4 Петушки. Два брата-акробата

                Петушки


            После «перекройки» державы повсеместно ликвидировались-останавливались предприятия, производившие товары народного потребления и бытовую технику. Зато нескончаемым потоком хлынули из-за рухнувшего «железного занавеса» импортный ширпотреб и «бытовуха».
            Возить-не перевозить было это барахло по дальним даже окраинам державы, и «бомбили» на КАМАЗах Пушкин с Гоголем по трассам всей Западной Якутии до моря Лаптевых включительно и, что называется, не просыхая. За два только года извозчицкой деятельности и КАМАЗы выкупили они у арендодателя, и деньжат заработали достаточно. Распорядились денежными средствами каждый по-своему.
            Пушкин в лучших традициях, воспетых Владимиром Семёновичем в незабвенной песне «Про речку Вачу», просадил на югах всё честно заработанное двухлетней трудовой жизнью. И завершил он свой вояж традиционной же короткой телеграммой на имя Гоголя: «Целую триста», что расшифровывалось, как «вышли деньги на дорогу до востребования на главпочтамт города, указанного в обратном адресе телеграммы».
            Гоголь со свойственной ему прижимистостью рубль к рублю (а точнее, миллион к миллиону) накопил необходимую сумму, слетал во Владивосток и пригнал оттуда редкостную ещё в посёлке иномарку – двухдверную «Тойоту» серебристого цвета с тонированными стёклами.

            Однажды собрался Гоголь съездить по делам на ГЭС, где после всех закрытий и сокращений работала львиная доля оставшегося в посёлке населения. Переодевшись, идёт он по территории автокооператива к своей "ласточке", как догоняет его Пушкин и просит подвезти:
      - Мне там в мехмастерской обещали кардан наварить.
      - Да ты же весь чехол сиденья мазутом извозюкаешь! – упёрся, было, Гоголь, поскольку одет был Пушкин в донельзя промасленную спецовку и такие же брюки.
      - Не боись, - отвечает ему Пушкин. Быстренько притаскивает из гаражного бокса карданный вал, кладёт его в багажник и открывает дверцу машины со стороны пассажирского места (Гоголь наблюдает за ним, молча и настороженно). После этого он снимает с себя спецовку, спускает штаны до колен, усаживается на сиденье и захлопывает за собой дверцу.
            Проблема решена легко и непринуждённо, и отправляются друзья-приятели в путь.
            Обеденный перерыв у рабочих и служащих ГЭС по времени был разнесен на час. И дожидаясь служебного автобуса на остановке, наблюдали они весьма занятные картины, происходившие на расположенной рядом стоянке легкового автотранспорта.
            Сперва рабочие оказались свидетелями того, как из подъехавшей «Тойоты» выбрался Пушкин в майке и трусах. Как ни в чём ни бывало, надел спущенные штаны и спецовку, достал из багажника карданный вал и прошествовал с ним в мехмастерскую. Появившийся следом из машины Гоголь нажатием кнопочки на брелоке привёл в действие дверные замки и сигнализацию, после чего неторопливо отправился в дирекцию.
            А через час и конторские работники изумлённо наблюдали, как Пушкин подошёл к иномарке, у них на глазах невозмутимо разоблачился до майки и трусов, занял пассажирское место рядом с сидевшим за рулём Гоголем, и экзотическая тогда ещё для многих из конторских «Тойота» плавно отъехала со стоянки.

            Хороша была поселковая баня, хоть и паровая и расположенная в каменном здании. Понимает толк в банном деле северный люд, и где ещё можно узнать самые свежие новости и обменяться мнениями по насущнейшим вопросам внешней и внутренней политики, как не в бане - потому и еженедельное её посещение являлось для подавляющего большинства населения посёлка чуть ли не обязательным ритуалом. Не были исключением из большинства и Пушкин с Гоголем и, поскольку проживали в посёлке в соседних балкАх, всегда вдвоём отправлялись на культурно-оздоровительную процедуру.
            В первый же банный день после описанной выше поездки на ГЭС столкнулись они с непонятным поведением окружающих.
            Мужчины, стоявшие перед ними в очереди к билетной кассе, почему-то стали прикрываться сзади вениками и пакетами с банными принадлежностями, время от времени нервно на них оглядываясь.
            В раздевалке при их появлении многие поспешили опоясаться полотенцами или плотно закутаться в банные простыни.
            В помывочном отделении те, кто оказался рядом с ними, старались не поворачиваться к ним спиной, а проходившие мимо прикрывали тазиками зад.
            В парилке даже самых заядлых любителей попариться словно ветром сдуло с верхней полки, когда Пушкин с Гоголем там угнездились.
            По завершении мытья культурная программа в раздевалке также не задалась – мало что повторились манипуляции с полотенцами-простынями, так на их вопросы собеседники отвечали односложно и не поддерживали обычно шумных и пространных дискуссий с ними.
            Словом, что-то не срослось у них с культурно-оздоровительным мероприятием в целом.

            С того раза баней дело не ограничилось. В таёжных местах, где плотность населения составляет полчеловека на квадратный километр, как ни странно, все знают друг о друге абсолютно всё, и нравы весьма далеки от версальских.
            При встрече в посёлке со знакомыми мужского пола пришлось Пушкину с Гоголем наблюдать, как многие из них демонстративно скрещивают за спиной руки и прячут ехидные ухмылки.
            Редко кто решался на поездку в комфортабельной "Тойоте" в ответ на предложение Гоголя: "Эх, прокачу"! - и чаще в грустном одиночестве расшивал он по посёлку на своей "ласточке", как тот Козлевич в романе «Золотой телёнок» Ильфа и Петрова.
            И долгое время приходилось им в гаражном боксе поутру стирать с дверей своих КАМАЗов нарисованных мелом петухов и убирать с водительских сидений: Гоголю - ворох ветоши голубого цвета, а Пушкину – банку с солидолом.
            Пока и до посёлка не докатились западные демократические свободы и ценности с наиглавнейшими из них - вседозволенностью и безнаказанностью.