de omnibus dubitandum 118. 114

ЧАСТЬ СТО ВОСЕМНАДЦАТАЯ (1917)

Глава 118.114. Я ТВОРЮ ВОЛЮ ПОСЛАВШЕГО МЕНЯ…

    В. Садыков, в своем очерке «Последний Председатель Государственной Думы» так отразил происшедшее:

    "Родзянко сделал революцию, он виновник всего нашего горя и несчастья" - вот клич, пущенный с легкой руки бесчестных людей, стремившихся всеми помыслами своими хотя как-нибудь сложить с себя ту долю ответственности, которая всей тяжестью ложится на всю русскую интеллигенцию и в особенности на те классы, которые непосредственно стояли у власти последнее десятилетие перед революцией или были близки к правящим кругам того времени.

    Этот клич был с особой легкостью воспринят на чужбине беженской массою в Сербии, и эту клевету усиленно культивировали в народе люди, стоявшие на верхах, взявшие добровольно на себя заботы о беженцах.

    Необходимо им было, не щадя сил и здоровья, поддерживать это нелепое, если не сказать больше, обвинение, ибо совершенно ясно - они боялись вопроса, обращенного к ним: "А вы, господа хорошие, что делали в то время, что вы сделали, чтобы спасти родину и несчастного Царя, портретами которого вы так старательно себя обшиваете здесь, на чужбине?".

    Еще более обидно то, что как на виновника несчастья всего русского народа указывали на Михаила Владимировича и среди военной среды, среди остатков той доблестной армии, которую так любил покойный Председатель Г. Думы и на заботы о которой он положил столько сил и здоровья.

    Когда в Сербии началась самая настоящая травля Михаила Владимировича, чем особенно отличалась натасканная в соответствующем духе военная молодежь, он, долго, кротко и с громадным достоинством переносивший всевозможные оскорбления и издевательства, наконец, не выдержал и отправился к уполномоченному по делам русских беженцев Палеологу, к которому сходились все нити указанной травли.
На вопрос, чем объясняется такая линия поведения этого почтенного политического деятеля, Палеолог ответил коротко и довольно определенно:

    "Я творю волю пославшего меня".

    Пришлось идти к "пославшему", и свидание с генералом Врангелем объяснило все.
"Армия не должна заниматься политикой. Нам нужно было указать на кого-нибудь как на виновника революции, и мы избрали вас". Свой тяжелый крест Михаил Владимирович безропотно нес до конца, и никто, за исключением, быть может, самых близких ему людей, не чувствовал и не понимал той драмы, которую переживал этот кристальной честности человек и политический деятель.

    Редко, в минуты слабости он, смотря в глаза, ища как бы немедленного ответа, говорил: "А быть может, действительно, я не все сделал, чтобы предотвратить гибель России".
Эта фраза красной нитью проходила через все его страдания, а первый раз она была им произнесена рано утром в знаменательный день 27 февраля 1917 года и вот при каких обстоятельствах.

    С 23 февраля начались беспорядки на улицах Петрограда, принявшие к 26-му стихийный характер. В этот день входные двери Михаила Владимировича не закрывались и к нему, как бы ища спасения, стекались люди всех рангов и состояний. Сохраняя наружное спокойствие, Михаил Владимирович для всех по обыкновению находил слова утешения, успокаивал по мере сил и возможности, не скрывая, однако, серьезности положения.

    В это время он тщетно ждал ответа на свои отчаянные телеграммы, посланные им в ставку государю.

    Тревожное настроение усугублял окончательно окрепший к этому дню слух о том, что в кармане у министра внутренних дел Протопопова уже лежит подписанный царем указ о роспуске Г. Думы. Все понимали, а Михаил Владимирович особенно больно это чувствовал, что распустить Думу в такой момент - это бросить зажженную спичку в пороховой погреб, ибо, если еще что сдерживало и что могло еще продлить хоть относительное спокойствие, так это Дума, на которую были обращены все взоры.
Около десяти часов вечера я уехал домой. С трудом успокоившись после всего виденного и слышанного, я был около трех часов ночи разбужен тревожным телефонным звонком. У аппарата был Михаил Владимирович, который просил меня немедленно явиться к нему. Я застал его в кабинете за письменным столом. Он, молча, протянул мне бумагу... Я понял - это был указ.

    Настала мучительная пауза. Михаил Владимирович сидел в глубоком раздумье и нервно перебирал пальцами свою бородку. Затем он встал и начал быстро ходить из угла в угол.

    "Все кончено... Все кончено!" - повторял он несколько раз, как бы про себя.
Видно было, как дорого стоили ему эти несколько часов. Многое, я думаю, передумал и перечувствовал этот человек за это короткое время. Он как-то сразу осунулся, постарел, глубокая тень печали легла на его открытое, честное лицо, тень, которая оставила свой грубый след на всю его жизнь.

    Он быстро остановился и с нескрываемой брезгливостью и злобой сказал:
"Позвоните сейчас "этому" Протопопову". Я взялся за аппарат, но все мои попытки связаться с министром внутренних дел были тщетны.

    "Очевидно, сбежал герой", - с усмешкой заметил Михаил Владимирович и вновь заходил по кабинету. Он несколько раз подходил к письменному столу, брал роковой указ, бегло прочитывал его снова и снова и опять бросал его на место.
Время подходило к рассвету, я потушил электричество. В комнате стало как-то еще печальнее. Мне бросилось в глаза необыкновенно бледное лицо Михаила Владимировича.

    "Попробуйте дозвониться князя Голицына, быть может, на этот раз вам посчастливится". Я вновь взялся за трубку телефона, и мне, наконец удалось нарушить мирный сон председателя совета министров и вызвать его к телефону.
Михаил Владимирович подошел к аппарату, и я услышал теперь уже ровный, спокойный голос:

    "С добрым утром, ваше сиятельство". Но тут он вдруг быстро, не отнимая трубки от уха, повернулся ко мне лицом, и по его широко открытым глазам я понял, что происходит что-то недоброе.

    Резким движением Михаил Владимирович повесил, почти бросил, телефонную трубку на аппарат, и я услышал уже другой голос:

    "Нет, вы не можете себе представить, что сейчас заявил мне этот председатель совета министров: "Очень прошу вас, Михаил Владимирович, более ни с чем ко мне не обращаться. Я больше не министр, я подал в отставку". С этими словами Михаил Владимирович грузно опустился на стоящее в углу кресло и закрыл лицо обеими руками

    Настала тишина, и я услышал почти шепот:

    "Боже мой, какой ужас!.. Без власти... Анархия... Кровь...". И первый раз я увидел на лице Михаила Владимировича слезы. Он тихо плакал.

    Быстро встал, провел рукой по лицу, как бы стряхнув с себя этим жестом минутную слабость, и, взяв меня за руки, притянул к себе и прошептал:

    "Нет, нет, все это еще ничего... Все можно перенести, но меня мучает одно, и эта проклятая мысль гвоздем засела в мою голову. Скажите мне скорее, неужели я не сделал всего, что от меня зависит, чтобы предотвратить этот кошмар? Этот ужас! Ведь это гибель России". Как мог, я старался успокоить Михаила Владимировича и делал это от чистого сердца, ибо в течение трех с лишком лет я видел собственными глазами бескорыстную, неустанную борьбу за правду, безгранично честную, глубоко патриотическую деятельность Председателя Г. Думы.

    "Идемте скорее в Думу, - услышал я снова спокойный голос Михаила Владимировича, - быть может, еще можно что сделать. Надо спешить". С этими словами мы вышли в переднюю. Как бы забыв что-то важное, Михаил Владимирович быстро вернулся обратно, подошел к иконе и, как глубоко верующий человек, опустился на колени и трижды перекрестился.

    Мы вышли. Шли пешком. Слышался какой-то отдаленный гул. Щелкали одиночные выстрелы.

    Честность, правдивость и безграничная доброта - вот отличительные черты покойного Председателя Г. Думы. За эту правду его многие ненавидели, но вместе с тем и боялись. Я утверждаю, что за время моего секретарствования не было случая, чтобы когда-нибудь хоть кто-либо из министров осмелился отказать М.В. Родзянко в его просьбе. А писал и просил он очень много. Не для себя, не ради близких, а для всех тех, кто только к нему ни обращался.

    Каждый день к нему на прием являлись десятками люди всех сословий и состояний с самыми разнообразными просьбами. Почти всех принимал Михаил Владимирович лично, выслушивал, для каждого находил доброе, ласковое слово, а затем отсылал ко мне с кратким приказанием: "Выслушайте подробно и напишите соответствующему министру".
Бывали случаи, когда я, усомнившись в личности просителя, докладывал об этом Михаилу Владимировичу, и всегда он мне говорил:

    "Какой вы злой человек. Всегда вы стремитесь найти в человеке что-нибудь отрицательное. Помните одно: пусть я лучше помогу десяти недостойным, чем лишу этой помощи одного несчастного".

    "Я калиф на час, - говорил он часто последнее время, - надо пользоваться, пока я у власти. Бог знает, быть может меня завтра сошлют в Сибирь или повесят, а пока я цел - я должен помогать ближним". Все же я довольно часто, памятуя, что отказа в просьбе Михаила Владимировича быть не может, кривил душой и никому никаких писем не посылал, и на этой почве мы неоднократно ссорились с Михаилом Владимировичем.

    Последнее время часто приходилось слышать и читать о том, что правительство боялось Г. Думы. Это утверждение не совсем точно: правительство абсолютно не считалось с Думой как таковой, оно презирало это, мешавшее им разваливать государство учреждение, но оно боялось ее Председателя, ибо все твердо знали и, не раз в этом убеждались, что Михаил Владимирович Родзянко на компромиссы не пойдет, он не остановится ни перед чем и ради правды и справедливости пригвоздит к позорному столбу всякого, безотносительно его положения и влияния, кто осмелится посягнуть на честь и достоинство или благополучие родины.

    Помню характерный случай. Ждали Государя в Думу. Взволнованный пристав Г. Думы доложил Михаилу Владимировичу, что в Золотой Книге все первые страницы были уже заполнены, и предлагал вплести для подписи Императора на первом месте чистый лист.

    "Никаких фокусов и подлогов не надо, - ответил Михаил Владимирович, Государь распишется на первом свободном листе". Он приказал только купить георгиевскую ленту (Государь как раз в это время получил Георгиевский крест), и ею заложили книгу там, где нужно.

    Когда Государь, после сказанного им членам Думы слова, прошел в так называемый Полуциркулярный зал, Михаил Владимирович подвел его к Золотой Книге и попросил расписаться.

    Государь открыл первый лист, затем второй, третий. Видя это, Михаил Владимирович обратился к нему и сказал:

    "Опоздали, Ваше Величество, теперь уже придется расписаться там, где заложено". Государь улыбнулся и расписался на указанном ему месте.
Сказанная Государем речь была с точностью записана двумя стенографистками. Эту коротенькую речь Михаил Владимирович распорядился золотыми буквами вырезать на мраморной доске, которую предполагал поместить в Екатерининском зале, где эта речь была произнесена.

    Каково же было его удивление, когда в тот же день вечером от министра Двора пришла бумага, на которой была написана речь, якобы сказанная Государем. Эта речь была очень мало похожа на простые хорошие слова Императора.

    Михаил Владимирович принял это к сведению и тут же отменил свое распоряжение, заявив:

    "Вывешивать то, чего никогда не говорил Государь, я никому не позволю", о чем и довел до сведения министра Двора.

    Одним из первых после переворота в полном составе в Думу явился запасной батальон Л.-Гв. Преображенского полка со всеми офицерами и командиром полковником кн. Аргутинским-Долгоруковым.

    Батальон первые несколько дней нес наружную и внутреннюю охрану Таврического дворца, а также и караулы у министерского павильона, где находились арестованные министры. Солдаты были дисциплинированы и беспрекословно подчинялись всем приказаниям своих офицеров.

    Но вот через несколько дней батальон сменил другой полк, а преображенцы отправились к себе в казармы.

    В тот же день картина совершенно изменилась. В казармы явились агитаторы, и к вечеру все офицеры были арестованы, подверглись всевозможным издевательствам и, как потом мне рассказывали, к ним в комнату ворвались окончательно распропагандированные, обезумевшие и вооруженные до зубов их же солдаты, обезоружили офицеров, хватали их и тащили для немедленной расправы во двор казарм.

    Кто-то догадался крикнуть: "Товарищи, тащите их в Думу - там разберут".
Этот призыв спас несчастных. Всех офицеров, как они были, без шинелей, без фуражек, гурьбой, по морозу и снегу, гнали в Думу. Их втащили в Екатерининский зал. Возбуждение росло с каждой минутой. Уже раздавались крики: "Бей изменников, бей предателей".

    Случайно увидев эту картину, я понял, что спасти положение может только Михаил Владимирович. Я бросился к нему.

    Через несколько минут в зале появилась могучая фигура Председателя Г. Думы.
Воцарилась тишина. Громовым голосом он приказал немедленно освободить офицеров и вернуть им оружие, а затем, обратившись к солдатам, громил их и, в конце концов, выгнал обратно в казармы. В полном порядке солдаты, молча, покинули помещение Думы.

    После этого случая в батальоне надолго воцарился относительный порядок.
Офицеры со слезами на глазах благодарили Михаила Владимировича за спасение и просили разрешения на эту ночь остаться в Думе. Они говорили, что только за спиной ее Председателя они чувствуют себя вне опасности.

    Не одну тысячу жизней спас Михаил Владимирович, за то и отблагодарили они его впоследствии, забыв, как в свое время целовали ему руки.

    Громадный кабинет Председателя Г. Думы был переполнен и ночь и день людьми, искавшими спасения. В большинстве случаев это были видные военные и сановники, бросившие все и бежавшие от опасности, которая им и не угрожала. Здесь они чувствовали себя как за каменной стеной.

    Помню, как сейчас, видную фигуру начальника военно-автомобильной части генерала Секретева*.

*) СЕКРЕТЕВ Петр Иванович (дон.)(см. фото) - Родился 25.2.1877. Умер 28.10.1935 (от припадка грудной жабы) в Париже, погребен 30.10.1935 на кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем. Отец - Иван Петрович, род. 30.12.1851., есаул, атаман Милютинской станицы с 24.8.1882 по 28.1.1884. Мать - Мария Кайманан, р. 1885 г. Дочь прапорщика.
[РГВИА. Ф. 330. Оп. 57. Д. 483 (ПС, 1.1.1885)] Сестра - Екатерина, род. 8. 10. 1878 г. [РГВИА. Ф. 330. Оп. 57. Д. 483 (ПС отца, 1.1.1885)].
Воспитывался в Донском Императора Александра III кадетском корпусе; окончил курс Киевского Политехнического института Императора Александра III со званием инженера-технолога и Николаевского инженерного училища по 1-му разряду. Юнкером Николаевского инженерного училища — 31.8.1895; унтер-офицером — 23.8.1896; подпоручиком 15-го саперного батальона — 13.8.1897, со старшинством с 12.8.1896; переведен в 19-й Саперный батальон 4.9.1903; награжден орденом Св. Станислава 3-й степени 25.12.1903; штабс-капитаном — 1.10.1904, со старшинством с 12.8.1904; в действительных сражениях русско-японской войны 1904-1905 в составе Корейского отряда генерал-майора Анисимова, за отличие по службе награжден орденом Св. Анны 3-й степени 1.11.1905, за разновременные отличия в делах награжден орденом Св. Станислава 2-й степени с мечами 29.1.1906; зачислен в запас по Киевскому уезду с 5.4.1908; зачислен во 2-й Закаспийский железнодорожный батальон 11.10.1908; произведен в капитаны 23.6.1909 со старшинством с 18.2.1909; с 24.5.1910 в Люблине на распределении железнодорожного парка.
14.7.1910 назначен командиром учебной Автомобильной роты; 10.4.1911 за отличие по службе произведен в подполковники; с 1911 состоял членом многочисленных комиссий по сравнительным испытаниям, пробегам и маневрам грузовых и санитарных машин в России и, за рубежом (Франция, Англия); 25.3.1912 был награжден орденом Св. Владимира 4-й степени; за отличие по службе 14.4.1913 произведен в полковники; 29.5.1913 Высочайше дозволено принять и носить бухарский орден Золотой Звезды 3-й степени; 6.4.1914 награжден орденом Св. Владимира 3-й степени; 13.6.1914 Высочайше дозволено принять и носить офицерский крест французского ордена Почетного Легиона; 15.5.1915 назначен начальником Военной Автомобильной школы; 23.3.1915 произведен в генерал-майоры.
Помимо вышеназванных орденов был награжден: итальянским орденом Короны 2-й степени, светло-бронзовой медалью «В память русско-японской войны 1904 — 1905 гг.», а также медалями «В память 100-летия Отечественной войны 1812 года» и «В память 300-летия царствования дома Романовых».
В 1910-е был председателем комитета Петроградского Автомобиль-Клуба, состоявшего под Августейшим покровительством Его Императорского Высочества Великого Князя Сергея Михайловича и имевшего целью распространение автомобилей, поощрение автомобильной техники и промышленности, сближение автомобилистов и упорядочение езды по городу.
Проходя службу в Варшаве поступил в местный Политехнический институт. С началом русско-японской войны прервал занятия и ушел саперным офицером на фронт. По окончании войны закончил Киевский политехнический институт. Как знаток автомобильного дела был командирован за границу. Создатель первой в России автомобильной школы. Благодаря ему в России перед Первой мировой войной были созданы автомобильные войска. Во время войны состоял начальником всех автомобильных частей русской армии.
Примечание: В сентябре 1915 года поэт В.В. Маяковский был призван на военную службу, которую проходил в Военной Автомобильной школе Петрограда. По воспоминаниям литературоведа В.А. Десницкого в марте 1917 года на квартире у А.М. Горького он «с увлечением рассказывал об аресте генерала Секретёва, начальника той школы, в которой Маяковский обучался по призыву, рассказывал о своем активном участии в этом веселом деле».
Осенью 1919 эмигрировал за границу. Работал в автомобильной промышленности. Состоял инспектором для заграницы на заводе «Панар и Левассер». Создал в Париже русские автомобильно-механическую школу и технические курсы. Инициатор создания в 1930 русских Высших военно-технических курсов в Париже. Там же основал Казачий дом с приемным покоем, общежитием и библиотекой.
Жена: Ольга Ивановна Азарова Дочь потомственного почетного гражданина. По сведениям на 1916 — детей нет.
[РГВИА. Ф. 409. Оп. 1. п/с 127-349 (ПС, 18.8.1915); Список подполковникам по старшинству. СПб., 1912. Ч. 1. С. 1547; Список полковникам по старшинству. СПб., 1913; Десницкий В.А. Памяти поэта//Маяковский в воспоминаниях родных и друзей. М., 1968. С. 144; Весь Петроград на 1917 год. 1 отд. Стлб. 1098, III отд. С. 613; Некрологи в газете «Возрождение» и журналах: Атаманский вестник. 1935. № 2. С. 16; Станица. 1936. Nо 17. С. б-7; Часовой. 1935. № 158-159 С. 7; 1936. № 162. С. 19-20]

    Этот почтенный генерал, пользовавшийся в свое время, благодаря Распутину, большим влиянием, где только мог, всегда старался выказать свое пренебрежение Председателю Г. Думы. Теперь он сюда прибыл одним из первых и с разрешения Михаила Владимировича без зазрения совести расположился в его кабинете, как у себя дома.

    Как-то увидев меня, он обратился со следующими словами:
"Если не ошибаюсь, я имею честь говорить с секретарем Председателя Думы?" Я поклонился.

    "Не откажите в любезности доложить его превосходительству, что я умоляю его дать мне возможность работать на общее святое дело, хотя бы в роли писца. Я ведь канцелярию хорошо знаю".