Ноль Овна. Сны Веры Павловны. 16

Джон Смит наконец-то жил так, как хотел. Внешние события перестали определять его личное бытие. Он выполнял свои репортёрские обязанности машинально, не прилагая к ним сердца. Всё его внимание было захвачено астрологией.

О, это новое знание хотелось поглощать бесконечно! Оно было таким вкусным, что мозг Джона иногда страдал несварением из-за несдержанности своего хозяина. Но остановиться было невозможно.

Наставником Джону определили сына главы ордена Германа Розенберга, которого Смит поначалу принял за переодетую девушку. Правда, роста Герман был не по-девичьи высокого, да и фигура его женственностью форм не отличалась. Зато личико у него было ангельски миловидным, а голосок колокольчато звонким.

Нравом младший Розенберг был лёгок и приятен. Смешливый, подвижный и вечно беспричинно счастливый он непроизвольно превращал занятия в весёлую игру, так что Джон и не замечал в его обществе, как про-летает время. По-французски Герман говорил лучше, чем по-английски. Это немного мешало, потому что попытки перейти на галльское наречие Герман делал постоянно, когда затруднялся найти нужные английские слова. Смит языков не знал, но всё равно впечатлился, когда Розенберг как-то заговорил при нём на родном немецком. Джон никогда не думал, что грубая немецкая речь может так нежно журчать и ласкать слух.

Глядя на Германа, Смит часто возвращался к мысли, что некоторые уранисты наверняка являются уранистами во всех смыслах. Во всяком случае симпатичного и франтоватого блондина с его девичьей живостью и непосредственностью представить в роли содомита было легко. Впрочем, этим мыслям Джон ходу не давал, потому что реальных поводов думать так о наставнике у него не было.

Жан-Симона Смит видел после памятной первой встречи всего пару раз. Через некоторое время после торжественного принятия нового адепта в ряды уранистов тот обратился к Джону с просьбой написать обзорную рецензию на новую книгу некоего русского философа и сам пристроил её в весьма солидное издание. Оба остались довольны. Второй раз Жан-Симон попросил о встрече, потому что был озабочен судьбой какого-то мальчишки, которого приручил, пока жил в Лондоне. Уезжая, он попросил Смита взять паренька хотя бы посыльным в газетную редакцию, чтобы тот был на виду и поближе к пишущей братии. Жан-Симон сокрушался, что родители у мальчугана слишком простые люди, чтобы ценить образование, а ребёнка неудержимо тянет к книгам. Сам он не мог больше помогать мальчику, потому что тот привязался к случайному знакомому так сильно, что родители заподозрили их в совершенно ужасных вещах, и Жан-Симону пришлось спешно покидать Лондон, чтобы избежать скандала. Родители оказались крикливы, грубы, извращали самые невинные факты в соответствии со своими пред-ставлениями о человеческих отношениях и грозили полицией. А, возможно, они были просто хитры и рассчитывали, что испуганный иностранец заплатит им за молчание.

История эта несколько покоробила Смита. По старой репортёрской привычке не верить никому на слово он взялся расследовать дело и с облегчением убедился, что Жан-Симона оговорили. Вернее, пытались. В такой ситуации его спешный отъезд был верным решением. А попытка забрать мальчика с собой была бы истолкована однозначно не в пользу француза.

Вероятно, сочинённая Жан-Симоном легенда насчёт подвернувшейся работы была хороша, потому что газетчиков в связях с ним не заподозрили. Мать мальчика приходила в редакцию, чтобы посмотреть, с кем теперь связался её сын. Это была очень неприятная женщина – сухая и вздорная. Впрочем, уродливой она не выглядела. Мальчик был похож на неё, а он показался Джону симпатичным.

Протеже Жан-Симона был тихим, тонким до бесплотности ребёнком. Очень послушным и робким. И он действительно приходил в волнение при виде книг, которые газетчики с радостью давали ему читать, и даже позволяли оставаться для этого вечерами в редакции, потому что к себе домой Том их нести боялся.

Благотворитель из Джона был так себе, но даже его холостяцкого опыта хватило, чтобы понять: у мальчика нет будущего, если он не сумеет вырваться из семьи. Но мамаша оказалась на редкость цепкой. Время шло, Том взрослел, но по-прежнему отчитывался за каждый шаг и каждый вздох. Да ещё и благодарил мать за заботу. Вся эта ситуация была устроена так хитро, что изменить её не представлялось возможным. Никто и не пытался. Астрологических знаний Джона на тот момент было достаточно для того, чтобы впервые с момента вступления в орден чётко осознать: бывают карты, которые можно только прожить и нельзя исправить. А для чего так устроено и почему, знают только избранные. Или не знают?