Бороться и искать,

Воля к победе.


Геолог, как воин-сапер, не может ошибаться, во всяком случае не должен. Результаты его работы – геологическая карта, отчет, технико-экономический доклад, другие материалы являются основой дальнейших работ: поисков, разведки, освоения месторождения, прогнозирования и планирования, научных и методических выводов. Допущенные просчеты не спрятать, они вылезут, как шило из мешка. Работа геолога требует таких усилий и напряжения, что трудно сказать, когда это просто выполнение задания, а когда это уже подвиг.
Обычны случаи когда отряд заканчивает последний решающий маршрут в жесткую непогоду. Именно в такой ситуации были открыты алмазоносные кимберлиты в Якутии. Но цель достигается не только в безлюдных горах, в раскаленной пустыне, в долине таежной реки или в заброшенной бескрайней равнине. Благотворная настойчивость дает свои результаты и в рабочем кабинете в большом благоустроенном городе. В 50-х годах начальник геолого-производственного отдела ЗГСУ Мертвецов полностью оторвался от всех дел, заперся в кабинете и перестороил разведочную графику по железорудному месторождению Шерегеш в Горной Шории таким образом, что в его убедительной интерпретации запас руды удвоился и стало ясной методика разработки. Месторождение приняли в эксплуатацию.
Достижение цели – обязанность и свойство геолога.
Вне всяких обсуждений подлинный героизм студентов и преподавателей МГРИ, получивших тяжелые ранения во время войны и нашедших в себе силы стать полноценными исследователями Земли. Подвиги этих людей ярко описаны в книге “История МГРИ, “Недра”, 1991г.
Подлинное мужество еще в довоенное время проявил профессор кафедры полезных ископаемых института Борис Львович Степанов, лишившийся зрения, но продолжавший читать лекции.
Тяжелое испытание выпало нашей геологической семье и, прежде всего, жене Ирине воспитаннице МГРИ. Летом 1966 года УАЗ. на котором она ехала, сорвался в кювет, и незакрепленная спинка сидения проломила ей позвоночник. Одиннадцать лет она прожила с парализованной нижней частью тела. Но мужество не оставило ее. Она продолжала работать за микроскопом, за составлением геологических карт. У нее был действительно божий дар увидеть формы скрытых в глубине недр рудных тел и изобразить их в любых проекциях и разрезах. Рисовала она превосходно. (Вспоминаю замечание геолога ЗСГУ А. С. Мухина : Я бы каждого студента, поступающего на геолфак, проверял бы на способность рисовать). Участвовала в тематических трудах, которые проводили на Украине ученые Москвы, Ленинграда, Киева и Сибири.    
 В эти же годы в Новосибирске тяжело заболел сердечным недугом известный в Сибири геолог Иван Васильевич Дербиков. Ранее И. В. Дербиков и И. С. Руткевич участвовали в изучении скарновых железорудных месторождений Алтае-Саянской горной области. Эти двое геологов, лишенные возможности передвигаться, обреченные на близкую смерть и разделенные расстоянием более чем 4000 километров, сумели написать совместную работу о возможном первичном вулканогенно-осадочном генезисе железорудных месторождений юга Западной Сибири, что значительно увеличило перспективы поисков этих высококачественных природно-легированных руд. (И. В. Дербиков, И. С. Руткевич «Железорудные месторождения Горной Шории в свете вулканногенно-осадочной теории рудообразования», Новосибирск, 1971).
Прожили мы с Ириной почти тридцать лет. Выросли и встали на собственные ноги трое детей: два сына и дочь. Жизнь наша была полна путешествий, приключений, лишений, но и радости, подлинного счастья. У нас всегда, как в Сибирской тайге, так и на Украине в Горном поселке на окраине Кировограда были гости. Льнула к нам молодежь, и немало молодых людей начали свой путь в большую геологию от нашего порога. Приезжие от науки из больших городов не забывали навестить нас. В доме звучали научные споры, политический рассуждения, песни.
Перед смертью, предчувствуя ее, Ирина с глубокой скорбью произнесла:
- Так не хочется умирать. 
Не хлебом единым

                Истинной жизни нет без искусства.
                Еврипид.


В МГРИ всегда горел огонек культурного просвещения. Практиковались экскурсии во все концы страны. Например, в январские каникулы 1940 года успешно учившиеся студенты получили бесплатные путевки для поездки на Украину, на Кольский полуостров, на Южный Урал. Традиционно институт тяготел к театральному искусству. До сих пор диву даюсь, как удавалось нашим профсоюзникам приглашать самых популярных артистов в самые, казалось бы, недосягаемые для таких мероприятий моменты – в дни больших праздников. Но это происходило постоянно на майских, октябрьских и новогодних вечерах. Начнется, к примеру, первомайский концерт в 20-ой аудитории и к восторгу присутствующих ведущий объявляет выступление Валерии Владимировны Барсовой.
В один из новогодних вечеров в МГРИ выступил прославленный бас народный артист  СССР Михаил Дормидонтович Михайлов. Он приехал прямо из Кремля, где ему вручили орден Ленина, который ярко выделялся на фоне темного костюма. Артист спел торжественную арию Варяжского гостя, а затем вдруг повел плечами, чуть пошатнулся, прищурил глаз, улыбнулся и раскатисто:
        Ей-ей, выпьем, ей-богу, еще.
  Бетси нам грогу стакан.
Последний в дорогу…
Аудитория бушевала. Михайлова провожали чуть ли не на руках. Мне казалось очень странным, как человек, получив такую высокую награду (до войны орден Ленина был редкостью) мог лихо исполнять такую фривольную песенку. Позже я понял искусство мгновенного перевоплощения, которым обладали талантливые артисты.
В апреле 1940г. отмечалось десятилетие со дня смерти В.В. Маяковского. В МГРИ приехал поэт Иосиф Уткин и артистка Кайранская. После небольшого вступления слово предоставили Уткину. Поэт погрузился в прошлое. В начале 20-х годов добрался он из Иркутска в Москву. В шинели, в обмотках. Несколько раз встречался с Маяковским, посещая литературные собрания. Поэтичные строки Уткина душевно трогали:
Мальчишку шлепнули в Иркутске
Ему семнадцать лет всего.
  Как жемчуга на чистом блюдце,
 Блестели зубы у него.
Кайранскую восприняли настороженно. Она была подчеркнуто строгая, во всем черном. Между студентами шел разговор, что она была причастна к смерти Владимира Владимировича.
- Сейчас, когда его нет, - резко начала она, - находятся всякие друзья. Где они были в те тревожные дни его жизни. Я прочитаю вам настоящего Маяковского. “Сифилис”. Эй, Вы, закройте книгу, мне не нужна проверка, - бросила она девушке из верхнего яруса, держащей томик поэта.
Виновница стала пунцовой и опустила голову.
Читала Кайранская, как ножом резала. Сильный трагически мрачный акцентированный голос ее подавлял. Когда она произнесла:

И слазило
Черного мяса гнилье
С гнилых
Негритянских костей,
мороз пробирал по коже.
По окончании возникло замешательство. Аплодисменты возникали и замирали.
Случались встречи с представителями культуры и без приглашений. Москва праздновала 22-ю годовщину Октябрьской революции. 8 ноября по всему городу шло гуляние. На манежной площади соорудили большой помост, на котором выступали хоры, джазы, певцы, чтецы, артисты цирка, танцоры… Площадь бурлила, запруженная народом. Многие пришли семьями, дружескими компаниями, группами из предприятий, учреждений. Там и сям появлялись передвижные бочки с подогретыми напитками – грогом и глинтвейном.
В институте танцевали на всех этажах под разную музыку. Танцевали рядом в медицинском институте и в университете. Студенты бегали в гости к друг другу. Мы с Семеном Лирцманом выскочили на площадь не одеваясь, чтобы перебежать в центральный корпус университета. И удивились. На тротуаре против университетских ворот стояла легковая машина. Но сюда в праздничные дни не допускался никакой транспорт. Мы заглянули в машину. В глубине одиноко сидел известный всей стране казахский поэт Джамбул Джабаев. Никогда не терявшийся Сема поздравил его с праздником.
- Спасибо. Здравствуйте, здравствуйте,- приветливо ответил поэт-акын.-Заходите.
Мы залезли в машину.
- Смотрите, - Джамбул говорил с акцентом, - как веселятся люди. Какая радость кругом. И я радуюсь со всеми. А вы не скучайте со мной. Празднуйте.
Мы сердечно поблагодарили легендарного казаха за его стихи и сказания, за его добрые пожелания.
Несмотря на скромные условия быта, студенты правдами и неправдами стремились посещать театры. Вдвоем с Семеном мы купили заранее билеты в МХАТ на “Горе от ума”, чтоб увидеть и услышать В.И. Качалова в роли Чацкого. К сильнейшей нашей досаде спектакль отменили из-за болезни Качалова. Мы пришли в МХАТ и начали выспрашивать у монументально-важного, усатого, в форме с позплотой швейцара, что случилось с Василием Ивановичем. Дверной страж пыхтел, избегал смотреть на нас и, наконец, не повернув головы качан, угрюмо выдавил:
- Они пьют-с…
Ваилий Иванович Качалов в глубоком трансе пребывал из-за гонений на деятелей искусства, многих и многих его друзей.
Связь МГРИ с миром искусства модет показаться даже невероятной. В 1940г. занятия в кружке художественной самодеятельности института вел народный артист СССР мхатовец Леонид Миронович Леонидов. В малочисленном кружке, помнится, было 10-12 постоянных участников. Готовили концертные номера. Леонид Миронович предложил мужчинам – нас было четверо – попробывать себя на читке монолога Чацкого:
Не образумлюсь… виноват,
Ислушаю, не понимаю,
Как будто все мне объяснить хотят.
Растерян мыслями… чего-то ожидаю…
Леонидов отдал предпочтение мне.
- Только Вы не подумайте, что Вы хорошо прочитали монолог, - остудил он мой пыл. – В образе Чацкого, в его чувствах и переживаниях Вы не поняли ровным счетом ничего. Но у Вас есть темперамент, голос, правильная речь. Нужно еще настоящее желание и безжалосный настойчивый труд.
Затем он продекламировал монолог сам, открыв нам отчаяние и горькую иронию грибоедовского героя.
Репетировал я монолог до изнеможения и был вознагрожден несколькими успешными выступлениями на любительской сцене.
Артистические старания чуть было не изменили мою судьбу. В августе 1941г. обучаясь в полковой школе (Чита),  я принял участие в смотре художественной самодеятельности, который проводился с целью пополнения ансамбля песни и пляски Забайкальского военного округа. Члены жюри сочли меня артистом и допытывались в каком театре я играл. Кукарекать бы мне в ансамбле, но спас Грибоедов.
- Хорошо, очень хорошо, - оценил комиссар из округа, - но не подходящий репертуар. Такой призыв “Вон из Москвы!” Разве это допустимо?!
И меня оставили в покое.
Привычка к знакомству с искусством стала жизненной потребностью. Как правило, если пять дней нахожусь в Москве, то три вечера провожу в театре.
В один из приездов в Москву бегу из института вечером по Пушкинской и  застываю перед афишей театра оперетты. “Фиалка Монмартра”. Представительный мужчина у входа трогает меня за плечо.
- Не рассматривайте. Нате Вам билет и торопитесь, уже начало. Идите, не пожалеете. Сегодня в заглавно роли Шмыга. Давйте два рубля, и не ищите 20 копеек, черт с ними. Только быстрее, мне нужно бежать. Да, не бойтесь, я провожу к билетеру.
Плюю  на вечерние планы, иду на Шмыгу. Конечно же доволен.
Встречи с искусством бывали и вне Москвы, но по московской мгрийской привычке. В 1947 году всей группой ИТР из партии Л. А. Русинова ходили в Прокопьевске на концерт Тамары Ханум. Была такая известная в те времена певица – исполнительница народных песен. У нее было давнее знакомство с шахтерами. Когда она исполняла горняцкую песню:
Шахтеры, шахтеры, шахтеры,
Слетает и падает лист.
Стоят пригорюнившись горы,
Поет молодой гармонист…
           Ей преподнесли в подарок шахтерскую лампу.
В августе 1948 года спустившись с гор под проливным дождем в Нальчик студенты МГРИ, практиковавшиеся в Северо – Кавказской экспедиции, срочно переоделись и не успев поесть поспешили на концерт Александра Николаевича Вертинского. Это было его последнее турне по стране.
Внешняя профессиональная легкость не смогла скрыть его годы, усталость. Подтянутый суховатый в белом костюме при черном галстуке он был строг. Когда пел на шее проступали сухожилия.
К мысу ль Радости,
К скалам Печали ли,
К островам ли сиреневых птиц,
Все равно , где бы мы ни причалили
Не поднять нам усталых ресниц.

Геологи не зря льнут к искусству, они все – я не беру во внимание неизбежные исключения – романтики. Геолог “от бога” Владимир Афанасьевич Обручев – писатель-фантаст (“Земля Санникова”, “Плутония”). Выходец из МГРИ Олег Куваев написал “Территорию”. Глубоко поэтичны рассказы А. Е. Ферсмана: “Воспоминания о камне”. В среду самоотверженных творцов геологии переносят нас мемуары Д. В. Наливкина. Увлекает художественный очерк М. Г. Равич об Антарктиде (“Отогретая земля”), биографические очерки Н. С. Шатского и А. Л. Яншина, Ф. И. Вольфсона. Можно перечислить еще целую библиотеку чудесных книг. Нет счета песням и стихам о геологах.

Люди науки.

В этой борьбе за овладевание тайнами природы, ее силами – счастливый удел ученого, в этом его жизнь, радость и горести, его увлечения, его страсть и горение…
                А. Е. Ферсман.


Первое запомнившееся мне знакомство с широким миром науки за пределами МГРИ было не встречей, а провожанием. 22 апреля 1939 года двух студентов МГРИ – С. Лирцмана и меня направили в почетный караул к гробу академика Ивана Михайловича Губкина. Прощание происходило в здании Президиума АН СССР на Большой Калужской улице. Мы приехали за долго до своего дежурства и стали осматривать помещение, которое представлялось нам святилищем, недосягаемым простым смертным. Тем более нас удивила свободная обстановка, в которой мы оказались. Не было ни какой милиции, никого нигде не проверяли, не задерживали. В коридорах медленно ходили и стояли в большинстве своем представительные пожилые люди. Мы узнавали ученых, фотографии которых встречали в газетах, в журналах и кинохронике. На одной двери мы увидели скромную табличку «Президент АН СССР Владимир Леонтьевич Комаров». Более решительный Сема потрогал дверь. Она оказалась не запертой. Мы вошли в кабинет – небольшую по площади, но высокую комнату. На столе президента стоял письменный прибор, и лежала небольшая пачка писчей бумаги. Кроме кресла у стола, в кабинете было несколько стульев. Вдоль стен сплошняком стояли высокие темно-коричневые застекленные шкафы, заполненные солидными толстыми книгами. Мы прочитали название нескольких томов. Это были труды Императорской Академии Наук, относящиеся к 19 столетию.
Навсегда сохранились в памяти простота и вместе с тем солидность царившие в этом высоком учреждении.
Следующее воспоминание касается встречи с живым, очень живым, исключительно жизнерадостным и обаятельным человеком – с академиком Александром Евгеньевичем Ферсманом. В последний предвоенный учебный 1940/41 год, в зимний морозный день Александр Евгеньевич встречался со студентами и преподавателями МГРИ. Он читал в 20-й аудитории лекцию о драгоценных камнях, образцы которых громоздились на столе без видимого порядка. Сильного строения, широкий и несколько грузный, с блестящей, как отполированный биллиардный шар, совершенно лысой головой, с ярким проницательным взглядом, он приковывал к себе внимание, завораживал. Это была не лекция, а красочный рассказ о чудесных свойствах минералов, которые он страстно любил и передавал эту любовь людям.
Обстановка встречи живописана доктором геолого-минералогических наук Галиной Савиновной Грицаенко – многолетней сотрудницей Александра Евгеньевича – в очерке «Мои встречи с А. Е. Ферсманом», («Природа», №10 – 1983г.) Галина Савиновна работала перед войной на кафедре минералогии МГРИ, и мы студенты сдавали ей отчет по паяльной трубке. Добавлю к ее рассказу лишь то, что для многих студентов лекция А. Е. Ферсмана послужила толчком к повышению внимания к петрографии, минералогии, геохимии, которые, по мнению Александра Евгеньевича, по настоящему эффективны в своем слиянии. Он шел еще дальше: «Существует ли вообще настоящая граница между какими-либо науками?».
Впечатляюще высказывался о А. Е. Ферсмане известный геолог-осадочник Леонид Васильевич Пустовалов: «Самые яркие и выразительные слова кажутся тусклыми и недостаточными для того, чтобы охарактеризовать яркий образ Александра Евгеньевича».
Для сдачи кандидатского экзамена «Рудные месторождения» в октябре 1953 года меня направили к академику Д. С. Коржинскому (ИГЕМ АН СССР). В комнате, где работал академик, стояли четыре стола. Один из них был свободен, а за остальными работали аспиранты. Среди них оказался Винлен Жариков, окончивший МГРИ на год позже меня. Он принял меня, как «земляка» и помог сориентироваться в обстановке.
- Дмитрий Сергеевич придет в два часа, а Вы садитесь на его место и познакомьтесь с его последней работой, которую он сейчас правит.
Садиться за стол академика да еще разбираться в его рукописи это мне рядовому геологу из сибирской глубинки показалось слишком смелым шагом. Жариков меня успокоил:
- Да Вы не стесняйтесь. Дмитрий Сергеевич будет только доволен.
 Не мудрствуя лукаво, я проработал статью Коржинского об инфильтрационной метасоматической зональности.  Машинопись была испещрена правками красным карандашом. Но не это смущало меня. Не по зубам мне оказались некоторые физико-математические формулы и уравнения, которые я позабыл или вообще не знал. Но суть работы я все же уловил.
Академик показался мне высоким, лобастым и строгим. Отвечая на первый вопрос об оруденении в скарнах, я привел в пример железорудные месторождения Горной Шории и попытался объяснить их образование контактово-инфильтрационным путем по теории Коржинского, изложенной в прочитанной мною рукописи. И даже что-то изрек о диалектичности этой идеи. Дмитрий Сергеевич, конечно, раскусил нехитрую мою дипломатию, но остался доволен и, несмотря на то, что входивший в комиссию В. П. Логинов крепко прижал меня в вопросе о вторичных кварцитах, твердо вывел мне отличную оценку.
Поскольку я ежегодно бывал в ИГЕМе, то иногда встречался с Дмитрием Сергеевичем, который, как правило, расспрашивал о работе полевых геологов, интересовался поступает ли в партии и экспедиции новая литература, есть ли связь с наукой.
Вспоминаю, как оригинально поздравил Д. С. Коржинский своего друга академика А. Г. Бетехтина с 60-летним юбилеем.
Торжественное заседание происходило в марте 1957 года в доме ученых, что на Кропоткинской. После многих хвалебных речей выступил Д. С. Коржинский. Он прочитал, приуроченную к юбилею и посвященную Анатолию Георгиевичу, свою новую работу о кислотности-щелочности в магматических и послемагматических процессах.
Своеобразным было на этом заседании выступление и самого юбиляра. Анатолий Григорьевич рассказал, как он пришел в науку. По окончании Ленинградского Горного института он некоторое время работал рудничным геологом на одном из месторождений хромитов на Урале. Случилось так, что в дунитах, разрабатываемых на руднике, исчезла вкрапленность хромита. По совету академика А. Н. Заварицкого многие годы изучавшего геологию Урала, Бетехтин занялся петрографическим изучением вмещающих пород и рудных минералов, для чего срочно были выписаны из Германии и доставлены в течение двух недель микроскоп и необходимое лабораторное оборудование. В результате на месторождении удалось установить критерии обнаружении хромитовых залежей, а Анатолий Георгиевич обрел свою дорогу в научный мир.
В 1958 году академик Д. С. Коржинский и член-корреспондент К. А. Власов были приглашены на годичное собрание Геологического общества Америки в Сент-Льюисе (США). По возвращению из поездки Дмитрий Сергеевич кроме официальной информации рассказал в дружеской беседе сотрудникам ИГЕМа об условиях, в которых происходил этот форум. Мне запомнились некоторые эпизоды из этого рассказа.
Собрание Геологического общества было превосходно организовано и происходило в обстановке строгой дисциплинированности. В любое время, в любой секции велась та работа, которая значилась в расписании. Даже, если докладчик не смог явиться на заседание, то сообщение читал его сотрудник в то же время. Докладчики не только укладывались в отведенные им десять минут, но часто успевали с чисто американской непосредственностью отпустить какую-нибудь шутку или каламбур. Коржинскому и Власову, как редким гостям из СССР, предоставили с общего согласия делегатов по десять минут для сообщений в послерабочее время, не нарушая установленного распорядка ведения собрания.
Сильное впечатление на Дмитрия Сергеевича произвела панорама сельскохозяйственных угодий, которые он наблюдал из самолета, летевшего рейсом Нью-Йорк – Лос-Анджелес. Бескрайним ковром расстилались поля, расчерченные сетью первоклассных дорог. Изредка виднелись аккуратные фермы с машинным парком. Коржинский с горечью заметил, что именно так ему представляются посевные площади социалистического государства. И еще любопытный факт. Дмитрий Сергеевич побывал близ Лос-Анджелеса в известном научно-исследовательском институте, где велись сложные петрологические исследования. Главный научный руководитель – он же директор сообщил, что весь штат этого института состоит из 16 человек, включая коменданта и секретаря-машинистку. И не потому, что не хватает средств. Проводится эксперимент по совмещению видов работ с целью повышения их эффективности.
- Если я сам титрую, - объяснил ученый, - то знаю, что сделал правильно или, если ошибся, тут же переделываю. Исполняя технические работы, ищу возможность их ускорения, их усовершенствования, в чем вовсе не заинтересован обычный лаборант.
Не могу обойти вниманием небольшой случай, свидетелем которого я стал, находясь с кратким визитом у Д. С. Коржинского где-то в начале 70-х годов. В кабинет вошла сотрудница месткома ИГЕМа и протянула Дмитрию Сергеевичу конверт.
- Что это? – спрашивает Дмитрий Сергеевич.
- Приглашение на торжественное заседание в Дом Союзов, - ответила женщина.
- А вдове академика Бетехтина Вы уже вручили приглашение?
Женщина смутилась и залепетала, что она точно не знает.
- Выясните, пожалуйста, и, если у нее нет такого приглашения, отдайте ей это.
И Дмитрий Сергеевич отодвинул конверт. У этого большого ученого самой яркой чертой была его человечность.