Глава 7. Одиночество

Я часто слышал, как Энни спорила с матерью: их прения хорош были слышны через тонкую стену, разъединявшую наши комнаты.
- Да мне плевать, хочешь или не хочешь, ты уедешь отсюда! – слышал я надрывный голос ее матери. Абсолютно интеллигентная женщина со стороны, Луиза перевоплощалась в монстра, стоило лишь кому-то из близких в чем-то с ней не согласиться. Раньше свою скрытую энергию она возмещала на Майкле, но теперь, когда тот был мертв, Энни стала основной ее мишенью. А повод срываться на крик был: разделявшая мои увлечения Энни все больше отдалялась от остальных сверстников, заодно изменялись ее жизненные устремления. Мать хотела отправить дочь обучаться на юриста. Родители давно спланировали за нее ее будущее, и львиную часть своих заработков клали на образовательный счет. И тут строптивая дочь заупрямилась.
- Да кто угодно, только не юрист, мам! Я лучше продам душу дьяволу, он хоть дороже заплатит. Да я кем угодно стану, хочешь, даже в физики запишусь, хотя ненавижу физику… Только не юриспруденция…
- Да к черту твою физику! – злилась Луиза. – Мы с отцом что ли зря лишали себя всех удовольствий… Все бабки ложили на твой счет, человека из тебя хотели сделать, чтоб ты жила не так, как мы…
- Я итак буду жить не так, как вы, - вставила Энни.
- Эх, знал бы Майкл, какие песни распевает его дочь… Он бы обратно наземь упал… - ее мама подошла к самому хитрому своему доводу – давлению на жалость. – Может, и жив бы твой отец еще был, если бы мы тогда знали, что эти деньги не пригодятся… Съездили бы на курорт хоть раз, а не скучали дома в отпуск…
Я знал, что Энни порывалась сказать в ответ. Она хотела обвинить мать в обратном, ведь, по сути, именно ее постоянные склоки с отцом сократили ему жизнь. Но она сдержалась, и я спокойно вздохнул. Иначе Луиза сейчас бы заныла о том, как же жесток этот мир, что  даже родные дети обвиняют мать черт знает в чем… Я знал все ее ходы наперед, за столько лет шумного соседства… Да и Энни безошибочно предугадывала ход мыслей своей матери, но в порыве гнева сдержаться было очень трудно.
- Мам, ну сколько можно об одном и том же… Ну не хочу я заниматься тем, что решать чью-то судьбу посредством глупой полемики… Тебе не кажется неестественным, что правда определяется не реальным положением вещей, а соревнованием в ораторском искусстве?
- Да кому нужна эта правда сейчас, доченька? – запричитала ее мать. – Где платят больше, там и правда. А я хочу, чтоб ты жила хорошо…
- Мне не будет хорошо житься, если совесть будет постоянно царапать меня своими когтями… Я ведь загнусь…
- Ты привыкнешь, родная, - голос матери сменился на жалостливый. Я с удивлением констатировал, что Луиза успокоилась и принялась уговаривать дочь мирным тоном. «Уж не новый ли это тактический ход?» - предположил я. Однако мать, похоже, не желала снова кричать на Энни. – Человек – такая зараза, ко всему привыкает.
- Но зачем мне к этому привыкать? Что, нет других высокооплачиваемых профессий? Почему я должна быть именно тем, кем меньше всего хочу?
- Ты не не хочешь, - возразила мать. – Ты просто огульно разделяешь все взгляды с тем цельным мальчишкой… Он оказывает на тебя слишком нездоровое влияние.
- Еще бы, - стала защищать меня Энни. – Он самый добрый человек из всех, кого я встречала…
- Да я и не против, дружи с ним, только с умом, - мать не дала дочери даже договорить. – Я уважаю этого мальчика. Но у него нет другого выбора, он отстаивает свои идеи только потому, что он и сам особенный. Он защищает себя своей философией. Но ты-то что забыла в его мудрости? Энни – ты простой, обычнейший человек… Смертная… Тебе нужно думать о существовании, бороться за место под солнцем, а не праздно рассуждать о том, что хорошо, а что плохо. Хорошо – то, что приносит деньги, остальное для нас, рабов, - дурная философия…
- А может, мы и рабы потому, что не разрешаем себе пофилософствовать? Мы добровольно танцуем под чью-то дудку, и под тиском навязанных кем-то идей не позволяем себе решать свою же судьбу так, как нам бы этого хотелось…
- Энни, милая, - тон ее матери был ласковым. – А ты разве не такая? Да Джеймс просто внушил тебе свои идеи… Вот только для него это защита от нападок со стороны людей, а для тебя – путь в никуда… Это ведь не твои мысли, все что ты говоришь – мысли Джеймса…
 - Вообще-то я тоже умею думать, - обиделась Энни. – Или ты думаешь, что я, как влюбленная дурочка, просто вторю каждому его слову?
В их ссору впервые вкралась тишина.
- Так вот оно, что, - нарушил молчание голос Луизы. – Как же я сразу не догадалась? Ты же просто не хочешь покидать дом, боишься расставаться со своим приятелем…
- Пускай даже так, - в слезах согласилась дочь. – Я не хочу оставлять друга ради профессии, которую даже не хочу получать!
- Да никуда не денется твой сосед! – снисходительно сообщила мать. – Если причина в этом, так можешь не переживать. Вернешься, а он так и будет тебя ждать, как верный пес… Если с голода не сдохнет… Ему ведь тоже надо деньги зарабатывать, а с его философией и на кусок хлеба не заработаешь… Он ведь весь такой правильный…
- Он не ест хлеб, - вставила Энни.
- Ну тем более, значит, не сдохнет твой жених… А вот ты под его влиянием помрешь пади.
Энни не желала ее слушать. Зацепившись за больную тему, она продолжала рассуждать:
- А если он другую найдет? – предположила она.
- Не смеши меня! – Луиза зашлась от удовольствия, понося меня, на чем свет стоит. – Думаешь, найдется в мире еще хотя бы одна дурочка, которая на него поведется?
Энни ее последнее высказывание было крайне неприятно:
- Ну что ты взъелась на него, мам? Или лучше бы было, чтобы я, как раньше, общалась с качками и байкерами? Только я это уже переросла…
- Да он хороший, Энни, ты не обессудь, - вздохнула ее мать. - Дело в том, что он слишком хороший. Я знаю, что он никогда тебя не обидит, и этого бы хватило, один этот факт тешил бы мое сердце… Но он бестолковый, дочка, тебе с ним не по пути…

- Я уезжаю, - сухо сообщила Энни в тот же вечер. Она пыталась казаться равнодушной, но личико ее то и дело кривила рвавшаяся наружу истерика.
Она не признавалась, как именно мать убедила ее в принятии этого решения. И я молчал, что слышал их разговор. Я понимал волнение ее мамы, но еще больше беспокоился об Энни. Ведь мировоззрения ее уже перескочили через определенный рубеж, с новым миром в ее голове ужиться в среде потенциальных юристов ей  было крайне сложно.
- Ты окончательно решила? – решил уточнить я.
- Да, - ее губы дрогнули.
- Что ж, это твое право, - ответил я как можно более спокойно.
- Ты ведь не злишься на меня? – умоляюще уставилась на меня Энни, обвив руками мою шею.
- Нет, ни капли, - я ответил чистую правду. – Это ведь твоя жизнь. Я просто хочу быть уверенным, что ты отдаешь отчет в своих действиях.
- Я отдаю себе отчет, - неуверенно произнесла она и резко сменила тему. – А ты… Ты что будешь делать?
- Я? А что я буду делать? Жить дальше… - мне больше ничего не оставалось, как смириться с тем, что она вновь покинет меня.
- Но ведь я вернусь… - произнесла она с надеждой. - Ты будешь меня ждать?
- Ты не вернешься, - возразил я, уверенный в своих предположениях. – Оттуда не возвращаются.
Стоит лишь новому окружению вихрем ворваться в ее жизнь, как ей придется подчиниться этим новым веяньям, захочет она того или нет. Возможно, она и вовсе обо всем забудет, станет продавать свое мнение, защищать виновных или осуждать невиновных, не чувствуя ни малейших угрызений совести.
- А я вернусь… Я клянусь тебе… - Энни говорила с такой верой, что я больше не стал травмировать ее расшатанную из-за нежелательного решения психику своими сомнениями и молча согласился с ней.

Я увидел ее лишь спустя год после этого разговора. Как я и ожидал, она втянулась в новую жизнь и поплыла по течению. Энни лишь однажды навестила меня за время своего приезда домой, мы долго говорили, но так, поверхностно, словно никогда и не были близки. Она смотрела на меня своими помутневшими глазами и долго что-то доказывала, употребляя непонятные мне юридические термины.
Простились мы так же холодно, официально, словно я был ее клиентом, а не старым другом. Уходя, я заметил, что пустота ее снова расширилась и беспрерывно испускала легонький дымок.
«Бедная девочка. Она ведь насилует себя каждую секунду своей жизни, - горестно размышлял я, выливая в раковину недопитый ею чай. - Этот образ, в который она себя вогнала, этот деловой костюм, который она решила не снимать… Эти фразы из учебников… Это все ненастоящее, не ее… Ей дискомфортно, но она терпит… И если бы она делала это хотя бы ради себя. Нет. Хочется верить, что она пытается оправдать надежды мамы, но, как не прискорбно, это даже не ее надежды. Это просто чьи-то ожидания, никому толком не нужные, а Энни из-за них уродует свою жизнь, которую могла бы наполнить чем-то более стоящим».

Разлука с любимой девушкой не сбила меня с намеченного курса. Тоску по ней я заглушал тренировками…
Сквозная дыра во мне уже затянулась тоненьким слоем, но все еще была достаточно глубока; стоило мне немного понервничать, как она начинала дымиться. И все же я терпеливо продолжал заниматься, и она радовала меня, розовея с каждым днем
Отец видел происходившие во мне изменения и радовался куда больше моего. Но как бы искренне он не был за меня счастлив, я с опаской посматривал на его тело. Оно теряло форму.
- Почему бы тебе не заниматься вместе со мной? – предложил я ему. - Ты ведь тоже можешь…
- Нет, - ответил он. – Я знаю, что скоро придет мое время, Джеймс. Время отдаться пустоте. Ты только не паникуй, сынок… - он жизнерадостно потрепал меня за подбородок.
- Но почему ты так думаешь? – спросил я его. Мысль о скорой его утрате никак не могла уложиться в моей голове. – Я вообще не понимаю тебя… Зная, как беречь свою затянутость, ты все равно спешишь отдать себя смерти… Где здесь логика?
- Сынок, я могу бесконечно стараться поддерживать свою физическую форму, вот только… - он умолк.
- Что? – отчаянно спросил я.
- Ты ведь должен понимать… В каждой жизни есть свой смысл. Покуда мы выполнили нашу миссию, смысл жить исчерпан.
- И ты хочешь сказать, что уже выполнил свою миссию?
- Да.
Я не стал спрашивать о его миссии. Она прекрасно читалась в его глазах, гордо рассматривавших мою грудь.
- Все у тебя получится, сынок. Я в тебя верю, - добавил он, чтобы взбодрить меня

Он растаял быстро и почти безболезненно… По крайней мере, последнее, что я увидел на его мутневших глазах, было счастьем.
- Я хочу, чтоб гробик, в котором ты отправишь меня в мир иной, был ярко-желтым, - сказал он мне незадолго до кончины. – Желтым-желтым, таким, чтоб аж глаз выедало… Я хочу, чтоб ты видел, что я не умер, а просто улетел в небо и стал твоим персональным солнцем. Мать была луной, оберегавшей тебя по ту сторону тьмы, а я буду солнцем, которое будет освещать твой день…
- Ты ведь итак был моим солнцем, пап. Всегда был и будешь…- простонал я, еле сдерживая слезы. Он ведь так хотел, чтоб я принял его смерть, как данное. И я старался изо всех сил.
- Все эти годы я жил ради тебя. Теперь ты идешь верной дорогой в сторону счастья, и твоя нужда во мне отпала. Так позволь мне самому стать счастливым. А это возможно лишь только там, с твоей мамой. Она уже ждет меня.
Я искал коробку, которую заказывал отец, но не нашел ее. Сейчас в моде были многоцветные гробы, от которых рябило в глазах. С трудом я нашел наименее искаженную многоцветием коробку и самостоятельно покрасил ее желтыми красками. Над этим многослойным этюдом я трудился более суток, с нетерпением выжидая, когда засохнет очередной слой красок, чтобы нанести следующий. Когда коробка приобрела ядовито-желтый цвет, я заламинировал ее поверхность. Теперь он еще и блестел.
Я показал свой «шедевр» отцу, и тот благодарно заблестел глазами. Он уже ничего не мог сказать, но гроб отразился солнцем в его зрачках. Таким же солнцем просиял его последний путь в моих глазных блюдцах, когда я отрезал веревку, соединявшую желтую коробку с землей. Папа плыл в небесах легко, не торопясь. Лишь легкий ветерок подгонял его в последнем пути.
Вместе с его останками, в коробке лежала совместная с мамой фотография. Я верил, что благодаря этому посмертному подарку отец не заблудится в вечности и быстро найдет к ней дорогу.
Он ушел из моей жизни легко, специально поспешил, чтобы я поменьше страдал. Я смирился с его смертью заранее, и принял ее так просто, как только мог принять ее оставшийся в абсолютном одиночестве человек.

Я остался абсолютно одиноким, но совсем не несчастным. Вместе со смертью отца, несмотря на всю умиротворенную тоску, грудь моя затянулась, и лишь небольшой шрам на груди напоминал мне о былой дыре, просквозившей мое тело. Я знал, что рано или поздно исчезнет и сам шрам, но не торопил события.
Снаружи ничто меня не беспокоило, я не ощущал никакого давления. Приняв себя и свое право на существование, я стал непоколебим. Все, что меня беспокоит теперь, это смогу ли я донести до людей свободу, которую ощутил? Готовы ли они будут принять ее, и стоит ли игра свеч?
Одно лишь я знаю точно: природа неспроста наградила меня этим даром, а значит, я обязан был хотя бы попробовать помочь изменить жизнь тем, кто этого желал также, как и я.

2014 г.