Рутина карантина. Глава 13. День рождения

13. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Не веря в приметы, не будучи суеверной, не ища символы и знаки там, где их нет, ибо все, что случается, чаще всего произвольно, в тринадцатой главе своего, надеюсь все же, конечного повествования, ибо не может же этот карантин длиться вечно, накануне нового, две тысячи двадцать первого года я хочу рассказать о том, что происходило полгода назад, а именно в конце июня сего все еще две тысячи двадцатого года, когда карантину было всего три месяца с небольшим и он уже казался прошедшим, отступившим, снятым, ибо к тому времени, как я уже, впрочем рассказывала в предыдущих главах своего, надеюсь, простите за повтор и топтание на одном месте, конечного повествования, наш местный локдаун потихонечку нарушался в связи с начавшимся сезоном тепла и света, пикников и огородов, купания и загорания, любования и восхищения красотами природы и красотой здоровых и счастливых людей, и даже наше семейство, как  я уже рассказывала, сподобилось съездить на пикник и устроить любование и восхищение природой, теплом и светом, друг другом, огнем и дымом, пивом и шашлыком. Мы с Ксенией, впрочем, не пили, ибо все еще сидели на диете, упомянутой несколькими страницами ранее, а целью диеты, на каком-то срединном этапе положившей конец нашим веселым дионисийским вечеринкам, у меня была встреча одноклассников, намеченная на конец июля, а у моей старшей дочери — свои собственные резоны, среди которых, допускаю, было просто желание отлично выглядеть в летний, майско-июньско-июльско-августовский купательно-загорательный сезон, хотя она, признаться, отлично выглядит даже в декабрьско-январско-февральский сезон, особенно если проводит его в южном полушарии нашей планеты или где-нибудь рядом с экватором.

Но к концу июня я собиралась уже прервать эту несколько затянувшуюся серию трезвых праздников, вечеров и вечеринок.

К концу июня, если мне не изменяет память, на фоне довольно-таки легкомысленной пикничной эйфории, охватившей в ту пору истосковавшихся по свежему воздуху неопытных карантинщиков, встреча одноклассников была отменена, перенесена, снята (с повестки дня), ибо, во-первых, отмена локдауна в одном городке и в одной местности отнюдь не означала его отмену в местности другой, например, в Бразилии, где как раз в июне корона забушевала со страшной силой, а потому сбор этих самых одноклассников со всего, так сказать, света оказался просто уже опасным и немыслимым, а, во-вторых, пропадание некоторых одноклассников из чата на какое-то неопределенно длительное время, на фоне предыдущей веселой писательской, читательской и смайликовой активности, вызывало у остающихся чаттеров смутную тревогу, которая все чаще и чаще подтверждалась сообщениями возвращающихся: да, было, перенес, переболел, штука и вправду гадкая, и все это плохо вязалось с пикниками, открытыми моллами, летним солнцем и надеждами на спад эпидемии в связи с подъемом жары.

Иногда, впрочем, казалось, что смутная тревога, ставшая, как мне многие об этом говорили и писали, нашим обычным, привычным, а потому общим состоянием, может отступить, будучи заболтанной, засмеянной, задвинутой на задворки подсознания рутиной каждодневных ритуалов, повседневности, быта, работы и труда — долгов и дедлайнов.

К концу июня, однако, в моей жизни, в жизни моей семьи ожидались серьезные изменения рутины, ритуалов и быта. У меня начинался отпуск, пора вынужденного безделья, а Ксения и Слава собирались в дальнюю дорогу, ибо подходил к концу трехмесячный срок выданной моему зятю визы. К первому июлю мы с Луизой должны были остаться одни и один на один со своей смутной тревогой и какими бы то ни было надеждами. Это означало какой-то новый этап во всем происходящем в этом странном году. Конец одного и начало нового этапа. И это нужно было как-то отметить. И тут кстати подвернулся мой день рождения.

В конце, как раз, июня.

Мне всегда нравилось, что матушке моей довелось родить меня посреди лета, в одну из самых коротких ночей года, которая потом, когда я переберусь на Север и буду встречать всё новые и новые года и десятилетия отмеренного мне срока, станет белой северной ночью, что длится полчаса от зари до зари, и всю ночь можно не спать, а гулять или сидеть, на худой конец, у открытого окна и улыбаться своим мечтам. Мне нравилось, что в день моего рождения всегда много цветов —робких ромашек, пьянящих пионов, горделивых георгинов, которые выращивает на балконе сама матушка, и нередко случается, что роскошный темно-красный цветок распускается прямо на рассвете моего особого дня словно по заказу или по мановению маминой волшебной палочки. Мне нравилось, что в день моего рождения изобилие черешни и клубники, и, если вдруг приходят навестить меня воздушные феечки да хрустальные балеринки, мне всегда есть, чем их угостить. Мне нравилось, что день рождения приходится на пору каникул, а потом и отпуска, и о нем почти никто не знает, кроме кучки родственников и горстки феечек и балерин. Кучка родственников с годами редела, а с моим переездом на Север и вовсе сузилось до размеров my immediate family; зато горстка феечек проходила через процесс причудливой ротации, в котором одни лица и силуэты сменялись другими и третьими, оставляя то легкий запах духов, то лепесточек, перышко, росчерк, эхо. Мне нравилось, что ровно полгода отделяют мой день рождения от нового года, и поэтому между двумя главными для меня праздниками года лежат ровными временными промежутками эти два полугодия, как два тома дилогии под названием «Еще один год», причем читать этот двухтомник можно в произвольном порядке. Оба праздника камерны, тихи, ожидаются с некоторым возбуждением и потаенной надеждой на чудо, повторяющиеся каждый год и сменяющиеся преходящим похмельем и легким разочарованием, не переходящим в фрустрацию исключительно по причине своей периодической повторяемости, ибо чему тут удивляться.

Но сей две тысячи двадцатый год обещал быть некоторым исключением из этого обыкновения и почти стал им, даже, можно сказать, стал. Конец июня подошел во всем своем природном великолепии: свет и тепло просто заливали мой дом, наполненный молодыми голосами и жизнерадостным смехом. Интернет осыпал меня с утра и продолжал осыпать весь день виртуальными букетами, смайликами и благопожеланиями (с этим явлением эпохи соцсетей уже все хорошо знакомы: сети исправно напоминают о ваших днях рождения всем-всем-всем, знакомым и незнакомым френдам, и порой добрая половина из них вдруг почему-то решает потратить на вас несколько секунд или даже минут и сочинить вам приветственное послание, на которое наутро, в состоянии легкой пустоголовости после бессонной ночи, вы, с известной долей смущения, сочиняете послания ответные) и даже настоящими подарками от близких друзей — песней, стихотворением, видеоклипом, звонком, получасовым разговором.

Дети мои между тем решили, что мы будем праздновать дома. До этого у нас сложилась своего рода традиция (основной целью которой было высвобождение меня как именинницы на целый день из кухонного рабства) отправляться в мой день рождения в один из парков, расположенных у самого берега моря и, посидев там пару-тройку часов в пивном ресторанчике, плавно перемещаться на означенный берег для дальнейшего углубления беседы. В этом году традиция была списана в пережитки доковидных времен, ибо пивной ресторанчик, как и прочие ресторанчики города, все еще был закрыт, а без него и его спецпредложений вся затея не имела ровно никакого смысла. Поэтому — окна настежь, вина и снедь на стол! — праздновать решили дома, карантин так карантин, в домашнем кругу формата «Она и ее дети», усиленном Верочкиной мамой, постоянно открытым чатом одноклассников, видеосвязью с алматинскими родственниками, музыкой, танцами и радостью до утра. Пир во время чумы, не меньше.

Конечно, смутная тревога и прочие психологические «прелести» темного времени не могли не отступить при такой массированной атаке позитива. Весь вечер я улыбалась как дурочка, радуясь возможности раствориться в радости и забыть обо всем, испытывая лишь чувство любви и благодарности к людям. О, сколько тостов, пожеланий, добрых слов и даже комплиментов лилось на мою голову и растворялось в общей атмосфере веселья, которую создавали родные лица и чувство момента, вкусная еда (не спрашивайте, кто готовил) и отличная выпивка. Дети пели под караоке, а я пела просто так и, кажется, не по-русски. Сестры, братья, девушки братьев, парни сестер говорили наперебой, пели, о чем-то спорили, над чем-то смеялись, смеялась Верочка, которой через месяц рожать, смеялась Ксюша, которой послезавтра уезжать, смеялась я, у которой завтра будет болеть голова, но цветы, цветы будут еще долго напоминать об этом странном дне в календаре, когда ты уже вроде не ты, простая и обыкновенная, со всеми своими язвами и болячками, а какая-то селебрити местного разлива, и тебя любит не только твоя собака, а весь этот добрый, прекрасный мир.

Накануне дня рождения, до начала нашей славной пирушки, забивающей алкогольными парами те поры кожи, где гнездится, наверное, смутная тревога, я написала стихотворение о «смысле жизни».

Как-то лег ей путь
за ту тыщу верст,
что мильоном парсеков лежит,
за ту тыщу верст,
средь угасших звезд,
средь потухших солнц —
в свет и
жизнь.

Выходить ли в свет?
Начинать дышать?
Расправлять опять комок в силуэт?
Вспоминать, зачем,
вспоминать, как звать,
через толщу лет,
тыщу лет

световых?  —
Зачем?
Чтобы знать, зачем,
чтобы звезды снова в небе считать,
чтобы крен судьбы или сбой систем
за везение свое
почитать.

А за тыщей верст, где за далью даль,
поколений новых дикий простор —
все пошло не так, "Жаль, мне правда жаль",
так смешно звучит порой приговор.

Через тыщу снов и комища дум,
и мильон дурных терзаний, она
возвратилась в дом
в свой разбитый хум
без вина, зерна и самого
дна.

Математик мой,
посчитай за нас,
сколько там всего минуло с тех пор?
Все скудней запас,
разнобойней хор
и чудней тот самый дикий
простор.

Но однажды все ж,
в один ровный час,
просто Солнце воссияло с утра,
и проснулась она,
и поздравила нас,
и сказала мне: «Ну, здравствуй, сестра!»

Вспоминать — зачем?
Забывать — зачем?
Пусть течет как знает эта река.
Пусть торится путь среди ложных схем,
пусть таится что-то в складках стиха.

Одним словом, мне хотелось сказать, что, полагаясь на случай, волю волн, рок и судьбу, меняющие раз за разом планы, мы все же вольны довольно-таки произвольно выбирать наиболее важные для нас воспоминания и строить на их песке замки собственной рутинно-карантинной истории, которая пару раз в год как бы перезапускается, обновляется и возрождается в новом ракурсе, питая новые надежды и посылая нам новое вдохновение. Мне хотелось сказать, что все сказанное между строк может там и оставаться, не обязательно вытаскиваемое наружу, и если внешний рисунок роли и судьбы именно таков, каким рисуют его тосты, благопожелания и комплименты, то ни к чему, наверное, вытаскивать скелеты из шкафов или разбитых хумов-устуханданов и пытаться с их помощью искажать сложившуюся благостную картину. Пусть хотя бы у детей, представителей новых поколений, владеющих диким простором цифровой вселенной, останется вот такой образ матери – женщины в красном, пятидесяти с лишним лет, сидящей в теплую летнюю ночь у раскрытого настежь окна и тихо, вполголоса поющей на неизвестном им языке заунывную любовную песню.

Вспоминать об утраченной любви бессмысленно. Но забывать — зачем?

Жить бессмысленно. Но надо — чтобы снова звезды в небе считать.

Кстати! На день рождения мне подарили два романа: один маленький и один большой. Что бы это значило?

День рождения благополучно кончился на этой лирической ноте.