От Войтека - с любовью...

Он был младше Полины на двенадцать лет. Встретились случайно, в Доме Шахтёра. В свободное от работы время Полина ходила туда в самодеятельный народный театр. Виктор – сероглазый красавец, кудрявый сорокалетний фронтовик - тоже пришел в этот театр. Хотелось быть на виду. Замкнутый его характер и скрытый темперамент требовали эмоциональной творческой разрядки. После изнурительной работы в шахте хотелось праздника. Его сразу заметили, дали роль, начались репетиции. Понемногу стало понятно, что у Виктора - талант! Ставили пьесу Островского «Гроза».

Полина играла роль Катерины, Виктор – Бориса. Борис и Катя – два главных героя в пьесе. Они любят друг друга, но по многим причинам не могут быть вместе. Катерина, изменив нелюбимому мужу, бросается с обрыва, не выдержав угрызений совести и издевательств деспотичной свекрови - Кабанихи. Эти репетиции, переполненные театральными страстями, незаметно переросли в самый настоящий роман. В жизнь Полины и Виктора ворвался ослепительный, яркий, бурный и беспощадный ко всем, кто был им дорог и близок, любовный смерч.
Она полюбила Виктора самозабвенно, эгоистично, горячо. Поздняя любовь…

Он к тому времени уже развёлся c женой. Детей у них не было. Перебрался жить из шахтерского посёлка в город, поближе к Полине.
Ей тогда исполнилось пятьдесят четыре, она была замужем. Муж был старше нее на десять лет, последний год сильно болел. Шестеро детей, которых воспитали Полина и ее муж Василий, выросли и, окончив школу, разъехались учиться. Виктор стал заходить в гости - сначала с товарищами из театра, затем один, как друг семьи.

Познакомившись с ее семьей и мужем, он даже вместе с ними встречал Новый год. Она, разрываясь от чувства вины, не могла противиться страсти, внезапно ворвавшейся в ее жизнь с этим сумасшедшим мальчишкой, другом…

Виктор страдал, любил её, как безумный, задыхаясь на пороге при прощании, проглатывая готовый сорваться с языка крик: «Поля, не могу так жить! Я люблю тебя!». Приносил лекарства для мужа. Со вспыхнувшей любовью справиться не смогли, не захотели. А вскоре Полина овдовела. И Виктор остался с ней. Долго дети не прощали мать, не принимали Виктора…

Разницу в возрасте посторонние не замечали, а от знакомых и даже близких подруг то и дело слышалось: «Бросит он тебя, вот увидишь. Свободный, красивый. На что ты ему будешь лет через десять? Что дети скажут?»
И она плакала, переживала. Писала дочерям: «Девочки, не судите меня. Жить буду с Виктором. Не бойтесь, замуж за него не выйду».

Это было правдой - они так и не поженились. Но и не расстались. До самой смерти.
Возлюбленный был моложав и красив, свободен: невысокого роста, статный, с широкой спиной и крепкими ногами, спортивного телосложения. Женские взгляды притягивались к его смуглому лицу, волевому и уверенному . Но особый лоск фронтовику придавали польские кресты! Виктор носил их, почти не снимая.

Всегда был гладко выбрит, ухаживал за собой, полировал ногти, которые были у него необыкновенно красивой формы…

Регулярно ходил Виктор в парикмахерскую. Постоянный мастер поддерживала его стильную прическу, которая не изменялась много лет. Парикмахер аккуратно стригла, брила Виктора и укладывала фирменную волнистую прядь надо лбом. Ему очень шла эта темная прядь. А еще - улыбка. Смеялся он редко, и тогда ямочка на смуглой щеке преображала лицо, делая его светлым и задорным.

Он любил светлые рубашки, всегда требовал накрахмалить воротничок так, чтобы резал шею. Полина стирала и меняла ему «сорочки» ежедневно. Из дома, даже просто в магазин, он выходил всегда при полном параде: вымытый, в начищенных ботинках, с наградами, отутюженный и благоухающий «тройным» одеколоном. Брюки он всегда утюжил сам и «наводил» через марлю ровные стрелочки. При этом он постоянно сыпал шутками-прибаутками, а в легком подпитии становился мягким, добрым и покладистым. Никогда не напивался до «положения риз». И всегда, даже в праздник, в его глазах улавливался легкий отсвет боли, несмотря на смех и шутки. Боль, словно льдинка, попавшая в зрачок, пульсировала в нем и заставляла людей это почувствовать, держала на расстоянии. Никогда он не болтал лишнего, пресекал лишние расспросы и праздное любопытство.

Жизнь текла, шли годы. Полина старалась быть эффектной. С возрастом она отрезала русую косу. Стала делать химическую завивку, красила волосы в ослепительно рыжий цвет, следила за собой, ярко-малиновой помадой подводила губы. Большие зелёные глаза подкрашивала, наслюнив щеточку и поплевав в коробку с тушью. Покупала духи «Красная Москва», модно одевалась. Но ему, как оказалось, это было неважно. Он не видел других женщин. Видел только её, свою «Катерину» - с длинной русой косой вокруг головы, с яркими чувственными губами, манящую и беспомощную…

Поля баловала своего Витю, вкусно готовила: пекла шаньги с капустой, рыбники с судаком, пироги с мясом. Варила борщи.
Он частенько подшучивал над ней при гостях, смеясь и доверительно сообщая:
- Это я пёк!
И она, вспыхнув от неожиданности и рассердившись, всегда говорила:
- Витька, ну болту-у-ун! Как только не стыдно! Да ты сроду ничего не пёк..."

Они вместе ходили по магазинам, вместе бегали в лес за грибами и ягодами. Виктор всегда приносил ей и её внукам из лесу «гостинцы». От лисички – травинку с земляникой, от старичка-лесовичка грибочки-двойняшки. С рыбалки приносил окуньков и сорогу, щучек и лещей. Очень любил рыбалку!

Любили они с Полей в четыре руки лепить домашние пельмени, квасить капусту. Любили угощать гостей. Виктор почему-то всегда обращался к любимой на польский манер:
- Пана, проше, подай иголку с ниткой. Панка, где мои очки? Панночка, Пана, Поля…

К ней приезжали внучки, дети старшей дочери. Жили всё лето, набираясь сил и здоровья. Когда Виктор начинал говорить на «чужом» языке, девочки его не понимали. Однако всегда с неизменным восторгом слушали, когда «Витька» начинал дурачиться. Он смешно расшаркивался:
- Пшэпрашам, пани! (извините, госпожа) Розумем трохэ по -польску...(Немного понимаю по-польски).

Умел он и ругаться. Взгляд его, обычно слегка настороженный, становился в такие моменты колючим, злым. Но ругался он только по-польски, например: «пся крев» (сукин сын) или «Курва» (сука) и никогда не обижал близких, Полина укоризненно говорила:
- Витя, как тебе не стыдно? Не ругайся, дети услышат!
- Ха-ха! Они ничего не понимают! – был неизменный ответ. Они и вправду не понимали, но очень веселились. Разве это грубость? Кто же так ругается? Вот мальчишки во дворе – действительно матерятся!…

Однажды Виктор пришел домой растерянный, сгорбленный, совершенно подавленный и долго не мог рассказать, что случилось. Ему, прошедшему войну, получившему ранения и носившему под сердцем осколок, не страшна была физическая боль. Он мог дать отпор напавшему из-за угла. А тут впервые не знал, что делать. В глазах светилась горечь, боль, обида. Слёзы стояли так близко, что Виктору приходилось их смахивать, словно назойливую муху то с одного, то с другого глаза. Из его бессвязных слов: «Ну как же? Свои же, знают меня…» - ничего невозможно было понять.

Выяснилось, что он ходил в баню. Кто-то, заприметив красивые кресты на груди ветерана и дождавшись, когда тот разденется, украл пиджак с наградами.

С крестами Виктор почти никогда не расставался, снимая пиджак лишь по необходимости. Полина не раз просила: «Витенька, не стоит носить награды везде, не ровен час – нападут». Но он лишь браво отшучивался: «Нападут – отпор получат!» Поэтому подлость своего же собрата, воевавшего с ним, возможно, в соседнем окопе, потрясла Виктора. Его честный, цельный характер не допускал мысли, что в его городе, в родной стране может быть так прозаически «попрана» память о Великой Победе.

К чести милиции и окружающих людей нужно сказать, что они отнеслись к ситуации более, чем серьезно. Сказали: «Ждите, сделаем всё, чтобы награды к Вам вернулись». Вскоре весь город знал, что появился в городе человек, обокравший фронтовика.

Пиджак вернули в целости через два дня. Человек, позарившийся на него, приехал в город недавно и попытался обменять крест на водку, но собутыльники сами привели его в участок. Виктор благодарил. Пригласил их к себе домой. В глазах его, не спавшего две ночи, светилась радость. Очень дороги были ему эти награды! С тех пор герой носил на пиджаке только нашивки, а кресты и награды надевал только на праздники.
Как получилось, что Виктор, прошедший войну, добывавший уголь в шахте, а позднее, на пенсии трудившийся дворником в маленьком родном городе, знал польский язык?
***
На фронт Виктор ушел в семнадцать лет – в 1942 году. Вернее, сбежал из дому, забравшись тайком под товарный состав.
В областном городе явился в областной военкомат:
- Хочу на фронт добровольцем! Мне уже двадцать. Умею всё!
Статный, сероглазый, прекрасно сложенный паренек внешне напоминал киноактёра: красивый голос, внятная речь, рассудительная манера говорить, откинутая со лба волна темно-каштановых волос, правильные черты лица, волевая линия губ…

Внимательно смотрели на парня, улыбались, задавали наводящие вопросы.
- Ты сначала школу закончи, двадцать ему…
- На войне закончу, дяденька! Там и аттестат получу, – ответил находчивый паренёк.

Чувство юмора, умение сходу ответить на провокационные вопросы не помогли парню скрыть настоящий возраст, но он очень заинтересовал наблюдателей, распределяющих добровольцев.

Виктора тщательно проверили и направили… в «правительственную командировку». Именно это словосочетание долго красовалось в его военном билете после возвращения с войны.


В письме он сообщил матери, что проходит специальную военную подготовку и скоро приступит к выполнению ответственного задания. Через шестнадцать месяцев учебы Виктор Зайцев в звании лейтенанта был откомандирован в Москву и попал на спецкурсы разведчиков, где его научили говорить, писать и читать по-польски. Имел он, как и положено разведчику, «легенду», воевал под чужим именем и фамилией и никто не догадывался, что он – русский.

Виктор получил новое имя и фамилию:
- Товарищ, ты будешь не Виктор Зайцев, а пан Войтек (в переводе - воин) Заянчковский! – сказал ему политрук-поляк. Учеба в разведшколе продолжалась два года.
И стал уроженец уральского городка, русский парень Виктор уроженцем города Ровно, польским парнем Войтеком.

В 1944 году самолёт, который доставил Виктора в партизанский отряд, был сбит по возвращении домой. Или якобы сбит. Лётчики, и все кто летел в самолёте, якобы погибли. Именно поэтому Антонина Николаевна и Василий Георгиевич Зайцевы, родители Виктора, получили на сына «похоронку».

«Ваш сын, Виктор Васильевич Зайцев пал смертью храбрых» - сообщал командир части. Антонина, мать Виктора, и верила, и не верила. Просыпаясь по ночам, держа в ладони маленькую бронзовую иконку «Рождество Пресвятой Богородицы», она умоляла Матерь Божию вернуть ей любимого сына живым!
В «центре» знали, что разведчик жив-здоров, но его родным сообщить не посчитали нужным. Попросту «забыли»…Сердце матери чувствовало, что сын жив. Особенно в те дни, когда Виктор был ранен и чуть не умер от осколка, застрявшего в его груди рядом с сердцем.
После освобождения Люблина советскими войсками, в боях на Одере, разведчик Виктор Зайцев попал в госпиталь.


Многие боевые награды у Виктора Васильевича Зайцева были польскими. В их числе – высший военный орден этой страны: Орден серебряного креста. Им награждались только военнослужащие, проявившие на поле боя исключительное мужество и героизм.
Также Виктор Васильевич Зайцев был награжден двумя другими польскими орденами разных степеней с надписью: VIRTUTI MILITARI .
Еще целых два года после окончания войны Виктор воевал с бандеровцами в лесах Западной Украины.

В 1947 году Виктора наконец-то отозвали в Москву. Медицинская комиссия признала его негодным для дальнейшей службы – здоровье оказалось изрядно подорванным. Виктор трудно и долго лечился, и всю жизнь носил осколок под сердцем.

Когда в марте 1947 года Виктор Васильевич вернулся в родной город. В отделении госбезопасности бдительный капитан устроил проверку. Спрашивал, какие улицы города знает поручик польской армии, как называются здешние шахты…

- Вот от него я и узнал, - вспоминал Виктор, - что и когда переименовали в городе, пока меня не было. Недоверчивый капитан из отделения КГБ решил сопроводить поручика до дома – удостовериться, что он действительно приехал к своим родителям…

Зайцевы обменялась квартирами с соседкой, в том же доме. Поэтому Виктор удивился, когда дверь открыла не мать, а старушка – соседка. Взглянув на красивого мужчину в «немецкой» одежде, она не признала Витьку. Испугавшись его взволнованных пояснений, поскорее постучала в стену (за стеной как раз и была квартира Зайцевых) и крикнула:
- Тоня, тут какой-то фриц тебя спрашивает, сыном твоим называется!»

И вот в дом Зайцевых, следуя за чужим человеком в форме КГБ, вошёл мужчина в странной форме. Посмотрела на него Антонина Николаевна, вскрикнула, и опустилась на стул. Перед ней стоял сын. Живой и здоровый…

Позже, когда улеглось волнение и высохли слёзы радости, мать с отцом, любуясь сыном, разглядывая его награды и знаки отличия, радуясь его возвращению, с гордостью говорили:
- А ведь дед твой, Виктор, с первой мировой тоже с крестами вернулся! Полным Георгиевским кавалером!

Виктор дал подписку держать в секрете сведения о своей миссии и поставил себя так, что никто не решался спрашивать. В его военном билете была запись: «Находился в правительственной командировке».

И только в 1955 году, после долгих лет молчания, было рассекречено его военное прошлое. О людях с такими судьбами заговорили. Они воевали в чужой стране, помогая Родине.

***
Я держу в руках две фотографии. На одной – бравый мужчина. На его груди – серебряный крест, множество орденских колодок с лентами. На обратной стороне фото мелким каллиграфическом почерком надпись: «Моей коханой Пани Полине – с любовью от Войтека. 1960г».

На другой фотографии, датированной 1990 годом – тот же мужчина, только седой. Рядом с ним – маленькая, седенькая большеглазая старушка. Смотрит растерянно, как-то виновато улыбаясь.

Я любуюсь этими фотографиями и вспоминаю, каким добрым, отзывчивым, весёлым человеком был Виктор Васильевич Зайцев. Он стал последней любовью в жизни моей бабушки, Полины Михайловны Беловой. Они прожили вместе много лет и умерли глубокими стариками, окруженными заботой детей и внуков. Я очень их любила и люблю, вспоминая по сей день с благодарностью.

Кончина их была мирной: сначала умерла бабушка Полина, немного не дожив до девяноста одного года, а следом ушёл и Виктор Васильевич, в возрасте семидесяти восьми лет. Перед смертью бабушка просила только об одном:
- Витеньку, Витеньку моего не оставляйте! И звала его: Витя! Витя…Он пережил ее на несколько недель.

Мне в наследство досталась икона – та самая, что хранилась сначала у матери Виктора, потом висела на кухне, в квартире Полины, моей бабушки. Бронзовая старинная иконка «Рождество Богородицы».

***

Приснилось. Дед и бабушка сидят за столом в своей старой квартире, на улице Советской. Там, где я гостила каждое лето. За тем самым круглым столом, накрытым кружевной белой скатертью. Они задумчивы. Сияет солнечный летний полдень. На скатерти фарфоровые чашки, железное ситечко для заварки лежит в блюдце, рядом пузатый чайник, около него красуется румяный пирог. В центре стола - красивая хрустальная вазочка, но почему-то пустая.

Увидев меня, они заулыбались виновато, засуетились вдруг, и бабушка сказала огорченно, показывая на пустую вазочку:
- Ох, Галочка пришла, а конфеток-то у нас нет! Забыли конфеток-то купить…
Они помнили, что я люблю конфеты.

Проснулась и всё поняла. Пустая ваза – это напоминание. Я стала забывать, что и они нуждаются в моих «конфетах», в моих молитвах!
… Где вы сейчас, бабушка и дедушка Витя? Увижу ли я вас снова, хотя бы во сне? Не знаю. Знаю лишь, что вы здесь, в моем сердце, в моей душе. Пока живу – буду помнить вас.