Поэт, Спортсмен и Капиталист

   Попробуйте-ка вы в сильнейший шторм, мечась по какой-то матросской  надобности по палубе и выделывая на ней самые замысловатые пируэты, получить хоть царапину или пустяковый синяк. Даже и не пытайтесь — не получится.
На кой чёрт вам метаться по палубе, да ещё в шторм, да ещё выделывая на этой палубе какие-то пируэты, если, например, вы библиотекарь, и уж если пошёл такой разговор, то предпочтёте получать синяки и шишки от  упавших стеллажей с книгами, а не от рухнувших на палубу мачт.  И, тем более, не видите никакой романтики в перспективе быть смытым за борт в «ревущих сороковых».
   Ну, коли у вас с романтикой такие отношения, то поверьте мне: в шторм матросам ничем не грозит любая беготня и любые акробатические этюды на палубе. Проверено штормами на всех широтах и матросами всех времён и народов. А вот уже на подходе к своему порту, в полный штиль, вразвалочку драя палубу шваброй и мысленно уже заводя на  берегу  легкомысленные и быстротечные знакомства с восхищёнными многосторонними достоинствами моей натуры и наполненностью моего кошелька дамами, — пребывая в плену этих уводящих от действительности грёз, я умудрился так поскользнуться на мокрой палубе, что в результате получился очень интересный для травматологов перелом ноги, который любым другим способом добиться было бы очень трудно.  Равноценные по своему нелепому происхождению увечья можно ещё заполучить разве что  у себя дома — совершив какое-то неуклюжее движение в ванне или поспешный маневр на том же мокром полу. Вероятно, это — один из законов жизни: она горазда на  всякие пакости как раз тогда, когда меньше всего их ждёшь. «Бди!» —настоятельно рекомендует она нам этим законом. Но если всё время бдить, то когда же мечтать, любить, жить на полную катушку когда?
    Лежу в припортовой больнице. 
    Только-только закончилась советская эпоха, только-только начиналась рыночная, но не было ещё компьютеров, интернета, мобильников, и нельзя было прямо на своей кровати с головой погрузиться в виртуальный мир, не замечая ничего и никого вокруг. И если хочешь общения более широкого, чем только в палате, добирайся в холл  больницы, где смотрят телевизор и устраивают посиделки  другие подранки нашего травматологического отделения, состояние которых тоже позволяет им доковылять до холла.
    Когда телевизионные  программы вовсе не обещали ничего хорошего, ограничивались роскошью человеческого общения. И здесь роскошь этому общению придавали интересные люди. А интересными чаще всего бывают собеседники с хорошей памятью.
   Быстро выделились два человека не просто с хорошей, а  с незаурядной памятью. Один  читал наизусть  «Онегина»,  второй так хорошо знал футбольную историю, что легко мог назвать результат любого матча и сопутствующие ему скандалы и закулисные интриги. И если, например, один прочитает легендарное письмо с таким чувством, будто сам подсказывал закручинившейся Татьяне эти строки:
«Вся жизнь моя была залогом.
Свиданья верного с тобой.
Я знаю, ты мне послан богом,
До гроба ты хранитель мой…», то другой обязательно постарается найти повод, чтобы, например,  припомнить, как 19 июля 1964 года ЦСКА забил «Шиннику» 10 голов. И тоже с таким чувством расскажет об этом, будто сам вколотил несчастному вратарю «Шинника» все те 10 голов.
    Одного мы стали звать Поэтом, другого — Спортсменом.
   …Однажды в холл в первый раз вышел на костылях из своей палаты  очередной выздоравливающий больной. Он производил впечатление человека, который очень соскучился по общению и потому заглядывал буквально в рот каждому говорящему. Было заметно, что он тоже иногда порывается  поделиться чем-то интересным, вот  только пока очень неуверенно чувствует себя  в оживлённом, многолюдном обществе, опасается не попасть в тему, да и в необходимом для интересного рассказчика владении своим языком был, вероятно, не очень уверен.
   …В этот раз Поэт  продекламировал отрывок со строфой:
 «…Зато читал Адама Смита
И был глубокий эконом,
То есть, умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живёт, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Отец понять его не мог
И земли отдавал в залог…»
   Вот тут новенький в нашей компании не удержался и робко вставил своё: «Золото лишь потому противостоит другим товарам как деньги, что оно раньше уже противостояло им как товар. Подобно всем другим товарам, оно функционировало и как эквивалент — как единичный эквивалент в единичных актах обмена и как особенный эквивалент наряду с другими товарами-эквивалентами. Мало-помалу оно стало функционировать, в более или менее широких кругах, как всеобщий эквивалент. Как только оно завоевало себе монополию на это место в выражении стоимостей товарного мира, оно сделалось денежным товаром, и лишь с того момента, когда оно уже стало таким денежным товаром…»
   Если бы среди нас появился китаец  и  сказал нечто —  то ли на своём китайском языке, то ли на исковерканном донельзя русском, мы бы восприняли это так же: наверное, попавший в эту больницу китайский друг тоже хочет чувствовать себя равноправным, интересным собеседником, вот и процитировал что-то  неувядающее из Конфуция или товарища Мао-Цзедуна. И разве стали бы мы строить недовольные физиономии, роптать и требовать разъяснений или перевода. Нет, мы бы дружелюбно улыбнулись ему и дали понять, что одобрительно воспримем и все последующие его выступления. Пусть наш китайский собрат почувствует себя среди единомышленников, у многих из которых сборник изречений Конфуция и цитатник товарища Мао-Цзедуна — настольные книги. Правда, их варианты на китайском пока даются нашему брату с трудом, и нам будет трудно комментировать его высказывания на  родном языке.
   Вот и тут мы одобрительной мимикой и  взглядами поощряли нового участника наших посиделок: не смущайся, дружище, смело валяй и дальше что-нибудь на своём «китайском». Пусть и тебе будет уютно с нами.
   Когда через некоторое время с помощью приходящих в больницу посетителей разобрались, что цитирует наш новый товарищ — стали звать его Капиталистом.
…Только что посмотрели по телевизору очередной бесцветный футбольный матч, в котором не было ничего – ни голов, ни эмоций. Спортсмен посетовал, что наши футболисты, становящиеся всё более дорогостоящим товаром, с большим огоньком и лучше играть не стали, и привёл в пример несколько наиболее урожайных на голы и страсти чемпионатов СССР.
   Капиталист тут же, подняв указательный палец вверх, назидательно сказал: «На первый взгляд товар кажется очень простой и тривиальной вещью. Его анализ показывает, что это — вещь, полная причуд, метафизических тонкостей и теологических ухищрений… Мистический характер товара порождается, таким образом, не потребительской его стоимостью. Столь же мало порождается он содержанием определённой стоимости. Потому что, во-первых, как бы различны ни были отдельные виды полезного труда, или производительной деятельности, с физиологической стороны это — функция человеческого организма, и каждая такая функция, каковы бы ни были её содержание и её форма, по существу есть затрата человеческого мозга, нервов, мускулов, органов чувств и так далее…»
   …Так и пошло: на любые демонстрации памяти Поэтом и Спортсменом Капиталист отвечал демонстрацией своей — знанием  наизусть «Капитала» Маркса. А знать наизусть «Капитал» — это уже не просто выдающаяся память, это что-то другое, есть ли этому феномену название?
    До этого я был твёрдо уверен, что во всём мире нет не только знающих «Капитал» назубок, но даже прочитавших его от начала  до конца едва ли наберётся десяток. Да и те шли на это только по острой служебной необходимости, будучи, например, штатными идеологическими работниками. Меня хватило до второй главы. После этого я  уважительно, но решительно захлопнул «Капитал» и решил возвратиться к нему, совершив для тренировки менее героические подвиги. Стал интересоваться, а покоряли ли уже Эверест  в домашних шлёпанцах, на самокате, ползком?
     … В своих вступлениях в беседу Капиталист поступал очень деликатно: его цитаты из «Капитала» по объёму всегда были примерно такими же, как отрывки из «Онегина», декламируемые Поэтом, и по содержанию хоть как-то да перекликались с ними. А попробуй-ка сделать это вот так, на лету! Если Поэт прочитает:
«Сперва задумал наш Евгений
  Порядок новый учредить.
 В своей глуши мудрец пустынный,
 Ярем он барщины старинной
 Оброком лёгким заменил;
 И раб судьбу благословил…»,— то Капиталист тут же ответит: «Но как только народы, у которых производство совершается еще в сравнительно низких формах рабского, барщинного труда и т. д., вовлекаются в мировой рынок, на котором господствует капиталистический способ производства и который преобладающим интересом делает продажу продуктов этого производства за границу, так к варварским ужасам рабства, крепостничества и  так далее присоединяется цивилизованный ужас чрезмерного труда…»
   Понятно, что наш штатный пиит стал быстро проигрывать в этом негласном соревновании. Сколько слов в «Онегине», и сколько в «Капитале». Поэтому Поэт часто повторялся, а вот Капиталист — никогда.   И разве сравнишь замысловатую связь тех слов в поэзии и в глубоком экономическом труде. Это как сравнивать катание фигуристов: один, лишь слегка подрыгивая ножкой, скользит по прямой, а другой выдаёт на льду такие прыжки и обороты, которые и сосчитать-то могут только специалисты.
   Ну, а Спортсмен в этом соревновании и вовсе первым отсеялся. Что ни говори, футбольная статистика — низкий жанр и быстро наскучивает.
   Но вот однажды, когда Поэт процитировал очередной отрывок из «Онегина», а Капиталист ответил  цитатой из «Капитала», Поэт, хлопнув по странице «Капитала», который ему специально для таких проверок принесли в больницу родственники, радостно воскликнул: «Ага, попались! Вы процитировали так: «Если в какой-то момент произошло сокращение времени обращения, то из вышеуказанных 600 фунтов стерлингов  в производственный запас превращаются вместо 480 фунтов стерлингов только 400 фунтов стерлингов. Остальные 80 фунтов стерлингов удерживаются в их денежной форме и вместе с вышеуказанными 20 фунтами стерлингов, предназначенными для заработной платы, составляют выделившийся капитал в 100 фунтов стерлингов». А у Маркса — не 480 фунтов стерлингов, а 490!
    В холле моментально воцарилась мёртвая тишина. А потом…
Думаю, ни один освистанный актёр не покидал сцену так поспешно и с таким убитым видом.
    После этого Капиталист перестал выходить в холл. Врачи сетовали, что инцидент обернулся для него самой настоящей депрессией, и  выздоровление пошло намного медленнее, чем когда он был триумфатором.
   Шли дни, в течение которых мало кто из нашего брата  зло не попенял Поэту: «Могли бы и не заметить такой пустяковой ошибки. Вон какая тонкая натура, вон как убийственно подействовало на человека ваше замечание…» И однажды всё более отторгаемый нами Поэт с покаянным  видом признался в холле, что никакой ошибки и не было, пошутил он так.
   Гневных взглядов и комментариев он тут же получил сполна. Выходит, не сомневаясь, что Капиталист и все мы считаем его честным человеком, и не станем для проверки его поправки заглядывать в «Капитал», сам он совершил поступок с большим-большим душком. Наша реакция на это послужила ему настоятельной  рекомендацией — как можно раньше и на самой большой скорости, которые позволят ему костыли, топать в палату к Капиталисту с искренним покаянием. Рекомендация была понята, принята и  стала  исполняться с соблюдением рекомендуемого скоростного режима. Поэтому уже поставленное было на голосование предложение — как бы случайно сломать о здоровую ногу Поэта его собственный костыль — было снято с повестки дня – к  некоторому недовольству добровольцев, уже вызвавшихся совершить это педагогическое мероприятие.
   Шутник был благородно прощён без всяких ритуальных ужимок и проволочек, предшествующих, как правило, большинству прощений, и Капиталист быстро пошёл на поправку, снова стал выходить в холл радовать нас своей феноменальной памятью.
Окончательно став среди нас своим человеком, Капиталист рассказал о причине своей выдающейся способности.
   Он был прекрасным яхтсменом, призёром многих парусных регат и с детства был захвачен мечтой о кругосветном плавании. Но в те времена покинуть границы родины было очень затруднительно и под самым благовидным предлогом. Когда он всё-таки получил разрешение на такое плавание, не обошлось без политнакачки, которая проводилась в те времена даже с туристами в Болгарию и Монголию. В райкоме КПСС с ним провели соответствующую беседу, вновь и вновь напоминая, что он будет представлять в заморских портах первую в мире страну социализма. Партийные инструкции яхтсмен воспринимал без огонька, было видно, что подъёма революционного движения в портах по его маршруту ожидать не приходится.
   Но кто сказал, что в тех райкомах работали одни бездушные сухари, и не было среди них  весёлых, остроумных людей. На содержимое своего подарка  в хорошо запечатанной коробке они намекнули путешественнику так: «Помните у поэта: «Как мысли чёрные к тебе придут, откупори шампанского бутылку иль перечти «Женитьбу Фигаро».
   У далёкого необитаемого тропического острова яхта Капиталиста села на камни. До того, как волны добили её,  он успел снять с неё и перевезти на берег на резиновой спасательной лодчонке кое-какие инструменты, продукты и партийный подарок.
   Робинзоном на том острове он пробыл без малого пять лет. Однажды недалеко от острова шнырял наш разведывательный корабль. Его экипаж заметил огромный костёр. Поднимали Капиталиста на борт при сильном волнении, сломали ногу, но что значит такой пустяк по сравнению с возвращением на родину.
… А вот шампанское в той подарочной коробке было настоящим.