Студенты на каникулах

          Когда бывшие студенты рассказывают о работе в стройотрядах, не ждите от них честных воспоминаний. Почти военная дисциплина, изнуряющая работа, как правило, весь световой день с редкими выходными.  Какая уж тут романтика, когда разгружаешь вагоны со смерзшимся щебнем. Здесь – как со службой в армии.  Многие предпочитают этой почетной обязанности безмятежное житье под присмотром родителей.
          Но иногда в минуты отдыха, когда тело блаженно расслабляется после изнурительного труда, вдруг посмотришь вокруг  и с пронзительной ясностью осознаешь – это  другой непознанный мир  и гордишься хоть и недолгой причастностью к нему. Ты молодой  и многое  в жизни происходит в первый раз. Благодаря пока неизжитому детскому максимализму твое участие   в стройотрядах воспринимается как первый взрослый поступок, а сама работа – как проверка,  чего ты в этой жизни стоишь.
          
                ____________

              Юра, студент четвертого курса,  был выбран главным инженером студенческого строительного отряда в поселке Озерный  Тюменской области, поэтому приехал на место за месяц до прибытия сюда основных сил. С собой он взял пятерых, так называемых квартирьеров, студентов, уже проверенных  в предыдущие годы. Работать предстояло на  стройках  местного леспромхоза.  Нужно было заранее обустроить лагерь и подготовить будущие объекты,  завезти материалы, чтобы прибывший отряд  мог сразу включиться в работу.
 
            Студенческий отряд формировался  как интернациональный. К трем десяткам российских студентов добавили шестерых кубинцев, пятерых вьетнамцев, двух болгар и одного чеха. Наверное, их как–то отбирали  в своих землячествах, потому  что проблем с ними не было никаких.  Скромные,  трудолюбивые ребята. Уроженцы Острова Свободы были все  как на подбор – ростом за метр восемьдесят, мулаты  с выразительными голливудскими чертами лица. Вьетнамцы – маленькие, в одинаковой зеленой военной одежде, в пробковых шлемах. Некоторые из них, прежде чем стать студентами, успели повоевать в своих освободительных войнах. Болгары и чех растворились в общей массе студентов.
 
       Это на работе с кубинцами не было проблем. Проблемы обозначились, когда они всей гурьбой пришли на танцы в местном Доме культуры. ДК в Озерном  занимал  большое здание, все–таки   районный центр,  в штате имел приходящего ди–джея и вполне приемлемый музыкальный центр. На звуки нестройной музыки каждую субботу и воскресенье сюда стекалась молодежь со всех окрестностей.

       Здешнее население,  вследствие неразвитости международного туризма, привыкло наблюдать на улицах поселка лишь своих соседей  неизвестно какой национальности. Не интересовала людей подобная мелочь.  Местные представители народностей  хантов и манси еще не поднялись до высот самосознания  и не обижались, когда их причисляли к русским. А про негров, китайцев или, допустим,  папуасов люди, конечно, знали,   Все-таки, двадцатый век, телевизоры у всех.  Но  когда в грохочущий и прыгающий зал  зашли шестеро латиноамериканцев, в воздухе  что-то повисло. Неизвестно,  чего в них было больше, – стеснительности или воспитанности, но они недолго подпирали стенку в компании отвергнутых и нерешительных.   
 
         Загадочна и непостижима женская душа. Еще вчера молодые механизаторы и пропахшие еловой смолой лесорубы были кумирами девичьих грез, а тут вдруг иностранцы разной степени смуглости разом завладели их вниманием. Оказалось,  женские гормоны, вскормленные местными продуктами и сибирским воздухом, чутко реагируют на нездешний загар и пленительные улыбки.

         Вскоре черноволосые головы закружились по танцплощадке. Снизу на них робко поглядывали вчерашние школьницы, млея от своей смелости, демонстрируя полное отсутствие расизма.
          Зато у родителей с гормонами было все в порядке.  Узрев ночью у калитки  свое дитя с кавалером, у которого в сумерках просматривались только зубы,  матери начали срочно принимать меры.  Для начала  они стали посещать руководство студентов, где грозились "разогнать это сборище  международных обольстителей" .

         Сергей Федорович, в институте комсомольский вожак, а здесь – комиссар, ответственный за нравственный облик интернациональной команды, по привычке предложил запретить иностранцам посещать центры досуга советской молодежи. Чех Марек, с устоявшимся амплуа  героя-любовника, только замаскированного под русского, дипломатично восхитился решением, но затем нагло потребовал от комиссара письменного запрета, чтобы потом девушкам предъявлять, а то те не поверят. В сторонке посмеивались болгары в компании с несознательными комсомольцами, проблемы мамаш их только забавляли. Комиссар опрометчиво поправился:
          – Вас это не касается. И сразу был обвинен в дискриминации.
            Таким образом, важнейший вопрос был пущен на самотек. Сергей Фёдорович пробовал проводить обязательный инструктаж перед танцами.  Он помнил,  что в армии, где он отслужил «срочную», это было обязательной процедурой перед увольнением. В качестве положительного примера  приводились вьетнамцы:   по танцам не таскаются, гуляют себе по бережку. Серьезная нация.   Но полезная мера не имела успеха,  так как бойцы глумливо просили в деталях пояснить, как не надо действовать,  если ситуация будет выходить из–под контроля, и представителю партии не хватило знания русского языка,  чтобы пояснить ситуацию,   он запутался в глаголах.
         
                ____________   
   
        Юра должен был получать брус и доски для всех строек отряда. Леспромхозу так было удобнее их учитывать. Как бы там ни было, утром он всегда должен был присутствовать при погрузке и расписываться в "накладных" при получении.
         Пиломатериалы отпускали две девушки – Люба и Валя. Наверное,  у каждого человека бывают в жизни моменты, когда его органы восприятия окружающего мира дают сбой, в результате, он видит его в несколько измененном виде.  И там, в этом просветленном мире, он вдруг увидел, что Люба – это воплощенное в ее образе само совершенство. Юра с некоторым недоумением отмечал, что другие студенты, приезжающие на погрузку, водители и вообще, население Озерного,  спокойно воспринимают тот факт, что среди них живет самая красивая девушка на планете.
 
        Естественно, такая красавица не обращала на Юру никакого внимания.
         – Здравствуйте. Получите. Распишитесь. До свидания. – Очередной грузовик увозил его прочь от нее, и сердце сразу начинало отсчитывать секунды до следующей встречи.  Бревна и доски бесперебойно перемещались на стройки, а лексикон общения разнообразили разве только цифры погруженного.
 
         К восторженному обожанию примешивалась досада.  Работают на лесопилке, а ведут себя  как принцессы. Вернее, Люба ведет себя так.  Валя общается нормально, но уж как–то природа не совсем прилично с ней обошлась. Что касается привлекательности, насчет лица  или,  к примеру,  ног, рассуждать на эту тему будет не совсем к месту.
         – Ах так, –  обозлился Юра, – привыкла, небось, к всеобщему обожанию – чем не повод выдержку свою потренировать.
         Спорт и трудности он обожал в любом виде.  Раз их двое, то одну он решил исключить из рабочей команды учетчиц  и общаться только с Валей.  Любу он сделал невидимой, в чем немало преуспел. Через   каких-то пару дней научился проходить мимо нее без какого-либо ущерба для своего организма, потому что вначале сторона тела, обращенная к Любе, немела и обретала магнетические свойства. Туда устремлялась вся наличная кровь, из-за чего мощные природные силы старались стащить его с прямого курса. 
 
         Весь рабочий день Юре было не до душевных переживаний. Отряд вел строительство сразу четырех домов из бруса, котельной и нескольких мелких строек. Старательные,  но неопытные студенты делали одинаковые дома непохожими друг на друга, и он старался не допустить слишком уж катастрофического разнообразия. Зато утром он мстительно придерживался принятой практики, решив,  что в таком случае его самолюбие страдает в наименьшей степени. Даже когда Люба по какой-то надобности обратилась к нему на погрузке, он старательно изобразил на физиономии изумление:  кто-то отвлекает должностное лицо по пустякам  и, зажав волю в кулак, тупо смотрел поверх ее головы на штабеля досок и горы опилок.
 
          Вскоре стало заметно,  что Люба стала сердиться и проявлять к непонятному начальнику студентов зачатки интереса. Так рассматривают забавное насекомое под ногами. Объект интереса в ее глазах потихоньку эволюционировал. Юра изо всех сил держал марку и, наконец, проходя мимо условно пустого места, услышал негромкое  возмущенное:
         – Эй! Ты?
               
                __________

         Ливень приобрел вид  тропического. Сплошная стена теплой воды и оглушающие раскаты грома. Вода не успевала просачиваться в почву,  тяжелые капли выбивали на поверхности высокие фонтанчики. Разум отказывался верить заученным законам природы,  согласно  которым такую массу воды принесло из океана по воздуху, чтобы обрушить водопадом именно здесь.
 
          Юра с водителем грузовика пил чай в придорожном кафе и никуда двигаться не собирался. Машина выделялась в его распоряжение на целый день, возила на объекты материалы  или его самого. Пожилой водитель Максимыч был интересным собеседником, знатоком истории и поражал своим видением, казалось бы, известных событий. Он особо не распространялся на тему,   как его семья очутилась в Тюменской области. Но если судить по тому, что отец Максимыча еще в его детстве  именовал СССР -  империей,  явно не по своей воле.

         Грохот дождя по крыше заглушал все звуки, только где-то вдалеке иногда ревел дизель. Его рокот то затихал ненадолго,  то вдруг прорывался сквозь шум потоков воды. На окраине поселка сегодня работали две бригады по четыре человека. Русская и вьетнамская. Им были выделены два трелёвочных трактора, и они вытаскивали из реки бревна на высокий берег к дороге.  Бревна во множестве были навалены на мелководье и по мере надобности отвозились на пилораму.  Звуки были привычными, но сейчас вызывали беспокойство, людям с ломами и тросами спрятаться на песчаном склоне было негде. Какая может быть работа при таком светопреставлении. Тревога нарастала, и Юра решил ехать.

         Весь пригорок около дороги был перепахан гусеницами,  в беспорядке завален склизкой древесиной.  На косогоре стоял трелевочник, его двигатель тихо урчал на холостых оборотах.  Вся русская бригада набилась в просторную кабину. Их довольные физиономии прилипли к окнам  и выражали уверенность в своем законном праве там находиться.
 
        Задирая от усилий окованный железом радиатор  и проскальзывая траками по грязи, снизу выползала другая машина со связкой бревен. Сбоку невозмутимо шествовали маленькие солдатики в неизменных пробковых шлемах.  Когда трактор выволок свой груз наверх и замер, Юра рванул к водителю:
         – Ты чего людей не жалеешь! Сам–то  в кабине сидишь.
           Тракторист, толстяк с простоватым лицом, растерянно пожал плечами:
          – А мне-то что? Они цепляют и цепляют, а я таскаю. Перестанут цеплять, и я не буду таскать. 
               Бригадир  вьетнамец  то ли по имени, то ли по фамилии Фан,  он везде был за старшего, не мог понять, чего мастер от него хочет.
            – Дождь? Почему дождь…? – остальные члены бригады безучастно застыли рядом, вода с касок ручьями лилась на плечи, – во Вьетнаме полгода дождь. Все работать. Почему сейчас не работать?
             Юра попытался объяснить, что в России не принято работать в такую погоду, надо переждать  или надеть плащи, сапоги  впрочем, плащей в отряде не было, как и сапог.
            Фан что-то сказал своим воинам на своем языке, и те молча принялись освобождать бревна от стягивающего троса. Русский язык он неплохо выучил за год подготовительных курсов.
            –Ты, мастер, сказать нам,  надо восемьдесят бревно, мы делать тридцать. Отдыхать мало.  Работать много. Будет обед,  мы отдыхать.  – Во вьетнамском языке глаголы не склоняются, посему Фан редко разнообразил свою речь суффиксами.
 
           Невозможно по виду определить их возраст. Подростки с серьезными сосредоточенными лицами. Бригадир получил от него же приказ (а именно так он воспринимал дневное задание) и не видел причин  его не выполнять.   Юра машинально, по солдатской привычке, приложил руку к кепке.
             – Выполняйте! – И трелевочник с лязгом устремился к реке, волоча за собой трос от лебедки. Солдатики гуськом двинулись следом. Ему было известно, что все они, как, впрочем,  и кубинцы, отдавали половину своей стипендии в фонд обороны страны,  потом экономили на одежде и питании.  Наверняка, и основная часть заработка в стройотряде пойдет туда же. Он хотел их пожалеть, а они его не поняли. Выгони он сейчас другую бригаду под дождь,  те его так же не поймут. Два разных мира.
    
                ___________
         
       Танцы в Доме культуры пока обходились без драк и разборок, потому  что студенты своей сплоченной массой подавляли любой конфликт. Что происходило,  когда парочки расходились по темным улочкам, по определению  разглашению не подлежало.
         Юра, наконец, набрался смелости и пригласил Любу на медленный танец.  На лесопилке они уже сдержанно здоровались,  он даже вымученно попытался пару раз пошутить. Сейчас она строго смотрела поверх его плеча, и он так и не решился с ней заговорить.  Все никак не мог подобрать тему, на языке вертелась всякая чушь. Понятно, она танцевала с ним из вежливости, потому что  сразу отошла к подружкам. У стенки она не застаивалась,  Юра с ревностью видел ее с разными партнерами. Он решился еще раз подойти, и к его смятению,  она ответила на его приглашение. Не веря своему счастью,  он бережно поддерживал ее в танце.
 
        Юра проводил ее до стенки и почувствовал на плече тяжелую руку. Сзади стоял плотный парень в свитере  с короткой бородкой. Юра понятия не имел  кто он такой, но видел, как тот сегодня танцевал с Любой.
         – Пройдем. Поговорить надо, –  здоровяк угрюмо кивнул в сторону выхода.
         Спуск с небес на землю занял несколько долгих секунд. Драться за девушку Юре еще не приходилось. В воображении  он, конечно, не раз спасал любимую от бандитов, но те всегда представлялись  мелкими и трусоватыми, а тут соперник оказался амбалом – вон как плечи под свитером перекатываются. Реальность оказалась мрачной и непредсказуемой. На крылечке всегда студенты толпятся, перекуривают, пиво пьют, так что помогут, если что. Главное, продержаться какое–то время.

         Широкий торс впереди уверенно раздвигал толпу. Надо было пересечь почти весь зал. С каждым шагом самообладание возвращалось. В голове прокручивались варианты предстоящей схватки. Люба видела, как они уходили.
          Перед выходом бородатый неожиданно обернулся, Юра ему безмятежно улыбнулся. Тот на секунду замешкался и повернул в боковой коридор. Музыка стихала, шаги  гулко отдавались в пустых помещениях. На всякий случай надо отстать: вдруг с разворота кулаком заедет. И почему, собственно, он должен следовать за этим ревнивцем неизвестно куда?

         На стенах широкого коридора висели картины, Юра остановился и стал их демонстративно разглядывать. Коридор был хорошо освещен, будто специально, чтобы картины было хорошо видно. На обширном полотне был изображен высокий берег  с раскидистыми елями, он его видел каждый день,  когда ехал на объекты. На других легко угадывались   знакомые места вокруг Озерного, некоторые – покрытые снегом. А вот и Дом культуры в окружении все тех же елей и кедров. Художник, который все это изобразил, любил природу. Юра машинально отвлекся на, несомненно, талантливую живопись  и выпустил из вида своего провожатого. Глупое поведение, когда тебя готовятся избить.
       
         Соперник развернулся и молча рассматривал свою жертву.
         "Определенно, не та весовая категория для единоборства,- помимо его воли, мозг подсчитывал невеликие шансы на успех, - но  по бегу он его сделает наверняка.  Если сейчас рвануть на выход, тот не догонит, а в уличной темноте можно легко скрыться. Позорного бегства никто не заметит".    Спасительный план крутился в голове, казался разумным и единственно верным, но ноги застыли на месте.

         Надо же! Позволяет картинки рассмотреть. Роста моего, но в объёме превосходит раза в полтора.  Близко подпустить – убьет! Чего он ждет? Должен ведь огласить претензии. 
         – Смотри, как дымку отобразил над рекой! Видно, художник не на заборах рисовать учился. Людей, видно, не любит, раз только природа присутствует, – нервно произнес Юра. Нерегулярные занятия в школьной студии рисования младших классов  давали ему право на такой анализ.

         Здоровяк топтался на месте и не торопился поддержать дискуссию. На его широком лице вдруг проступило смущение. За спиной на двери виднелась табличка «Зав. клубом».
         «А не он ли и есть - зав. клубом, – вдруг осенило нашего дуэлянта, – чего бы постороннему здесь болтаться. Похоже,  и картины эти он рисовал. Ишь,  как трепетно смотрит».
   
          …Через пять минут они сидели в кабинете Миши и рассматривали куски ватмана с набросками будущих произведений.
           – Когда я занимался в изостудии, – глубокомысленно вспоминал Юра, – моим коньком была  перспектива. Учителя в пример ставили, как размещал композиции, потом в институте на черчении пригодилось. Мечтаю  когда-нибудь  вернуться в искусство…
 
        Миша  как художник нуждался в признании и в благодарных зрителях. Потенциальный враг оценил его творчество,  потому был прощен. Как принято среди воспитанных людей, предмет разногласия предполагалось обсудить в ходе культурной беседы. Он разлил в маленькие рюмки портвейн.
           – Извини, старик, стакан один, я ведь стараюсь не привыкать. Зимой такая тоска, боюсь спиться. Картины выручают.   Ты, может, первый, кто на них обратил внимание.
         – А у меня, брат, привычка такая. Перед дракой стих, какой почитать  либо скульптуру обозреть, чтобы настроиться. – Юра расслабленно откинулся на мягком кресле. Развязка вполне его устраивала.  Повезло,  что попался живописец. С представителем любого другого вида искусства могло возникнуть непонимание.
          –  Да я сам не знал,  как себя вести.  Здесь второй год после распределения. Люба зимой приезжала на каникулы, она ведь местная, в техникуме лесном учится. Сейчас здесь на практике, если не знаешь. От недостатка внимания не страдает. Пару раз поговорили.   Какие могут быть права на нее?   
 
        На одном из листов были едва прорисованы знакомый высокий лоб, густые волосы с завитками, полные губы.
         – По памяти рисуешь? Что, не соглашается позировать? Предлагал?
         Вместо ответа Миша теребил короткую бородку:
         – Как сказать…
         Дверь в кабинет приоткрылась,  Люба застыла на пороге. Увиденная картина ей явно не понравилась.  Оба претендента мирно пьют вино.  Ее глаза испепелили двух оторопевших джентльменов, после чего массивные врата с грохотом захлопнулись. Люба была стройной,  но отнюдь не хрупкой девушкой.
         Конечно,  плавное течение беседы было нарушено. По правде,  Юра на какое–то мгновение забыл,  как он здесь оказался.
         – Ты понял, Михаил. Следила за нами! Думала, что один из нас уже прикончил другого. 
         Миша выдохнул, когда эхо от удара двери затихло в длинных коридорах.
          – Да...! Нехорошо получилось. Она, наверное, волновалась за нас.
          – Конечно! Видишь, как обрадовалась, что мы живы. Давай пригласим ее за столик.
         Чтобы прийти в себя, пришлось в очередной раз налить по рюмке.
                __________


            
       
         При ее создании Бог взял за основу Мадонну  Рафаэля, и, что касается внешности, здесь он преуспел. С характером и призванием заморачиваться не стал, положился на родителей,    в итоге,  потенциальная кинозвезда выбрала лесотехнический техникум. Судя по всему, Люба жила в атмосфере постоянных домогательств со стороны мужской половины человечества, и этот процесс,  обычно сопровождаемый интенсивным слюноотделением, ее тяготил.  Юра чувствовал, что обидел ее, точно сформулировать свою вину затруднялся, но подозревал:  если он начнет извиняться неизвестно за что, непременно пополнит отстойник ее надоедливых воздыхателей. 
 
        На следующее утро он увидел, что Люба в жизни руководствуется теми же принципами, что и он. В качестве пустого места предстояло стать ему.  Было понятно - она в точности копирует его недавнее поведение.
 
        С утра слегка моросило. Прохладный ветерок заставил надеть  сапоги и телогрейку. Люба без затей повязала на голову теплый платок и надела рабочую стеганую куртку. Эта одежда не убавила ни капли ее привлекательности. Вот такой Мише надо ее рисовать, а не выдумывать романтический образ по памяти.
         По понедельникам брус и доски на объектах требовались в больших объемах, так  как были выработаны за выходные. Со стороны могло показаться, что отпускают и получают груз глухонемые. Юра исподтишка следил за ее глазами и не поймал ни одного, даже случайного взгляда.  Наверное, после танцев он должен был предложить проводить ее до дома. Но не было даже намека на подобное развитие событий! Миша еще влез неожиданно. Всю бутылку с ним выпили  за искусство и мужскую солидарность. Интересно, за кого она переживала, когда вломилась в кабинет...?
    
         В следующий раз на лесопилку Юра приехал через день, после обеда. Стандартные двухквартирные домики ему приходилось строить год назад, посему  четыре сборные бригады ожидали  от него решений по каждому узлу здания. Он начинал делать стены, перекрытия – студенты потом скрупулёзно продолжали начатое.  Два дня непрерывной беготни и работы  то с топором, то с бензопилой под моросящим дождиком  порядком измотали. Показывал пример в работе. Молодые отрядовцы, в отличие от вьетнамцев, норовили непогоду пересидеть под крышей.

         Люба с Валей сидели на скамеечке около вагончика и грелись на солнышке. После двух дней непогоды небо развиднелось, лужи стали подсыхать. Влажный воздух был наполнен терпким ароматом сосновой смолы и гулом работающих механизмов. Бревна на тележках непрерывным потоком исчезали в длинном дощатом сарае, чтобы  появиться оттуда в виде бруса и досок.

         Валя приветливо поздоровалась, ее напарница даже бровью не повела. Козловой кран начал перебрасывать пачки бревен к пилораме, и Валя побежала ругаться с рабочими. Люба делала вид, что не видит протянутой заявки. Быть невидимым не было настроения.
         –Люба, грузи машину. – Ноль внимания. Усталость приглушила эмоции, челюсти замедленно выдавили: – Люба! Какого дьявола!  Грузи машину! Люди ждут. 
         Не ожидала! Вспыхнула. В пронзительном взгляде гнев и презрение, а может еще что. Разве разберешь. Красивые женщины в гневе – еще прекраснее. Еще вчера Юра отвел бы взгляд. Но каждый день, а последние два  особенно, сорок пар глаз и непогода испытывали его выдержку.  Сейчас он отступать не собирался. Люба вскочила – он сделал шаг вперед. Ее ноздри раздулись, грудь набирала воздух –  шагнул ближе. Неужели недавно ее рука лежала на его плече, а ее волосы пахли лесом?

          С каменным выражением  Юра наблюдал перемену настроений на ее лице. Ничего себе, производственные отношения!  Он находился у нее на пути, поэтому  едва устоял на ногах, когда девушка решительно оттеснила его плечом и направилась к конторке.

         Любые чувства можно испытывать к женщине, кроме обиды. Неизвестно, когда эта истина засела в его голове, но он считал ее, как и женские слезы, обязательными приложениями к юбке. Вместе со всем набором того,  что отличает женщину от мужчины. Вот и сейчас Юра смущенно смотрел, как из-под ее ног в резиновых сапожках разлетаются брызги, и чувствовал себя виноватым. Даже гнев рассерженной красавицы   был приятнее ее равнодушия.  Почему-то  он чувствовал, что именно так она и должна вести себя с ним. Плевать ей на эти бревна и его «заявку». В ее мире были проблемы поважней. Видно, и он сам стал ее проблемой.       
   

                _______________
         
         На котельной к нему подошел Марек.
         – Почему кирпич таскаем на второй этаж руками, балки не монтируем?
         С худощавым черноволосым чехом Юра познакомился на занятиях в институтской секции борьбы «самбо». Марек выступал в легком весе, был цепким, неутомимым борцом. Они не были друзьями, но Марек нашел в нем доброжелательного слушателя и охотно посвящал в свои проблемы, когда иногда вечером они вместе возвращались в студенческий городок. Проблемы  в основном  касались его взаимоотношений с русскими девушками и тягостных последствий этих отношений. Характер он имел легкий и независимый  искренне не понимал, почему случайная связь не может  закончиться взаимной радостью, а тянет за собой шлейф непонимания и претензий. Юра был ему плохим советчиком, но тому это не требовалось.

       Когда Марек случайно узнал, что тот набирает в стройотряд людей  и будет там главным инженером, неожиданно попросился к нему,   заявив,  что это единственная возможность увидеть таинственную Сибирь своими глазами. Он порадовал ректорат просьбой отправить его на ударную комсомольскую стройку, и после некоторых проволочек  был зачислен в отряд.
 
        –  Марек! Ты же знаешь, в леспромхозе на сегодняшний день один исправный кран. Он или занят на погрузке леса,  или простаивает, когда крановщик пьян. Сейчас  как раз  нет крановщика.
         –  Нет крана! Вон транспортер стоит. Погрузчик ржавеет,  ни разу не заводился. Сколько техники, а мы все вручную.   

         Тут житель центральной европейской страны был прав. Машин хватало, они нещадно использовались но как следует   не обслуживались. Были, конечно, механизаторы, которые ухаживали за своей техникой, на них все и держалось, и все же  настоящих специалистов не хватало,  за руль допускались случайные люди.
 
       Обсуждаемый погрузчик был смонтирован на базе  трелевочного трактора. В процессе эксплуатации в нем сохранились только функциональные узлы. Излишества в виде фар, стекол, дверей, сидений и так далее  были утрачены. Его массивный гидравлический челюстной захват, предназначенный для погрузки бревен, покоился на земле  и зарос бурьяном. Сейчас машина стояла за забором разрушенного котельного хозяйства в качестве кандидата на переплавку. Воспитание не позволяло Мареку трогать чужую технику, он волновался и настойчиво требовал от мастера решения.
 
          Марек не прижился в строительных бригадах. Ему претило таскать тяжелые сырые брусья и кирпич. Зато он с удовольствием налаживал бензопилы «Урал», по одной на каждом доме, точил инструмент, в том числе метровые сверла,  предназначенные для крепления стен. Сейчас он ощупывал древний механизм, прикидывая, как его можно завести. Юра присоединился к нему, тем самым взяв на себя ответственность.
             Открытый со всех сторон дизель делил широкую кабину пополам  и был доступен для любых экспериментов. Через несколько часов его изучения  и бесчисленных попыток   он завелся. Усилия того стоили. Гидравлика оказалась в   порядке,  тяжелые челюсти с тягучим скрипом поднялись над кабиной. У трактора легко включалась задняя скорость, а после долгих манипуляций с рукояткой – одна передняя. Других скоростей обнаружить не удалось. 

      Угрожающе размахивая разболтанными гусеницами, ветеран пополз к недалекой стройке.  Когда на его пути оказался маленький бугорок  (кто–то вывалил на дорогу кирпичи из носилок), он весь окутался сизым дымом и встал. Нет, дизель ревел, его тяжелые поршни сотрясали машину, но у старика не оказалось ни компрессии в цилиндрах, ни сцепления.  Подъем в одну детскую ступеньку был ему не по силам.

              Чтобы не подвергать опасности других, Юра сам сидел за рычагами и постигал особенности управления механизмом. Была включена задняя скорость, потом единственная  передняя, и коварный холм остался позади. В дальнейшем оживший погрузчик показал себя с самой лучшей стороны.  Надо было только убирать с его пути обломки кирпичей и прочий мусор. Он, как мог,  противился этим передвижениям, замученно пыхтел гарью на своих мучителей, зато легко поднимал поддоны кирпича  и монтировал бетонные блоки фундаментов.
         
                ____________
             

            Федя Копалин жил в общежитии на одном этаже с Юрой, и был года на два старше. Когда–то он ушел с первого курса, отслужил в армии, и снова был зачислен на первый курс. Он единственный на курсе всегда ходил с бородой  и славился безобидным характером. Безобидных вокруг было достаточно, но не все весили больше ста килограммов при росте метр восемьдесят. Прошлым летом он с Юрой первым приехал в стройотряд и последним уехал, а в этот сезон Федя выполнял на объектах самую сложную кирпичную кладку.  Сейчас он с другим каменщиком, Лешкой, и двумя помощниками возводил стены длинного гаража. Бывать там особой необходимости не было,  потому что колонны и кровля здания были давно смонтированы, и требовалось только заложить кирпичом проемы, оставляя в нужном месте окна и двери.

          Несколько дней назад Федя  что–то хотел сказать мастеру, промямлил  вроде  того, что «так не честно», но вокруг были люди, и, потоптавшись, он понуро поплелся на работу. Юра не обратил на это особого внимания. На объект заранее завезли кирпич, песок, цемент. В помощниках у Копалина был безотказный  вьетнамец  Чан  по прозвищу  "Чайник". В отличие от невеликих соплеменников Чан был крупнее и веселее. Лицо легко озарялось доброй  улыбкой,  он, несомненно, был любимцем всего отряда. Какие там могут быть проблемы?
         Но вот он опять умоляюще смотрит на товарища, у него по-детски подрагивают губы. Федя два года служил на Сахалине водолазом, потом почти год отплавал там на краболове. Невозможно было представить, что кто-то даже в мыслях имел намерение обидеть этого богатыря.  И  тем не менее  подобное выражение на этом мужественном лице  Юра уже видел.
 
        На одном с ними этаже студенческого общежития  проживал студент из Африки по имени Зумба. По слухам, он был то ли сыном министра, то ли сыном вождя племени близкого к пигмеям, придерживающегося коммунистических взглядов.  Он  в комнате жил один, потому  что изводил любого, кого либеральный деканат пытался к нему подселить, а жить с соплеменниками не позволял статус.  Его все  опасались,  так как  в случае, если ему  что–то не нравилось, он сразу шел жаловаться ректору. Его одного он считал более-менее равным себе. А тот по советской  привычке  всегда карал своих без разбирательства. Ректор считал дружбу между народами важнее самого народа.

         К Феде в гости заглянули проездом два приятеля-краболова с Сахалина, примерно такой же комплекции и бородатые. Они мирно сидели в крайней комнате и выпивали. Одному гостю приспичило в туалет. Он проходил по коридору  и зачем-то заглянул в приоткрытую дверь, откуда доносилась приглушенная нездешняя музыка. Наверное, из магазина в своем родном племени Зумба притащил сюда мощный музыкальный центр и две колонки, каждая размером с прикроватную тумбочку. Огромные динамики тихо сотрясали воздух в общежитии, и громкость музыки  была одинакова, что в комнате у колонок, что в фойе, у выхода из здания.
         За столом сидел маленький кучерявый негритенок с редкой растительностью на подбородке и писал в тетради.  Гость удивился и умилился. Он всегда был за освобождение африканцев от колониального ига. Хотелось выразить эту поддержку в натуре. Сахалинец ласково погладил бородатого малыша по головке.
         – Тебя никто не обижает? Скажи мне, я разберусь. – Тем самым нарушив табу, принизив сына вождя до уровня простого смертного
         Две соседние комнаты были набиты учащимися сородичами из его гордой страны. Они прибежали на призывный вопль и вытолкали остолбеневшего гостя с запретной территории в коридор. В робких попытках прояснить причину нападения, удерживая равновесие, тот взмахнул руками, сломал шкаф и нечаянно сшиб с ног пару нападавших. Нанесенные оскорбления были столь велики, что требовали  немедленного отмщения.  Черные воины зажали Фединого приятеля в угол, пинали в бока, а самые высокие дергали за бороду. Зумба сзади руководил осадой.

         Это была знатная битва. Осажденный,  жалобным тоном,  со словами:
         – Ну не надо, ребята! –  разводил перед собой руками, отчего атакующая армия откатывалась на дальние позиции с трофеями в виде пуговиц и клочьев рыжих волос.  Там они группировались и снова бросались в бой. Задрожали полы. На зов о помощи бежали Федя с другим ловцом крабов. Видно, они мало выпили, потому что не сразу разобрались в обстановке. Товарищ был в опасности! Полуголые дикари, по виду – каннибалы,  рвали  на нем одежду  и кусали, но навыки кулачного боя здесь явно не годились. Они в панике метались позади черного войска, опасаясь кого-либо ненароком раздавить. На шум стали подтягиваться зеваки.

        Федя, как принимающая сторона,  принял грамотное тактическое решение. Он широко распахнул ручищи, ну прямо как камчатский краб в случае опасности, зашел с фланга, присел, чтобы сравняться ростом с нападавшими, бульдозером сгреб бойцов в кучу  и прижал к стене. Прозвучала команда:
         – Бегите! Я их подержу!
         Деревянные полы вновь задрожали  от топота удирающих сахалинцев.   Федя удерживал в тисках все беснующееся черное племя, которое, хоть и придушенное, пыталось причинить ему всяческий вред, а избежавший захвата Зумба сзади наносил ему разящие удары в нижнюю часть спины.  Тогда подошедший Юра и  увидел на его лице то самое выражение беспомощности и испуга. О кровожадности и мстительности Зумбы Федя был наслышан. Тот мог запросто обеспечить ему незапланированное возвращение в родной коллектив краболовов. Наконец, он тоже бросился бежать с поля боя, после чего вся троица до утра в коридоре не показывалась.
 
        Застолье продолжилось, где привитая в школе мысль об угнетенных черных братьях была подвергнута кардинальному пересмотру. Торжествующие победители дежурили у двери посягателей на священную особу королевских кровей. На всякий случай, чтобы исключить возможный визит к ректору-интернационалисту, Юра постарался убедить сына вождя  в их полном триумфе  и вполне достаточном позоре сбежавшего противника.
        В дальнейшем  он убедился,  что Копалин не доверял малорослым людям  и всегда ожидал от них всевозможных пакостей. Вьетнамец был из той же категории  и, по-видимому, чем–то допек передового каменщика.
 
        Стены задней части гаража были наполовину готовы. Пока Федя был занят на котельной, кладку здесь начинал Леха с помощником. Он сам вызвался на эту работу, а когда Юра деликатно поинтересовался его опытом кирпичных работ, скорчил такую обиженную физиономию, что мастеру стало стыдно за свою недоверчивость...
        Первая стенка завалилась от легкого толчка, две следующие Юра развалил с некоторым усилием. Выгонять самозванца было экономически нецелесообразно:  все-таки за плечами у того было три дня практики, а в условиях дефицита времени  этот фактор был решающий.   Практика была подкреплена азами строительного искусства, так что сейчас его кладка почти не отличалась от Фединой.
       Каменщики попрыгали с подмостей и сгрудились вокруг своего начальника, несомненно, радуясь нечаянному перекуру. Трое весело скалились, лишь Федя виновато улыбался, кручина отпечаталась на его челе. Что-то здесь его печалило.
           – Вот!  Помогает! – Он обреченно посмотрел на улыбающегося  вьетнамца и свои подмости. Они были плотно заставлены силикатным кирпичом. Пространство вокруг также было заставлено штабелями кирпича. На Лехином рабочем месте также имелись стройматериалы, но их количество не шло   ни в какое сравнение с Фединым.
          – Таскает и таскает. То раствор, то кирпич. На три дня вперед натаскал. Я не успеваю выкладывать. Никакого продыху нет  – наконец,  высказался Федя о наболевшем.  – Зачем так? Вон Лехе его подсобник сколько надо, столько подносит. Я своему объясняю  не надо столько,  отдохни.  Не понимает! С утра до вечера таскает. Раствора всегда полная бадья. Никогда не кончается.

         Только тот, кто работал на стройке, знает о маленьких праздниках души, когда можно крикнуть:   кирпич давай!   и расслабиться в ожидании. Сигареткой побаловаться. Эти секунды блаженного отдыха твои по праву, и никакие критики, в том числе твоя совесть, не могут тебя упрекнуть.  При этом покрикивать на нерасторопного помощника. Известно ведь, все помощники по определению ленивы.
         Федя был лишен этих радостей и страдал. Он был добросовестным работником и не жаловал лентяев, но этот, словно заводной, непрерывно работающий вьетнамец угнетал его психику, втягивал в нескончаемую гонку, в которой не было шансов победить.
      
                ____________-
 
 
   Юра прилаживал стропила на торце дома. Бригадир топором вгонял в брусья двадцатисантиметровые гвозди.  Пару дней за бригаду можно было не волноваться. Начатую кровлю продолжат делать без него, повторяя в мельчайших деталях установленную конструкцию.  На другой стороне заканчивали монтаж последних венцов. Двое рослых кубинцев, поигрывая мускулами, поднимали наверх брусья.  Прибежал  хлопец  из соседней бригады:
         – Там комиссар велел передать, что чехословак покалечился на тракторе.   
         – Где он сейчас?
         – В клубе. Насчет концерта договаривается.
         – Марек где? Придурок!
         – В лагере, наверное. Сказали, надо оформить.
        Юра представил грохочущую стальную махину и внутренне содрогнулся. Своенравный чех наплевал на его запреты и завел погрузчик. Воображение рисовало жуткие картины.
 
         Марек лежал в своей палатке. Вокруг него суетились поварихи отряда – студентки института народного хозяйства. Он всегда пользовался популярностью среди женского персонала отряда, а раненый и беспомощный – тем более.
          Юра ожидал увидеть кровь, бинты, но из видимых увечий налицо, вернее, на лице, был только нос, скрытый под марлевым тампоном с пластырем и следы мазута.
         – Чем это тебя? А говорили,   погрузчик раздавил. 
           Раненый страдальчески скривился:
          – Лучше бы раздавил. Видишь, что с носом сделал, – приятный акцент делал его речь выразительной.
          – А кроме носа, что?
            Повариха приподняла край одеяла. На боку загорелая кожа была фиолетового оттенка. Огромный синяк  в ладонь величиной  был нанесен на ребра аккуратно, без ссадин. Сильно попахивало смазкой.
          – Он, гад, выстрелил в меня струей масла. Я полетел в яму. Носом вперед. Дышать больно.
         Мареку было свойственно одушевлять механизмы.  Ничего подобного во взаимоотношениях людей и старых погрузчиков ранее не наблюдалось. Картина происшествия попахивала мистикой.

         Нарушитель запрета решил, не дожидаясь мастера,  смонтировать полуторатонный фундаментный блок. С грузом на весу наехал на бревно, и мотор заглох. Через изношенные клапана и сальники гидроцилиндров масло начало стравливаться в бачок. Тот не выдержал давления и лопнул, выплеснув наружу содержимое. Новоявленный механизатор топтался рядом и представлял собой удобную мишень. Ветеран отечественного тракторостроения не любил иностранцев, которые оставляют висеть груз при неработающем двигателе, поэтому не промахнулся.
         Больше всего чешский плейбой переживал за свою физиономию. Оглушенный нокаутирующим ударом под дых, обильно политый в канаве мутной вязкой жидкостью, он был не в состоянии оценить степень повреждения важного лицевого органа  и теперь не мог успокоиться.


         Трактор–трелевочник–погрузчик – челюстник,  все названия в одном механизме, стоял рядом со строящейся котельной. Могучие челюсти покоились на злополучном блоке. Масляный бачок за кабиной раздулся, в месте сварного шва зияла дыра. В воздухе стоял устойчивый запах солярки, перегоревшего масла и старого железа. Старое железо тоже имеет свой запах. На этом, наверное, застыли дыхание и пот безвестных хозяев машины.
          Студенты наперебой рассказывали о случившемся. Клялись, что Марек  под напором плевка гидравлики пролетел по воздуху несколько метров, прежде чем грохнуться в канаву. Узкая влажная полоса, протянувшаяся от трактора на десяток метров, подтверждала их слова. Чеху здорово повезло,  что он не попал под машину  или  падающий груз. Он попал всего лишь под масло.
 
         Трактор надо было убирать, он мешал на стройплощадке  и мог вызвать нежелательные вопросы. Реанимировать гидравлику своими силами не представлялось возможным.
          Поверженный  «геркулес»  привычно окутался дымом, дизель застучал,  как ни в чем не бывало. Двигаться теперь он мог только назад. Пятясь по-рачьи, трактор пополз со двора. Ржавые челюсти беспомощно волочились за ним по земле. Невдалеке за забором росли кустарник и небольшие деревца. Юра оставил включенным скорость и спрыгнул на землю. Почему-то  он решил, что «старик» сам доползет до кустарника и на первом же дереве успокоится.
            Производственные проблемы отвлекли на какое-то время, а когда он снова бросил взгляд на удаляющийся трактор, тот уже повалил несколько хилых деревцев и, приминая кустарник, устремился в чащу. Задняя скорость у него была самая живучая. Растительность покорно ложилась под гусеницы, ветеран боролся за жизнь и не желал глохнуть. Все дальше в лесу трепетали верхушки деревьев   и слышался затихающий рев.
          Хочется верить,  что и сейчас  он где-то продирается сквозь тайгу. Там, где его никогда не смогут отыскать сборщики металлолома.

                ___________
 
         
          Концерт в Доме культуры силами стройотряда был  запланирован  давно, отчего Сергей Федорович неустанно проводил поиск талантов среди студентов. Когда выяснилось,  что будущий русский репертуар грозит ограничиться несколькими невнятными песнями под расстроенную гитару и комической сценкой на слова полублатной песни, было решено шире привлечь иностранцев. Кубинцы предложили пару испанских песен под ту же гитару и зажигательный танец под магнитофон. Вьетнамцы обещали спеть несколько песен на русском языке. Их они разучивали на подготовительных курсах института.
        Комиссару вздумалось проводить репетиции в рабочее время  после обеда, но мощный молчаливый протест других  обделенных талантами студентов  вынудил его прекратить такую практику, тем более, что иностранцы решили выступать без подготовки. Отечественный сборный ансамбль ожидаемо избрал для музыкальных упражнений местный пляж, вследствие чего,  отсталые в культурном плане товарищи потребовали проставить им в табелях прогулы. Способности своих артистов они хорошо изучили еще в институте и были уверены, что те уже достигли вершин мастерства.  Передовиков производства среди них не наблюдалось. Юра рассказал о настроении в бригадах командиру с комиссаром, зародив в них подозрение, что инициатором протеста был он сам.
               
         Местное население было не избаловано визитами артистов, поэтому в субботу концертный зал, обычно служивший для демонстрации кинофильмов, был полон. Талантливо раскрашенная афиша обещала концерт с участием зарубежных исполнителей. В проходах расставили дополнительные стулья. Пришли все, даже те, кто никогда не выезжал дальше районного центра и был в состоянии дойти до клуба.
         Вел программу Марек. Он всегда претендовал на роль конферансье.  Даже травмы, полученные от коварного механизма, не ослабили его желания забавлять окружающих. Он сумел убедить комиссара,  в том, что его участие укрепит дружбу между народами и придаст концерту нужный колорит. Поварихи скрыли под слоем пудры ссадины на носу, синяк на ребрах поджил и уже не мешал ему  по-прежнему  радоваться жизни.
         Сельчане с благодарностью принимали каждый номер, сдобренный едкими комментариями ведущего. Марек специально усилил свой акцент и, к восторгу публики, вставлял в свою речь словечки не к месту.
         «Позор, ужасны писни заграничны» – И зрители замолкали,  не зная, как реагировать. Чех объяснял их значение, противоположное русскому, и зал облегченно взрывался аплодисментами.  Никогда еще исполнителей, освоивших гитару в объеме трех струн, не называли народными артистами и лауреатами всевозможных конкурсов.  Песни и танцы обладавших природной пластикой кубинцев, по общему мнению, ничем не отличались от ранее виденных в телевизоре.

            Но настоящий фурор произвели вьетнамцы. Детскими мелодичными голосами они спели «Подмосковные вечера» и «Катюшу».  Зал ревел и плакал от восторга. Вьетнамцев не хотели отпускать. Они хором спели еще пару песен  и взмолились, что больше на русском языке не знают.  Зрителям было все равно, на каком языке. Маленькие артисты в неизменном камуфляже их совершенно покорили. Те пели на родном языке о чем-то своем, в глазах у пожилых механизаторов и домохозяек стояли слезы. В тягучих печальных мелодиях угадывались жалобы на трудную жизнь, и душа русского человека не могла им не посочувствовать.

          Марек в общении с вьетнамцами никогда не позволял себе вольностей  и сейчас  был образцом политкорректности. Только внимательный наблюдатель мог заметить, что у них натянутые отношения. Азиаты его подчеркнуто игнорировали,  и никто из них, даже дружелюбный Чан, с чехом не здоровался.  Понятно, что такие отношения зародились не здесь. Их истоки надо искать в институтском студенческом городке на одном из «вечеров дружбы», которые регулярно устраивали для иностранных студентов ректорат и городские власти. На этих вечерах представители социалистических и прочих развивающихся стран под музыку общались в неформальной обстановке. Сам город  поставлял на эти праздники элитных проституток, набранных из самых сознательных комсомолок.

        Дон Жуан из пражского предместья пресытился европейками,  его потянуло на экзотику.   Он попытался очаровать симпатичную вьетнамку,  его ввела в заблуждение ее доверительная улыбка. Идеально сложенная миниатюрная девушка с красивыми, будто кукольными чертами лица оказалась бывшим бойцом Народной армии. Она не оценила его намерений, заехала крепким кулачком ему в ухо и рассказала о происшествии своим боевым товарищам.
 
       Чем был вызван инцидент, обычно словоохотливый Марек  на эту тему особо не распространялся. Вьетнамская диаспора постановила, что бессовестный европеец заслуживает самого громкого известного им русского ругательства – «нехороший человек». Отныне  каждый вьетнамец при встрече обязан был показать на него  и рассказать окружающим, какой тот негодяй, иначе  – нехороший человек.
           Поначалу  студент из Чехословакии  легкомысленно посмеивался над таким определением своей личности, но победители американцев оказались людьми сплоченными, дисциплинированными  и быстро сделали его существование невыносимым. Ужаснее всего было,  когда встречалась группа мстителей. Тогда можно было наблюдать удивительную картину. Вьетнамцы образовывали вокруг него хоровод, тыкали пальцем и дружно скандировали:
        – Нехороший человек, нехороший человек…  –  Случайные прохожие не могли пройти мимо такого зрелища. Марек стал нервничать, позорно теряться, не зная,  как реагировать, и  стал заранее просчитывать маршруты своих передвижений по улицам.

           Юра был в курсе его злоключений, ненавязчиво пытался выяснить скандальные подробности ухаживания за маленькой вьетнамкой, но Марек об этом путано рассказывал,  всегда по–разному.  В стройотряде между ним и мстителями было негласно установлено перемирие,   посягатель на честь девушки надеялся заслужить прощение, использовав на сцене в их адрес все известные ему комплименты.

             Концерт  сблизил жителей поселка со студентами, особенно вьетнамцами. Когда те вечером возвращались в лагерь, каждая хозяйка дома, мимо которого они проходили, старалась их  чем-нибудь угостить. Женщины жалостливо разглядывали худенькие фигурки: «небось, недоедают»,  старались напоить свежим  только  что надоенным молоком, не понимали и обижались, когда азиаты шарахались от этого, несомненно, полезного напитка и сдержанно брали только фрукты и овощи....
       Вьетнамцы не пьют молоко. Никогда. Лактоза! Для их желудков  – это яд.  Но кто это знал?  Такие вещи были выше понимания простых людей, сбивали с толку, как и манера болгар всегда отрицательно мотать головой, когда им в магазине давали требуемый товар. Таким жестом,   в их  стране  выражают согласие.

          
                _______________


         Груженая машина на малой скорости выехала с пилорамы. Грейдер равнял размытую недавними дождями грунтовую дорогу. Максимыч привычно поругивал крановщика, который не стал делить связку бруса и плюхнул ее в кузов целиком.
          – Не видят разницы между МАЗом и ЗИЛом, грузят, как попало.
         Юра помалкивал,   Максимыч поленился вылезти из кабины и на месте разобраться с грузчиками, читал газету, а он сам был слишком занят учетчицей,  чтобы высчитывать вес  груза.
         Интересно, осознают красавицы, что они красивые? Не факт. Встречал  же он уродин с непомерным самомнением, вполне может быть и наоборот. Только недалекие люди зацикливаются на своей внешности. На танцах в клубе он в шутку попросил старого приятеля Пашку, с которым у него был уже второй стройотряд, показать самую красивую девушку в зале, когда Люба была в прямой видимости  и ответ, по его мнению, был очевиден. К его удивлению, Пашка уверенно показал на голенастую блондинку с длинными прямыми волосами и острыми коленками. Та отплясывала быстрый танец,  ее волосы мотались вокруг головы, а короткая юбчонка едва прикрывала бедра. Представить на ее месте Любу было невозможно.
   
         – Максимыч, а тебе знакомы эти девушки на погрузке? Люба, например.
         –  Глаголева, что ли? Ее отец бригадиром в леспромхозе работает. Серьезная девка. Многим нравится. Сын замдиректора за ней ухаживал. Да и ты, смотрю, к ней неравнодушен.
         – Да я так спросил.
         –  Конечно, просто так! Про другую-то не спрашиваешь.
         – Максимыч, не выдумывай. Я ей и двух слов не сказал, а она мне – тем более. Фамилию  от тебя узнал только что.
         – Так она перед тобой и расстелется. Ты, студент, приехал, уехал, а ей жизнь устраивать надо. Часики-то у нее побыстрей твоих тикают. Ты только думаешь, а ей уже решать надо. 
 
        Машина, раскачиваясь на рытвинах, на первой передаче  с надсадным воем поднималась к поселку. Максимыч все время пытался включить вторую скорость, но мотор начинал захлебываться,  и он, чертыхаясь, возвращал рычаг на место. Он переживал за машину,  и от этого его слова были прерывисты и обидны. Колеса с трудом проворачивались в податливых вязких опилках, которыми была засыпаны рытвины на дороге. Привычная щебенка привозилась издалека, была дорогой, использовалась только для изготовления бетона, поэтому низины и заболоченные места дороги засыпались опилками, благо, этого добра в леспромхозе было с избытком.  Летом эта технология воспринималась  как недоразумение, зато долгой зимой  это замерзшее  покрытие работало лучше всякого асфальта.
 
        – Для тебя, может, это игра, а она женщина  и должна думать о будущих детях. Если она не дура.  А эта – не дура! Кто их кормить будет? Одевать? Ты  на свою стипендию! Если она не почувствует в тебе надежности,  то пристроит свою любовь в другом месте.
         Максимыч  выкрикивал эту тираду  с заметной мстительностью, словно что-то доказывая самому себе. Похоже, вымещая давнюю обиду на судьбу.

         Юра знал, что у его водителя больная жена, а взрослая дочь пытается утвердить в их небольшом доме свою личную жизнь.  Если тот и был  когда–то влюблен, то сейчас его существование с обеими женщинами  свелось к непрерывному преодолению житейских проблем. Невозможность что–либо изменить в своей жизни  превратила Максимыча в законченного циника.
         – Слишком уж ты конкретно рассуждаешь. Откуда знаешь,  что у неё в голове?  Можно подумать, она только и мечтает, как замуж за богатого выскочить! Сама-то  в городе, наверное, в общежитии живёт.
         – Тут и думать не надо. Девушке с такой внешностью в общежитии делать нечего. Если не сама поймет, кто-нибудь ей это объяснит…

         Некрашеные заборы,  наполовину заросшие травой, покосившиеся бревенчатые дома проплывали за окном. На многих еще сохранилась деревянная кровля из наложенных друг на друга дощечек, почерневших от времени. Только электрические столбы  да телевизионные антенны показывали, что в этих домах люди скоро встретят конец второго тысячелетия.
         … – Свое счастье надо выстрадать, иначе оно скоро в тягость станет, – наверняка  Максимыч вычитал эту фразу из очередной книжки, что у него всегда были засунуты за сиденье. – Ты вот  не знаешь! А многие семьи вместе живут, потому  что разъехаться не могут. Жилья на всех не хватает! Вот  и мучаются! Будет больше жилья – будет больше разводов.
         По Максимычу  получается – только беды делают человека мудрым. И постоянная готовность к несчастью. Слова водителя поселили в душе смятение. Добиваться благосклонности девушки, чтобы создать с нею семью! Эта мысль не приходила ему в голову. И чего это он млеет от одного ее вида? А вдруг  случится невероятное, и Люба ответит взаимностью. Как ему поступить? Да чушь все это. Не готов  он  чтобы кто-то посторонний контролировал его жизнь. Да и Люба ясно показала ему его место. Какая женитьба? Жизнь продолжается,  свободная и увлекательная.
                ______________



         В стройотряд приехали двое проверяющих из зонального штаба. По предыдущим годам работы в отрядах  Юра знал,  что в основном,  их интересует сумма денег, освоенная студентами. В леспромхозе могли выдать справку с цифрой,  в разы превышающую сметную стоимость построенных объектов.  Справка с печатью являлась стопроцентной липой, но годилась для отчета перед вышестоящими комсомольскими органами. Премии многочисленных штабов  зависели от цифры, выклянченной у благосклонной администрации. Юра до конца не мог понять суть этой пустой бумажки, но было видно, что реальные заработки бойцов стройотряда проверяющих не интересовали.
 
            Как он и подозревал, в отчетах комиссара  он предстал в весьма неприглядном свете.
         –  Вы сеете в здоровом студенческом коллективе дух стяжательства, поставили заработок комсомольца выше других его обязанностей перед обществом.  Отряд – это единый организм, а вы своими коэффициентами и табелями его разобщаете. 
          Представительный юноша по фамилии Галай  в выглаженной зелёной униформе, облепленной нашивками и значками, видно, уже стал привыкать к роли распорядителей чужих судеб,  легко жонглировал правильными словами.
        – Собрали вокруг себя группу приспешников, рвачей, которые унижают остальных.  Кто дал вам право не засчитывать рабочий день комсомольским активистам и агитаторам. С точки зрения пользы для советских людей, их деятельность неизмеримо полезнее, чем работа ваших плотников и каменщиков…

         Юра смотрел на удивительно чистые физиономии почти своих ровесников  и осознавал, что объяснений от него они не примут и не поймут. Где-то их пути кардинально разошлись,  для них он навсегда останется непонятливым работягой, не способным воодушевиться их идеями.
          Большинство «рвачей» учились сами  и помогали родителям из заработанного летом. Уравниловка их обижала  и была выше их понятия о справедливости. Это были люди, на которых он мог положиться. Они не уважали бездельников, справедливо считали таким Юрия Федоровича, с его заученными пустыми наставлениями,  и тот не преминул выплеснуть на них свое недовольство.

        Проверяющие  не принимали в расчет то обстоятельство, что сейчас было время студенческих каникул, и большинство его однокурсников загорали на море, искренне полагая,  что со сдачей сессии их обязанности перед обществом закончились,  родители обязаны содержать их все лето и весь следующий учебный год. Вот с кем этим типам надо проводить беседы о трудовой морали.

         Командир- преподаватель с кафедры физвоспитания, дипломатично помалкивал. Он следил за дисциплиной, проверял пищу в котлах  и в подобные хитросплетения отношений вмешиваться не собирался. Юра  как-то посчитал ему его заработок с учётом этих самых коэффициентов, поэтому тот ему работать не мешал. Командир с  комиссаром являлись молодыми коммунистами, а этот фактор был решающий при назначении их на командные должности в стройотряде.
         Штабные чувствовали неприязнь,  исходящую от его мрачного лица, их молодой гонор  выплеснулся истерикой:
         – Вы не представляете наших полномочий. Один звонок, и здесь не будет не только вас, но и всего отряда. Вы самовольно посадили иностранца на технику, где тот получил травму. А представляете, каков бы был международный скандал, если бы он покалечился или погиб...?
 
       Раньше, может быть, Юра испугался бы последствий. Но это был его четвертый стройотряд, главным инженером его выбрали единогласно, и он знал цену петушиным наскокам.  От них можно ожидать только мелких пакостей.  Петрович,  начальник сторойотдела леспромхоза успел рассказать ему, как этот Галай сегодня унижался перед ним, выпрашивая справку с «предварительными показателями».
         Он с трудом подбирал слова:
         – Система стимулирования производительности труда была опробована в предыдущих строительных отрядах, получила одобрение, и не вам ее менять. Деньги в нашем государстве платятся за труд, если у вас другое мнение, прошу изложить письменно, будем им руководствоваться. И не следует доверять доносам одного человека…
 
       Проверяющие  попытались найти подтверждение своим выводам в рабочих бригадах, но наткнулись на молчаливое непонимание. Музыканты и агитаторы в присутствии товарищей не рискнули объявить свои претензии. Марек, в принципе противник всякого тоталитаризма, воспринял допрос  как насилие над личностью, изобразил искреннее удивление,  когда речь зашла о его ранах.
         – Трактор стоял, а я просто шел мимо, Святая Дева Мария и кто там был подтвердят мои слова. Засмотрелся на девушку и упал в яму, но благодаря той же Святой Деве  остался невредим. Его оставили в покое, когда он призвал в свидетели еще нескольких святых из католического пантеона  и пригрозил от их имени неминуемой карой на головы тех, кто возводит напраслину.
         А всегда невозмутимый Фан поинтересовался их личностями, когда те задали ему провокационный вопрос про их заработок  и глупый – про то, сколько времени им отводится на отдых.

         Гонители отстали от Юры, но вечером, когда усталые бойцы рвались в столовую, потребовали  чтобы те сбрили бороды и постриглись.  Едва проклюнувшаяся у большинства растительность на щеках  была расценена  как зачатки опасного вольнодумства. Ответом было общее возмущение, сходное с противодействием народа Петру-I, когда тот по возвращении из цивилизованной Европы принялся резать боярские бороды. Сейчас те бояре нашли бы здесь полное понимание. Многие впервые пытались вырастить  что-то на лице  и искренне считали бороды непременным атрибутом романтика. В столовую пускали только бритых, вследствие чего,  добрый десяток бойцов издали принюхиваясь к запахам кухни, неясно отсвечивал  в наступивших сумерках. Сдаваться они не собирались, все-таки  не первый курс.  Припозднившийся Федя немного потолкался среди голодных бородачей и, уяснив суть проблемы, решительно направился к дверям.  На заслон из двоих гостей, комиссара и командира, он не обратил внимания. Дощатая конструкция, громко именуемая «столовая», ощутимо дрогнула,  когда он, аккуратно обходя студенческое начальство, задел косяк двери. Поразительно, но поборники чистоты его не заметили. Он набрал кастрюлю каши с мясом для отщепенцев  и вышел так же «незамеченным».
         Молодые глупыши потратили на этот процесс полночи и остатки своей начальственной принципиальности  и утром отбыли восвояси.
 
           На следующий день Юра узнал, что их приезд, кроме воспитательного,  имел и другую цель. Командир показал ему пакет.
         – Приказано сформировать бригаду для строительства здания ретрансляционной станции на берегу реки Конды.  Населенных пунктов рядом нет. Из людей там  только вахта лесорубов.  Нас выбрали, потому  что мы оказались ближайшим к стройке отрядом. Сроки? Сам должен понимать.  Лето кончается.

         Леспромхоз выделял строительные материалы  и баржу для их доставки. Вахте на месте предписывалось всячески помогать техникой.  Высокопоставленные чины стройотрядовского войска были исполнены такого величия, что не посчитали нужным обсудить этот вопрос с главным инженером. «Все основные задачи уже решены. Осталась ерунда. Собрать очередной дом из бруса  у черта на куличках».
             Петрович  вместе с зам. директора леспромхоза озвучили сроки:  «три дня для подготовки баржи и материалов, с твоей помощью, естественно. Трое суток  до  места. Уже с  бригадой на борту. Баржи у нас передвигаются только днем. Ночью команда спит».  Итого шесть  дней   плюс день на разгрузку, значит, туда он должен попасть сразу после этого срока.  Начало любой стройки связано с массой непредвиденных проблем, о  которых студенты  могут не подозревать.         
        ___________
               
   

      Юрий Федорович был добросовестным и исполнительным человеком. Он был горд,  когда ему предложили стать комиссаром интернационального отряда. Труд на благо обществу должен сплотить молодежь из разных стран. Тот факт,  что большинство студентов были из бедных семей  и ехали   заработать денег, старались не выпячивать  и старательно маскировали это стремление  энтузиазмом. Беда была в том,  что его должность была неосвобожденная, так что он был обязан работать в бригаде. Ему казалось,  что такое единение с рабочим людом мешало воспитательным процессам и унижало его  как руководителя.  Люди утром  после его напутствий разбредались по объектам  и были предоставлены сами себе. Бригадиры были назначены Юрой из студентов старших курсов, имеющих за плечами  как минимум  один стройотряд, и само существование должности комиссара они воспринимали  как досадливое недоразумение.
 
        Субботние и воскресные танцы  по-прежнему  были источниками неприятностей. Некоторые кровати в военных палатках, где отрядовцы жили по четыре человека, пустовали до утра.  Все больше опасений вызывали кубинцы. Вечером, когда усталые студенты возвращались в лагерь по пыльным улицам поселка, у жителей было  не только желание подкормить отощавших вьетнамцев. В огородах слышались пронзительные гневные крики матерей. Те загоняли своих легкомысленных дочерей в дом. Но против мощных сил природы  они были бессильны. Разные цивилизации неуклонно сближались.
 
        В результате,  душной воскресной ночью  около забора лагеря была обнаружена девица в невменяемом состоянии.  Танцы в клубе давно закончились,   сонные танцоры в курилке обсуждали перипетии прошедшего вечера. Расспросы не могли вывести ее из полуобморочного состояния, она, как в бреду, повторяла:
         – Мигель, Мигель…
         Мигель – уроженец  далекого карибского острова,  в настоящем – плотник бригады,  был обнаружен в палатке  крепко спящим   под противомоскитной сеткой из марли. Он был извлечен соплеменниками  из кровати и предстал перед встревоженным Сергеем Федоровичем. Тот по виду посетительницы решил, что случилось самое ужасное, против чего он неустанно предупреждал. Заспанный кубинец  пялился то на девушку, то на комиссара  и виновато поводил голыми плечами шоколадного оттенка. Одинокая лампочка на столбе скупо освещала действо, выхватывая из темноты то зубы, то глаза.
         Произошла бурная дискуссия на испанском языке, с примесью местных наречий, после чего  вездесущий Марек, выступивший в роли добровольного дознавателя, торжественно объявил:
         – Он ее поцеловал! 
         Чех частенько выступал в подобных разборках  экспертом  по сексуальным отношениям. Кубинцы, как и все сильные люди, на него не обижались.  Сейчас он обеспокоенно взирал на Сергея Федоровича.
         – Что будем делать, комиссар? Он ее обесчестил. Пусть теперь женится на ней.
 
       Пока кубинцы эмоционально выясняли степень вины своего товарища, о пострадавшей на время забыли. Девочка с волосами, заплетенными сзади в косу, в простеньком платьице, казалось, никого не замечала. Она прижимала руки к груди, всхлипывала,  не отрывая  глаз от обнаженного мулата.
         Комиссар  вместе с подошедшим командиром  деликатно выспрашивал подробности.
         –  Нет! Что вы! Нет, нет! Поцеловались, и все.
         В темноте  спадало напряжение.
         – Надо же так целоваться!  Я видел,  он танцевал с ней в клубе. Провожать пошел. Послышались смешки: «Пусть научит».
         Марек уловил настроение собравшихся.
         – Предлагаю провести «следственный экспримен». Пусть он покажет, как голову ей кружил? – В нем пробудился интерес  профессионала.
         –  Да, пусть продемонстрирует. На Кубе, наверное, по-особому  целуют.  Смотри, как девка с катушек слетела! – загалдели повеселевшие зрители. – Миша! Давай, подруга ждет.
         –  Так, а ты чего сюда пришла среди ночи, раз до дома проводили? – Командир не мог решить, как реагировать на происходящее.
         – Соскучилась...
            ….
         Ситуация разрешилась неожиданным образом. Из темноты образовалась пожилая женщина с растрепанными волосами, в наспех накинутой кофте. Она секунду рассматривала застывшую экспозицию под фонарем.
         – Это так ты спать пошла! Это твое «спокойной ночи»!  Срамота какая! – В руке женщины вдруг появилась увесистая хворостина, и она с размаху огрела ею дочь по голым плечам.
         – Дверь закрыта, так она в окно, –  командир вознамерился перехватить орудие возмездия, но разъярённая мать  хлестнула его по рукам и продолжила наносить удары во все стороны.
         Освещенный пятачок вмиг опустел. Непутевой дочке еще досталось по спине, и ее светлое платьице в лунном свете вместе с пронзительным воем понеслось по направлению к поселку. О сопротивлении никто не помышлял. Кряхтя и почесывая ушибленные места, бойцы  разбредались по палаткам, где давно спали их менее любопытные товарищи.
         …–  Школу еще не кончила. Зенки  бесстыжие  повылупляли. Я-то  на вас управу найду! Мать не могла успокоиться, топталась на освещенном пятачке, одна во враждебном лагере. Насекомые над ее головой бились о раскаленную лампочку  и падали трепещущими снежными хлопьями.
 
        Командир медленно приблизился к ней. Не мог он просто так уйти, должность не позволяла.
         – Мы не меньше вашего переживаем. Вы-то понимаете,  что вашу дочь сюда привело?
         Женщина скривилась, слезы покатились по щекам.
          –  Понимаю. Плохо ей со мной без отца. По сторонам смотрит. Тут еще ваши черти скалятся. Не углядишь.
         –  Вот и мы не можем за всеми присматривать. Вы уж дочку свою простите, видно, в первый раз ее приголубили.  Первые чувства. Тут палкой не поможешь.
         Командир приобнял ее за плечи.
         – Давайте я вас домой провожу, негоже женщине одной ночью ходить.
                ___________
       
 

        Здание ретрансляции бригаде студентов предстояло  строить самостоятельно, поэтому туда Юра подобрал шесть «второгодников».  Бригадирствовать согласился Федя. Была уверенность, если там  что-то пойдет не так, то он выполнит все работы сам. Кашеварить  вызвалась одна из поварих, первокурсница Таня –  пухленькая девушка с   детским выражением на лице.  В стройотрядах, как в  армии, не принято сильно заморачиваться  различиями между мужчинами и женщинами.  На барже оказалась одна свободная каюта, и спать бригаде все плавание предстояло вповалку на своих матрацах.
         В положенное время баржу потащил вниз по течению буксир, а Юра заказал  билет на рейсовый катер. Судно на подводных крыльях, согласно расписанию,  должно было доставить его на место за двенадцать часов – через пару дней  после прибытия бригады.  Ранее такой вариант  предложили поварихе, но был ею категорически  отвергнут. Предстоящее путешествие  по реке волновало ее романтическую душу, да и «пассажирам» надо было чем-то питаться. Негоже прибыть к месту работ ослабленными.

        В месте, где  через пять дней плавания,  караван  вылез  на песчаную отмель, весь берег был завален связками бревен, досок и фундаментными блоками. Способ разгрузки оригинальностью не отличался.  Трактора тросами попросту стащили грузы с плоской баржи на берег.  Красного цвета  трелевочник  как раз  взгромоздил на щит очередной блок и медленно карабкался на  возвышенность около реки.   Река намыла эту песчаную гору, будто специально предназначенную для установки ретранслятора в этой равнинной местности.  На вершине виднелась невысокая пирамидка из камней. 
 
         Обратно катер ожидался через двое суток, и Юра сразу включился в работу. Необходимо было без всяких измерительных приборов заложить фундамент этого нестандартного дома, руководствуясь лишь общими  пожеланиями руководства леспромхоза.
       Каждого  из этой бригады он знал не один год, подобных домов те  построили не меньше десятка, поэтому работа шла споро.    Монтировал бетонные блоки  тот же трелевочник. Задом подъезжал к траншее, после чего  лебедка роняла  тяжелый блок на предназначенное место. Трактор, созданный  для перетаскивания бревен, не способен хорошо выполнять такую  точную  работу.  Он неуклюже маневрировал на краю траншеи, тяжелые гусеницы  рушили рыхлые стенки. Снова и снова приходилось выкидывать песок,  ровнять дно по самодельному нивелиру и  заново начинать монтаж.   К исходу второго дня  площадка выглядела так, будто окрестности подверглись интенсивной бомбардировке,  и только четкие линии двух бетонных прямоугольников среди бесформенных куч грунта  доказывали,  что мучения были не зря.   

.        С холма было видно, что река в этом месте делает плавный поворот, в тихой заводи вахтовики готовят плоты для сплава, в отдалении дымит зеленый курган из веток, оставшихся после разделки деревьев.  В этот рукотворный вулкан  беспрерывно подбрасывались  новые порции.  По краям сырая древесина не желала  гореть, и только в центре отсвечивала жаром и трескучими искрами  обширная воронка.

         Оказывается, здесь жили люди. Из тайги вышел человек   не похожий по одежде на вахтовиков  и поздоровался со студентами. Те наперебой  его тоже приветствовали. Видно было, что знакомство состоялось ранее.   У него было  морщинистое лицо с характерным азиатским прищуром,  жесткие черные с проседью космы волос. Одет он был в сапоги и  старую брезентовую куртку, подпоясанную  затертым кожаным ремнем, на котором болтался нож в покрытых шерстью ножнах.  Абориген сразу заметил на стройке нового человека. Подошел  и отдельно поздоровался:
         – Здравствуй, начальник!
         Юра с интересом разглядывал незнакомца. – Какой  такой  начальник? Откуда вы взяли?
         – Так  ребята вчера сказали.  Приедет начальник.  Самый умный! Один знает, как строить. А мы не знаем.
         Леха в сторонке щерился в клокастую бороду.  Каменные работы были в авральном темпе закончены,  и он получил бесплатный билет на баржу. У остальных, кто был поблизости,  зубы блестели  на грязных физиономиях.
          –  Это правда! Сюда отправили самых бестолковых. Чтобы нормальным людям не мешали.  А вы, значит, из местных будете?
           –  Конечно! Недалеко живу. У ручья. – У гостя  была правильная речь, и веселое  с хитринкой, выражение  лица.
      
                ______________



          Юра устало брел по улице. Ему опять пришлось нарушить все мыслимые запреты. Вчера на котельную наконец–то прибыл автокран. Крановщик смонтировал пару панелей и пропал. Юра тщетно прождал его сегодня до обеда. Ожидание вымотало его, и он со злостью поглядывал на застывшую технику. Петрович ничем помочь не мог.
         – Посылали за этим чёртовым крановым. У родственника на юбилее он. Загулял, стало быть. Как появится  сразу к вам. Видишь, даже машину оставил на объекте. 
         Здесь бригадирствовал Пашка  и переживал не меньше его.  Во всем, что касается работы, он привык полагаться на мастера и сейчас ждал от него решения. Без панелей невозможно было продолжать кладку стен и приступать к кровле. Сроки поджимали, а жаловаться было некому.

         Студенты без особой надобности переносили кирпич и песок. Молодые ребята, многие  год назад школу закончили, никогда не перечили ему,  всегда безоговорочно повиновались. Они часто не понимали, казалось, очевидных  вещей, иногда совершали глупости, которые нужно было исправлять.  Юра, бывало, срывался на грубость  и удивлялся,  что те всегда внимательно вслушиваются в его ругань, совершенно не реагируя  на оскорбления и обидные сравнения.  Это становилось интересным, он намеренно повышал градус внушения – никакого эффекта. Будущие инженеры и руководители   будто воды в рот набирали. На лицах совершенно идиотские выражения. Когда нет реакции на гнев, понятно, что он быстро потухает. Чего ради  разоряться. Какие люди есть, с такими и надо работать. Других не будет.
         И только потом, перед отъездом домой, Пашка признался,  что с каждым молодым стройотрядовцем была проведена беседа. Им всем внушалась простая мысль:  хотите заработать –  внемлите мастеру. Из всего словесного потока выуживаете только конструктивные элементы, относящие к работе, остальные выражения вас не должны волновать.…   Даже тренинги проводили с участием Феди.  Основания для подобного воздействия на молодые души у старой гвардии были самые меркантильные. В прошлом году  под его руководством  они заработали  раза в два больше, чем в других стройотрядах.

         – Ключи под сиденьем. Потерять боится. Когда выпьет. – Бригадир пытался направить его мысли в нужном направлении. Он раньше уже общался с крановщиком и не верил в его скорое пришествие. Пашка сохранил вызывающую бородку, ранее  с чехом принимал живейшее участие в судьбе погибшего погрузчика и сейчас, провоцируя на серьезное нарушение, был уверен, что недавний выговор от проверяющих не остановит приятеля и на этот раз.
 
        Юра никогда даже не сидел в кабине автокрана, но не сомневался,   что справится. В конце концов,  все сложное состоит из набора простых вещей.
         Он осторожно, по интуиции двигал рычагами и педалями, понимая, что ему не простят любой оплошности, поэтому все операции со строповкой и монтажом делал сам,  с минимальной помощью бригадира. 
 
        Сейчас техника благополучно   возвращена на место, можно было продолжать плановые работы, но на душе было гадко.  Утвержденные планы постоянно нарушаются, а сроки мало кого волнуют. Ведь общее дело делаем. Все друг на друга жалуются. Рабочие – на начальство, начальство – на рабочих и на вышестоящее начальство.  Он на виду всего поселка работал на чужом кране,  и никто на это не обратил внимания. Все обошлось, и  слава богу!

         Он как-то ехал в поезде с бывшим морским летчиком, Героем Советского Союза. Тому повезло выжить на войне. Он рассказывал, что его командование постоянно пребывало в раздумье:  наградить его  или расстрелять. Наградить за сбитые вражеские самолеты,  а расстрелять за систематические нарушения инструкций и указаний.  Так он и живой остался, потому что не следовал слепо идиотским  указаниям. Например, на задании регулярно докладывать по рации о своем местонахождении.  «Зачем?  Издали контролировали, значит. Нельзя, мол, советского человека оставлять надолго одного, без надзора.  Сколько ребят было перехвачено немцами над морем, те ведь тоже прослушивали эфир».
         Юра был уверен, окажись тот старый летчик сегодня на его месте, наверняка  не стал бы ждать, когда крановщик протрезвеет. «Для пользы дела  иногда  и свою рацию сломать можно», – вспомнил он непонятые тогда слова.

         Максимыча сегодня с утра отправили в дальний рейс, и Юра на пилораму не попал. Вчера Любы не было на работе, и он постеснялся спросить,  где она.  Странно Максимыч тогда возбудился,  когда он завел разговор о симпатичной учетчице, ведь он до этого на эту тему ни звука не проронил. Значит, что-то витало в воздухе. Работал бы в бригаде,  думать бы забыл о ней, может, издали  только  полюбовался. А тут,  чуть ли не обязанность такая – снова и снова встречать ее по утрам. Прямо привычка появилась! Неделю  не видел – и, кажется, жизнь наперекосяк, ничто не радует. Даже в теплоходе  во время, казалось,  нескончаемого плавания представлял ее рядом с собой. Вот  как бы она реагировала на виды за окном.  А сейчас  встречи побаиваешься, слова водителя из головы не выходят. Поневоле о судьбе задумаешься.

         С ним поравнялся знакомый автобус с пилорамы. Он неспешно двигался по улице, развозя рабочих по домам после дневной смены.  Люба сидела у окна и смотрела на него. Юра вдруг осознал,  что смутился, будто девушка услышала его мысли.  Он остановился, инстинктивно, всем своим видом изображая виноватость за все,  что угодно и надежду на прощение.
         Люба улыбнулась, и весь прошедший муторный день озарился особенным смыслом.  Какая мелочь; трудности, смешные взыскания. Сердце распирало грудь и требовало немедленно совершить что-то грандиозное.
         Автобус проехал, Люба обернулась и еще раз насмешливо взглянула. Почему насмешливо? Внимательно так посмотрела.
          
                ______________
            

         Когда Люба смеялась, она слегка запрокидывала голову, и от этого каждая черточка ее лица приобретала особенную выразительность. Казалось, она хотела сказать,  смотри, какая я, вся на виду.
         «Наверное, она не умеет врать – подумалось Юре – уж очень естественно она себя ведет». Девушка  как будто  что-то решила для себя, словно освобождаясь от защитных доспехов, представая перед ним все более беззащитной. Ее глаза словно осязали его, и Юра тогда внутренне весь подбирался. Он боялся сболтнуть  глупость  или  обидеть ее.  Безжалостно пытал себя,  достоин ли он ее все возрастающего доверия?
 
        После очередных танцев, когда он по-прежнему сохранял глупое молчание, она вдруг просто пошла с ним рядом по темной улице. В воздухе уже ощущалась ночная прохлада, и он так же молча накинул ей на плечи свою куртку.   Юра понимал, что в его жизни происходит, необычное и   важное, оттого только при прощании взял ее ладонь в свои руки. Тогда она впервые засмеялась,  и ее тихий смех прибавил ему храбрости. Зачем ждать целую неделю?  Завтра.
 
        …. Он ей рассказывал смешные случаи из своей жизни, когда он, разумеется, вел себя бестолково.  Юра был уверен, что изображать из себя героя не следует. Он признался,  что любит путешествовать. На зимних каникулах всегда уезжает в другие города или в горы. Люба молчала, а потом тихо сказала:
         – Я тоже мечтаю о путешествиях. Чтобы ехать долго-долго,  и чтобы дорога никогда не кончалась…
 
        Сзади послышалась  шаги, и в неясном свете освещенных окон,  на улице обозначился  темный силуэт, который при приближении оказался знакомым водителем самосвала. Парень  как парень, среднего роста, с широким курносым лицом, кучерявыми пепельными волосами, с шеей, на которой никогда не застегивалась рубашка. Длины ворота не хватало.
         Юра в некоторой растерянности рассматривал его плотную фигуру. Почему-то сразу было понятно,   что тот не случайно здесь оказался. Люба стояла рядом, он ощущал ее плечо.  «… Многим нравится», – всплыли слова Максимыча.  Этому, видно, тоже…
   
      Водителя самосвала слегка покачивало. Юра не сразу понял, что тот пьян.
         –  Люба, что ты со мной делаешь?  Ты же знаешь.  Зачем? – Кучерявый обращался к девушке, словно та была одна. Лицо его ежесекундно меняло выражение. В полумраке оно было то жалобным, то угрожающим. – Люба!.. Люба! – Видно, он с трудом владел собой. Эмоции душили его.
         – Дима, иди домой! –  Любин голос был резким, решительным. –  Я тебе уже все сказала.

         Дима, не переставая стенать, сокращал дистанцию. За заборами в темноте заливались лаем привязанные собаки. В окнах дергались занавески. Неминуемая встреча двух влюбленных претендентов грозила войти в устную летопись улицы, а возможно, и всего поселка. Надо было как-то действовать.  Разговорами об искусстве, как Мишу в Доме культуры, этого не проймешь. « Какая скотина! Мог бы подкараулить его одного. Зачем это представление?»
         – Тебе ведь ясно сказали. Иди домой. Проспись, – он обозначил свое присутствие предельно нейтральным голосом.
         – А–а, начальник студентов, –  презрительно процедил кудрявый здоровяк. Он сделал вид, будто только что увидел его. – Отойди от нее! Мы сами разберемся. –  Не далее  как вчера этот студент подписывал ему «накладные» на песок, и они перебросились вполне доброжелательными ничего не значащими словами. – Вали, студент, откуда пришел. – Они впились друг в друга взглядами. Юра шагнул вперед, расставил ноги и приготовился к худшему.
 
        Водитель остановился  в нерешительности.  Как видно, эта черта характера была в крови здешних мужиков. Хриплое дыхание у обоих все более походило на рычание.
         Вдруг он прыгнул в сторону, легко оторвал от забора штакетину  и взмахнул ею  как мечом. Юра молча ждал. За спиной была Люба,  так  что варианты отсутствовали.  Отвергнутый влюбленный сделал маленький шажок, Юра тоже. Улица в детстве научила его: «если от противника невозможно сбежать, – наступай». Палка у того в руках тонкая, – не смертельно.  Преследователь  вдруг  откинул ее и оторвал другую. Наверное, более крепкую. Но и эта его не удовлетворила, он ее тоже отбросил, стал отрывать следующую. Та не поддавалась, и Дима в остервенении принялся крушить ограду. За ней задыхался в ошейнике от злобного лая хозяйский пес.  Захлопали двери, над крыльцом зажглась лампочка.
         Развязка затягивалась, и Юра почувствовал, что его дергают за рукав. Вернее, тянула его Люба давно, но только сейчас он это осознал.
         – Ну, пойдем, пожалуйста, он ничего тебе не сделает.  Ничего нам не сделает. Уйдем отсюда… – В  голосе ни тени испуга. Она впервые  уверенно взяла его под руку. Сзади доносился треск сокрушаемого дерева, все громче разрасталась разноголосая суматоха.  Поразительная девушка. Еще неизвестно, кого этот Дима больше боялся.
          

                ____________

         Теплоход известил окрестности о своем прибытии сиплым гудком  и выполз своей передней частью на песчаную отмель.  По заведенной привычке теплоход встречали все свободные люди. Таких было немного, вахта работала без выходных  с утра до ночи.  В сторонке курил трубку Иван. На холме уже возвышался сруб дома, видный с реки.   Объект будет принимать комиссия, поэтому в самом начале Феде были даны самые жесткие наставления:   на угловых и продольных сопряжениях не халтурить, нагелей не жалеть, паклю не экономить. Зазор над проемами – не меньше семи сантиметров.  Серьезных нарушений обнаружить не удалось, и можно было расслабиться.  На этот раз он уедет отсюда  со спокойной душой, когда над срубом будет возведена хотя бы одна стропильная ферма  с надежными стойками и стяжками. Тут полагаться на большой опыт товарищей не стоило. Но в то, что она будет в точности повторена два десятка раз, сомнений не было. 
         Днем природа представала во всей красе  и радовала глаз. С холма открывались, уходящая за горизонт   величественная картина сибирской тайги и уже привычная гладь полноводной реки. Чистый песок на холме, спускаясь, постепенно покрывался травой  и превращался в зеленую лужайку, которая, словно для контраста  окаймлялась березовой рощей с ослепительно белой корой на высоких деревьях.
         Лагерь вахтовиков располагался за ней,  там земля безжалостно  перемалывалась гусеницами и колесами, и была похожа на любое место, куда люди приходили на время,  чтобы   что-то у природы забрать. Похоже, это место с песчаным пляжем под кручей  пытались сберечь до последнего.  Но так было в прошлый приезд. Трелевочники уже содрали траву  и перепахали почву,  когда таскали брусья к фундаменту на вершине  и монтировали фундаменты.
                Песок вокруг древнего дизельного генератора все больше пропитывался  соляркой  и машинным маслом. Механизм годился в отцы погибшему на стройке погрузчику-челюстнику, но был необходим для сверления отверстий в брусьях под шплинты.  Чтобы он завелся и начал выдавать ток, требовались усилия нескольких человек. Двое по очереди непрерывно крутили заводную ручку, никаких других приспособлений для запуска дизеля предусмотрено не было, третий совал горящий факел во все отверстия  этой капризной развалины. Казалось,  внутри ржавого  остова в ведре громыхали  гайки и  мелкие  железки.  Потом звуки    становились громче, из выхлопной трубы появлялся дымок. Каждый раз, когда механизаторы от отчаяния и усталости были готовы бросить это бесполезное занятие, маховик мотора начинал крутиться сам, а стуки  в цилиндрах становились более последовательными.  Это был единственный производитель электричества вокруг, поэтому наиболее  интеллигентные лесорубы и водители лесовозов, заслышав чахоточные  звуки, бежали сюда с электробритвами.

         К вечеру пришел поздороваться Иван и с ходу  с утра  пригласил на рыбалку. Похоже, старый хант сам искал встречи с Юрой. В прошлый приезд они перекинулись только несколькими фразами. Юра замотал головой, он не был фанатом рыбалки, для его деятельной натуры  статичная фиксация организма на неопределенное время  была невыносима. Да и стыдно было этим заниматься,  когда люди работают.   Но бригада дружно поддержала приглашение.
       –  Два часа утром  ничего не решают. Хоть какая-то польза от тебя будет. Да и приезд отметить надо. Ухой. Заодно и отъезд.  На торце здания в одинокую ферму уже забивали последние гвозди. Понятно, что подобную конструкцию они могли соорудить и без него.
         
          Солнце скрывалось за далеким сосновым частоколом, ветерок стихал, и из сумеречного  леса устремлялись полчища кровопийц. Студенты засыпали под несмолкаемый гул. Похоже, армада бомбардировщиков кружила в ночном небе. Марлевые пологи над кроватями чернели от тысяч насекомых, которые чуяли рядом горячую кровь, и ничто не могло их остановить. Несмотря на все ухищрения, самые настойчивые из них пробирались внутрь, получали, что хотели, от жадности теряли подвижность, отчего  простыни были в кровавых разводах от раздавленных кровососов. Походы в туалет отличались позорной краткостью.  Кровожадные твари там  в любое время суток были наготове, специализировались на определенной части человеческого тела, отличались  стремительностью. Жертва определялась еще на подходе к их убежищу  и атаковалась, едва над отверстием начинались судорожные конвульсии. Вся прелесть этого места, связанная с размышлением о смысле жизни  и получением полезной информации из клочков газет,  была утрачена.
 
       Таня в роли хозяйки вполне освоилась в вагончике с дровяной печью  и даже стала покрикивать на своих подопечных. Она была единственной женщиной на сотни   километров вокруг.  Их соседи, завербованные со всей страны лесорубы, вели полудикий образ жизни, терялись при виде бедовой девушки. Вечером они приходили к студентам в гости, вели деликатные разговоры при свете от молотящего на холме  генератора  и стыдливо подъедали  остатки ужина. Когда Таня пожаловалась им, что  консервы надоели  и  хочется свежего мяса,   как у них в селе,  водители к вечеру завалили ее тушками уток, застреленных прямо из кабин лесовозов.
         В машинах ружья были обычным делом. Мало ли, что ночью в дороге приключится. Тайга! Водоплавающие не подозревали об угрозе, людей не боялись, плавали по протокам, как на птицеферме.  Люди уставали на работе без выходных,  ленились ощипывать и потрошить птиц.  У них был свой повар, но и он редко заморачивался с перьями, вынужденный кормить ораву едоков.  Таня ощипала несколько уток  и свежего мяса больше не просила. За время учебы в городе сельские навыки у нее притупились.

             Иван  разбудил Юру в пять утра, когда молодой сон наиболее крепок. Затея с рыбалкой казалась глупой и невозможной. Организм никак не хотел просыпаться. Сапоги сразу стали мокрыми от росы, над рекой тянулся прохладный серый туман и цеплялся за  прибрежные заросли. Еще раньше Юра обратил внимание,  что абориген как–то странно сжимает кулаки. Сейчас же, когда они стаскивали лодку в воду  и ладили весла, он вдруг со смятением увидел,  что у того отсутствуют пальцы на обеих руках. Нет, какие–то короткие обрубки сохранились,  и Иван ими ловко управлялся, но ладони невольно притягивали взгляд,  требовались усилия, чтобы их не замечать. Он по другому стал смотреть на нового товарища, «каково выживать в тайге калеке»,  и это не укрылось от  прищуренных глаз  Ивана.
         – Человек ко всему привыкает, –  это все, что он посчитал нужным сообщить о своем несчастье.
         Юра сел за весла  и,  упираясь, стал грести против течения. Они миновали затоку с плотами  и углубились в заросли. Течение крутило маленькие водовороты вокруг веток, торчащих из воды. Иван взял на носу веревку с железным крюком на конце  и накинул на ствол потолще.  На дне лодки лежали маленькие удилища с леской и пробковыми поплавками. Видимо, они домой никогда не забирались, когда рыбаки пришли, снасти там уже  были. Юра  насадил на крючок маленького червячка и  бросил его за борт. Поплавок по течению  с   метр проследовал вдоль борта и скрылся под водой. Рыбешка забилась на дне лодки. В дальнейшем  рыбалка заключалась в непрерывном  нудном насаживании наживки и выдирании крючка из пасти добычи.  Азарт, вызванный непрерывным клевом, стал спадать. Ни разу  поплавок не доплыл конца лодки.  Казалось, под водой выстроилась очередь желающих покинуть водный мир. Старый охотник закурил трубку и чрезвычайно довольный откинулся на бортик лодки. Заготовка рыбы происходила почти автоматически,  и он принялся расспрашивать Юру о его жизни, потом о событиях в мире. Ему было интересно  мнение студента на то или иное событие. Про себя Иван умудрился не сказать ни слова, только отшучивался. При разговоре  он размахивал культями рук, вокруг которых болтались кожаные ремешки. Их предназначение стало понятно, когда ведро наполнилось, и Иван сам сел на весла. Он накинул петли на уключины весел и стал ловко управлять лодкой.  Из рукавов торчали петли поменьше.
         – А эти для чего?
         –  Которые маленькие,  чтобы стрелять. За курок дергать. Другая – стакан держать. – Иван весело засмеялся.  Интересно! Он на самом деле всегда такой веселый и жизнерадостный, или держит марку перед посторонними?
         – Зайдешь к нам? Покушаешь, – предложил Юра, когда лодка ткнулась в берег под кручей.
         – Зачем тушенку есть, когда живая еда имеется.–  Хант выбрал из массы еще трепещущихся окуньков рыбу побольше, придавил ее к сиденью  и ножом удалил верхний плавник.  Остатка большого пальца как раз хватило,  чтобы зажать тонкую рукоять ножа. Рыба отчаянно била хвостом, когда Иван посыпал солью из баночки ее спину и срезал тонкий ломтик  мяса. Было видно, что нож резал без всякого нажима.  Первый кусочек он проглотил сам, второй протянул студенту.
         – Не бойся, рыба здесь чистая. 
         Юре уже приходилось  есть сырое мясо. Замороженное и живое. Он пожевал соленый студенистый кусок. Не удержался  и спросил:
         –  На вершине пирамида из камней была. Камни, видно, издалека были принесены. Специально. Мы порушили там все. Может, не надо было. Вдруг место  священное   у вашего народа?
         Иван опять засмеялся.
         – Конечно, священное! Другой горы рядом нет, поэтому духи могут жить только здесь. Боги любят красивые места. И люди любят. Оставляют там свои знаки, чтобы все знали, что они там были. 
         – А духи не обидятся?
         – А чего им обижаться!  Дом строите. Они в доме теперь жить будут. – Не поймешь, когда этот абориген  говорит серьезно. – Сейчас лето. Хорошо! Духи отдыхают.  Зимой надо помогать людям. Трудно будет!
            
         Теплоход должен был прийти завтра, а сегодня вечером на берегу реки у костра образовалась случайная компания из лесорубов, студентов  и  местных жителей. Оказалось,   у Ивана имелись «соседи», которые располагались в тайге на лесистых островках среди болот таким образом, чтобы между их жилищами было не менее десятка километров. Двое невысоких, сутулых лесных жителей робко топтались в сторонке. 
       Таня сварила ведро ухи из утренней рыбы, лесорубы принесли водку.  В голове  еще ощущается привычный шум от дневного надсадного рева груженых КрАЗов и завывания бензопил, но  вкусная еда и живая прохлада близкой реки действуют умиротворяюще. Теплый ветерок с реки и дым от костра отогнали надоедливый гнус. Среди суровых с виду мужиков, многие из которых не брились уже по много месяцев и работали весь световой день, воцарилась удивительная доброжелательная атмосфера. Нет необходимости напрягать голос, Слово, даже сказанное шепотом, отчетливо звучит в ночной тишине.  На самодельном столе стояли миски с едой и бутылки с водкой.  Каждый сам накладывал себе,  сколько хотел  и  наливал,  сколько считал нужным.
          Кожаная «стаканная» петля Ивану не понадобилась. Уверенно держать стакан можно было двумя руками.  Он не сидел на месте.  То исчезал в темноте, то  отблески костра выхватывали из мрака  фигуру, похожую на старого индейца.   Что-то беспокоило его. Юра невольно замечал смятение на его по-своему,  красивом лице с редкими усами и бородкой.  И вдруг  Иван замер рядом со столом  и начал декламировать стихи.  Конечно, Юра, после непродолжительного знакомства с охотником   уже не мог относиться к нему как к полудикому аборигену, но знание наизусть Пушкина  ошеломило.          
               
               
                …Природой нам здесь суждено
                В Европу прорубить окно,
                Ногою твердой стать на море…
            

         Стихи, декламируемые чистым проникновенным голосом, столь неожиданным у старого охотника, оказали на присутствующих магическое воздействие.  Казалось бы, водка должна была развязать языки, но нет, все затихли завороженные, никто не осмеливался перебить чтеца даже малейшим звуком.    
         Эти стихи Юра слышал в школе, даже  наверняка  учил наизусть, но здесь, в центре Сибири, слова поэта звучали особенно проникновенно.  И безмерное удивление присутствовало: что связывало этого дикого на вид  ханта с городом на Неве? Как ранее рассказали  его товарищи, вечерний гость жил в лесу, неподалеку от лесорубов. Днем, рядом с бревенчатой избушкой, всегда курился дымок. Его жена или, скорее,  сожительница, похожая на   старую родственницу Чингачгука, на костре готовила пищу.  Что привело любителя Пушкина в эту глушь, никто из лесорубов не знал. Догадывались по разным его оговоркам и намекам, что была раньше у него другая жизнь.  В городе. Но что-то чрезвычайное заставило его бросить все  и превратиться в отшельника. Тяжелые травмы не мешали ему изредка  снабжать рабочих леспромхоза свежим мясом и рыбой. Должно было случиться нечто шокирующее и неординарное, чтобы лишиться пальцев сразу на обеих руках.   В тайге излишнее любопытство не одобряется, поэтому прошлое старого охотника ворошить никто не осмеливался.
               
                …..Красуйся, град Петров, и стой
                Неколебимо, как Россия,
                Да умирится же с тобой
                И побеждённая стихия

         Почему-то в других нациях мы стараемся разглядеть экзотику, не замечая похожесть на нас самих, а может,  и превосходство в чем–то. Образование и воспитание возвышают человека, а не разрез глаз и цвет кожи.  Невольно вспомнилось, что когда прошлой осенью на свадьбе друга, гостей веселили цыганские  музыканты, Юра, находясь в пьяном меланхоличном созерцании, поинтересовался у молодого гитариста:
         – Почему  такой грустный?  Когда музыка твоя такая  зажигательная. –  И получил ответ, какого не ожидал:
         –  Надоело людей развлекать, хочется заняться настоящим делом.
         – А что мешает?
         – Да сам я себе и мешаю,  жизнь мешает!  –  В устоявшейся системе оценки людей  тогда ответ молодого цыгана пробил у него брешь. Не сразу. А через несколько дней   в памяти  вдруг всплыл этот разговор,   и сомнение закралось,  занимается ли он сам «настоящим  делом».
 
        … Или, когда,  будучи в стройотряде на Чукотке, он брел мимо интерната для детей чукчей-оленеводов, а  мимо с пронзительными криками носились ватаги  черноволосых пацанов в пионерских галстуках  с характерными «эскимосскими» лицами.  В руках  палки-сабли. На отряд «чапаевцев» нападал отряд «белых».
         – Я – Чапай!..  Нет, я – Чапай! –  Знакомая  с детства ситуация,   «белыми» никто быть не хотел. Картина «битвы» смущала  непохожестью на все то, что показывают  в кино, или  как он ее  себе представлял в детстве.   Теперь, когда Юре попадается материал про этого героя Гражданской войны, он понимает, что в этой истории имеют право быть люди, родившиеся в другом обличии. 
 
      Сейчас у костра, глядя на зрителей, словно сошедших с картин о Диком Западе, невольно задаешься вопросом,  что привело их в центр Сибири?  Едва ли  кто из них с детства  мечтал валить лес и сидеть за баранкой лесовоза. Деньги? Высокий районный коэффициент?  Они выбрали честный способ обогащения  и были в этом сродни студентам-стройотрядовцам.   Наверное, были другие возможности  получать приличные деньги, не скармливая себя  таежному гнусу, но одно было понятно:  эти  грубые неуживчивые люди не  способны на подлость, а без такого «ценного» человеческого качества богатства не нажить.               
          
                _____________

 
        Отряд постепенно сворачивал свою деятельность. Наряды на выполненные работы без особых проблем подписывались в леспромхозе.  Дома из бруса были готовы, и на пилораму ездить было незачем. Если позволяло время,  Юра встречал Любу у въезда в поселок, и они шли гулять вдоль реки. Приближалось время отъезда,  и он со смятением считал оставшиеся дни. Люба ведет себя так, будто впереди нет никакого расставания. Ровные отношения, которые вполне можно назвать товарищескими. Он в ней чувствовал сильную натуру, она никогда не рассказывала ему о себе, о своей учебе в далекой Тюмени. Как она там живет, куда подевался сын зам. директора?  Раз она, здесь не таясь,  встречается с ним, значит, этот вопрос ее не волнует. Незаметно он попадал под ее влияние  и впервые в жизни  этому не противился.
         На следующей встрече после разборок с пьяным водителем самосвала  она вдруг завела об этом разговор, причем, ему пришлось оправдываться.
         – Дима – хороший человек... Добрый. Я точно знаю. Ты меня больше испугал, чем он. Я тебя увести пытаюсь, толкаю, а ты как каменный. Не реагируешь. И рычишь.  Совсем другим человеком сделался. 
         – А это и был не я. Я, как воспитанный человек, обязательно бы выполнил просьбу твоего друга детства  – не мешать вашей беседе.  Подождал бы на соседней улице.  Но, как ты верно заметила, подменили меня. На время.
         –  Зачем иронизировать. Ты и с рабочими своими жестко разговариваешь. Даже жестоким можешь быть. И меня тогда на погрузке готов быть ударить, когда не  по-твоему  было.
 
        Они медленно брели по обрывистому берегу вдоль  реки. Вся жизнь была сосредоточена на ее одной стороне. Здесь были пристань, улицы, большие здания, леспромхоз, железнодорожный вокзал. На другой – заливные луга и темнеющая вдалеке тайга.  Ни одного строения, только редкие лодки рыбаков оживляли этот дикий пейзаж. Огромные массы всегда грязной воды беззвучно проносились мимо, чтобы через тысячи километров закончить свой бег в Ледовитом океане.

         Над теплыми прибрежными заводями кружились большие темно-зеленые стрекозы. Они всегда вылетали на охоту к вечеру, и не уступающие им в размерах оводы, от которых не было спасения весь день, спешно прятались под листвой. Запоздалых кровопийц стрекозы мастерски ловили на лету, демонстрируя навыки высшего пилотажа.  И охотник, и дичь закладывали над рекой крутые виражи, сцеплялись на лету в смертельных объятиях,  в воду падала маленькая точка – моментально   откушенная голова насекомого.  Гудение блестящих в солнечных лучах крыльев затихало, стрекоза садилась на ветку. Конечностей у нее хватало, чтобы держаться самой и удерживать перед собой жертву. Приходили в действие крошечные жернова-челюсти, сыпались срезанные лапки и крылья, тело овода начинало укорачиваться, его содержимое перекачивалось в длинное пульсирующее брюшко хищника.
         Юра  однажды наблюдал это завораживающее представление вблизи. Весь пестрый живой мир находился в состоянии непрерывной охоты друг на друга.  В безжалостной природе сильные поедают слабых, слабые убегают или прячутся, чтобы потом наброситься на еще более слабого. 

         Каких слов сейчас Люба ждет от него?  Да, в последние дни  он с ней во всем соглашается, но только потому, что скоро они разъедутся по разным городам, и было бы глупо спорить по пустякам.  Да, поволновался немного, когда этот «добрый человек» забор ломал  и дубиной размахивал.  Не хочет он, чтобы Люба хвалила его за скромность и податливость.  Как хвалит Диму  или Мишу. И насчет того, что он был готов ее ударить, – явная неправда. Зачем она выдумывает и так пристально всматривается в его лицо? Что собирается прочитать на нем? Эх, Максимыча нет, знатока женской логики, тот бы разложил по полочкам…
         – Люба! Я ведь просто стоял. Ноги от страха отнялись.  Тебя такое объяснение устроит? –   Юра держал ее за плечи и еле ощутимо касался щекой ее волос. – Сама виновата. Вот, с Мишей мы очень культурно общались, когда он пригласил меня в коридор, чтобы физиономию набить. Тебе это тоже не понравилось. Чуть дверь не сломала.  Можешь объяснить  – почему? Сколько   еще будет  этих разборок? Скажи, как мне вести себя в следующий раз и, клянусь, я в точности выполню твои пожелания.    
            

                _______________
          
         Объекты были благополучно сданы, включая и здание под ретранслятор.  Юра с комиссией еще раз навестил берег с приметной кручей.  Петрович и молчаливая женщина из технического отдела леспромхоза где-то договорились, чтобы теплоход забрал их обратно в тот же день, поэтому время пролетело быстро.   Бригада в темпе исправила замечания, пожитки были собраны заранее, поэтому на теплоход погрузились все вместе.  Перед отплытием Иван принес несколько вяленых рыбин со сладковатым дымным запахом.   Юра сам не понимал, почему теперь вид старого ханта приводил его в смятение. Была какая-то несправедливость в том, что они уезжали в город, а человек, знающий наизусть Пушкина,  оставался в убогой хижине посреди леса. Юра не раз возвращался мыслями к ночному декламированию  стихов,   и его занимал вопрос – что заставило старого охотника выплеснуть наружу свои эмоции? Наверное, не только выпитая водка. У каждого человека имеются   свои особые, только ему присущие способности, и совершенно необходимо,  чтобы им кто-то восхищался. Неважно  что,  лучше всех ловить рыбу, стрелять, рисовать  или читать стихи, – главное – чтобы это увидели и оценили.   Талант без зрителей не существует.  Иван, как и заведующий клубом в Озерном,  нуждался  в  зрителях.  Почему-то  казалось, что Иван хотел поделиться с ним чем-то важным, но он ему такой возможности не предоставил. Но, может быть, все было совсем не так, и он сам придумал образ загадочного аборигена. Ведь из бригады студентов  потом  никто ни разу не вспомнил ночных стихов. Самого ханта помнили.  Стихи Пушкина.?  Может быть.
         Юра сам подошел к Ивану.
         – Смотри, сколько остается материалов, инструмента.  Давай мы отнесем тебе к дому. Пригодится. 
         Иван засмеялся,
         – Что вам нужно, мне не надо.
         – Как же тебя отблагодарить? Хотя бы за рыбу. За мясо.
         Узкие щелки глаз  стали почти невидимыми: – Канализацию сделай у меня. Как в городе.  Чтобы зимой с лежанки не вставать.

                _____________
               
         Иностранцы были отправлены домой в первую очередь, за ними уехали первокурсники и весь штат лагеря.  Юру поразило, сколько жителей поселка вышло провожать студентов. В стайках молодежи звучали торопливые обещания и клятвы. Вокруг каждого кубинца хороводились девушки.
          – Может и прав был Юрий Федорович – возникла запоздалая мысль, - разве можно поощрять отношения, которые не могут ничем хорошим закончиться.  Очень редко иностранцы увозили русских невест к себе на родину.
 
            Из всего отряда, в Озерном  остались только пятеро, самых  проверенных. Двое доклеивали кровлю на котельной, остальные должны были установить десяток столбов для электрических проводов и забетонировать несколько фундаментов под оборудование, необходимость  в которых возникла,  когда все работы по договору подходили к концу.
 
       Знакомый кран грузил на машину бревна, ранее во множестве натасканных  на берег вьетнамцами.  Старенький лесовоз только поеживался всеми своими железными членами, когда сырые бревна плюхались в открытый кузов и прицеп. Юра с помощником положил  последнее, перецепил стропа  и следил, как кран вытягивает зажатый трос.  Ничем сегодняшняя погрузка не отличалась от десятков других. Осталось только стойки прицепа вверху стянуть специальной цепью и развезти эти столбы вдоль будущей линии электропередач.
         Бревна навалились на стойку, та надломилась в месте сварки,  два столба по гладкому металлу соскользнули на землю. Юра неловко подался назад  и,  как в замедленной съемке,  видит, как они настигают его, вдавливают в землю, и одно, с маху ударив по ногам, катится по телу, рукам, голове…

 
         Местная больница представляла собой старую  бревенчатую одноэтажную постройку  сложной конфигурации. Осунувшиеся стены  грязного  белого цвета,  и, хотя краска давно утратила свою белизну, в здании безошибочно угадывалось медицинское учреждение. Много раз Юра проезжал мимо, рассеянно замечая во дворе пациентов в нелепых полосатых одеждах, и вот  – за четыре дня до отъезда  угодил в нее сам. 
 
        Врач, полноватый,   с широкой доброй физиономией, похожий на столичного профессора, прошелся пальцами по позвоночнику, ребрам, тщательно ощупал голову  и ободряюще осклабился:
         –  Только ушибы и ссадины. Кости стопы немного перемешались, но мы их собрали. Подождем, пока они срастутся на своих местах. 
         Сапог смягчил удар, поэтому обошлось без переломов. Стопа превратилась в багровый мешок, туго перетянутый бинтами, из которого нелепо торчали кончики сизых пальцев.  Каждое прикосновение к ней вызывало острую боль. Ему сделали  укол, и он погрузился в призрачное забытье.
 
        Люба нашла его на другой день. Наверное, она уже пообщалась с хирургом,  потому что сострадания  на ее лице Юра не увидел.
         – Три недели  минимум, – утвердительно заявила она.  Почему-то  его положили в коридоре, рядом со столиком дежурной медсестры. Железная кровать занимала половину ширины коридора. Возле столика крутилась стайка молоденьких практиканток из медицинского училища, бросая на них обоих быстрые взгляды. Люба  задумчиво поглядывала то на них, то на его распростертое тело, едва прикрытое полосатыми тряпками. Ее большие цыганские глаза щурились.
         –  Вижу, ты здесь популярен.
         –Да, вот ухаживают... – О подробностях «ухаживания» за лежачим больным лучше было не распространяться.   Ссадины на руках, груди и голове были обильно смазаны зеленкой и залеплены пластырем. Он смущенно пробормотал: – Изучают на мне травмы конечностей. Ну, и остальное... – Он стеснялся своего беспомощного состояния, с волнением представлял, как должно быть нелепо выглядит в глазах девушки. Совсем некстати тревожила мысль,  видна ли из–под кровати «утка», принесенная заботливыми сестричками. 
         –  И что, все «остальное» они уже изучили? – по-своему поняла она это выражение, –  нравится лежать на виду у всех?
         Видно было, что смешливые ловкие девчушки в белых халатиках ее раздражают.
         Юра в растерянности пялился  на любимую. Заплывший глаз никак не желал настраиваться на резкость.  В бордовом, туго перетянутом на талии плаще, небрежно повязанном шарфике  Люба была нереально красива  и, вместе с тем, неуместна в этом больничном коридоре. Опять он виноват. Будто специально сунулся под бревна, чтобы обеспечить себе женское внимание.  Должна же она понимать, что он здесь лежит полуголый не по своей воле. Его и в коридоре, наверное, положили,  чтобы ночью присматривать.
         И чего это она так вырядилась,  впервые неприязненно подумал он,  не к нему же в больницу! Как на свидание. Может, и шла на свидание, а сюда заскочила на минутку. Чем она занимается,  когда остается одна?  Толком и не поговорили. Через две недели ей надо было уезжать на занятия, и она должна была его проводить. А теперь получается – ему провожать. На костылях,  или как?
         
                ____________________

       Ребята живописной группой, в которой невозможно было признать учащихся ВУЗа, стояли у его кровати, а вокруг усилилось движение юных медсестер. Те сердито проталкивались сквозь строй смахивающих на бродяг студентов  и изображали крайнюю занятость. Товарищи внимательно осмотрели бинты и пластыри,  прямо у кровати устроили консилиум, в результате которого сделали циничный вывод, что Юра неплохо здесь устроился. Паша немедленно завел беседу с практикантками о том, что соседнюю койку он резервирует для себя  потому, как никуда он отсюда не уедет, пока те его не вылечат "от всего". Что значит светский подход:  и вид, как у одичалого Робинзона, и одет как босяк, а девчушки весело смеются над его шутками.
         Юра видел, что те рады, что все обошлось без тяжелых последствий, и вместе с тем чувствовал отстраненность от их проблем. Через три дня они уедут. Он подлечится и сам вернется в институт. Такой необычный финал трудового лета. Ребята переглядывались, поддакивали.
         – Да, все правильно. Подлечишься. Приедешь потом.
            
         Юра каждый раз убеждался, что большинство людей курят, чтобы чем-то себя занять. Двое его новых товарищей по несчастью  читать не любили, темы для разговоров исчерпались, а единственным стоящим занятием, кроме еды, были выходы во двор,  чтобы покурить.  Это были механизаторы средних лет из соседних сел.  Один носил свежий гипс на руке, другой – на ноге. Всегда суетливый поиск спичек, обмен сигаретами  и сосредоточенное высасывание из них дыма на скамейке,  затем аккуратное, вежливое выдувание его в сторону от собеседника, всецело занимало их внимание. Вместе с тем,  это были спокойные, доброжелательные люди, всегда готовые помочь  всем, кто в их помощи нуждался.
 
       На следующий день после посещения Любы  его перевели в самую дальнюю по коридору палату. Невозможно было предположить,  что учетчица с пилорамы приняла в этом участие, но Юра никогда не забывал: она местная,  а о ее воздействии на мужчин лучше было не думать.
            
         После обеда, когда нянечка уже   унесла грязную посуду, зашел  Федя с Пашкой.
         – Все! Завтра утром окончательный расчет  и – на поезд.
         Юра вышел с ними на крыльцо. Он уже передвигался на костылях, но на больную ногу еще ни разу не наступал. Она уже не горела огнем,  как в первые дни, но  каждое прикосновение к ней по-прежнему оглушало болью.
         – Рад за вас. Петрович заглядывал. Хвалил. Премию обещал.  Я так понял, что раньше только мешал вам работать. Проводить не могу по уважительной причине. 

         Ребята шли из магазина с набором продуктов. У Феди на плече болтался знакомый рюкзак   с какими-то тряпками. Обильная еда вместе с поварихами остались в прошлом, и теперь меню составлялось из скудного ассортимента местного «гастронома». Малоаппетитный вкус разных консервов облагораживали свежий ароматный хлеб из местной пекарни и вино «Агдам» азербайджанского разлива, когда-то завезенное  сюда в непотребных количествах. Коран запрещал работникам пробовать свою алкогольную продукцию, поэтому непьющие и потому всегда трезвые мусульмане  производили портвейн строго по инструкции.  Технология виноделия в этой партии напитка достигла совершенства. Розоватое вино было приятно на вкус и больше напоминало перебродивший сок. В этом они убедились еще раз на лавочке, плотно окруженной зеленым кустарником.  Юра знал, да это было видно и по их виду,  последние дни ребята работали весь световой день, на износ, чтобы успеть закончить работы. А он их подвел, отлеживается здесь. Он сделал глоток за компанию  и решительно отстранил бутылку.
         – Чего это вы в обед, до вечера подождать не могли.
         Федя мялся с виноватой ухмылкой. Более решительный Пашка вдруг заявил.
         – Для тебя есть новость. Лучше бы еще выпил, чтобы не упасть.  Завтра едешь с нами.
         Юра даже не отреагировал на явную глупость. – Понимаю! Вам не совсем удобно оставлять меня здесь. Но ведь я в больнице. Меня лечат, кормят. Не пропаду. Признаться, и морды ваши мне порядком поднадоели.
         – Ты не так понимаешь! Мы тебя завтра забираем из больницы. С главврачом уже договорились, он тебя выписывает.  Поедешь на носилках, как богдыхан  какой. Условия такие нам были поставлены.
         – Вы с ума посходили! Какие носилки? Никуда я с вами не поеду. – Ногу никак не удавалось пристроить на скамейке.
         –Тебя завтра по-любому выпишут из больницы. Под нашу ответственность. Мы уже все расписки за тебя понаписали, –  Паша втолковывал ему как маленькому. – Дело даже не в тебе. Может,  здесь и лучше будет, но пойми и нас. Как мы появимся в институте одни? Оставили, мол, шефа подлечиться за шесть тысяч километров. Мило так объясним первокурсникам и в деканате. Ходить не может. Ты так себе это представляешь...? 
         Федя кивал головой.
         – Да,  Юра, мы так решили. Тебе не говорили, знали, что будешь против. Надо будет, на руках дотащим.  Не можем мы уехать без тебя. И самим оставаться глупо.
         – ... Посуди сам! Двое суток в поезде, сутки в аэропорту, потом самолет. Полежишь, оклемаешься помаленьку. Горшки относить будем. Кормить с ложечки. – Пашка повеселел, озвученный план ему все больше нравился. – Носилки и костыли мы тебе уже купили. Подобрали лучшее из ассортимента. Одежду вот принесли приличную. Та, что на тебе,  сильно на тюремную смахивает, будешь пассажиров пугать.

                ______________
      
         Легкое чувство обиды, что за него все решили, постепенно рассеивалось. По правде говоря, он сам поступил бы так же, окажись  кто из них на его месте.  Какое там лечение. Врачи стали вспоминать о нем только на перевязке. Ждать, пока опухоль спадет?
         Люба? Может,  в больницу из жалости заходила. Ну и что  из того, что он с первой встречи ни на секунду про нее не забывает. Даже странно представить себе, что скоро он ее не будет видеть. «Часики ее быстрее тикают». И что они там натикали? Ведь раньше все разговоры сходились к тому, что он скоро уедет. А он вдруг расположился здесь надолго. Все планы поломал. Смотрит недовольно,   как при первых встречах на лесопилке.
         Так  что все вернулось на круги своя. Когда она придет, а Юра  почему-то  был уверен,  что придет, он разъяснит ей новую ситуацию.

         Вечером  он задремал.  Прошедшей ночью могучий храп поломанных механизаторов его совершенно измотал.  Ну почему всегда так!  Чем добрее  человек, тем сильнее он храпит.  За ночь Юра четко уяснил, что главное отличие человека от животного -  это способность во сне  издавать рычащие звуки. В самом деле, какой зверь будет извещать на весь лес, что он спит. То ли дело человек  разумный,  самок  можно привлечь издалека   или наоборот – очистить вокруг себя пространство в пещере.   В больничной тишине, когда вынужден прислушиваться к толчкам крови в своем теле, каждый звук извне наотмашь бил по мозгам. Вся прошедшая жизнь кажется чередой страданий и боли.   
 
        Наступивший день развеял ночные страхи.  Соседи еле слышно обсуждали проявляющиеся признаки осени. Убаюканная нога почти не беспокоила. Что-то заставило открыть глаза. Люба стояла у кровати и молча его рассматривала. На этот раз она была одета в свою обычную рабочую одежду, видно,  на попутке заехала с пилорамы. Поверх был накинут дежурный белый халат. Юра сел, подтянул здоровую ногу.
         –  Вот видишь! Поняли, что не помру, и интерес у персонала пропал.
         Двое механизаторов зашевелились на своих кроватях, затеяли свою обычную возню со спичками и сигаретами,  затем  деликатно покашливая, потянулись к выходу.
         Они перекинулись ничего не значащими словами.
         – Да, лечат. Кормят. Костыли вон осваиваю.
         Люба села в ногах и безотчетное чувство тревоги усилилось. Неужели он ее до сих пор побаивается? Едва ли!  Но чувство нереальности происходящего всегда присутствует.
         –Твои завтра уезжают? – вдруг полувопросительно произнесла она.
         – Ничего страшного. –  Как бы помягче сказать ей о визите самозваных санитаров. Никогда не угадаешь ее реакцию. – Все когда-нибудь  куда-то уезжают. И мы с тобой разъедемся,  – хотел он добавить, но побоялся.
        И правильно сделал, потому  что Люба, глядя ему в глаза,  медленно произнесла:
        – Я не могу каждый день ходить сюда. Тебе это понятно?
        Кровь отхлынула от лица.
        Конечно, понятно. Куда уж понятнее.
        – Вот поэтому  я заберу тебя отсюда. Будешь долечиваться у меня дома. 
        Наверное, еще та картина получается, когда небритая,  измазанная и залепленная кусками ткани физиономия  пытается не изображать крайнюю степень замешательства.
        Люба всем телом подалась к нему.
        – Ну чего ты,  глупенький,  испугался. Один будешь в комнате. Хоть питаться нормально будешь. Не понравится, опять в больницу отправлю.
        Знакомый запах сосновой смолы дурманил голову. Наверное, он его и разбудил.
        Даже слова те же. Прямо конкуренция образовалась за побитое тело. Главное, его мнением никто не интересуется.
        «… раненый боец истекает кровью на поле боя,  и самоотверженная санитарка тащит его бесчувственное тело в тыл…»,  пронеслось в голове. Нет, тут совсем другой случай. Совсем не так он мечтал войти в ее дом.
         –И когда мне к тебе перебираться? – наконец обрел он дар речи.
         –Твои уедут.  Нечего тебе здесь одному валяться. Ты ведь уже как-то передвигаешься. – Он впервые рассматривал ее лицо так близко при дневном свете. Губы она никогда не красила.  В завитках волос пряталась маленькая родинка. Юра не мог отвести от нее глаз. Разве могут быть на этом лице какие-то родинки?
 
         Скрипнула дверь,  и в палату впорхнула медсестричка, которая вчера меняла ему бинты. 
         – Доктор сказал, что сегодня перевязки не будет, – выпалила она с порога, – сделаем завтра перед выпиской. –  Потом подбежала, сунула под мышку термометр  и также бегом исчезла.
         В палате повисла тишина
         – Перед какой выпиской? О чем она?
         – Пашка, сволочь, да и другие тоже… решили забрать меня с собой.
         Ситуация сползала в привычное русло. Ему опять приходится оправдываться.
        – Переживают, что о них плохо подумают в институте. Да мало чего они хотят! – Вероломная инициатива друзей нравилась ему все меньше.  – Я им согласия не давал.
         Но зерна сомнения сразу дали всходы.
         – Так тебя выписывают. Без ноги! Хочешь сказать, и без твоего согласия?
         –  Ну да…! Гады!
         – Ты  что! Чурбан какой? Или без сознания был? – Ноздри знакомо затрепетали.  Хотел подарок мне преподнести?
         До Юры начало доходить, что слова   «Будешь лечиться у меня дома», девушки говорят не только из  жалости. Слишком много в них смысла. 
         Он аж всхлипнул от отчаяния  или это в ноге жгуче забилась свернувшаяся кровь. В страхе,  что Люба сейчас уйдет, он схватил ее ладонь обеими руками.
         – Люба! Так все складывается! Постоянно  кто-то вмешивается. Все время оправдываюсь. Ты же видишь! Должна видеть!  Я все время хочу видеть тебя. Это выше моего понимания и моих сил. Когда я один,  мне все равно, что со мной будет!  Когда ты рядом, я перестаю быть самим собою, потому  что не знаю, чего хочешь ты. Боюсь оказаться на месте Димы. –  Юра старался справиться с волнением. Таких слов он еще никому не говорил.
         – Знаешь  что!  В больнице, у тебя дома,  мне все равно, я готов отсюда совсем не уезжать. –  Он откинулся на подушку. Ладонь в его тисках обмякла.  Показалось, Люба  расслабленно вздохнула.
         –  Хорошо, когда есть такие друзья.  А ты их ругаешь! Давай не будем им завтра мешать.   Надо было, чтобы бревна на твою голову свалились, чтобы, наконец, язык развязался. – Больничный халат накрыл его, придавил сладкой болью… –  Сейчас решать должен ты один…

                ______________

 
       Невидимое пламя охватило разбитую ногу, поднялось по телу,  отозвалось в голове звоном тысяч колокольчиков. Когда боль наполнило все его тело без остатка   и мозг готов был взорваться, Юра в изнеможении упал на кровать.  В глазах мерцали тусклые всполохи, по телу струился липкий пот. Терпеть такую боль организм был не готов.
         А ведь он всего лишь  попытался наступить на больную ногу. Носилки для эвакуации исключались категорически. За три с лишним месяца он стал здесь человеком узнаваемым.  Эвакуация под одеялом, в позе эмбриона, под жалостливые взгляды жителей  представлялась позорным, так же,  как ранее сходить по малой нужде в коридоре на виду, казалось, у всей больницы.
         Сознание постепенно прояснялось. Ведь это просто боль. Датчики на стопе сигнализируют ему, что там не все в порядке. Конечно, не в порядке! Но кости же целые! Стопа предназначена,  чтобы на нее наступать, а не нежиться на кровати. Не будем давить, просто опустим ногу на пол.  Вот! Уже терпеть можно.
         Дежурное освещение скупо пробивалось из коридора через закрашенное окно над дверью. Механизаторы крепко спали. Они не знали, что такое бессонница. Их громкий храп сейчас не навевал тихих мыслей об убийстве, а помогал бороться со сном, поддерживал бодрость и желание уехать отсюда.  Для самоистязания, которым он сейчас занимался, зрители не требовались. Можно даже погримасничать от боли, чтобы хоть чуть-чуть снять напряжение с сердца. К двум часам ночи разбитая нога уже покорно стояла на полу. Теперь надо легонько нажать на нее.  Тело должно понять, что он не отступит.
         Лишняя кровь постепенно выдавливалась из стопы, ее низ стал принимать свою обычную форму. Вот и подобие шага можно сделать с опорой на пятку. Конечно, эти подпрыгивания выглядят жалко, но, если опереться на палочку, передвигаться можно. Вся надежда на двое суток в поезде. Пластыри с лица он уже отодрал. А пока можно потренироваться в коридоре.
 
        За столиком, уронив голову на руки, дремала дежурная медсестра из практикантов. За три дня он с ними подружился, перестал путать имена и простил им первый день своего пребывания в коридоре.
        … Когда он оклемался после укола и вернулся в этот мир,  смущаясь и краснея, попросил что-нибудь для «этого самого, по-маленькому». Те притащили ему пустой трехлитровый  бутыль  и с детским любопытством наблюдали за его кульбитами под одеялом. Тогда он замучился с этой  объёмной посудиной  и пришёл в полное отчаяние. Трехлитровую банку со смешками заменили на литровую, но та оказалась еще более неудобной. Проходящая мимо старшая над этим цветником медсестра сразу вникла в ситуацию, разогнала наблюдателей  и принесла нормальную «утку».   
         Теперь он знал, что стеклянные банки, оставшиеся от консервированных овощей, здесь – привычная посуда для лежачих больных. А то, что ему тогда казалось, будто все на него смотрят, так это, скорее всего  от его мнительности.

         Короткий  сон прибавил сил. Юра возобновил занятия, и дело пошло лучше, чем ночью. Тугой кокон из бинтов не давал расползаться косточкам, боль становилась привычной и терпимой. Длинный коридор больницы был десятки раз пройден из конца в конец. Ночная сестричка бинтами примотала ему к стопе старый тапок и больше не спала из-за стука костылей по полу и устрашающего обличья больного, неустанно ковыляющего в полумраке с застывшим оскалом на грязной физиономии.
         На душе было спокойно. Ближайшее будущее было ясно и понятно. Дорога домой представлялась обыденной, привычной.  Проблемы с ушибами, казалось, остались в прошлом. Постепенно привыкал к мысли, что теперь надо думать за двоих, нести ответственность за доверившегося тебе человека почти  как за студенческие  бригады.  Просто удивительно, как обошлись без слов, положенных в таком случае? Да и можно ли выразить словами, те чувства что он испытывает к Любе.
 
         Реакция Пашки была предсказуема. Он сначала в растерянности рассматривал своего бывшего начальника. Одна штанина джинсов была распорота по шву и почти скрывала бинты. Туфля примотана к стопе на своем обычном месте. Лицо помыто и очищено спиртом от излишней коросты. Только палочка выдавала в нем недавнего пациента травматологии.
         –  Вот!  Махнул не глядя. – Юра продемонстрировал  костыль  застывшим товарищам. – Куда путь держите?
         – Да он симулянт! А мы почти поверили. Куда теперь носилки девать?

         Люди не склонны жалеть тех, кто не нуждается в сострадании. Юра взгромоздился в знакомую кабину. Для последней поездки на вокзал леспромхоз выделил машину.  Видно, Петрович расстарался. Остальная ватага расселась в кузове на своих пожитках.
         Максимыч был сдержан  и по обыкновению   посматривал на него неодобрительно.               
         – Чего сам полез под бревна? Руководил бы уже до отъезда.
         – Другого бы привалило.
         – Другой бы поостерегся. А ты чувство опасности потерял, пока другими командовал.  Надо что-то одно делать. И чего  такой довольный? –  Юре никак не удавалось согнать с лица блаженную ухмылку.  –  Не от болячек же своих ты такой радостный!   –  В Максимыче философ всегда доминировал над водителем. – Значит, что-то компенсировало твои страдания.  Или  кто-то?  С пилорамы, что ли? – и видя, как Юра только щурится на солнце, убежденно добавил: – Ну, конечно! Видно было. Смотри не надорвись таким счастьем!
         –  Да ладно, Максимыч! Ты опять за свое! Сам твердил про время и общежития. Вот и проверим.–  Нога непрерывными пульсирующими толчками напоминала о себе. Юра был горд тем, как стойко он терпит эту боль, и был уверен, что справится с любой проблемой, как с этой болью.
         – А я тебе еще раз говорю, она ждать не будет!  Девушке ясность нужна. 
         – Да, вроде, есть ясность.
         – Вроде! Ты  вот на поезд спешишь, и она в свой город уедет. Такая вот ясность! – Максимыч осуждающе закивал головой.  Водитель за три месяца вжился в роль наставника, в травмах неискушенного жизнью студента видел подтверждение своей правоты  и был убежден, что тот плохо кончит.
 
        Машина ехала по знакомым улицам  мимо построенных студентами домов, где жители уже городили палисадники  и красили ступеньки. Над новыми шиферными кровлями торчали печные трубы  и кое-где из них вился дымок. Печники  готовили дома к зиме. Люба была категорически против прощания на вокзале.
         – Ты уже сказал, что хотел, ничего нового не придумаешь! –  Ее большие глаза тогда были влажными. Нет! Не покорными. Беззащитными! И оттого–  самыми родными на свете.  Их обоих манили дальние дороги. И, по крайней мере  об одной из них,  они договорились вместе.