У фонтана

   Разрумяненный, шаловливый, словно клоун, месяц Август, почуяв у пяток своих приход жгучих ночных заморозок, с озорством отряс кучками в садах раззолоченные яблоки и, задрав штаны, пустился куда-то в бега, оставляя за собой следы досады и тягостного отчуждения. Эту потерю, может прежде всего, с особенной грустью почувствовал Фонтан. Изо дня в день в парке всё меньше и меньше доносилось возгласов веселья вокруг бьющихся струй, похожих на кисти пышно цветущей сирени, от ниспадающих вод и мельчайших брызг от которых восходило радужное сияние.
    
   С подветренной стороны шумевшего Фонтана сидела на скамье женщина. Смотрела из-под легкой лиловой шляпки, с опущенными под цветок краями, на холодные пульсирующие потоки, ещё будто вчера, освежавшие упоительной прохладой.
 
   - Не помешаю ли? - слышит невзначай мягкий и вкрадчивый мужской голос. Не поворачивая головы, она боковым зрением рассматривает остроносые коричневые туфли, отливающие чистым лакированным глянцем.
 
   Пульсирующий Фонтан, с любопытством прислушиваясь к началу занятного разговора, накренился в противоположную сторону. Но, испытывая укоризненные человеческие взгляды от повеявшей сырости, возвратился в исходное положение.

   - Засентябрило, - проговорил мужчина, присаживаясь на край скамьи, - паутина всюду летит. Последние тёплые денечки... - Он хотел было добавить: «бабьего лета», но, посмотрев внимательнее на создание хрупкого телосложения, смолчал.
 
   - Ход времени никто не остановит, - ответила она, скользнув взглядом по его добротной одежде и лицу кофейного цвета, ещё не утратившего летний загар, с маслянисто-карими глазами и остро подкрученными вверх усиками.
   
   «Ах, какая хорошенькая бальзаковского возраста блондинка, - рассуждает он, - щечки пухлые, в локонах мягких шелковистых волос. Губки алые, сочные. Глаза серые, но выразительно ясные. Неплохо бы с красоткою такой отправиться в далёкое романтическое путешествие!»
 
   - Скучаете? – спросил он с торжественностью жизнелюба.

   Она поводила головой.

   - О чем же вы в таком случае так сосредоточенно думаете?
 
   - Так, о разном.

   - Извините, но ваш собеседник, Станислав Петрович, впрочем, можно и без отчества, чувствует у вас некий душевный разлад от нашедшего одиночества?
               
   Женщина тихонько усмехнулась. Тонкими пальцами правой руки, словно играя, с изяществом прошлась по клавиатуре музыкального инструмента.

   - Какие мы, до поры до времени, чувствительные?!

   - Кто это, мы?

   - А, мужчины!
 
   - У вас большой и горький жизненный опыт?

   - Есть один, небольшенький.

   - Интересно! Но, я назвался. Вас то, ка-ак?..

   - Евгения Евгеньевна.

   - Весьма приятно, - он немного придвинулся.

   - И вы, такой же?

   - Какой, не понятно?

   - Охотник.

   - То есть, как? Если, ружья не имею?

   - А так, пах-пах, ружейник по части нашей.
               
   Взмахнув рукой, она ловко поймала в сжатую ладонь комарика, охваченного пролетающей паутиной. Приложила к уху, прислушиваясь. Станиславу Петровичу показалось, будто он и есть этот летучий пленник, упрашивая жалостливым писком возвратить ему так скоро потерянную свободу. Поерзав на скамье, он ответил:
 
   - Но, я то не из таковых?

   - Не лукавствуйте. По глазам видать, стрелка, – проговорила она, однако с прежней игривостью.

   - Вот оно как... Неужели, без всяческих ошибок, может запросто читать по глазам, с таким прекрасно-благозвучным именем, Евгения Евгеньевна?
    
   Фонтан примечая, что мужчина держится несколько конфузливо и суетлив в жестах, заряжался более сочувственным расположением к женщине, которая между тем проговорила:

   - У Станислава Петровича, очевидно, вышла похожая история, как с бывшим моим мужем.

   - То есть, как вас понимать? 
               
   Евгения Евгеньевна раскрыла ладонь. С осторожностью очистила комарика от вязкой паутины. Тот, взъерошенный взлетел, закувыркался от радости в вольных воздушных потоках. Проводив его добрым сопутствующим взглядом, склонила голову набок, предаваясь воспоминаниям.
               
   - С молодости, в супружестве, - начала рассказ, - мы жили очень хорошо. Были яркие радости жизни. Взаимопонимание. Общие интересы. И, конечно же, дети. Старались, чтобы они получили достаточное образование. Прививали им доброту, мудрость, чтобы взрослея пошли по жизни достойными людьми... Но вот прошли годы. Дети незаметно выросли, разлетелись, будто перелетные птицы, по белому свету. Теперь, казалось бы, нам только и оставалось самозабвенно любить, заботиться друг о друге. Что еще нужно для полного семейного счастья? В доме был достаток. Как и прежде в вазе на моем столике располагались поднесенные мужем живые цветы... Ах, цветы! С каким трогательным участием им подбирались: пышные, воздушные - в сквозных просвечивающихся лепестках тончайших узоров плетения присутствовала неповторимая красота душевной гармонии. Это ли не являлось залогом вечной любви?.. Но, но с какого-то времени, как ни странно, стала я подмечать, что именно от них, цветов, отчего-то не исходит восхитительного чувства прекрасного. Приглядевшись внимательнее, отметила в прожилках лепестков бесформенное расположение рисунков плетения. Стесненное их содержание наводило на гнетущее раздумье. Отчего бы так?.. И вот, однажды, отметая множество догадок и сомнений, взяла да и высказалась:
   
   - Дорогой, у тебя появилась любовница?!
    
   - Откуда? – встрепенулся он, будто перепуганный голубь под накинутой сетью.
 
   - А сорока следом летала да поведала, где голубок бывает.

   - Какая, с-сорока?
               
   - Да есть одна такая! Говорю, да держу в памяти мудрую пословицу: на воре шапка горит. А ну, смотри-ка мне прямо в глаза!.. Э-э, да что-то они, как мышки вороватые, вокруг круп бегают?.. Что же, дружок, сознавайся в грехах, пока я ещё добрая... И вот он, значит, мало-помалу, с запинками начинает:

   - Ну-у, присел я в кафе за столик к одной перекусить. И всего-то. Кто же, интересно, донёс? А-а, наверное та, косоглазая, которая из-за журнальчика с картинками выглядывала.

   - И не косоглазая вовсе, - поправляю его, - а очень даже с хорошими голубенькими глазами из уголочка тайного вела ясное наблюдение, как вы в трогательно-амурных соприкосновениях беседу проводили.
 
   Тут-то, попавшийся дружок, и вовсе путается: заикается, исходит испариной росистой, что и глядеть вызывает жалость. Только ни в сию незадачливую минуты. Да, а потом, значит, он плюх на колени с обещанием, что подобного больше никогда не повторится... Хочется верить. Прощаю... Только проходит месяц – другой. Снова принимается за старое. А когда с очень близким человеком проживешь множество лет рядом, измены скрыть невозможно. И следить не надо. Передаются духовные неустройства, не только через небрежное состояние цветов... Что же, думаю, голубь перемётный, летай сам по себе... Вот такая вышла история.
               
   Станислав Петрович пригладил взъерошенные на затылке волосы:
 
   - Ваш рассказ, с подобными пристрастиями в дознаниях, чем-то напоминает средневековую инквизицию... Хотя, как вами предполагалось, и меня когда-то похожие обстоятельства стороной не обошли. Жена только приговаривала: «Погуливай, котик, да только так, чтобы я не знала». Я же, на свой лад, твердил: «И вовсе у меня, кроме тебя, никого». Только она в ответ: «Но я-то знаю. А коли не умеешь скрывать - не заводи любовницу». 

   Станислав Петрович потупился, начал носком ботинка чертить на дорожке бесформенные зигзагообразные линии.
   
   - Не-ет, голубчики, - поводила туда-сюда пальцем Евгения Евгеньевна, - от наших тонкостей, с чутьем внутренним, и без лиц доверенных трудненько будет чего-либо брату вашему в плутовстве скрыть... А вот что, Станислав Петрович, поведайте-ка лучше, что за жатву с этого поля жизнедеятельности получаете?
               
   - Вы в самые заповедные области душевные заглядываете, – с удивлением проговорил он. – В полезности смысл ищите... Жатва, конечно, как умом не раскинь, получается непредвиденной. Силы таинственного проведения с необыкновенной лёгкостью заигрывают с человеческим существом. В трогательных ли касаниях подыгравшего ветра, с предвкусием летучим пьянящих ароматов, неожиданно послышатся звуки сладострастной мелодии, зазывающее увлеченное создание в самые иллюзорные чертоги, полные блаженной услады. Так-то, порою, завязывается некое восхитительное знакомство с какой-нибудь хорошенькой, подобно вам, особой. Откуда-то, будто по указке свыше, появляются крылья для вольного воздушного полёта. Словно от сказочного молодильного яблока, вновь, как в дни цветущей юности, - с необыкновенным рвением следишь за своей внешностью, одеждой, походкой и, ещё непонятно над какими свойствами воспарившего внутреннего духа. Это ли не является драгоценным подарком судьбы?    
               
   - Понятненько, - проговорила Евгения Евгеньевна, - но если рассудить проще, у влюбчивого субъекта наступает очередной головной сдвиг.
               
   - Зачем же так усугублять, - возмутился Станислав Петрович, - человек в отношениях любовных раскрывается особенно ярко. Конечно, при затянутости близостных отношений увядает некий задор, запал искрометной новизны. Входишь в ясное понятие внутреннего устройства оной избранницы. Что-то с повторами исходящее вызывает явное раздражение. Да и она, конечно, примечает, что и сам уже становишься не тем златокрылым, несущим светлую чувственную радость, ангелом. Получается, как-то само собой, складываются за спиной сильные упругие крылья. Это означает, что страстное романтическое похождение подходит к завершению. Тут-то и начинается пора озабоченности, дескать, следует поворачивать приспущенные взоры к временно забытой второй половинки. Она же в то смутное времечко не дремлет, с проворным пристрастием устраивает скандальезные сцены. Хотя, если бы посмотреть сквозь пальцы, на мои вольности в полётах, сам бы возвратился к прежнему теплу домашнего очага. Одначе, увы, от которого и следов не осталось.

   Станислав Петрович наконец-то высказался и глубоко вздохнул. Евгения Евгеньевна проговорила:

   - Вот вы, оказывается, какие старательные деятели провидения. За каждой красоткой гоняться готовы.

   - Ну, не за каждой... Но некоторые особы, этак весьма, привлекательны.

   - А не смотрели бы на тех.

   - Но, ведь они и сами не прочь, чтобы посмотрели.

   - Мало ли что. Держать себя в руках надобно.
               
   - Как же?.. К бревну какому привязаться, да волочить следом? Или в лоскутное тряпье рядиться? Живым пугалом в улицах ходить. Тогда, конечно, вряд ли кто в твою сторону чарующим милым оком поведет. Одначе, хочется выглядеть свежо.

   - Но, не заливались бы голосистыми соловьями, приманивая красивых ветреных птах, - произнесла она, поправляя шляпку. - Что же? Вот и вы, значит, как мой бывший, со случайными похождениями, потеряли навсегда свою первую настоящую любовь. 
      
   - На то оно и провидение, - сложил он на груди руки накрест и спросил: - А что, как у нас с вами, открывается увлекательная перспектива для более чувственного романтического знакомства?
   
   Евгения Евгеньевна резко поднялась со скамьи, ответила:

   - Перспектива, уходящая в даль...
 
   Они разошлись в разные стороны... Стало тихо, не считая исходящего шума холодной воды. Фонтан с голубовато-серебренным отсверком вдруг вскинулся мечтательным говорливым взором в небо: «Эх, если хотя бы однажды, рядом со мною появилась какая-нибудь удивительная, в нежных песенных всплесках, Фонтания! Она непременно рассеяла моё унылое одиночество. Я не разлучался бы с нею на веки».