ДЦП

_______________________ Детский церебральный паралич (ДЦП) возникает вследствие
_______________________ внутриутробного поражения головного мозга.
_______________________ ДЦП характеризуется патологическими рефлексами,
_______________________ отставанием роста конечностей, мышечными атрофиями.
_______________________ Обычно присоединяется расстройство психики,
_______________________ легкая дебильность или идиотия.
_______________________ Может быть парез мягкого неба, что затрудняет нормальную
_______________________ речь. Лечение — массаж, лечебная физкультура,
_______________________ ортопедическое лечение.
_______________________ Прогноз зависит от степени поражения...

_______________________ _____________________ Справочник невропатолога, 1946 г.


Когда мой сын со своим закадычным приятелем Артуром в нежном подростковом возрасте исполняли современные танцы под дикие ритмы «Трех петухов», «Мадонны» и «Крематория», включая магнитофон на полную громкость, я сначала сердилась, умоляя их приглушить звук, потом сама втягивалась в их сумасшедшую пляску, и мы начинали хохотать и дурачиться, а напоследок мальчишки изображали даунов. Особенно похоже получалось у Артура. Глаза останавливались, рот расслаблялся, руки повисали ненужными плетями, ноги причудливо выворачивались, соприкасаясь коленями, и в таком виде они продолжали танец, пока оба не падали в изнеможении на пол. В этот раз они так увлеклись, что не могли остановиться.

— Хватит, ребята, хватит! Это же грех! — кричала я.

Но от моего крика они еще больше вошли в азарт, выпучив глаза, дергаясь всем туловищем и бодаясь головами. Я охрипла, стараясь перекричать магнитофон, хватала их руками, но они отталкивали меня и продолжали, продолжали свою дикую пляску. Вот уже изо рта поползла слюнявая струйка, и под затихающую, наконец, музыку мои потерявшие управление отроки медленно осели на пол и застыли с вывернутыми руками и ногами. Еще немного подергались головы — и тоже застыли в неестественном повороте.

Со мной случилась истерика. Не знаю, забавлялись ли таким образом мальчики в дальнейшем, но при мне подобных представлений больше не было.

*****

— Хотите посмотреть новейшие достижения мировой медицины? — спросил наш приятель, врач-физиотерапевт, вернувшийся на днях из заграничной командировки. — Приходите завтра утром на открытие реабилитационного центра для больных церебральным параличом. Строили французы, оборудование немецкое и американское. Наш, кажется, только обслуживающий персонал, да и то не весь. Не опаздывайте. Жду ровно в десять!

Вечером выяснилось, что на открытие Центра могу поехать только я, как человек, по воле судьбы и Перестройки сменивший жесткий режим заводского КБ на вольную жизнь полублаготворителя-полукоммерсанта.

Автобус, метро, снова автобус — и вот передо мною бело-розовое здание, похожее на птицу с раскинутыми крыльями, расположенное в одном из самых красивых лесопарков города. Внутри Центра — все для больных: бегущие дорожки, бассейны на каждом этаже, специальные столы для мытья больных перед процедурами, ванны, которые опускаются и поднимаются, и наконец, физиотерапевтическое царство, где десятки аппаратов ждут своих пациентов, чтобы массировать, колоть иголками, растирать электрощетками, согревать лампами, излучающими красный, синий, белый свет. Стены пастельных тонов сверкают кафелем и никелированной арматурой.
В вестибюле второго этажа много народа. Ждут торжественного момента. Полукругом стоят врачи и гости. После первых приветствий вперед выходит в строгом синем костюме с кружевной грудью директор Центра.

— А вот и наши пациенты! — громко говорит она.

Ее заместитель — приятель нашего приятеля-физиотерапевта, услужливо согнув спину, разрезает вишневую ленточку; звучит бравурный марш, и в зал въезжает несколько колясок, которые осторожно толкают впереди себя одетые в одинаковые бледно-зеленые халаты молоденькие медбратья и медсестры. А в колясках... Вот они, мои давнишние знакомые: безжизненные ноги пристегнуты ремнями к нижней ступеньки каталки, руки в беспрерывном движении теребят одежду; глаза и все лицо пытаются изобразить радостное приветствие. Их встречают аплодисментами.
Наши врачи беседуют с иностранными специалистами через переводчика. И те, и другие очень довольны. Из них так и брызжет здоровый оптимизм. А сбоку корреспонденты радио и телевидения суетятся, вращая свои камеры. Пациенты (а их человек двенадцать), тоже радуются необычному вниманию. Сейчас на них будут демонстрировать достижения мировой невропатологии. Приятель нашего приятеля предлагает мне продолжить осмотр кабинетов, но уже не пустых, а с пациентами. Но с меня довольно. Я стою напротив коляски с существом непонятного рода. На первый взгляд — это девушка. Кудрявые волосы, намазанные губки. Но над губками — усы, и ноги обуты в ботинки размера не меньше сорок второго. Лицо осмысленное, симпатичное, но при попытке разговаривать перекашивается. Девушка (или юноша?) оживленно общается с подростком в соседней коляске, жестикулируя вывернутыми кистями рук. Молоденький миловидный мальчик с удовольствием отвечает своей соседке. Он, в отличие от меня, наверняка угадал в ней существо противоположного пола.

Любопытно, они тоже влюбляются? А дети бывают? А свадьбы? А роды? А что, если бы мой ребенок?.. Нет, я бы не взяла его из роддома. Что значит не взяла?.. А как бы отнесся к этому муж, мама?.. Наверное, просто надо говорить матери, что ребенок умер. Ведь церебральный паралич, кажется, диагностируется сразу...
Я стала потихоньку пробираться к выходу на лестницу. И вообще... Имеют ли право на жизнь такие существа? Сколько средств вложено в этот Центр! В палате всего два человека, обслуживающего персонала больше, чем больных! И наверняка все зря! В обычных больницах одна сестра на весь этаж, лекарств нет, в палате по десять человек... Я невольно начинаю злиться на Реабилитационный центр, на приятеля-физиотерапевта и на этих несчастных. Выхожу на улицу, но никак не могу переключиться. Интересно, а сами-то они чувствуют свое убожество? Чувствуют, что им не рады ни родители, ни бабушки… Стоп, стоп!.. А если я ошибаюсь, и их все равно любят?.. Ладно, хватит! Прочь отсюда. Скорее в город, отвлечься любым путем, отвлечься, чтобы забыть навсегда!..

Я и забыла… Как ни странно, очень скоро. Но, увы, ненадолго…

*****

Дела на нашем молодом предприятии шли не блестяще, и чтобы наработать хоть какую-нибудь зарплату, мы согласились на небольшую коммерческую операцию: распространение моталок для ниток. Подписали Договор с каким-то Товариществом с ограниченной ответственностью, вроде нашего, и закупили сто моталок. Для вязальщиков эта штука оказалась находкой. Мы показали ее в нескольких инвалидных обществах и вскоре продали первую партию. На коробочках с моталками был наклеен рекламный рисунок и надпись: «Изделие может быть использовано людьми с ограниченной подвижностью верхних конечностей». Меня этот текст сразу заинтриговал, потому что было совершенно неясно, как человек с ограниченной подвижностью рук справится с моталкой… Чтобы получить два ровных клубка в виде груши, нужно было заправить две нити в узкие щели этой деревяшки, крутить и одновременно направлять нити в ложбинки, расположенные параллельно. Прежде чем научиться самой этой операции (так как иногда покупатели просили продемонстрировать им моталку в действии), я испортила около килограмма шерсти, проклиная изобретателя и свои «не ограниченной подвижности верхние конечности», но в конце концов моталку освоила.

Как-то под вечер я уже заканчивала продажу моталок, которые нежно полюбила. И тут в полутемный подвал общества инвалидов под названием «зала», где проходили все торговые операции, а также выдача пособий и гуманитарной помощи, вошла старушка. Зима еще не наступила, но на поношенное пальтишко старушка напялила меховую горжетку. У горжетки была мордочка и лапки видавшего виды, но еще пушистого зверька. Посетительница сняла с головы мужскую ушанку, обнажив голову с давно не крашенными волосами, отчего половина головы была белая, а половина — ярко рыжая. Губы были подкрашены светлой помадой морковного цвета, и такие же точно пятнышки румянца горели на бледных щеках. Держалась она не по возрасту прямо, и когда подошла ко мне ближе, я увидела, что не такая уж она и старушка!

— Я вас слушаю!

— Извините, ради бога, будьте любезны, скажите, пожалуйста, у вас продается приспособление для ручной перемотки пряжи?

— Да-да, у нас. Вам вскрыть коробку?

— Что вы, что вы? Не нужно! Пожалуйста не беспокойтесь. Я все равно, наверное, сразу не пойму.

— А вы вяжете? — вежливо спросила я.

— Нет, никогда не пробовала. Может быть, Мариночка... Нам достали недорогую шерсть, ее нужно перемотать, и если не связать новое, то хотя бы починить то, что у нас с Мариночкой есть.

— Мариночка — это ваша внучка?

— Нет, что вы, дочка! Она очень больна, но всегда стремится мне чем-нибудь помочь. Смешная… — с нежностью объяснила мне странная покупательница.

В зале уже собралось несколько желающих приобрести моталки, но мне почему-то не хотелось отпускать мою собеседницу.

— А что с вашей Мариночкой? Сколько ей лет? Вы вдвоем живете?

— Вдвоем. Мариночке 40 лет. У нее ДЦП. Впрочем, вы, наверное, не знаете, что это такое?

— Да нет, знаю… Дайте мне ваш адрес, — вопреки всякому здравому смыслу сказала я, — и если хотите, я приду к вам домой и помогу разобраться с моталкой.

— О, конечно, конечно хочу! Спасибо большое. Ради бога, извините за беспокойство. Мы с Мариночкой будем очень рады.

Я записала в блокноте адрес и телефон своей новой знакомой, которая назвалась Маргаритой Мстиславовной, и она ушла, бережно унося в авоське свою моталку.
Не знаю, почему, но в первый же свободный день я, отложив все намеченные раньше дела, пошла к Маргарите Мстиславовне, которая жила со своей Мариночкой в центре Москвы, в старом «бахрушинском» доме. Квартира была на первом этаже. Перед дверью стояла инвалидная коляска и детские санки.

Я долго звонила, пока, наконец, услышала шаги, и Маргарита Мстиславовна открыла дверь. Пропуская меня вперед, она очень суетилась, предлагая раздеться, воспользоваться ванной, туалетом и прочими удобствами, пока, наконец, не пригласила в комнату. Комнат в квартире было две — направо и налево. Слегка толкая друг друга в стремлении уступить дорогу, мы втиснулись, в конце концов, вместе в правую комнату, которая представляла собой узкий пенал, заставленный старинной мебелью. В дальнем углу дивана боком к окну сидела Мариночка. В отличие от моих знакомых из того самого Центра, она была ярко выраженной девицей с редкими волосами, собранными в пучок несколькими цветными резинками, и круглым бледным лицом. При моем появлении она радостно закивала, задвигала руками, стараясь что-то сказать, отчего изо рта доносились отдельные гортанные звуки.

— Мариночка ждала вас целое утро. Видите, как она рада!

Я закивала в ответ и сказала, что тоже очень рада.

— Ну, где ваша моталка? — бодро спросила я, уже прекрасно понимая, что пришла в этот дом абсолютно зря.

Маргарита Мстиславовна засуетилась, принесла из кухни табуретку, поставила ее к шкафу, и с третьего захода, решительно отказавшись от моей помощи, достала успевшую уже запылиться коробку. Мариночка проявляла к нашей возне живой интерес, и когда, наконец, выхватывая друг у друга кухонный нож и чудом не нанеся себе физического ущерба, мы вскрыли коробку, моталки там не оказалось. Я думала, что от стыда провалюсь сквозь землю на глазах у изумленных Мариночки и Маргариты Мстиславовны и, вероятно, сильно изменилась в лице, потому что Маргарита Мстиславовна побежала за водой, a Мариночка успокаивающе замахала руками.

— Ничего страшного, — пропела Маргарита Мстиславовна, — вы же видите, что Мариночка все равно не смогла бы мотать, да и ниток у нас не оказалось. Видно, я отдала соседке, или, не дай бог, выбросила.

— Зачем же вы купили моталку? Она ведь не такая дешевая!

— Ничего, пригодится. Мы с Мариночкой давно ничего не приобретали.

— Маргарита Мстиславовна, вы меня извините, хотя я и без вины виноватая. Я вам сейчас же верну деньги, и вы сможете приобрести что-нибудь более полезное, — и я полезла в свою сумку.

— Ни в коем случае! — решительно остановила меня Маргарита Мстиславовна. — Нам нужна моталка. Вот и Мариночка говорит, что нужна! Правда, детка?

— Ну хорошо. Давайте тогда так договоримся: я вам верну сейчас половину суммы, и при первой же возможности принесу другую моталку и нитки. У меня дома есть граммов шестьсот.

— Да что вы так волнуетесь, дорогая? Все будет хорошо! Вы только предварительно позвоните, чтобы я была дома, а то у меня сейчас больна приятельница, и я могу на целый день уйти.

— На целый день?.. А как же Мариночка?

— Мариночка посидит одна. Я ей включу телевизор и приготовлю помидоры. Вы знаете, мы больше всего любим помидоры! Сейчас, конечно, они не такие дешевые, как летом, но мы все-таки все время их кушаем. Особенно вкусные желтые помидоры. Они не совсем зрелые и хрустят, как яблоки. Их можно тушить, жарить, и, наконец, есть сырыми с любым растительным маслом.

— Маргарита Мстиславовна, — прервав монолог о помидорах, спросила я, — а Мариночка может без вашей помощи дойти до кухни, туалета, выключить телевизор?
При упоминании своего имени сидевшая до того момента безучастной Мариночка, потерявшая ко мне интерес, после того как коробка из-под моталки оказалась пустой, оживилась и стала пытаться мне что-то объяснить.

— Мы привыкли сами справляться со своими трудностями! — гордо сказала Маргарита Мстиславовна. — Недавно я очень тяжело болела. Закружилась голова, и я упала. Так два дня и лежала на полу около дивана, а до туалета ползала. Мариночка мне помогала. Помнишь, доченька? И вообще, она у меня редкая умница! Школу с отличием закончила!

— Как? — вырвалось у меня.

Мариночка что-то заговорила на своем языке, растягивая слова и помогая себе всем лицом, отчего оно перекашивалась и от напряжения изо рта текла тонкая струйка. Маргарита Мстиславовна проворно вытерла Мариночку кружевным платочком.

— Сейчас, дорогая, сейчас!.. Это она просит показать вам ее сочинения.

— Не беспокойтесь, давайте как-нибудь в другой раз.

— Нет. Раз Мариночка хочет, то сейчас! — с неожиданной твердостью сказала Маргарита Мстиславовна.

Маргарита Мстиславовна долго выдвигала и задвигала ящики старинного комода, и, наконец, вытащила две толстые тетрадки. Я открыла первую, собираясь вежливо похвалить какие-нибудь невероятные каракули, но увидела аккуратно исписанные страницы. Это было сочинение по А. Островскому: «Луч света в темном царстве».
— Вы удивлены? — спросила Маргарита Мстиславовна. — А Мариночка еще и на рояле играет! — и она махнула рукой в сторону заваленного газетами и журналами угла комнаты.

Лицо Мариночки исказилось от напряжения, она стала издавать какие-то нечленораздельные звуки и пытаться подняться со своего стула.

— Поняла, поняла, доченька, — засуетилась Маргарита Мстиславовна и вытащила из бумажного хлама маленькое игрушечное пианино. Мариночка довольно закивала, лицо ее разгладилось, и на нем появилось подобие улыбки.

— Знаете, голубушка, я ведь до замужества тоже была неплохой музыкантшей. Любила играть Шопена, Чайковского… А вот Мариночка предпочитает Прокофьева и симфо-джаз.

Я посмотрела на скрюченные Мариночкины руки, которыми она поглаживала игрушечное пианино, и прервав тираду, которая, по-видимому, должна была меня убедить в незаурядности музыкальных познаний Мариночки и самой Маргариты Мстиславовны, поняв, что на сегодня впечатлений с меня довольно, стала прощаться.

— Я вас провожу, — с готовностью поддержала идею моего ухода Маргарита Мстиславовна, — заодно и пройдусь. Мариночка, детка, скоро будет твоя передача! Не забудь включить телевизор. Знаете, Татьяна Ивановна, Мариночке очень нравится дон Альберто Сальватьери (она назвала героя модного сериала), а я предпочитаю сеньора Карлоса: он элегантнее!

Я решила не углубляться в дебри бразильских страстей и попрощалась с Мариной, заверив, что мне было очень приятно с ней познакомиться.

Мы вышли на улицу. Маргарита Мстиславовна проводила меня до метро, успев по дороге рассказать историю своей жизни. Мы расстались друзьями, и я обещала позвонить в ближайшие дни. Но в ближайшие дни звонка, естественно, не получилось, хотя долг за моталку сверлил мою совестливую натуру. Во время изнурительных поездок в городском транспорте я вспоминала своих новых знакомых и рассказы Маргариты Мстиславовны, по которым можно было представить и домыслить всю ее невеселую жизнь... Я представляла, как молоденькой и хорошенькой Маргарите в палату образцово-показательного роддома принесли кормить крохотную Мариночку. Церебральный паралич у ребенка диагностировали сразу, да и Маргарита все поняла: в то время она уже работала врачом под началом своего мужа, профессора-невропатолога. Прошли две недели, и Маргариту Мстиславовну выписали домой. Муж в это время был в командировке за границей. Провожала ее няня. Заворачивая ребенка в розовое одеяльце и завязывая на маленьком свертке белые капроновые банты, с жалостью смотрела она на Маргариту и, подавая ей ребенка, сказала: «Ох, намучаешься ты, дочка! Зря не оставила ребеночка. И что отец скажет, когда увидит?». Профессор-невропатолог ничего не знал. И с того момента, когда Маргарита Мстиславовна с розовым свертком на руках переступила порог своего дома, начались для нее «круги ада», которые проходила она одна, стиснув зубы, без чьей-либо помощи. Сначала развод, потому что она категорически отказалась повиноваться мужу и расстаться с дочкой; потом переезд из Ленинграда в Москву, чтобы увезти Мариночку от отца, который каждый день грозил умертвить ребенка.

...Однажды, возвращаясь домой в первую осеннюю гололедицу, я оступилась и подвернула ногу. На следующий день я не смогла «выйти в люди» — так называли мою деятельность дома, залегла на диван в обнимку с телефоном и записной книжкой. Первой позвонила Маргарите Мстиславовне, извинилась за то, что до сих пор не зашла, и рассказала про ногу.

— Что вы, дорогая. Спасибо за заботу. Поправляйтесь! Мариночка передает вам большой привет.

Через неделю я твердо встала на подвернутую ногу и снова позвонила.

— Маргарита Мстиславовна, сейчас три часа, я к вам — в пять. Принесу деньги, моталку, ваши любимые желтые помидоры.

— Нет-нет, — встревоженно сказала Маргарита Мстиславовна. — Мы с Мариночкой простужены и не сможем вас принять. Пожалуйста, не беспокойтесь! Мариночка вас приветствует.

На этот раз я здорово разозлилась: целое утро зря таскала с собой помидоры и коробку с моталкой, которой задевала всех в транспорте. «Черт с ними, не буду больше звонить и вообще забуду!» Но забыть не получалось: в ушах назойливо звучала песенка, которую сочинили про Мариночку дети: «Тихо музыка играла, кукарекала, у Мариночки-Марины крыша съехала…» Этой песенкой дразнили Мариночку, когда впервые она попала в детский санаторий. О поездке этой мне тоже успела рассказать Маргарита Мстиславовна.

— Представляете, любезнейшая Татьяна Ивановна, дали нам бесплатные путевки в санаторий как раз под Новый год. Нас предупредили, что от станции надо идти километра два, немножко в горку, и я взяла с собой санки. Мариночке тогда было девять лет. Сойти с электрички нам помогли: свет не без добрых людей! И помогли посадить Мариночку на санки. Сначала все было хорошо. Шел снежок, и санки катились легко. Вдруг санки за что-то зацепились, Мариночка перевернулась на бок. Посадить ее обратно я не смогла: она была тяжеленькая и в больших валенках. Пришлось добираться ползком. Мариночка лежала на спинке, я привязала к пояску на ее шубке свой шарф и тянула девочку за собой. Санки бросить было жалко, и я их тоже тащила. К счастью, недалеко от санатория нас заметили и помогли добраться до самого вестибюля. Потом все было очень мило. Правда, люди нас избегали, некоторые даже возмущались: «Зачем таких в санаторий для нормальных людей принимают?!..» Понятно: никому ведь не хочется портить себе настроение. Но в новогоднюю ночь нас пригласили в столовую, где стояла елка. Мариночка сначала плакала, а потом ей дали подарок, дети нарядили ее как елку, и водили вокруг хоровод. Все смеялись, и она тоже…»

«Черт знает, что такое: неужели я никогда не смогу отвлечься от этой странной парочки? Думай о веселом!» — приказала я себе, втискиваясь в автобус — последний вид транспорта на пути к дому. На первой же остановке в автобус вошла неопределенного вида тетенька в темном платке, хитро заправленном за уши, и запела: «Матерь Божия, не дай свершиться перевороту, сохрани и помилуй Церковь нашу и всех нас, рабов Божьих. Не допусти разрушить Веру, спаси и прости грехи наши! Помоги и услышь ближнего своего!..» В руках у тетеньки была икона, которую она истово целовала.

Пассажиры реагировали равнодушно, хотя некоторые бросали монеты в висевший на ее груди ящичек. «Молитесь, помогайте страждущим, и Господь услышит вас!..»
«Надо все-таки позвонить Маргарите Мстиславовне, нельзя на нее обижаться!», — подумала я, вылезая из автобуса в благостном настроении, несмотря на оторванные пуговицы. Часов в восемь вечера я набрала знакомый номер. В телефоне долго раздавались протяжные гудки. «Спят, что ли, или телевизор смотрят?..»

— Алло, я вас слушаю! — подошла, наконец, Маргарита Мстиславовна и, узнав меня, затараторила: — Здравствуйте, любезнейшая, а я как раз хотела вам звонить, чтобы поделиться своей радостью!

— Что, Мариночке лучше?

— Нет-нет. Но я достала книжку о детском церебральном параличе и делаю весьма интересные выписки. Сегодня десять часов работала, скоро ужинать, а мы еще и не завтракали! Знаете, довольно старая, но чрезвычайно полезная книга!

— Маргарита Мстиславовна, а что если устроить Мариночку в Реабилитационный центр? Я постараюсь помочь.

— Спасибо, милая. Не знаю, как вас благодарить за участие, но я хорошо знаю это учреждение. В нем работают ужасные врачи — самозванцы и непрофессионалы!

— Как?.. Наверное, вы не о том Центре говорите. Там все по последнему слову техники, использованы достижения отечественной и зарубежной медицины, — заговорила я рекламным голосом. — Я была на его открытии и видела все своими глазами!

— Видите ли, драгоценная моя Татьяна Ивановна, я могу, конечно, определить туда Мариночку, чтобы немного передохнуть, но этот Центр — всего лишь камера хранения, не более того! Да-да, не удивляйтесь: как холодильник — для продуктов, так камера хранения — для церебральников! — повторила Маргарита Мстиславовна, как-то странно хихикнув. — И еще, — мгновенно изменив тон, строго сказала она: — Там на ночь выключают свет, а Мариночка с детства не выносит темноты! А если уж говорить о «камере хранения», ее можно устроить и дома.

В нашей беседе наступила пауза, во время которой я старалась переварить бредовый Маргаритин монолог.

— Так когда же я смогу занести моталку? Или вы все-таки предпочитаете деньги?

— Какая моталка, какие деньги?! Вы послушайте, милая, как своеобразно освещена в этой книге связь парапсихологии с наукой об интеграции церебральников!..

Но я, вежливо извинившись, прервала наш разговор, сославшись на спаренный телефон и пообещав созвониться со словоохотливой Маргаритой в самое ближайшее время. Мы пожелали друг другу здоровья в наступающем Новом году и распрощались.

*****

Я хорошо помню то морозное январское тихое утро, когда нормальные люди после встречи Нового года беззаботно спали, предвкушая праздничный завтрак за красиво накрытым столом с остатками разных вкусностей. Мне не спалось; какая-то неведомая сила, а точнее, внутренний голос, похожий на голос Маргариты Мстиславовны, настойчиво звал меня в «бахрушинский» дом. В пустом метро я быстро доехала до центра, и уже через полчаса входила в знакомое парадное. Входная дверь в квартиру была приоткрыта. Повсюду горел свет, и было холодно, как на улице. Свет горел на кухне, в совмещенном санузле, в комнате налево и в комнате направо. Я инстинктивно вошла в комнату, где была в первый раз. Стол был раздвинут, и на нем стояли в ряд маленькие тарелочки с едой. На каждой лежала бумажка. Я прочла: «завтрак, обед, ужин» — крупным шрифтом было написано на этих клочках, и еще перечислялись все дни недели: понедельник, вторник... — всего десять дней. Десять тарелочек и десять записочек. В порцию «еды» входили горсть сухой гречневой каши, кусочек хлеба и ломтик желтого помидора. Около каждой тарелки стояли чашка или стакан с бледным, почти белым киселем. Там, где не хватило чашек, стояли молочные бутылки. В углу комнаты на прежнем своем месте сидела Мариночка в большой цветастой шали, накинутой на синюю кофточку. Меня и в первый раз удивило, что она сидела так далеко от двери, что при попытке выбраться из своего угла с трудом могла пролезть в узкую щель между столом и прижатым к стенке буфетом.

— Мариночка, здравствуйте! Это я, Татьяна Ивановна. А где мама?.. Маргарита Мстиславовна! Это я, извините, что без приглашения! — громко говорила я, заглядывая во все углы и уже понимая, что в доме никого нет.

— Мариночка, я пришла поздравить вас с Новым годом, — я вернулась в комнату к Мариночке и стала выкладывать на край стола свертки с пирожными и помидоры.
Реакции со стороны Мариночки не последовало, и только когда рядом с помидорами я положила злополучную моталку, до меня, наконец, дошло то, что я поняла в первые же минуты прихода, но во что не захотела поверить. Преодолевая дрожь — от страха у меня тряслись все внутренности, — я пролезла мимо буфета, от чего на пол посыпались игрушечные слоники, а чугунный черт свалился мне на ноги, тронула Мариночку руку и посмотрела на нее не своим «дежурным» взглядом, когда можно заставить себя смотреть и не видеть, что мне удавалось благодаря сильной близорукости, а по-настоящему, «глаза в глаза». Мариночкины глаза были широко раскрыты, бледные щеки с пятнами ярко-красного румянца, такие же красные губы, пучочек волос, перетянутый разноцветными резинками, делали ее похожей на ярмарочную куклу.

«Она румяная, потому что в квартире холодно, как в морозильной камере», — пронеслось у меня в голове. Только сейчас я заметила, что батареи были тщательно укутаны большими махровыми полотенцами, а окна во всех помещениях, кроме комнаты, где сидела Мариночка, полуоткрыты. «Что делать? Кого позвать? Что теперь будет с Мариночкой, и куда исчезла Маргарита Мстиславовна?»
Часы на буфете показывали почти правильное время, но как-то медленно тикали. Наверное, Маргарита ушла не так давно. Выйдя из состояния оцепенения, я снова тронула Мариночкину руку — она была чуть теплая — отчего сама Мариночка, качнувшись, чуть не упала. Я что-то пролепетала на прощание, и мне показалось, что Мариночка мне ответила, — на самом деле только пузырьки слюны вздулись на ее красных губах...

На улице было тихо-тихо. Я обошла несколько дворов, заглядывая в ближайшие подъезды. Понимая тщетность своих поисков, я все же надеялась на чудо и все искала-искала Маргариту Мстиславовну, как будто она могла спрятаться под лестницей, или за мусорными баками. «Нужно куда-то заявить!», — снова подумала я, понимая, что не пойду ни в ЖЭК, ни в милицию, ни в какие-то другие органы, а просто уйду из этого двора и в суете сует постараюсь забыть это Новогоднее утро…
Где-то через месяц, а может, недели через три я возвращалась домой и попала в очередную давку. Промежутки между поездами метро были больше обычного, и я смогла сесть только в третий поезд. В вагоне меня придавили к двери, противоположной — входной. Вытащить книжку я, естественно, не смогла, поэтому остановки казались нестерпимо длинными. Вокруг привычно переругивались, смеялись, хамили.

— Ты, что, старая кошелка, в метро влезла, да еще в час пик?! Дома что ли не сидится? — услышала я не совсем стандартный текст.

— Мужчина, как вам не стыдно, извинитесь сейчас же! — вмешалась строгого вида блондинистая девушка.

— А ты, сука, молчи, а то схлопочешь! — продолжал хамить мужик.

— Господа, тише, тише, надо быть терпимее друг к другу! Бабушка, садитесь, тут место освободилось!

— О, спасибо. Мне, наверное, надо выходить! Будьте любезны, скажите, пожалуйста, вы не знаете, когда будет моя остановка?

При звуках этого голоса меня как током ударило. Я мгновенно «отлепилась» от двери и, расталкивая всех локтями, стала пробираться в его направлении. Конечно же, это она — Маргарита Мстиславовна! Я увидела знакомого зверька на пальто и наполовину седую голову. Другая половина волос была рыжевато-пегого цвета. Поезд подошел к остановке, и желающие и не желающие выйти пассажиры (и я вместе с ними) «выдавились» на перрон. В обозримом пространстве Маргариты Мстиславовны не было. Я бросилась к эскалатору. Выход на этой станции был один. Неужели она успела подняться раньше меня?.. Вряд ли. И в вагоне она точно не осталась! Я выбежала на улицу, потом снова в вестибюль. Вниз по эскалатору и опять вверх. Напрасно. Маргарита Мстиславовна исчезла.

*****

В этом году весна была ранняя, пасмурная. Грязное месиво под ногами, серое небо и такое же серое настроение. Да еще мне позвонили из Общества инвалидов и попросили подвезти коробок десять моталок и пару килограммов шерсти. Общество находилось недалеко от «бахрушинских» домов, рядом с подвалом, где я познакомилась с Маргаритой Мстиславовной. «Тихо музыка играла, кукарекала, у Мариночки-Марины крыша съехала… Где-то курица кричала… Где-то музыка играла…»
«Зайти, или не зайти?»… Воображение рисовало картины, которые вполне могли бы составить сюжеты для фильмов ужасов. Но действительность оказалась страшнее вымысла…

Ранним февральским утром Маргариту Мстиславовну и Мариночку нашли убитыми в собственной квартире. Обнаружила их дворничиха, которая, случайно заглянув в парадное, заметила на первом этаже приоткрытую дверь. На шее у убиенных висели одинаковые таблички с надписью: «Избавим наше общество от стариков и слабоумных!» Из вещей в квартире ничего не взяли. Об этом событии я узнала от той самой дворничихи, которая захотела приобрести моталку для своей внучки.

— И надо же было случится убийству как раз в то время, когда в городе было трудно с гробами! — рассказывала она. — Но мы все сделали по-человечески: завернули девочку и бабушку в простынки и похоронили в могилке на братском кладбище. Там и помянули покойных…