания. Когда мы ехали на станцию, Извольский передал свою беседу с монархом, умоляя меня сохранить её в секрете, добавив: «Уходя в отставку, граф Кассини оказал мне большую услугу, так как пост в Мадриде – единственный, который подходит мне в настоящий момент. Вы знаете, что я – человек дисциплинированный и что на должности посла, даже самой проблемной, в любой стране я бы строго придерживался инструкций министерства, но после той роли, которую я играл в политической жизни Европы, меня всегда будут обвинять в личной заинтересованности. Будучи в Мадриде, можно избежать активного участия в делах. Я буду писать мемуары и спокойно ожидать времени, когда через несколько лет, возможно, мои услуги станут снова востребованными».
     Прощаясь, Извольский поручил организовать отправку дипломатических документов в Мюнхен и просил меня также сообщать любые наблюдения и личные замечания, которые могли бы быть ему интересны. Я отправил некоторое количество дипломатической почты и в одном из своих частных писем описал впечатления от двора 6 мая в день рождения императора, на котором я присутствовал в качестве церемониймейстера двора. Каждое общество, особенно придворное, имеет свои нематериальные флюиды. Это флюгер, показывающий, в какую сторону ветер дует. 6 мая я чувствовал различные, почти неощутимые знаки, что атмосфера меняется и меняется в пользу Извольского. Некоторые обращались ко мне с вопросом когда намеревается вернуться министр; другие выражали надежду, что он не оставил свой пост; третьи считали недопустимым, чтобы императора будущим летом в путешествие в Англию сопровождал новый министр, и т.д.
     Все эти соображения, желания, размышления, выраженные теми, кто был в непосредственной близости к императору,  привели меня к решению написать тем вечером министру: «Вы обнаружите огромные перемены, когда вернетесь. Я больше не считаю Ваши мадридские планы возможными». Я оказался прав. Через день после своего возвращения Извольский был принят императором, попросившим его оставить идею ухода, а остаться во главе министерства и сопровождать его в официальной поездке во Францию и Англию.
     Так как тогда так обстояли дела, Извольский больше не хотел, чтобы  я оставил свой пост руководителя канцелярии, как он предлагал в Берлине, и прямо просил меня отказаться от идеи  карьеры за границей в настоящее время, говоря: «Поверьте мне, Вы ничего не потеряете, не уехав за границу; уверенно свяжите свою судьбу с моей». Мне ничего не оставалось, кроме как кивнуть в знак согласия и именно таким образом я остался ещё на два года в министерстве.
     В течение последующих лета и осени двор собирался много путешествовать. Во-первых, подошёл приём императора Вильгельма в Ревеле 4(17) июня, затем поездки в Швецию, Францию, Англию, Крым и Италию.
     Визит кайзера длился два дня и очень мало отличался от визитов предыдущих лет.
     Поездка в Швецию была полна новых и интересных впечатлений. После двух дней в море мы оказались прекрасным солнечным утром в шведских фиордах. С тех пор, в качестве посланника в Стокгольме, я часто путешествовал этим чудесным путём, но первое впечатление было самым неожиданным. Фиорды – это гранитные скалы и островки, которыми усеяно море у шведских берегов, формирующие подобие архипелага. Судам часто приходится плыть между скалами через узкие тоннели, через которые, как сначала кажется, они едва могут пройти. В то время года, когда мы путешествовали, фиорды были покрыты  прекрасной изумрудной зеленью, свойственной северной растительности. Тут и там были разбросаны кокетливые маленькие домики, чьи владельцы выходили, улыбаясь, чтобы приветственно помахать имперской яхте. После двух или трех часов этого романтического плавания мы увидели Стокгольм. Шведская столица стоит высоко и, кажется, поднимается из воды.
     «Штандарт» бросил якорь перед королевским дворцом, прекрасным образчиком архитектуры, построенным Тессином  в XVII веке. Их величества были приняты с большой помпой. Весельная лодка с пологом, как во времена Густава III, с матросами, одетыми в форму того же периода, на вёслах, приветствовала императорскую яхту и перевезла высоких гостей на берег. Там встречи с ними дожидались король, королева и королевская семья и потом они вошли пешком во дворец. Часовые в форме и треугольных шляпах времен Густава Адольфа были поставлены у входа в старый замок и на верхней площадке лестницы. Их величеств поселили во дворце. Элегантность шведского двора хорошо известна и государственный обед, данный в тот же вечер, был в традиционном изысканном стиле.
     На следующий день было воскресенье, на борту «Штандарта» проводили мессу и их величества пришли из дворца, чтобы присутствовать на богослужении. Император, увидев меня на палубе, подозвал и, передав портрет царевича (тогда четырехлетнего) с автографом, попросил передать его Свену Хедину , исследователю. Этот швед еврейского происхождения в течение значительного времени пользовался знаками особого внимания царя, который очень интересовался его экспедицией в Тибет. Его величество давал распоряжения властям Туркестана оказывать ему всяческую помощь в его путешествиях и предоставлять в его распоряжение военный эскорт и другие необходимые средства передвижения. На самом деле, успех исследований Свена Хедина был, по большей части, обязан интересу, выказанному императором, который принимал его каждый раз, когда тот приезжал в Санкт-Петербург.
     Если я довольно долго останавливался на этом неважном персонаже, то только, чтобы показать, в какой манере он отплатил за царскую доброту. Едва ли прошли два года, когда он опубликовал памфлет, озаглавленный «Warning Ord» («Слово предупреждения»), в котором не пощадил ни императора, ни Россию. Император был представлен как кровожадный тиран, порющий своих подданных до смерти, в то время, как жадность России была такова, что устрашила шведов до того, что они поверили в то, что Россия, – их исторический и естественный враг, – может проглотить их целиком в своём стремлении к океану. В то время говорили, что Хедин писал свой памфлет под руководством из Берлина. Когда, гораздо позже, будучи посланником в Швеции, на приёме у императора я напомнил о поведении Свена Хедина по отношению к его величеству и по отношению к России, царь тогда вспомнил с негодованием инцидент с портретом царевича.
     После мессы их величества вместе со шведской королевской семьёй обедали на борту «Штандарта», потом яхта направилась к Тулльгарну, летней резиденции короля Густава, расположенной на берегах озера Меларен. Именно здесь, согласно программе, должен был пройти последний день встречи.
     Этот замок находится недалеко от Стокгольма, около двух или трех часов езды на автомобиле, но из-за размеров императорской яхты, ей пришлось идти окольным путём, который занял более 10 часов. Я использовал остаток дня, чтобы посетить Стокгольм, где я не предполагал когда-нибудь жить.
     Около полудня следующего дня я достиг Тулльгарна на автомобиле. Времяпровождение в красивом парке рядом с озером в различных развлечениях было приятным. После обеда их величества попрощались с королевской семьёй. Когда мы поднимали якорь, была прекрасная белая ночь, какие можно видеть в северных широтах.
     Этот визит вежливости не был полностью лишен политической составляющей. Вопрос Аландских островов был основной темой для обсуждения. Известно, что согласно условиям Парижского договора 1856 г., Россия обещала, что эти острова, также являющиеся частью Российской империи, не будут ею укрепляться. Прошло полвека с тех пор, как эти условия были установлены для России, и Извольский нашел благоприятный момент, чтобы освободить её от этого бремени. Шведы, тем не менее, были очень этим уязвлены и решили сохранить status quo, гарантировавший безопасность их столицы, расположенной в пределах пушечного выстрела от островов.
     Вопрос был настолько важен для них, что в прошлом году король Густав, прибывший в Россию, чтобы присутствовать на свадьбе своего младшего сына, лично говорил об этом с императором. Позже, он написал его величеству, умоляя не поднимать вопрос островов, по крайней мере, в настоящее время. Император дал ему слово и г-н Извольский повторил это обещание в Стокгольме графу де Троллю , министру иностранных дел королевства.
     Вскоре после возвращения из Швеции, двор начал приготовления к путешествию во Францию и Англию. Так как их величества снова путешествовали с семьей и большой свитой, на этот раз «Штандарт» сопровождала «Полярная Звезда», другая императорская яхта. На борту последней были Извольский, князь Белосельский-Белозерский , главный адъютант, граф Гендриков , обер-церемониймейстер, генерал Мосолов , мой коллега Демидов и я.
     В Балтийском море погода была спокойная, но Северное море было всё менее гостеприимным по мере того, как мы подходили к Ла-Маншу.  В виду длительности путешествия маршрут был составлен таким образом, чтобы допустить непредвиденную задержку. Поэтому при входе в Ла-Манш к концу третьего дня мы обнаружили, что сильно опережали час назначенного прибытии в Шербур, поэтому мы бросили якорь посредине Ла-Манша и провели ужасную ночь, последствия которой ощутили все.
     В Шербуре император и президент Фальер  обменялись приветствиями, а затем визитами. Его величество осмотрел восхитительную французскую эскадру, которая, благодаря Делькассе, тогда морскому министру, была в таком отличном состоянии. Приём, оказанный нам французами, был, как всегда, сердечным и пышным.
     Покидая Шербур, императорская яхта приблизилась к английскому побережью, где король Эдуард дожидался императора в Каусе. После первых формальностей приёма английский король пригласил императора со свитой на борт яхты «Виктория и Альберт» присутствовать на одном из самых больших из когда-либо происходивших морских парадов. Зрелище этого грозного скопления сил было ошеломляющим. У королевской яхты ушло более двух часов, чтобы пройти перед этими железными монстрами, среди которых впервые появились дредноуты, расположенными в три линии и формирующими, так сказать, два длинных коридора.
     На борту с королём были королева Александра, принц и принцесса Уэльские (король и королева в настоящее время) , принцесса Виктория, принцесса Елена Великобританская (сестра короля Эдуарда) , герцог и герцогиня Конаутские с принцем Артуром и их двумя дочерьми , правящая принцесса Швеции (ныне покойная)  и принцесса Патриция . Среди государственных деятелей были: премьер министр, господин Асквит ; сэр Эдвард Грей , государственный секретарь при министре иностранных дел; адмирал Фишер , первый лорд Адмиралтейства, господин Чарльз Гардинг , заместитель государственного секретаря по иностранным делам,   господин А. Никольсон , посол в Санкт-Петербурге и придворные сановники их величеств.
     Во время смотра Гардинг, которого я знал много лет, стоял рядом со мной. Глядя с восхищением на этот мощный флот, он воскликнул очень значительно: «С такой огромной силой на море и вашими мощными сухопутными силами мы могли бы навязать нашу волю миру».
     После парада на борту королевской яхты накрыли завтрак, а вечером – обед, после которого монархи мило беседовали со своими гостями. Королева Александра, которой я уже имел честь быть представленным в Копенгагене и Дармштадте, подошла ко мне и спросила как нас приняли во Франции. Я ответил, что приём был великолепным. Она продолжила, улыбаясь: «Но Вы должны признать, что здесь он ещё лучше».
     В течение двух дней, которые император и императрица провели в Каусе, маленький городок на берегу пролива Те-Солент с очаровательной бухтой и живописными окрестностями выглядел очень празднично. Дома в городе и все суда были обильно украшены флагами, все дома были заняты и улицы весь день переполнены элегантно одетой толпой. Многочисленные яхты, прибывшие со всех частей света на знаменитую неделю регаты, стояли в бухте.
      Когда их величества покинули Каус, Извольский отправился в Лондон, в то время, как я – на автомобиле через Умбрию, Таскану и Ломбардию. Я завершил эту восхитительную экскурсию в Венеции, где был приглашен посетить великого князя Павла и княгиню Гогенфельзен . Я вернулся в Санкт-Петербург к середине сентября.
     Там я узнал, что император Вильгельм не удовлетворен тем, что встречался с царем только в Ревеле. Он перехватил его, когда тот возвращался из Франции и Англии. Поднявшись на борт «Штандарта» в Брунсбюттеле, при входе в пролив, он сопровождал их величеств до самого Киля. Полки пехоты стояли вдоль берегов пролива, приветствуя императорскую яхту, а кавалерийский эскорт гарцевал с каждой стороны судна, которое не могло развить большую скорость в проливе. Кайзер не позволил бы  встречам в Шербуре и Каусе стать последним впечатлением публики: он должен был любой ценой оставить последнее слово за собой. Он также, возможно, надеялся узнать что-нибудь, что имело место на этих встречах, которые нарушали его душевное равновесие.
      Во второй половине сентября, после того, как я присутствовал на манёврах в Красном селе, которые, согласно старинной традиции, завершали летние тренировки гвардейцев, двор отправился в Крым, откуда император намеревался один поехать в Италию, чтобы посетить короля Виктора Эммануила. Вспомним, что король Италии приехал в Петербург в 1902 г., но царь с тех пор, по разным причинам, там не побывал. Теперь, помимо обычных требований вежливости, были другие весомые политические причины для визита императора. В результате последовавших обстоятельств наши взаимоотношения с Италией должны были стать всё более и более оживленными.
     Момент взаимного сближения был благоприятным, во-первых, из-за унизительной роли «бедного родственника», которые Германия и Австрия в течение многих лет делегировали Италии в Тройственном Союзе. Пока Италия чувствовала свою слабость с военной и экономической точек зрения, она терпела эту жалкую роль, которую её союзники оставляли для неё, но когда она усилилась, а её торговля и промышленность развились, увеличивая её финансовые ресурсы, она начала показывать желание избавиться от ярма. Таким образом, в 1902 г. Принетти заключил  договор с Францией; также в 1906, на Альжезирасской конференции , представитель Италии постоянно голосовал против Германии, и Италия неоднократно оказывалась в оппозиции к Австрии из-за своих многочисленных интересов  в Трентино.
     В то время как разногласия затрудняли итальянские и австро-венгерские взаимоотношения, русско-итальянские интересы, казалось, развивались параллельно. Обе страны были даже объединены общей целью, преодоления постоянных мелких проблем в балканских делах, тогда как итальянские и австрийские интересы были настолько же противоположны, насколько интересы России и Дуалистической монархии. Я вспоминаю, возвращаясь к 1902 г., как граф Ламздорф, обсуждал с Принетти албанский вопрос, который был яблоком раздора между Римом и Веной.
     Австрийская политика на Балканах по отношению к России была вероломной. Всегда вдохновлявшаяся и поддерживавшаяся Берлином, она постоянно преподносила нам самые неприятные сюрпризы. Вот несколько примеров. Австрия в своём непрестанном стремлении к Эгейскому морю, нарушила договор 1897 г. и, без предупреждения, заключила договор с Турцией о железной дороге в Санджак, которая, проходя мимо Митровицы и, пересекая всю Македонию, должна была бы соединить Сараево и Салоники. Хорошо известно, что железная дорога в руках мощного и богатого государства, проходя через отсталую страну, является огромным фактором экономического и политического влияния. С другой стороны, чтобы задушить экономику Сербии, Австрия упорно отказывалась позволить ей доступ к Адриатике. Даже, когда после войны союзников против Турции в 1912 г., Сербия завоевала это право с помощью военной силы, ей пришлось под принуждением Австрии отказаться от него. Эта империя не стеснялась использовать любые способы, которыми располагала, чтобы достичь своих целей: закрытие границ, установка специальных тарифов, упразднение коммерческих договоров и т.д.
     Что касается основных интриг венской дипломатии в балканских делах, их было слишком много, чтобы упоминать. Контора Балплаца  превзошла всех в этой области, и в её арсенале можно было найти всё, что угодно: поддельные документы Фридьюнга для суда; документы, фальсифицированные с помощью высокопоставленных чиновников в Балплатце, официальные агенты на местах, также как провокации среди славянского населения в Австрии (Загреб) и за границей (Босния). А также документы, сфабрикованные в австрийском посольстве в Белграде, для отвратительного суда в Аграме, где около пятидесяти сербов и хорватов были обвинены в воображаемом заговоре .
     Ко всем этим судебным разбирательствам позже было добавлено создание ужасной политической организации в форме эфемерного княжества в Албании. Эта страна, которая никогда не была независимой, была создана исключительно для того, чтобы создать повод для австро-германского альянса в нужный момент вмешаться в балканские дела и вызвать проблемы. Наконец, мошенническая аннексия Боснии и Герцеговины и договор за нашей спиной с Болгарией, дополнили этот замечательный список.
     Обращение, из-за которого Италия страдала от Австрии, годами, невольно пробудило её скрытые симпатии к Франции, которая также имела причину жаловаться на германское высокомерие. В марокканских делах особенно Германия постоянно провоцировала Францию. Достаточно вспомнить Альгадир и Альжезирас.
     Правительство Санкт-Петербурга, верящее, тем не менее, в свои старинные традиции, сделало много попыток прийти к соглашению с Австрией  относительно балканских дел, игнорируя Италию. Таким образом, соглашение между Россией и Австрией было заключено в 1897 г., во время визита императора Франца-Иосифа в Санкт-Петербург. Ещё одно было заключено в 1903 под названием «Мюрцштегская программа», и т.д. И снова Изволький обратился к Австрии в 1908 г. в Бухлау.
     Тем не менее, в виду постоянных неприятностей  и периодических проблем, создаваемых Австрией, было естественным, что Италия и Россия чувствовали себя связанными, чему сильно способствовал наш альянс с Францией. Чтобы завершить наше сближение с Италией, нужно было найти умного человека, способного к решению таких задач, и выбор Извольского пал на Муравьёва, в то время министра юстиции , для которого не было ничего лучше, чем обменять то ведомство на дипломатическое. Он был наиболее подходящим человеком для этого дела: умный, энергичный, одержимый работой. Сразу после назначения в Рим он немедленно нашёл верный подход, вдохновляя Италию занять своё место в мировой политике, и сразу же начал политические встречи с итальянским правительством, которые должны были вскоре стать переговорами, имеющими конкретной целью наши интересы на Балканах и в зоне Проливов, а также интересы Италии в Албании и Триполи. Хорошо известно, какое важное значение для Италии имеет север Африки, соседствующий с Сицилией и южной Италией. Очень скоро эти переговоры были оформлены в письменное соглашение и всё, казалось, должно было идти хорошо, когда, однажды, покидая гостиницу «Consulta», где он только что обсуждал с Титтони условия договора , господин Муравьёв получил апоплексический удар. В кармане его пальто обнаружили проект будущего русско-итальянского договора.
     Преемник господина Муравьева, князь Н. Долгорукий , генерал-адъютант, был скорее придворным. Он был умён, но уже не молод и не достаточно силён, чтобы продолжить работу своего предшественника. Я был в то время начальником канцелярии министерства иностранных дел и помню, как он при его назначении послом просил меня посвятить его в итальянские дела и, особенно, касательно наших недавних переговоров с Римом. Пригласив его в свой кабинет, я вытащил одно из «досье». Увидев его, Долгорукий схватился двумя руками за голову, восклицая: «Во имя Господа! Конечно же, Вы не хотите, чтобы я прочел всё это.  Уж позвольте мне воспользоваться Вашей добротой и способностью дать мне представление обо всём, что необходимо без того, чтобы мне пришлось расшифровывать все эти бумаги». Вскоре он приступил к своим новым обязанностям – это был 1908 год.
     Весной 1909 года Извольский взял короткий отпуск, чтобы побыть с семьёй, находившейся тогда во Флоренции, и я воспользовался передышкой, чтобы поехать в Рим. Не желая придавать официальный характер своему пребыванию в Италии, и в то же время, надеясь узнать политические тенденции в Риме, он пригласил меня во Флоренцию после моего визита к князю Долгорукому и маркизу Сан-Джулиано .
      Благодаря моим дружеским отношениям с Гулькевичем , тогда официально первым секретарем посольства в Риме, но подвижным человеком и правой рукой посла, я вскоре был достаточно осведомлен о текущих делах, чтобы встретиться с министром иностранных дел Италии.
     Через несколько дней мы ехали на автомобиле во Флоренцию с Гулькевичем и Чертковым, прекрасным весенним вечером достигли Перуджи и провели там ночь. На следующий день, так как я знал восхитительный город Перуджа наизусть, я сумел показать всю его красоту своим спутникам. Продолжив наше путешествие, мы достигли Флоренции к вечеру. Сообщил свои впечатления Извольскому и через два дня мы снова отправились в Рим.
     Как раз, когда мы садились в машину, Извольский, провожавший нас, воскликнул, глядя на красивый автомобиль Черткова: «Это действительно единственный способ приятно путешествовать». Не знаю, были ли его слова дурным предзнаменованием, но в 80 км от Рима, у Нарни, ужасная авария чуть не отправила нас на тот свет. Другая машина, ехавшая на полной скорости, врезалась в нашу  и, так как ведущее колесо сломалось, автомобиль упал в пропасть. Чудесным образом, избежав неминуемой смерти, мы прибыли в Рим поездом в 7 часов, и в тот вечер я присутствовал на обеде, который давал в посольстве князь Долгорукий.
     Во время своего пребывания в Риме, я узнал детали будущей поездки императора в Италию. Осенью его величество должен был приехать из Крыма во дворец Ракониджи в окрестностях Турина, где королевская семья обычно проводила эту часть года.
     Я уже упоминал, что со средины сентября двор был в Ливадии. Именно там впервые зародилась идея путешествия в Италию морем, что давало императору возможность посетить Румынию, Болгарию и Константинополь.
     Политическая сторона плана была таковой. Много лет тому назад румынский король Карл посетил Россию. Император не сделал ответного визита, хотя великие князья были представителями разных официальных миссий при румынском дворе. За время визита принца Фердинанда и румынских принцесс в Санкт-Петербург, в 1908 году, румынский министр меня, неоднократно спрашивал о желательности визита императора в эту страну. Это, он говорил, было бы высоко оценено старым королём и способствовало бы взаимным отношениям, в укрепление которых наш представитель в Бухаресте, господин Гирс , был тогда активно вовлечен.
    Большой мечтой Болгарии в то время также был приём царя. Русофильское правительство Малинова  надеялось совместить этот визит с освящением великолепного собора святого Александра Невского, который был построен в Софии болгарским народом в честь благодарной памяти об их освобождении. Все приготовления для этого очень желанного путешествия были сделаны: парламент уже проголосовал единогласно за необходимый кредит для приёма внука царя-освободителя; правительство обсудило и приняло меры предосторожности для безопасности монарха, и царь Фердинанд разрабатывал программу празднеств по этому поводу. Относительно Константинополя предполагалось, что царь сделает короткую остановку и посетит султана. Этот жест вежливости будет дополнен к нашей выгоде соглашением по балканской политике.
     Извольский придавал огромную важность этим трём визитам и, чтобы легче получить согласие императора, он обратился к обер-гофмаршалу Двора, князю А. Долгорукому , человеку большого здравого смысла, про которого говорили, что он имеет большое влияние на царя. К сожалению, Извольский имел несчастье попросить совета у нашего посла в Константинополе. Последний был категорически против визита к султану по следующим причинам.  Русский царь не мог, не потеряв уважения в глазах православного мира, прибыть в Константинополь, пока крест не возвышается над собором Святой Софии. Потом, согласно турецкому обычаю, падишах не может покидать своих владений, и по этой причине, визит императору не будет возвращен. Последняя причина, разумеется, была необоснованной: император не предпринимал поездку специально, чтобы посетить султана; проезжая Константинополь он нанес бы визит, а султан мог, разумеется, отдать дань вежливости на борту «Штандарта». Эти соображения не могли удержать кайзера от того, чтобы он не предпринял специальное путешествие к султану, и мысль, что он не увидит его в Берлине, никоем образом не отпугнула его от осуществления своей собственной программы.
     Первое соображение – касающееся креста на Святой Софии – было найдено высокими авторитетами самым весомым, и из-за этого путешествие  в Италию морем было отменено. Это изменение не может не вызвать глубокого сожаления. Оно было большим отступлением от наших интересов на Балканах, особенно в Болгарии.
     После предоставления аудиенции в Ливадии традиционному турецкому посольству с Рифатом-пашой во главе, император направился в Италию. «Штандарт» покинул Ялту в шесть часов вечера, а на следующее утро мы прибыли в Одессу. Императорский поезд ожидал нас у пристани; император осмотрел полки местного гарнизона и вошел в поезд.
     Маршрут был намечен таким образом, чтобы избежать проезда через австрийскую территорию; но мы пересекли большой участок Германии и чуточку французской территории у Шамбери. Километраж между Одессой и Ракониджи составил 3333 км; я помню, что император был поражен этим странным числом. В Дармштадте великий герцог гессенский, принц Генрих Прусский и принцесса вошли в поезд и продолжили часть пути с царем. Хотя императорский поезд ехал по территории Франции только в течение полутора часов, президент Совета министров, господин Пишон , министр иностранных дел и представители протокола, находились на границе, чтобы приветствовать императора и проводили императорский поезд до итальянской границы, к которой подъехали в 11 часов вечера.
     В течение четырех дней, что длилось путешествие, наше время распределялось следующим образом. Мы завтракали, обедали и ужинали за императорским столом. После обеда его величество обычно удалялся в собственное купе и приглашал нас в девять тридцать в салон-вагон. Каждый вечер он играл в домино с адъютантом Дрентельном , а  остальных просил организовать бридж.
     Чтобы понять чудесное обаяние императора, было необходимо обладать привилегией знать его так близко. Добрый,  дружелюбный,  всегда находивший  доброе слово для всех и каждого, он всех успокаивал и сразу же завоевывал всеобщее расположение и симпатию. За мою дипломатическую и придворную карьеру я имел счастье часто бывать рядом со своим государем и сохранил самые благодарные и трогательные воспоминания о тех днях. Когда в конце путешествия я был вынужден покинуть его величество, то чувствовал себя безмерно грустным. Он, без сомнения, обладал самым пленительным личным обаянием.
     Мы достигли Раккониджи утром пятого дня. Король и королева Италии жили в восхитительном замке (период Людовика XIV), окруженном красивым старым парком. Замок был достаточно велик и всю свиту императора поселили там; каждый из нас имел маленькие отдельные апартаменты, обставленные очень красивой старинной мебелью, несмотря на это король и королева извинялись «за недостаток комфорта из-за ограниченной площади замка», дискомфорт, который они тоже разделяли.
     Визит императора должен был длиться два дня, но приятное гостеприимство королевской семьи так ему понравилось, что он согласился на просьбу короля и королевы и остался ещё на двадцать четыре часа. Царь, казалось, наслаждался большой простотой итальянского двора, и спокойная мирная жизнь привлекала его. Он совершал длительные прогулки и часто играл с милыми королевскими детьми и однажды утром, к ужасу службы охраны, он ушел, не сказав никому о своих намерениях, на мотогонки с королём в Турин, на расстоянии около 100 километров от замка. Они вернулись на ланч вовремя. Турин был любимым курортом для социалистов и анархистов, и это была очень рискованная поездка. Король Виктор Эммануил не сказал о ней ничего заранее, чтобы сделать её возможно безопаснее.
     Столовались в Раккониджи всегда вместе. Этикет итальянского двора требовал, чтобы, где бы ни находился двор, почетная служба составляется из представителей местного общества, поэтому в Раккониджи обслуживали пьемонтцы.
      Наш посол, князь Долгорукий, в сопровождении шефа своей канцелярии, Гулькевича, представился сам к приезду императора, остальные члены персонала посольства были приглашены на гала-обед и были представлены императору до прибытия других гостей. После представления на террасе замка был подан чай, на который были приглашены все.
     Среди гостей, присутствующих на обеде, были члены правительства, придворные и знаменитости Рима и Турина. Г-н Натан , известный еврейский социалист, мэр Рима, сначала отказался от приглашения, но позже принял его. Английская кровь его матери несколько смягчила его семитскую внешность; человек большого ума, утонченный и с очаровательными манерами, он произвёл на меня самое приятное впечатление. После обеда в гостиной король представил его царю, и это было удивительное трио: самодержавный государь, ультра либеральный король, и мэр - ярый социалист.
      Что касается главных предметов политических переговоров между Извольским и Титтони, они были связаны с нашей позицией в отношении проливов и позицией  Италии в отношении  провинций Триполи и Киренаики. Я присутствовал на этих встречах, чтобы фиксировать детали и записывать переговоры конкретно и точно. Документ был подписан с одобрения двух монархов обоими министрами к их взаимному удовлетворению, и соглашение в Раккониджи должно считаться первым решительным шагом, предпринятым Италией, чтобы освободиться от ига Тройственного Союза.
     Прямо перед нашим отъездом дети итальянской королевской семьи попросили императора взять их подарок царевичу. Это была маленькая раскрашенная сицилийская двухколёсная тележка, в которую запрягался ослик.
     Возвращаясь в Крым, император проехал через Варшаву; на станции его встречали генерал-губернатор  Скалон  и гражданские и военные власти города. Подъезжая к Варшаве, Извольский и я попрощались с его величеством, так как ехали прямо в Санкт-Петербург. Я помню, как со своей обычной добротой император говорил, что ему жаль, что я вынужден ехать в Санкт-Петербург в этот сезон (был октябрь); я ответил, что, конечно предпочел бы солнечную Ялту с её красивым синим морем. «Да,- ответил он,-  но с этим нельзя помочь. Долг превыше всего!»

Примечания к 1909.
1)Тессин, Никодемус (младший) (1654-1728)  - шведский архитектор, создавший «скандинавское барокко».
2)  Хедин, Свен (1865-1952) – шведский писатель, публицист, журналист и путешественник. Предпринял несколько экспедиций в Тибет, Центральную и Восточную Азию. В политике занимал прогерманскую позицию. В 1930-е гг. симпатизировал Адольфу Гитлеру. На его надгробии высечена надпись: «Здесь покоится Свен Хедин, человек, который всегда оказывался прав в географии и всегда ошибался в политике». См. о нём: Одельберг Аксель Невыдуманные приключения Свена Хедина. М.: Ломоносовъ, 2011.
3)Тролль, Эрик (1863-1934) – министр иностранных дел Швеции в 1905-1909  гг.
4)Белосельский-Белозерский, Константин Эсперович (1843-1920) –генерал-лейтенант, крупный землевладелец. Служил в гвардии. Участник русско-турецкой войны 1877-1878 гг. В 1896 г. зачислен в Свиту Его Императорского Величества. После 1917 года в эмиграции во Франции.
5)Гендриков, Василий Александрович (1857-1912) – обер-церемониймейстер с 1900 года.
6)Мосолов, Александр Александрович (1854-1939) –русский военачальник, генерал-лейтенант. Участник русско-турецкой войны 1877-1878 гг. С 1902 г. в Свите Его Императорского Величества. В 1900-1916 гг. начальник канцелярии Министерства императорского Двора. Участник Белого движения. В эмиграции жил во Франции и Болгарии. Автор воспоминаний.
7)Фальер, Арман (1841-1931) – президент Франции в 1906-1913 гг.
8)Георг V (1865-1936) – король Соединённого Королевства Великобритании и Ирландии в 1910-1936 гг. и его супруга Мария Текская (1867-1953) - мать королей Эдуарда VIII и Георга VI и бабушка царствующей королевы Елизаветы II.
9)Елена Великобританская (1846-1923)  - третья дочь британской королевы Виктории и её супруга Альберта Саксен-Кобург-Готского.  Вышла замуж за обедневшего немецкого принца Кристиана Шлезвиг-Гольштейнского.
10)Артур, герцог Коннаутский и Стратернский (1850-1942) - третий сын королевы Великобритании Виктории, британский фельдмаршал (26 июня 1902), германский генерал-фельдмаршал (9 сентября 1906), Генерал-губернатор Канады (назначен 6 октября 1911; (приведение к присяге состоялось 13 октября 1911), покинул должность 11 ноября 1916).
11)Маргарита Коннаутская (1882-1920) -  кронпринцесса Швеции, герцогиня Сконская, жена герцога Сконского Густава Адольфа. Умерла, будучи на 8 месяце беременности от заражения крови на фоне перенесённых инфекций (ветряной оспы, отита и мастоидита). 
12)Патриция Коннаутская (1886-1974) -  член британской королевской семьи, внучка королевы Виктории. В 1919 году вышла замуж за простолюдина – адмирала Александра Ремзея (1881-1972), отказавшись от титулов и привилегий.
13)Асквит, Герберт Генри( 1852-1928) - премьер-министр Великобритании от Либеральной партии  с 1908 по 1916 год.
14)Грей, Эдвард (1862-1933) – британский политик и дипломат. С 1885 член парламента от Либеральной партии. В 1892—1895 заместитель министра иностранных дел, в 1905—16 министр иностранных дел.
15)Фишер, Джон Арбетнот(1841-1920) – адмирал. Первый морской лорд c 20 октября 1904 года по 25 января 1910 года и в 1914—1915 годах. Явился основоположником концепции проектирования и боевого применения дредноутов, линейных крейсеров, также был сторонником развития подводных и авианесущих боевых кораблей.
16)Гардинг Чарльз (1858-1944) – британский дипломат и государственный деятель. С 1906 года – заместитель министра иностранных дел, в 1910-1916 гг. вице-король и генерал-губернатор Индии.
17)Никольсон Артур (1849-1928) – британский дипломат. Посол Великобритании в России в 1906-1910 гг.
18)Великий князь Павел Александрович(1860-1919) - шестой сын императора Александра II и его супруги императрицы Марии Александровны; генерал-адъютант, генерал от кавалерии. Расстрелян большевиками в 1919 г. Его морганатическая супруга княгиня Ольга Валериановна Палей, графиня фон Гогенфельзен, урождённая Карнович, в первом браке фон Пистолькорс (1865-1929) – автор мемуаров. После 1917 года в эмиграции во Франции.
19)Альжезирасская (Альхесирасская) конференция. Проходила в испанском городе Альхесирас с 16 января по 7 апреля 1906 года. Цель конференции - разрешить конфликт между Францией и Германией из-за Марокко. Россия на конференции поддержала Францию, что определило благоприятный для неё итог конференции. Сотрудничество России и Франции в Альхесирассе способствовали укреплению союза двух стран и крупномасштабным инвестициям французского капитала в российскую экономику. 
20)Балплатц (Ballplatz) – неофициальное название министерства иностранных дел Австрии.
21)Имеется в виду Аграмский судебный процесс (Agram – немецкое название Загреба), инициированный в 1909 году властями Австро-Венгрии против 53 сербов, обвинённых в заговоре с целью свержения австро-венгерской администрации в королевстве Хорватия и Славония и отделения его от Габсбургской монархии. Аресты мнимых заговорщиков были приурочены к аннексии Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины, чтобы оправдать в глазах мировой общественности данный акт. Документы, представленные стороной обвинения в качестве доказательств, были сфабрикованы австро-венгерскими властями, в том числе министерством иностранных дел. Эти документы были опубликованы австрийским журналистом Генрихом Фридьюнгом в газете Neue Freie Presse. В результате судебного процесса 31 из 53 обвиняемых получили в общей сложности 184 года тюрьмы, но вскоре, из-за явной предвзятости следствия и сомнительности  представленных доказательств, осуждённые были освобождены после обжалования приговора.    
22)Муравьёв, Николай Валерианович (1850-1908) -  министр юстиции и генерал-прокурор (1894—1905), затем до конца жизни посол в Италии. Скоропостижно скончался от паралича сердца в Риме. Похоронен в Риме на кладбище Тестаччо.
23)Титтони, Томмазо (1855- 1931) –итальянский политик и дипломат. Возглавлял кабинет министров Италии с 12 по 28 марта 1905 г. В 1903 - 1910 гг. министр иностранных дел Италии. Был сторонником Тройственного союза с Германией и Австрией. Будучи с 1919 по 1929 год президентом сената, оказывал политическую поддержку Бенито Муссолини.
24)Долгорукий, Николай Сергеевич (1840-1913) – русский дипломат.  посол в Персии (1886-89) и Италии (1909-12). С 1912 г. член Государственного совета.
25)Антонино Патерно Кастелло, маркиз Сан-Джулиано (1852-1914) – итальянский дипломат. Он был министром иностранных дел (1905–1906), послом в Лондоне (1906–1909), послом в Париже (1909–1910) и министром иностранных дел (1910–1914).
26)Гулькевич, Константин Николаевич (1865-1935) – русский дипломат. В МИД с 1886 года. В 1906-1908 гг. – секретарь министра А. П. Извольского.  В 1908-1912 гг. – 1 секретарь посольства в Риме. В 1912-1914 гг. на дипломатической работе в Турции. В 1915-1917 гг. – посланник в Норвегии. После революции в эмиграции. Последние годы жизни провёл в Лозанне (Швейцария).   
27)Гирс, Михаил Николаевич (1856-1932) – русский дипломат. Посланник в Румынии (1903-1911гг) и Турции (1911-1914).
28)Малинов, Александр (1867-1938) -  премьер-министр Болгарии в 30-м (1908—1910), 31-м (1910—1911), 36-м (1918), 37-м (1918) и 46-м (1931) правительствах. С его именем связано прекращение вассальной зависимости Болгарии от Османской империи и провозглашение Болгарии Царством (22 сентября 1908 г.)
29)Долгорукий, Александр Сергеевич (1841-1912). В царствование Александра III и Николая II занимал различные придворные должности. С 1899 года – обер-гофмаршал. С 1905 года – член Государственного Совета.
30)Пишон, Стефан (1857-1933) – французский дипломат. Министр иностранных дел в 1906-1911 гг.
31)Дрентельн, Александр Александрович (1868-1925) - генерал-майор Свиты, командир лейб-гвардии Преображенского полка, участник Первой мировой войны. После Октябрьской революции остался в Советской России. Жил в Вологодской губернии и работал на мельнице при монастыре. 
32)Натан, Эрнесто (1848-1921) – итальянский политик, масон. По национальности еврей. Родился в 1848 году в Лондоне. В молодости поселился в Италии. Занялся бизнесом (хлопчатобумажная фабрика) и политикой. Создал политический кружок. Представлял левое крыло парламента. В 1888 году получил итальянское гражданство. В 1907-1913 гг. – мэр Рима. Много сделал для развития социальной сферы, энергетической и транспортной систем города. Считался антиклерикалом и конфликтовал с католической церковью.      
33)Скалон, Георгий Антонович (1847-1914) – генерал-адъютант, генерал от кавалерии. Участник русско-турецкой войны 1877-1878 гг. В 1905-1914 гг. Варшавский генерал-губернатор.




                1910

  Я уже упоминал, что после ухода в отставку господина Губастова , Извольский предложил вакантный пост товарища министра господину Сазонову с перспективой получения портфеля в случае ухода Извольского. Согласившись на предложение, господин Сазонов вскоре приехал в столицу и принял руководство делами, когда Извольский отправился в свой обычный осенний отпуск. Семейные обстоятельства удерживали меня в этот момент за городом, и там я услышал о смерти Нелидова, посла в Париже, и о назначении господина Извольского на его место.
    Император был тогда в Германии рядом с Наухаймом, где императрица принимала воды. Узнав о смерти господина Нелидова, Извольский сразу отправился к императору просить место в Париже. В то же самое время он получил согласие его величества на другие назначения: господина Н. Гирса – в посольство в Вену; князя Кудашева и барона Буксгевдена – в посольства Брюсселя и Копенгагена. Обо мне, похоже, он в тот момент не вспомнил.
   Не притворяясь, что знаю о чём-то ещё, кроме его собственного назначения, я написал Извольскому, чтобы напомнить ему о нашей беседе в 1908 году и его совете, который он дал мне через некоторое время «связать мою судьбу с его», удержав меня в министерстве. Я добавил, что не должен отказываться от любого дипломатического представительства, даже от Копенгагена, если там появится вакансия. В течение двух недель я не получил ответа. Наконец, Извольский написал, что задержался с ответом, так как он обязательно желал лично поговорить с императором о моих делах и, когда в своей беседе он упомянул Копенгаген, его величество сказал, очень удивленно: «Что ему там делать? Он должен иметь более деятельную работу, и я предназначаю его для Софии».
     Когда эта корреспонденция была доставлена, я вернулся в город. Сазонов уговорил меня продолжить мою деятельность в качестве начальника канцелярии, и я оставался на этом посту более года. В ноябре я сопровождал нового министра в Берлин и Дармштадт, где он присоединился к императору, который встречался с кайзером в Потсдаме.
    В Берлине мы остановились в посольстве. В день нашего приезда граф Остен-Сакен пригласил канцлера Бетман-Гольвега  и Кидерлен-Вехтера , государственного секретаря по иностранным делам, на завтрак. Оба государственных деятеля были очень обеспокоены, что знакомятся с Сазоновым до беседы между императорами и полны внимания к новому министру; было очевидно, что они чувствовали облегчение, что избавились от Извольского, чья политика была им не по душе, и надеясь на больший успех с теперешним министром, они были в высшей степени подобострастны. Манеры канцлера были гораздо мягче, чем у Кидерлен-Вехтера который пригласил нас на завтрак на следующий день. Он был довольно плохой копией Бисмарка и со всем своим хвастовством оставил очень плохое впечатление прусской грубостью.
     После Берлина мы провели два или три для в Дармштадте; оттуда император отправился в    Потсдам. Утром 11 ноября императорский поезд прибыл к станции Вилдпарк, где кайзер с принцами и многочисленной свитой дожидались своего августейшего гостя. Почетный караул промаршировал мимо двух императоров, затем поехавших во дворец, перед которым был построен гарнизон Потсдама. После смотра мы вошли во дворец, просто в чём были, в уличной одежде, чтобы выразить почтение императрице, которая приняла нас в зале при входе в замок. Я не видел её величество некоторое время и обнаружил, что с того времени её волосы сильно поседели, что ей очень шло. Царь занял резиденцию в новом дворце, министр – в старом замке.
    В тот же день после завтрака мне приказали передать знаки ордена Святого Андрея канцлеру, которые император сразу же возложил на него. Для меня было большим удовольствием, отдавая другие официальные визиты, ехать через потсдамский парк, полный воспоминаний о Фридрихе Великом, из которых знаменитая мельница не самое последнее. После обеда, на котором присутствовали оба императора, мы расстались очень рано.
    Следующее утро было посвящено политическим переговорам между господином Сазоновым, канцлером и Кидерлен-Вехтером. Результат этих переговоров известен.   Уступая настойчивым требованиям немцев, мы согласились соединить багдадскую железную дорогу с персидской железнодорожной линией. Задолго до отъезда Сазонова в Берлин, граф Пурталес приходил много раз в министерство, всегда стараясь получить, как он выражался, «эту маленькую уступку», которая на самом деле не стоила бы России ничего, но доказала бы её добрые чувства по отношению к Германии. Несомненно, «маленькая уступка» была гораздо более значительной, чем это представлялось графом Пурталесом. Достигнув наконец своей цели в Потсдаме, немцы торжествовали.
    Царь покинул Дармштадт в 11 часов вечера. Перед его отъездом в Гротовом зале дворца был большой торжественный обед, в пригласительных открытках названный «ужин».  Был приглашен весь персонал берлинского посольства. Позже в гостиной кайзер не мог скрыть своего удовлетворения и был особенно любезен с русскими. Его примеру следовали все присутствующие, не исключая императрицу. Так как при дворе в Берлине царствовала деспотическая дисциплина, слово императора было законом для безоговорочного соблюдения в мельчайших деталях. Этот факт я испытал на себе. Мы только что встали из-за стола и стояли кружком с кофе. Я всё ещё держал в руке свою чашку, когда ко мне поспешно подошел церемониймейстер: «Их величество императрица желает с вами поговорить!» С преувеличенной вежливостью императрица пространно говорила со мной о её удовольствии являться почетным шефом полка гродненских гусар, и она даже спросила меня, штатского, о некоторых деталях униформы её нового полка. Едва она дала мне разрешение уйти, как граф Эленбург, главный маршал двора, обычно хмурый и молчаливый человек, который в течение многих лет не сказал мне ни слова, теперь подошел ко мне, говоря, как счастлив он был, услышав, что в прошедшие два дня вопросы такой важности для двух соседних дружественных наций решились; и так далее. Из гостиной мы отправились в театр, где на экране показывали кинофильм о прошедшем накануне марше. К 11 часам вечера гости покинули императрицу и два императора поехали на станцию.
     Когда императорский поезд уехал, кайзер, уходя с платформы, заметил меня. Подходя с протянутой рукой, он спросил меня, останусь ли я в Берлине на некоторое время, и потом, с очевидным удовольствием, сказал: «Я очень счастлив визиту императора и, особенно, найдя его таким веселым и благожелательным. Всё прошло очень хорошо, и я очень удовлетворён». Снова энергично пожав мне руку, он покинул станцию. Это был последний раз, когда я его видел.
    На следующее утро граф Остен-Сакен отвёз Сазонова и меня на своей машине в Берлин. Вечером мы обедали у канцлера. Сазонов сидел справа от нашей хозяйки, я – слева. Мадам Бетман-Гольвег, казавшаяся деликатной и приятной женщиной, рассказала мне, среди других вещей, как всегда ужасно взволнован был её муж в дни, предшествующие его присутствию в Рейхстаге и в каком изнеможении он был после этих заседаний. Эти детали подтверждали личное впечатление, производимое канцлером. После Бюлова он не казался имевшим достаточно выдержки, чтобы противостоять своим политическим противникам или успевать за энергичными требованиями кайзера. Он казался мне слишком правильным, слишком честным для своего окружения и в моём воображении я видел его быстро отдающим место кому-то более грубого склада. По моим представлениям, это был бы Кидерлен-Вочер, грубый, циничный человек. Я, тем не менее, должен честно признаться, что сильно ошибался. Вскоре Кидерлен внезапно умер, а Бетман-Гольвег долго оставался у власти и получил пресловутую известность как человек по прозвищу «Клочок бумаги».
    По возвращении в Санкт-Петербург я застал Извольского накануне его отъезда в Париж. Бывший министр очень интересовался всеми деталями потсдамской встречи и, услышав о дружелюбии, продемонстрированном нам немцами, он, должно быть, с горечью вспомнил приём, оказанный ему в 1908 г. Он не мог удержаться от восклицания: «Вполне естественно, что на меня должно было пасть основное бремя».

Примечания к 1910.
1)Губастов, Константин Аркадьевич (1845-1919) – дипломат, историк, генеалог. На службе в МИД с 1866 года. Товарищ министра иностранных дел в 1906-1908 гг. В 1908 году вышел в отставку. Член Императорского русского исторического общества и Русского генеалогического общества. Публиковал научные труды по генеалогии. Умер в Царском селе.
2)Сазонов, Сергей Дмитриевич (1860-1927) – министр иностранных дел в 1910-1916 гг. На дипломатической службе с 1883 года. Работал в дипломатических представительствах России в Лондоне, Ватикане и Константинополе. В 1907-1909 гг. был послом в США. После 1917 года поддержал Белое движение. Умер в эмиграции. 
3)Бетман-Гольвег, Теобальд фон (1856-1921), рейхсканцлер Германской империи и премьер-министр Пруссии в 1909—1917 годах.
4)Кидерлен-Вехтер, Альфред фон (1852-1912) - немецкий дипломат, статс-секретарь министерства иностранных дел Германии (1910—1912). В 1908-1909 гг. участвовал в переговорах в период Боснийского кризиса на стороне Австро-Венгрии.

                1911
    С уходом Извольского его место в министерстве занял Сазонов.
    Однажды утром, когда я входил в кабинет моего нового шефа с обычными документами, он как раз получил новость о смерти нашего посланника в Лиссабоне. Протягивая телеграмму мне, он сказал: «Возможно, этот пост Вам не подойдёт, но будь я на Вашем месте, я бы от него не отказался». Затем он привёл мне свои доводы, которые были небезосновательны, и заключил словами: «Если бы вы были на двадцать лет старше, вы бы испугались, т.к. это означало бы маршальский жезл, но в Вашем возрасте первая активная вакансия, которая появится, будет Вашей».
     Я уступил его аргументам, и через некоторое время мою кандидатуру рассматривали в качестве будущего номинанта на пост в Лиссабоне. Я тем не менее не получил этот пост, т.к. господин Нарышкин , в то время посланник в Швеции, который не выносил северный климат, умолял меня обменяться с ним постами, что я с охотой сделал.
    Моё назначение было отложено в связи с серьёзной болезнью Сазонова. Во время этой отсрочки я предпринял автомобильное путешествие через Россию и в начале октября достиг Парижа. Почти сразу за этим я получил телеграмму из министерства с предложением стать первым делегатом на Международной Опиумной конференции, которая вскоре должна была открыться в Гааге .
     Это предложение было вдвойне заманчиво, т.к. впервые давало мне шанс принять участие в большом международном мероприятии, а также увидеть страну, которую я не знал и которую долго мечтал посетить.
     Я провёл три месяца в Голландии во время конференции и сохранил самые приятные воспоминания о том времени. Все дни недели, кроме субботы, были заняты работой конференции, а также в комиссиях или на пленарных собраниях. Эти собрания никогда не были очень длительными и оставалось достаточно свободного времени утром или вечером, чтобы посетить исторические памятники и достопримечательности города или бродить по необычным старым узким улочкам, ярко освещенным ночью и переполненным людьми. Главным образом меня привлекали антикварные магазины, которых в этой стране изобилие, и я много раз их посещал как в Гааге, так и в других местах.
    Надо побывать в Голландии, чтобы понять особую прелесть, исходящую из этих несчетных маленьких городков, которые я посещал, когда позволяло свободное время. Они приобрели и сохранили характер тех далёких веков, в которых были построены и, прогуливаясь по улицам Харлема или Делфта, вы возвращаетесь в эпоху XVII века, которую фламандские художники любили отображать в своих картинах: улицы, пересеченные каналами, обрамленными деревьями, старые дома с выступающими фасадами, позволяющие вытаскивать товары с верхних этажей. После блуждания по улицам я заходил в музеи, чтобы там на стенах найти то, что я только что видел снаружи. А зимой! Мне на редкость повезло увидеть замёрзшие каналы. Через некоторое время голландский климат значительно изменился, предположительно из-за отклонения направления Гольфстрима. Сейчас очень редко выдаются те зимы со льдом и катанием на коньках, которые голландские художники любят изображать с незапамятных времен. Рождество 1911 года оказалось исключением, и едва замерзли каналы, их покрыли толпы конькобежцев; некоторые катались ради удовольствия, другие просто использовали легкий способ сообщения между разными маленькими городками. Тем не менее, эта зимняя сцена длилась лишь несколько дней.
     Социальная жизнь в Гааге обширна. Каждый вечер свой раунд веселья, приёмов, обедов и т.д. Королева Вильгельмина  дала обед в честь всех делегатов конференции. Её маленький двор очень элегантен. На другой день господин Крамер, голландский делегат, пригласил членов конференции на завтрак в свой особняк, окруженный полями тюльпанов и гиацинтов.
     Что касается работы конференции, у России не было прямого интереса принимать меры предосторожности, так как культивирование мака в империи незначительное, и мои инструкции ограничивались поддержкой французских и британских коллег в вопросах, касающихся их стран. Американцы создали конференции большую часть работы и были причиной того, что она длилась дольше, чем сперва ожидалось. У их делегатов в последний момент часто возникали к нам самые неожиданные вопросы, с которыми мы соглашались, чтобы их не поднимать. Из-за этого конференция не смогла закрыться в фиксированные сроки и делегаты расстались на Рождество, чтобы возобновить свою работу в январе.
     В этот промежуток времени я вернулся в Санкт-Петербург, проехав через Стокгольм, чтобы сделать приготовления к моему будущему размещению. В канун Рождества я сел на корабль в Россию, и я очень хорошо помню ту сказочную сцену. В Швеции зима гораздо более суровая, чем в Голландии, всё было покрыто снегом и холод был сильный. Покидая Стокгольм при свете Луны, судно вошло в фиорды и, продвигаясь по узкому каналу, прорезанному во льду, оно, казалось, скользило по снегу, мимо с каждой стороны проезжали сани и двигались пешеходы. Это странное путешествие, когда корабль, казалось, скользил над землёй, через маленькие островки, покрытые снегом и освещенные полной Луной, производило необыкновенное впечатление. Рождественская ель светилась в столовой внизу.
    Я оставался в Санкт-Петербурге всего несколько дней до возвращения в Гаагу, так как был избран членом редакционной комиссии, которая должна была подготовить документы для подписания при возобновлении открытия конференции. После рождества конференция продолжалась лишь несколько минут, и её работа подошла к концу 11 января.

Примечания к 1911.
1)Нарышкин, Кирилл Михайлович (1855-1921) – российский дипломат. Окончил Пажеский корпус. Был камер-пажом Александра II. Служил в гвардии. С конца 1870-х гг. на службе в МИД. Большую часть своей дипломатической карьеры провёл в посольстве в Париже. В 1910-1912 гг. – посол в  Швеции. В 1912 г. вышел в отставку и поселился в Париже. Вернулся в Россию с началом Первой Мировой войны. После 1917 года принял решение отказаться от эмиграции. Точные обстоятельства смерти не известны. 
2)Конференция проходила в Гааге в конце 1911 – начале 1912 гг. Инициатором и самым активным участником конференции были Соединённые Штаты, столкнувшиеся с масштабным ростом числа наркозависимых и совершённых ими преступлений, причиной чему являлся ввоз опия из Китая. По результатам работы конференции 23 января 1912 года была подписана Международная опиумная конвенция. Конвенцию подписали   Германия, США, Китай, Франция, Великобритания, Италия, Япония, Нидерланды, Персия, Португалия, Россия и Сиам. Документ налагал запрет на торговлю и распространение опия. Исключение делалось только для его использования в медицинских целях. Таким образом, конвенция положила начало международному контролю за оборотом наркотиков.
3)Вильгельмина Елена Паулина Мария (1880—1962)— королева Нидерландов, на престоле с 1890 по 1948.

                1912

     Покидая Гаагу, я получил телеграмму от нашего представителя в Стокгольме, в которой говорилось, что король Густав назначил мне аудиенцию по случаю вступления в должность на 14 января – день придворного бала, таким образом, дав мне возможность присутствовать на первом в сезоне приёме. Я телеграфировал, что буду точно в назначенное время.
     Через два дня я прибыл в Стокгольм в восемь часов и немедленно позвонил графу Эренсверду , министру иностранных дел, прося его принять меня раньше королевской аудиенции, назначенной на три часа. В двенадцать часов я увиделся с министром. Он не мог сказать мне, будут ли какие-либо изменения в речах у короля, так как с тех пор, как он был назначен в министерство, я был первым иностранным посланником, представляющим свои верительные грамоты, и, прежде, чем ответить, он пожелал попросить королевских распоряжений. В Швеции всё делается по телефону, и я только что вернулся в свой отель, когда мне сказали, что его величество отменил речи. Около трех часов приехал главный церемониймейстер в карете королевского двора, чтобы сопровождать меня и сотрудников посольства во дворец.
     В Швеции эти аудиенции проводятся с большой помпой. Почетный караул был выстроен в зале; на ступенях огромной лестницы стояли по два стражника в форме древних времен. Официальные представители двора были в приёмной перед комнатой, где король давал аудиенцию; его величество был в форме русского адмирала с лентой святого Андрея. После нескольких минут любезной беседы, его величество подтвердил своё приглашение на бал этим вечером; после своей аудиенции я представил ему господ – сотрудников посольства и затем был принят в том же дворце принцем и принцессой. На балу меня представили моим коллегам из дипломатического корпуса, известным людям из политической и социальной сферы. На следующий день я отдал официальны визиты и отбыл в Санкт-Петербург, чтобы передать мой кабинет шефа канцелярии своему приемнику и подготовиться к отъезду.
    При отъезде в Стокгольм, у меня не было специальных инструкций от Сазонова. Они сводились к общим условиям – стремиться к консолидации взаимных дружественных отношений между двумя странами. Были оговорены только два пункта: первое – не затрагивать статус-кво Аландских островов, второе – повысить престиж нашего представительства в Швеции, у которого, по мнению Сазонова, не было достойного положения в течение некоторого времени. В соответствии с последней инструкцией, я занял большой современный дом, состоящий из двух квартир, которые я превратил в одну. Пока продолжалась переделка, я жил в отеле.  Был конец марта; русская и иностранная пасха совпали, и я ничуть не удивился, возвращаясь после нашей церковной службы на святой неделе, увидев элегантный ресторан отеля также заполненным, как обычно и оркестр, играющий и Святую пятницу и Святую субботу.
     Моё первое впечатление от Стокгольма в большей или меньшей степени наводило уныние. Я только что покинул министерство, где в силу моих обязанностей в прошедшие годы я был вынужден быть в курсе всех текущих и самых важных вопросов дня. Сперва я чувствовал себя в Стокгольме так, будто был в ссылке; редко министерский курьер приносил мне документы, которые выглядели так, как если бы их вытащили из сундука. Проживание в отеле почти без знакомых и без знания языка было чрезвычайно скучным вначале, но такое положение вещей длилось недолго. Я начал свои первые уроки шведского, а когда переселился в мои собственные комнаты, окруженный предметами домашнего обихода, то сразу почувствовал себя гораздо счастливее. Очень скоро у меня был собственный круг общения. Шведское гостеприимство и добродушие очень похоже на наше, поэтому, когда через два года я уезжал из Стокгольма в Болгарию, я с очень большим сожалением оставлял многих друзей.
     Забегая вперед, сразу упомяну, что мне повезло, что два года, которые я провел в Швеции, были особенно насыщенными событиями и приятными. За Олимпийскими играми последовали зимние виды спорта, русско-шведские мотогонки, визит короля Густава к царю, визит короля и королевы Италии в Стокгольм и т.д. Потом, чтобы лучше изучить страну, я предпринял много экскурсий, одна интересней другой. Одну – на Норд Кап, другую – на парусной яхте – в Датские проливы, путешествие на моторной лодке по озёрам и каналам из одного конца Швеции в другой, бесчисленные поездки на автомобиле по стране с её живописными видами, её замками и самыми интересными историческими памятниками.
      Я прибыл в Швецию вскоре после публикации памфлета Свена Хедина , о котором уже говорил. Этот памфлет был отпечатан в количестве, достаточном для распространения среди трети населения Швеции, кроме того был доступен во многих школах и других учреждениях. Содержание можно резюмировать в нескольких словах: автор желал доказать, что Россия, не имея выхода ни к Тихому океану, ни к Персидскому заливу, естественно, будет искать его со стороны Атлантики через Швецию. Предупреждая шведов об этой опасности, он советует им предотвратить это объединившись с Германией, которая вполне «бескорыстна» и вполне готова заполучить Финляндию для Швеции.
     Как только я прибыл в Швецию, пришли репортеры, требуя интервью. Чтобы их удовлетворить, я объяснил всем, что рассуждения Свена Хедина содержали предвзятые взгляды и я убежден, что несмотря на их усилия, этим памфлетистам было бы трудно испортить отношения двух соседних стран, чья политика базировалась на взаимном доверии и доброй воле. Один из журналистов выразил мои взгляды в длинной статье, которая появилась в тот же день, когда был дан официальный обед в мою честь министром иностранных дел.
     Встав из-за стола, граф Эренсверд отвёл меня в сторону и после щедрых благодарностей за моё послание прессе, заверил меня, что мои слова произвели отличное впечатление в стране. Он также уверил меня со своей стороны и от имени королевского правительства в искреннем желании поддерживать дружественные отношения хороших соседей.
     Между тем, германские интриги не закончились. Они публиковали сообщения в газетах о нелегальной деятельности нашего военного атташе в Стокгольме. Согласно этим слухам, последний, переодетый крестьянином, был пойман по соседству с крепостью Боден во время фотографирования и проведения топографических исследований. Общественное мнение готово было прислушаться к этим фантастическим клеветническим измышлениям, тем более что указанная крепость была на берегах Ботнического залива, прямо напротив России. Общество, особенно военные круги, даже начали холодно относиться к нашему военному атташе. Я не считал правильным, чтобы эти наветы, абсурдные сами по себе, можно было позволить пропустить незамеченными, и постарался показать общественному мнению полную глупость всей истории и для этого использовал прессу и беседы с политиками и военными.
     Мой аргумент был очень прост и, наверное, из-за его простоты он поразил шведское воображение и имел желаемый эффект. Если бы мы унизились до таких неблагородных средств, не было ли с нашей стороны более, чем наивным, имея десятки тысяч офицеров под нашим командованием, выбрать для такого задания именно того, кто был так хорошо известен шведам в течение последних пяти лет. Возбуждение первого момента в результате успокоилось и уступило место более разумному настрою.
     За памфлетом Свена Хедина вскоре последовал другой – из-под пера г-на Фалбека . Этот профессор Лундского университета сигнализировал более или менее о той же самой «Русской опасности». Я написал министру иностранных дел о необходимости обратить особое внимание на пагубные последствия подобной литературы для хороших взаимоотношений между двумя странами. Он пообещал воспользоваться первой возможностью публично осудить в кабинете министров поведение журналистов, ставящих под угрозу всю работу дипломатов, и он сдержал своё обещание.
     Как серьёзно настроенный умный человек, он не разделял милитаристскую политику Берлина, которую одобряли только несколько придворных и офицеры гвардии, восхищавшиеся Потсдамским правилом. Что касается правительства и шведского народа, они не желали бед своей стране. Они очень боялись возможных осложнений, отлично понимая, что период Густава Адольфа  бесповоротно прошел, и вместо желания играть роль в европейской политике, страна должна иметь в виду, что является маленьким государством с пятью миллионами жителей, наконец поставившее свою торговлю и промышленность на твёрдую основу, и на этом зиждется всё её благополучие. Быть вовлеченной в конфликт означало для Швеции потерять всё и не выиграть ничего. Вхождение в битву с гигантами не дало бы ей никаких преимуществ, напротив, она рисковала бы уничтожить все источники своего материального благосостояния.
      Многие отрасли шведской промышленности такие, как производство машин и оборудования, автомобильная промышленность, электрическая арматура, спальные вагоны и т.д., достигли высокого уровня совершенства. Шведы часто начинают работать в довольно медленном темпе, но с практикой они приспосабливаются и всегда пунктуальны, и трудолюбивы - это их национальная особенность. Так как они медлительные работники, шведские изделия всегда дорогие, но потребность в них за пределами страны всегда превышает предложение.
      Шведская торговля в последние годы развивалась экстенсивно. Вскоре после моего приезда я присутствовал на важном собрании шведского коммерческого общества «Swenska Export – Veroning» - в честь двадцать пятой годовщины его основания. Отчеты, предоставленные для прочтения на том собрании, подтверждали расширение шведской торговли за последнюю четверть века. Общество владело большим количеством коммерческих судов, курсирующих между Европой и другими частями света. Годовой оборот общества был на подъёме. Почему шведы должны были бы рисковать потерей своего экономического процветания - результата усердной работы поколений, стремясь в авантюру войны!? Здравомыслящий и практичный швед отказывался подставлять свою страну эфемерным шансам борьбы по совету германских милитаристов.
      Я часто обсуждал с министром иностранных дел опасность политики Берлина для Швеции. Дальновидный граф Эренсверд, делал все возможное, чтобы сгладить сложности ситуации, развеять мои подозрения и беспокойства. Эта примирительная позиция, особенно после его речи в Кабинете министров относительно Свена Хедина и Фалбека, навлекла на него яростные атаки некоторой части шведской прессы, также, как и германской. Шведский журнал Nya Dagligt Allehanda опубликовал серию статей под общим заголовком «Русский сатрап», чтобы доказать, что он был под влиянием российского представителя. Автор добавлял, что к счастью, времена Екатерины Великой навсегда прошли и что российский посланник не сможет больше играть роль «Разумовского» .
      Эти недостойные статьи были воспроизведены, прокомментированы и добавлены в доклады прогерманской партии. Германская пресса в свою очередь, особенно Schlesische Zeitung из Штеттина, чьи статьи были перепечатаны берлинскими газетами, яростно атаковала германского представителя в Стокгольме, обвиняя его в том, что он допустил, чтобы влияние, которое Германия до сих пор сохраняла в Швеции, уступило российскому. Эта горькая критика была тем неприятнее моим германским коллегам, что они придерживались других, чем я, взглядов. Я боялся, что они могут скомпрометировать мои взаимоотношения с правительством, к которому я был прикомандирован и с которым мне удалось установить взаимные доверительные связи. Поэтому я решился прямо поговорить с господином фон Рейхенау . В совершенно дружественной беседе я выразил своё сожаление по поводу статей по рассматриваемому вопросу, сказав ему, что если они были неприятны ему, то ещё более были неудобны для меня.
      Летом 1912 года в Стокгольме должны были состояться Олимпийские игры. Многие русские и финские спортсмены выразили своё желание участвовать, и наши кавалерийские офицеры намеревались принять участие. Участие финнов по причине их сепаратистских пристрастий и исторической симпатии, которой они пользовались в Швеции, представлялось довольно деликатной темой. Я настаивал на том, чтобы получить точные и авторитетные инструкции относительно позиции, выражаемой в различных ситуациях, и перед отъездом к месту своего нового назначения я позвонил председателю Совета министров, военному министру и великому князю Николаю Николаевичу , который взял под свой высокий патронаж конный конкур. Господин Коковцов  дал мне устные инструкции, которые он после подтвердил письменно, согласно которым я должен был следить за тем, чтобы Финляндия всегда была представлена под российским флагом как часть Российской империи.
    Великий князь просил меня держать его в курсе событий, которые ему было важно знать, добавив, что, если из моих донесений он заметит, что была тенденция придать спорту неблагоприятный для нас политический характер, он сразу откажется от почетного президентства и также примет меры, чтобы предотвратить поездку наших офицеров в Швецию. Когда, по прибытию в Стокгольм, я представил министру иностранных дел условия, при которых мы бы приняли участие в Олимпийских играх, он дал мне формальное заверение, что всё будет проведено согласно нашим желаниям. Приглашение было инициативой шведского правительства и это было нашей гарантией.
            Последующее покажет, что, тем не менее, были часты случаи взаимонепонимания, которые приходилось исправлять. Церемония открытия стадиона была назначена на конец июня, но теннисные турниры, проходившие между игроками со всех частей света, начались значительно раньше. Король Густав , сам отличный теннисист, двор и общество следили за этими соревнованиями с глубоким интересом.
      400 русских спортсменов прибыли на борту судна «Бирма», специально оборудованного для них императорским правительством –– корабль, принадлежал «Восточно-Азиатской компании».
      Великий князь Кирилл  с супругой были среди официальных лиц, присутствовавших на играх. Их визит был результатом моей инициативы. В свой первый приезд в Швецию я услышал, что германские и английские военные корабли будут в шведских водах в течение периода проведения Олимпийских игр и мне показалось вполне уместным, чтобы российские военно-морские силы тоже были представлены.
     Крейсер «Олег» должен был совершать свой летний поход в Балтийском море под командованием великого князя Кирилла и это был именно тот корабль, который пришел мне на ум в отношении нашего представительства. Великий князь, которому я поведал свою идею по прибытии в Санкт-Петербург, полностью согласился со мной и уполномочил меня довести дело до конца. Я поговорил с императором, давшим своё принципиальное согласие, сказав мне проработать детали с военно-морским министром, добавив, что возможно было бы предпочтительнее отправить эскадру торпедных катеров. Адмирал Григорович  высказался за «Олега» и миссия великого князя была определенно решена.
       Потом я спросил великую княгиню, не будет ли она сопровождать великого князя. Ей понравилось предложение, и она просила меня уладить этот вопрос со двором. Так как она не могла находиться на борту военного корабля, которым командовал великий князь, она надеялась воспользоваться гостеприимством своей кузины, правящей принцессы . По возвращению в Стокгольм я попросил аудиенцию короля, чтобы сообщить ему решение императора. При этом я сообщил его величеству, что мой государь выбрал крейсер «Олег» под командованием своего кузена, чтобы показать важность, которую он придавал хорошим взаимоотношениям между двумя странами. Так как правящей принцессе нездоровилось, и она не могла увидеть меня лично, я передал ей послание от великой княгини через его величество. «Я буду говорить с моей невесткой, - он ответил со своей обычной приветливостью, - о намерении великой княгини. Но прошу вас написать сейчас и сказать ей, что мы будем в восторге увидеть её и с удовольствием ожидаем её визита.»
      Многих иностранных принцев ожидали в Стокгольме в течение лета и среди них германского кронпринца. Чтобы определить ранг великого князя Кирилла, двор осведомился, прибыл ли он как командир корабля или как представитель императора. Желая обеспечить российскому великому князю приём ни в коем случае не ниже, чем другим принцам, я ответил, что на борту он в качестве командира, а на суше великий князь имеет право на все почести, благодаря своему высокому званию. В результате, его императорское высочество был принят очень торжественно.
         После того, как великий князь отдал официальные визиты властям как командир, он присоединился к великой княгине на борту маленькой яхты, принадлежащей морскому министру. Их высочества высадились на главной пристани, где их встречали правящие принц и принцесса в окружении придворных. После смотра войск, выстроившихся на параде, великокняжеская компания поехала во дворец, где они были приняты королём и королевой и затем присутствовали на государственном завтраке, данном в их честь.
       Несколькими днями позже великий князь Дмитрий  приехал и остановился у своей сестры, а великий князь Борис  попросил меня позволить ему остановиться в моём доме. Стокгольм на несколько недель стал местом встречи европейской элегантности и спорта. Больше десяти частных яхт стояли в гавани. Спорт и многочисленные развлечения были беспрерывными. Однажды вечером король дал обед в честь иностранных августейших особ. Так как придворные приёмы в Швеции никогда не бывали очень поздними, целая компания молодых людей с герцогиней Зюдерманландской  во главе, сообщили о своём намерении провести вечер у меня. Прощаясь со своими гостями после обеда, король пожелал, чтобы я остался на игру в карты, но услышав, что у меня дома гости, сказал со своей обычной очаровательной простотой: «Ну, что ж, этим вечером идите домой, у нас будет игра в другое время».
      Пока проходили Игры, российское посольство никогда не оставалось без гостей. Завтраки, обеды и приёмы следовали один за другим почти ежедневно. Однажды мы имели честь присутствия короля на обеде, в другой раз правящие принц и принцесса украсили наш прием.
        Но Олимпийские игры не обошлись без небольшого политического разногласия. При открытии стадиона произошел неприятный инцидент. Финские спортсмены, отделившись от своих российских товарищей, остались одни на арене, и некоторые зрители устроили им демонстративную овацию. В другой раз финны, вместо того, чтобы огласить свою победу под российским флагом, как было условлено, развернули финский флаг. Ещё раз, когда финны стали победителями, оркестр играл знаменитый Bjorneborg - марш, который был признан в России сепаратистским финским гимном, и так далее. Я должен был бы действовать противоположно своим инструкциям, если бы позволил этим инцидентам пройти незамеченными. Я позвонил министру иностранных дел и привлёк его внимание в дружественном, но твердом тоне к этому несоблюдению соглашения. Он признал справедливость моих замечаний и на следующий же день прислал ко мне главного администратора Игр, чтобы выразить сожаление и уверение, что ничего в таком роде не должно произойти в будущем. При закрытии олимпийских игр король Густав должен был встретиться с императором Николаем в финских водах. Эта встреча первоначально планировалась как сугубо частная и министерские депеши заявляли, что монархи не будут сопровождаться их министрами иностранных дел. Позже личная телеграмма из министерства Императорского Двора информировала меня, что царь приглашает меня присутствовать при его беседе с королём Швеции «если я найду своё присутствие своевременным и необходимым с точки зрения местных условий». Так как по этому вопросу не могло быть двух мнений, я ответил графу Фредериксу, что расцениваю эту телеграмму как распоряжение, которому я не могу не подчиниться.
     Я не считал необходимым сохранять свою переписку с Ливадией в секрете от министерства, поэтому я информировал господина Нератова , который исполнял обязанности в отсутствие Сазонова, об этом. Как раз в то время Сазонов вернулся в Санкт-Петербург, и я узнал вскоре после этого, что приватный характер визита короля изменили и что два министра иностранных дел сопровождали своих монархов. Позже, в частной беседе, граф Орлов  объяснил мне происхождение телеграммы, которую я получил от графа Фредерикса. Император не желал беспокоить господина Сазонова, который был в это время в отпуске, поэтому его величество распорядился послать за мной.
     Таким образом, до окончания Олимпийских игр я был вынужден уехать в Россию. Наши великие князья остались в Стокгольме, и великий князь Борис всё ещё оставался в моём доме.
     В Выборге я встретился с официальными лицами, которые прибыли из Санкт-Петербурга, чтобы присутствовать на встрече. Это был мой первый визит в Россию с тех пор, как я покинул страну и моя первая встреча с членами императорской свиты, в составе которой я так часто бывал в предыдущих поездках царя.
    Встреча, которая была самой сердечной, длилась два дня. Единственный политический вопрос, который обсуждался, касался Аландских островов. Идя навстречу шведскому половинчатому отношению к этому вопросу, Сазонов пообещал сохранять статус-кво.
    Король Густав предложил забрать меня обратно в Швецию на своём корабле, но я не воспользовался его любезным предложением, так как мне было разрешено провести некоторое время в России. Император, расставаясь со мной, сказал, что было бы жаль находиться так близко от Санкт-Петербурга и не поехать туда. Я не ждал второго приглашения, а отправился в Стрельну провести несколько дней с моими друзьями Орловыми, откуда я вернулся в Стокгольм, и только в ноябре я взял настоящий отпуск, который разделил между Парижем и Санкт-Петербургом. К Новому году я снова вернулся к своей работе.

Примечания к 1912.
1)Альберт Эренсверд младший (1867-1940) -  министр иностранных дел Швеции в 1911-1914 гг.
2)Хедин, Свен (1865-1952) – шведский писатель, публицист, журналист и путешественник. Предпринял несколько экспедиций в Тибет, Центральную и Восточную Азию. В политике занимал прогерманскую позицию. В 1930-е гг. симпатизировал Адольфу Гитлеру. На его надгробии высечена надпись: «Здесь покоится Свен Хедин, человек, который всегда оказывался прав в географии и всегда ошибался в политике». См. о нём: Одельберг Аксель Невыдуманные приключения Свена Хедина. М.: Ломоносовъ, 2011.
3)Фальбек, Понтус (1850-1923) – шведский юрист и историк. Профессор в Лундском университете.
4)Густав II Адольф (1594-1632) – король Швеции в 1611 -1632 гг. Реформировал армию. Воевал с Московским царством, Речью Посполитой и Священной Римской империей. Превратил Швецию в могущественную державу. Погиб во время сражения под Лютценом в ходе Трицатилетней войны.
5)Сноска автора: Граф Разумовский был российским посланником при дворе Густава III.
6)  Рейхенау, Франц фон (1857 -1940) – немецкий дипломат. Изучал право в университетах Страсбурга и Берлина. В 1900-е годы работал на разных дипломатических должностях в Латинской Америке: в Чили, Гватемале, Бразилии и Аргентине. В 1911-1914 гг. – посол Германии в Швеции.   
7)  Великий князь Николай Николаевич (Младший) (1856-1929) - первый сын великого князя Николая Николаевича (старшего) и великой княгини Александры Петровны (урождённой принцессы Ольденбургской), внук Николая I. Участник русско-турецкой войны 1877-1878 гг. С 8 июня 1905 года по 26 июля 1908 года — председатель Совета государственной обороны. В 1914-1915 гг. – Верховный командующий русской армией. С 1919 года в эмиграции.
8)Владимир Николаевич Коковцов (1853 —1943 года) —министр финансов в 1904—1905; 1906—1914 годах; председатель Совета министров Российской империи в 1911—1914 годах. После революции эмигрировал во Францию.
9)Густав V (1858-1950) – король Швеции в 1907-1950 гг.
10)Великий князь Кирилл Владимирович (1876-1938) - второй сын великого князя Владимира Александровича, третьего сына императора Александра II, и великой княгини Марии Павловны; двоюродный брат Николая II. Служил на флоте. Отличился во время русско-японской войны. В феврале-марте 1917 года перешёл на сторону революции. В 1924 году в эмиграции провозгласил себя императором Кириллом I в изгнании. 
11)Григорович, Иван Константинович (1853-1930) – адмирал. Последний морской министр Российской империи (1911-1917). Умер в эмиграции.
12)В настоящее время покойной (примечание А. Савинского).
13)Великий князь Дмитрий Павлович (1891-1942) - сын великого князя Павла Александровича, внук Александра II, двоюродный брат императора Николая II. Участвовал в международных соревнованиях по конному спорту. Участник Первой мировой войны. Участвовал в убийстве Г. Е. Распутина. После революции 1917 г. в эмиграции.
14)Великий князь Борис Владимирович (1877-1943) - третий сын великого князя Владимира Александровича и великой княгини Марии Павловны, внук императора Александра II. Участник русско-японской и Первой мировой войн. В 1918 году на Северном Кавказе был арестован большевиками, но сумел бежать. Примкнул к Белому движению, позднее эмигрировал.
15)Великая княжна Мария Павловна (1890-1958) - дочь великого князя Павла Александровича и греческой принцессы Александры Георгиевны. Внучка Александра II по отцовской линии и праправнучка Николая I по материнской линии. В 1908 году Мария Павловна была выдана замуж за шведского принца Вильгельма, герцога Зюдерманландского (1884—1965), второго сына Густава V. Брак был заключён по политическим и династическим соображениям, тёплых чувств молодожёны друг к другу не испытывали. Через год в браке родился ребёнок — сын Леннарт (1909—2004). В 1913 году покинула супруга и вернулась в Россию, оставив сына в Швеции. Брак был официально расторгнут годом позже. В годы Первой мировой войны работала в госпитале сестрой милосердия  В 1917 году вышла замуж за гвардейского офицера С. М. Путятина, от которого родила сына Романа, умершего в детстве от кишечного заболевания. В 1918 году эмигрировала в Румынию, потом перебралась в Париж. Путешествовала по Европе и Америке. Написала книгу мемуаров.   
16)Нератов, Анатолий Анатольевич (1863-1938) – дипломат. За все годы службы не занимал ни одного поста за границей. В 1910-1916 гг.  – товарищ министра иностранных дел. Примкнул к Белому движению. Эмигрант.   
17)Орлов-Давыдов, Алексей Анатольевич, граф (1871-1935) – крупный землевладелец, масон, депутат Государственной Думы. Эмигрировал во Францию. 

                1913

    Новый год начался большим обедом в министерстве иностранных дел в честь дипломатического корпуса. На следующий день я был приглашен на обед в тесном кругу с королём, который в это время года обычно находился в замке Дроттнингхольм, в нескольких километрах от столицы и возвращался в город только после Нового года на открытие парламента, когда начинались дворцовые приёмы.
    Среди многих исторических замков Швеции Дроттнингхольм имел особое очарование; он также отличался от других, возможно более древних и более внушительных тем, что обладал совершенным современным комфортом. Построенный в XVI веке на приветливых берегах озера Миларен, замок Дроттнингхольм был полностью перестроен в XVIII веке Густавом III. Пристрастие этого короля, современника Людовика XVI , ко всему французскому, хорошо известно и именно это вы замечаете в архитектуре замка и устройстве прекрасного парка вокруг него, реминисценции прекрасного вкуса Версаля.
    В изысканную эпоху правления Густава III Дроттнингхольм стал центром дворцовой жизни. Именно здесь формировались политические интриги и игрались любовные игры. В этом театре поэт-король ставил свои пьесы, а французские актёры играли пьесы иностранных авторов. Часто король играл сам, а когда пьеса заканчивалась, покидал сцену и, не меняя костюма, общался с блистательной толпой своих разодетых гостей.
    В анналы этого театра вписаны галантные инциденты, один из которых имел свои отголоски в политических делах. Господин Морков, русский посол, пал жертвой прелестей французской актрисы мадемуазель Хусс , уведя её во время одного из представлений. Наши политические противники воспользовались этим инцидентом, чтобы избавиться от посла, чья политика в отношении Финляндии не устраивала шведов. Замок Дроттнингхольм продолжал быть центром общественной жизни и непрерывных празднеств до того момента, когда Густав  III , готовясь пойти на помощь своему другу Людовику XVI, которому угрожала революция, пал жертвой политического убийцы. Удар кинжала Анкарстрёма на маскараде в опере завершил его жизнь . Костюм и маска, которые были надеты на Густаве III на этом балу, так же,  как и кинжал убийцы, хранятся в одном из музеев Стокгольма; прекрасные позолоченные панели "променада" оперы, где было совершено преступление, перенесли в замок Грипсхольм. После смерти Густава III замок Дроттнингхольм был полностью покинут более чем на век, а мебель и предметы искусства, украшавшие его, перевезены в другие дворцы. Только в нынешнее царствование, благодаря королеве Виктории , эта великолепная резиденция была вновь возвращена к жизни. Её величество находила и собирала воедино древние произведения искусства и снова водворяла их на прежние места. Другие предметы того же периода, известного в Швеции под названием «густавианский», были добавлены к оригинальным и способствовали элегантности и комфорту современной жизни.
     Обед, на который я был приглашен в начале января 1913, накрыли в красивой галерее дворца, украшенной гобеленами, сюжеты которых взяты из истории трех скандинавских государств.
    В 1913 г. мы праздновали 300-летний юбилей династии Романовых. Национальные празднества, организованные по этому поводу, были поделены на две части: первые состоялись зимой в Санкт-Петербурге, в то время, как весной император Николай пожелал посетить колыбель династии в Костроме, откуда он поехал со всем двором в Москву. Российским представителям за границей, в свою очередь, было предложено организовать празднества в своих посольствах. Зимой в Стокгольме у нас была величественная служба в церкви, большой завтрак, обед и бал в посольстве. Но в мае я попросил разрешения отправиться в Москву, где я никогда не видел больших приёмов их величеств. Теперь всё это прошло, увы! Я благодарю Бога, что у меня была счастливая мысль отправиться туда в то время.
   Я никогда не забуду благочестивую и в то же время чинную атмосферу древней столицы, которая рада предложить гостеприимство «Помазаннику Божьему». Чтобы понять чудо всего этого, нужно там присутствовать и не только присутствовать, а я бы сказал, нужно быть русским. С детства я всегда слышал, что появление царя на Красном крыльце Кремля производит самое волнующее впечатление; но самое живое воображение не может описать величие этой картины и глубину эмоций, которые я почувствовал, присутствуя на роскошных, но трогательных церемониях в московских церквях и на традиционном балу знати, снова возрождающей узы, которые издавна объединяли царей с лучшими людьми страны. И вся улица охвачена энтузиазмом, неизмеримо превосходящим энтузиазм Санкт-Петербурга. Когда, после празднеств в Москве и перед моим возвращением в Стокгольм, у меня была аудиенция с императором в Царском селе, я не мог воздержаться от упоминания незабываемого впечатления, которое я получил. Император, глубоко тронутый, сказал мне, что даже на коронации он не видел такого энтузиазма.
     Воспользовавшись хорошей погодой, я вернулся в Швецию морем: от Санкт- Петербурга до Стокгольма это путешествие заняло сорок восемь часов. Через несколько дней герцогиня Судермани вернулась из Москвы и привезла новость, что у императора для меня в ближайшее время будет более важный пост.
  Короля и королеву Италии ожидали в Стокгольме. Так как оставалось около месяца до назначенной даты их приезда, я тем временем предпринял поездку на Нордкап. Эту самую северную точку Европы можно посетить лишь в два самых тёплых летних месяца, и это очень удобное путешествие. Мы выехали специальным поездом, называемым «Лапп экспресс» и сперва проехали Боден, знаменитую шведскую крепость на берегах Ботнического залива, предназначенную для защиты Швеции от русского вторжения; затем последовали Порюс, Елливаре и Кируна с их медными шахтами и водопадами - огромным мотором, мощность которого служит для освещения большей части страны. В окрестностях этих городов мы видели лопарские поля; чуть дальше поезд пересек полярный круг. Через сорок восемь часов путешествия мы достигли Нарвика, норвежского порта на атлантическом побережье, откуда лодка забрала нас через восхитительные норвежские фьорды и милые Лофотенские острова, попутно высаживая в Лодене, Тромсё, Хаммерфесте, Люнгене и, наконец, в Нордкапе.
     Было то время года, когда в этих широтах солнце не заходит в течение нескольких недель, и у нас была возможность фотографировать Светило в полночь; но оборотная сторона этой прекрасной картины такова, что как только хороший сезон заканчивается, страна погружается в темноту на несколько месяцев, и всё живое умирает.
    На обратном пути мы высадились в Тронхейме, чтобы посетить красивый готический собор, где коронуют норвежских королей. К несчастью, у меня не оставалось больше времени в распоряжении для этого чудесного путешествия, и мне надо было вернуться, чтобы присутствовать при прибытии итальянской монаршей четы.
    Король Виктор Эммануил и королева Елена прибыли из Италии на корабле. Ожидавшаяся утром, королевская яхта прибыла только вечером; из-за этой задержки королева, принцессы королевской семьи и все другие дамы пришли на пристань в вечерних платьях, так как сразу после прибытия был официальный обед.
    Перед обедом у короля было время, чтобы принять дипломатический корпус. Вечером в гостиной, когда я приблизился к королеве, она оказала мне честь, упомянув моё пребывание в Ракониги в 1909 г. и осведомилась о здоровье царевича, которого я недавно видел в Москве. Как хорошая мать, которой она является, королева была очень озабочена здоровьем маленького великого князя; она сказала, что уверена, что ему было бы значительно лучше, если бы он провёл некоторое время с её детьми на солнце на побережье. «Что же касается моих детей, – продолжила королева, – я всегда говорю, что у них будет достаточно времени, чтобы быть принцессами, но прежде всего они должны заработать здоровье и силу; как раз сейчас они на побережье, проводят дни на песке и черные, как негры».
    На следующий день у короля и королевы Италии был приватный завтрак в замке Дроттнингхольм. Великий князь Кирилл и великая княгиня прибыли в Стокгольм, чтобы присутствовать на мотогонках, устроенных королевским шведским клубом и именно их присутствию я обязан приглашению на завтрак, которое я тоже получил.
   В тот же вечер был обед в российском посольстве в честь великого князя и великой княгини, после чего те, кто хотел принять участите в мотогонках, русские и шведы, были представлены их высочествам. Великая княгиня приехала в Стокгольм в качестве президента Императорского Балтийского клуба и её имя было дано гонкам “Victoria Fahrt”, в которых приняло участие более сорока автомобилей, большая часть из которых принадлежала прибалтийским баронам. Гонки длились десять дней; они были превосходно организованы и совмещались с показом иностранцам самых красивых видов Центральной Швеции.
    Вскоре после этого я предпринял другое путешествие по Швеции на моторной лодке. Благодаря системе каналов со шлюзами, объединяющих три больших шведских озера: Меларен, Венерн и Веттерн, вы можете пройти с восточного, к западному побережью Швеции.
   В конце третьего дня мы достигли порта Гётеборг, где наш морской атташе ожидал меня на парусной яхте. Он доставил меня через Каттегат к Марстранду – китобойной станции, которые очень в моде в Швеции, а затем в Люсецил, очаровательную норвежскую рыболовецкую деревню, где я взял лодку на Христианию. Я счастлив, что у меня было время отправиться в Берген; с тех пор этот чудесный город сильно пострадал от пожара. До пожара на окраине современного города был старый город, построенный полностью из дерева. Некоторые дома, относящиеся ко времени, когда Берген был частью торгового союза, известного под названием “Ганза”, были очень стильными. Самой чудесной частью города был “Fiskatorpet”, рыбный рынок. В одном из домов, превращенных в музей, сохранялись в своём первозданном состоянии комнаты ганзейских купцов и нескольких учеников с книгами по коммерции и весами и мерами того периода. Чуть дальше от города простирался чудесный порт, где император Вильгельм обычно делал длительные остановки в течение своих путешествий по Северному морю.
   Когда я проходил через Берген, императорская яхта «Гогенцолерн» стояла в бухте. По обе стороны от неё были два военных корабля. В предшествующие годы кайзера сопровождала целая эскадра, что очень сильно угнетало и волновало норвежцев, поэтому они проголосовали за закон, чтобы не допускать больше двух военных кораблей одновременно в порт Бергена. Кто знает, не англичане ли посоветовали этот закон норвежцам!
   Несмотря на то, что путешествие было интересным, мне пришлось его прервать, получив новость, что великая княгиня Елизавета Фёдоровна намеревается посетить Стокгольм. Она приехала как раз через два дня после моего возвращения. Я видел её тогда в последний раз, прекрасную и несчастную великомученицу!
  Осенью я взял свой обычный годовой отпуск и вернулся в Россию. При первом же разговоре Сазонов снова упомянул о намерении императора перевести меня из Стокгольма в Софию. Он предупредил меня, тем не менее, что возможно должно пройти некоторое время, прежде, чем это сможет осуществиться, потому что, как он выразился, коней на переправе не меняют. Было необходимо дождаться политического момента благоприятного для передачи полномочий. Моё назначение в Болгарию состоялось через месяц. Я немедленно вернулся в Швецию, чтобы вручить мои отзывные грамоты королю и получить официальную отставку.
    По прибытии в Стокгольм я написал министру иностранных дел, чтобы сообщить о моём отъезде и выразил моё глубокое сожаление о том, что вынужден прервать отличные личные взаимоотношения, так счастливо установившиеся между нами. Я просил о встрече с ним и сказал, что буду просить аудиенции короля, когда у меня будут документы о моей отставке, находившиеся в Ливадии в ожидании подписи императора. Ответ министра я получил в тот же день. В самых дружественных выражениях он высказал своё сожаление и поздравил меня с моим новым назначением, которое доказывало, как он говорил, доверие, оказанное мне моим государем. Назначив мне встречу на следующий день, он обещал предпринять необходимые шаги для организации моей аудиенции у короля, как только у меня будут документы об отставке.
   Во время нашей встречи министр попросил меня назначить день для меня и всех членов посольства для обеда с ним. Когда пили за моё здоровье, он произнёс очень добрую речь, приглашая меня проезжать через Швецию, когда бы я ни ехал из Восточной Европы в Россию, чтобы для этих поездок воспользоваться преимуществами новой железной дороги между Стокгольмом и Санкт-Петербургом, над созданием которой мы работали вместе некоторое время тому назад.
           Моя прощальная аудиенция состоялась с обычной церемонией и сопровождалась приёмом меня правящими принцем и принцессой, принцем Карлом  с супругой и другими лицами. В ночь моего отъезда шведские официальные лица, мои коллеги по дипломатическому корпусу и несколько моих личных друзей спустились на пристань, чтобы проводить меня.
     Был прекрасный зимний вечер, когда корабль поднял якорь, и невольно другой такой же вечер мне вспомнился – тот канун Рождества, когда два года тому назад я покидал ту же пристань, возвращаясь в Россию. Также, как тогда, корабль удалялся дальше и дальше от берега, город, освещенный мириадами электрических огней, постепенно становился темнее и темнее и наконец исчез в зимнем тумане.
    Я прибыл в Санкт-Петербург в период рождественских праздников и сразу начал изучать болгарские дела. У меня также было несколько бесед с генералом Радко-Дмитриевым , который в то время был болгарским посланником в Санкт-Петербурге, и чья репутация и карьера были хорошо известны.
    Будучи военным как по образованию, так и по профессии, генерал играл важную роль в период первой балканской войны в 1912 г. После поражения Болгарии в 1913 г., он временно занимал пост посланника в Санкт-Петербурге, стараясь использовать в интересах своей страны его хорошо известные симпатии к России, его старые связи там, также, как и его близкие взаимоотношения с царём Фердинандом, с которым он переписывался с помощью личного шифра. С началом Великой войны из-за возмутительной позиции, принятой болгарским правительством, он оставил свой дипломатический пост и пошел на изменение национальности, чтобы присоединиться к рядам российской армии. За время войны он занял высокий командный пост и покинул службу после большевистской революции и удалился от дел в Ессентуках – месте лечебных вод на Северном Кавказе, где позже был убит большевиками.
   При первой же нашей беседе он детально объяснил причины, которыми руководствовался, соглашаясь на пост настолько далёкий от его прежней карьеры. Его главной целью было использовать своё личное влияние, чтобы улучшить взаимоотношения между Болгарией и Россией, которые стали напряженными после братоубийственной болгаро-сербской войны. Достигнув этой задачи, он намеревался вернуться в свою страну и посвятить усилия тому, чтобы собрать вместе многочисленные болгарские политические кланы и объединить их в одну единую национальную партию. Он приветствовал моё назначение в Болгарию и сообщил мне, что оно было одобрено царём; он был уверен, что я бы нашел правильную ноту в осуществлении очень нужного умиротворения.
   - Un homme averti en vaut deux , - говорил он, - я бы хотел указать вам заблаговременно вопросы, которые в первую очередь волнуют царя Фердинанда, и о которых он, несомненно, будет говорить с вами при первой же встрече. Во-первых, царь волнуется по поводу личных чувств в отношении к нему его величества императора; он боится, что к нему относятся как к принцу Баттенбергу. Затем, он хотел бы, чтобы его старший сын, принц Борис , был допущен к завершению своего военного обучения в военной академии Санкт-Петербурга. Вы понимаете, конечно, всю важность, которую это может иметь в будущем. После нескольких лет, проведенных в России, наш будущий царь, конечно, завоюет друзей в этой стране и установит связи, которые будут длиться в течение жизни. Я знаю это по своему собственному опыту. А также, кто знает, из этого могла бы выйти более личная и близкая связь и увенчать наши желания. Но это крайне деликатный вопрос, и я упоминаю вам о нём строго конфиденциально.
    Через несколько дней я был принят императором, которому повторил свою беседу с Радко-Дмитриевым. Его величество был очень удивлён, услышав об опасениях царя Фердинанда.
    - Это не его дело, - сказал император, - какие у меня внутренние чувства по отношению к нему, но я бы хотел назвать ему единственную причину, когда был недостаточно хорош с ним. Так, в прошлом году разве я не был дружелюбен с его сыном на киевских манёврах? Если он задаст вам такого рода вопрос, пожалуйста, успокойте его и объясните ему, что идея о его свержении никогда не приходила мне в голову. Кроме того, подобное поведение противоречило бы самим принципам монархии.
   Когда я подошел к другому вопросу, а именно, о допуске принца Бориса в академию, император заметно заинтересовался; он спросил меня, не говорил ли Радко-Дмитриев со мной об этом и разрешил мне, если представится возможность, заявить, что принц будет принят с распростертыми объятиями. Кто знает, не подумал ли император в тот момент о том же, о чем Радко-Дмитриев так осторожно намекал? Это было бы вполне естественным, так как императорский крестник был таким хорошим и очаровательным молодым человеком.
    Император отпустил меня очень любезно, пожелав мне всяческих успехов на моём новом посту.

Примечания к 1913.
1)Людовик XVI (1754-1793) – король Франции в 1774-1791 гг. Казнён революционными властями.
2)Аркадий Иванович Морков, граф (1747 —1827) – дипломат, посол в Швеции в 1783 -1786 . От французской актрисы Гюс (Хюсс) имел дочь Варвару Аркадьевну (1797 - 1835), получившую в 1801 году титул и фамилию отца.
3)Густав III (1746 —1792) — король Швеции с 12 февраля 1771 года. 16 марта 1792 года он был смертельно ранен выстрелом в спину Якобом Юханом Анкарстрёмом
4)Якоб Юхан Анкарстрём (1762—1792) – отставной офицер, член группы аристократов заговорщиков. Убил короля Густава III на балу-маскараде. Казнён.
5)Виктория Баденская (1862-1930) - дочь великого герцога Баденского Фридриха I и Луизы Прусской, супруга короля Швеции Густава V, королева Швеции в 1907—1930 годах, мать короля Швеции Густава VI Адольфа.
6)Карл Шведский, герцог Вестергётландский (1861-1951) – брат короля Густава V, генерал, инспектор кавалерии, председатель Шведского Красного Креста.
7)Радко-Дмитриев, Радко Дмитриевич (1859-1918) — болгарский и русский генерал. Занимал различные посты в болгарской армии. С началом Первой мировой войны поступил на русскую службу. 
8)Предупреждённый человек стоит двух (фр.).
9)Будущий Борис III (1894 —1943) — царь Болгарии с 1918 по 1943 годы.

                1914
 
        Решение о моём назначении в Болгарию было принято, в принципе, с 1912 г., когда я был посланником в Швеции. Когда в декабре того года я приехал в отпуск в Санкт-Петербург, Сазонов уже сказал мне, что он сожалеет, что я не в Софии. Через несколько дней, придя от императора, он послал за мной и сообщил мне под большим секретом, что его величество только что решил перевести меня в Болгарию, но это назначение может состояться только в благоприятный политический момент. Министр иностранных дел добавил: «Вы можете считать этот вопрос окончательно решенным, но держите это в абсолютном секрете; кроме императора, вас и меня никто ничего об этом не знает».
             Политические события, имевшие место на Балканах в 1913 г., всё ещё свежи у всех в памяти: внутренний спор между болгарами и сербами и безуспешная попытка посредничества, сделанная императором Николаем; большая активность австрийских дипломатов, рассчитывавших столкнуть две страны друг с другом, и блестящий результат их работы; создание патологического политического организма - Албанского княжества под управлением нелепого князя, слуги немцев ; принуждение к переуступке Албании Скутари, который Черногория отобрала у Турции, и роль России, вместе с Австрией, настаивавшей на этой переуступке, отправив французскую морскую эскадру представлять российский флаг в  черногорских водах и принять участие в морской демонстрации; назначение в Константинополь германского фельдмаршала; и, наконец, братоубийственная война между Болгарией и Сербией, так сильно желаемая Австрией и Германией, и её результат – Бухарестский договор (28 июля 1913 г.) , лишивший Болгарию плода её блестящей победы в 1912 г. и приведший к власти прогерманский кабинет Радославова .
         Таков был баланс нашей балканской политики в 1913г., результат более чем неудовлетворительный даже с не слишком пессимистичной точки зрения.
        Прежде, чем занять мой новый пост, я неоднократно обращал внимание Сазонова на деликатную ситуацию, в которую я должен был быть поставлен. На самом деле я был аккредитован к монарху, который сразу после падения пророссийского кабинета, утвердил другой, открыто тяготевший к Германии и Австрии, и это в тот момент, когда страна страдала от последствий безуспешной войны и от решений последующей Бухарестской конференции, ответственность за которую болгарское общественное мнение возложило, не важно правильно ли или неправильно, на Россию.
        Министр не отрицал деликатность задачи, которая передо мной ставилась. Чтобы меня ободрить, он сказал, что уверен, что я найду правильный тон в беседах с царём Фердинандом и его министрами. Используя свой последний аргумент, он сказал: «В любом случае, если у нас будут новые сложности с Болгарией, и, если я отважусь однажды обвинить тебя в этом, ты всегда можешь мне ответить; никогда у меня не было так много неудач ни с кем, как с болгарами в 1913 г.».  Эти откровенные и искренние слова до некоторой степени меня успокоили. Но можно было понять, что наше министерство иностранных дел действительно осознавало, какой сложной политическая ситуация была в действительности; вот почему, в противоположность установившемуся обычаю, я не получил письменных инструкций. Устные директивы, которые мне были даны, сводились к следующему: «я должен был стоять в стороне от правительства Радославова и ждать его падения; если бы я смог содействовать его свержению без малейшего риска взрыва, это было бы ещё лучше; после этого переговоры с болгарами могли бы быть снова возобновлены».
    «Более обширные инструкции будут даны вам в связи с новыми вопросами, которые могут возникнуть, - добавил министр, - если, тем не менее, Вы будете сомневаться и захотите обсудить viva voce    некоторые насущные проблемы, вы можете приехать на несколько дней в Санкт-Петербург, это так близко».
        8 (21) января я сел в Каннский экспресс. После короткой остановки в Вене, я прибыл в Белград, где Сазонов просил меня поговорить с господином Пашичем  и связаться с господином Гартвигом, нашим посланником в Сербии, чтобы согласовать линию поведения, которой мы должны следовать в наших совместных действиях.
    Я не видел господина Пашича в Белграде, так как он только что уехал в Россию с принцем Александром, чтобы присутствовать на крещении сына принца Ивана и принцессы Елены. Что касается Гартвига, я застал его в довольно нервозном состоянии. Он хотел сопровождать принца Александра в Россию и просил разрешения у министерства, но до сих пор ответ не был дан. Зная, что Сазонов думал о порывистом темпераменте Гартвига, я предположил, что министр не желал его присутствия в Санкт-Петербурге одновременно с принцем Александром и господином Пашичем. Последующие разговоры с моим белградским коллегой подтвердили моё предположение. После двухдневной остановки и в Белграде я прибыл в Софию 14 (27) января.
       В настоящем повествовании я постараюсь описать состояние вещей и расположение умов, которые я обнаружил по приезде в Болгарию; я также расскажу день за днём об усилиях, которые я предпринимал, чтобы улучшить ситуацию, и особенно, чтобы отвратить Болгарию от Германии и вернуть её обратно на сторону России. Однако основная цель настоящего повествования – сделать, наконец, достоянием общественности, политические переговоры, которые проводились между Санкт-Петербургом и Софией со дня разразившейся Мировой войны и до нашего разрыва с Болгарией.
       Правда, что наше министерство иностранных дел в своё время публиковало «Оранжевые книги»  относительно наших переговоров и последовательных разрывов с Германией, Австрией и Турцией. Но причины этих разрывов были гораздо понятнее обычной публике, чем война против своего великого Освободителя, к которой пришла славянская Болгария.   Кроме того, никто до сих пор не знает подробностей наших переговоров с правительством Софии, и почему они привели к открытому разрыву.  В силу особых причин собрание документов, относящихся к этому вопросу, никогда не публиковалось, хотя общественное мнение в славянских странах, и особенно сознание русских людей, всё ещё не может смириться с мыслью о такой необъяснимой и чудовищной войне. И никакой ясности не было внесено по этому вопросу, когда глава российской внешней политики говорил об этом перед Думой в феврале 1916 г. Он лишь утверждал в своей речи, что наша балканская политика не привела к удовлетворительным результатам. Странно, т.к. может казаться, что это краткое заявление в то время удовлетворило представителей народа, а самый активный из них, господин Милюков , не настаивал на разъяснении.
             В настоящее время невозможно реконструировать события на основании документов; архивы нашего посольства в Софии были сожжены по распоряжению министерства в момент нашего отъезда; в то время, как документы, хранившиеся в Санкт-Петербурге, были украдены, спутаны и уничтожены большевиками.
       К счастью, мне удалось сохранить мою тетрадь, которую я старался своевременно заполнять, и которая содержит политическую переписку, относящуюся к рассматриваемому периоду. К несчастью, она не представляет собой регулярную запись, в которой все части хронологически подобраны и пронумерованы; в любом случае мой дневник, который не может и не должен храниться дольше в секрете, разумеется, предоставит аутентичный материал, достаточно подробный, чтобы передать точный смысл того, как и что происходило.
       Были разные причины и сомнения, препятствовавшие в своё время официальной публикации документов, так сильно востребованных общественным мнением. Был страх задеть чувства некоторых наших союзников, чьё участие в болгарском вопросе, как мы увидим ниже, осталось неясным; также было желание избежать назвать своим именем крайне несговорчивую позицию сербов; необходимость признавать нашу собственную слабость, также, как личное недоверие, которое император Николай и его окружение испытывали в отношении царя Фердинанда.
               Ни одна из этих причин больше не существует, и поэтому я осмелился опубликовать эти факты. Но прежде, чем продолжить дальше, я бы хотел прояснить, что, если политика союзников в Болгарии отличалась, то практическое положение вещей также отличалось от того, что мы видим сейчас: если бы Мировая война была бы действительно выиграна, что означает, что наши враги действительно были бы побеждены и разгромлены на полях сражений, то для них было бы невозможным вести себя по отношению к союзникам так, как они поступали со времени Версальского договора.
        Что касается России, после действительной победы, которая повысила бы престиж императорского правительства, зловещие, деструктивные силы никогда не смогли бы осуществить свою пагубную и разрушительную работу в стране, что показывают предательские слова Милюкова, произнесенные им в начале его деструктивной деятельности: «Мы должны требовать у правительства все возможные уступки до окончательной победы, потому что после неё нам это никогда не удастся».
         Хотя мои утверждения могут показаться на первый взгляд дерзкими, особенно потому, что сейчас нельзя доказать их достоверность, я всё ещё настаиваю на своём мнении и мои аргументы следующие.
       Несмотря на прогерманские симпатии царя Фердинанда, и продажность болгарского правительства, бывшего тогда у власти, никто, даже немцы и их холопы – болгарские министры –  не могли не признавать возможность войны с Россией; вся страна была, главным образом, пророссийская: с 19 июля (1 августа), в день, когда война была объявлена Германией, я беспрестанно получал из отдаленных уголков страны письма  с выражением самых тёплых симпатий и деньги, собранные в глухих деревнях; такие пожертвования сопровождались пожеланиями успехов нашей армии, трогательно выражавшихся: «Может эти деньги, собранные нами после молитв за российский успех, будут полезны внукам наших освободителей». Немцы очень хорошо знали, на чьей стороне симпатии болгарской нации, и не решались открыто требовать от них встать против России. Согласно распространённому высказыванию, «болгарские винтовки не могут стрелять в своих освободителей». Всё возможное, что немцы могли требовать от болгар – это атаковать сербов, обещая им тем временем, что им никогда не придется воевать с русскими. Такое состояние умов болгар было главной козырной картой в нашей игре.
      Другой козырь следовало искать в македонских комитетах. Роль, которую македонцы во все времена играли в болгарской истории, хорошо известна. Будучи мятежной и активной нацией, гораздо более энергичной и жизнеспособной, чем болгары, они всегда одерживали над ними верх. Как часто болгарские государственные деятели приходили ко мне поговорить, горько жалуясь на македонцев, их интриги и их претензии, хронически нарушающие мирную жизнь молодого болгарского государства и тяжким бременем ложащиеся на его экономическое благополучие. Тем не менее, энергия македонцев, их презрение к опасности и смерти, позволяли им всегда достичь успеха в навязывании своей воли болгарам. Они заставили их помнить об интересах Македонии и поддерживать тесный союз между Болгарией и македонскими провинциями. Большое число болгарских министров, среди них знаменитый Стамбулов, были по рождению македонцами. Наша неуклюжая политика, с помощью германских интриг, привела к тому, что Стамбулов и его партия сделались заклятыми врагами России. Тем не менее, с началом войны члены Центрального македонского комитета постоянно приходили ко мне, часто ночью, боясь, что их увидят входящими в российское посольство. Они умоляли меня уговорить российское правительство дать Софии формальное обещание относительно македонских территорий, которому болгарское правительство не могло бы противостоять. Доктор Владов, президент Центрального комитета , однажды сказал мне: «Если только вы преуспеете в получении для Болгарии македонских территорий, которые должны принадлежать ей согласно болгарско-сербскому соглашению 1912 г., вся страна встанет в ружьё и будет сражаться на вашей стороне. Если правительство будет противостоять нам, мы заставим его прекратить; что касается царя, мы, кто не раз смотрел в лицо смерти, не поколеблемся покончить с ним, если он попытается помешать нашим политическим амбициям. Если только мы получим то, что хотим, никакое правительство не сможет нам противостоять до тех пор, пока не ликвидированы все мотивы для войны против Сербии. Вместе с сербами мы поможем вам взять Константинополь».
         Все подобные необычные высказывания, которые можно услышать только на востоке, я добросовестно передавал в Санкт-Петербург; добавив, что доктор Владов не единственный, кто говорит таким образом; что самые влиятельные члены Центрального комитета, такие как Протогуеров  ;me damn;e  царя Фердинанда и Тотчков, признанный германский агент, также имели обыкновение приходить ко мне, стараясь разузнать, какие выгоды Болгария могла бы получить, войдя в войну на нашей стороне. Помимо македонского вопроса, самого животрепещущего из всех, были и другие, не менее привлекательные для болгар, решение которых стимулировало бы их принять участие в войне. Это – возвращение Болгарии территорий в Добрудже с почти исключительно болгарским населением, которые были переданы Румынии в 1913 г., а также исправление болгарской границы во Фракии. 
       Все подобные вопросы предоставляли очень хорошую основу для выгодных переговоров с Болгарией. Если бы мы воспользовались этим и убедили Болгарию взять в руки оружие в самом начале войны, нерешительность Румынии и Греции были бы преодолены сразу, поскольку одно только болгарское географическое положение достаточно сильно влияло на её соседей, чтобы не позволить им остаться нейтральными. Таким образом, если бы все государства полуострова были бы на нашей стороне, наша победа над австрийцами в Трансильвании и взятие нами Константинополя были бы обеспечены. Падение Оттоманской столицы значило для нас не только уменьшение на одного врага, с которым надо было бы воевать, это значило бы также открытие проливов и гарантированное непрерывное снабжение оружием и боеприпасами в обмен на зерно, которое Россия могла тогда легко доставлять морем во Францию и Англию. Сейчас хорошо известно, что так как естественный торговый путь был закрыт, Россия вынуждена была строить в течение войны новую железнодорожную линию на север ; эта линия проходила по болотистому грунту и в связи с этим, а также из-за климатических условий, обладала ограниченной транспортной возможностью, строительство заняло долгое время и дорога могла использоваться только в течение коротких летних месяцев. Если бы Россия имела в своё время необходимое количество оружия, боеприпасов и других военных материалов, её победа была бы обеспеченной. Победа на фронте сделала бы невозможным для внутренних врагов России осуществить их деструктивную и преступную работу; по меньшей мере, они бы в этом не преуспели. В таких условиях Россия выполнила бы свои обязательства по отношению к своим союзникам и стала бы ещё значительнее и ещё более процветающей, чем когда-либо.
       Подобное, согласно моему твёрдому убеждению, могло бы быть в результате вступления Болгарии в войну на стороне Антанты. Немцы были хорошо осведомлены об этом, вот почему они так яростно боролись, чтобы вырвать из наших рук то, что они чувствовали, было нашим по праву.
     По иронии судьбы, возможная роль, которую я приписываю Болгарии – способность перетянуть чашу весов в начале войны – была продемонстрирована ею позже, в самом конце великой битвы. По сути дела, именно Болгария дала, так сказать, первый сигнал к концу. Её армия отказалась продолжать сражаться и сдалась союзникам при Криволаке , действие, которое в свою очередь привело турок к решению заключить сепаратный мир. Под давлением союзников с одной стороны и покинутые своими прислужниками, с другой, немцы были вынуждены просить перемирия.
             Можно напомнить, что во время мирных переговоров в Нёйи , ходатайствуя об интересах их страны, болгарские делегаты пытались использовать факт их сдачи в Криволаке для претензий в свою пользу, объясняя, что они таким образом способствовали окончательной победе союзников.
       Но продолжим моё повествование.
       Когда я прибыл в Софию, я сразу попросил аудиенции; царь через Радославова ответил, что сможет принять меня только после 20 января под предлогом, что 18-го он собирался в Филипполи на годовщину смерти своей первой жены, а что 20-го – день рождения его сына Бориса. Я категорически заявил Радославову, также, как и Добровичу, шефу личной канцелярии царя, что я не считаю указанные причины достаточно серьёзными для того, чтобы отложить встречу со мной на такое длительное время.
       Аудиенция состоялась 17-го.
       Во время моего первого визита к Радославову на следующий день после моего приезда, я отметил с его стороны преднамеренную сдержанность, даже расчетливую холодность. Говоря о несчастьях, которые случились с Болгарией, он более, чем ясно намекнул, что всё это произошло с нашего согласия; он добавил, что в настоящее время Болгарии надо только одно – сохранять спокойствие «чтобы спасти страну от опасности, которая подошла так близко; правительство должно поэтому заниматься национальной политикой, основанной на реальных интересах». Я подготовил для Сазонова детальный отчет об этой беседе в письме от 19 января.
      То же недовольство было выражено мне царём во время моей первой аудиенции, также, как и болгарскими политиками, которые считались вполне пророссийскими. Они довольно открыто утверждали, что все болгарские несчастья вызваны тем фактом, что Россия не высказалась в пользу Болгарии на Бухарестской конференции.
    В ответ на подобные утверждения я информировал царя, Родославова и, в сущности, всех заинтересованных лиц, что то, что случилось, свершилось потому что Болгария была слишком избалована Россией в былые дни; привыкнув к неограниченной снисходительности, болгары вообразили, что могут безнаказанно ослушаться в таких необычных условиях даже слов императора. Я намекал на телеграммы, которые император лично адресовал королю Петру  и царю Фердинанду 26 мая 1913 г: «Я считаю необходимым заявить, - телеграфировал император, - «что первое государство, которое начнет войну, будет ответственным за славянский мир, и в таком случае я считаю себя в полной мере свободным определить позицию России относительно возможных последствий такой преступной розни».
    Я объяснил своим болгарским собеседникам, что поскольку Болгария была виновна в преступном и вероломном действии 16 июня (когда болгары атаковали сербов), она должна была нести ответственность за последствия этого.
   Если я долго задерживаюсь на отношении к России, преобладавшем в то время в правительственных и политических кругах и при дворе в Софии, я делаю это только, чтобы показать трудность ситуации, с которой должен был столкнуться российский представитель. Только после прибытия в страну я понял, насколько реальность в действительности превосходила все мои предыдущие опасения и самые смелые предположения. Совершенно непроизвольно я вспомнил слова Извольского, моего бывшего шефа, которые он сказал мне в Париже во время моего назначения в Софию, когда я колебался принять ли пост: «Наши отношения с Болгарией не могут быть хуже, чем они есть; каждое улучшение будет поэтому к вашей чести. В подобных условиях на вашем месте я бы не колебался; это даже очень интересно».
     Как только я прибыл в Софию, я начал с пылом и решимостью искать выход из затруднительной ситуации, в которой оказался. Когда я представлял свои верительные грамоты царю, я сказал ему: «Я прибыл в вашу страну в очень трудный момент, когда все силы Болгарии должны быть сконцентрированы на восстановлении… Я осмеливаюсь, Ваше Величество, выразить надежду найти вашу поддержку, прямоту и доверие, драгоценные и обязательные гарантии успеха в работе, которой отныне я собираюсь посвятить все мои силы…».
         Царь внимательно выслушал мою речь, и местная пресса комментировала её благоприятно. Здесь представлено резюме моего письма, датированного 19 января, в котором я докладываю Сазонову результаты моей первой аудиенции:
         «После обмена официальными речами, царь пожаловался, что недавно был отрезан от всего мира, что у него не было ни от кого новостей и он даже не знал, как дела у императора, и он спросил меня, видел ли я Его Величество перед отъездом. Он очевидно хотел знать каковы были личные чувства императора по отношению к нему. Так как Его Величество, давая мне последние инструкции, не поручил мне никаких личных посланий, я воспользовался возможностью сказать, что несколько дней тому назад император уполномочил меня передать ему следующее: очень часто советам императорского правительства в Софии не следуют; даже собственные слова императора, адресованные царю в мае прошлого года, не произвели никакого эффекта; каждый раз, когда болгарское правительство имело минимальную причину быть разочарованным, оно угрожало присоединиться к противоположной стороне и закончило тем, что сделало это  с гибельными результатами».
               В этот момент царь прервал меня, пробормотав:
    -   Ах, да, какая катастрофа.
    -  Тем не менее, – я продолжил, - я уполномочен моим Государем заявить, что его чувства по отношению к болгарской нации остались неизменны - Россия и её Государь были и останутся традиционными друзьями Болгарии, которая всегда может рассчитывать на их поддержку, при условии прямого и честного отношения к ним. Со стороны России не может быть ни чувства злобы, ни жажды мести по отношению к Болгарии, родительское отношение было единственно возможным.
             Царь сказал, как он был доволен и счастлив услышать это, что это как раз те слова, которых в последнее время ему не хватало, и он хотел бы воспользоваться возможностью, чтобы в дальнейших беседах со мной попытаться рассеять предрассудки, которые, как он чувствовал, существовали против него в России.
       Вспомнив период, когда господин Бахметев  был аккредитован к его персоне, царь сказал, что с того времени он никогда не мог говорить чистосердечно с представителем России. Он выразил своё удовольствие, что у него снова есть кто-то, с кем он мог бы говорить с полным доверием. Я воспользовался этой возможностью чтобы заявить, что я надеюсь, что царь позволит мне быть совершенно откровенным с ним и открыто обсуждать с ним каждый вопрос, в отношении которого я чувствовал бы себя неуверенным или обеспокоенным.
   -  Прямые и честные отношения, - я добавил – единственно возможные, как и единственно реальные, особенно с точки зрения влияния, которое Ваше Величество оказывает на политическую жизнь страны.
         Царь с горечью заявил, что влияние, которым он когда-то обладал, теперь пропало; что он является объектом яростных атак, что только члены правительства – его поддержка и по этой причине он ничего не может делать без них. Сейчас хорошо известно, что это те же люди, которые подписали знаменитое письмо, советуя королю отвернуться от России и примкнуть к Австрии. Это письмо, датированное 26 июня 1913 г. было подписано Радославовым, Тончевым  и Генадиевым .
        Подмигнув в направлении Радославова, который в течение всей аудиенции сидел молча слева от него, царь сказал невыразительно, как актёр, говорящий «в сторону»:
    -  Этот, сидящий слева от меня, не понимает французский, вы не должны недооценивать его; он выглядит вульгарным и грубым, но он честный (?) и преданный стране.
        Я очень хорошо понимал, что он имел в виду; но полагая, что было бесполезно обсуждать этот вопрос там и тогда, я лишь заметил, что внутренние дела страны, партийные ссоры и т.д. были вещами, в которые российский представитель не должен и не будет вмешиваться, но что Россия имеет право требовать, чтобы болгарское правительство внушило ей доверие будучи политически честным.
         После этого обмена взглядами царь посмотрел на меня внимательно и задал вопрос, которого я ожидал: «Кажется, вы путешествуете поэтапно?»
        Я поспешно ответил, как мне было приятно, что он затронул эту тему, т.к. иначе я должен был бы сделать это сам, чтобы сказать, что, по распоряжению моего правительства, я действительно останавливался в Белграде, где моей целью было не много и не мало - защита болгарских интересов.
     - По сути дела, - я сказал, -  посланник Вашего Величества в Санкт-Петербурге попросил меня использовать моё влияние, чтобы смягчить обхождение с болгарами, страдавшими от рук сербов в македонских провинциях, недавно переданных Сербии.
      В тот момент царь потерял над собой контроль и дал волю потоку горьких слов, направленных против сербов и их жестокости по отношению к македонскому населению. Резкость его тона ясно показывала, что его рана всё ещё болела и с ней надо было обходиться с большой осторожностью.
      Отпуская меня, король просил передать его величеству императору самые почтительные чувства и сказать ему, как счастлив он был услышать слова, которые я ему передал.
        Будет трудно точно воспроизвести всю беседу.  Лишь желаю указать на её подчёркнуто благожелательный, даже дружественный характер; каждый раз, когда затрагивался новый политический вопрос, царь обещал снова взяться за это при следующем случае, чтобы ликвидировать последнюю каплю опасений и сомнений, которые его одолевали.
              «Я не дословно привожу слова царя Фердинанда, -  я добавил в своём письме к Сазонову, – тем не менее, я думаю, что было бы полезным и важным, если бы он действительно желал регулярно контактировать со мной. Что бы он ни говорил мне, он всё ещё имеет огромное влияние на ход событий. Очень вероятно, тем не менее, что после сегодняшней благожелательности, очевидно рассчитанной, чтобы искупить плохие впечатления от прошлого он ещё раз отступит в свою раковину».
        Вскоре после той первой беседы с царём у меня была ещё одна. 5 февраля, будучи на годовщине смерти великого князя Владимира, которого царь всегда считал личным другом, он распорядился о проведении специальных молебнов в дворцовой церкви и пригласил меня присутствовать. После богослужения он пригласил меня проследовать за ним в его личные апартаменты, говоря, что при нашей первой встрече у него не было времени сказать мне даже половины того, что было у него на уме и что он хотел осведомиться о многих вещах, о которых не так уж много говорилось в течение нашей первой беседы.
      - Садитесь у ног моей прабабушки, - он сказал, когда мы вошли в его кабинет и указал на диван, над которым висел портрет одной из принцесс Орлеанского Дома, - и давайте поговорим как друзья. Скажите мне откровенно, в чем они упрекают меня в России, в чем они меня обвиняют? Был ли император недоволен моей телеграммой? Но прежде, чем её отправить, я показал её господину Неклюдову, который своим собственным почерком добавил фразу, с которой совет министров единогласно согласился, но которая, по-видимому, вызвала недовольство императора. Я слышал, что они также упрекают меня за мои визиты в мои владения в Венгрии; и когда я нахожусь в Вене и отправляюсь навестить старого императора, они подозревают меня в нечестной игре. Как они не могут понять, что после этого заточения в Софии я нуждаюсь в глотке свежего воздуха, в каком-то отдыхе для моих перенапряженных нервов…»
       Понадобилось бы слишком много времени, чтобы воспроизвести здесь всё, что со своим обычным красноречием сказал мне в тот день царь. Когда он закончил, я предупредил его, что извлеку выгоду из его разрешения и буду говорить совершенно открыто. Я не утаил от него, что его телеграмма была неприятна и болезненна для его величества. Находясь в постоянном беспокойстве за славян вообще и за Болгарию в частности, император не мог даже признать возможности братоубийственной войны. Когда он прибегнул к такому чрезвычайному и необычному шагу, как личная телеграмма, император Николай полностью оправдывал себя моральным долгом без какой-либо мысли о политических целях, которые так часто побуждают действия других. Вот почему ему было так трудно понимать, что его совет оставлен без внимания; последовавшие за этим катастрофические события обратились к великой радости Австрии, которая коварно толкала Болгарию против Сербии.
      На этом месте царь прервал меня и постарался заставить поверить, что Австрии ничего не надо было делать по этому вопросу, и что именно Болгария не смогла больше выносить провокаций Сербии.
    - Даже если мы на мгновение согласимся, что утверждения Вашего Величества правильные, - сказал я, - всё ещё невозможно будет отрицать ликования Австрии при виде того, как распадается славянское единство. Безрассудное поведение Болгарии никогда не будет прощено; если в данный момент его может быть можно было бы объяснить общим брожением, преобладавшим тогда, настоящее поведение Болгарии всё ещё непростительно: раздавленная и несчастная, она уходит на сторону Австрии - злейшего врага славянских наций; вместо того, чтобы уволить министров, которые осмелились предложить такую вероломную политику, Ваше Величество сохраняет их у власти. Как может Ваше Величество ожидать, что всё это не произведет в России обескураживающее впечатление?
       В ответ на эти слова царь подверг жесткой критике тех болгарских государственных деятелей, которые в силу своих симпатий рассматривались как пророссийские.
     - Все эти люди хотят свергнуть меня, они открыто выступают за республиканское устройство; они враги любого порядка и провоцируют беспорядки; только посмотрите на состояние, в котором находится сейчас наш офицерский корпус, и наша армия… Если Россия желает внутренних потрясений в Болгарии, если она желает, чтобы я был свергнут, ей надо только поддержать этих врагов в их собственной стране. Если только следующие выборы дадут большинство оппозиции, это будет сигналом отстранения от власти меня и моей династии. Это то, чего желает Его Величество император? Они в России хотят, чтобы этим закончилось?
      Я ответил царю, что никто в России даже не думал о coup d'etat (государственном перевороте – фр.) в Болгарии, но что действительно болгарское правительство не внушало нам никакого доверия. Как я уже упоминал, у меня не было намерения как-либо вмешиваться во внутренние дела Болгарии и её народа, но, с другой стороны, я не мог отказаться поддерживать взаимоотношения с представителями всех болгарских политических партий, будучи убежденным, что в Болгарии не было и не может быть никаких реальных русофобов.
     - Если следующие выборы окажутся неутешительными для правящей партии, на месте Вашего Величества я бы не колебался призвать оппозиционные партии и сформировать коалиционный кабинет. Вы не можете не считаться с российским общественным мнением и забывать, что Россия имеет свою собственную политическую миссию, превосходящую все другие по важности; вот что болгары так часто упускают.
       Король слушал внимательно. Когда я закончил, он сказал:
 -  Поверьте мне, никто не имеет и не может иметь доверия к Австрии. Император Вильгельм ненавидит меня лично; кроме того, он полностью на стороне Греции с того времени, как его сестра стала королевой эллинов. Всё же возможно прийти с ним к соглашению, в то время как соглашение с Веной совершенно невозможно; вы также знаете это по опыту. Поверьте, мне, здесь никто даже не думает об Австрии.
     Я ответил, что должен был бы быть чрезвычайно рад поверить всему, что я только что слышал, так как только это было бы естественно и логично; тем не менее, я с сожалением понимаю, что факты несколько иные.
      - Пока Ваше величество не предоставит мне неопровержимые доказательства, подтверждающие ваши слова, я даже не буду беспокоиться, чтобы передать их моему правительству. Несмотря на всё, что случилось, Россия не отказывается от помощи ни Вашему Величеству, ни Болгарии; но слов недостаточно; она нуждается в доказательствах и действиях.
     Стоит вернуться немного назад, чтобы сказать, что король обвинил наших представителей в Константинополе и Бухаресте в подталкивании турок в 1913 году против Адрианополя, а румын - против Софии.  Я легко опроверг эту легенду и даже подчеркнул умиротворяющее воздействие, осуществленное Шебеко , русским посланником в Румынии в то время, который был проинструктирован нашим правительством остановить продвижение на Софию войск принца . Царь притворился, что никогда не слышал об этом. Перед тем, как отпустить меня, он с благодарностью отметил российскую позицию во время инцидента в Кавале , но не скрыл своего разочарования отнесением Самотраки  к Греции.
             Передавая этот разговор министру, я не смог воздержаться от того, чтобы ни добавить следующее заключение: «Потерпев неудачу в поиске симпатий к Австрии в своей стране, снова обернувшейся с надеждой в сторону России, царь не имел бы ничего против отставки существующего правительства; но, понимая, что правительство состояло из людей sans foi ni loi (без веры и закона-фр.) он опасался за свою собственную безопасность, в случае,  если расстанется с ними, поскольку не видел достаточно сильных людей среди оппозиции. Тем не менее, если правительственная партия потерпит поражение на выборах, царь даже не подумает об отречении, а с легким сердцем передаст власть одному из лидеров оппозиции; что касается последнего, он упоминал Малинова  с некоторой почтительностью. Если выбор царя падёт на лидера «демократов», мы должны будем быть удовлетворены.
      Для меня было очевидным, что потребуется много тяжелой и неутомимой работы, чтобы вновь завоевать влияние, которое мы потеряли, и привести Болгарию обратно к России.
      В первые дни после моего прибытия я имел несчетное число бесед с политиками, принадлежащими как к правительственной партии, так и к оппозиционной. Я пытался показать им насколько ошибочно направление, которому следовало правительство Родославова; мне даже удалось убедить некоторых из них. Но я отчетливо видел, что этого недостаточно и должны быть использованы более эффективные методы.
             Вполне ясны были две вещи: невозможность следовать инструкции министерства и просто наблюдать за действиями тогдашнего проавстрийского правительства в ожидании его падения; и необходимость использовать прессу – способ всё ещё более действенный в Болгарии, чем где–либо ещё.
             Наблюдая напряженную и настойчивую деятельность австрийцев и немцев на этом поле, я очень хорошо понимал, что, если я не противопоставлю им такое же энергичное противодействие, правительство Радославова, отнюдь не падет, а только укрепится. Поэтому 5 марта я написал в министерство иностранных дел, что «кроме отрицательных результатов, которые политика неучастия может принести нам в будущем, такая политика в настоящее время ставит российского представителя в невозможную ситуацию простого наблюдателя за ростом германского влияния в стране, которая была возвращена к жизни Россией, добровольно проливавшей кровь своих сыновей».
       Как только я прибыл в Софию, я немедленно потребовал, чтобы мне разрешили установить контакт с правительством Радославова: «я уверен, что, работая неспешно и систематически, мы могли бы преуспеть в том, чтобы доказать даже действующему болгарскому правительству, что Болгария никогда не найдёт счастья в общности с Австрией, а только в новом сближении с нами. Если я буду сотрудничать с правительством Радославова, то это из-за моей убежденности, что в Болгарии нет настоящих русофобов и никогда не может быть. Те, кто разыгрывал русофобскую карту, делали это для того, чтобы подчеркнуть их обособленность от партии Данева, чья политика была стилизована под «русофильскую», и кто ранее контролировал парламент так, что его политика провалилась. Тем не менее, если императорское правительство предпочитает стоять в стороне, оно могло бы поступить достойнее, отозвав посланника и оставив на его месте временного поверенного в делах, чтобы распоряжаться текущими делами».
              Что касается прессы, я знал, что немцы и австрийцы имели в своём распоряжении несколько газет и что они тратили весьма значительные суммы денег для пропаганды своих идей в балканских государствах. Стремясь завоевать для нас симпатии одной из существующих газет или, что ещё лучше, создать новую, я обратил внимание министерства на важность этого вопроса и попросил кредитов на эти цели, хотя и скромных.
      Кроме того, для меня было вполне ясно, что самое мощное оружие, которое наши враги могли бы использовать, чтобы подчинить себе Болгарию,  был заём, которым они хотели любой ценой надавить на страну. После двух последовательных войн болгарская казна была пуста и правительство нуждалось в денежных средствах, чтобы сохранять работу государственной машины: привести в порядок железные дороги и починить подвижной состав, построить новые линии во вновь приобретенных территориях, развернуть гавань в Лагосе, погасить задолженность по зарплате офицерам и солдатам, по пенсиям военным вдовам и т.д.
     Первые шаги по получению займа были предприняты болгарами в марте 1914г. Судя по нервозности, проявленной в связи с этим германским и австрийским посольствами и их многочисленными прислужниками, я вскоре понял, что заём будет представлять собой гораздо больше, чем простую финансовую транзакцию; планировалось эксплуатировать Болгарию и подчинить её политически, в то же время предлагая ей лишь минимум материальных выгод.
       Зная от своих агентов, как трудны для болгар и опасны для нас были условия, как экономические и финансовые, так и политические, которые собирались навязать, я отправил серию самых тревожных писем и телеграмм, привлекая внимание министерства к «политическому крепостному праву», которое готовилось для Болгарии. Я упорно требовал от моего правительства не допускать триумфа немцев и устроить для Болгарии франко-российский заём на менее суровых условиях. Я провёл три месяца, предупреждая правительство о предстоящей опасности и предлагая различные модели образа действия. Но министерство иностранных дел только отвечало: «Правительство Радославова не внушает нам никакого доверия; вы хорошо знаете на каких условиях заём Болгарии может быть предоставлен; если эти условия не выполнены (смена кабинета), мы не видим причины для изменения нашего отношения».
    2 июня Сазонов прибыл в Бухарест после того, как сопровождал императора Николая с визитом к королю Румынии Карлу в Констанцу. Я воспользовался этой возможностью, чтобы написать ему снова и отправил к нему одного из моих сотрудников. Я предпринял серьёзные усилия, чтобы доказать ему, насколько существенно для нас не допустить, чтобы договор о болгарском займе был заключен в Берлине. Проникнувшись этой мыслью и боясь, как бы желание Сазонова к сближению в Румынией не привело бы к потере из виду Болгарии, я написал ему среди прочего: «…Полностью осознавая, насколько важным для нас было бы отделить Румынию от Тройственного союза, я всё ещё придерживаюсь мнения, что политическая ориентация Болгарии не может быть для нас безразличной, и это не только из-за наших традиционных взаимоотношений с ней. На самом деле, в случае, большого политического пожара, которого всегда следует бояться, и который обязательно поставит Россию и Австрию в противоположные лагеря, позиция Болгарии должна быть далеко не безразличной для нас… Цель Австрии ясна: её главная цель – способствовать постоянному возникновению разногласий между балканскими государствами; это вопрос самозащиты, которую Австрия практикует в течение очень длительного времени. За некоторое время до 16 июня (день, когда болгары напали на сербов), она затронула самое больное место болгар, подстрекая их против сербов; она будет делать тоже самое в случае новых осложнений, поэтому будьте осторожны, чтобы не указать Болгарии «из дружеских побуждений» подходящий момент для отделения Македонии от Сербии; в этом случае она будет защищаться от Сербии и чувствовать себя более защищённой от нас. Насколько сильнее была бы наша позиция, если бы в момент подобных осложнений мы могли бы быть уверены в активной поддержке Болгарии и Сербии?»
              В конце письма я ещё раз указал на необходимость любой ценой предотвратить получение займа у Германии: «настоящие обстоятельства таковы, что Болгария может быть брошена на долгое время в объятия Тройственного союза, и мы будем виноваты в том, что не сделали ничего, чтобы предотвратить случившееся». Условия займа, который немцы хотели навязать, были действительно драконовскими:
               1. Право на строительство железнодорожной линии от Хасково до Лагоса, вновь приобретенного болгарского порта на Эгейском море.
               2. Строительство порта в Лагосе.
               3. Пятидесятилетняя концессия на разработки угольных и медных шахт Перника и Бобов-Дола.
               4.  Монополия на табак в чрезвычайно богатых новых территориях, приобретенных болгарами.
              Все эти условия были чрезвычайно важны как с политической, так и с экономической точек зрения. Если бы они были приняты и применены, Болгария в течение десяти лет превратилась бы в германскую провинцию; учитывая методический характер немцев, иначе быть не могло. Понимая, куда направлена их политика на Балканах, я хотел привлечь к этому внимание Сазонова в письме, датированном 16 мая: «Систематическое покорение Ближнего Востока вообще и Болгарии в частности,- это часть принятого плана Германии. Они уже поместили Сандерс-Пашу  на Босфор и теперь нагло протягивают свои руки в направлении Константинополя, и это с обеих сторон, как во Фракии, так и в Малой Азии… Они делают всё, что могут, чтобы заставить Болгарию прийти к взаимопониманию с Турцией… Болгарию, таким образом подталкивают к краю пропасти. Это всей тяжестью ложится на нас из-за нашей традиционной политики, и в наших жизненно-важных интересах не допустить, чтобы австро-германский план осуществился».
            В том же письме от 16 мая я сообщил министру о прибытии в Софию герцога Иоганна-Альберта Мекленбург-Шверинского :
     «Прибытие в Софию этого герцога очень значимо из-за его способности, которая часто используется германским императором для деликатных и важных миссий. Его прибытие совпало с моментом, когда правители Болгарии размышляют, связать ли судьбу их страны с судьбой Тройственного Альянса, который не находит симпатии среди людей, или остаться верными традиционной дружбе с Россией. Прибытие герцога именно в этот момент предоставляет почву для раздумий».
           Через несколько дней в вышеупомянутом письме от 1 июня, адресованном Сазонову в Бухарест, я также писал:
           «Было бы безрассудством отрицать огромное значение шага, предпринимаемого Болгарией в настоящий момент. Настойчивость, я предпочел бы сказать, пыл, демонстрируемый австрийцами и немцами в вопросе займа, ясно показывает их интерес в вовлечении Болгарии в орбиту Тройственного Союза особенно теперь, когда Румыния, кажется, избежала их влияния».
              Этим письмом в Бухарест наконец удалось убедить Сазонова позволить мне предложить правительству Радославова русский заём. Но было уже слишком поздно. Радославов и Тончев, министр финансов, зашли слишком далеко в своих обязательствах по отношению к Берлину и были связаны формальными обещаниями с немцами: последние, пока мы колебались, позаботились о том, чтобы заинтересовать их лично в финансовой транзакции. Болгарские министры теперь боялись отступить, и представители французских банков, которых я спешно вызвал из Парижа, были приняты вежливо, но уехали, не получив ничего.
          Условия, на которых французские банки были готовы вести переговоры о займе, не включали политических обязательств и были в финансовом отношении менее обременительны, чем немецкие. Я позаботился о том, чтобы придать им широкую гласность. Чтобы расстроить мои планы, Радославов прибегнул к бесчестной уловке; его официальная газета опубликовала вместо новых условий французских банков, старые, более тяжелые, предлагавшиеся несколько лет тому назад.
          Пока продолжались переговоры по поводу займа, мои опасения росли, и я написал Сазонову 16 апреля: «Я нахожу, что настоящий момент особенно серьёзен, и я разработал план действий. Но я не могу приступить к его осуществлению без одобрения императора и вашего разрешения».
          Сазонов в то время был в Крыму с его величеством. Я напомнил ему слова, которые он говорил, когда я уезжал в Болгарию, что позволяет мне прийти в случае сомнения и обсудить дела лично с ним; поэтому я просил позволить мне приехать и предложить свой план, чтобы получить необходимые инструкции. Но в разрешении было отказано под предлогом «высказываний, которые могут возникнуть из-за одновременного присутствия в Ялте оттоманской делегации и российского посланника в Болгарии; такое совпадение может быть истолковано как подготовка к сближению между Болгарией и Турцией, осуществляемой с участием и под покровительством России».
          Лично я считал, что эта причина едва бы прозвучала. На самом деле, разве не было бы вполне естественным для меня, воспользовавшись близостью Ялты, приехать и обсудить с министром серьёзную ситуацию, сложившуюся в тот момент? Кроме того, какой был бы вред, если бы турецко-болгарское сближение (о котором, кстати, тогда вопрос не стоял) было достигнуто при нашем покровительстве вместо того, чтобы вопрос был улажен через несколько месяцев немцами? Опять-таки, если надо было избежать комментариев, не было ли легче устроить всё так, чтобы мой визит не совпал с визитом турецкой делегации, которая приезжала каждый раз, когда император бывал в Крыму, и обычно не задерживалась более, чем на два дня?
          Мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться решению министра и отправить в Ялту одного из моих коллег с личным письмом к Сазонову и меморандумом, содержащим меры, которые я считал необходимыми. Среди прочего, я писал: «Если Болгария перейдёт в австро-германский лагерь, это предопределит характер её будущих взаимоотношений с Сербией. В случае осложнений, это будет против интересов России, поэтому лучше, чтобы Болгария и Сербия объединились и действовали сообща».
           План, упоминавшийся выше, состоял в том, чтобы в данный психологический момент окончательно и исчерпывающе объясниться с царём и предоставить ему следующие предложения:
     1.   Расстаться с правительством, возглавляемым политиками, которые намеренно советовали царю отвернуться от России и отдать судьбу Болгарии Центральным Державам.
     2.    Искренне и честно отвергнуть политическую программу 23 июня, которая привела к войне со старыми болгарскими союзниками, сербами.
     3.      Предпринять следующие шаги:
         (а) Помириться с Сербией.
         (в) Позволить крестнику императора наследному принцу, поехать на обучение в Российскую военную академию (император дал в принципе на это согласие по моей просьбе).
        (с) Освятить кафедральный собор святого Александра Невского в Софии, который был возведен болгарской нацией в знак признательности России за освободительную войну 1877-1878 гг. и
       (d) Отказаться от «режима личной власти» который царь практиковал в широком масштабе вопреки конституции Болгарии, самой либеральной в Европе.
            Сазонов проинструктировал директора своей канцелярии ответить на письмо, и Шиллинг  написал мне в соответствии с этим 12 мая, что моя «программа была представлена на рассмотрение императору; что некоторые из её параграфов были встречены с сочувственным одобрением, в то время, как другие вызвали определенные сомнения относительно их возможности, один из них касался публичного покаяния царя Фердинанда. Сазонов считал, что, даже если царь согласится на это, все равно не прекратит свои секретные, ещё более тесные связи с австрийцами. Что касается моего предложения не допустить заключение договора о займе для болгар в Германии, Шиллинг написал мне, что к этому вопросу отнеслись совсем по-другому, что министр полностью принял мою точку зрения по этому вопросу и сделал всё, что в его власти, чтобы поддержать её в Париже, также, как и в Лондоне.
             Через две недели после отправки моего курьера в Ялту, 2 мая, я написал Сазонову:
           «…Кажется, что я в полной мере оценил важность настоящего политического момента. Когда я просил разрешения приехать для личной консультации с Вами, а также, когда я послал в Крым моё секретное письмо Вам, я действовал с одной только мыслью, что мы могли бы упустить психологический момент и что австрийцы могли бы этим воспользоваться. Сейчас это выглядит так, что австрийцы придавали настоящему моменту такое же большое значение, как и я. Среди прочего, я вижу доказательство этому в словах, недавно использованных графом Бертольдом  на Делегациях (специальные парламентские комиссии в Австро-Венгрии, составленные из австрийских и венгерских представителей), когда касаясь Болгарии, он также  настойчиво говорил о новой группировке балканских государств, возглавляемых Турцией и благоприятно расположенных к Австрии. Согласно ему, Болгария тоже примет в этом участие. Это ещё больше отдалит её от России и неизбежно включит её в орбиту Тройственного союза. В этом отношении секретная аудиенция, данная австрийскому министру, который был вызван во дворец вместе с Радославовым, также очень значима. Этот приём состоялся несколько дней тому назад и остаётся неизвестным широкой публике; по-моему, это без сомнения доказывает, что австрийцы находят настоящий момент подходящим для решающего поворота в своей болгарской политике. Сразу после той аудиенции вопрос займа начал быстро продвигаться и условия финансовых транзакций становиться все более четко определенными».
            В том же письме я добавил, что благодаря постоянной и энергичной работе немцев, наш престиж в Болгарии был заметно на спаде, и что мы сами медленно, но, верно, теряем огромный моральный капитал, который мы накопили в стране со времени освободительной войны. Чтобы уравновесить германское влияние, я предложил Сазонову серию мер, которые, как я считал, могли этому способствовать:
              1. Активизация деятельности нашей консульской службы.
              2. Незамедлительная организация новых консульств на вновь приобретенных территориях.
              3.Срочное назначение в Софию нового торгового атташе, человека достаточно энергичного и предприимчивого, чтобы оживить нашу торговлю с Болгарией.
              4. Учреждение по всей стране российских финансовых и кредитных институтов как средство стимулирования русского влияния.
              5.  Поощрение взаимного общения любого рода между двумя странами, такого как научное и образовательное, экскурсии для молодых людей, лекции, как научные, так и лекции по искусству, промышленные и художественные выставки, популярные курсы, театры и т.д. 
     Вопросы консульской службы и финансовых институтов были представлены в форме   законченного исследования со специальной проработкой технических деталей; кроме того, я рекомендовал болгарским финансистам и промышленникам путешествовать по России и Франции.
    Законопроект относительно германского займа был представлен в Палату Представителей 2 июля. Правительство в полной мере понимало, что представители не одобрят обременительных условий той транзакции, которая должна была на много лет привести страну в состояние полной политической и экономической зависимости. В соответствии с этим они предприняли все меры, чтобы избавиться от всех парламентских процедур, требуемых конституцией: закон не был ни прочитан, ни обсужден, ни даже проголосован; к концу бурного заседания правительство просто объявило, что он принят парламентом. Я присутствовал на той скандальной встрече «Народного собрания», которая открылась на фоне бурного возмущения. Оппозиционные партии открыто обвиняли правительство в продаже страны. Они поддерживали свои аргументы и брань бросанием книг и чернильниц в головы министров. Самые воинственные из них старались нападать на своих противников и наносить удары, но были остановлены более миролюбивыми товарищами. Радославов держал в руке револьвер.
       Посреди всего этого гвалта никто даже не заметил, что секретарь поднялся на трибуну, чтобы зачитать законопроект. Когда он спустился к председателю, подтвержденному эмиссару немцев, притворившись, что ставит закон на голосование, галдёж всё ещё продолжался. Потом, внезапно, собрание было отложено. Когда, выходя некоторые люди случайно осведомлялись, когда обсуждался законопроект, они были поражены, услышав, что законопроект только что был «проголосован».
     С чувством отвращения к этой комедии, особенно потому, что это затрагивало интересы и России и Болгарии, я рано на следующее утро отправился к президенту Совета. Я всё ещё надеялся, что ситуацию можно спасти и намеревался использовать последнее средство, апеллируя к авторитету царя.
     - Отказываюсь верить, - сказал я Родославову, входя, - что его величество мог бы согласиться в этих обстоятельствах санкционировать акт такого значения для страны. Каким же огромным было моё удивление, когда Родославов ответил, что «резолюция собрания» была утверждена царём прошлой ночью.
     - Собрания, подобные вчерашнему – позор для вашей страны, - сказал я, не в силах контролировать своё отвращение, - вся Европа будет говорить об этом с презрением.
     - Никто не собирается ни слова говорить об этом, - лукаво ответил мой собеседник, - при условии, что господин Савинский не упомянет об этом в своём письме Сазонову.
            - Я упомяну это даже сегодня, - ответил я и вышел от продажного министра.
     Когда я писал свой отчет Сазонову, то, естественно, не заострял внимания на деталях встречи; что я хотел в первую очередь показать - это, то, что если до сих пор я ещё мог иметь какие-то сомнения относительно взаимоотношений между Софией с одной стороны и Берлином и Веной с другой, то теперь у меня не было никаких сомнений, что между ними существовала конкретная договоренность.
        При самой первой возможности я также сказал об этом царю.
       Политические последствия заключения Болгарией договора о займе казались мне очень важными и, на самом деле, тревожными. 8 июля, через шесть дней после описанного заседания Собрания, я написал Сазонову:
      «Я абсолютно убеждён, что всё указывает на то, что пока немцы добивались займа Болгарии, они преследовали масштабные политические цели. Во время переговоров о займе настойчивость проявляется не только германскими банками, но также германскими и австрийскими посланниками в Софии и их правительствами; отмечается официальное и категоричное противодействие царя и его правительства изучению французских предложений; германские банки настоятельно требуют принятия катастрофических условий любой ценой; боязнь болгарского правительства этих условий обсуждается в парламенте, и, наконец, бесстыдное надувательство в отношении конституционных процедур. Таким образом, полумиллиардный заём в сочетании с длительными и дорогими концессиями – все эти факты в совокупности представляют, по моему мнению, очевидные и неоспоримые доказательства того, что рассматриваемое дело гораздо менее касается финансовой транзакции, чем политического акта высочайшего уровня. В своём письме от 16 мая я уже упоминал о германо-австрийском плане экономического и политического завоевания Ближнего Востока. В настоящее время они его систематически осуществляют. Заём, заключенный 2 июля – ни что иное, как ещё один шаг в том же направлении… У меня есть доказательства, показывающие, что Болгария уже получила от Австрии лошадей, орудия, винтовки и боеприпасы. Когда я говорил об этом с Радославовым, он даже не пытался это отрицать; он сказал, что раз Болгарии необходимо укрепить свою армию любой ценой, она примет помощь от любого, кто позаботится её предложить. Все еще обеспокоенная потерей Румынии для своих целей, Австрия старается оторвать Болгарию от нас и притянуть её к Тройственному Альянсу. Она, тем не менее, понимает, что в случае серьёзных затруднений она едва ли преуспеет в том, чтобы направить Болгарию против России. По этой причине она, возможно, прибегла к различным тактикам; будучи, как обычно, циничной, она может затронуть самые болезненные точки Болгарии и пообещать ей Македонию в обмен на нападение на Сербию в случае европейской войны. Таким путём Австрия ожидает улучшить свою сложную ситуацию и избежать возможной необходимости воевать сразу на два разных фронта… У меня нет сомнения, что после заключения займа будет прослеживаться всесторонняя и систематическая деятельность в Болгарии, и что нам надо будет считаться с этой деятельностью и бороться с ней.
     С той же почтой, но в другом письме, я также написал:
    «…. Последние события показывают, что царь открыто направляет свою политику в сторону Германии и Австрии, таким образом ясно определив свою позицию по отношению к России, стране, к которой, похоже, у него не было никаких хороших чувств…».
     Подготовив свою почту 8 июля, я лично отвёз её в Константинополь, чтобы обсудить ситуацию с господином Гирсом, нашим послом в Блистательной Порте, а также немного отдохнуть от нервного напряжения, в котором я постоянно находился последние 6 месяцев. Константинополь отделяла от Софии всего лишь семнадцатичасовая поездка в экспрессе. Я не колебался, предпринять ли поездку, тем более что моё отсутствие длилось бы лишь несколько дней. Как вскоре будет видно, вследствие поворота событий её пришлось сократить до сорока восьми часов.
      Я прибыл на станцию Серкиджели в Константинополе прекрасным утром в день турецкого национального праздника. Катер посольства ожидал меня, чтобы забрать прямо в Беюк-Дере, летнюю резиденцию посла, где в то время находилось посольство.  Так как мой первый визит в Константинополь состоялся зимой, я никогда раньше не видел Босфор. Нельзя представить ничего более волшебного, чем панорама берегов великого пролива, покрытых величественными дворцами вперемешку с самыми типичными восточными жилищами, купающимися в ярком солнечном свете.
              Плывя по голубому Босфору, я впервые наблюдал исчезновение живописного лабиринта мечетей и минаретов древнего византийского города, затем постепенное появление Долма-Багчех, Бейлербей, двух замков Румели и Анатоли-Хиссар с их старыми башнями, потом, наконец, Серапии с её посольствами. Сидя в своей маленькой лодке, я представлял себя принцем из «Спящей красавицы», плывущим вдоль заколдованных берегов.
        Беюк-Дере, где наше посольство имело летний дворец, гораздо более характерное для тех мест и красивое как место, чем Серапия, где летом располагаются другие посольства, и которое, как полагают, является самым модным местом и центром социальной жизни Босфора в летний сезон. Рядом с большой турецкой деревней Беюк- Дере – совсем близко от кромки воды, омываемый Босфором, стоит красивый дом в стиле позднего ампира, который во времена Александра I часто использовался в богатых русских усадьбах. Огромный парк, выделяющийся уникальными видами деревьев, окружает и придаёт завершённый вид этой великолепной резиденции, где я должен был провести две ночи.
      Посол встретил меня на пристани и за ланчем спросил, хотел бы я той же ночью отправиться на раут, проводимый великим визирем по случаю национального праздника. Я был очень заинтересован в том, чтобы увидеть большой политический приём в таком оригинальном обрамлении. Прямо после ланча господин Гирс написал несколько слов обо мне великому визирю; эти места были едва затронуты европейской цивилизацией, там не было телефона. Прямо перед обедом, когда мы с послом вернулись с экскурсии в сторону Черного моря на каике (турецкая шлюпка), мы нашли дожидающийся нас ответ великого визиря, в котором говорилось, что ему будет приятно со мной познакомиться.
      Около десяти часов катер посольства прибыл, чтобы забрать нас. Вид, который предстал перед нами и всё, что я видел той ночью, казалось, пришло из «Тысячи и одной ночи». Оба берега Босфора были иллюминированы тысячами огней, отражавшихся в темных водах пролива; сотни лодок всевозможного рода – электрических и моторных катеров, каиков, обычных рыболовных лодок, в которых гребли турки в живописных местных костюмах, покрывали воду, и все двигались в сторону ярко освещенного позолоченного конака принца Саида-Халима  у Ени-Кев. Дворцовые сады спускались к кромке воды, таким образом позволяя лодкам прибывать к большой террасе, ведущей вверх к главному входу. Великий визирь стоял в дверях, окруженный должностными лицами, и приветствовал своих гостей с восточной учтивостью очень елейно, но все же достойно.
     Он был немолодым мужчиной, чьи личные качества никогда не привели бы его к тому, чтобы занять важный пост, на который его подняло могущественное трио – Талаат , Энвер  и Джемаль , но именно полное отсутствие индивидуальности позволило ему занять высочайший пост в империи. Он слепо подписывал и одобрял не читая, что бы ни представляли ему Талаат, Энвер или Джамал, которые никогда не трудились что-либо ему объяснить. Как бы ни приятны могли быть функции великого визиря в таких обстоятельствах, амбиции Саида-Халима предпочли бы функции хедива Египта. Старший из потомков Мехмеда-Али  и послушный слуга «Триумвирата», он надеялся, что однажды его мечты осуществятся, и он поднимется к трону фараонов. Назначив великим визирем такого слабого и нерешительного человека как Халим, три друга немцев уверились, что не найдут в нём сопротивления их прогерманской политике, всё более и более стремясь заставить Турцию согнуться перед германскими требованиями. Эти лидеры Оттоманской империи, будучи сами по себе беспринципными людьми, и не преследуя иной цели, кроме личных интересов, легко поддались соблазну того, что пришло к ним из Берлина, и что герой произведения Бомарше Дон Базилио называл «непреодолимые аргументы». Таким образом, они позволили вторгнуться в свою страну германским фалангам под предводительством оставившего о себе дурную славу Лимана фон Сандерса.
       Коварство, с помощью которого император Вильгельм добился у царя его согласия на встречу миссии Лимана фон Сандерса в Константинополе, всё ещё хорошо помнится. В 1913 г. российский император прибыл в Берлин в сопровождении двух старших дочерей на свадьбу принцессы Луизы Виктории, дочери императора Вильгельма с герцогом Брауншвейгским . Всегда верный своему методу заставать людей врасплох, германский император ухватился за возможность поговорить с царем в отсутствие министра иностранных дел. В течение одной из его бесед en famille , он спросил неожиданно: «Не будешь ли ты против того, чтобы я послал одного из своих генералов со специальной миссией к султану?». Не подозревающий о ловушке император, согласился. Когда он вернулся в Санкт-Петербург и упомянул об этой беседе министру иностранных дел, в министерстве, как и в константинопольском посольстве поднялось большое волнение. Господина Гирса проинструктировали отменить приготовления к встрече миссии, посоветовав Порте быть начеку; но всё, чего он сумел добиться, это то, что  Лиман фон Сандерс вместо получения звания генерала-командующего первым армейским корпусом, был назначен генеральным инспектором турецкой армии в ранге фельдмаршала, что не меняло абсолютно ничего в сути вопроса.
        Вопреки всем вековым российским традициям, германская миссия таким образом утвердилась на Босфоре, привезя с собой целый штат офицеров, специалистов и различного технического персонала. Высокомерие, с которым сам Лиман и его подчиненные обращались с турками, породило ни один инцидент. Генерал Сандерс хотел отставить, в связи с этим посла Вангенхайма .
      Именно то же правительство Энвера и Талаата, которое, под давлением германцев в начале войны позволило «Гебену»  войти в Босфор, позволив ему водрузить турецкий флаг и сохранить свою немецкую команду; именно оно снова позволило ему обстреливать русские торговые порты на Черном море, чтобы умышленно спровоцировать войну между Россией и Турцией. Когда, после того вероломного акта, наш посол был проинструктирован поговорить серьёзно и категорично с великим визирем, он обнаружил бедного Халима дрожащим и уверяющим его со слезами на глазах, в своих дружеских чувствах по отношению к России. Несмотря на такие восточные методы, кажется, что Халим, как и большинство его соотечественников, не хотел разрыва с Россией; но он был слишком глуп, чтобы противостоять всемогущему триумвирату, поддерживаемому германскими деньгами.   В личной жизни он был также слаб, как и в политике; и на фоне поражения, которое он получил 10 июля, три могущественных министра выглядели гораздо более убедительно, чем он сам.
      Прежде всего, Энвер паша выглядел так, как если бы держал все судьбы в своих руках; это должно было быть видно хотя бы по типичной назойливости, которая обычно демонстрируется на Востоке вокруг власти и тех, кто её представляет. Тот маленький крашеный, плотно затянутый в корсет, но энергичный и волевой мужчина, казалось, доминировал над толпой. Всё время он был окружен людьми, озабоченными тем, чтобы завоевать его благосклонность; покровительство Энвера было желаемо в основном в связи с тем, что брачные узы связывали его с семьёй султана. В тот момент, когда я говорил с болгарским посланником, господином Тончевым, которого я имел причины подозревать в симпатиях к немцам, а он старался уверить меня в противоположном, один из адъютантов Энвера пришел сказать ему, что военный министр желает с ним говорить. Стоило видеть непристойную спешку, с которой Тончев покинул меня и побежал к Энверу.
     Из этих трех Талаат Паша был единственным настоящим османли, турком по рождению. Бывший мелкий почтовый клерк в Узкубе в Македонии, Талаат был достаточно удачлив, чтобы подняться до своего теперешнего высокого поста, благодаря своему уму и германской поддержке.
        Как министр внутренних дел, он был в составе турецкой делегации, которая прибыла в начале лета приветствовать императора Николая в Ливадии, и он только что вернулся из этой поездки. Когда я с ним познакомился, он пространно говорил о своём пребывании в Крыму и о любезности, с которой император принимал делегацию; он также сказал, как ему приятно доверие, царившее между нашими двумя правительствами. Когда он мне это говорил, он прекрасно знал, что в случае конфликта все его симпатии перейдут на сторону Германии. На Востоке, больше, чем где-либо ещё, способность произносить речи даётся человеку, чтобы позволить ему замаскировать правду.
         Военно-морской министр, Джемал-паша, производил лучшее впечатление; он только что вернулся из Франции, где проводил морские манёвры на борту броненосца «Courbet» с адмиралом Буэ де Лапейрере .
     В стороне от триумвиров находился Джавид паша , министр финансов, открыто демонстрировавший особенности своего народа; он был предан душой и телом немецкому делу и едва ли вообще это скрывал.
      Хедив Египта также был представлен на рауте великого визиря, как и весь дипломатический корпус, среди сотрудников которого я встретил много старых друзей и знакомых. Среди последних были французский посол и мадам Бомпард, которую я знал в Санкт-Петербурге. Они пригласили меня на чай в Серапии на следующий день.
     Когда я туда явился, я обнаружил мадам Бомпард одну в саду посольства. Через несколько минут пришел посол и спросил меня, хочу ли я увидеть ультиматум.
- Какой ультиматум?
- Как, Вы его не видели? Он позвонил в колокольчик и распорядился, чтобы принесли последнюю телеграмму. Она содержала известный австрийский ультиматум Сербии.
     Так как мадам Бомпард также его ещё не читала, она попросила меня прочесть его вслух. Чем дальше я читал, тем больше был ошеломлён и возмущён.
- Продолжайте, продолжайте, - говорил посол в ответ на каждое моё восклицание, — это ещё не конец.
    Одна вещь из двух была совершенно очевидна; Германия, действуя через Австрию, хотела причинить, через голову Сербии, новое унижение России и одновременно предпринять решительный шаг на Балканах; и ещё она старалась ускорить войну, войну, которую она так осторожно, с любовью и так вероломно готовила в течение свыше сорока лет.
       - Но это означает войну! -  воскликнул я, когда закончил чтение.
       - Выглядит так, - ответил господин Бомпард, - в любом случае, ситуация вдруг стала очень напряженной и серьёзной.
        Я спешно покинул своих любезных хозяев и отправился домой, консультироваться с господином Гирсом. Когда я сказал ему, что думаю, что при сложившихся обстоятельствах единственное, что мне остается делать – это вернуться на свой пост как можно быстрее, он ответил:
- Дорогой друг, несмотря на все законы гостеприимства, я не могу удерживать Вас - возвращайтесь! Я поспешил к телефону заказывать билеты. Было около семи часов. Ближайший экспресс отправлялся только на следующий день, поэтому вечер был в моём распоряжении, и я провел его, разговаривая с послом.  На следующее утро мы предприняли очаровательную экскурсию на Принцевы острова.
      В шесть часов поезд вёз меня в направлении Софии, пробегая вдоль морского побережья Мармара вокруг Эдди-Кулех, Семибашенного замка. Садящееся солнце бросало на море довольно своеобразный свет, и вдруг я понял откуда произошло название этого моря: огромная поверхность воды имела на самом деле все отсветы полированного мрамора. Высунувшись из окна вагона, я с большой грустью наблюдал, как город волшебства исчезает вдали. Я чувствовал себя глубоко подавленным, будучи уверенный в том, что что-то ужасное и непоправимое должно случиться. Через полчаса море, Принцевы острова и даже пригороды города не были больше видны. Поезд с трудом карабкался по просторным землям Чаталджи и эта засушливая страна, лишенная всякого очарования, и всё ещё несущая черты войны 1912 г., казалось, была символом жизни, наполненной борьбой, жертвами и лишениями, жизни, в преддверии которой был тогда мир.
      С тяжелым сердцем, но решительный и готовый к борьбе, я прибыл в Софию. Персонал посольства, дамы, как и мужчины, по-дружески пришли встретить меня на станцию, все встревоженные и расстроенные. Но неописуемый ужас будущего, которое нас ожидало, тем не менее, превзошел все наши дурные предчувствия!
      С того времени мы получили убедительное документальное и поэтому неопровержимое доказательство (Коллекция секретных документов германской канцелярии с пометками императора Вильгельма, опубликованная К. Каутским , государственным секретарём по иностранным делам в период революции 9 ноября 1918 г. - примечание А. А. Савинского), что наихудшие предположения о намерениях кайзера были совершенно оправданы: и он, и его окружение хотели войны любой ценой, чтобы покончить раз и навсегда, с самой идеей распространения российского влияния на балканских славян, препятствующего германской экспансии в славянские страны. Они, правда, могли согласиться сразу не прибегать к силе оружия, при условии, что нанесут России такое унижение, которое навсегда разрушит её прежний престиж среди балканских славян; думается, что Россия того времени, могущественная, великолепная, величественная и популярная во всех странах, никогда бы этого не допустила.
     После того, как эти аутентичные документы с пометками кайзера были опубликованы человеком, некоторое время руководившим германской внешней политикой, имевшим доступ к самым секретным архивам и хотевшим доказать фатальную роль кайзера в событиях, больше не может быть никаких вопросов об ответственности; остается ответственность одного человека – императора Вильгельма. Его подчиненные, как военные, так и гражданские, лишь выполняли его инструкции; они помогали ему в реализации дьявольского плана, который он задумал. И это было началом битвы не на жизнь, а на смерть.
     Извлечение из того официального германского тома всех сокрушительных доказательств, которые он содержит против политики кайзера заняло бы слишком много времени; да и объём настоящего повествования не позволил бы это сделать. Однако я не могу удержаться и не процитировать несколько отрывков, которые имеют прямое отношение к описываемым мною событиям.
«С начала 1914 г. Германия и Австрия демонстрируют большую активность в сфере балканских дел. Недовольная Бухарестским договором, Австрия предлагает собственное решение проблемы, чтобы он был пересмотрен с помощью Германии, несмотря на тот факт, что последняя была вполне удовлетворена им. В марте Центральные Державы уже создали новое королевство Албания и посадили на его трон одного из своих – принца Вида.
       Встречи императора Вильгельма с эрцгерцогом Францем-Фердинандом стали более частыми: в апреле они встретились в  Мирамаре, потом, снова, 12 июня в Конопиче; после той встречи в Богемии, на которой адмирал фон Тирпиц  также присутствовал, венское правительство готовит меморандум, доказывая, что, с учетом ситуации на Балканах, необходимо энергично противостоять развитию событий к которому стремится Россия, в подходящий момент методично его завершить, но если это будет признано невозможным, то разрушить в последующий период».
      Я не принадлежу к тем, кто видит руку императора Вильгельма в убийстве эрцгерцога Франца-Фердинанда, которого он якобы не мог уговорить продолжать действовать так, как его августейший друг считал необходимым. Тем не менее, очевидно, что убийство эрцгерцога ускорило события.
Но продолжим цитирование из книги Кауцкого:
     «После катастрофы в Сараево (28 июня) граф Хойос , шеф канцелярии Австро-венгерского министерства иностранных дел, прибыл в Берлин 5 июля с собственноручным письмом от императора Франца-Иосифа императору Вильгельму. «В будущем, - писал старый император, - усилия моего правительства должны быть направлены на изоляцию и сокращение территории Сербии». (Die Deutschen Dokumenten № 13 - примечание А. А. Савинского).
      Много версий ходило относительно ассамблеи, проведенной в Потсдаме после получения этого письма; было много разговоров о королевском совете, на котором было принято решение о войне против Сербии или даже о мировой войне. Давайте отложим в сторону подобные слухи и ограничимся официальным германским документом «Белой книгой» - опубликованной в июне 1919 г. Мы найдём там следующий пассаж, относящийся к Потсдамскому Совещанию:
      «Никаких специальных решений не было принято, поскольку оно было созвано до того момента, когда уже невозможно было отказать Австро-Венгрии в её желании получить реальные гарантии от Сербии, поддержку, соответствующую обязательствам, продиктованным альянсом. (стр.50).»
       Очевидно, что Германия заявила о себе заблаговременно, желая поддержать своего союзника во всём, что последний найдет необходимым совершить.
        Такая же поощрительная позиция Германии по отношению к Австрии позже подтверждена в депеше австрийского посла в Берлине, датированной 5 июля в которой граф Сегени  цитирует собственные слова императора Вильгельма: «…Российская позиция, разумеется, будет враждебной, но он (император Вильгельм) готовится к этому много лет и мы можем быть уверены, что если разразится война между Австро-Венгрией и Россией, Германия, с её традиционной верностью альянсу, будет на нашей стороне. С другой стороны, Россия, в связи с её нынешним положением, ещё не готова к войне, и будет без сомнения колебаться перед тем, как начать действовать. Если мы действительно признаём необходимость действий против Сербии, император Вильгельм сожалел бы, если бы мы упустили настоящую возможность, которая так благоприятна для нас». (Австрийская «Красная книга», 1919. Стр. 22 – примечание А. А. Савинского).
      Поддержка, которую Германия намеревалась безусловно гарантировать Австро-Венгрии, была на самом деле очень ценной для венского кабинета; это должно быть видно, помимо прочего, из абсолютно секретной телеграммы, в которой господин Чиршки, германский посол в Вене, докладывает свою беседу с графом Тиса . (Die Deutschen Dokumenten №40 - примечание А. А. Савинского). Эта телеграмма сдержит следующий отрывок: «Граф Тисса добавил, что позиция Германии, которая заявляет, что будет стоять на стороне монархии, имела огромное влияние на твердую позицию, принятую императором Францем-Иосифом».
     Когда обстоятельства привели к необходимости ультиматума Сербии, не только германские государственные деятели, но также император Вильгельм лично принял самое активное участие в его редактировании. На полях вышеупомянутой телеграммы, напротив фразы: «Что касается момента, когда нота должна быть представлена Сербии, было решено дождаться отъезда Пуанкаре из Санкт-Петербурга», кайзер написал собственной рукой «Какая жалость!». Телеграмма продолжалась следующим: «Нота будет так сформулирована, чтобы сделать её принятие, так сказать, невозможным».  (Die Deutschen Dokumenten № 40 – примечание А. А. Савинского) Слово «невозможным» было дважды подчеркнуто императором Вильгельмом.
       В другой телеграмме Чиршки, также датированной 14 июля, есть следующий пассаж: «Было решено дождаться, пока Пуанкаре уедет из России, чтобы избежать, насколько это возможно, сплочения союзников в Санкт-Петербурге, которое могло бы быть подсказано действием шампанского и влиянием Пуанкаре, Извольского и великих князей, что может затем повлиять на ход событий или даже стабилизировать положение двух держав. Было бы лучше представить ноту после того, как тосты произнесены». Император ещё раз отметил на полях: «Жаль!» (Die Deutschen Dokumenten №49 – примечание А. А. Савинского)
      Дальнейшее цитирование было бы бесполезным; вышеизложенного вполне достаточно, чтобы дискредитировать раз и навсегда такие ложные утверждения, будто берлинский кабинет был в неведении относительно содержания известной ноты. Его члены не только знали содержание ноты, но участвовали в составлении её черновика и внесли огромный вклад, чтобы придать ей форму неприемлемую для Сербии. Берлин зашел так далеко, что рассчитал с австрийцами не только день, но и сам час, когда ультиматум должен быть представлен сербам, чтобы сделать его «успех» возможно более эффективным. По сути дела, после того, как император Вильгельм согласился, довольно неохотно, как мы видели, чтобы нота была передана после отъезда президента Пуанкаре из Санкт-Петербурга, два заговорщика сели вместе, чтобы изучить внимательно и в деталях движения главы Французской республики. Вручение ноты было назначено на 23 июля в пять часов пополудни. В десять часов того же дня господин Пуанкаре собирался покинуть Санкт-Петербург. В Берлине и Вене рассчитали, что в этих обстоятельствах, если в Белграде шаги предприняты в намеченный час, новости достигнут Санкт-Петербурга до того, как президент уедет. Поэтому «барон Гизль  был проинструктирован отсрочить на час вручение ноты», как Чиршки телеграфировал в Берлин 23 июля. (Die Deutschen Dokumenten №127 – примечание А. А. Савинского)
       Очевидно, всё было сделано слаженно и с самым совершенным договором. Двое союзников стоили друг друга! Тем не менее, их догадки о поездке президента полностью провалились. Вместо того, чтобы продолжить поездку господин Пуанкаре, услышав об ультиматуме, сразу отменил свои визиты к скандинавским дворам и поспешил обратно во Францию, прибыв домой 29 июля.
     Каким бы смиренным и примирительным ни был ответ Сербии на ультиматум, он всё равно был отвергнут Австрией при хорошо известных обстоятельствах. Сорока-восьмичасовой срок, данный сербскому правительству, спешка, в которой барон Гизль сообщил о разрыве и оставил Белград со всем своим персоналом почти через полчаса после получения ответа, и у него едва было время прочесть его – всё это свидетельствовало о том, что конспираторы были озабочены тем, чтобы не потерять время и дать ситуации развиваться точно так, как они планировали.
      Позвольте резюмировать этот план:
1. Было решено вручить ультиматум Сербии в тот момент, когда господин Пуанкаре, тогда гость императора России, должен был покинуть Санкт- Петербург и, будучи в море, не мог бы совещаться с императорским правительством.
2. Короткая сорока-восьмичасовая отсрочка, отпущенная для ответа, была рассчитана, чтобы помешать Сербии связаться с Россией и с другими державами.
3. Эта отсрочка была ещё более урезана тем фактом, что текст ультиматума был сообщён державам лишь на следующий день после того, как был передан Сербии.
4. Господин Пашич, президент Совета министров Сербии отсутствовал бы в Белграде в связи с предвыборной поездкой по стране.
5.Рабочие волнения, которые разожгли германские агенты в Санкт-Петербурге, Москве, Кракове и Киеве, должны были, согласно Графу Пурталесу, создать трудности для российского правительства.
6.Согласно князю Лихновскому  в Лондоне, ирландский вопрос должен был бы помешать Великобритании принять активное участие в событиях и, наконец …
7. В случае пожара можно было ожидать, что Бельгия не окажет сопротивления, что даже Франция (?) останется нейтральной, в то время как Италия и Румыния встанут на сторону Центральных Держав. (Телеграмма Бетмана-Гольдвига Шёену, послу в Париже, от первого августа: «Если, что маловероятно, французское правительство хотело остаться нейтральным, Ваше Превосходительство любезно проинформирует их, что мы будем вынуждены потребовать, как знак французского нейтралитета, крепости Тула и Вердена; мы должны занять их и вернуть их после окончания войны против России. Ответ на этот вопрос должен прибыть завтра, 2 августа, в 4 часа пополудни. (Die Deutschen Dokumenten №149 – примечание А. А. Савинского).    
       Видно, как все эти интриги и изученные комбинации провалились одна за другой: президент Пуанкаре спешно вернулся в Париж, Пашич вернулся в Белград; Франция и Россия сразу вошли в самый тесный контакт; прогнозы двух германских послов не подтвердились, и ни волнения рабочих в России, ни проблемы в Ирландии не могли помешать соответствующим правительствам встать на защиту права и справедливости. Что касается позиции Италии и Румынии, они хорошо известны.
       Когда, гораздо раньше назначенного часа, был составлен текст ответа Сербии на австрийский ультиматум, господин Пашич отправился на встречу с нашим поверенным в делах в Белграде господином Штрандтманом  и сказал ему с глазами, полными слёз: «Мы подготовили такой смиренный и примирительный ответ, что даже вы, кто проповедовал нам скромность всё время, должны быть удивлены и довольны! Мы сделали это, хотя наши сердца обливаются кровью, но мы понимаем, что не могли действовать иначе».
     На самом деле, единственный пункт, против которого Сербия считала необходимым  протестовать во имя своего суверенитета, - это пункт, который вынуждал её допустить австрийских чиновников к расследованию убийства эрцгерцога на сербской территории.
      Несмотря на примирительный тон, сербский ответ был отклонен, и австрийский посланник покинул Белград. Через двадцать четыре часа сербская столица была подвергнута бомбардировке.
      19 июля (старый стиль) (1 августа) Германия объявила войну России.
      Волнующие события, имевшие место в течение последних двух дней, полных беспокойства, предшествовавших объявлению войны, общеизвестны, чтобы их здесь описывать; хотя события, происходившие тогда в Софии, были менее известны, чем где-либо. Поэтому я должен описать последовательность политических событий, как они развивались в Болгарии. 15 июля, после длительной беседы с Радославовым, я телеграфировал Сазонову (№146):
           «Хотя у меня нет точного доказательства существования соглашения между Австрией и Болгарией относительно уступки Македонии в пользу последней в обмен на её поддержку Австрии, всё-таки всё ведет к мысли, что подобное соглашение, вероятнее всего, существует. Нейтралитет, на который ссылается Радославов, по моему мнению, имеет просто выжидательный характер. Практический ум болгар подсказывает им необходимость пытаться выиграть время, чтобы получить более ясное представление о ситуации; позже, в зависимости от поворота событий, они решат, на чью сторону выгоднее встать».
         На следующий день я начал со слов (№ 151): «Ясно, что болгары, вдохновленные на это австрийцами, не станут пренебрегать возможностью тайно завладеть Македонией».
         21 июля (3 августа) через два дня после объявления войны, я получил от Сазонова следующие инструкции (№ 1655):
        «Если Болгария, помня лучшие заветы своей истории, категорически объявит себя готовой к переговорам с нами по поводу координации её позиции с нашей, у неё есть шанс рассеять всё недопонимание, восстановить и укрепить связи между ней и Россией и выйти из испытания, приблизившись к осуществлению её национальных идеалов.».
          Подобная инструкция была, разумеется, желанной, также, как и расторопность, продемонстрированная императорским правительством в такой сложный момент, обратившимся к Болгарии, предоставив ей шанс исправить обременительные условия Бухарестского договора. Такая позиция моего правительства снабдила меня позже мощным оружием против клеветы наших врагов, намекавших болгарам, что Россия их забыла и пожертвовала их интересами в угоду интересам сербов.
         Сазонов разрешил мне использовать его инструкции не только при общении с болгарским правительством, но также с царём, при условии, что я сочту это своевременным и необходимым. Я воспользовался возможностью и попросил аудиенции.
        23 июля (5 августа) царь Фердинанд принял меня в своём дворце в Софии. Я доложил об этой аудиенции Сазонову в длинном письме, из которого я здесь цитирую следующие отрывки:
       «После того, как я прочел царю сначала по-русски, затем по-французски оригинальный текст инструкции Вашего Превосходительства, я провёл свыше часа, развивая для него её основную идею. Я стремился доказать царю насколько его политика была губительной для Болгарии. Я говорил ему о знаменитом письме, которое его действующие министры адресовали ему 26 июля 1913 г., советуя ему отдалиться от России и перейти на сторону Австрии. Люди, подписавшие тот преступный документ, были наделены властью Вашим Величеством и удерживают её до сих пор. Ваше Величество может понять впечатление, которое это производит в России. Затем я говорил о займе, договор о котором Болгария недавно заключила в Германии; я указал на гораздо большую готовность, с которой болгарское правительство слушало германские предложения, чем предложения России и Франции. Я утверждал, что с начала переговоров по займу я был уверен, что победят германцы; что условия, в которых вопрос был представлен Собранию и «проголосован», ясно доказали мне, что это не простое финансовое соглашение, а политическая комбинация, и что его правительство было связано ранее определенными обязательствами, которыми они больше не имели права пренебрегать.
        Я продолжал:
-  Пока Россия не была вовлечена в войну, такая политика была преступной, особенно в отношении Болгарии; но теперь она преступна также и по отношению к России. Мы собираемся считать такую позицию Болгарии открыто враждебной и способствующей тому, чтобы вечно создавать пропасть между двумя странами. Давайте отложим в сторону вопросы чувств и благодарности; но с точки зрения самых практических интересов Болгарии, я не могу понять, как она может ожидать чего-то от Австрии, которая, из-за своего традиционного вероломства и эгоизма в отношении своих союзников и «друзей» была так жестоко брошена Италией и Румынией. Эти две страны наконец поняли, что не Австрия могла бы им помочь в удовлетворении их жизненных интересов. Их дезертирство вызвало возмущение в Берлине и Вене; но это было совершенно заслуженно и поможет нам в нашем конфликте с нарушителями европейского мира и врагами славянства. Если наши усилия увенчаются успехом, первой заботой России будет установление прочной и длительной стабильности на Балканах, не такого эфемерного баланса, который всегда проповедовала вероломная Австрия с единственной целью ловить рыбу в мутной воде. Если в тот момент России не в чем будет упрекнуть Болгарию, последняя получит все преимущества.
    -  Конечно, Вы можете ответить, что удача капризна, и что, несмотря на внешность, которая кажется нам привлекательной, ещё не точно, куда повернется колесо фортуны. Очень хорошо! Я даже готов признать на секунду то, что считаю совершенно невозможным – победу Австрии. Что она будет делать в этом случае? Первой её заботой будет воспрепятствовать самому существованию Сербии; следующий шаг – уменьшить значение Болгарии, так как впредь от неё пользы не будет, до состояния незначительного вассала, не способного больше противостоять такой желанной для Австрии экспансии в сторону Салоников и Эгейского моря.
        - Ах да, Салоники! - пробормотал царь с закрытыми глазами, пожав плечами.
     Я закончил, указав ещё раз, что в будущем, как и в прошлом, всё полезное для Болгарии может прийти к ней только из России, которая ничего не просит взамен, кроме общности интересов или, как минимум, подлинного нейтралитета, также, как её воздержания от разжигания неприятностей в Македонии и от причинения вреда Сербии.
     На прощание царь попросил меня составить вместе с ним меморандум с резюме моих инструкций, чтобы обсудить их с Родославовым; он также пообещал дать мне незамедлительный ответ.
      В тот же день я увидел Радославова и также с разрешения царя – Геннадиева; последний тогда не принадлежал к правительству, но действовал как его неофициальный консультант в вопросах международной политики.
     Останавливаясь более подробно на том, что я сказал царю, я сказал Радославову:
    - Сам факт, что при первой новости об объявлении войны Болгария не бросилась, как один человек, на помощь своему освободителю, чудовищен сам по себе; Россия может хорошо обойтись и без вас. Но если вы прикладываете руку к комбинации, враждебной России, Болгария рискует самим своим существованием».
     Задержка болгарского правительства с ответом на моё предложение, казалась нескончаемой, и 25 июля (7 августа) я телеграфировал Сазонову (№168):
     «Несмотря на обещание, данное царём и его правительством внимательно и безотлагательно изучить наши предложения, я всё ещё не получил ответ; я объясняю это тем, что между Софией и Веной проводятся какие-то переговоры, или уже существует договоренность между двумя правительствами. Меня проинформировали, что Австрия и Германия делают всё, что в их власти, чтобы противопоставить нам комбинацию, включающую Турцию и Румынию и они бы хотели втолкнуть Болгарию в это тоже. 
… Боюсь, что мы перед лицом свершившегося факта».
       Как мы видели, первой мыслью Сазонова было прийти к пониманию с Болгарией; в то время он считал, что, чтобы привлечь ее к нам, было необходимо предложить ей некоторые территориальные компенсации, Македония была самой желанной. Вот почему его оригинальный план заключался в том, чтобы использовать по отношению к сербам суровый язык, не допускающий возражений с их стороны. Действительно, как можно было бы предположить, что сербы откажутся сделать маленькую территориальную уступку для общего дела, а также для России; для России, которая была тогда даже вовлечена в войну из-за них, которая всячески поддерживала их и которая мечтала сделать их Великой Сербией, включающей Боснию, Герцеговину, Хорватию, Словению и имеющей широкий доступ к морю?
      Так и случилось, но позже; в силу обстоятельств я собираюсь в дальнейшем объяснить, что Сазонов изменил свою тактику, и в основном тон его первых инструкций стал расслабленным и нерешительным.
     23 июля (5 августа) в день моей аудиенции у царя, Сазонов телеграфировал в Белград (№1684) «что крайне необходимо отложить мелочные счеты и действовать взвешенно и быстро.» Тон той телеграммы ясно показывает, что Сазонов не имел сомнений по поводу сербов. Он инструктировал Штрандтмана, нашего поверенного в делах в Белграде, использовать энергичный и повелительный язык, единственно возможный в данных обстоятельствах. К несчастью, та твердость позже превратилась в колебание, частично из-за того, что правительство царя Фердинанда закончило тем, что вызвало неудовольствие в России своим более, чем двусмысленным поведением. Этот факт не прошел незамеченным сербами, которые вскоре смело проигнорировали наши предложения, даже отклонили их, и использовали в своих переговорах с Антантой высокомерный язык, несовместимый с нашими интересами.
     В своей телеграмме от 23 июля (5 августа) Сазонов вполне определенно высказался в пользу немедленной уступке Болгарии, в обмен на её помощь, восточной части Македонии вплоть до Вардара, а в случае нашей победы, всей территории Македонии, которая была гарантирована Болгарии  сербско-болгарским договором от 29 февраля  1912 г. По моему мнению, всё случившееся должно быть приписано всего лишь недостатку энергии и настойчивости в осуществлении этого плана. Когда, отвечая на предложение Штрандтмана, Пашич воскликнул: «Как, граница 1912? Ни за что на свете!», и когда этот ответ не встретил никакого сопротивления с нашей стороны, меня сразу стали обуревать сомнения по поводу будущего. Поэтому я телеграфировал Сазонову 25 июля (7августа) (№168):
    «Если у Вас не получается убедить Сербию принять Ваш план, как показано в телеграмме 1684, единственное, что нам остаётся сделать — это потребовать от царя Фердинанда и его правительства строжайшего соблюдения дружественного нейтралитета по отношению к нам».
    26 июля (8 августа) болгарское правительство доставило мне письменный ответ на моё предложение от 23 июля (5 августа). Они начали с того, что страна, измученная двумя следовавшими друг за другом войнами, не может начать третью войну; они также очень расплывчато говорили о своём желании оставаться нейтральными.
    Сазонов назвал этот ответ «неискренним» (№1768) и проинструктировал меня 28 июля (10 августа), (№1771) потребовать «срочного и ясного ответа на наше предложение о нейтралитете в купе с обещанием воспрепятствовать действиям Турции; при выполнении последней задачи Болгария могла рассчитывать на поддержку нашего черноморского флота».
    С начала войны мне было совершенно ясно, и я сказал об этом Сазонову 3 (26) августа , (№ 215),  что «все симпатии царя Фердинанда и его правительства направлены в сторону Вены; что правительство предприняло ряд мер, выгодных для Австрии и враждебных нам, и даже были случаи очевидного нарушения обещанного нейтралитета». Сгруппировав и приведя в порядок все данные, которыми я располагал по этому вопросу, 12 (25 августа), я предпринял очень серьёзную беседу с Радославовым. 15 (28 августа) я докладывал Сазонову (№220):
   «Становится даже ещё яснее, что царь и его правительство намереваются следовать путём, который привёл их в прошлом году к 16 июню и Бухарестскому миру».
    В тот же день, при составлении отчета о том, что немецкие моряки прошли через Софию по пути в Константинополь, я телеграфировал (№ 219):
   «К этому явному нарушению нейтралитета можно добавить множество других меньшей важности; в совокупности они доказывают, что здесь что-то назревает. Было бы трудно определить точно, что это, но от дворца и его послушных слуг можно ожидать чего угодно. Чтобы идти собственным путём и получить полную свободу действий, но без всякой видимой причины, правительство просто объявило осадное положение; это также вопрос о возможной мобилизации. Агитаторы в Македонии активны. Различные, вызывающие сожаление, меры предприняты в отношении Сербии; это выглядит так, как, если бы австрийский посланник приложил к этому руку. Резюмируя вышеизложенное, я считаю, что становится ещё более актуальным осуществление Вашего плана действий. Однако, понимая существующее напряжённое положение, будет недостаточно просто и ясно сделать правительству предложения, которые Вы имеете в виду; было бы крайне необходимо заставить ответить царя и его правительство на конкретный вопрос: Болгария с нами или против нас? Мы также должны будем донести до них, что серьёзность момента не позволяет нам удовлетвориться выжидательными или расплывчатыми ответами. В обычных обстоятельствах переговоры такого рода должны быть секретными, но в настоящее время, напротив, их будет полезным сделать известными для общественного мнения. Изменение, даже частичное, существующего кабинета, может быть принято как доказательство благих намерений царского правительства. С другой стороны, если поступит распоряжение о мобилизации, что может случиться в любой момент без предварительного уведомления, мы конечно должны расценивать это как враждебное действие. В таком случае лучше было бы не быть застигнутым врасплох; вот почему я осмеливаюсь просить заблаговременных инструкций по поводу наших действий в такой ситуации».
     Германские махинации в Константинополе вели к всё возрастающему страху, что Турция примет участие в войне. Эта возможность меня волновала и 23 августа (5 сентября) я предложил Сазонову следующий план действий (№233):
    «Я настоятельно прошу об инструкции, содержащей  указание обстоятельств возможного вхождения Турции в войну, если к тому времени нам не удастся заставить правительство Софии изменить свою политику. В таком случае будет ли для меня приемлемым изложить болгарскому правительству одновременно с моими британскими и французскими коллегами, следующие требования, назначив фиксированный срок для ответа:
   «(а) Очистить от мин порты Варна и Бургас.
   «(b) Не только не противостоять, но даже помогать высадке и транспортировке наших войск на болгарской территории, если это будет необходимым для военных операций.
   «(с) Позволить нашим союзникам свободное использование порта Деде-Агач.
   «(d) Противостоять вооружённому сопротивлению турок, если они войдут на болгарскую территорию, независимо от их намерений.
   Отсутствие совершенно определенного ответа – да или – нет – должно быть расценено Россией и союзниками как доказательство того, что Болгария присоединилась к враждебному лагерю и как сигнал для нашего отъезда из Софии».
     Аргументы, которые я использовал во время моей краткой беседы с Радославовым, казалось, произвели некоторое впечатление на премьер-министра, который в душе не был уверен, что карта, которой его вынудили играть, была правильной. Пророссийские болгарские политики отмечали влияние, которое я имел на него, и уже не раз заявляли, что по тому, как он себя вёл с ними, они могли сказать, виделся ли я с ним недавно или нет. Поэтому они упрашивали меня не пренебрегать им и разговаривать с ним настолько часто, насколько это возможно. Я охотно уступил и ходил к Радославову постоянно, гораздо чаще, чем мои коллеги, которые посещали его только когда имели к выполнению точные инструкции. Однако справедливо утверждать, что у меня перед ними было одно преимущество; Радославов не был силен в иностранных языках, но со мной он мог говорить на болгарском.
    20 августа (2 сентября) у меня с ним была длительная беседа, которую я передал телеграфом Сазонову (№241). Среди других вещей, я сказал Радославову: «Турция может быть принуждена Германией объявить нам войну; Болгария должна будет тогда определиться со своей собственной позицией. Попытка втянуть болгарский народ в войну с Россией была бы равносильной безумию; всё, что я наблюдал вокруг себя до сих пор, вызывает у меня самые большие опасения и вызывает у меня сомнения насчет искренности болгарского правительства». В течение этой самой беседы я также довольно теоретически, но в частном порядке упомянул о возможности высадки русских в Болгарии в случае войны с Турцией. «Какова тогда будет ваша позиция?» - я спросил. Беседа имела место после определенного успеха, который мы одержали над австрийцами.
    Радославов ответил: «Конечно, в таком случае Болгария была бы обязана протестовать против нарушения своего нейтралитета. Но она сделала бы это просто формально, не приступая ни к каким агрессивным действиям в отношении России».
    Чувствуя уверенность, что Сазонову было бы очень важно знать, что Болгария наверняка сделает в случае, который казался мне более, чем возможным, я передал ему ответ Радославова (№273).
    Тем временем я с тревогой записывал накапливающиеся симптомы авантюристических планов царя и его правительства. В секретном письме, датированным 14 (27) сентября, я привлёк внимание своего шефа к следующим фактам: «Прибытие в Софию генерала Савова , бывшего командующего болгарской армией во время войны 1912 г.; систематическая пропаганда против Сербии, проводимая правительственной прессой; дискредитация всего русского полу-официальной прессой; поездка Генадиева в Константинополь, военные приготовления на греческой границе, в то время, как границы с Турцией остаются достаточно открытыми; транзит через Болгарию германских военных подразделений, и поезда с боеприпасами, направляющиеся в Константинополь, и, наконец, постоянное близкое общение германских и турецких офицеров с болгарскими офицерами генерального штаба».
   Я не скрывал, однако, от министра «как соблазнительна должна быть для болгар перспектива получить Македонию без единого выстрела, что германцы советуют им делать, в то время как мы не пообещали им ничего ощутимого. Они, мыслящие практично, ожидали от нас определенных и конкретных предложений; вместо этого я был проинструктирован 23 июля прошлого года предложить им просто возможность ближе подойти к реализации их национальных идеалов, в то время, как им обещали, и это правда, начать переговоры по координации их позиции с нашей собственной.  В начале августа Ваше Превосходительство имел в виду совместные действия союзников в Нише и в Софии, и Вы понимаете необходимость обещать Болгарии «реальные выгоды». Вы даже уточнили в Вашей телеграмме (№2105), что Вы понимаете термин, как «обещание, данное Болгарии и гарантированное другими державами Антанты компенсацией ей так называемых «бесспорных» частей Македонии». 13 (26) августа Вы пошли дальше и телеграфировали, что, если болгарское правительство будет настаивать на получении некоторых немедленных ощутимых гарантий, это будут Исхтиб и Радовишта, которые могут быть им сразу предложены. Позже, по указанию британского правительства, все упоминания о территориальных уступках в пользу Болгарии были исключены из переговоров Антанты, и проект сделать прямое представление царю, был отложен. Так случилось, что болгарское правительство ещё ничего не услышало как от нас, так и от наших союзников относительно конкретной выгоды, которую Болгария могла бы получить, следуя нашим советам. В тоже время, австрийцы, напротив, забрасывают щедрыми обещаниями и болгарское правительство, и влиятельных македонцев. Они не только гарантировали Болгарии всю Македонию, но Пирот, а также Ниш. Только на днях генерал Савов, президент Македонского Центрального комитета, говорил в этом смысле, когда обращался к местному комитету и преуспел в убеждении офицерского корпуса, который сам высказывался в пользу военной оккупации Македонии, хотя понимал, что это будет означать войну против российского союзника.
    «С другой стороны, Геннадиев, только что вернувшийся из Константинополя, говорит о полном успехе своей миссии и уверяет, что турецкая поддержка несомненна. Конечно, я не способен точно установить, действительно ли у него была официальная миссия в Порте и какого рода, но, всё равно, всё выглядит так, как будто бы однажды, возможно, не так отдаленно как мы думаем, мы обнаружим, что столкнулись со свершившимся фактом: турецкие войска, якобы направленные против греков, пересекут болгарскую пограничную линию;  болгарские банды войдут в Македонию и Болгария мобилизуется. В своём письме от 2 (15 августа) я уже поднимал вопрос о том, что мы будем делать в таких обстоятельствах и не было бы целесообразным подумать об этом заранее, сохраняя в запасе, как последнюю меру, возможность непосредственно обратиться к царю Фердинанду? В Вашей телеграмме (№ 2398) датированной 22 августа, Вы предлагаете, что мы могли бы «гарантировать ему его корону» при условии, что он будет следовать нашим советам. Но в противном случае, мы будем вынуждены отделить его от болгарской нации и мы увидим, что история повторяется: сто лет тому назад Александру I  пришлось вести войну против Наполеона, но не против французов; таким же образом мы будем  вынуждены объявить войну царю Фердинанду, но не болгарской нации. Наш священный долг предотвратить эту ужасную возможность, и мы не должны пренебрегать никакими способами, которые могли бы помочь нам избежать этого».
   Показано, что в начале войны Сазонов не допускал возможности, чтобы Сербия, которую мы спасли от полного разрушения, могла быть настольно непримиримой, чтобы создавать нам трудности. Все его первые инструкции для наших представителей за границей (№№ 2105, 2224, 2282), доказывают, что таковым было его мнение. Последующее изменение его позиции может найти объяснение в личной непопулярности в России царя Фердинанда и его про-австрийского правительства, а также в нерешительности некоторых союзников. Российское общественное мнение, конечно, не виновато, что чувствовало себя оскорбленным, когда Болгария, в лице своего царя, начала торговаться своими симпатиями к России в самом начале великого европейского конфликта. После того, как они освободили Болгарию от турецкого ига ценой своей крови и очень тяжелых жертв, у россиян вошло в привычку рассматривать болгар как своих братьев и ожидать, что в нужный момент Болгария выйдет вперед, стремясь заплатить свой долг благодарности; отсюда удручающее впечатление, произведенное позицией Болгарии в 1914 г.
   Справедливо отметить, что такое поведение продиктовано стране её правителями; что касается людей, я могу утверждать, несмотря на все ошибки, которые совершало российское правительство в течение около сорока лет, нация сохранила неизменным своё чувство благодарности своим освободителям. Действительно, как только разразилась война, я начал получать пачки за пачками письма, одни трогательнее других, приходящие из самых темных и удаленных частей страны с пожеланиями успеха славянскому делу и содержащих пожертвования для сынов героев освободительной войны 1877-78 гг. Из этих писем сложился целый архив и некоторые из них нельзя было читать без неподдельных эмоций. Если кто-то думает, что в Болгарии трудно собрать деньги, он должен понять моральное значение этих пожертвований, которые были собраны мелочью после литургии и молитв, вознесенных за успех нашей армии.
    На этой точке я хотел бы на момент прервать повествование о событиях 1914 и 1915 гг. и бросить ретроспективный взгляд как можно более коротко, на российскую политику в Болгарии, начиная с момента, когда императорское правительство уступило в 1877 г. однозначному общественному мнению и решило спасать российских младших братьев. Та война стоила России очень тяжелых потерь; свыше двухсот тысяч русских пали на равнинах Плевны и на холмах Шипки, для того времени огромное число. Цель войны была достигнута; Болгария получила свободу от сюзеренитета султана. Болгары мечтали только о России и беспрестанно заявляли, что хотят видеть своим монархом российского великого князя. Но правительство в Санкт-Петербурге было против любого члена императорской семьи на почве того, что подобный альянс будет затем слишком плотно связывать Россию с политическими превратностями молодого государства. Урезая свои желания, болгары затем просили в качестве князя российского генерала. Это было также отклонено. Вместо этого Россия последовательно позволила двум германским принцам взойти на трон нового княжества, в то время как другие принцы были также призваны царствовать над соседними балканскими государствами. Всё это было равносильно сознательной уступке германцам будущего Балкан.
   Вместо того, чтобы прямо посадить русского на болгарский трон, Россия предпочла держать в стране, как и направлять туда, большое число российских генералов, большинство из которых, будучи просто солдатами, были лишены политического чутья. Их позиция, часто раздражающего характера, привела, наконец, к изменению чувств к России, что приняло форму политического движения, известного как «стамбуловизм». Наша неуклюжая политика в конце концов привела к совершенно удивительным результатам; всего несколько лет прошло со времени эпической освободительной войны, когда русский император, сын Царя-Освободителя, должен был написать на отчете своего представителя в Софии фатальную резолюцию: «Я требую, чтобы все русские агенты, дипломатические и консульские, были отозваны из Болгарии!». Так что нам самим пришлось разрывать связи со страной, которую мы недавно освободили, и которая ещё недавно почитала само имя России. Наши враги могли спокойно радоваться! Но на этом не закончилось.
    Целью войны 1877-78 гг. было освобождение Болгарии от оттоманского ига и освобождение христианских народов в турецких провинциях от тирании магометан. При таком раскладе было бы естественным со стороны России видеть широчайшее развитие полученных результатов, а именно, привести турецкие провинции с христианским большинством болгарской национальности к тесному союзу с Болгарией и позволить этой стране достичь высочайшего уровня процветания и независимости. Но всё время в течение короткой жизни нового княжества всё делалось как раз наоборот!
   После того, как принц Александр Баттенбергский  был изгнан, а принц Фердинанд Кобургский избран, Россия избегала его признавать и в течение долгого времени была к нему холодна. Как я только что сказал, было бы естественно, если бы Россия была решительно против обоснования германского принца на престоле в Софии. Но раз уж он обосновался, разве не было бы лучшей политикой принять ситуацию и сразу же признать его? Однако, подобное поведение не было принято в Санкт-Петербурге; принца Фердинанда игнорировали многие годы, что, в свою очередь, сделало его непопулярным среди болгарских масс и заставило его предпринять шаги, чтобы получить признание. В конце концов ему позволили приехать в Россию, но приём, который ему оказали, был очень сдержанным, что ранило его чувства и, будучи по натуре мстительным, он навсегда стал врагом России.
   В 1886 г. Болгария аннексировала Восточную Румелию , в чём ей было отказано Бисмарком и Берлинским конгрессом. Эта аннексия была ничем иным, как логическим последствием войны 1877-78 гг; следовало ожидать, что Россия это одобрит и поддержит, но именно она протестовала, к большому удивлению и заблуждению болгар.
    В 1908 г. Болгария провозгласила свою независимость. Было бы, конечно, более естественным, если бы этот новый шаг в жизни молодой страны был сделан под покровительством России; но российская дипломатия думала иначе, и Болгария стала царством под патронатом Австрии. Должно было казаться, что больше нечего было делать, кроме как признать свершившийся факт, даже если не было причины для особого ликования; гораздо легче было бы это сделать, если бы coup d’;tat был сделан пророссийским кабинетом Малинова. Но, к великому разочарованию болгарского общественного мнения, именно Россия снова протестовала; она отказалась признать нового царя и потребовалось совершенно случайное обстоятельство – смерть великого князя Владимира  – чтобы позволить обойти решение императорского правительства.
   Можно ещё вспомнить, что когда великий князь Владимир умер, царь Фердинанд, который тогда был в Вене, приехал в российское посольство сообщить, что не мог бы не посетить «похороны своего лучшего друга» и что в эту же самую ночь выезжает в Санкт-Петербург. Перед отъездом он телеграфировал вдове великого князя, прося её разрешения присутствовать на похоронах. Как только она получила телеграмму, великая княгиня послала за мной.  Будучи хорошо осведомленной в политике и несмотря на глубокую скорбь, она сразу поняла манёвр нового царя. Она сказала мне, что не может ответить на телеграмму, не услышав прежде мнения министра иностранных дел. Извольский сразу представил дело императору, предложив, чтобы болгарский князь был принят с почестями, соответствующими его новому царскому рангу. Император согласился, и таким образом случилось, что царь Фердинанд был наконец признан.
    В 1912 г. христианские нации Балкан заключили наконец между собой соглашение, имеющее целью завершение работы, начатой Россией в 1877 г., и рассчитывали освободить из-под оттоманского ига христианские народы турецких провинций Македонии и Фракии. На этот раз, правда, Россия поддержала договоренность; однако она делала это со всякими исключениями и осторожными советами, которые только помогали раздражать болгар.
   Вышеприведенный короткий очерк никоим образом не достаточен, чтобы исчерпать тему, он только показывает, как мало результатов и логики было в российской политике в отношении Болгарии в течение тридцати лет, которые предшествовали Мировой войне.
   Теперь я должен вернуться к переговорам 1914 года.
    7 (20) ноября мои коллеги и я лично, были проинструктированы объявить болгарскому правительству, что «в обмен на её нейтралитет Болгария получит важные территориальные выгоды. Эти выгоды будут увеличены, если Болгария решит атаковать Турцию или Австро-Венгрию».
   По моему мнению, та новая инструкция имела один большой недостаток: она была слишком туманной и неопределенной, чтобы произвести положительное впечатление на болгар. Поэтому я попросил Сазонова дополнить её, пусть только добавив в неё  следующую фразу: «Правительства союзных держав готовы обсудить позже с болгарским правительством вопрос о территориальных приобретениях, основанных на договоре 1912 г. и Лондонском протоколе, также как и подробно их указать».
    Сазонов, возможно, разделял мою точку зрения и мои сомнения, т.к. он принял моё предложение, хотя несколько сдержанно. Он ответил 10 (23) ноября, (№ 3936): «Когда позиция Болгарии в отношении нас станет точной, я не найду возражений для развития моей инструкции в направлении, предложенном Вами, но лишь устно!»
    26 ноября (9 декабря) 3 представителя получили инструкции представить болгарскому правительству другую декларацию в развитии предыдущей: «В обмен на её нейтралитет справедливые территориальные улучшения будут гарантированы Болгарии в Македонии и расширение её территории до линии Энос-Мидия».
    Эти новые обещания держав, как минимум те, которые касались Македонии, были очень расплывчатыми и гораздо менее точными, чем предыдущие. Я не сомневался, что декларации, подобные тем, которые нам было указано сделать 11 (24) ноября и 26 (9 декабря) были обречены на неудачу. Я указал на это Сазонову в своих письмах от 19 и 21 ноября (2 и 4 декабря); я писал:
   «Будет невозможно заставить Болгарию действовать если мы не сделаем ей предложения, которые. Вероятно, были бы одобрены общественным мнением, которое, в свою очередь, заставило бы правительство принять их без каких-либо пререканий». И далее:
   «Инструкции, которые я до сих пор получал, не вполне ясны. Из них я не могу понять, хочет ли императорское правительство любой ценой заставить Болгарию действовать на нашей стороне или будет довольна, если она останется нейтральной. Моё личное мнение, что вхождение Болгарии в войну имело бы для нас огромную важность, я настаиваю, что, чтобы получить этот результат, мы должны использовать эффективные средства. Это могло бы быть, на мой взгляд, формальные гарантии Болгарии после войны территорий, которые были предоставлены ей болгаро-сербским соглашением 1912 года, также как немедленная уступка ей части Македонии, лежащей с этой стороны Вардара. Я не сужу, насколько мои предложения возможны с точки зрения генеральной политической ситуации, но я твердо убежден, что предложения, которые сейчас делаются Болгарии, никогда не смогут её убедить».
   Моё мнение вскоре было подтверждено беседой, которая была у меня с генералом Фичевым , военным министром. Он говорил со мной конфиденциально на встрече кабинета, на котором обсуждался его доклад в связи с условиями, которые могли бы обусловить вхождение Болгарии в войну на стороне Тройственного союза. «По причине недостатка точности в предложениях, сделанных нам, - сказал Фитчев, - совет министров решил сохранять нейтралитет».
   Я доложил об этой беседе Сазонову в письме от 15 (28) декабря.

              Примечания к 1914.
1)Первым шагом к независимости Албании стал Всеалбанский конгресс, открывшийся 28 ноября 1912г. во Влёре. В тот же день была провозглашена независимость страны и состоялась церемония поднятия государственного флага. Вскоре было учреждено Временное правительство, председателем которого
 Был избран Исмаил Кемали (1844-1919). В связи с этими событиями, российская внешняя политика оказалась в затруднительном положении, так как Сербия планировала присоединить часть албанских земель для получения выхода к Адриатическому морю.  Министр иностранных дел России С.Д. Сазонов согласился с неизбежностью создания албанского государства и уведомил сербские власти, что Россия не разделяет их намерений. Осенью 1913 года к работе приступили две разграничительные комиссии, которым предстояло определить границы нового государства. 17 декабря 1913 года во Флоренции был подписан протокол, определивший границу, которая с незначительными изменениями сохранилась до наших дней. Первым и единственным албанским князем стал 35 летний полковник прусской армии Вильгельм Вид (1876-1945), родственник германского кайзера Вильгельма II и племянник румынской королевы Елизаветы, правивший под именем Скандербега II. С началом Первой Мировой войны часть албанской политической верхушки, ориентировавшееся на Италию и враждебно настроенная к Германии, начала готовить государственный переворот. Опасаясь за свою жизнь, Вильгельм Вид в начале сентября 1914 года покинул Албанию и вернулся в Германию.  Подробнее о становлении независимого албанского государства см.: Смирнова Н. Д. История Албании в ХХ веке. М.: Наука, 2003.
2)Бухарестский мирный договор был подписан в 1913 году представителями Сербии, Черногории, Румынии и Греции с одной стороны и Болгарии с другой стороны. Он завершил Вторую Балканскую войну. Болгария вынуждена была уступить значительную часть захваченных в Первую Балканскую войну территорий.
3)Радославов Васил Христов (1854-1929) – глава Либеральной партии Болгарии, премьер-министр в  1886-1887 и в 1913-1918 гг. Ориентировался на Австро-Венгрию и выступал против влияния России. После поражения Болгарии в Первой мировой войне уехал в Германию. В 1923 г. в Болгарии заочно приговорён к пожизненному заключению, но реабилитирован в 1929 г. Умер в Берлине. Похоронен в Софии.
4)viva voce - живым голосом (лат.), т. е. лично.
5)Пашич, Никола (1845-1926) – сербский политик. Лидер радикальной партии. Идеолог сербского национализма, идеи создания «Великой Сербии».  Дважды занимал должность мэра Белграда (1890—1891 и 1897), несколько раз — премьер-министр Сербии (1891—1892, 1904—1905, 1906—1908, 1909—1911, 1912—1918) и премьер-министр Королевства сербов, хорватов и словенцев (1918, 1921—1924, 1924—1926).
6)Имеются ввиду сборники дипломатических документов, опубликованных МИД Российской империи, для доказательства правоты позиции правительства России и обоснованности вступления страны в Первую Мировую войну. Аналогичные сборники были опубликованы правительствами других воюющих государств. Обычно их называют по цветам обложек: «зелёные книги», «синие книги» и т.д.
7)Милюков Павел Николаевич (1859-1943) – историк (ученик В. О. Ключевского), лидер Конституционно-демократической партии (кадеты), депутат III и IV Государственной Думы. В течение 1916 года неоднократно резко высказывался в адрес царского правительства. Первый министр иностранных дел Временного правительства (март-май 1917 г.) Сторонник продолжения войны до победы и выполнения Россией своих союзнических обязательств перед странами Антанты. С 1918 г. в эмиграции. Умер во Франции. 
8)Димитр Владов (1873-1917) – болгарский революционер, активист Внутренней Македонской революционной организации. По образованию врач. В 1904 г. совершил террористический акт в Битоле, убив двух активистов греческого революционного комитета.  Во время Первой Балканской войны пошёл добровольцем в болгарскую армию. Выступал против ориентации Болгарии на союз с Германией и Австро-Венгрией. Погиб в результате падения с лошади.
9)Протогуеров Александр Николов (1867-1928) – лидер Внутренней Македонской революционной организации, идеолог «Великой Болгарии», сторонник Германии и Австро-Венгрии. Убит в 1928 г.
10);me damn;e -прихвостень (фр.).
11)Автор имеет ввиду строительство железной дороги на Кольский полуостров до города Романов-на-Мурмане (сейчас Мурманск) (основан в 1916 г.). Через этот незамерзающий порт странами Антанты осуществлялась доставка военных грузов для нужд российской армии в 1916-1917 гг.
12)Имеется ввиду отступление болгарских войск под натиском сербских и греко-французских частей на Салоникийском фронте у местечка Криволак 20-22 сентября 1918 г. См.: Корсун Н. Балканский фронт мировой войны 1914–1918 гг. М.: Воениздат НКО СССР, 1939. С. 100.
13)Мирный договор между Болгарией и странами Антанты был заключён 27 ноября 1919 г. в Нёйи-сюр-Сен. Болгария потеряла свою часть Македонии (в пользу Королевства сербов хорватов и словенцев - с 1929 г. Югославия) и выход к Эгейскому морю (в пользу Греции).
14)Пётр I Карагеоргиевич (1844-1921) - первый сербский король из династии Карагеоргиевичей (с 1903); в 1918 стал первым королём сербов, хорватов и словенцев.
15)Бахметев, Георгий Петрович (1847-1928) – российский дипломат. В 1897-1905 гг. посол в Болгарии, в 1906-1908 гг. – в Японии, в 1911-1917 гг. – в США. С 1920 года в эмиграции во Франции.
16)Тончев, Димитрий (1859-1937) – болгарский политик, один из лидеров Либеральной партии и член правящей коалиции (наряду с Радославовым и Генадиевым), ответственной за втягивание Болгарии в Первую мировую войну; в 1913-1918 гг. – министр финансов.
17)Никола Генадиев (1868-1923) – болгарский журналист и политик. В 1913-1914 гг. – министр иностранных дел. 
18)Шебеко Николай Николаевич (1863-1953) - в 1912—1913 годах русский посланник в Румынии, в 1913—1914 посол в Австро-Венгрии (отозван с началом Первой мировой войны). После 1917 г. поддержал Белое движение. С 1920 г. в эмиграции.
19)Имеется в виду румынское вторжение в Болгарию в 1913 г. в ходе Второй Балканской войны.
20)Кавала – город в Греции. В 1913 году в ходе Второй Балканской войны отвоёван греками у Болгарии.
21)Самотраки (Самофраки, Самос Фракийский) – греческий остров в северной части Эгейского моря.
22)Малинов, Александр (1867-1938) - болгарский политический деятель, лидер Демократической партии. Премьер-министр Болгарии в 30-м (1908—1910), 31-м (1910—1911), 36-м (1918), 37-м (1918) и 46-м (1931) правительствах.
23)Лиман фон Сандерс, Отто (1855-1929) - германский генерал. В 1913 году он был назначен главой немецкой военной миссии в Османской империи. Получил османское звание мушир (маршал). С началом Первой мировой войны стал главным военным советником в Османской империи став её фактическим главнокомандующим. С 1915 года командовал турецкой армией в Месопотамии, в 1918 году - в Палестине. В 1919 году арестован на Мальте по обвинению в военных преступлениях, но отпущен через полгода. Написал мемуары. Умер в Мюнхене. 
24)Иоганн Альберт Мекленбург-Шверинский (1857-1920) - герцог Мекленбург-Шверина, регент Мекленбург-Шверина в 1897—1901 годах, генерал кавалерии прусской армии. Был председателем германского колониального общества. Разрабатывал проекты развития германских колоний в Африке и агитировал за переселение туда как можно большего числа немцев. В 1915 году Иоганн Альберт выступил посредником при заключении соглашения с Болгарией о её вступлении в войну на стороне Центральных Держав.
25)Шиллинг Маврикий Фабианович (1872-1934) – российский дипломат. Выпускник юридического факультета Московского университета. На службе в МИД с 1894 года.  В 1898 г. Шиллинг назначен в Вену вторым секретарем российского посольства. В этом же качестве он участвовал в заседаниях Гаагской мирной конференции (1899). С 1902 по 1908 гг. Шиллинг был представителем российского консульства в Ватикане, а с 1908 по 1910 гг. первым секретарем посольства в Париже. В1910-1916 гг. – начальник канцелярии МИД. После 1917 года в эмиграции. Умер в Париже. См.: Шиллинг М. Ф. Дневник (1899) / Публ., [предисл.] и примеч. В. Е. Авдеева, М. В. Сидоровой // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв. Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ; Рос. Архив, 2004. — [Т. XIII]. — С. 331—398.
26)Берхтольд, Леопольд фон (1863-1942) - министр иностранных дел Австро-Венгрии в 1912 - 1915 годах.
27)Саид Халим-паша (1863-1921) – великий визирь Османской империи. Родился в Каире.  С 1888 года стал членом Шура-и Девлет (Государственного совета). С 1913 г. – великий визирь. В 1919-1921 гг. находился в заключении на Мальте по обвинению в развязывании Мировой войны. 6 декабря 1921 г. убит в Риме активистами армянской партии «Дашнакцутюн» за участие в геноциде армян.
28)Мехмед Талаат-паша (1874-1921) – османский государственный деятель. В 1898—1908 годах работал почтальоном в Салониках, став впоследствии главой местной почтовой службы. После младотурецкого переворота избран депутатом Меджлиса. В 1909-1912 гг. -министр внутренних дел. В 1912 г. -министр почт и телеграфа. В 1912-1913 гг. – занимал должности в армии. В 1913-1917 гг. – снова министр внутренних дел, в 1917-1918 гг. – великий визирь. Один из главных виновников геноцида армян. После поражения Турции в войне бежал в Германию. Застрелен в Берлине 15 марта1921 г. членом партии «Дашнакцутюн» Согомоном Тейлиряном. 
29)Энвер-паша (1881-1922) – османский военный и государственный деятель. Участник итало-турецкой (1911) и 2-йБалканской (1913) войн. Один из лидеров младотурецкого переворота, способствовавшего головокружительной карьере молодого турецкого офицера. В 1914-1918 гг. - военный министр. Сторонник панисламизма и пантюркизма.  Один из инициаторов геноцида армян. В конце 1918 г. бежал в Германию, жил в Берлине. В 1920 г. перебрался в советскую Россию. Принимал участие в конференции народов Востока, встречался с лидерами большевиков.  В 1921 г. был командирован советским правительством в Туркестан в качестве советника Красной армии по вопросам формирования национальных частей. Перешёл на сторону басмачей. В феврале 1922 года, командуя отрядом басмачей, захватил Душанбе.  Убит 4 августа 1922 года в сражении с Красной армией. 
30)Ахмед Джемаль-паша (1872-1922) - османский военный и политический деятель. В 1905 г. получил звание майора. В 1907 г. назначен инспектором Румелийской железной дороги. В 1911-1912 гг. – губернатор Багдада.  В 1912 г. – полковник. Принимал участие в 1-й Балканской войне. В 1913 г. – начальник гарнизона Стамбула.  В 1914-1915 гг. -военно-морской министр. В 1915-1917 гг. – полномочный гражданский и военный администратор Сирии. В 1918 году бежал в Германию, потом в Швейцарию. Короткое время работал военным советником в Афганистане. 21 июля 1922 года убит членами партии «Дашнакцутюн» в Тифлисе.
31)Мухаммед Али Египетский (1769-1849) - паша Египта (1805—1848), реформировал египетскую экономику, армию и флот на европейский манер, посылал молодых людей учиться в Европу, приглашал иностранных специалистов. Дважды (1831-1833 и 1839-1841) успешно воевал с Османской империей. Завоевал Сирию, Палестину, Аравию и Судан. Создал могущественную державу, лишь номинально зависимую от Османской империи.
32)Эрнст Август Брауншвейгский (1887-1953) - последний герцог Брауншвейгский и Люнебургский (со 2 ноября 1913 года по 8 ноября 1918 года), принц Ганноверский, внук короля Георга V, прусский генерал-майор (27 января 1917). Последний реально правивший монарх из древнего дома Вельфов. Впоследствии титулярный король Ганновера (под именем Эрнст Август III). Участник Первой Мировой войны.
33)en famille – в кругу семьи (фр.)
34)Вангенгейм, Ганс фон (1859-1915) – германский дипломат, посол Германии в Османской империи (1912-1915гг.). Сыграл важную роль во вступлении Турции в Первую Мировую войну на стороне Германии.   Его скоропостижная смерть вызвала слухи об отравлении.
35)«Гёбен»— германский линейный крейсер типа «Мольтке» времён Первой мировой войны. Введен в строй 2 июля 1912 года. 16 августа 1914 года был передан Турции. В 1914—1917 годах вёл операции на Чёрном море против русского Черноморского флота и Кавказской армии.
36)Огюстен Буэ де Лапейрере(1852-1924) – французский адмирал. В 1909-1911 г. -военно-морской министр. В Первую Мировую войну командовал французским флотом в Средиземном море.
37)Мехмед Джавид Бей (1875-1926) – османский государственный деятель. Имел еврейское происхождение, но исповедовал ислам.  Работал банковским клерком в сельскохозяйственном банке, преподавателем, журналистом. В 1908;1912 годах — депутат парламента, в 1910-1911 и 1914-1915 гг. – министр финансов. Был франкофилом и пацифистом. Осуждал преследование армян. Казнён в 1926 году по обвинению в заговоре против Мустафы Кемаля Ататюрка.
38)Каутский, Карл (1854-1938) - немецкий экономист, историк, публицист и социал-демократический политик. Теоретик марксизма, редактор четвёртого тома «Капитала» К. Маркса. Участвовал в первом революционном правительстве Германии как заместитель статс-секретаря министерства иностранных дел, отвечал за поиск документов, доказывавших агрессивный характер войны со стороны Германии.
39)Тирпиц, Альфред фон (1849-1930) - германский военно-морской деятель, в 1897—1916 статс-секретарь военно-морского ведомства.
40)Хойос Александр (1876-1937) – австро-венгерский дипломат. Дипломатическую карьеру начал в 1900 году. Работал на разных дипломатических должностях в Пекине, Париже, Белграде, Штутгарте и Лондоне. В 1912-1917 гг. был начальником канцелярии МИД. В 1917-1918 гг. - посланник в Норвегии.  После краха Австро-Венгрии вышел в отставку.
41)Ласло Сегени-Марич (1840-1916) -австро-венгерский государственный деятель. Изучал право в Венском университете. Делал карьеру юриста (нотариус, судья), избирался в венгерский парламент. С 1883 года на службе в МИД. В 1890 году стал министром иностранных дел Венгрии. В 1892-1914 гг. – посол Австро-Венгрии в Германии. С 1910 г. - граф. После ухода в отставку удалился в своё поместье в Венгрии, где и умер. 
42)Тиса, Иштван (1861-1918) - венгерский государственный деятель, премьер-министр Королевства Венгрия (1903—1905, 1913—1917). Сторонник союза с Германией, но противник войны с Сербией, поскольку считал Румынию, желавшую получить Трансильванию, большей угрозой для Австро-Венгрии. В 1917 году принял командование венгерским гусарским полком на итальянском фронте. Убит 31 октября 1918 года в собственном доме восставшими солдатами.
43)Гизль, Владимир (1860-1938) – австрийский дипломат и генерал. В 1909-1913 гг. – посланник в Черногории. В 1913-1914 гг. – посланник в Сербии. Автор мемуаров. 
44)Лихновский, Карл Макс (18160-1928) – германский дипломат. В 1912-1914 гг. – посол Германии в Великобритании.
45)Штрандман, Василий Николаевич (1873-1963) – русский дипломат. В 1897 году окончил Пажеский корпус. Служил в гвардии. Дослужился до чина штабс-капитана. На службе в МИД с 1901 года.  В 1901—1906 атташе в Министерстве иностранных дел в С.-Петербурге. В 1904—1905 гг. был также причислен к канцелярии Комитета министров. В 1906—1908 гг. секретарь миссии в Дармштадте. В 1908 3-й секретарь канцелярии Министерства иностранных дел. В 1908—1910 гг. секретарь миссии в Софии. С 1909 года второй секретарь российского посольства в Константинополе. В 1910 году прикомандирован к миссии в Черногории. В 1911—1915 гг. первый секретарь российской миссии в Белграде. В 1919 -1924 гг. дипломатический представитель Белых правительств в Белграде. Долгое время проживал в Югославии. Во время немецкой оккупации был ненадолго арестован. В 1945 году перебрался в США, где и умер.
46)Савов, Михаил (1857-1928) болгарский военный деятель, генерал. Участник сербо-болгарской войны 1885 г. В 1891-1894 и в 1903-1907 гг. – военный министр. Один из командующих болгарскими войсками в Первую и Вторую Балканские войны. В 1914 г. был отстранён от командования и предан суду. В 1920-1923 гг. посланник во Франции, в 1922-1923 гг. – посланник в Бельгии. Умер во Франции. 
47)Александр Баттенберг (1857-1893) - первый князь Болгарии из германской династии Баттенбергов. Правил с 1879 года. В 1886 году был смещён с престола в результате пророссийского офицерского заговора. После отречения от престола Александр женился на актрисе Йоханне Лойзингер (1865—1951). Остаток жизни провел в австрийском городе Грац.
48)Восточная Румелия - провинция Османской империи, основанная на юге Болгарии в соответствии с Берлинским договором 1878 года, управлявшаяся османским генерал-губернатором, но имевшая широкую автономию. Фактически существовала до слияния с Княжеством Болгария в 1885 году. После 1885 года Восточная Румелия, формально оставаясь османской провинцией, управлялась болгарским князем, автоматически становившимся губернатором Восточной Румелии. Юридически прекратила своё существование в 1908 году, будучи официально присоединённой к Болгарскому царству. 
49)Великий князь Владимир Александрович (1847-1909) - третий сын императора Александра II и императрицы Марии Александровны; член Государственного совета (1872), сенатор (1868); генерал-адъютант (1872), генерал от инфантерии (1880). С 1884 года по 1905 год занимал пост главнокомандующего войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа. Отдал приказ о вооружённом разгоне процессии рабочих в Петербурге 9 (22) января 1905 года «Кровавое воскресение».

                1915

    Такими были предвестники накануне 1915 г. В середине января герцог де Гиз , кузен царя Фердинанда, прибыл в Софию с официальной миссией. Сперва может показаться странным, что правительство республики должно было доверить официальную миссию принцу королевской семьи. Вот как это произошло. Как только разразилась война, герцог попросил присоединиться к армии. Когда эта привилегия была отклонена, он был уязвлен в своих патриотических чувствах, но не захотел бездействовать, и стал служить в Красном Кресте. Здесь он развернул большую и эффективную деятельность, никогда не теряя надежды служить Франции в каком-то другом качестве. Таким вот образом он принял трудную и деликатную миссию, которую правительство республики в согласии с союзниками доверило ему осуществить в Болгарии в отношении своего царствующего кузена.
    В то время, как искали способы оказать давление на царя Фердинанда, державы Антанты думали о герцоге в надежде, что как ближайший родственник, он мог бы обратиться к царю не только от имени правительств, но также, и в особенности, от имени всей Орлеанской семьи.
    После нескольких встреч на набережной Орсэ, герцог отбыл в Софию. Он путешествовал инкогнито  в сопровождении преданного друга. Лишь высадившись в Салониках, он отправил царю телеграмму, извещающую его о своём визите; он опасался, что в противном случае, царь избежит встречи. Застигнутый врасплох, царь всё-таки сумел, под благовидными предлогами, в течение целой недели не принимать своего кузена, который, между тем, жил в отеле как раз напротив царского дворца. В конце недели герцога вызвали во дворец, и он отдал весь свой патриотический пыл, чтобы доказать царю какой вред он принесет Болгарии, вовлекая её в комбинацию, враждебную Антанте.
    Ни аргументация герцога, ни его красноречие, его связи и личное обаяние, ничто не могло одержать победу над поставленной царём целью, даже заставить его прервать своё упорное молчание. Благородные устремления герцога де Гиза окончились полным провалом.
    Говоря о визите герцога, Радославов однажды упомянул мне трудность своей позиции. Я не мог удержаться, чтобы не ответить: «Если действительно в Вашем сердце были интересы Вашей страны, Вам было бы легче принять решение; Вы давно должны были бы принять возможность, так часто предлагавшуюся Вам, начать прямые переговоры с Россией. Вы упустили возможности и рискуете позволить им ускользнуть.» Затем, намекая на аванс, который он только что получил от Германии, я добавил: «Вместо того, чтобы повернуться к России, Вы приняли деньги от немцев». (сравнить с моей телеграммой Сазонову от 28 января (10 февраля) 1915 (№ 51).
     В феврале союзные флоты достигли определенного успеха в Дарданеллах . Государственные деятели Софии были глубоко потрясены и делали мне реверансы. Вот, что я писал в Санкт-Петербург (№117): «От нас ждут конкретных предложений и обещаний». Тем временем, я говорил болгарам: «Я боюсь, вы упускаете благоприятный момент; позвольте мне теперь дать вам маленький дружеский совет, достаточно личный; единственным естественным движением с вашей стороны было бы передать все ваши вооруженные силы в распоряжение России, безусловно, просто констатируя, что Болгария  делает это, полагаясь на добрую волю России, справедливость и великодушие, так давно и так хорошо известные Болгарии».
    Из политической переписки, копии которой направил мне министр иностранных дел (телеграмма Сазонова № 992), я знал, что обсуждалась возможная высадка в Константинополе; это мне позволило написать Сазонову 25 февраля (10 марта) (№ 121):
    «Если возможная высадка действительно рассматривается, и если по каким-то причинам её нельзя осуществить рядом с Константинополем, а предпочтительнее -  в болгарских портах, я осмелюсь предложить вместо дипломатических переговоров с правительством Софии личную телеграмму, адресованную Его Величеством императором царю и народу Болгарии. В этой телеграмме может быть указано, что рассматриваемая мера вызвана общими интересами и нуждами всех славянских народов и выражена уверенность, что этот шаг будет сердечно приветствоваться болгарами и их царем; что поставлено на карту всё будущее Болгарии, и что Россия, всегда верная своим заветам и своим традициям, никогда не упустит из виду интересы своей младшей сестры, которая, в свою очередь, должна доверять ей полностью и безоговорочно. Вся нация будет в восхищении от подобной телеграммы; ни царь, ни правительство не смогут этому противостоять. Хотя при особой предусмотрительности следовало бы подготовить общественное мнение; в этом отношении Его Преосвященство Иосиф , экзарх Болгарии, мог бы сильно нам помочь. Он ярый патриот, друг России, пользуется очень большим влиянием в стране и люди относятся к нему с большим почтением. Его речь, которую он, в принципе, обещал мне произнести, должна увлечь за собой массы».
    В начале марта британский генерал сэр Артур Паджет , остановился в Софии по пути в Санкт-Петербург. Он был принят царём, но имел так же мало успеха, как и герцог де Гиз. Его визит совпал с нашим большим успехом в Галиции . Под впечатлением тех побед Радославов однажды сказал мне по собственной инициативе: «Я замечаю, что царь в последнее время склоняется к сближению с Россией, которое, со своей стороны, я полностью одобряю».
    (Моя телеграмма Сазонову, № 137). Сазонов ответил мне на эту телеграмму 23 марта (5 апреля) (№1539): «Я согласен с планом сэра Э. Грея просить болгарское правительство определенно решить либо они соглашаются присоединиться к союзным державам в обмен на уступку Македонии в границах 1912 г., включая Монастир, также, как Фракию, до линии Энос-Мидия». Хотя разработка этого плана занимает много времени, это предложение может привести к успеху. Велико же было поэтому моё удивление и разочарование, когда, прямо после этого, я получил ещё срочную телеграмму (№1562), в которой говорилось: «Пожалуйста, воздержитесь от выполнения инструкции, содержащейся в моей телеграмме от 23 марта (5 апреля) (№ 1539) вплоть до дальнейших распоряжений».
    Наши военные успехи в Галиции всё ещё развивались и 9 (22) марта наша победоносная армия взяла Перемышль . Это не могло не произвести впечатления на царя Фердинанда и его правительство, и я телеграфировал об этом Сазонову (№163). Эффект произведенный нашими победами, продолжался и язык премьер-министра менялся. После продолжительного разговора с ним я послал Сазонову личную телеграмму 25 марта (7 апреля) (№178), излагая:
    «Радославов уверяет меня, что лишь ждёт подходящего момента, чтобы присоединиться к России, но как он думает, поддержка Болгарии может быть весомой даже после падения Константинополя. Я ответил, что, по моему мнению, он рискует упустить психологический момент; его нерешительность и то, что он завышает ценность помощи Болгарии, которая якобы могла бы сделать им одолжение, когда всё будет закончено, обернется против него недоброжелательностью и недоверием союзников. Тогда он дал мне понять, что предпочел бы, чтобы Болгария была принуждена к действию, и чтобы правительство было поставлено перед свершившимся фактом. Понимая, к чему он клонит, я спросил его, каким будет ответ болгарского правительства, если союзники потребуют от него определенного ответа – «да» или «нет»? На это он сказал, что ответит «да». Я тогда спросил его, в какой мере слова его шурина Проводалиева  (члена национальной ассамблеи) были правильно мне переданы, а именно, что, если русские высадятся на побережье Черного моря, а французы и британцы – в Деде-Агаче, Болгария немедленно присоединится к ним? На это Радославов ответил: «Две высадки были бы бесполезны, высадки русских должно быть достаточно. Зная, что это не направлено против нас, мы согласимся с удовольствием и оставим детали, чтобы урегулировать их позже к общему согласию».
    После того, как вполне категорично я внушил ему факт, что вышеупомянутые переговоры были, без сомнения основаны на инструкциях, полученных от моего правительства, и что я даже не знал, рассматривался ли когда-нибудь вопрос о высадке, я всё же воспользовался возможностью и спросил Радославова, что он думает о том, в какую форму  должен быть облечен возможный шаг, связанный с высадкой? Он без колебаний высказался за личное обсуждение с царём: «Если такой порядок действий будет принят, правительство, в глазах Его Величества будет безупречным, и его задание будет выполнено с меньшим трудом».
    Самым симптоматичным было то, что инициативы Радославова, предпринятые им по собственному желанию, сопровождались двумя визитами ко мне, быстро последовавшими друг за другом. Один визит – генерала Савова, церемониймейстера двора, другой – М. Добровича , шефа царской личной канцелярии. До этого времени оба этих придворных несколько дистанцировались от российского посольства. Если сейчас они явились ко мне с визитом, это означало, что царь дал им указание это сделать. Савов уверял меня об интересе,  с которым царь наблюдал за нашими военными успехами; Добрович дошел до того, что сказал, что Болгария только ждала момента, когда могла бы отплатить России свой долг благодарности. Оба, уходя, желали дальнейших успехов российскому оружию.
     Видя изменение отношения, которое имело место как во дворце, так и в правительственных кругах, я телеграфировал Сазонову 28 марта (10 апреля), (№204), что «только что мы достигли психологического момента, когда необходимо действовать; вместе со своими французскими и британскими коллегами я верю, что дальнейшее промедление может быть опасным для успеха». За этой телеграммой следовали детальные и сжатые письма, в которых я настаивал на том факте, что российская высадка будет встречена с радостью:
    «Положение короля и правительства облегчится свершившимся фактом, в то время как народ и армия будут с энтузиазмом приветствовать появление русских мундиров. Присутствие относительно маленького контингента выведет всю страну против Турции. Константинополь может быть взят, и наша историческая задача в Проливах будет решена раз и навсегда». Я, однако, добавил, что взятие Константинополя ни в коем случае не должно быть доверено одной лишь Болгарии, по моей идее, они должны были бы играть второстепенную роль в этом предприятии.
    1(14) апреля я получил новые инструкции (№1666). Они были ещё более туманными, чем предыдущие:
    «Если царское правительство готово присоединиться к делу союзников, последние должны быть готовы найти средства для осуществления своих желаний, а также использовать своё влияние и усилия, чтобы обеспечить их реализацию».
     Я возражал против размытости этих формулировок (см. мою телеграмму Сазонову, № 213) и предложил более точные. В соответствии с моим возражением, Сазонов предложил союзникам определенные модификации текста; однако, к моему большому разочарованию, телеграмма, датированная 7 (20) апреля (№1768), информировала меня, что «в соответствии с пожеланием Делькассе» Сазонов просил меня «воздерживаться от предписанных действий в ожидании дальнейших инструкций».
    Партии болгарской политической оппозиции постоянно проповедовали политику примирения с Россией. Это были «Народники» (И. Гешов  и Т.Тодоров), «Демократы» (Малинов), «Национальные Прогрессисты» (Данев), «Аграрии» (Стамболийский ) и другие. Их лидеры, все пламенные патриоты, часто приходили ко мне, и я рассчитывал на их поддержку в борьбе против прогерманской политики кабинета Радославова, получавшего инструкции прямо из дворца.
    Однажды, это было 24 апреля (7мая), Т. Тодоров пришел передать мне содержание беседы, которая состоялась у него с президентом Совета. Лидер «Народников» старался изо всех сил доказать Радославову, что для Болгарии пришел последний момент, чтобы вступить в войну и получить соответствующие преимущества. Если правительство согласится, он предложит им открытую и искреннюю поддержку всей оппозиции. Согласно Тодорову, Радославов, кажется, осознал справедливость его аргументов и задал ему два вопроса: во-первых, почему Россия не сделала никаких конкретных предложений Болгарии; и, во-вторых, каковы были мои взаимоотношения с царем? На первый вопрос Тодоров ответил, что Антанта уже делала несколько попыток прийти к пониманию с болгарским правительством, и что сейчас очередь последнего высказаться. Что касается моих взаимоотношений с царём, Тодоров считал, что они вполне корректные.
    В тот же день я сообщил об этой беседе Сазонову (№255), одобряя то, что сказал Тодоров; я добавил, что второй вопрос Радославава, казалось, подтверждает то, что я всегда поддерживал, а именно, что управление всеми делами в руках царя, его премьер-министр – ничто, лишь марионетка и трус, который никогда не отважится принять на себя никакую инициативу.
    На следующий день Радославов предпринял со мной ту же беседу. Передавая её министру, я в телеграмме сообщил: «Я ответил премьеру, что не дело трех великих держав обращаться к Болгарии, так как они уже достаточно доказали, как они обеспокоены интересами Болгарии; теперь её очередь действовать. На его вопрос, не мог бы я это объяснить прямо царю, и тем самым развеять его опасения, касающиеся России, я ответил, что я всегда и полностью в распоряжении Его Величества. Я добавил вполне конфиденциально: «На Вашем месте, как хороший патриот, я не должен был бы пропустить такой подходящий момент и вполне безбоязненно посоветовал бы царю обратиться с личной телеграммой к Его Величеству императору, сказав ему, что, если Болгария пока не выполнила свой долг по отношению к России, это исключительно потому, что она только что прошла через две войны, и, так как она ослаблена, для неё нежелательно вступать в войну, не принеся пользу ни себе, ни России; но теперь, веря, что болгарская армия может быть полезной России во Фракии, она полностью и безусловно поступит в распоряжение императора. Такое действие, я добавил, было бы полезным для всей России и, без сомнения, принесло бы выгоду Болгарии».
    Что касается встречи с царём, которую Радославов, казалось, предлагал, я думал, что более предусмотрительно было не быть её инициатором, т.к. с начала войны царь, по-видимому, избегал принимать дипломатов, как предполагали, по той причине, что после ухода из дворца каждый из них интерпретировал по-своему слова, которые слышал.
    Возобновление переговоров, востребованное изменением позиции болгарского правительства после наших побед в Галиции, и рекомендованное мной в телеграмме от 28 марта (10 апреля), было отложено из-за затянувшейся переписки между правительствами Антанты; они состоялись лишь 16(29) мая. Если бы они состоялись, как я настаивал, в период наших успехов в Галиции, после падения Перемышля и во время нашего продвижения к Кракову, к ужасу Германии и в назидание Румынии, когда мы спускались с Карпат на Венгерскую равнину, результаты, разумеется, были бы совсем другие.
    Но в начале мая наше поспешное отступление из Галиции уже началось , и немцы ухватились за возможность дальнейших переговоров с болгарами, которые снова стали колебаться. (см. мою телеграмму № 312).
    Отсрочка, имевшая место в столицах Антанты, позже была объяснена тем фактом, что тогда ожидалось вхождение в войну Италии . Лелеяли надежду, что этот фактор будет иметь решающее значение для Болгарии.
    Ответ болгарского правительства был, естественно, отложен. Тем не менее, я без устали доказывал болгарским государственным деятелям, как важно было бы для их страны обеспечить «максимальную выгоду с минимальными жертвами» и советовал им «не испытывать терпения союзников и чрезмерно не рассчитывать на российское неистощимое великодушие. Небольшая требуемая помощь должна быть дана вами во-время и без перетягивания слишком натянутых струн». (см. мою телеграмму № 312).
    Ответ болгар на нашу ноту от 16 (29 мая) пришел только 2 (15) июня. Болгары просили дополнительной информации, что ясно указывало на их намерение устраивать дальнейшие проволочки.
     Встревоженный развитием дел, я отправил Сазонову 13 (26) июня очень секретную и личную телеграмму (№355):
    «В самые сложные моменты немцы не теряли отваги и уверили болгар, что они отберут у нас как Перемышль, так и Лемберг . Теперь они говорят об оккупации всей Галиции, после чего настанет черёд Варшавы, изоляция всей нашей армии и конец войны. Подобные высказывания австро-германских дипломатов, поддержанные статьями в их газетах, производят впечатление, против которого я должен бороться изо всех сил. Те болгарские министры, которые нам враждебны, широко распространяют эти идеи среди публики; престиж Германии растет, и появляется атмосфера враждебности к нам. Эта атмосфера становится плотнее из-за циркулирующих слухов, касающихся несговорчивости сербов, которые даже сказали, что злы на нас за обещание Болгарии Македонии. Последняя сербская нота произвела здесь большее впечатление, чем взятие обратно Перемышля и Лемберга. С другой стороны, несмотря на благоприятный сезон, продолжительный период отдыха, которым наслаждалась их армия, и конец эпидемии, сербы остаются неактивными. В таких условиях, естественно, возникает серьёзный вопрос: вправе ли мы жертвовать собственными интересами, воздерживаясь от того, чтобы сделать Болгарии такие предложения, которые могли бы побудить их к действию, так необходимому нам? Возможно, пришло время прибегнуть к решительным действиям в Сербии в форме чрезвычайной делегации, или письма королю или принцу Александру, объяснив сербам, что мы не можем далее терпеть их несговорчивость. Если в начале войны наше желание щадить их чувства не помешало нам сделать конкретные предложения Болгарии, она давно перешла бы на нашу сторону. Позиция сербов рассматривается здесь с большими опасениями в отношении будущего; даже лучшие из болгар интересуются, как державы планируют управлять, когда война закончится, как побудить сербов фактически уступить территории, в чём они сейчас отказывают болгарам даже в принципе. Вероятно, что ничего, кроме принудительных мер не может привести сербов к тому, чтобы расстаться с их непримиримой позицией. С другой стороны, ход событий может привести к необходимости делать дальнейшие уступки Болгарии; было бы практичнее делать их вовремя и все сразу, чтобы не обесценить их снова. Разве не было бы предпочтительнее поэтому предостеречь сербов, что их упрямство может привести нас к согласию на оккупацию Македонии Болгарией либо сейчас, либо после падения Константинополя? Если в то время сербские войска всё ещё  были на восточном фронте,  болгар можно было бы предостеречь от того, чтобы отозвать из рядов коренных македонцев; это было бы легко, поскольку Болгария и Сербия были бы тогда союзниками.
      Я рискнул изложить вышеприведённое соображение из-за важности для нас вхождения Болгарии в войну. Но об этом вступлении не может быть и речи, если только в обмен на это не будут сделаны территориальные уступки в Македонии. Мой сербский коллега, который уезжает завтра в Ниш, пришел ко мне, чтобы осведомиться о ситуации. Я подумал, что желательно не скрывать от него, что неподатливая позиция его правительства производит самое плачевное впечатление и не может помогать сербским интересам. Радославов сказал мне сегодня, что дальнейшая позиция Болгарии будет зависеть от ответа держав, который он всё ещё ожидает.»
    Видя, что правительство в Софии всё ещё колеблется, я ещё раз телеграфировал Сазонову 20 июня (2 июля) (№ 379), советуя постепенную оккупацию Македонии: «Если Вы оцениваете вхождение Болгарии в войну как совершенно необходимую, я могу только повторить, что это не может быть получено иначе, чем в обмен на оккупацию Македонии или её части. Это представляет единственный способ, которому   ни одно правительство не могло противостоять без риска быть свергнутым. Действительно, почему болгары должны воевать с сербами, чтобы получить Македонию, если мы можем дать им её без того, чтобы они должны были бы воевать за это? Что касается способа оккупации, можно было бы наблюдать определенную градацию, также как и предпринять определенные меры предосторожности; на данный момент оккупацию можно было бы провести как только Болгария войдёт в войну или ещё после того, как будет взят Константинополь; чтобы пощадить amour-propre  сербов, это могло бы быть проведено не болгарами, а с помощью сил союзников… Из хорошо информированных источников мне известно, что немцы решатся любой  ценой прорваться к Константинополю и готовятся бросить против Сербии сильную армию под командованием Макензена   и окончательно её разбить. В таком случае у царя Фердинанда не будет другой альтернативы, кроме как протестовать формально и позволить германским войскам пройти через болгарскую территорию. Ваше превосходительство может судить, желательно ли такое вхождение с точки зрения российских интересов?»
    29 июня (12 июля), (№395), у меня была возможность повторить Сазонову мою убежденность, что оккупация Македонии – единственный путь для нас из тупика, в котором мы находились. Это связано с предложением, сделанным союзникам 18 июня (1 июля), (№3104) министром иностранных дел; в связи с невозможностью примирить противоречивые требования балканских государств, он предлагал по-разному относиться к ним, навязать некоторые жертвы сербам и таким образом гарантировать болгарскую поддержку.
    Я телеграфировал, что:
    «… Невозможно получить помощь Болгарии без того, чтобы сперва дать ей «реальную» гарантию в форме оккупации, даже частичной, Македонии. Само собой разумеется,  что оккупация должна быть разрешена только после того, как Болгария действительно войдет в войну или даже после падения Константинополя. С другой стороны, когда позволяют Болгарии к этому приступить, и чтобы не обесценить в глазах общественного мнения ценность нашего предложения, мы должны предупредить Болгарию, что на этот раз мы не потерпим никаких задержек и что, если не последует немедленного ответа, мы будем вынуждены сделать наши предложения общеизвестными через прессу. Если, тем не менее, по какой-то причине, которую я не могу представить, оккупация Македонии была бы признана невозможной до окончания войны, то не останется другой альтернативы, кроме, как вернуться к плану, предложенному Соннино  и Делькассе (см. телеграмму Извольского № 387 из Парижа), которые предложили потребовать от болгарского правительства назвать точные и ближайшие сроки,  когда они присоединятся к войне. Чтобы это требование не было интерпретировано как угроза или ультиматум, оно должно быть объяснено болгарам по-дружески, что, поскольку мы предоставили им дружески и доброжелательно все данные, которые они запрашивали в своей ноте от 16 (29) мая, мы теперь вынуждены настаивать на фиксированной дате, и это по единственной причине, что в случае дальнейших увёрток с их стороны, союзники должны будут думать о других комбинациях для охраны своих жизненных интересов; если это так, они будут считать себя свободными от любых обещаний до сих пор данных Болгарии. – Вышеизложенные соображения являются результатом беседы с четырьмя союзными министрами, которые собрались здесь сегодня и которые намереваются представить их на рассмотрение сразу своим соответствующим правительствам».
     1(14) июля у меня была новая беседа с Радославовым; он напомнил мне то, что говорил в сентябре 1914 относительно вхождения Болгарии в войну, действия, которое он тогда считал, как зависящее от российского разрешения оккупации Македонии. Я ещё раз постарался объяснить, что подобное разрешение не может быть предоставлено до окончания войны; я спросил, его тем не менее, в качестве частного запроса, может ли уступка части Македонии действительно побудить Болгарию вступить в войну? – - Это поставит нас в трудное положение, - он ответил, - но в подобных условиях у Болгарии не будет иной альтернативы, как примкнуть к России.
    Я сразу передал эту важную беседу Сазонову (моя телеграмма от 1 (14) июля), (№ 405), заявив, что возможность входа Болгарии в войну на стороне союзников настойчиво обдумывается в самых разных кругах здесь, но всегда при условии обеспечения «настоящих» гарантий. Если бы можно было придумать какие-то средства, чтобы предложить подобные гарантии Болгарии, она не могла бы дольше сопротивляться.
    Та же навязчивая идея «реальных гарантий» возникла снова через несколько дней в другой беседе между генералом Бояджиевым  и нашим военно-морским атташе. Начальник генерального штаба, македонец по рождению, спросил капитана Яковлева, когда и где должна была произойти наша высадка. Капитан Яковлев сказал, что не знает ничего об этом, генерал посоветовал порт Бургас, как более подходящий по техническим причинам, чем побережье Мидии; потом он добавил: «Болгария согласится на это очень охотно, при условии получения «реальных гарантий».
     Тем временем трое моих коллег – француз, британец и итальянец – получили текст предложенного ответа болгарскому правительству.
     Я мельком увидел, что этот, как раз вряд ли удовлетворит болгар, как и предыдущий. Мне повезло, что моя копия была отложена и отправлена телеграммой Сазонову 4 (17) июля (№ 411), «если в данный момент необходимо сделать Болгарии широкие предложения, способные увлечь всю нацию, подобные предложения также должны быть сделаны авторитетно, почти в форме ультиматума, чтобы не допустить никаких колебаний ни со стороны царя, ни со стороны правительства. Сентиментальные соображения по отношению к сербам, сейчас не к месту; особенно, если хорошо знаем, что австрийских войск нет за Савой и Дунаем, всё занято на итальянском и Галицийском фронтах, сербы всё ещё не движутся в том направлении, несмотря на нашу настойчивость, но действуют против нашей воли в направлении Албании и Адриатического побережья. Может быть, конечно, что у меня нет всех необходимых данных, чтобы судить компетентно о поведении Сербии, но что касается Болгарии, я осмелюсь утверждать снова, что все наши предложения, кроме оккупации Македонии, обречены на провал и, по моему мнению, это лучше, чем не делать их совсем».
     В другой телеграмме, посланной в тот же день, (№412) я добавил:
    «Будет больше соответствовать достоинству и престижу держав не говорить об интересах России, но сделать по собственному желанию предложения, необходимость которых они теперь понимают, и которые обстоятельства могут позже заставить их сделать».
     Зная из своего собственного личного опыта, что подчиненные, которые верят в дело, могут иногда довести его до триумфа со своими руководителями, я воспользовался своими старыми товарищескими и дружескими отношениями с Гулькевичем, в то время поверенным в Балканских делах министерства. 7(20) июля я, среди прочего, телеграфировал ему следующее: «…Мои коллеги и я всё ещё глубоко убеждены, что в настоящий момент нет других способов вовлечь Болгарию в действие,  кроме уступки, как минимум, части Македонии; по нашему мнению, весь вопрос состоит в том, чтобы знать, в какой мере вступление Болгарии в войну необходимо для нас. Если это так, мы считаем, что существуют пути приступить к оккупации Македонии с болгарскими или союзными силами таким способом, чтобы лишить это действие какого бы то ни было характера враждебности по отношению к Сербии. Личное письмо может быть, например, адресовано регенту; можно было бы сослаться на его телеграмму императору в начале войны; ему можно было бы напомнить, что он тогда по собственному желанию отдал всю свою страну в распоряжение Его Величества; или ещё Пашича можно было бы информировать и т.д…. С другой стороны, присутствие союзных сил между сербскими и болгарскими будет действовать как превентивная мера как морального, так и материального порядка».
     Я никогда не мог понять, почему Сазонов так противился оккупации Македонии, особенно с тех пор, как я узнал из телеграммы от Гирса из Рима от 11(27) июля (№ 264), что его страхи не разделяли совсем сэр Э. Грей или Соннино.
     Наша нерешительность в этом вопросе интерпретировалась Софией как признак слабости, и общая атмосфера в Софии, особенно, начиная с наших военных поражений, становилась только менее благоприятной для нас. Я чувствовал это сильно, и 15 (28) июля телеграфировал Сазонову (№447):
     «До настоящего времени болгарам приходилось выбирать между двумя выходами: сохранять нейтралитет или сотрудничать с нами. Теперь больше не стоит вопрос о нейтралитете, и они столкнулись с другой дилеммой: сотрудничество с нами или уклончивая враждебность по отношению к нам, последняя представлена manu military  оккупацией Македонии. Время уборки урожая, наступающее примерно через шесть недель, будет сигналом для принятия одного из двух решений, которое будет принято как по политическим, так и по экономическим интересам. Последнее будет играть решающую роль ввиду того, что сейчас два выхода из страны – Дунай и порт Деде – Агач - закрыты, в то время, как политические партии согласны в требовании прекращения экономической изоляции, особенно в связи с тем, что урожай этого года богат.
«Военные мероприятия, подготовка к оккупации Македонии уже предприняты: три южные дивизии количественно усилены, и заявлено о манёврах на греко-сербской границе в августе. Не говоря об экономических причинах, должна быть серьёзно принята во внимание германская пропаганда; она открыто здесь проводится, так же, как и в Румынии. Немцы обеспокоены тем, чтобы любой ценой спасти Турцию и Константинополь, и подталкивают Болгарию в направлении Македонии . Они проводят это настойчиво и коварно; они не предлагают болгарам союз и не советуют открыто порвать с нами. Они лишь стараются настроить их против старых врагов – сербов. У меня всё ещё есть причины верить, что болгары предпочтут получить Македонию от нас, чем от немцев, но для этого им должно быть предложено что-то реальное. Как кажется, даже частичная оккупация Македонии, будь то союзными войсками, считается неосуществимой, должны быть разработаны другие способы. Разве не было бы возможным, гарантируя Болгарии уступку Македонии после войны, позволить ей сразу оккупировать греческие территории: Кавала, Драма и Серес? – Суммируя: мы должны сейчас рассмотреть ближайшую возможность оккупации Македонии без нашего согласия. У военного атташе много технической информации, доказывающей, что болгары имеют твёрдое намерение оккупировать Македонию силой. Во время моей беседы с Радославовым, Добровичем (начальник личной царской канцелярии), Владовым (самый активный из пяти членов македонского центрального комитета), а также с другими, я указал им на новую ловушку, которую немцы готовят для них; я предостерегал их от новой авантюры, последствия которой должны быть более опасными, чем последствия 1913 года и я использовал все аргументы, которые у меня были. Только вчера Добрович захотел со мной увидеться. Выслушав всё, что мне нужно было сказать, он заверил меня, что Болгария полностью осознаёт, что ничего не выиграет, оставаясь нейтральной, но что ни царь, ни правительство не хотят проводить политику авантюр. «Атакуя Турцию, - добавил он, - Болгария отдаст долг своему освободителю и будет действовать в соответствии с собственными интересами». Нет сомнения, что эти слова были внушены царём. Но в чем их настоящий смысл? Не трюк ли это, обычный для этой страны, постараться усыпить нашу бдительность в то время, как решение уже принято?»
     За это время британское правительство решило отозвать своего представителя в Софии и назначить на его место господина О’Бейрна , до того времени бывшего советником посольства в Санкт-Петербурге.
     19 июля (1 августа) я получил свежие инструкции от министра (№ 3718), содержащие перечень совместных действий, которые должны быть предприняты в отношении правительства в Софии. В телеграмме Сазонова говорилось: «Я одобрил текст инструкций, подготовленных британским правительством, но без упоминания уступок, которые державы могли бы намереваться сделать Румынии».
     В сравнении со старыми, эти инструкции содержали одно важное дополнение, а именно, что «все территориальные приобретения Сербии и Греции должны быть подчинены предварительной передаче Македонии Болгарии».
     И Сазонов, и союзники, возможно, имели сомнения в приемлемости этих новых предложений со стороны Болгарии. Не позднее следующего дня, 20 июля (2 августа) я получил дополнительную телеграмму (№3729) от Сазонова, который просил меня информировать Радославова конфиденциально и вербально, что, «если он не счел предоставленные ему гарантии достаточными, союзники имели в виду другие эффективные средства давления на Сербию, которые должны исключить в будущем все возможности конфликта между Сербией и Болгарией».
     В то же время сэр Э. Грей проинструктировал моего британского коллегу проинформировать  Радославова при доставке ему новой ноты, что документ не упоминает оккупацию союзниками части Македонии, лежащей за Вардаром, потому что ответ сербов в отношении этого пункта ещё не был получен; но что, если бы настоящее предложение было принято болгарским  правительством, державы предприняли бы энергичные шаги в Нише, чтобы обеспечить эту оккупацию.
      Вышеприведенные документы доказывают, что, несмотря на напористые инструкции, которые он посылал Трубецкому  в Ниш, Сазонов всё ещё не хотел предпринимать оккупацию Македонии, даже с этой стороны Вардара. Первая инструкция, полученная О’Бейрни, определенно упоминает оккупацию; но она не упоминалась в его инструкции, датированной 19 июля (1августа), которая была одобрена Сазоновым.
      21 июля (3 августа) четыре посланника передали Радославову идентичные ноты, которые, как и ожидалось, имели не больший успех, чем предшествующие. Болгарское правительство не ответило на них до того момента, когда мы положили перед ним свежие предложения 1 (14) сентября.
     Отмечая нерешительность и колебания болгарского правительства, я решил прибегнуть к помощи общественного мнения, чтобы оказать на них давление с целью принятия ими наших предложений. Для этого я умножил свои усилия с лидерами партий, государственными деятелями и членами парламента, призывая их объединиться для блага их страны. Мои старания нашли благоприятную почву: оппозиционные партии пришли к пониманию, а их лидеры – Малинов, Гешов, Стамболийский и Данев – попросили встречи с премьер-министром.
     Радославов спросил меня, что он должен делать, если они потребуют у него раскрыть сроки нашего предложения. Я посоветовал, чтобы он, не показывая текста, сумел ознакомить их с его содержанием, которое не могло бы не удовлетворить любого болгарского патриота. После своей встречи с премьер-министром, лидеры оппозиции вынесли впечатление, схожее с моим собственным, что решение правительства будет зависеть от ответа Греции и, особенно, Сербии. Я срочно передал это Сазонову 1(14) августа (№504).
     Было вполне очевидным, что одновременно с несговорчивостью сербов наши шансы на успех в Софии становились ниже. 6 (19) августа я снова телеграфировал Сазонову, а также Трубецкому в Ниш (№ 519):
    «Депутат, принадлежащий к партии Радославова, но преданный России, и видящий спасение Болгарии в её единстве с Россией, сегодня пришел ко мне и конфиденциально меня проинформировал, что правительство решило не соглашаться на предложения Антанты и атаковать Сербию. Все необходимые приготовления уже готовы. Генерал Жеков , новый военный министр, сказал вчера тому же депутату, что Болгария выступит только против Турции. Ввиду вышеизложенного, становится более важным, чем когда-либо, чтобы сербы как можно быстрее дали удовлетворительный ответ; иначе у болгар будет отличный предлог объяснить свою авантюристическую политику. Примирительный ответ из Сербии заставит Радославова проиграть общественному мнению».
     События разворачивались в быстрой последовательности и 8 (21) августа мне пришлось докладывать дополнительную информацию (№531):
     «Обычно хорошо информированные люди настойчиво докладывают и мне и военному атташе некоторые новости, которые подтверждают мою последнюю телеграмму. Говорят, что царь сказал Радославову, что пришло время, когда Болгария должна занять свою позицию и атаковать сербов. Премьер-министр отвечал, что у этого плана есть враги в правительстве, говорят, что царь разрешил Радославову соответственно переформировать кабинет. Министры, выходя после вчерашнего совета, который длился исключительно долго, позволили понять, что пришли к чрезвычайно важному решению, и что те из министров, которых собирались уволить, не присутствовали на совете. Возобновились разговоры о посылке групп болгарских партизан («Четы») через сербскую границу, о концентрации войск и резервов вокруг Видина и Радомира, о передаче Главному командованию фондов дивизий, требующихся для целей мобилизации и т.д. Главнокомандующий Савов, друг нынешнего военного министра, только что прибыл в Софию.
     Подобно сверхчеловеческим усилиям, которые они предпринимают против нас на фронте, австро-германцы делают здесь всё, что в их силах, чтобы доказать, с картой в руках, болгарам, что наша армия обречена на полный разгром, и что военная ситуация Антанты в целом вполне отчаянная. Несмотря на всю энергию, которую мы, полковник Татаринов  и я, проявляем, чтобы развеять такие коварные наветы, они всё ещё производят сильное впечатление и создают очень нелегкую атмосферу. Я готов принять определенное количество блефа в этом вопросе со стороны правительства, которое хочет побудить нас приложить сильное давление на сербов; но, с другой стороны, нельзя отрицать такой факт, как назначение молодого военного министра, общепризнанного друга немцев и военные приготовления, которые продолжаются. Возможно, эти приготовления делаются без какой-либо точной цели, которую имеют в виду, просто чтобы быть готовыми к любой чрезвычайной ситуации; но как только станет очевидным, что союзники не способны навязать свою волю сербам, решительный и опасный момент наступит».
     Общая ситуация действительно становилась очень тревожной. Я очень серьёзно обсуждал этот вопрос с Радославовым и передал беседу Сазонову в следующей телеграмме (№ 533):
     «Я начал с того, что выразил Радославову свои страхи, что что-то непоправимое уже сделано. Я осведомился о назначении генерала Жекова вместо генерала Фичева и о значении других изменений в правительстве, и о мотивах военных приготовлений; особенно я привлёк его внимание к формированию банд, предназначенных для провокации сербов, чтобы сделать последних ответственными за возможную войну. Я напомнил ему, что любое враждебное действие против Сербии будет рассматриваться союзниками как направленное против них. Я объяснил ему настоящую цену успехов, которыми сейчас хвастаются немцы и сказал, что они предпринимают последнюю отчаянную попытку в иллюзорной надежде заключить сепаратный мир с Россией; что прежде всего они хотели избежать ещё одной зимней кампании и обмануть нейтральные державы с целью, которую их дипломаты преследовали также рьяно, как их военные командиры следовали своим собственным.
       Радославов не отрицал интенсивность усилий, сделанных австрийской дипломатией, и признал большое впечатление, произведенное немецкими военными успехами. Тогда я обратился к здравому смыслу болгарской нации и к их жизненным интересам, которые, если правильно поняты, должны не позволить им совершить  непоправимую ошибку после того, как они так долго сопротивлялись немецким соблазнам, как раз в тот момент, когда наши переговоры с сербами были близки к завершению. Я настаивал на том факте, что болгарские интересы будут гораздо более надёжно и прочно защищены Россией, чем Австрией и Германией, этими врагами славянских наций, мечтающих лишь в своём эгоизме завладеть Салониками и Константинополем. Я понял из ответов Радославова, что его мечта полностью подчинена мечте его монарха и что его окончательное отношение будет зависеть от собственного решения царя Фердинанда. Единственное, что Радославов утверждал вполне определенно, что никакое решение пока не принято и не будет принято до получения ответа от Сербии. Он отрицал все симптомы, которые меня волновали».
     Как было видно из телеграммы Сазонова от 8 (21) августа (№4060) ситуация в Софии не могла быть безразлична для Санкт-Петербурга:
     «Пожалуйста, найдите благоприятный момент и проинформируйте Радославова вместе со своими коллегами, что вне зависимости от обстоятельств державы обещают, что после войны Болгария получит в Македонии границу 1912 г. при условии, что она будет бороться против Турции в соответствии с нашими требованиями».
     В то время, как я искал средства, чтобы спасти ситуацию, я снова думал о том, чтобы обратиться к общественному мнению. Мне пришло в голову убедить оппозиционные партии, которые сами открыто выступили бы против политики, которая, скорее всего, приведет к новой катастрофе. После долгих переговоров я, наконец, достиг успеха, и все шесть оппозиционных лидеров подняли тревогу, что появилось в тот же самый день во всех газетах. Я сообщил это Сазонову 14 (27) августа (№ 550):
     «Шесть оппозиционных партий организовали коллективное движение против всех видов политики авантюр. «Демократы», «Народники», «Либеральные Прогрессисты» и «Радикалы» были поддержаны многочисленными и влиятельными «Аграриями», вместе с «Широкими социалистами», чей лидер Сакизов  до сих пор воздерживался от любых контактов, даже безобидных, с другими партиями. Их обращение, опубликованное 13 (26) августа, произвело сильное впечатление. Протесты оппозиции против отказа правительства созвать собрание в такой важный момент, настойчиво требовали отступления от политики авантюр и приглашали всю нацию присоединиться к этому требованию».
     В тот момент в Софию снова приехал герцог Иоганн Альберт Мекленбург-Шверинский.   Личность герцога хорошо известна. Человек чисто немецких убеждений, он часто использовался императором Вильгельмом в особо трудных случаях. Именно ему было доверено регентство герцогства Брауншвейгского, когда, после смерти последнего герцога, представитель младшей ганноверской ветви заявил свои права на герцогство. Он был также послан кайзером с секретной миссией к султану, когда хотел внушить Порте германскую точку зрения на политические вопросы. Было очевидно, что, послав герцога Мекленбургского в Софию вскоре после того, как мы были вынуждены эвакуироваться из Варшавы, германский император был уверен, что ему удастся отмахнуться от последних угрызений совести царя Фердинанда. Помимо этого, мои информаторы обнаружили для меня очень серьёзные аргументы, которые он использовал в этом конкретном случае:
     «Миссия герцога – убедить царя и его правительство присоединиться к австро-германо-турецкому альянсу и атаковать Сербию. Его аргументация заключается в следующем: коллапс России уже начался. Падения Вильно можно ожидать каждый день, и его падение будет представлять угрозу Петрограду. План продвижения к Киеву осуществляется; его завершение сделает немцев хозяевами в русских провинциях, граничащих с Румынией, и отрежет её от России, таким образом, убедив её присоединиться к Германии. Согласно моим информаторам, эта цепочка рассуждений, при всей своей значимости, говорят, должна произвести значительное впечатление». (См. мою телеграмму министру от 18 (31) августа (№ 569).
   Тем временем, не произошло ничего, что могло бы разрядить атмосферу в Софии, которая стала даже ещё более наэлектризованной. Ответа Сербии всё ещё ожидали и, судя по слухам, наши враги быстро занимали новые территории, и это было для нас удручающе; с другой стороны, пропаганда герцога Мекленбургского была успешной и делала ещё более очевидной слабость союзников.
   Я уже указывал, что к тому времени британское правительство решило послать господина О’Бейрни в Софию, чтобы занять там должность их бывшего представителя. Мой французский коллега и я знали его долгое время. Мы были рады его приезду и были уверены, что он будет показывать в Лондоне политическую ситуацию в Болгарии в реальном аспекте. Единственное, о чем мы сожалели, так это о том, что он приезжает так поздно, не зная точно, какой точки достигли болгаро-германские переговоры; мы, тем не менее, имели причину верить, что они продвинулись гораздо дальше, чем требовали наши интересы. Поэтому нельзя было терять времени, и мы хотели помочь нашему новому коллеге в понимании ситуации в целом как можно быстрее. С этой целью я собрался дать в его честь официальный обед, пригласив членов кабинета министров и придворных, сопровождаемый большим раутом, на который я пригласил моих коллег из дипломатических корпусов, а также влиятельных политиков и представителей местной и иностранной прессы. Моим намерением было позволить О’Бейрни встретиться сразу со всеми, кого он должен был знать, поговорить непосредственно с ними и договориться обо всех встречах, которые были ему желательны.
     Среди гостей у меня был Стамболийский, в то время руководитель аграрной партии - умный человек, пользовавшийся большим авторитетом в партии, которую представлял. Он не говорил на иностранных языках и не был достаточно известен среди дипломатов. В этом смысле я представлял исключение, и он приходил ко мне время от времени, чтобы узнать, что Болгария может выиграть, если решит встать на сторону Антанты. Я любил разговаривать с ним, зная, что его партия включает большинство страны, и могла бы быть нам очень полезной. Когда Стамболийского появился на моём рауте в своём крестьянском костюме, он произвёл фурор.
     Как только О’Бейрни приехал, я объяснил ему политическую ситуацию так, как я её понимал; я не хотел, тем не менее, чтобы он сделал свой отчет для Лондона до того, как сам поймёт правильным ли было моё мнение, а именно, что единственный путь перетянуть Болгарию на нашу сторону – это позволить ей оккупировать Македонию. Тем важнее было увидеть, как О’Бейрни примет эту точку зрения, так как его предшественник считал, что ничто не могло бы отсоединить Болгарию от Германии и сказал об этом своему правительству, настаивая на бесполезности любых обещаний Болгарии.
     Через два или три дня после обеда О’Бейрни пришел сказать мне, что полностью разделяет моё мнение и сразу же будет телеграфировать в этом смысле в Лондон, но что сомневается в успехе. Он прибыл прямо из Лондона, где имел длительную беседу с сэром Э. Греем. Решение последнего в отношении оккупации Македонии полностью основывалось на докладах британского представителя в Софии, и он был совершенно против оккупации.  «Я, тем не менее, верю, - добавил О’Бейрни, - что это единственная вещь, которая могла бы спасти ситуацию, и я пошлю свой доклад сегодня, изложив своё мнение самым настоятельным образом». Я был очень счастлив узнать, что ясный и быстрый ум О’Бейрни правильно оценил ситуацию, и я тепло ободрил его, чтобы он со своим правительством поддержал план, который я безуспешно отстаивал такое длительное время.
 - Наши правительства, наконец, удастся убедить, - добавил я.
- Не будь так уверен, мой дорогой друг, - он ответил, - лично я убежден, что больше ничего нельзя сделать, и я скажу об этом категорически в своей телеграмме, но я боюсь, что ответом будет категорический отказ; кажется, в министерстве иностранных дел они приняли определенное решение.
- Всё равно попытайся и удачи тебе, – возразил я, - В любом случае, нам не в чем будет упрекать себя потом!
     Менее, чем через 24 часа О’Бейрни позвонил мне по телефону. Он сказал, что получил благоприятный ответ из Лондона и хотел бы сразу прийти и обсудить его. Интерпретированный умным и объективным человеком вопрос большой важности, касающийся оккупации Македонии - сразу же был оценен в Лондоне по достоинству.
     О’Бейрни прочел мне телеграмму сэра Э. Грея, и мы решили сразу же встретиться с нашими французским и итальянским коллегами, чтобы обсудить, что делать дальше. Мы разработали текст ноты, которая должна была быть представлена болгарскому правительству; понимая, что правительство Болгарии было осведомлено о наших военных неудачах в Польше и, чтобы избежать негативного ответа, мы решили попросить наши правительства не придавать ультимативного характера этой ноте. Мы думали, что более предусмотрительно оставить выход и не сжигать наши корабли. Наш проект содержал два новых пункта, а именно: аннексия Македонии Болгарией после окончания войны была гарантирована «без каких-либо условий»; во-вторых, союзники обязываются «как только болгары начали бы действовать против турок, послать согласованно с сербским правительством свои воска, чтобы занять часть Македонии, лежащую за Вардаром» (см. мои телеграммы 567 и 568).
     Добавив эти два пункта, мы намеревались в первую очередь показать Болгарии, что аннексия Македонии не была никоим образом подчинена территориальным приобретениям Сербии и Греции; во-вторых, мы хотели развеять дурные предчувствия болгар относительно возможной позиции сербов, эта позиция являлась предметом большой озабоченности для Болгарии.
     Вполне справедливо я должен констатировать, что страхи Болгарии ни в коей мере не были необоснованными. 19 августа (1 сентября) сербское правительство передало свой ответ представителям союзников в Нише. К сожалению, у меня нет копии того документа. Никто никогда не мог ожидать от Сербии ни таких агрессивных высказываний, ни таких безграничных претензий. Когда мы читали его вместе с господином де Панафье , мы оба были буквально потрясены.
     В той мере, в какой жалобы сербов были обоснованы в сентябре 1915 г., когда союзники предотвратили их нападение на болгар, которые тогда ещё не завершили концентрацию своих войск – в гораздо большей степени их  непримиримая позиция была необоснованной и непростительной в течение всей войны, особенно потому, что война была ускорена из-за них и потому, что союзники их уверили, что их интересы будут защищены.
     Непримиримость сербов была частично обусловлена неверно понятым сочувствием, выказывавшимся по отношению к ним некоторыми из наших союзников из-за неприятностей, которые причиняли им австрийцы, позорной агрессии, объектом которой была Сербия, и её доблестным сопротивлением ; с другой стороны, основываясь на отчетах британских представителей в Софии, лондонское правительство действовало, веря, что позиция Болгарии была определенно решенной с начала войны, и что все попытки перетянуть Болгарию на сторону союзников были заранее обречены на провал. Поэтому естественное желание избежать любого ненужного давления на Сербию и нежелание отобрать у неё территории, уступка которых Болгарии якобы не могла побудить её действовать так, как хотели союзники.
     Я утверждаю, что такое видение позиции Болгарии в начале войны было полностью ошибочным; если, в конце концов, она присоединилась к нашим врагам, это была полностью наша собственная ошибка. Я должен сказать, что Великобритания в конце концов это тоже признавала, как можно понять из инструкций, данных О’Бейрни, касающихся оккупации Македонии, а также из миссии, порученной господину Чайролу  из The Times. Этот публицист был известен своей энергией и служил как связной офицер между британским правительством и главным официальным органом. Посылая его в балканские государства в такой серьёзный момент, британское правительство проинструктировало его узнать о расположении балканских государств и при необходимости навязать давление на сербов. Его пребывание в Софии давало ему резон в это верить, что, несмотря на потраченное время, ещё не всё было потеряно, и он в спешке отправился в Ниш. Но он тоже встретился с позицией полной несговорчивости. Тогда, достаточно разочарованный, он вернулся в Болгарию. О’Бейрни шутя, называл его «Королева Елизавета», подразумевая, что он был послан в Сербию и Болгарию как большой дредноут, предназначенный для того, чтобы форсировать вражеские позиции огнём своих больших пушек. Что ж, даже такие тяжелые пушки не смогли обрушить упрямого сопротивления сербов.
     Сербская нота, направленная державам, создавала ещё более неразрешимую ситуацию. 22 августа (4 сентября) я телеграфировал Сазонову (№ 589):
     «Ответ сербов интерпретируется здесь способом, вредным для наших интересов и представляет Болгарии новый повод гарантировать, что она по-прежнему придерживается своего предполагаемого нейтралитета, на самом деле такого благоприятного для наших врагов. Нашей целью, тем не менее, не было продолжение её вероломного нейтралитета, но побуждение Болгарии присоединиться к нам. Поэтому, мнение моих коллег и моё собственное заключается в том, что сербский ответ не исключает меры, которые я советовал в своей телеграмме № 568 (см. выше). Решение держав осуществить свои намерения и обещания, несмотря на сербскую ноту, не могут не произвести здесь эффекта. Очевидно, оккупация македонской территории, лежащей по эту сторону Вардара, не может сейчас быть осуществлена «согласованно» с сербами; поэтому мы не можем сейчас прямо спросить болгарское правительство, желает оно этого или нет. Если они желают, мы должны объявить в Нише окончательное решение. Мои коллеги и я твердо убеждены, что сербам следует уступить этому.
     Когда, в ходе моей последней беседы с моим сербским коллегой (см. мою телеграмму № 572), я сказал ему, что державы, наконец, потеряют терпение и будут действовать без консультации с Нишем, он ответил: «Это было бы гораздо лучше и легче для сербского правительства, которое больше не должно было бы давать на это своё согласие и которое просто уступило бы свершившемуся факту или явно выраженной воле держав». Если будет решено гарантировать Македонию Болгарии независимо от обстоятельств и перейти к оккупации части её территории, я верю, что такое решение должно быть сделано публично, таким образом, поставив болгарское правительство у подножья стены; они тогда будут обязаны либо принять наши условия, либо уступить».
     Тем временем герцог Мекленбургский продолжал свою работу и был довольно успешен. Ему помогал господин Розенберг , директор по балканским делам на Вильгельмштрассе, который прибыл в Софию, чтобы увидеть техническую сторону соглашения. Не желая бросить игру, не использовав все возможные способы, я пошел к Радославову. Итоги длительной беседы, которую я с ним имел, подведены в следующей телеграмме Сазонову (22 августа (4 сентября) (№ 580):
     «Герцог Мекленбургский здесь, работает усердно; Радославов признаёт, что немцы делают всё, что могут, чтобы ослепить болгар самыми заманчивыми перспективами. Очевидно, используя аргументы немцев, он даже настаивает на опасности, которой может обернуться для Болгарии падение Константинополя в русские руки. Я с негодованием опроверг это замечание, детально объяснив своё мнение. Тогда, поправив самого себя, он сказал, что это – не точка зрения правительства, а общественное мнение. Потом он заговорил о преобладании в России неприязни в отношении Болгарии; он цитировал фразу, которую, как говорят, была произнесена в высших кругах в отношении территориальных уступок Болгарии: «Никаких компенсаций этому вероломному государству, мы разделим его между его соседями!» На это я ответил, что хотя наше общественное мнение имеет много причин чувствовать озлобленность против Болгарии, прямые и решительные действия этой страны против турок всё ещё могут снова всё поставить на свои места. Развивая свою мысль, я сказал, что со стороны Болгарии было бы абсолютной глупостью бросаться в пасть волка, Радославов воскликнул: «Может быть, верховный главнокомандующий уступит немецким соблазнам, но он не признает это перед правительством!»
     В завершение я категорически объявил Радославову, что, если Болгария снова предаст Россию, наше общественное мнение этого ей никогда не простит».
     В другой телеграмме, отправленной 27 августа (9 сентября) (№613) я старался склонить Сазонова к более энергичным действиям:
     «Лучшим способом одержать верх над решениями Болгарии, было бы занять сразу силами союзников всю «неоспоримую» зону Македонии и выпустить чёткое заявление для Болгарии и для Сербии, что после окончания войны державы распорядятся оккупированной территорией в соответствии с заслугами каждой страны».
     Эта телеграмма согласовывалась с телеграммой от моего коллеги в Нише, в которой князь Трубецкой выражал почти тот же взгляд; он именно советовал «оккупировать как можно быстрее Македонию, включая Салоники, и предотвратить смыкание рядов Австрии и Германии с Турцией и Болгарией». Он очень разумно доказывал, что болгары не сдвинутся, пока немцы не форсируют Текию, но как только немецкие войска появятся на болгарской границе, они позволят им пройти без сопротивления и, возможно, сами оккупируют Македонию.
     На следующий день, 28 августа (10 сентября) (№615) я снова призвал министра «в виду всех угрожающих опасностей, действовать так быстро и решительно, как только возможно, в направлении, указанном в моей предыдущей телеграмме».
     В то же время мне посчастливилось услышать о значимой беседе между господином Мах , корреспондентом K;lnische Zeitung с Даневым, пророссийским лидером «Национал-Прогрессистской» партии, Предмет разговора, очевидно, вдохновленный Вильгельмштрассе, должен был склонить на сторону германского дела те из болгарских политических партий, которые тяготели к России. Это приблизительно то, что господин Мах сказал Даневу, как было доложено мной Сазонову 28 августа (10 сентября) (№ 617):
     «Немцы решили остановить на время своё продвижение против России и отделить от своих сил там армию, численностью в один миллион, чтобы бросить её либо на Текиа или на Виддин, чтобы пробиться к Константинополю. Некоторая часть той армии будет оставлена в Венгрии, чтобы охранять от возможных действий со стороны Румынии, в то время как другая часть будет действовать против Сербии. В обмен на пропуск немцев через свою территорию и под предлогом того, что она нуждается в сильной Болгарии, Германия предложит ей обе зоны Македонии вместе с некоторой частью старой Сербии.
     Данев выражал некоторые сомнения по поводу того, какие выгоды может предложить Болгарии такая схема, особенно с тех пор, как австрийский путь к Салоникам пролёг через Македонию, Мах, как говорят, ответил, что это было решено в Берлине не считаться больше с Австрией и не учитывать впредь других интересов, кроме чисто германских».
      В тот беспокойный и тревожный период я продолжил посещать Радославова почти ежедневно, всё ещё надеясь удержать его от неисправимого шага; каждый раз, тем не менее, я всё больше убеждался в том, что он лишь марионеткой в руках царя и немцев.
     29 августа (11 сентября) наша беседа была посвящена возможному прохождению германских войск через болгарскую территорию. Он признал, что в таком случае, будучи неспособной противостоять этому, Болгария, формально протестуя, была бы вынуждена подчиниться свершившемуся факту. По этому случаю, он напомнил мне о нашем разговоре в сентябре прошлого года (см. мою телеграмму № 273) о высадке русских войск на болгарское побережье.
     После этого разговора я телеграфировал Сазонову 29 августа (11 сентября) (№ 621):
     «Я очень резко заметил Радославову, что, если бы то, о чём мы говорили, действительно случилось, вся ответственность за то, что Германии позволили проникнуть на Балканы, останется на болгарском правительстве. Вместо того, чтобы объявить также, как сделали её соседи, что она не будет терпеть любое нарушение своей территории, Болгария, ободрялась политикой германцев, политикой настолько же губительной для Болгарии, так и для других славянских стран вообще. Несмотря ни на что, я могу сказать, что Радославов настаивал на своём мнении: «Если я на службе и, если царь не решает иначе, я должен советовать не противостоять силой входу германцев в Болгарию». Я старался ещё раз доказать ему, что настоящие интересы Болгарии в борьбе с Турцией; на что он ответил, что укрепления Чаталджа были гораздо сильнее, чем Дарданеллы неприступные, и что война против сербов и особенно против румын, была бы гораздо более понятной для болгарского народа».
     1 (14) сентября четверо представителей Антанты были проинструктированы сделать новые предложения болгарскому правительству. Сообщая в Санкт-Петербург текст идентичных нот, которые мы передали Радославову, я присоединил к ним телеграмму (№629), привлекая внимание императорского правительства к свежим симптомам, показывающим намерение немцев перейти болгарскую границу:
1. Огромные запасы шерсти, маиса и других продуктов были закуплены от имени германского правительства и сложены вдоль берегов Дуная. Баржи и другие средства транспортировки также были приобретены в большом количестве. Покупатели, выплатившие десятки миллионов на эти цели, открыто  говорят, что они скоро восстановят свои фонды, так как примерно к концу сентября навигация по Дунаю будет свободной и все закупленные товары будут отправлены в Австрию.
2. «Балканский банк» в Софии, который главным образом проводит операции с австрийским и германским капиталами, приостановил кредитование в Болгарии.
3. Болгарский «Кредитный банк» отдал распоряжение всем своим филиалам извлечь их депозиты из банков, принадлежащих странам Антанты.
4. Германский военный атташе в Софии – сын фон дер Гольц паши  – недавно получил отставку и на смену ему пришел генерал Массов , который в начале войны был начальником штаба Первого армейского корпуса в Восточной Пруссии, а до этого – военным атташе в Болгарии; помимо знания местных условий, он, как говорят, отличный офицер генерального штаба.
     Также ходят упорные слухи, касающиеся транспортировки войск в Венгрию вдоль румынской границы, концентрации сил вокруг Темешвара и укрепления румынской границы в Венгрии. Всё это ведёт к предположению, на этот раз значительно более вероятностому, что, не имея возможности транспортировать боеприпасы и вооружение в Константинополь через Болгарию и Румынию, настолько свободно, насколько им бы хотелось, немцы полны решимости проложить себе дорогу в Стамбул. Мои коллеги и я верим, что единственный способ предотвратить реализацию этого плана для сил союзников был бы оккупировать как можно быстрее долину Вардара, начиная от Салоников. Кроме того, разумеется, было бы очень полезным, если мы одновременно устроим высадку на болгарском и турецком побережье, где, согласно информации, полученной нашим военным атташе, нет войск ни в Анатолии, ни во Фракии. Я извиняюсь за то, что затронул этот вопрос в отсутствие достаточных знаний об общей ситуации, как военной, так и политической, но с позиции интересов нам доверенных, мы полагаем, что только рекомендуемые способы могут впечатлить болгар, заставить их считаться с нами и сорвать германский план. Если наш совет не будет принят, единственный момент будет упущен.
     Приближался момент, когда Болгария должна была принять определенное решение. Серьёзность ситуации налагала на меня двойную обязанность - проинформировать общественное мнение в стране об истинном положении вещей и направить его в соответствии с нашими интересами. Я уже показывал важность, которую уделял прессе и гласности. Моя работа в этом направлении стала легче из-за твёрдого убеждения, что интересы обеих стран были одинаковы. Для меня не было нужды действовать как немцы и покупать человеческое доверие согласно принципу, что никто не устоит от  соблазна, если предложена правильная цена. Проблема, с которой я столкнулся, сводилась к тому, чтобы представить болгарам истинную ситуацию, используя для этого только ясные и честные способы. С моей стороны было вполне искренним утверждать, что то, что выгодно для России, также выгодно для Болгарии и наоборот. Я обязан утверждать, однако, что большинство болгар чувствовали и думали точно также как и я. В этих условиях единственное, что я должен был делать - это получить необходимые материальные средства; но чтобы это сделать, надо было прежде обойти инертность служащих министерства в Санкт-Петербурге. Я представил все необходимые аргументы в телеграмме, которую послал Сазонову 1 (14) сентября. (№ 631):
     « Нужно срочно энергично противодействовать германской пропаганде в Болгарии, на которую были здесь потрачены огромные суммы германским посольством. С незначительной суммой в сорок тысяч франков, которую я получил здесь от соотечественника, который был проездом в Софии, нам удалось создать три новые газеты, две из которых Entente Balkanique и Opinion Libre стали самыми популярными. Третья, Courrier Balkanique, начала выходить лишь несколько дней назад; издаваемая двумя представителями, принадлежащими к правящей партии, её специальное назначение – влиять на правительство. Кредиты, предоставленные нам министерством, позволяют нам субсидировать два пророссийских органа,  Zaria и Tribune Balkanique. Кроме того, мы организовали бюро для русских корреспондентов, находящихся в Софии; под руководством консула Богоявленского  они пишут статьи для различных болгарских периодических изданий, воспроизводя в них выдержки из российских газет, и таким образом помогают в описании событий в свете, благоприятном для нас. Вследствие такой настойчивой и интенсивной работы нам удалось объединить оппозицию, собрав вместе разных людей, таких, как профессора, физики, юристы, отставные офицеры и штатские, все они личности, имеющие положение и влияние в стране. Они публикуют призывы к народу, побуждая их бороться против германской политики и т.д. Фондов, которыми мы располагаем для этой цели, не хватает, как раз в тот момент, когда борьба становится интенсивной и обещает стать ещё интенсивнее. Было бы очень вредно для наших интересов позволить всему механизму, который находится сейчас в самом разгаре работы, застопорить. Напротив, его работа должна быть интенсифицирована, чтобы позволить нам выйти из трудной ситуации. Я умоляю Ваше Превосходительство найти способы, чтобы получить для нас новые кредиты. Господин Барк , министр финансов, прибывший вчера в Софию, просил передать Вам, что полностью поддерживает мою точку зрения и подтвердит необходимость денежных средств».
     Я уже упомянул о моих усилиях привести к взаимопониманию различные оппозиционные  партии. Первым шагом в этом направлении была совместная беседа оппозиционных лидеров с премьером, после которой появился их призыв к нации. Следующим шагом стала известная аудиенция, которую пять оппозиционных лидеров просили у царя, и которая им была предоставлена 4 (17) сентября.
     Царь принял их в своём дворце в Софии в присутствии наследного принца и двора.
     Гушев, Малинов и Данев первыми произнесли свои речи; все трое уверенно высказывались в пользу пророссийской политики, используя изысканный язык, который они приобрели в течение своей предыдущей карьеры. Потом, повернувшись к Сакизову, лидеру социалистов, царь сказал с иронией, что он не привык часто видеть его во дворце.
     «Серьёзность момента, – ответил Сакизов, – побуждает всех нас думать об интересах нашей страны и о её будущем. Вот почему я пришел сюда, в надежде вовремя предотвратить непоправимые решения».
     Затем пришел черед Стамболийского, лидера «Аграриев». Приглашая его говорить, царь спросил о состоянии урожая в его родной провинции. Полностью потеряв самоконтроль, Стамболийский яростно парировал, что нет времени говорить об урожаях, когда страна на грани продажи Германии; затем он угрожал царю всевозможными ужасами, если тот будет упорствовать в своём намерении повести страну против России. Бледный от гнева и скрежеща зубами, царь ответил: «Береги свою голову!» - «Моя не имеет большого значения, - был ответ, - лучше позаботься о своей собственной, которая покатится по улицам Софии, если ты осмелишься продолжать свою гнусную политику!»
     На этом аудиенция резко оборвалась, и царь направился прямо в Совет министров жаловаться Радославову на то, как с ним обошлись в его собственном дворце. Остальное известно: Стамболийский был арестован, заключен в тюрьму и оставался там в течение трех лет до свержения царя .
     К тому времени работа германцев достигла кульминации. Герцог Мекленбургский остановился в Софии на обратном пути из Константинополя в Берлин; через несколько дней он приехал специально ещё раз. Во время его пребывания царь Фердинанд взял его в знаменитый исторический монастырь в Рило, болгарскую святыню и место смерти святого Иоанна, который после святых Кирилла и Мефодия продолжал их деятельность по распространению христианства среди болгар.
     В живописных горах, окружающих монастырь, расположенный примерно в ста пятидесяти километрах от столицы и довольно близко к старой турецкой границе, ученики софийской военной школы, будущие офицеры, тогда участвовали в манёврах. Царь договорился, чтобы их продвижение состоялось во время визита герцога Мекленбургского. Он устроил им смотр под стенами старого монастыря, повысил их до офицерского звания и представил их герцогу как будущих товарищей по оружию. Герцог также произнёс соответствующую речь.
     Всё это произошло в воскресенье. По счастливой случайности я прибыл в Рило сразу после того, как царь уехал и  встретил архимандрита Стефания, теперь митрополита , большого друга России, который поведал мне со слезами на глазах детали всего, что здесь только что произошло. Он добавил, что увидев его издалека, царь  жестом попросил его подойти ближе и, не протягивая ему руки, сказал:
     «Что ж, пришел, наконец, момент, когда мы можем отомстить и смыть все оскорбления, нанесенные нам в прошлые годы!»
     Деятельность герцога Мекленбургского полностью поддерживалась царём. Его ame damn;e (марионетка), полковник Ганчев , за это время дважды ездил в Берлин, вероятно, с целью урегулирования технических деталей военного соглашения, или чтобы заключить его.
     Мобилизация, распоряжение о которой вот-вот будет дано, была насущной темой беседы, и меры, ясно указывающие на приготовление к войне, были объявлены в декретах 5 и 6 (18 и 19) сентября. Доктор Владов, влиятельный член Македонского центрального комитета, о котором я уже говорил, пришел ко мне в посольство очень поздно ночью. Будучи мобилизованным, он был одет форму резервиста и был очень расстроенным и взволнованным; он рассказал мне о мерах, принятых правительством, которые, без всякого сомнения, определяют их намерения. Он снова умолял меня предотвратить катастрофу и предупредил, что, если о его посещении станет известно, его жизнь будет в опасности.
     Я описал все эти тревожные симптомы Сазонову в телеграмме, посланной той же ночью. (№ 652), сопроводив ещё одной от 7 (20) сентября (№ 657):
     «Возможно, действуя под впечатлением оскорбительных речей лидеров оппозиции, царь сорвал свою маску. Он больше не старается ни прятать свою старую игру, ни своё недавнее соглашение с герцогом Мекленбургским. Он лично выдал через начальника своей канцелярии, мобилизационные распоряжения железным дорогам и решил ответить на последнюю ноту держав Антанты мобилизационным декретом против Сербии. После окончания мобилизации, возможно, Болгария не атакует Сербию до того, как к ней не присоединятся немцы, придя с севера. Тем не менее, ситуация критическая. Четыре посланника Антанты, после совместного совещания, решили представить своим соответствующим правительствам следующие предложения:
     1.Объявить болгарскому правительству, что агрессия против Сербии будет рассматриваться державами как casus belli.
     2.Сразу оккупировать Македонию войсками союзников, что могло бы в то же время поддержать сербов против Австрии.
     3.Объявить, что в случае агрессии порты Болгарии Варна и Деде-Агач будут немедленно заняты.
     Наше единодушное мнение, что подобные меры, быстро и энергично примененные, - единственное, что могло бы расстроить нелепые планы царя. Ожидая предстоящих инструкций, мы считаем, что лучше не задавать Радославову вопросов о мобилизации, так как его обычное лицемерие приведет к объяснению этого мерами предосторожности или изобретению каких-то других измышлений. До нас доходят слухи, что сербы предпочли бы атаковать  болгар, пока мобилизация последних ещё не завершилась. Хотя мы разделяем это мнение, но всё ещё действуем в соответствие с ранее полученными инструкциями (Согласно этим инструкциям, если инициатива агрессии исходила бы от Сербии, она больше не смогла бы рассчитывать на помощь ни Румынии, ни даже Греции. Последующее поведение Греции блестяще доказало, каким ошибочным и иллюзорным был этот расчет – примечание А. А. Савинского)  и, пригласив сербского министра в Софию на нашу конференцию, мы попросили его отговорить Ниш от любых агрессивных планов. Мы просим точных инструкций по обоим пунктам. В связи с тем, что царь и его правительство, также как турки, полностью подчинено Германии, вероятно, что в случае враждебности, возникшей между Болгарией и Сербией, немцы будут настаивать на нашем отзыве».
В другой телеграмме, отправленной в тот же день (№ 658), я утверждал: «… единственное, что мы не должны делать ни в коем случае, это – легко сдавать наши позиции немцам». Я также предложил соответствующую линию поведения. На следующий день я развил ту же идею. (№ 659):
     «Традиционный характер наших взаимоотношений с Болгарией, давая нам особые права, также налагает на нас некоторые обязанности. Ни один из двух народов – болгар и русских – не смогут понять, как разрыв между Великим освободителем и его младшей сестрой мог быть вызван симпатиями болгарского правительства к Германии. Даже сам Радославов, это слепое орудие в руках царя, отдавал себе в этом отчет, когда уверял меня только прошлой осенью, что Болгария не может ничего сделать без нашего согласия. Такое положение вещей даёт российскому представителю в стране, больше, чем кому-нибудь ещё, настоятельный моральный долг не пренебрегать любыми возможными способами, которые могли бы предотвратить разрыв. Если бы решение об оккупации болгарских портов было бы в принципе принято, его можно было бы использовать в качестве просьбы, чтобы обратиться к болгарской нации со специальным призывом от России.
     Такой призыв, если он будет проникнут идеями, выраженными в моей телеграмме от 25 февраля (№ 121), и сформулирован в патетических выражениях,  утверждающих преимущества, которые могла бы пожинать Болгария, оставаясь верной России, может ещё помочь несчастному народу и окончательно разрушить в их глазах доверие к его недостойным правителям. Общественное мнение шокировано тем, что происходило в последнее время, и у меня хорошие причины верить, что такой призыв, который я советую, падёт на плодородную почву».
     7 (20) сентября Радославов созвал вместе членов правительства, принадлежавших к его партии, и объявил, что правительство решило объявить о состоянии «вооруженного нейтралитета». Он также проинструктировал болгарских представителей в странах Антанты объявить об этом решении соответствующим правительствам, уверив их в то же время, что это решение не несёт агрессивного характера, а принято просто как мера предосторожности на случай чрезвычайной ситуации. Ту же сказку он повторил мне, когда я пришел за объяснением. Он сказал: «Все наши соседи мобилизованы и под ружьём, в то время как мы рискуем быть атакованными в любой момент; мы просто должны принять некоторые меры предосторожности. Не бойтесь, это не война; это ничего, кроме neutralit; arm;e . Он хитро улыбался, произнося эти два французских слова с болгарским акцентом.
     Тем не менее, настоящее значение этого neutralit; arm;e от меня не ускользнуло и, докладывая об этом разговоре министру (№ 660), я не скрыл от него беспокойства, которое оно у меня вызвало. На следующий день 8 (21 сентября) я телеграфировал Сазонову (№ 663), что двенадцать пушек очень большого калибра перевезены в Варну и четыре в Бургас, и что болгарская кавалерия отправлена к сербской границе для прикрытия болгарской мобилизации.
      Посылая министру иностранных дел свою телеграмму от 7 (20) сентября (№ 657), я направил копию моему коллеге в Ниш. Князь Трубецкой считал, что предложенные мной меры были вполне своевременными и поддержал их перед императорским правительством в своих телеграммах №№ 832 и 833, копии которых он переслал мне. Со своей стороны я добавил, что «события вызывают необходимость принятия самых быстрых решений».
     Но у Сазонова был другой взгляд на этот вопрос. Он телеграфировал мне 9 (22) сентября (№ 4672), что «среди мер, предложенных в случае болгарской агрессии против сербов, он только признаёт одну, как приемлемую, а именно, блокаду портов Эгейского моря».
     Я ответил 10 (23) (№ 672 с копиями в Париж, Лондон и Рим), что «чтобы предотвратить дальнейшее развитие, необходимы быстрые и решительные меры. Из только что полученной от Вас телеграммы № 4672 я с сожалением понял, что Вы признаёте возможной только блокаду портов Эгейского моря. Теперь на том берегу, Болгария обладает только единственным портом, а именно, Деде-Агач, и на самом деле и этот заблокирован в течение длительного времени; Лагос не имеет порта. Соответственно, такие меры едва ли произведут впечатление. Должно быть разработано что-то более эффективное».
     Следует напомнить, что с самого начала войны, рискуя сойти за сторонника Болгарии, я был убежденным сторонником предоставления Болгарии обширных территориальных уступок в Македонии. Я постоянно встречался с препятствиями. Иной раз это было правительство, которое невозможно было убедить, потом – британцы, которые не стали оказывать давления на маленькую героическую Сербию, делающую всё в борьбе с врагом. Но самое большое препятствие пришло из самой Сербии. Самый здравомыслящий из сербов, например – мой софийский коллега – признавал, что мои аргументы были правильными и просил только одного: чтобы необходимые меры были применены настолько быстро и безболезненно, насколько это возможно и без консультаций с сербами, которые предпочтут подчиниться свершившемуся факту. Но другие были непримиримы, особенно Пашич, Президент Совета министров. Летом 1915 года я специально поехал в Ниш в надежде убедить его своей аргументацией, которая, вкратце, сводилась к этому: у Сербии нет права сомневаться в чувствах России по отношению к ней; Россия пошла на войну за дело Сербии; только благодаря России Сербия смогла выдержать первый удар; и именно Россия снова поддерживала её всё время всяческими способами, снабжая её деньгами, оружием, боеприпасами, одеждой и т.д. После войны Россия хотела бы увидеть её ставшей великой Сербией, включающей все югославские земли, обладающей свободным доступом к Адриатике, богатой и цветущей. Такое блестящее будущее может быть гарантировано Сербии Россией в случае победы в войне. Чтобы выиграть войну должны быть сконцентрированы все доступные силы, и сотрудничество с Болгарией представляется среди них весьма важным фактором. Сотрудничество с Болгарией может быть куплено только ценой территориальных уступок в Македонии; поэтому Сербию сейчас призывают согласиться с этим как для её собственной пользы, так и для блага России.
     После двух часов подобной беседы я уговорил Пашича, но только наполовину: он был готов уступить Македонию до линии Вардара, но не хотел слышать о том, чтобы расстаться даже с одним дюймом территории за той рекой.
     Я очень хорошо знал, что это никогда не удовлетворит болгар, в то время как Пашич заявлял, что сербское общественное мнение никогда не потерпит более обширных уступок, и он пригрозил уйти в отставку, если мы попытаемся навязать нашу схему. Я, тем не менее, был убежден, что ничто, кроме уступки Македонии не могло бы преодолеть упрямство Болгарии. Я сделал последнее усилие 9 (22) сентября (№ 669) и телеграфировал:
     «С тех пор, как Трубецкой признал совершенно невозможным получить согласие Сербии на оккупацию Македонии Болгарией, единственным решением было бы оккупировать её с помощью войск союзников или просто послать такие войска на помощь Сербии. Такое действие произведет сильное впечатление на Балканах; это сделало бы нас хозяевами оккупированной территории и позволило бы нам действовать там согласно обстоятельствам. Чтобы дать Болгарии доказательство нашей искренности, мы могли бы, например, предложить ей назначить под нашим контролем болгарских чиновников и администраторов в некоторых частях Македонии или даже присоединить болгарские контингенты там к силам союзников. Подобные меры могли бы устранить опасность сербо-болгарского конфликта, так как на Вардаре будет существовать международный буфер. Если императорское правительство решит предпринять энергичную политику, оккупация болгарских портов могла бы быть объяснена необходимостью присутствия наших союзников вследствие ранее принятых обязательств. Лично я убежден, что, учитывая непопулярность проводимой царем политики, быстрые и энергичные меры с нашей стороны, всё ещё имеют шансы на успех».
     Легко себе представить состояние нервного ожидания, в котором мы находились в течение последних дней перед разрывом. Эти дни казались вдвое и втрое длиннее …
     И хотя ещё каждый из нас сознавал, что ему грустно, и  он сделал всё, что мог, чтобы представить ситуацию в её реальном свете, и исчерпал все предложения, которые могли бы помочь предотвратить непоправимое, я всё ещё считал своим долгом телеграфировать снова Сазонову 9 (12) сентября (№ 670):
     «Так как царь и правительство находятся под гипнозом германцев, нет другого способа предотвратить надвигающиеся события, как только послать сразу же подкрепление Сербии, заблокировать порты, чтобы вызвать активность со стороны Румынии и Греции».
     Тем не менее, у меня было тяжело на сердце, и я чувствовал, что болгаро-сербский конфликт неизбежен; поэтому я добавил к приведенной выше телеграмме вопрос, касающийся того, как императорское правительство оценивало бы с точки зрения наших взаимоотношений с Болгарией следующие три возможности:
1.Если Болгария атакует первой,
2.Если агрессия будет исходить от сербов, и
3.Если болгары пересекут сербскую границу только после того, как продвижение австро-германцев будет завершено.
     10 (23) сентября ситуация выглядела так ужасно, что докладывая об этом Сазонову (№ 673), я умолял прислать инструкции на случай нашего отъезда;  в то же время я разослал циркуляр всем нашим консулам, предупреждая их быть готовыми к экстренному случаю. В тот же день я отправил ещё телеграмму министру (№ 678):
     «Я изо всех сил призываю оппозицию действовать энергично и играть на непопулярности мобилизации. До сих пор мне удавалось убеждать Гешова и Малинова прийти к пониманию с Геннадиевым. Малинов надеется увидеть царя. У меня появилась слабая надежда, что встреча лидеров «народников» и «демократов» с влиятельным и хитрым руководителем македонцев может предотвратить грядущую катастрофу».
      Что касается Радославова, он избегал видеть представителей держав Антанты. После долгих и настойчивых просьб я, наконец, встретился с ним 11 (24) сентября. Результаты той встречи описаны мной министру следующим образом (№ 688):
     «…Сославшись на факт, что болгарское правительство, загипнотизированное Берлином, ответило на нашу последнюю ноту выдачей распоряжений о мобилизации, я сказал: «Немцы с помощью своей лжи готовят для Болгарии состояние неслыханного рабства. Турецкий делегат отказался поставить свою подпись под протоколом Димотика . Ничего не слышно об обещанном продвижении австро-германских сил против Сербии. Греция уже мобилизована, в то время как Румыния, возможно, собирается сделать то же самое очень скоро. Союзники решили послать сто пятьдесят тысяч людей в Македонию. Болгарии не хватает винтовок и боеприпасов; её мобилизация стала причиной общего чувства беды по всей стране. Никто не хочет этой войны, даже сторонники правительства и двора; отсюда постоянная необходимость возвращения к угрозам и даже к террору. Нация сбита с толку и никогда не простит правительству то, что её влекут к катастрофе. Россия также никогда не простит проступок, который совершается; тем не менее, она ясно различает болгарскую нацию и её правителей. Если дело дойдёт до разрыва, ответственность останется на последних. Однако не всё ещё потеряно. Если правительство одумается, отменит мобилизацию, воздержится от каких-либо атак против сербов и направит свои силы против общего врага, тогда Македония, та самая Македония, которую союзники в настоящее время собираются оккупировать, может стать болгарской». Заметно задетый моими словами, Радославов начал отрицать влияние немцев, уверяя меня, что мобилизация была ничем иным, лишь «вооруженным нейтралитетом» и была рассчитана только на то, чтобы поставить Болгарию в одинаковое положение с её соседями и так далее. Кроме того, в тот же день, когда было дано распоряжение о мобилизации, он проинструктировал болгарских представителей в Петрограде, Париже и Лондоне объяснить это правительствам стран, в которых они аккредитованы. Сказав мне все эти общие фразы и ложь, он взволновался и закричал: «Македония должна быть болгарской и будет! Если кто-то не хочет дать их ей, Болгария получит своими собственными средствами обе македонские зоны».
     Продолжая лгать дальше, он сказал, что готовил ответ на нашу последнюю ноту. Когда я спросил его, как он собирался согласовывать наши требования с его договоренностью с Турцией, он парировал, что война против Турции была бы непопулярной. Тогда я напомнил ему о его собственных словах, что, получив линию Марицы, Болгария была бы ближе к Чаталдье; он ответил, что «было бы несправедливо атаковать Турцию прямо после того, как заключили с ней соглашение».
     Взволнованный желанием предотвратить катастрофу, я предложил Сазонову появившуюся у меня новую идею. (12 (25) сентября, № 693):
     «Так как сербское правительство настаивает на своём решении не уступать Македонию болгарам, разве они не могли бы предложить её как депозит, даже не державам, а лично Его Величеству Императору? Такое действие, при этом имеющее исторический прецедент, ни в коем случае не могло быть унизительным для amour-propre Сербии и соответствовало бы словам регента , который, после австрийского ультиматума умолял нашего монарха поддержать Сербию, полностью отдав её судьбу в руки императора. Доказывая искренность сербов и их доверие к России, предложенный поступок также представил бы в наших руках гарантию, от которой мы могли бы избавиться позже согласно обстоятельствам. Обличенное в такую форму, действие Сербии не могло бы быть истолковано ни как успех политики Радославава, ни как знак нашей собственной слабости».
     Тем временем Малинов пришел сказать мне, что двор и министерство обхаживают его, стараясь склонить его войти в ныне существующее правительство. Это была попытка переложить на оппозиционные партии часть ответственности за гнусную политику царя. Лидер оппозиции твердо решил не поддаваться этой схеме и сказать об этом прямо царю, которого он должен был увидеть на следующий день. В связи с этой аудиенцией он попросил меня просветить его о ситуации и особенно рассказать ему какой стадии достигли наши переговоры с правительством Радославова. Понимая большую серьёзность момента, я решил быть достаточно прямым с ним и объяснил ему состояние вещей в подробностях, надеясь, что это поможет ему в его беседе с царем. Я доложил об этой встрече Сазонову 13(26) сентября (№ 695):
     «После обмена мнениями с Малиновым, я сказал ему приблизительно следующее: «Вопреки тому факту, что болгарское правительство ответило на предложения Антанты от 1 сентября декретом о мобилизации, державы всё ещё поддерживают все свои предложения. Однако, видя враждебность царя и правительства, они уже приняли определенные меры: они склонили Грецию к мобилизации, они надеются получить то же от Румынии, и они решили послать войска в Македонию. В настоящее время посылка этих войск не носит характера враждебности по отношению к Болгарии, и рассчитана только на помощь сербам, а также служит интересам держав. Если Болгария изменит свою политику, державы Антанты сдержат своё обещание и вернут ей Македонию. Малинов тогда спросил меня, ожидаются ли от нас более широкие уступки. На это я ответил, что на данный момент основным пунктом является предотвращение непоправимого шага со стороны Болгарии, и начало переговоров, во время которых можно было бы разработать какой-нибудь режим действия, позволяющий Болгарии тем или иным путём принять участие в оккупации Македонии».
     Царь принял Малинова во дворце в Варне 14 (27 сентября). Он пришел ко мне прямо из дворца, чтобы рассказать мне о деталях беседы, которая, как он считал, закончилась полным провалом. Согласно его рассказу, царь прибегнул к дешевой любезности, стараясь склонить его войти в кабинет Радославова, чтобы получить его поддержку правительственной преступной политики. Малинов прямо отказал. Царь оставил его на обед и, провожая его к машине, значительно сказал au revoir и велел ему ещё подумать обо всём, что было сказано. Очевидно, приглашая Малинова, царь уже принял решение; он не только совсем не хотел знать взгляды своего посетителя, и ещё меньше – следовать им. Он просто думал, что Малинов не сможет устоять перед искушением и должен поддаться его уговорам. К его чести, Малинов выстоял.
     События недели, которая последовала за той встречей, разворачивались единственно ожидаемым путём. В четыре часа пополудни 21 сентября (4 октября) я отправил Радославову наш ультиматум, дав ему двадцать четыре часа на ответ.
     Здесь текст того документа, который был передан мне зашифрованным из Петрограда:
     «Действуя по приказу моего правительства, я, императорский посланник России, имею честь ознакомить Его Превосходительство Президента Совета министров и министра иностранных дел со следующим:
     «События, которые в настоящее время имеют место в Болгарии, указывают на определенное решение правительства царя Фердинанда отдать судьбу страны в руки Германии. Присутствие германских и австрийских офицеров в военном министерстве и в штабах армии, концентрация войск в прилегающих к Сербии населенных пунктах, масштабная финансовая помощь, принятая правительством Софии от наших врагов, не оставляет сомнения в том, против кого направлены настоящие военные приготовления болгарского правительства.
     Державы Антанты, принимая близко к сердцу защиту национальных устремлений болгарской нации, неоднократно предупреждали господина Радославова, что каждое враждебное действие против Сербии должно рассматриваться как действие, направленное против них самих. Факты противоречат заверениям, щедро раздававшимся главой правительства в ответ на эти предупреждения. Представитель России, связанный с Болгарией неизгладимой памятью о её освобождении от турецкого ига, не может остаться в стране, так как готовится братоубийственная агрессия против союзной славянской нации. Императорский посланник получил распоряжение покинуть Болгарию вместе со всем персоналом посольства и консульств, если в течение двадцати четырех часов болгарское правительство открыто не разорвёт с врагами славизма и России и не примет меры к удалению из армии офицеров, принадлежащих к державам, находящимся в состоянии войны с Антантой».
     Двадцать четыре часа ещё не вполне прошли, когда 22 сентября (4 октября) в 2 часа 40 минут пополудни, я получил болгарский ответ, сформулированный следующим образом:
     «В ответ на ультиматум императорского правительства, присланный вчера, 21 сентября (4 октября) в 4 часа пополудни, Президент совета царского правительства Болгарии имеет честь торжественно объявить следующее:
     «За судьбой Болгарии всегда ревностно наблюдала болгарская нация, руководимая ответственными правительствами.
     Царское правительство изо всех сил протестует против обвинения в том, что передало судьбу страны в руки германцев.
     Царское правительство Болгарии категорически отрицает присутствие германских и австрийских офицеров в штаб-квартире военного министерства в Софии, также, как в составе различных воинских подразделений, будучи убежденным, с другой стороны, что  эпизодическое назначение иностранных офицеров на службу в царской армии не может ни в коем случае расцениваться как акт враждебности по отношению к кому-либо, ни как факт, оспаривающий нейтралитет или суверенные права царства.
     После объяснения, которое уже было дано по поводу мобилизации болгарской армии, было бы не только произвольно, но и несправедливо делать заключение, подобное тому, которое содержалось в вышеупомянутом ультиматуме, исходя из единственного факта, что чтобы выполнить свои обязательства перед иностранными государствами, а именно перед императорским правительством – и в момент очень трудный для страны – болгарское правительство прибегло на обременительных условиях к кредиту частных банков, хотя бы и немецких, и делать это было бы ещё более необоснованно, так как любое правительство, по меньшей мере, озабоченное славой своей страны, должно было бы действовать тем же способом в похожих условиях.
     Угрожая покинуть страну, если в 24 часа болгарское правительство открыто не прервет своих взаимоотношений с державами, враждебными России, посланник Его Императорского Величества призывает Болгарию отказаться от нейтралитета, ценность которого для союзников России, также как и для самой России, тем не менее, бесспорна.
      Очевидно, что следуя линии поведения, до сих пор принятой Болгарией, невозможно изменить решение, принятое императорским правительством. Оно, однако, может искренне и глубоко сожалеть, что до сих пор усилия, принимавшиеся болгарской нацией и правительством, чтобы прийти к тесному союзу с Россией, должны разрушиться против её воли, из-за действий, которым она безусловно не способствовала.»
     Возмущенный этой самой вершиной лжи и лицемерия, я подчинился инструкциям министерства и немедленно проинформировал правительство о разрыве отношений, прося возвращения моего мандата.
      Уже долгое время нечестность правительства царя Фердинанда не нуждалась в доказательствах; но она стала ещё более вопиющей после появления болгарской публикации: «Дипломатические документы, относящиеся к вхождению Болгарии в европейскую войну». К ней были приложены тексты следующих документов:
    1.Военное соглашение между Германией, Австрией и Болгарией.
    2.Договор о дружбе и союзе между Болгарией и Германской империей.
    3.Секретное соглашение между Болгарией и Германией.
     Все три документа гарантированно обещавшие Болгарии немедленный и активный союз с Центральными империями, были подписаны в тот же день – 24 августа (6 сентября) 1915 года. В течение почти месяца после того, как они были подписаны, болгарское правительство продолжало притворяться заинтересованным в предложениях Антанты. Со дня, когда он ответил на ультиматум, Радославов послал четырем представителям в Софии по длинной ноте, задолго до 21 сентября (4 октября), содержащей, среди прочего, следующее:
     «Правительство Его Величества, царя болгар, считает своим долгом изучить самым серьёзным и добросовестным образом заявления и предложения представителей Великих Держав, которые ему соизволили представить… С должным почтением к великодушию, которое Великие союзные державы никогда не прекращали демонстрировать по отношению к нему во время текущего кризиса, царское правительство пользуется настоящей возможностью повторно выразить признание своей глубокой благодарности за заботу… Оно не имеет сомнения, что Великие Державы признают за ним законное и неоспоримое право, и т.д…. В желании направить судьбу болгарской нации, с полной информацией в руках, царское правительство считает своим долгом потребовать предоставления ему дополнительных данных относительно следующих пунктов… чтобы иметь возможность ещё раз призвать нацию к новому разбирательству без сомнения самым суровым образом… В настоящих обстоятельствах открытое и позитивное убеждение было бы единственно эффективным способом убеждения болгарского правительства принять определенную резолюцию… Царское правительство понимает, что решение, которое оно призвано принять, ставит на карту само существование этой страны. Вот почему оно думает, что его долг принять все необходимые и достаточные меры предосторожности, чтобы защитить жизненные интересы доверенные ему, законным защитником которых оно является. Вот почему оно также твёрдо решило не отказываться от принятой им в начале Мировой войны позиции, заботясь о первостепенных интересах нации в ожидании обнадёживающих заверений, что великие союзные державы не отвергнут их…».
      Мои французский и германский коллеги представили свои ультиматумы болгарскому правительству в тот же день, что и я.
     24 сентября (7 октября) персонал посольства покинул Софию, в то время как я слёг с жестоким приступом аппендицита, с которым я пролежал в постели свыше месяца.
     За день до своего отъезда О’Берни пришел попрощаться. В то время, как этот старый друг сидел у моей постели, я был уверен, что нахожусь гораздо ближе к смерти, чем он; однако, судьба решила иначе и через несколько месяцев он встретил ужасный конец на борту «Hampshire», когда сопровождал лорда Китченера  в Россию. Нужно вспомнить, что «Hampshire» был потоплен немцами у Оркнейских островов 5 июля 1916 года  вскоре после того, как покинул отдалённый порт в Шотландии, откуда он отплыл с целью избежать опасности, угрожавшей на более близких морских путях .
     Совсем недавно наш общий друг в Лондоне рассказал мне некоторые интересные детали, о которых я не знал. Оказалось, что слуга О’Берни, которого я давно знал, предчувствовал катастрофу и испробовал всё, чтобы отговорить своего хозяина от того путешествия; потерпев неудачу, он, наконец, устроил ему опоздание на поезд, который должен был отвезти лорда Китченера и О’Берни к тому пароходу. Но О’Берни  заказал специальный поезд и прибыл на пароход вовремя! Немцы хорошо знали, за какой крупной добычей они охотились; но мне хотелось бы знать, который из двух пассажиров был самым неприятным и опасным для них?
     О’Берни провел несколько лет на своём посту в Петрограде; он оставил там много друзей и на момент нашего разрыва с Болгарией у него было большое желание позволить своему персоналу отправиться через Салоники, в то время как он вернулся бы в Англию через Россию. Он попросил у меня дружеского совета по этому поводу. Я ответил, что, если бы я был на его месте, я бы не оставил своих коллег в такой момент, а должен был бы отправиться прямо в Лондон, где он может быть нужен, в то время, как позже он всегда мог бы попросить, чтобы его отправили в Россию. «В конце концов, это как раз то, что я чувствую», - ответил О’Берни.
     Во время нашей последней встречи в Софии он рассказал мне о своём удивлении, что в тот день его пригласили во дворец. Он был ещё больше удивлен, когда царь Фердинанд не нашел ничего лучше, чем сказать на прощание, что выражает надежду, что война не затронет его хороших личных отношений с королём Георгом!
     Господин де Панафьё, мой французский коллега, с которым я сотрудничал дольше, чем с О’Берни, и сотрудничество с этим умным и просвещённым человеком я вспоминаю с чувством дружбы и благодарности, также был призван к царю перед отъездом. Во время беседы царь сказал ему о своём сожалении, что бедная Франция выбрала такую опасную дорогу. Господин Панафьё возмущённо отверг подобное «соболезнование» и сказал, что уверен, что Франция выйдет победительницей из борьбы.
      Все мои домочадцы уехали вместе с персоналом посольства, кроме моего преданного слуги Пачини, который остался со своей семьёй, чтобы присматривать за мной. Большой дом посольства, такой полный и оживленный лишь несколько дней тому назад, теперь стал тихим и мрачным. Прикованный к постели, я чувствовал себя одиноким и покинутым в стране, когда-то такой близкой и теперь вдруг враждебной. Три доктора, которые лечили меня, приходили ежедневно, часто дважды в день. Когда они пришли на следующий день после отъезда персонала посольства, я сказал им шутя, что теперь я заложник, полагающийся на их милость. Пропустив шутку, эти хорошие люди заверили меня, что теперь, больше, чем когда-либо, они чувствуют своим долгом поставить меня снова на ноги. Я очень благодарен им за всё, что они сделали, чтобы вылечить меня.
     Моё положение сейчас было очень щекотливым, я был вынужден остаться против моей воли, и, несмотря на войну в стране, где занимал важный официальный пост. Ситуация требовала огромного благоразумия и осмотрительности, чтобы не быть обвиненным в нарушении гостеприимства, оказанного мне. Поэтому я отказывался видеть в течение всей своей болезни многочисленных болгарских друзей, которые хотели со мной увидеться; я ограничивал себя в разговорах с врачами, которые, как большинство представителей их профессии в большинстве стран, очень интересовались политическими вопросами, а также с нейтральными дипломатами, среди которых поверенный в делах Нидерландов любезно взял на себя заботу о наших интересах.
      От этих посетителей я узнал о трудностях, с которыми столкнулась мобилизация, о зловещем и печальном способе, которым она производилась, и как это отличалось от призыва к оружию в 1912 г., когда каждый болгарин поднял свою винтовку с радостью и весельем. Теперь целые полки поднимали мятеж, узнав, что их направили против русских; их пришлось сопровождать специальным подразделениям и перевозить в машинах с побеленными окнами, чтобы солдаты не знали, куда их везут.
     Немцы и австрийцы чувствовали себя хозяевами ситуации. Их старшие офицеры вели себя как в завоёванной стране и вызывали повсюду самые горькие чувства. Один из болгарских генералов отказался разговаривать по-немецки с австрийским полковником, который принёс приказы для его дивизии и попросил его уйти; царь немедленно освободил его от командования и чуть не отдал под трибунал.
     Болгарское настроение упало ещё ниже после бомбардировки союзными флотами портов Варны и Деде-Агача; и ещё больше после первого столкновения с сербами у Пирота, где их армия понесла тяжелые потери и не была поддержана немцами, как было согласовано. 
      По сути дела, стараясь склонить Болгарию к вступлению в войну, немцы давали всевозможные щедрые обещания; они говорили, что специальная австро-германская армия будет послана, чтобы нанести решающий удар по сербам, что последние будут разбиты без Болгарии, даже если придется снова взяться за оружие, после чего Македония упадёт, как спелый плод, который останется только забрать. В обмен на всё это немцы только просили разрешить им пересечь болгарскую границу. Но как только жребий был брошен, и болгары вышли на поле, они не нашли германской армии, чтобы поддержать их и им пришлось выдержать одним первый удар, который был ужасен.
     Их потери убитыми и ранеными были огромны; вся страна была обескуражена и опечалена; не было ни одной семьи, которая не была бы в глубоком трауре. Не отваживались транспортировать раненых днём, а ночью, во время нескончаемых часов, которые я проводил на своей больничной койке, я слышал непрерывный грохот телег с ранеными, которые проезжали по улицам. Госпитали в Софии были переполнены, и доступ к ним был запрещён даже для родителей и близких родственников, чтобы предотвратить рассказы раненых о том, что случилось на фронте.
     Именно с такими предзнаменованиями начиналась эта подлая война, война, которой никто не хотел, и которую вся страна до последнего момента надеялась избежать.
     Моё выздоровление продвигалось удовлетворительно, но, как мне казалось, слишком медленно. Адъютанты царя, царицы и наследного принца приходили почти каждый день в посольство осведомиться о моём здоровье. Радославов также пришёл ко мне, и даже германский посланник, бесцветный господин Михаэлис .
     Как только доктора разрешили мне уехать, я написал Радославову, чтобы напомнить ему, что при отъезде посольства он обещал господину Саблеру, нашему первому секретарю обеспечить защиту моему путешествию вплоть до границы царства. Радославов ответил, что он проинструктирует «шефа протокола» взять на себя ответственность за это дело, и через несколько часов меня проинформировали, что частная машина будет подана к обычному поезду. Через некоторое время пришло ещё письмо от господина Митчева, в котором сообщалось, что по специальному распоряжению царя царский автомобиль будет отдан в моё распоряжение. Моё удивление возросло, когда на следующее утро я получил одно за другим, два письма; одно было от шефа личного кабинета, информировавшее меня, что специальный поезд меня ожидал, другое было от самого царя.
      Я сожалею, что не сохранил копию того письма, оригинал был передан Сазонову по возвращении в Петроград, где он должен был храниться в архивах министерства. Царь писал, что, чтобы сделать моё путешествие удобным, он распорядился подготовить свой собственный поезд, тот самый, который Великий князь Владимир и великая княгиня использовали, когда прибыли в Болгарию на открытие памятника Царю-Освободителю. Царь описал поезд, который должен был состоять из салона-вагона, вагона-столовой, вагона для моей «свиты» и багажного вагона Он добавил, что его адъютант, генерал Марков, будет приставлен ко мне в поездке и что он был проинструктирован следить за всем и проводить меня до границы. Царь также посоветовал, провести ночь в поезде, когда я приеду в Рущук, пока судно не перевезёт меня через Дунай.
      Всё было предусмотрено до последней детали!
      Моим первым движением было отклонить эту любезность, из-за такой нездоровой позиции, которую принял царь по отношению к моей стране. Подумав, хотя и очень неохотно, я согласился.
      За день до моего отъезда, довольно поздно я сидел и разговаривал в маленьком кабинете с моим отличным доктором Сарафовым, который пришел ко мне попрощаться, вошел кавасс и объявил царя!
      Фраза была сказана на болгарском, а я далёк был от того, чтобы ожидать визит такого рода. Я был так ошеломлён, что велел кавассу повторить то, что он сказал. Он сказал, что царь здесь, что, не говоря ничего внизу, он поднялся на второй этаж, в мои личные апартаменты и что сейчас он в маленькой красной гостиной, через комнату от той, что мы тогда занимали.
      Я несколько опешил, и первой мыслью было извиниться под предлогом распоряжения врачей. Но в то же мгновение другая мысль блеснула в моём мозгу: если после своего любезного письма и всей доброты, которую он продемонстрировал относительно моей поездки, царь пришел ко мне лично и это, разумеется, означает, что у него есть что-то серьёзное сказать мне. Хотя я больше не занимал официальный пост, или, наверное, именно из-за этого, я почувствовал, что у меня нет права избегать беседы, какой бы болезненной она ни была. Кто знает, думал я, царь за последние месяцы понял, что совершил ошибку; будучи одураченным немцами и разгромленный сербами, он, наверное, хочет ухватиться за эту возможность, что я не нахожусь ни в каком официальном качестве, чтобы доверить мне некоторые предложения, которые должны быть сделаны императору или императорскому правительству? Внезапные изменения такого сорта часто происходят на Востоке, и царь охотно принял подобные методы!
     Все эти мысли прошли через мою голову как молния и я повторяю, что чувствовал, что не имею права избегать беседы, особенно, поскольку мой французский и британский коллеги не только беседовали с царём после объявления войны, но также ответили на приглашение и посетили его во дворце. Итак, я отдал распоряжение кавассу, и спустя несколько секунд вошел в маленькую гостиную, где ожидал царь, его адъютант Стоянов  стоял чуть в стороне.
     Мой посетитель, обычно такой самоуверенный, взвешивающий каждое слово и каждый жест, даже каждый взгляд, был теперь заметно смущён! Он сказал, что принимая решение прийти ко мне, он часто интересовался, не потревожит ли это меня и так далее. После этого вступления он осмотрелся в поисках места. Оставив адъютанта в гостиной, я повёл царя в свой большой кабинет.
     Как только дверь за нами закрылась, он опустился на диван и начал говорить.
     Его речь была, безусловно, заботливо подготовлена и продумана в тишине бессонных ночей (говорили, что царь страдает бессонницей). Он, возможно, пообещал себе не позволить мне уехать без того, чтобы прежде вылить на меня мстительность, горечь, язвительность, ненависть… всё то, что скопилось в его сердце. Я также думаю, что большая часть того, что он сказал, предназначалась не мне, а другим.
     По возвращении в Петроград, великий князь Николай Михайлович сказал мне что думает, что действие царя было рассчитано на то, чтобы бросить тень лично на меня перед общественным мнением в России.
     Вот, приблизительно, то, что я услышал:
     «Если бы Вы только знали, мой дорогой друг, как часто я думал о Вас в последние два года! Как часто, проходя перед Вашими окнами, я жалел Вас от всего сердца; вы, человек со вкусом, избалованный жизнью, принуждены жить в этой полудикой стране, обязаны беседовать с некультурными людьми, иметь дело с людьми ниже Вашего положения! Ужасные вещи случились, вещи, которые нашим глазам никогда не надо было видеть! А хотите, чтобы я Вам сказал почему? Потому что в России никто никогда не хотел понимать нас, всегда хотели свалить нас в одну кучу с сербами. Но Вы, кто теперь хорошо знает болгар, Вы должны признать, что, несмотря на все их недостатки они также имеют отличные качества. Они простые честные люди, люди с которыми можно иметь дело, в то время как сербы – просто мерзавцы, мошенники. А вы, в России думаете, что для них нет ничего слишком хорошего!»
     До того я спокойно слушал царя, но в тот момент прервал его:
    «Какая несправедливость!», - я воскликнул, - Ни у кого, кроме сербов нет права обвинять Россию за то, что обращалась с ними не так хорошо, как с другими. Сербы на это часто жаловались и, иногда, не без причины. В то время, как болгары всегда были избалованными детьми, слишком избалованными; возможно, в этом нужно искать объяснение случившейся катастрофы.
     Царь оставил мои слова без ответа, потом продолжил:
     «Да, вы в России сделали многое только для сербов! Но когда я прибыл в Санкт-Петербург в 1910 г. как ярый неофит с идеей положить Болгарию к ногам императора, прося его величество освятить своим присутствием инаугурацию храма, с любовью воздвигнутого болгарами в знак благодарности России, какой приём я встретил? Ко мне отнеслись холодно; Сазонов даже не слушал меня; они обрывали меня, оскорбляли…»
      На этом месте я ещё раз прервал царя, чтобы опровергнуть холодность приёма, который был ему оказан. В то время я был шефом канцелярии министра, и мне посчастливилось знать все детали, кроме того, я хотел исправить ошибку, так как не Сазонов, а Извольский был министром в то время.
      «Да, - парировал царь, - но Сазонов был тогда товарищем».
      Он использовал русский термин, означающий помощника министра.
       Когда я пересказал эту беседу в Санкт-Петербурге Сазонову, он воскликнул: «Мой Бог, какую холодность мог я показать? У меня никогда не было такой возможности говорить с царём. На большом гала обеде в Царском я только попросил, чтобы меня ему представили, так как никогда не встречался с ним раньше».
     Несмотря на мои замечания, царь продолжал:
      «А теперь это меня ненавидят в России; да, они ненавидят меня. Меня лишили моего полка, почетной формы полковника, они исключили меня из списков кавалеров ордена святого Андрея…»
      В ответ на эти жалобы я мог только пожать плечами!
      «Ну, они пришли к тому, чего хотели! Именно я разрушил своими собственными руками мост, который соединял две страны, но именно я тот, кто может его восстановить!»
      Я чувствовал, что эта фраза имеет двойное значение; возможно, это была угроза  австро-германцам, если их поддержка будет недостаточно эффективной или выигрыш Болгарии от войны не будет достаточно большим; возможно, это был аванс, сделанный России, с намёком на потенциальную возможность возобновления отношений. Также вполне возможно, что эта фраза была предназначена для обеих сторон!
      Царь помолчал мгновение и выглядел так, будто сказал всё, что хотел. Затем он затронул тему ужасов войны, Италии, которая только что вступила в неё. Он поднял глаза и кричал: «Кровь, кровь повсюду! Кровь там тоже, в Италии!..»
     Потом я нарушил молчание, сказав, что я, тоже, умоляю быть услышанным. Царь скрестил руки и сказал покорно: «Я слушаю».
     Тогда я короткими фразами описал его позицию в отношении России, начиная с того момента, когда, проигнорировав совет императора, он приказал в 1913 г. атаковать сербов. После катастрофы, которая последовала, он призвал к власти людей, которые посоветовали ему отвернуться от России в угоду Австрии; он поддерживал их во власти до последнего, извлекая выгоду из их беспринципности, он сделал их послушными орудиями своей германофильской политики; и закончил втягиванием своей страны в чудовищную войну, ненужную и ничего хорошего не обещающую ни  для его народа, ни для него самого…
     Пока я говорил, царь делал нетерпеливые жесты, как если бы хотел меня прервать. Наконец он нашел момент и сказал:
     «Я хочу задать Вам вопрос. Что Вы сделали с моим большим портретом маслом, который я дал Вам? Если Вы намереваетесь взять его с собой в Россию, я попрошу Вас не делать этого, потому что в своей ненависти они разорвут его на куски и затопчут…»
     Я развеял его страхи. Портрет должен был остаться в Болгарии, со всеми моими вещами.
     После этого он встал, извинился за то, что утомил меня своим визитом. Проходя через гостиные для приёмов, он остановился, чтобы полюбоваться прекрасным портретом царя-освободителя, который я заказал для большого зала для балов посольства; хотя апартаменты были уже в беспорядке, царь сделал мне комплимент по поводу изменений и улучшений, которые я внёс во внутреннее убранство посольства.
     «Я лично присмотрю за всем во время Вашего отсутствия, - сказал он, - и когда Вы вернетесь, Вы найдёте всё на месте. Несмотря на ужасные условия, в которых мы расстаёмся, я хочу Вас заверить в своих личных чувствах по отношению к Вам; если в любое время я могу быть полезен Вам, я буду счастлив». На этом он пожал мою руку.
     Экстраординарный, почти невероятный визит! Визит, который много обсуждали как непростой сам по себе, как и вся личность царя Фердинанда!
     На следующий день один из собственных автомобилей царя приехал, чтобы отвезти меня на железнодорожную станцию, где собрались придворные сановники, представители правительства и протокола. Генерал Марков занял место со мной в поезде, который должен был доставить меня в Рущук.
     В три часа дня мы проехали станцию Плевна. Моё сердце падало, когда я думал о русско-болгарских воспоминаниях, связанных с этим местом и об ужасных жертвах, которые понесла Россия, чтобы освободить нацию, которая теперь находилась с ней в состоянии войны!
     На следующее утро судно доставило меня через Дунай, и я высадился в Джурдже, где меня ожидал специальный румынский поезд. К обеду я достиг Бухареста.
     Я остановился в российском посольстве, где мой друг Поклевский  предложил мне своё гостеприимство, и я оставался там около десяти дней. Болгарские врачи настаивали на периоде покоя из-за страха усталости от продолжительного путешествия.
     Поклевский тесно соприкасался со своим французским и британским коллегами, которые ежедневно приходили с ним завтракать, чтобы обсудить положение и объединить свои действия; посланник Италии часто присоединялся к ним. Я присутствовал на их беседах и снова был au courant (в курсе) политической ситуации.
     В Бухаресте я обнаружил ожидавшую меня телеграмму от Сазонова. Он хотел знать, правда ли был визит царя ко мне, на который ссылаются газеты, и, если это было бы так, просил меня рассказать ему то, что царь мог сказать мне. Я воспользовался случаем, чтобы проинформировать его не только о своей беседе с царём, но также о моих впечатлениях, о настроениях, которые я наблюдал перед тем, как покинуть Софию. Стремящиеся получить новости, касающиеся известного визита, российские и иностранные корреспонденты в свою очередь, прибыли взять у меня интервью.
      Так как моё присутствие в Бухаресте стало общеизвестным, я счёл своим долгом попросить аудиенции во дворце, а также посетить господина Брэтиану , министра иностранных дел. Я имел честь знать Их Величеств с тех давних пор, когда король, тогда наследный принц, прибыли в Санкт-Петербург с принцессой в 1908 году.
     Сначала я был принят королевой в её красивом дворце в Котрочени , который она в то время устраивала в своём обычном изысканном вкусе. Грациозная и очаровательная, как всегда, она приветствовала меня с естественной простотой, которая составляет одну из её величайших прелестей: «Я видела в газетах, что Вы в Бухаресте, и подумала: разумеется, он попросит встречи со мной».
     После нескольких вежливых фраз беседа перешла на политику. Умная, живо интересующаяся делами государства, имеющая большой вес и уважение в стране, а также обожаемая народом, королева беседовала со мной больше часа на тему животрепещущих вопросов дня. Больше всего её, конечно, интересовало вхождение Румынии в войну на стороне держав Антанты. Симпатии королевы по отношению к этим державам хорошо известны, так же как узы взаимоотношений, образования, культуры и вкусов, которые их диктуют. Все из этих довольно личных чувств она посвятила служению своей стране; с точки зрения политики она не могла представить себе Румынию иначе, чем составляющую часть Антанты.
     «Поверьте мне, -  она сказала,  - король не будет иметь ничего против присоединения к союзникам сразу; такое решение с волнением ожидается всеми, и улица и массы приветствовали бы это с огромной радостью; но было бы неосторожным с нашей стороны и даже бесполезным для союзников, если мы предпримем этот важный шаг раньше, чем наступит необходимый психологический момент. Будьте уверены, что мы сделаем это, только позвольте нам выбрать момент, когда мы сможем присоединиться к битве с выгодой как для себя, так и для вас».
     Отпуская меня, королева сказала, что король встретится со мной сейчас и что я также должен пойти и увидеться с Брэтиану.
     Как настоящий конституционный монарх, король, насколько возможно, избегал разговоров о политике. Он ловко уклонялся от всех моих попыток повернуть разговор на эту тему, дружелюбно обращаясь к своему пребыванию в России, говорил об охоте на медведей в Румынии и о других предметах, не имеющих отношения к текущей ситуации. В конце аудиенции он сказал, что Брэтиану, разумеется, будет гораздо больше заинтересован в беседе со мной.
     На следующий день я отправился к Брэтиану и провёл с ним больше часа. После расспросов о моих самых последних болгарских впечатлениях, министр приступил к детальному изложению свой политики по отношению к Антанте. Он сказал, что зашел слишком далеко в своих симпатиях к Антанте, чтобы отступить; пока он у власти и, как он думал, это будет долго, Румыния не сможет поступать иначе, чем стремиться по направлению к Антанте. Но для такой маленькой страны как Румыния, чья армия насчитывает не более, чем семьсот тысяч штыков, было бы очень опасно слепо бросаться в сражение гигантов, которые управляли армиями в несколько миллионов. Если бы Румыния вступила в войну в самый неподходящий момент, её армия была бы тут же уничтожена без всякой пользы для Антанты. Вот почему румынское правительство, хотя и определилось в принципе оказывать военную поддержку державам Антанты, ждала удобного момента прежде, чем взяться за оружие.
     «Вы можете сказать господину Сазонову это от меня, - добавил господин Брэтиану, - но, конечно, он знает очень хорошо мою точку зрения».
     Такова была аргументация Брэтиану. Теоретически, он мог быть прав; но было ли так в действительности и действительно ли Румыния выбирала, чтобы вступить в войну, в благоприятный для неё и для союзников момент?
     Это открытый вопрос, и ещё предстоит показать не было бы мудрее для Румынии атаковать австрийцев с фланга в тот момент, когда победоносные российские армии, взявшие Лемберг и Перемышль, вмешались в венгерские планы?
     Перед тем, как покинуть Бухарест, я ещё раз увиделся с королевой на чае, который она устраивала во дворце Контрочени. Окруженная принцессами, своими дочерями, одна из которых впоследствии стала королевой Сербии, а другая – королевой Греции, она оказывала почести с грацией, так характерной для неё. Под впечатлением этого очаровательного и светлого видения я покинул Румынию.
    Моё сердце забилось быстрее, когда поезд подходил к пограничной станции. Снова быть в России, снова видеть мою прекрасную страну, которой я посвятил все свои силы, стараясь облегчить для неё битву с ужасным и жестоким врагом! Какие возвышенные и завораживающие эмоции!
     Первый вопрос, который я задал Сазонову при нашей встрече, не одобряет ли он мою болгарскую политику и не находит ли, что я мог бы сделать это лучше и иначе?
     «Нет, мой дорогой друг, - он воскликнул, - Мне не в чем Вас упрекать; я знаю, Вы сделали всё, что в человеческих силах. Но безнадёжно бороться с недоброжелательностью царя Фердинанда. Я и сам знаю кое-что об этом».
     Наш разрыв с Болгарией, естественно, как всегда, остался непонятным для российского общественного мнения. Следовательно, череда государственных деятелей, журналистов и других людей приходили ко мне в надежде получить ключ к этой загадке, волновавшей общественное сознание. Осторожность и дисциплина требовали от меня упорного молчания, и я должен был лимитировать свои объяснения чисто внешними сторонами разрыва. Я был уверен, что общественное мнение по своему санкционированному каналу – Думе – будет требовать предоставления счета тому, кто с этим связан. Но время шло, и не ранее февраля 1916 года министр иностранных дел сделал заявление в Таврическом дворце, с сожалением признавая, как я уже говорил, что наша балканская политика не была настолько удовлетворительной, как ожидалось.
     Депутатам ничего больше не сказали, и дальнейших объяснений им дано не было. К моему великому удивлению, это заявление удовлетворило их, и они не настаивали на подробностях. Господин Милюков, член Думы, который претендовал на то, что был как дома в вопросах иностранной политики, особенно балканской, не сделал ничего, кроме того, что отметил заявление министра и продолжил дальнейшие обличительные речи.
     Общественное мнение всё ещё остаётся в полном неведении относительно трагедии, которая его волновала.



Примечания к 1915

1)Жан Пьер Клеман Мари Орлеанский, герцог де Гиз (1874-1940), правнук Луи-Филиппа I, короля Франции, претендент на французский престол.
2)Дарданелльская операция войск Антанты (англо-французский флот и десант) длилась с февраля 1915 г. по январь 1916 г. Цель операции – захват проливов, Константинополя и вывод Турции из войны. Англо-французскому флоту удалось прорваться через минные заграждения в Дарданеллах, полностью вывести из строя или серьёзно повредить большинство турецких фортов и укреплений на берегах Дарданелл и высадить десант, но, в связи с тем, что многие корабли получили повреждения, а десант увяз в кровопролитных позиционных боях, было принято решение свернуть операцию.         
3)Экзарх Иосиф I, в миру Лазар Йовчев (1840-1915) - болгарский церковный деятель, епископ Болгарской православной церкви, в 1877—1915 годы — её предстоятель в ранге Экзарха Болгарского. При нём развернулось активное храмовое строительство. Экзарх много сделал для развития церковного образования.  Иосиф I отличался большой дипломатичностью, проявлял лояльность к туркам и был награждён несколькими наградами Османской империи. Выступал за эволюционный и ненасильственный путь преобразований, поэтому осуждал македонских революционеров.  Скончался 20 июня 1915 года в Софии.
4)Паджет Артур (1851-1928) – британский военный деятель. Зачислен в шотландскую гвардию в 1869 г. Служил в Бирме и в африканских колониях. Принимал участие в нескольких колониальных войнах в Африке и в англо-бурской войне. В 1911-1914 гг. был командующим британскими войсками в Ирландии. В годы Первой Мировой войны командовал подразделениями, расквартированными в Великобритании. В боевых действиях не участвовал. Вышел в отставку в 1918 году. Увлекался стипль-чезом (скачки с препятствиями) и писал приключенческие романы. 
5)Имеется в виду взятие Перемышля. Осада Перемышля была крупнейшей осадой Первой Мировой войны.
6)Русская армия взяла в Перемышле в плен 9 генералов, 93 штаб-офицера, 2204 обер-офицера, 113890 нижних чинов. В списке трофеев значится от 900 до 1050 орудий.
7)Димитр Савов Провадалиев (1877-1952) -брат Евантии Радославовой (Провадалиевой) (1863-1941), жены Васила Радославова (в браке с 1886 года).
8)Страшимир Димитр Добрович (1856 - 1943) – болгарский государственный деятель, руководитель Тайного Кабинета царя Фердинанда, т. е. его канцелярии и секретариата; канцлер болгарских орденов, советник и доверенное лицо болгарского монарха.   
9)Гешов Иван (1849-1924) – болгарский политический деятель. Лидер Народной партии. Премьер-министр в 1911-1913 гг. Гешов был председателем Болгарского литературного общества (1898-1911), Болгарской академии наук (1911-1924) и Болгарского Красного Креста (1899-1924).
10)Стамболийский, Александр (1879-1923) – болгарский политический деятель, лидер Болгарского земледельческого народного союза (БЗНС). Разделял левые взгляды, даже сотрудничал с коммунистами. Сторонник федерализации южных славян и союза с Югославией вплоть до слияния в единое государство (сам себя называл югославом). Противник союза Болгарии с Центральными державами. Приговорён к пожизненному заключению. Отпущен после поражения Болгарии в Первой Мировой войне. В 1919 году возглавил коалиционное правительство, в которое входили представители БЗНС и некоторых буржуазных партий. С 21 мая 1920 по 9 июня 1923 возглавлял однопартийное правительство БЗНС. Во время военного переворота под предводительством Александра Цанкова 9 июня 1923 года Стамболийский был смещён с должности, арестован и вскоре убит.
11)Германо-австрийское наступление в Галиции началось с Горлицкого прорыва 2 мая 1915 года. Австро-германские войска под командованием Макензена имели не только значительное численное превосходство над русскими (126 тыс. против 60 тыс.), но, что ещё важнее, в количестве орудий и пулемётов (лёгкие орудия:457 против 141, тяжёлые орудия: 159 против 4, пулемёты 260 против 100. Отчаянное сопротивление русских войск существенно замедлили темпы наступления войск Макензена, но 3 июня был оставлен Перемышль, 22 – Львов. Русские потеряли 40 тыс. человек против 13 тыс. у австрийцев и немцев. Потеря Галиции явилась только началом так называемого Великого отступления русской армии, продолжавшегося всё лето 1915 г.  4 августа была оставлена Варшава, 22 августа -Ковно, 26 августа – Брест-Литовск, 2 сентября - Гродно. 
12)23 мая 1915 г. Италия объявила войну Австро-Венгрии, вступив в Первую мировую войну на стороне Антанты. Боевые действия развернулись на австро-итальянской границе в районе реки Изонцо. Итальянское наступление вглубь Австрии было достаточно быстро отбито, и боевые действия были перенесены на территорию Италии. Всю войну итальянский фронт проходил по приграничным альпийским районам Италии, перемещаясь незначительно. Итальянская армия воевала плохо, несла значительные потери, была склонна к отступлениям и постоянно нуждалась в поддержке союзников. Итальянцы смогли очистить приграничные районы своей страны от австрийских войск только осенью 1918 года, в последние дни войны.
13)Лемберг - немецкое название г. Львов 
14)amour-propre – самолюбие (фр.)
15)Макензен, Август фон (1849-1945) - германский военный деятель, генерал-фельдмаршал (22 июня 1915 года), участник Первой мировой войны. Скомандовал различными кавалерийскими (гусарскими и драгунскими соединениями).  В 1914 году на Восточном фронте командовал XVII армейским корпусом. В 1915 году руководил австро-немецким наступлением на Сербию, в 1916 году – на Румынию. В 1920 году вышел в отставку. Военные подвиги Макензена превозносились нацистской пропагандой, а он сам превратился в культовую почитаемую фигуру. Тем не менее, он осуждал нацистский террор и политику в отношении церкви, старался держаться подальше от нацистских функционеров. 
16)Соннино, Сидней (1847-1922) – итальянский политик. По отцу имел еврейское происхождение, по матери – английское. Принадлежал к англиканской церкви. В 1893-1896 гг. -министр финансов. Сторонник консервативного либерализма. Выступал против расточительных колониальных проектов итальянского правительства. В 1906-1909 гг. - президент Совета министров. В 1914-1919 гг. – министр иностранных дел.
17) Бояджиев, Климент (1861-1932) – болгарский военный деятель. Участник сербско-болгарской (1885), двух Балканских (1912-1913) и Первой Мировой войны. В 1913-1914 гг. -военный министр, В 1915 г. -начальник Генерального штаба. Во время Первой Мировой войны успешно воевал против сербов. Взял важнейшие сербские города: Ниш, Битолу и Охрид. В 1918 г., опасаясь уголовного преследования, уехал в Германию. На родине был заочно осуждён. Был амнистирован в 1924 году. Умер в Софии.   
18)manu military (лат.) – принудительно, силой.
19)Болгария осталась не удовлетворена итогами Лондонского мирного договора, подписанного 30 мая 1913 года, завершившего Первую Балканскую войну. Стремление отобрать у Сербии часть Македонии, полученную ей по итогам Первой Балканской войны, подтолкнуло руководство Болгарии к развязыванию новой войны. Вторая Балканская война обернулась для Болгарии катастрофой, так как против неё выступила не только Сербия, но и Черногория, Греция, Румыния и Турция. Согласно условиям Бухарестского мирного договора 28 июля (10 августа) 1913 года Болгария теряла все свои приобретения по итогам первой войны. Реваншистские настроения правящих кругов Болгарии, подпитываемые австро-германской пропагандой, определи вступление Болгарии в войну на стороне Германии и её союзников.      
20)О’Бейрн Хью Джеймс (O'Beirne, Hugh James) (1866-1916) – британский карьерный дипломат, работавший, главным образом, в британском дипломатическом представительстве в России. Скончался за работой в здании британского посольства в Петрограде.
21)Трубецкой, Григорий Николаевич (1873-1930) - русский общественный, церковный и политический деятель. Окончил историко-филологический факультет Московского университета. С 1897 года в Азиатском департаменте МИД.   С 1903 года первый секретарь посольства в Стамбуле. С 1906 года член президиума «Клуба независимых», член партии мирного обновления, в 1907—1908 годах соиздатель с Е. Н. Трубецким общественно-политического журнала «Московский еженедельник», с 1912 года член «Кружка ищущих христианского просвещения» M. A. Новосёлова. В 1912 году вернулся на службу в МИД. В 1914-1917 гг.  – посланник в Сербии. В 1917-1918 гг. принимал участие во Всероссийском Поместном Соборе РПЦ. Участник Белого движения. С 1920 года в эмиграции. Член многих эмигрантских организаций.
22)Жеков, Никола (1864-1949) - болгарский военачальник, генерал пехоты (1936), военный министр (1915), главнокомандующий Действующей армией во время Первой мировой войны (1915—1918). В межвоенный период занимался преподавательской, научной и публицистической деятельностью. Придерживался крайне правых взглядов, был антисемитом, положительно относился к нацистской Германии и лично к Адольфу Гитлеру (в 1942 г. получил от него денежный подарок – 500 тыс. марок). Руководил националистической организацией. В 1945 г. бежал в Германию, где и умер.   
23)Татаринов Александр Александрович (1880-1946) – военный агент России в Болгарии с сентября 1914 года до разрыва дипломатических отношений в сентябре 1915 г. Создал в Болгарии обширную разведывательно-диверсионную сеть.  Причастен к организации нескольких диверсий и актов саботажа против австро-германских и турецких грузов, шедших транзитом через Болгарию.  В 1915-1916 гг. работал в Румынии. 
24)Сакизов существенно не влиял на болгарскую политику. После вступления Болгарии в войну оказался в Швейцарии, где поддерживал контакты с большевиками.
25)Панафье Гектор Андре де (1865-1926) -французский дипломат. Посланник в Болгарии (1912-1915), посол в Польше (1919-1925).
26)По причине необходимости противостоять России, Австро-Венгрия бросила в августе 1914 г. против Сербии довольно ограниченные силы общей численностью около 200 тыс. человек. Австрийскую армию на Балканах возглавил наместник Боснии и Герцеговины и командующий 6-й австро-венгерской армией Оскар Потиорек (1853 — 1933). Сербской армией командовал начальник Генерального штаба воевода (один из высших чинов в сербских вооружённых силах) Радомир Путник (1847 — 1917). 12 августа 1914 австрийская армия пересекла сербскую границу. Австрийцам в течение всего1914 года так и не удалось развернуть наступление в Сербии. Более того, вскоре сербам удалось вытеснить австрийские войска с собственной территории и перенести боевые действия в Боснию, на территорию Австро-Венгрии. 5 ноября австрийцы предприняли новое наступление и 2 декабря взяли, стоящий у самой границы Белград. Но уже на следующий день в наступление снова перешли сербы и 15 декабря вернули Белград. Новое полномасштабное наступление против Сербии было предпринято только осенью 1915 года совместными усилиями германской, австрийской и болгарской армией под общим командованием генерал-фельдмаршала Макензена. 9 октября пал Белград. К началу декабря вся Сербия была оккупирована. Остатки сербской армии отступили в Албанию, откуда были перевезены союзниками на остров Корфу. После отдыха и переформирования сербские войска были переброшены в Грецию на Салоникский фронт   
27)Чайрол Валентин (Sir Ignatius Valentine Chirol) (1852-1929) – британский журналист, писатель, историк и дипломат. Детство и молодые годы провёл во Франции и Германии. Там же получил образование.  Много путешествовал. Работал в газете «The Times», где возглавлял международный отдел. В 1912 году вернулся в МИД. В 1914-1915 гг. совершил путешествие по Балканскому полуострову, убеждая руководство Греции, Болгарии и Румынии присоединиться к Антанте.
28)Мах Рихард, фон (1853-1935)- немецкий военный и журналист. Работал в дипломатическом представительстве Германии в Болгарии. Написал книгу воспоминаний о своём пребывании на Балканах и несколько научных и публицистических работ о Болгарии, Македонском вопросе и интересах Германии на Балканах.
29) Гольц (Goltz), Кольмар фон дер (Гольц-паша) (1843-1916) – немецкий и турецкий военный и политический деятель, фельдмаршал. В 1885-1895 гг. возглавлял военную миссию Германии в Турции. Помогал османским властям проводить реформу вооруженных сил. В 1909-1912 годы - вице-председатель Высшего военного совета Турции. В начале Первой Мировой войны был назначен губернатором оккупированной Бельгии. Позже вернулся в Турцию. Был назначен адъютантом султана, командующим турецкими войсками в Месопотамии, где и умер от тифа.   
30)Массов Эвальд фон (1869-1942) – немецкий военный деятель. Военную карьеру начал в гвардии, продолжил в Генеральном штабе. В разные годы работал военным атташе в Сербии, Румынии и Болгарии. Во время Балканских войн был прикомандирован к болгарскому Генеральному штабу. В годы Первой Мировой войны на разных командных должностях, адъютант кайзера Вильгельма II. После прихода к власти Гитлера вступил в НСДАП и СС. Умер в Берлине в 1942 от сердечной недостаточности. 
31)Барк, Пётр Львович (1869-1937) – российский государственный деятель. Из дворян Лифляндской губернии, православный. В 1891 году окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Работал в Министерстве финансов, потом в Государственном банке. Последний министр финансов Российской империи (1914-1917). В период войны организовывал финансирование Белого движения. С 1920 г. в эмиграции. Вёл финансовые дела многих представителей русской эмиграции. Руководил рядом представительств Банка Англии в Восточной Европе и на Балканах. Принял великобританское подданство, пожалован в рыцарское достоинство(баронет). Умер в Ницце. 
32)В связи с поражением Болгарии в Первой Мировой войне Царь Фердинанд отрёкся от престола в пользу своего сына Бориса III 3 октября 1918 года. В эмиграции проживал преимущественно в Германии. Много путешествовал по Африке и Южной Америке.
33)Экзарх Стефан I (в миру Стоян Попгеоргиев Шоков) (1878-1957) – болгарский религиозный деятель. В 1900-1904 гг. учился в Киевской духовной академии, где стал кандидатом богословия. В Болгарии преподавал в гимназиях и семинариях. В 1910 г. принял монашеских постриг. В 1911 г. возведён в архимандриты. В 1915-1919 гг. продолжил своё богословское образование в Швейцарии и Германии. Защитил докторскую диссертацию. В 1921 г. рукоположен в епископы, в 1922г. стал митрополитом Софийским. На этом посту пробыл 26 лет. Убеждённый русофил и славянофил.  В годы Второй Мировой войны осуждал преследование евреев. В 1945 г. стал экзархом Болгарской церкви. В 1948 г. по инициативе коммунистических властей Болгарии был лишён сана и подвергнут репрессиям.
34)Ганчев Петар (1874-1950) – болгарский военный деятель. В 1893 году окончил Софийское военное училище. С 1899 по 1902 год учился в Николаевской академии Генерального штаба. С 1910 по 1913 год он был военным атташе в Берлине. С 1915 г. руководил военным представительством Болгарии в Германии. Представлял Болгарию на переговорах о мире в Брест-Литовске между Советской Россией и Центральными державами. Умер в Лозанне, Швейцария.
35)Имеется ввиду город Дидимотихон (Димотика) в Восточной Фракии. Во время Первой Балканской войны 1912 г. он был захвачен болгарами, но уже через год в ходе Второй Балканской войны турки вернули над ним контроль. В 1915 году османское правительство предложило город Болгарии в обмен на вступление последней в Первую мировую войну на стороне Центральных держав. В 1919 году город был занят греческими войсками, а юридически вошёл в состав Греции в 1920 году.    
36) Александр I Карагеоргиевич (1888-1934) - регент-престолонаследник Королевства Сербии (1914—1918) и Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев (1918—1921); король сербов, хорватов и словенцев (1921—1929), король Югославии (1929—1934). 9 октября 1934 г. во время официального визита во Францию был застрелен в Марселе вместе с французским министром иностранных дел Луи Барту македонским террористом Владо Черноземским, связанным с хорватскими усташами. Существует популярная версия, что истинными заказчиками и организаторами двойного марсельского убийства были спецслужбы нацистской Германии, в чьих документах это преступление значилось как операция под кодовым названием «Тевтонский меч».
37)Китченер, Герберт Горацио (1850-1916) -британский военный деятель. Добровольцем участвовал в рядах французской армии во франко-прусской войне 1870-1871 гг. Долгое время служил в британских колониях в Африке, принимал участие в нескольких колониальных войнах в Камеруне и Судане. В 1900-1902 гг. – главнокомандующий британскими войсками в англо-бурской войне. В 1902-1909 гг. командовал британскими войсками в Британской Индии, в 1911-1914 гг. – генеральный консул Великобритании в Египте. В августе 1914 года назначен военным министром Великобритании. Под его руководством в Британии в1916 год был введена всеобщая воинская повинность. 5 июня 1916 года отплыл с визитом в Россию на крейсере «Хэмпшир». Корабль подорвался на мине, установленной немецкой подводной лодкой.  Китченер погиб вместе с большинством находившихся на борту.
38)Правильно – 5 июня.
39)«Хэмпшир» - один из шести броненосных крейсеров типа «Девоншир». Был заложен в 1902 г., достроен – в 1905 г. До 1911 г. охранял британские территориальные воды, в 1911 г. был переведён в Средиземной море, а с 1912 г. находился в британских владениях в Китае (Вэйхайвэй). Во время Первой Мировой войны корабль выполнял задания на Тихом океане и в Средиземном море, сопровождал конвои на Белом море. 31 мая 1916 г. корабль принял участие в Ютландском сражении. 5 июня 1916 г. «Хэмпшир», направлявшийся в Архангельск, затонул, подорвавшись на немецкой мине недалеко от Оркнейских островов. Из более, чем семисот человек, находящихся на борту, спастись удалось только двенадцати. 
40) Михаэлис Георг (1857-1936) – германский юрист, политик и общественный деятель. Преподавал в германской Школе юридических наук в Токио (1885-1889), затем служил в министерстве финансов Пруссии. Посланник в Болгарии (1915). Затем занимал различные административные должности в Пруссии и Померании (1915-1919). В отставке сосредоточился на благотворительности и общественной деятельности по линии церкви и монархических организаций.  См. Айрапетов О. Р. Участие Российской империи в Первой мировой войне. 1915. М.: Кучково поле, 2014. С. 379, 489   
41)Алекси (Алексей) Стоянов (1868-?) – болгарский военный деятель, генерал-майор, много лет был адъютантом царя Фердинанда. Участник двух Балкански войн и Первой мировой войны.  Входил в ближайшее окружение следующего царя, Бориса III. Дата смерти не известна. Имел трёх детей. Дочь Вяра погибла во время бомбардировки Софии в 1944 г. Сын Борис пропал без вести, дочь Надя, личный секретарь Бориса III, была подвергнута репрессиям со стороны новых коммунистических властей Болгарии.
42)Поклевский-Козелл, Станислав Альфонсович (1868-1939) – российский дипломат. Представитель белорусского дворянского рода Козелло-Поклевских. В 1886 году окончил Императорский Александровский лицей и поступил на службу в Министерство иностранных дел, в Департамент личного состава и хозяйственных дел. В 1890 году уволен из МИД для отбытия воинской службы. В 1892 г. назначен состоять при Канцелярии МИД. С 1892 г. — третий, а с 1895 г. — второй секретарь канцелярии министерства. Работал в миссиях в Токио и Лондоне. В 1909-1913 гг. посланник в Персии, в 1913-1915 гг. – посланник в Румынии. С 1918 года в эмиграции в Румынии. Был представителем Верховного комиссара по делам беженцев при Лиге Наций, помогал русским эмигрантам.
43)Брэтиану Ионел (1864-1927) -румынский государственный деятель и дипломат, лидер национал-либеральной партии. Представитель одной из самых влиятельных семей Румынии, представители которой занимали важнейшие посты в государстве. Учился во Франции, где получил инженерное образование. Считался убеждённым франкофилом.  На родине занимался строительством железных дорог. В 1907 г. в разгар крестьянского восстания был назначен министром внутренних дел. Премьер-министр в 1909-1911, 1914-1918, 1918-1919,1922-1926 и в 1927 гг.; министр иностранных дел в 1902-1904, 1908-1909, 1916-1918, 1918-1919 гг.
44)Котрочень (Cotroceni) - дворец в Бухаресте.  Дворец построен в 1883—1888 был для короля Кароля I французским архитектором Полем Готтеро на одноимённом холме рядом с монастырём XVII века. При коммунистическом режиме в здании находился Дворец пионеров, а потом резиденция для высоких иностранных гостей. Сейчас это резиденция президента Румынии и музей. 



                * * *
         

     Другие гораздо более важные события произошли с того времени. Революция, долго готовившаяся Германией и осуществленная инородцами, пришла, чтобы смести как ураган всё, что было стабильного и святого в России. Беспринципные и лишённые патриотизма люди, невежественные и никчемные, ведомые мелочными амбициями и личной выгодой, сыграли на руку нашим беспощадным врагам и содействовали революции в то время, когда война была всё ещё в разгаре. Совершенно лишенные политического чутья, какой-либо подготовки или знаний, невежественные в большинстве элементарных вещей, блаженно парящие в эмпириях, люди из «Временного правительства» воображали, что достаточно взять власть, чтобы быть способным отвести в гавань корабль государства. Захватив в свои руки государственную машину на полной рабочей скорости, они лишь способствовали её полному разрушению в течение нескольких недель.
     Поняв какой оборот принимают события, я покинул Петроград в конце апреля в 1917 и отправился в Кисловодск на Кавказ, где в октябре до меня дошли новости, что большевики захватили власть. Я провёл два года на Кавказе, частично при «советском» режиме, частично при Добровольческой Армии, чьё командование доверило мне специальное поручение в Британскую штаб-квартиру на Каспийском море, а также во вновь сформированные политические образования в Закавказье.
               После этого я эмигрировал.




               
.               
                Конец.