Сердечный кордон

комедия в 2 частях



место действия: областной город и лесной посёлок
время действия: наши дни (21 декабря – 13 января)




действующие лица:

ТОНЯ, 30 лет, кардиолог
НИКОЛАЙ, 40 лет, егерь
РОЖКИНА, подруга и коллега Тони
ПРОСУЖИХ, новобрачный муж Рожкиной и начальник Николая
ЧЕКУЛАЕВ, друг Просужих
РУШНИЦЫНА, мать Тони
РУШНИЦЫН, отец Тони
КОЛЯДЁНКОВА, мать Николая
КОЛЯДЁНКОВ, отец Николая









Часть 1

ПРОЛОГ. Прихожая ЗАГСа. Тоня и Николай составляют заявление.

НИКОЛАЙ. В отдел ЗАГСа города Любчанска…
ТОНЯ. Район надо указать.
НИКОЛАЙ. Чего?
ТОНЯ. В отдел ЗАГСа Центрального района города Любчанска Любчанской области. От.
НИКОЛАЙ. Кто на верхней строчке: ты, как всегда?
ТОНЯ. Что значит «как всегда»?
НИКОЛАЙ. У нас всегда сверху ты.
ТОНЯ. Опять наезд? Нет уж, блин-банан, всё должно быть, как в анатомии: сверху – голова.
НИКОЛАЙ. Значит, ты – голова, раз сверху, а я…
ТОНЯ. Кто?
НИКОЛАЙ. Не скажу. Или сказать?
ТОНЯ. Пиши уже, не век же здесь торчать.
НИКОЛАЙ. Сама пиши, я врать не стану. Тем более в официальном документе. На верхней строке – ты.
ТОНЯ. Сама заполню, мне некогда. Напишу, как положено, а не как тебе кажется.  Заявление о расторжении брака, в скобках – по взаимному согласию супругов.
НИКОЛАЙ. Ага, я эти скобки целый месяц выпрашивал.
ТОНЯ. Договоришься, уйду и оставлю тебя женатым. Подтверждаем взаимное согласие на расторжение брака и отсутствие у нас общих детей, не достигших совершеннолетия.
НИКОЛАЙ. Не понял. Как дети могут не достичь совершеннолетия, если их нет…
ТОНЯ. Не надо ничего понимать в официальных документах, воспринимай как данность и подписывай.
НИКОЛАЙ. Не задумываясь.
ТОНЯ. Мы, с тобой, и расписались, не задумываясь.
НИКОЛАЙ. По любви же…
ТОНЯ. И что! Подумаешь: любовь. Брак – это больше, чем любовь, брак – это совместное проживание.
НИКОЛАЙ. Ничего не бывает больше любви. Хотя нет, есть – твой характер. Как я только мог на ней жениться? Где были мои глаза…
ТОНЯ. И что это, интересно, твоим глазам во мне не нравится?
НИКОЛАЙ. Глаза – бог с ними, но мозги-то могли быть и поумнее…
ТОНЯ. Глаза, мозги… Дело в сердце, Потапов. Ты ходил на приём и к окулисту, и к психотерапевту, - там тётки одна другой краше, но прихватило тебя в кабинете кардиолога, в моём кабинете. Помнишь, как началось, помнишь…

СЦЕНА 1. Медицинский центр. Кабинет кардиолога. Тоня сидит за канцелярским столом, с компьютером, в белом медицинском халате, заносит данные с ленты показаний в память компьютера. Входит Николай.
 
НИКОЛАЙ. Можно? Доброго здоровья.
ТОНЯ. Присаживайтесь сюда, я – сейчас. Медицинскую карту давайте. Так. Колядёнков Николай Николаевич. О, да вы не мой пациент. Придётся вам прийти в другой раз. (Смотрит на Николая.) Шестьдесят два года? Да ладно! Не больше двадцати трёх, максимум сорок. На вас хоть всех пациентов всего города собирай посмотреть, вот, что значит человек - егерь, живёт в лесу, в первозданности. С чем же вы к нам? А, суточный мониторинг. Ладно, приму, чтоб зря не гонять вас. Выходит,  всё же подрасшатало сердце? Внешнее и внутреннее часто разнятся, человек есть человек. Ничего, сейчас и с искусственным сердцем люди прекрасно существуют. Николай Николаевич, мы сейчас с вами пройдём в соседний кабинет, там девочки прикрепят к вашему туловищу два специальных аппарата. Идите сюда, в процедурный кабинет. (Распахивает дверь.) Света, Лена, примите пациента. Николай Николаевич, проходите. Девочки вас проинструктируют, как вести себя предстоящие сутки. Завтра, в это же время снимем аппаратуру. Прошу.
НИКОЛАЙ. Да. (Уходит.)

Стук в дверь. Входит Колядёнкова, ведёт за руку Колядёнкова.

КОЛЯДЁНКОВА. Две минуты прошло, и ещё пять секунд.
КОЛЯДЁНКОВ. Антонина Георгиевна. Здравствуйте.
ТОНЯ. По одному проходим.
КОЛЯДЁНКОВА. Нас вдвоём. Верней, он записан, а я рядом.
ТОНЯ. Нельзя.
КОЛЯДЁНКОВА. Или вместе, или ни одного. Я его супруга. Так надо.
ТОНЯ. Присаживайтесь. Где ваша карточка?
КОЛЯДЁНКОВА. В регистратуре не нашли.
КОЛЯДЁНКОВ. Не вмешивайся, сбиваешь только. Вот завели новую медкарту. (Подаёт медкарту.)
ТОНЯ. На что жалуемся? (Читает медкарту.)
КОЛЯДЁНКОВ. Да я не жалуюсь…
КОЛЯДЁНКОВА. У него кардиомониторинг назначен.
ТОНЯ. Колядёнков Николай Николаевич… Что-то знакомое. Шестьдесят два года…
КОЛЯДЁНКОВ. Я вообще не ваш, меня ведёт другой врач…
ТОНЯ. Не мой… Не мой! У вас есть родственник – однофамилец, полный тёзка и тоже егерь?
КОЛЯДЁНКОВА. Наш сын, егерь из лесхоза.
КОЛЯДЁНКОВ. Он сегодня тоже здесь, приехал на годовой профосмотр.
ТОНЯ. Вот ваша прежняя карта, её по ошибке сыну вашему выдали. О, боже, его же там бреют! (Бежит к двери в процедурный, распахивает)
КОЛЯДЁНКОВ. Так это же зрелище!
КОЛЯДЁНКОВА. Стоять.
ТОНЯ. Света, стоп! Прекрати брить, я сказала! (Николаю.) Одевайтесь и возвращайтесь ко мне, сюда.
КОЛЯДЁНКОВА. Зачем брить грудь и живот?
КОЛЯДЁНКОВ. За тем, что приборы крепятся на груди и животе лейкопластырем, и чтобы потом не было больно отрывать его от тела, волосы сбривают.
ТОНЯ. Мне отсюда выйти, граждане супруги?
КОЛЯДЁНКОВА. Ничего, вам можно.
ТОНЯ. Вот спасибо.
КОЛЯДЁНКОВ. А мы, лесники, такие и есть, доверчивые, чего ни скажи, всему верим, и молчаливые от природы.

Возвращается Николай, со свитером и футболкой в руках.

НИКОЛАЙ. О, собрались.
ТОНЯ (Колядёнкову). Проходите в процедурный. (Николаю.) Николай Николаевич, что ж вы ничего не сказали, не возразили? Вы же не немой, в конце концов.
КОЛЯДЁНКОВ (раздеваясь). Ему, для одного слова полдня мотивацию надо подыскивать.
ТОНЯ. Там разденетесь.
КОЛЯДЁНКОВ. А, ну, да. Сынок, выдь, не занимай отцов топчан.
КОЛЯДЁНКОВА. Я – с ним, без меня он не разденется.
КОЛЯДЁНКОВ. Почему это!
КОЛЯДЁНКОВА. Потому что.
ТОНЯ. Хорошо-хорошо, не занимайте время доктора.
КОЛЯДЁНКОВ. Эх, Коля, а мог бы жить мужчиной.
КОЛЯДЁНКОВА. А живёшь, как муж. Шагом марш, я тут.
ТОНЯ (Николаю). Николай Николаевич, не обижайтесь, примите самые искренние извинения.
КОЛЯДЁНКОВ. А он не обидчивый.
НИКОЛАЙ. Пап, всё, иди. Мам!
КОЛЯДЁНКОВА. Всё-всё, Николка, встретимся дома. Заходи. (Уходит в процедурную.)
КОЛЯДЁНКОВ. Ну, что, девочки, как мы с сыном выглядим ниже плеч? Чисты в помыслах и шкурою, как младенцы, ей-богу. (Уходит в процедурную.)
НИКОЛАЙ. Мне к другим врачам надо, я там везде очередь занял. Подпишите бегунок. (Подаёт обходной лист.)
ТОНЯ. Конечно! (Подписывает.) Нескучная у вас семейка.
НИКОЛАЙ. Семья.
ТОНЯ. Да, конечно. Так что, я надеюсь, инцидент исчерпан?
НИКОЛАЙ. Нельзя к людям относиться настолько невнимательно, мы же доверяем врачам, а вы нас в упор не видите. А ещё красавица, образованная.
ТОНЯ. Красавица… Не возражаю. Образованная… верно. А что, трудно было сказать, спросить…
НИКОЛАЙ. Я же думал, бритьё обязательно для кардиолога.
ТОНЯ. Нет, конечно, я подумала, что вы пенсионер, который удачно сохранился. Для рутинной диспансеризации достаточно приблизительного осмотра, если, конечно, нет жалоб. Извините ещё раз.
НИКОЛАЙ. А приблизительный – это как?
ТОНЯ. Ну, замерить давление, пульс, прослушать…
НИКОЛАЙ. А вы взяли и просто подписали.
ТОНЯ. Вы правы. Раздевайтесь до пояса.
НИКОЛАЙ. Давно. Даже местами побрился.
ТОНЯ. Вот зануда!
НИКОЛАЙ. Нельзя было мне выезжать сегодня.
ТОНЯ. Почему?
НИКОЛАЙ. Потому что 21 декабря, на сегодня в этом году выпал День Карачуна. Я – потомственный егерь. Для меня сам по себе лес в любое время суток не картинка из сказки, а реальная обстановка для привычного проживания на земле. Но есть момент, когда выезжаешь на лесную дорогу на автомобильном транспорте, дожидаешься, чтобы из памяти выветрились дома, люди, дорожные знаки, и вырубаешь фары. Не надо меня замерять, я здоров, да вы всё равно уже подписали. Ладно, пойду.
ТОНЯ. Ничего-ничего, говорите, я же, ко всему, дипломированный психолог, кому приспичит, тот сам заглянет.
НИКОЛАЙ. Я не псих.
ТОНЯ. Но психика-то у вас есть?
НИКОЛАЙ. Крепкая.
ТОНЯ. Самый крепкий канат, даже металлический трос обрывается.
НИКОЛАЙ. Как фары выключишь, езду вполне можно продолжать, всё же видно, но лучше тормознуть на какое-то время, хоть на мгновение. Луна или там месяц в небо вывалились на прогулку со своим выводком, ну, со звёздами… смотрят на землю, как будто обожают её нежно, но не будят, мол, спи, , конечно, землица-сестрица, мы просто посмотрим на тебя, спящую красавицу, днём-то свидеться всем нам недосуг; а чтоб видно было подсветим легонько, и полюбуемся. Ненавязчивый снегопад ещё такой, лёгкий, пушистый. И говори потом, что сказка – ложь. Нет, сказка, она есть, вот она. Надо только выключить фары и включить глаза.
ТОНЯ. Значит, сегодня – День Карачуна.
НИКОЛАЙ. Вот! Как раз такой противный голос и очнул меня обратно.
ТОНЯ. У меня очаровательный голос.
НИКОЛАЙ. Радио не работало – не работало, а тут заверещало.
ТОНЯ. Я не верещу.
НИКОЛАЙ. Что вы мне вместо всего, что есть на свете, себя подсовываете? Я – про радио.
ТОНЯ. Какой неотёсанный чурбан.
НИКОЛАЙ. Пусть, терпите, доктор. Ну, так вот это самое автомобильное радио и заверещало. (Передразнивает Тоню.) «А ещё сегодня праздник – День Карачуна. Нет, не главного редактора нашего радио, Анатолия Ивановича, а того самого, языческого бога, первое имя которого Чернобог. Праздник этот приходится на день зимнего солнцеворота, отмечаемого в зависимости от года с 19 по 22 декабря. Это самый короткий и один из самых холодных дней зимы. Наш совет: в этот день в дорогу лучше не собираться. Но если собрались, то будьте осторожнее и внимательнее на дорогах. Если, к примеру, дорогу вам перебежит заяц, то лучше вернуться». А заяц-то мне реально дорогу перебежал! Тут же. Я, как раз, уже поехал, вспомнил, что фары-то лучше включить. Включаю, а там заяц. Скочет пострел наперерез машине. Я торможу, машину заносит, разворачивает вокруг собственной оси, мотор глохнет. А фары горят, и в свете виден подлый жирный русак, что уселся посреди пути. Посидел, правда, недолго. Поглазел на нас с машиной и не спеша так упрыгал в чащу. А радио уже не выключается, оно продолжает зудеть: «Но зайцы по нашим городам не бегают, так что, езжайте себе спокойно дальше и не думайте о плохом. А сейчас лёгкая, ободряющая и заряжающая оптимизмом музыка». Мотор под музыку, слава богу, завёлся, я поехал дальше.
ТОНЯ. В жизни не бывала в зимнем лесу. Да-да, продолжайте.
НИКОЛАЙ. Метрах в десяти, значит, поворот, я - туда. Выруливаю, и тут, по ходу, слева накреняется ель и падает на дорогу. Я краем глаза как-то успел отреагировать и резко затормозить. Машину опять заносит, опять резко разворачивает вокруг собственной оси, опять глохнет мотор. Только вместо наглого зайца - наглая ёлка, как шлагбаум на переезде. И вот чего, спрашивается, её уронило? Мне плюнуть бы да вернуться, а я, возьми, опять заведи мотор, и чуть не по сугробу, по правой кромке, сминая крону ели, проезжаю и – дальше.
ТОНЯ. Вы, прям, Тургенев, стихотворение в прозе.
НИКОЛАЙ. Иван Сергеевич – охотник, я – егерь, по-хорошему, мы с ним двоюродные братья. Хорошо вы заговорили, напомнили: голос-то по радио продолжал информировать. (Передразнивает Тоню.) «Говорят, что если вы проигнорируете приметы в день Карачуна, то всё, что с вами произойдёт в дальнейшем, можно будет смело назвать Праздником Карачуна». Так что, весь последующий год, от сего дня, у меня не просто набор месяцев, недель и дней, а один сплошной праздник. Праздник Карачуна. И ещё, важное сообщение. Кажется мне, чувствую, будто бы я так и сижу до сих пор там, в лесу, замерзаю одиноко в заглохшей машине. А здесь, вместо меня, сам Карачун. Потому что, мне кажется, я его видел. Мотор заглох, стал замерзать, и вдруг – он, лично. Мол, твоё счастье, что лесник, наш человек, а так заморозил бы, безо всяких-яких. А потом говорит, знаешь, братец, а ты мне, пожалуй, нарочно послан, чтобы я расслабился, погулял, сменил, так сказать, обстановку ненадолго, вроде отпуска. Так что, ты тут помёрзни покуда, а я за тебя поживу, погужу, покуролесю! Если, конечно, сумею. Понравится мне, избавлю тебя от смерти, не придётся по сердцу – извини, не судьба. Тут ключевое слово: сердце. Понимаете?
ТОНЯ. Не вполне.
НИКОЛАЙ. Вы же кардиолог, так сказать, сердечный доктор.
ТОНЯ. Хотите меня вписать в перечень праздничных мероприятий?
НИКОЛАЙ. Надо же было именно с вас начать медосмотр, может, другие докторши поинтереснее.
ТОНЯ. Что-что?
НИКОЛАЙ. Не понравились вы мне, хотя чисто визуально особенно-то не придраться. Разве, что прислониться ненадолго и отвалить. Потому что, Антонина Георгиевна, с такими, как вы, затягивать время совместного пребывания нельзя, минута лишняя и – ЗАГС. А какая из вас супруга для егеря? Слёзы. Прощайте на всякий случай. Вот бы нам больше не увидеться. Так ведь нет, уверен, что нет. Придётся, и ещё не раз. Вот же ужас. Ну, дальше – сами. (Уходит.)
ТОНЯ. Эй! Он мне нагрубил сейчас или наоборот? Бирюк! Обалдеть, такой мужчина в лесу пропадает. Слава богу, не судьба.

Входит Рожкина.

РОЖКИНА. А где больные? В коридоре никого.
ТОНЯ. Выздоровели. Опять гонцом от своего кандидата?
РОЖКИНА. Только не вредничай.
ТОНЯ. Никаких встреч в кафе.
РОЖКИНА. Такая умная, аж жуть. Да, Чекулаев с моим ждёт нас в кафе, меня за тобой послали.
ТОНЯ. Тридцатого, Ирка, тридцатого, на свадьбе. Чтобы три дня, как пугало, изображать из себя свидетельницу на твоей свадьбе, мне приходится месяц вкалывать за двоих и без выходных.
РОЖКИНА. Ты сама замуж хочешь.
ТОНЯ. Не хочу даже ни чуть-чуть. Хотя не против. Но я в мужья хочу мужчину, а не упакованный чемодан, как дружок твоего Просужих.
РОЖКИНА. Вот! Поэтому мой Просужих приглашает тебя с нами на кордон. Там ты и узнаешь, насколько его дружок Чекулаев – мужчина, насколько он чемодан видно и невооружённым взглядом.
ТОНЯ. За кордон – понимаю и не возражаю на недельку-другую, без мужиков, но с их банковскими карточками. Однако, что есть кордон? Граница? С кем?
РОЖКИНА. Совсем мы не знаем родного языка. Нарочно для тебя, зануда, вызубрила: «Кордон, буквально, в переводе с французского, означает шнур, или растянутое расположение войск. В нашем случае - это временный или стационарный пост лесной стражи или охраны заповедников. Кордон устанавливается с целью наблюдения за флорой и фауной леса, а также для защиты от незаконного использования. Кордоном называют также жилые и хозяйственные постройки для должностных лиц, как то: егеря, лесники, национальных парков, заповедников, заказников, охотничьих хозяйств и прочее. Принадлежность кордона обозначается специальным аншлагом, то есть табличкой, снабжённым указателем со схемой границ».
ТОНЯ. Надо же… интересно.
РОЖКИНА. Ты ведь помнишь, что мой почти супруг директор департамента леса? Прикинь, как позажигаем на свежем воздухе в волшебном лесу! Никакой закордон не нужен. Новый Год, конечно, встретим по семьям, а потом до старого Нового Года – на кордон! Я там была несколько раз, вот же радость-то, и никакого мужика, кажется не надо, природа везде, всюду, снизу, сверху, по бокам… буквальное счастье. Очень надо, очень, особенно такой характерной тётке, как ты. Не поверишь, даже я лучше стала! Правда-правда, сама себя почувствовала, ощутила сильной, красивой, спокойной, щедрой. Так здорово. Но потом снова город, опять мужья, пациенты, магазины…
ТОНЯ. Заманчиво, забавно. Но Чекулаев меня не вставляет.
РОЖКИНА. Ты слышишь, что говоришь?
ТОНЯ. Что?
РОЖКИНА. Дай ему шанс, вставит.
ТОНЯ. Смешно. Не убеждает он меня. Тем более женат.
РОЖКИНА. Жена – не стена, отодвинет.
ТОНЯ. Не понимаю вас, граждане жёны и мужья, расписываетесь, разводитесь, по несколько раз. Просужих – трижды, ты – во второй раз, Чекулаев готов развестись, некрасиво, прости, неопрятно даже как-то.
РОЖКИНА. Не надо ля-ля, уж гигиену-то мы соблюдаем. Прекрати, не в твоём возрасте выбирать. И не смей меня оскорблять. У нас у всех – любовь, а не похоть. А у тебя ни того, ни другого. Не хочешь – не надо.
ТОНЯ. Ириша! Прости меня, подружка моя единственная, любимая, дорогая, ненаглядная, я неправа. Ладно?
РОЖКИНА. Едешь на кордон?
ТОНЯ. Проводи, надо в регистратуре объяснить ситуацию с медкартами. Я подумаю. Скорее всего. Ради тебя. Всё, пошли.
РОЖКИНА. А что это за мужчина такой грандиозный сейчас от тебя вышел?
ТОНЯ. Если бы от меня. Нет, Иришка, вышел он не от меня, а из моего кабинета, не больше.
РОЖКИНА. И не меньше.
ТОНЯ. Абсолютное отклонение от нормы. Его, по-хорошему, в психушку бы.
РОЖКИНА. Или в ЗАГС, тоже лечит.
ТОНЯ. Да ну тебя! Всех лечить, работать станет некому. Егерь, что с него взять, из лесу вышел… небось, служит на кордоне.
РОЖКИНА. Фу, подчинённый, причём, моего Просужих, а твой Чекулаев – сам по себе начальник, и высоко, говорят, пойдёт.
ТОНЯ. Умный в гору не пойдёт. Всё! Идём-идём, время, остальное - по ходу.

Входит Просужих.

ПРОСУЖИХ. А вот и мы!
РОЖКИНА. Боря, блин-банан, здесь медицинский центр, а не вокзал.
ПРОСУЖИХ. Котик, не фырчи, мы просто заглянули поздравить с праздником.
ТОНЯ. Боря, кончай балаган.
ПРОСУЖИХ. Сегодня главный праздник всей лесной отрасли: День Карачуна! Его можно не любит, но почитать обязаны все, иначе он такой бурелом людям устроит, никакая атомная цивилизация не спасёт. Девчата, мы просто заждались.
РОЖКИНА. Рушницына работает, хамы.
ПРОСУЖИХ. Слышь, Всеволод Олегович, нас не уважают.
ТОНЯ. А ну, замолчи. Рядом процедурный, там люди. Где он?
ПРОСУЖИХ. Сева, заходи, пока не передумала.
ТОНЯ. Пьяный ты, что ли?
РОЖКИНА. Тоня, клянусь, я их трезвыми в кафе оставила, а там спиртное не продают.

Входит Чекулаев.

ЧЕКУЛАЕВ. Тонечка, Ирина, вы же знаете, если Просужих на коне, то всё, его уже с него не стащишь.
ТОНЯ. Сидите здесь, тихо, мы вернёмся через пять-семь минут. На столе ничего не трогать. И нигде не трогать ничего!
ЧЕКУЛАЕВ. Тонечка, милая, ради бога, извините…
ТОНЯ. Ждать. Молча. Рожкина, за мной. (Уходит.)
РОЖКИНА. Ну, Боренька, поросёночек, я тебе дам… на коне он! Всыплю овса. Цыть, мне тут, оба. (Уходит.)
ПРОСУЖИХ. Не задерживайся, милая! Ушла, отлично. Сева, ап? (Вынимает из кармана фляжку коньяка).
ЧЕКУЛАЕВ. Не, Боря, пить не буду, я сегодня почти не спал.
ПРОСУЖИХ. Я тоже, и - ничего.
ЧЕКУЛАЕВ. Ты, небось, с Ириной, а я – с работой.
ПРОСУЖИХ. Как хочешь, а мне допинг нужен. Кофе-то напились, а кофе без коньяка – напрасно потраченная зубная эмаль.
ЧЕКУЛАЕВ. Мужем стоматолога становишься.
ПРОСУЖИХ. Любовь, зараза.
ЧЕКУЛАЕВ. Ой, да, если честно, не в работе дело. Вообще не могу на жену смотреть, блин, аж всего переворачивает.
ПРОСУЖИХ. Противно, понимаю.
ЧЕКУЛАЕВ. Да не противно, совестно.
ПРОСУЖИХ. Фигня, разок-другой разведёшься, привыкнешь.
ЧЕКУЛАЕВ. Жена у меня хороший человек, красавица…
ПРОСУЖИХ. Кто бы спорил, мне ли не знать, дружище. Но зачем тогда тебе Рушницына? Она же стерва.
ЧЕКУЛАЕВ. Любовь… чтоб её.

Входит Рожкина.

РОЖКИНА. Выпиваешь…
ПРОСУЖИХ. Котик, родненький, разве ж это выпивка, кот наплакал. (Напевает.) Мурка, ты мой Мурёночек, пойми любимого! У меня за всю молодость и двух месяцев не наберётся холостой жизни, дай насладиться чуток…
РОЖКИНА. Можешь не жениться, я не принуждаю.
ПРОСУЖИХ. О, нет, кисанька, у меня были женщины, жёны, но ты ты единственная, и я тебя не упущу. Просто недельку похолостякую с коньячком и – вся любовь. (Напевает.) Чёрный ворон, весь я твой.
ЧЕКУЛАЕВ. Да тише ты, Тоня просила же…
ПРОСУЖИХ. Отстаньте, гражданин свидетель, слушается последнее слово подсудимого. (Рожкиной.) Поверить не могу, ты – моя жена.
РОЖКИНА. Ямщик, не гони лошадей, сегодня я ещё молодая невеста.
ПРОСУЖИХ. Правда? А строишь меня, как жена.
РОЖКИНА. Рад?
ПРОСУЖИХ. Чрезвычайно.
РОЖКИНА. Рад, что бесплатный стоматолог теперь под боком.
ПРОСУЖИХ. Бесплатный, как же! Так-то бы заплатил разок-другой и - ноги, а тут ежедневное содержание, не считая оплаты отпусков, не говоря уже о непредвиденных расходах.
РОЖКИНА. Ой, вот только не надо на жалость давить, я сама себя обслуживаю уже не первый год. Мой бывший тоже думал, что я без него загнусь, а я назло ему – на: частный кабинет открыла. Он теперь протезы в Москве заказывает, потому что кроме меня в нашем городе никто этого толком делать не умеет. Я-то же диплом не в подземном переходе не покупала, как некоторые. Да и что с тебя взять, миленький, две семьи алиментами обеспечиваешь…
ПРОСУЖИХ. Не нравится?
РОЖКИНА. Ну, что ты, просто торчу от восхищения.
ПРОСУЖИХ. Ага… зачем тогда выходишь за меня?
РОЖКИНА. Любовь, зараза.
ЧЕКУЛАЕВ. Где Тоня?
РОЖКИНА. Главврач срочно вызвала. Всё, пацаны, уходим.
ПРОСУЖИХ. Кина не будет, кинщик на больничном.
ЧЕКУЛАЕВ. Надеюсь, не из-за нас.
ПРОСУЖИХ. Из-за нас уволили бы, не парься. Уходим.
ЧЕКУЛАЕВ. Так что насчёт кордона, она едет?
РОЖКИНА. Только что просила передать своё категорическое нет.
ЧЕКУЛАЕВ. От чёрт! Не надо было вваливаться сюда, Борька!
ПРОСУЖИХ. Не ори, ещё не вечер.
РОЖКИНА. Ещё даже свадьбы нашей не было, Олег. Всё будет путём, если будешь вести себя правильно.
ЧЕКУЛАЕВ. И как же оно – правильно? Научишь?
РОЖКИНА. Конечно. На свадьбе сойдётесь и можете впредь не расходиться. Главное, слушай меня.
ПРОСУЖИХ. Чтобы не разойтись, надо хотя бы сойтись, тут Чекулаев прав.
ЧЕКУЛАЕВ. Я – не трус. Просто я уважаю технику безопасности в отношении женщин вообще, и в отношении Антонины в частности. Антонины – особенно! На моей памяти трое крутейших ловеласов подбивало к ней клинья. Все получили тяжелейшие моральные травмы и выбили из донжуанского пула надолго, может быть, и навсегда.
ПРОСУЖИХ. Я слышал про шестерых. Ириш, сколько их было на самом деле?
РОЖКИНА. Тоже мне, инвалиды любовного труда. Небось, все живы, здоровы. Официальной статистики у нас нет. Тонька Рушницына – кардиолог высшей квалификации, она лживые мужские сердца без рентгеновского снимка влёт просекает. Всеволод, ты ей нравишься, поверь, не бойся, тебя она не тронет.
ПРОСУЖИХ. Зачем мужчинам женщины, которые их не трогают.
РОЖКИНА. Цыть, не-то трону.
ПРОСУЖИХ. Молчу-молчу-молчу-молчу….
ЧЕКУЛАЕВ. Тоня призналась, что я ей нравлюсь?
РОЖКИНА. Я мою закадычную подругу и без комментариев знаю.
ЧЕКУЛАЕВ. Уже жить можно.
ПРОСУЖИХ. Ну, заяц… погоди чуток и всё случится. Просто учись у моего котика, пока ей хочется учить, мне учение пошло впрок, хочу теперь, чтоб до гробовой доски.
РОЖКИНА. Пошли-ка мы отсюда вон, не-то Тоньке точно влетит. За мной, без возражений, на выход – марш. (Уходит.)
ПРОСУЖИХ. Коллеги настучат, как пить дать.
ЧЕКУЛАЕВ. Пошли, учиться буду. (Уходит.)
ПРОСУЖИХ. А ты стукачей слушаешь, начальник? Эй, начальник… ку-ку. (Уходит.)

СЦЕНА 2. Квартира Колядёнковых. Гостиная. Николай готовится к отъезду, Колядёнкова собирает в дорогу еду.

НИКОЛАЙ. Медосмотр прошёл, свадебные подарки вручил, все поручения выполнил, ну, чего ещё здесь торчать. Ещё в кулинарию за тортом для ребятишек заеду и – домой, в тихий лес.
КОЛЯДЁНКОВА. Мог бы встретить Новый Год с родителями, утром и ехал бы.
НИКОЛАЙ. Ой, нет, мам, вы с отцом только и знаете, что ругаться, я уже отвык.
КОЛЯДЁНКОВА. Да ничего мы не ругаемся, при тебе так и тем паче.

С улицы входит Колядёнков.

КОЛЯДЁНКОВ. О, да здесь все свои! И даже сынок ещё не сбежал.
КОЛЯДЁНКОВА. Явился! Седьмой десяток разменял, а он всё дома не ночует! Ну, старый хрыч, Колька уедет, я с тобой побеседую под новогодней ёлкой…
КОЛЯДЁНКОВ. Девочка моя, я честно заснул на пьянке у друга, прямо за столом. Проснулся, правда, под столом. Внутренний органический дозиметр сломался, не рассчитал. Можешь позвонить, спросить.
КОЛЯДЁНКОВА. Я тебе дозиметр-то починю. Только сначала вытащу, да вместо носа вставлю.
НИКОЛАЙ. Ну, что я говорил…
КОЛЯДЁНКОВ. А нос мой куда денете, Валентина Ерофеевна?
КОЛЯДЁНКОВА. Сказать, чтоб весь дом расслышал?
НИКОЛАЙ. Мам, пап, всё, я поехал.
КОЛЯДЁНКОВ. Приезжал-то хоть не зря, приглядел бабу?
НИКОЛАЙ. Я серьёзными поручениями занимался.
КОЛЯДЁНКОВ. Ну, конечно, а что ты устроил в ЗАГСе, у Просужих на росписи?
КОЛЯДЁНКОВА. О, господи, что случилось?
КОЛЯДЁНКОВ. Вся лесная отрасль Любчанска обсуждает. Не сына ты мне родила, Валька, а ходячий анекдот, с бритой грудью.
КОЛЯДЁНКОВА. Ты сам к зеркалу подойди, мухомор!
КОЛЯДЁНКОВ. Чего я там не видел. Твой сынок, короче, надрался, как свинья мужского рода, устроил всеобщую драку между семейными кланами…
НИКОЛАЙ. Чего врать-то! Я ни капли не выпил и никаких драк при мне не было.
КОЛЯДЁНКОВ. Сынок, трезвым устроить такой кавардак невозможно, даже при всей твоей деревенской неотёсанности. Колька, переезжай к нам, в город, человеком станешь. Правда, мамка у тебя заноза, но другой, извини, под рукой не было.
КОЛЯДЁНКОВА. Колядёнков! Тебе по сусалам или поддых?
КОЛЯДЁНКОВ. Девушка, сразите меня поцелуем в губы, а пощёчины приберегите противным дяденькам.
КОЛЯДЁНКОВА. Ну, тогда я сама выберу. Пошёл отсюда. (Толкает Колядёнкова.)
КОЛЯДЁНКОВ. Валя? При ребёнке на отца руку поднять? Атас. (Убегает.)
КОЛЯДЁНКОВА. Я – сейчас, а ты стой здесь и не вздумай сбежать. (Уходит.)
НИКОЛАЙ. Мама, убьёте же…

Входит Колядёнкова.

КОЛЯДЁНКОВА. Этот всех переживёт. А теперь – ты. Рассказывай, что наворочал в ЗАГСе, увалень недотёпный, мать перед нашими лесниками позоришь.
НИКОЛАЙ. Да ничего такого, чтоб нарочно. Как-то всё вышло. Опоздал я ко времени, захожу, а двери в зал, где расписывают, изнутри заперты. И никого вокруг, чтоб спросить. А мне так хотелось отдать подарки в ЗАГСе, чтоб не пришлось идти потом в ресторан, на застолье. Не люблю их, там все треплются, пахнут парфюмерией, лезут друг к другу обниматься.
КОЛЯДЁНКОВА. Не отвлекайся от генеральной линии.
НИКОЛАЙ. Ну, там, рядом с большими дверями, ещё одна есть, маленькая, толкнул – не заперто. Подумал, может, здесь, как везде, в России, через задний ход можно пролезть. Захожу, а там ещё одна дверь и табличка: «Служебная комната». Понимаю, что для работников, думаю, мало ли, договорюсь.  Вхожу, а там двое друг с дружкой целуются на диване, только что ещё не разделись.
КОЛЯДЁНКОВА. Бабы, что ли?
НИКОЛАЙ. Мам, ты что, как две женщины могут целоваться друг с дружкой взасос? Не, разнополые парень и девушка. Они со мной разговаривать даже слушать не захотели, обиделись, что вошёл. В городе вообще никто никого слушать не хочет, каждому лишь бы поговорить.
КОЛЯДЁНКОВА. Короче!
НИКОЛАЙ. Ругаются она на меня, руками на меня перед самым носом машут. А я не могу ни слова вставить, ни отмахнуться, обе руки заняты подарками. И тут парень меня как толкнёт! Ну, вот, как вы - папку.

Входит Колядёнков.

КОЛЯДЁНКОВ. Сравнил, ты-то вон, живой-здоровый, а меня твоя мать почти убила.
КОЛЯДЁНКОВА. Так ты живой?
КОЛЯДЁНКОВ. Умер.
КОЛЯДЁНКОВА. Вот и стой, как труп, чтоб неслышно. (Николайу.) Ну?
НИКОЛАЙ. Я вообще не ожидал, чтоб так меня толкнули. Меня несёт куда-то от толчка, а подарки, видимо, добавляют скорости, я спиной врезался в какую-то дверь. А не могу остановиться, лечу дальше и выпадаю прямо в тот самый Зал, где регистрация идёт начальника нашего министерского Просужих. Остановился я прямо под ноги ведущей, ба-бах. Ведущая, это работница, которая регистрирует брак и поздравляет, с лентой через туловище. Меня все давай спрашивать, чего, мол, ты так опоздал, да ещё через служебный ход падаешь. А да, забыл сказать, что девушка в служебной комнате парня, с которым целовалась, Сёмой называла, когда на меня науськивала. Я честно и сказал, что не виноват в произошедшем казусе, просто мне не повезло, помешал работникам служебной комнаты целоваться, одного из которых зовут Сёмой. Ведущая вдруг, как бросила свои служебные обязанности, да как кинулась туда. Музыканты из ансамбля сказали, что Сёма – это прозвище, от фамилии, но фамилия принадлежит не работнику ЗАГСа, а законному супругу этой самой ведущей, который поджидал окончания её рабочей смены.
КОЛЯДЁНКОВ. И чё ты дальше сделал?
НИКОЛАЙ. Я быстро, под шумок, вручил Просужих с невестой бочонок мёда, с пожеланиями от всего лесхоза, мол, пусть их совместная жизнь будет сладкой. Рога тоже подарил. Эта врачиха, пап, там, кстати, оказалась, ну, кардиолог. Как её…
КОЛЯДЁНКОВ. Рушницына Антонина Георгиевна.
КОЛЯДЁНКОВА. Всех баб назубок помнит.
КОЛЯДЁНКОВ. Что я, зубрила какой, разве…
КОЛЯДЁНКОВА. Колька, дальше.
НИКОЛАЙ. Она, оказывается там свидетельницей невесты была. Яркая такая, цветастая какая-то, как попугай. И такая же вредная. А кому, спрашивает эта врачиха, рога? В смысле, кому из новобрачных. Я ей нормально объясняю, что разницы нет, всё равно же на стену общего дома повесят, получится, что обоим. Все смеются. Чего смешного? И тут попугаиха эта и говорит, что вообще-то у невесты девичья фамилия Рожкина. Ну, вот, что тут скажешь. Я объясняю, что никаких намёков не имел, что начальник наш Просужих, говорю, Борис Васильевич, всегда хотел рога в прихожую, когда приезжал к нам. Я и решил преподнести их в качестве подарка лично от меня.
КОЛЯДЁНКОВА. Так я не поняла, молодые из-за тебя не расписались, что ли?
НИКОЛАЙ. Вот эта самая Рушницына всё устроила. Невеста поначалу взвилась, мол, какие могут быть поздравления с рогами и мёдом, если мы из-за этого егеря, в смысле меня, так и не расписались. А кардиолог, значит, подходит такая к столу, что без ведущей остался, и заявляет, типа, так зачем же дело стало, вот журнал регистраций, вот пишущая ручка, вот молодые, вот свидетели, музыка, типа, тоже есть. Выяснилось, оказывается, я объявился сразу после того, как ведущая пригласила молодых подписи поставить. В общем, все расписались, а я, тихой сапой, ноги сделал и – домой, собираться.
КОЛЯДЁНКОВ. А что ведущая-то со своим Сёмой?
НИКОЛАЙ. Свидетель-то по жениховской линии сразу пошёл в служебную комнату, чтобы вернуть её на рабочее место, но почти тут же вернулся, говорит, мол, там такое женское единоборство происходит, с рукоприкладством, что вряд ли официальный представитель ЗАГСа ещё когда-нибудь вернётся на наше торжество. И я, пап, был трезвый! Всё, больше нечего рассказывать, я поехал.
КОЛЯДЁНКОВ. Сынок, остался бы…
НИКОЛАЙ. Вам и без меня весело. А соскучитесь, приезжайте. Всё-таки, вы же всю жизнь лесхозу отдали, а не были там целых пять лет. Нехорошо.
КОЛЯДЁНКОВ. Ты ещё родителей корить будешь! Давай уже, рули отсюда, деревня.
КОЛЯДЁНКОВА. А ты, Колька, прав, нехорошо.
НИКОЛАЙ. С наступающим.
КОЛЯДЁНКОВЫ (наперебой) Будь здоров! Счастья тебе! С наступающим!
НИКОЛАЙ. Всё, дальше сами. (Уходит.)
КОЛЯДЁНКОВА (хватает мужа за шиворот). Значит, честно напился и честно уснул?
КОЛЯДЁНКОВ. Один на один с бутербродом, милая, не успел закусить, на лету под стол свинтило. Отпусти, а?
КОЛЯДЁНКОВА. Шагай впереди меня.
КОЛЯДЁНКОВ. Куда?
КОЛЯДЁНКОВА. В чулан, на колени.
КОЛЯДЁНКОВ. Валя, у меня кардиограмма больная!
КОЛЯДЁНКОВА. Вылечим. Вперёд! А хотя, знаешь, ты мне так надоел. Так достал… Живи, как хочешь, а я – на свежий воздух, подышать от тебя. (Одевается на выход.)
КОЛЯДЁНКОВ. Валя, скоро Новый Год, давай, помиримся, выпьем и что-нибудь сделаем друг с другом, что ли, в честь праздничка новой жизни.
КОЛЯДЁНКОВА. А может, развестись… Пожить человеком. Женщиной пожить! (Уходит.)
КОЛЯДЁНКОВ. Иди-иди, далеко не уйдёшь. Ещё выйдешь ли из подъезда – вопрос. (Глядит в окно.) Хорошо, окно не заморозило. Куда ты от меня денешься, любовь не разведёшь. Ишь ты, и вправду ковыляет. Не идёт, а пишет, радость моя кармическая. (По телефону.) Алё? Ангелина Максимовна? Официальный злодей дома или на рыбалке? (Одевается на выход.) Так что, у меня тут вырубилось окошечко, не проводить ли нам старый год по дальневосточному времени? Как всегда, через полчасика? Да какое там питьё с закуской, я вас умоляю, попьём друг другу горячей кровушки, закусим кардиологией чувств и разойдёмся по домам. Как штык, Геля! Жди.  (Уходит.)

СЦЕНА 3. Двор многоэтажки, где живут Рушницыны. По наледи, от угла дома к подъезду, передвигаются Тоня, вымазанная тортом, и Чекулаев, в лакированных туфлях.

ТОНЯ. Как можно в туфлях выходит из дому в зиму, взял бы меня сейчас на руки, и сам получил бы удовольствие, и меня порадовал. А теперь нате, получите дворовое фигурное катание…
ЧЕКУЛАЕВ. Я же не знал, что нас командируют за тортом, думал, из машины – в квартиру и обратно.
ТОНЯ. Я вся в раздавленном торте. И машина у тебя дрянь.
ЧЕКУЛАЕВ. Джип – не дрянь!
ТОНЯ. Консервная банка. А ты толстолобик в томатном масле.
ЧЕКУЛАЕВ. Что-то с бензобаком наверное случилось, почему-то топлива бац и не стало. Вот они чудеса под Новый Год.

Навстречу Тоне и Чекулаеву входит Николай, одетый тепло и устойчиво.

ТОНЯ. Я всё решила. Никуда я сегодня уже не пойду, приму ванну и дома встречу Новый Год.
ЧЕКУЛАЕВ. Я думал, мы вместе…
ТОНЯ. Про торт молодожёнам сам объяснишь. Мы – не вместе, Чекулаев. Мы каждый сам по себе.
НИКОЛАЙ (протягивает руку). Держитесь за мою руку.
ТОНЯ. Можешь этого чурбана егеря с собой прихватить в качестве вещественного доказательства.
ЧЕКУЛАЕВ. Кто это?
НИКОЛАЙ. Рука не казённая.
ТОНЯ. Ещё чего, мою ни за что не получите.
НИКОЛАЙ. Как хотите. (Убирает руку.)
ТОНЯ. Ладно уж, давай. А! (Падает, опершись о пустоту.)
НИКОЛАЙ. Поздно.
ТОНЯ. Куда ты руку убрал, медведь!?
НИКОЛАЙ. Сами же отказались.
ТОНЯ. Ты нарочно убрал!
ЧЕКУЛАЕВ. Вы кто?
НИКОЛАЙ. Доктор, вам ещё раз руку подать или оставить до лучших времён?
ЧЕКУЛАЕВ. Держись за меня, Тоня!
ТОНЯ. Это, Сева, тот самый шумахер, с которым ты затеял перегонки.
ЧЕКУЛАЕВ. Вы знакомы!?
НИКОЛАЙ. Или всю вас взять на руки и перенести на крыльцо?
ТОНЯ. Всю!
ЧЕКУЛАЕВ. Я! Я возьму! Я смогу! У нас получится.
НИКОЛАЙ. Пробуйте на здоровье.
ТОНЯ. Пусть лучше меня медведь возьмёт, я для тебя тяжёлая, не надо.
ЧЕКУЛАЕВ. Ничего подобного, я подниму! Здесь уже один снег, лёд кончился. (Подхватывает Тоню.) Вот так…
ТОНЯ. Сильный.
ЧЕКУЛАЕВ. Падаю! (Падает с Тоней.)
ТОНЯ. Ой-ёй… силач, чтоб тебя…
ЧЕКУЛАЕВ. Я сейчас встану, сейчас… ещё раз…
ТОНЯ. Хватит! Сева, я тебя умоляю, лежи.
НИКОЛАЙ. Клоуны.
ТОНЯ. Хам! Лешак!
НИКОЛАЙ. Не спорю. (Подхватывает Тоню). Нормально на моих руках?
ЧЕКУЛАЕВ (поднимаясь, падая). Верните женщину, мужчина!
НИКОЛАЙ. Вы с ней угробитесь, Чекулаев.
ЧЕКУЛАЕВ. Мы знакомы?
НИКОЛАЙ. Слышал краем уха вчера, в ЗАГСе.
ТОНЯ. Я не клоун!
НИКОЛАЙ. Куда нести?
ЧЕКУЛАЕВ. Вы были на свадьбе?
ТОНЯ. Третий подъезд, одиннадцатый этаж, налево, ванная – прямо по коридору. Сумочку поднимите, подайте, там ключи…
НИКОЛАЙ. Пожалуйста. Мужчина, вам помочь?
ЧЕКУЛАЕВ. Не сметь меня трогать, я – сам!
ТОНЯ. Несите уже меня домой, медведь.
НИКОЛАЙ. Ну, дальше сами. (Идёт с Тоней к подъезду). 
ЧЕКУЛАЕВ. Тогда я обратно? Нет, обувь надо иметь одну, но на все случаи жизни… (Передвигается обратно.)
НИКОЛАЙ. Всё, доктор, лёд кончился. (Ставит Тоню на крыльцо.)
ТОНЯ. Другой бы до старости не отказался носить меня на руках.
НИКОЛАЙ.  Лучше до старости без вас, чем с вами, но с грыжей.
ТОНЯ. Что!?
НИКОЛАЙ. Увесистая вы, Антонина Георгиевна.
ТОНЯ. Бурбон! Дикарь… Беспросветный лесник… Троглодит.
НИКОЛАЙ. Вы меня всего кремом вывозили…
ТОНЯ. Не страдать же мне одной.
ЧЕКУЛАЕВ. Всё! Нет больше нервов!
ТОНЯ. Такой он неловкий, этот Чекулаев. Пойдёмте домой, я вас вычищу.
НИКОЛАЙ. А кто ещё в доме?
ТОНЯ. Муж.
НИКОЛАЙ. Нет, Антонина Георгиевна, от вас за километр разит одиночеством.
ТОНЯ. Разит?
НИКОЛАЙ. Пахнет. Ну, ароматизирует. Не знаю, как сказать, чтоб и смысл выразить, и вас не обидеть. Характер у вас, Антонина Георгиевна, вредный.
ТОНЯ. Я живу с родителями, и они сейчас дома.
НИКОЛАЙ. О, не, теперь точно не пойду.
ТОНЯ. Почему?
НИКОЛАЙ. Вы не понимаете, что ли? Мы, с вами, друг другу ещё никто, а уже с родителями знакомиться.
ТОНЯ. Да что вы о себе думаете-то?
НИКОЛАЙ. Не, доктор, я подожду вас в машине.
ТОНЯ. Зачем?
НИКОЛАЙ. Не знаю. Вам лучше знать.
ЧЕКУЛАЕВ. Пусть уж я здесь замёрзну и умру, но больше ни шагу.
ТОНЯ. Колядёнков, поясните свою мысль.
НИКОЛАЙ. Вы же перед тем, как вылезть из моей машины, приказали за вами ехать. Я пообещал и поехал. Как же ещё я здесь оказался бы, делать мне больше нечего.
ТОНЯ. Вот как. Не помню. И зачем вы мне понадобились?
НИКОЛАЙ. Вы сказали, чтобы я с вами вместе явился к новобрачным и объяснил, почему праздничный торт оказался раздавленным.
ТОНЯ. Вот так. И что, будете сидеть и ждать в машине, покуда я не выйду?
НИКОЛАЙ. Конечно, я же пообещал.
ТОНЯ. А других причин нет?
НИКОЛАЙ. Каких?
ТОНЯ. Личных.
НИКОЛАЙ. Например?
ТОНЯ. Отлично, бирюк, с вами всё ясно. Ждите. (Уходит в подъезд.)
НИКОЛАЙ. А куда денешься. Эй, вам помочь?
ЧЕКУЛАЕВ. Я вас вспомнил. Это вы вчера подарили новобрачным оленьи рога?
НИКОЛАЙ. От имени нашего лесного хозяйства, по поручению нашего директора. 
ЧЕКУЛАЕВ. Выходит, мы почти что свояки, из одной свадебной компании.
НИКОЛАЙ. И что?
ЧЕКУЛАЕВ. То, что вполне могу согласиться на вашу помощь.
НИКОЛАЙ. Ура.
ЧЕКУЛАЕВ. Только я уже ходить не могу, давайте подождём, сил набраться надо.
НИКОЛАЙ. Вы весь синий от холода, сил не успеете набраться, как обледенеете, вам в тепло надо. Давайте, отнесу скоренько.
ЧЕКУЛАЕВ. Отнесёте?
НИКОЛАЙ. На руках.
ЧЕКУЛАЕВ. Да вы что! Пусть я стану ледышкой, но ни за что не пойду на руки к мужчине.
НИКОЛАЙ. Почему?
ЧЕКУЛАЕВ. Потому что я сам мужчина. Нас могут увидеть.
НИКОЛАЙ. Нас и так жильцы видят.
ЧЕКУЛАЕВ. Но не в любовных же объятиях!
НИКОЛАЙ. Что-что? Бог знает, что с вами, городскими, происходит, совсем мозги набекрень. Хорошо, замерзай, я пошёл, любимый.
ЧЕКУЛАЕВ. Да я не против. Как вас звать?
НИКОЛАЙ. Николай Николаевич.
ЧЕКУЛАЕВ. Николай Николаевич, просто не берите на руки, и всё. На плечо там как-то можно или на спину?
НИКОЛАЙ. Под мышку и – вся любовь.
ЧЕКУЛАЕВ. Это же оскорбительно!
НИКОЛАЙ. Хватит выделываться, радуйся, что тебя вообще кто-то жалеет. Куда нести: в подъезд?
ЧЕКУЛАЕВ. Нет-нет, в машину. Там у меня сотовая связь, я вызову такси…
НИКОЛАЙ. В дом-то ближе, зайдёте к докторше в дом, вам уже давно пора, поверьте, я – лесник, знаю, что говорю.
ЧЕКУЛАЕВ. Я не знаю номера квартиры! И меня никто не приглашал! Не унижайте меня окончательно, пожалуйста, доставьте меня прилично в мой джип!
НИКОЛАЙ. Как скажете. (Подхватывает Чекулаева.)
ЧЕКУЛАЕВ. Ох, больно же!
НИКОЛАЙ. Где джип?
ЧЕКУЛАЕВ. За тем углом. Аккуратнее, дыхание сбилось…
НИКОЛАЙ. Дыхание – не жизнь, восстановится. (Уходит с Чекулаевым со двора.)

СЦЕНА 4. Квартира Рушницыных. Гостиная. Рушницын вяжет, Рушницына просматривает журнал. Работает телевизор, где передаётся классическая музыка.

РУШНИЦЫНА. Сам день бракосочетания – это понятно, но второй день свадьбы – голимая пьянка. Празднование, видите ли, в узком семейном кругу близких, едва живых после вчерашнего, сплошной радостный паноптикум.
РУШНИЦЫН. Иринин отец звонил, сказал, что у Тони с Чекулаевым установился искомый контакт. Глядишь, и мы дочь выдадим замуж.
РУШНИЦЫНА. А какая трата денег! И ведь Тонька сегодня не выходная, не в отгуле, и даже не в счёт отпуска, взяла день за свой счёт. Что она, миллионер?
РУШНИЦЫН. Слышь, кто-то в замке ковыряется! (Выходит в прихожую.)
РУШНИЦЫНА. Ты – мент, ты и охраняй.

В прихожую входит Тоня.

ТОНЯ. Папа…
РУШНИЦЫН. Доча! На кого ты похожа?
РУШНИЦЫНА. О, погуляла!
ТОНЯ. Это крем от торта. Я – в ванну.
РУШНИЦЫН. А на заднице, что!?
ТОНЯ. Тоже крем.
РУШНИЦЫН. Снимай шубу.
ТОНЯ. Пап, сил нет.
РУШНИЦЫН. Дай, сниму.
ТОНЯ. Спасибо.
РУШНИЦЫНА. Уходила на свадьбу свидетелем, вернулась тортом.
ТОНЯ. Да кому он нужен такой торт, как я. (Уходит в ванную.)
РУШНИЦЫНА. Плачет!
РУШНИЦЫН. Рыдает прямо… надо же.
РУШНИЦЫНА. Ошалеть. Вот это её проняло… кремом-то.

Тоня возвращается.

РУШНИЦЫН. Что-то надо?
ТОНЯ. Не знаю. (Идёт в гостиную.)
РУШНИЦЫН. Полотенца я чистые повесил, халат только сегодня постиран.
ТОНЯ. Что у вас по телевизору симфония?
РУШНИЦЫН. Ну, не хоккей же слушать, с его интершумом.
РУШНИЦЫНА. А что, лучше твои сопливые сериалы с придыханиями?
ТОНЯ. Мам, дай выпить.
РУШНИЦЫН. Антонина!?!
ТОНЯ. Пожалуйста.
РУШНИЦЫНА (идёт к бару). Девочка нормальной женщиной становится. Коньячку?
РУШНИЦЫН. Вина ей, и немного!
ТОНЯ. Водки. Или виски.
РУШНИЦЫН. С ума сойти, Тоня!
РУШНИЦЫНА (наливает водку). Водочки, настоящей, холодненькой. Держи.
РУШНИЦЫН. Закусить! Я сейчас котлетку принесу!
РУШНИЦЫНА. Стоять, Гоша. Не парься, у меня тут есть, что надо. Суздальский огурчик – то, что надо. Лучше два.
РУШНИЦЫН. Вилочку сейчас принесу…
РУШНИЦЫНА. Георгий, болван ты неумный. Тонька, ешь руками, так вкуснее.
РУШНИЦЫН. У неё руки немытые…
РУШНИЦЫНА. Ничего, получатся огурцы с мясом. Водка всё стерилизует. Хлопни, дочь, и выскажись, не держи в себе.
ТОНЯ. На свадьбу я вообще не доехала. Оделась, вышла, и тут Чекулаев сообщает, что нам поручено забрать заказной торт из кулинарии. И как-то сразу началось, ещё и от дома нашего толком не отъехали.
РУШНИЦЫН. Прими антистресс, Антонина, накати немедленно, полегчает.
ТОНЯ. За психическое здоровье всех. (Выпивает. Закусывает). Выезжаем на Лесной проспект, и начались эти мужские понты. Ну, пусть у тебя навороченный иностранный джип, а рядом сидит прекрасная женщина, я. Пусть катишь ты, пыжишься от самозначения, а тебя обгоняет отечественный автопром – пусть, не заметь его, плюнь. Сегодня 31 декабря, движение, интенсивное, уступать дорогу друг другу никто не собирается. Ну, обогнали тебя, и что? Тебя же сделал не какой-нибудь задрипанный «Рено» или «Шевроле», а самый, что ни на есть, отечественный «УАЗ-Патриот», гордись и рули по своей полосе дальше. Нет, Чекулаеву, конечно, надо обогнать, ну, и полетел. Догоняет, обгоняет, и только собирается насладиться своей победой, а «Патриот» спокойно сворачивает себе в переулок и никакого триумфа не заметил. Он, я думаю, и гонки-то не заметил. Проходит несколько минут, Чекулаев уже сбросил скорость. И вдруг видит, что я смеюсь. А мне смешно, потому что впереди него едет опять тот же самый «УАЗ». Мой джипист, конечно, опять притопил. Догоняет, почти обходит, а «Патриот» опять сворачивает в переулок. Ушёл от мужского соревнования. Тут – светофор, Чекулаев тормозит, становится в правый ряд для поворота. И тут его орлиный взор снова переезжает «Патриот». И, главное, катит в ту же сторону, что и нам сворачивать. 
РУШНИЦЫНА. Тоня, я сейчас усну от твоего репортажа. В чём фишка-то?
ТОНЯ. А в том, что за рулём УАЗа сидел Колядёнков. Представляете?
РУШНИЦЫНА. Не-а.
ТОНЯ. Как нет?
РУШНИЦЫН. Доча, кто такой Колядёнков?
ТОНЯ. Егерь! Деревенщина! Дуболом! Леший! Кретин!
РУШНИЦЫН. Всё, Зина, ребёнку больше не наливать.
ТОНЯ. Он вчера сорвал нам торжественную церемонию в ЗАГСе. До этого приходил ко мне на приём, прикинулся пенсионером и бесплатно побрился. Я же вам рассказывала.
РУШНИЦЫНЫ (вместе). Не-а.
ТОНЯ. Ну, короче этот…
РУШНИЦЫНЫ (вместе). Без мата!
ТОНЯ. И вот он снова под ногами вертится.
РУШНИЦЫНА. Под колёсами…
ТОНЯ. Если бы под колёсами, мы бы его в асфальт закатали!
РУШНИЦЫН. Тонь, ты так психуешь на мужчину Колядёнкова, что начинаешь подумывать, а не влюбилась ли ты в него?
ТОНЯ. В кого? Папа!? Я? Влюбилась!?
РУШНИЦЫНА. Отец знает, что говорит, тридцать лет в уголовном розыске.
ТОНЯ. Ха-ха три раза. Ха. Да ну вас! (Уходит в прихожую.)
РУШНИЦЫН. Зина, у нашей дочери характер – да, железобетонный, но всё остальное нежнее нежного. А ты подсовываешь ей водку да ещё стакан, а вместо нормальной мясной закуски – огурцы.
РУШНИЦЫНА. Гога, нежность – это про кого? Тоня точно у нас единственный ребёнок, может, ты ещё кого родил от меня втихую, а я не в курсе?
РУШНИЦЫН. У меня она одна. А у тебя не знаю.
ТОНЯ (на пороге). То есть вам наплевать на то, почему ваша единственная дочь вся в торте?
РУШНИЦЫН. Не наплевать, рассказывай, что было дальше.
ТОНЯ. Ладно, в двух словах. Колядёнков потом сделал нас по трассе ещё раз, но вам это неинтересно. Потом мы выкупили в кулинарии торт, усаживаемся, выезжаем со стоянки. Поворачиваем направо, там – «зебра», но видимость перекрывает фургон. Чекулаев, естественно, не замечает пешехода, а когда заметил, то резко затормозил. Все живы-здоровы. Но торт-то мы везли у меня на руках. Вот я и вмазалась со всего маху лицом в него.
РУШНИЦЫНА. Хорошо, что торт был не безе, всё лицо исцарапала бы.
ТОНЯ. Чекулаев, конечно, в шоке, орёт, что не причём, а виноват Колядёнков. Короче, это не пешеход, это егерь перешёл вам дорогу.
РУШНИЦЫН. Но он же был в УАЗике?
ТОНЯ. А вот ведь, взял и вышел.
РУШНИЦЫН. Он хотя бы извинился за ДТП?
ТОНЯ. Ага, сейчас! Он и не заметил, пошёл себе дальше, к своему танку. Ну, тут уже я выбесилась… То есть, я выбросила убитый торт и побежала за этим чудовищем.
РУШНИЦЫНА. Это так на тебя не похоже.
ТОНЯ. Ха! Он же, хоть и медведь, но шустрый. Его шаг – моих три. Пока я бежала, он уже уселся, завёл мотор и чуть отъехал. Пришлось заскакивать в УАЗ на ходу, на заднее сиденье. Заскочила. А Колядёнков-то, оказывается, тоже приезжал за тортом и вёз его на заднем сиденье. Я на торт и плюхнулась со всей дури. Так вот его-то торт, как раз, был безе. Хотел, говорит, детишек в лесхозе порадовать.
РУШНИЦЫНА. Картина кремом.
ТОНЯ. Вместо того, чтобы выразить сочувствие, издеваетесь! Всё, больше я вам ничего не скажу. И в ванну не пойду, так и умру в торте, никому ненужная! И мне никто не нужен! Поняли? Никто. (Уходит в свою комнату.)
РУШНИЦЫНА. Куда денешься, ребёнок, больше тебе не с кем поделиться.
РУШНИЦЫН. В ванную-то, Тоня, сходила бы.
ТОНЯ. Нет!
РУШНИЦЫН. Как хочешь, доча, ты уже взрослая, не мне тебя учить.
РУШНИЦЫНА. Никого нет хуже строптивых женщин. Исправлять долго, проще сломать. А кому нужна сломанная женщина, да ещё в возрасте.
ТОНЯ. Я не в возрасте! Я – в своей комнате!
РУШНИЦЫН (глядя в окно). Так и знал. Иди, глянь во двор.
РУШНИЦЫНА (глядит в окно). Чего там?
РУШНИЦЫН. «УАЗ-Патриот».
РУШНИЦЫНА. Тот самый?
РУШНИЦЫН. Оперская интуиция не обманывает – тот самый.
РУШНИЦЫНА. То есть, что-то сегодня ещё будет?
РУШНИЦЫН. Не сомневайся.
РУШНИЦЫНА. Ура.
РУШНИЦЫНЫ (вместе напевают). Весело-весело встретим Новый Год…
ГОЛОС ПО ТЕЛЕВИЗОРУ. И, наконец, композиция - лидер нашего хит-парада, составленного на основе предновогоднего голосования вас, дорогие наши телезрители. Вашему вниманию представляется Жан-Филипп Рамо «Rondeau des Indes Galantes».

Звонки в дверь.

РУШНИЦЫНА. Может, выключим телик?
РУШНИЦЫН. Открой, звонят.
РУШНИЦЫНА. Почему я?
РУШНИЦЫН. Ну, хоть что-то же ты можешь делать по хозяйству?
РУШНИЦЫНА. Ну, началось, зануда. Будешь зудеть, уйду в гараж.
РУШНИЦЫН. Я никого не жду! Наверняка твоя подружка какая-нибудь.
ТОНЯ. Достали меня эти звонки, я открою.
РУШНИЦЫН. Куда в таком виде, неумытая…

Тоня отпирает дверь, в проёме стоит Николай.

НИКОЛАЙ. Думаете, не запомнил? Третий подъезд, одиннадцатый этаж, налево, ванная – прямо по коридору. Так и знал, женщины торопятся только в магазины. Вы уже должны были помыться. Смотреть страшно. Вашего дружка я до машины донёс, дальше  сам. У меня тоже Новый Год, и я не стану встречать его в машине. Я тоже хочу за праздничный стол, я человек. Я же не виноват, что вы все торты передавили, в конце концов, мой-то тоже из строя вышел, выходит, я – пострадавшая сторона, а не вы. Знал бы, где проходит второй день, сам давно съездил бы на свадьбу, объяснил, что произошло с тортом, и в чём там нет моей прямой вины, разве, что косвенно. Всё, совесть моя чиста. Верните мне моё данное слово и я поеду уже из вашего города, домой, на кордон, встречать Новый Год, я же нормальный человек.
ТОНЯ. Вам кого?
НИКОЛАЙ. Вас.
ТОНЯ. Мы знакомы?
НИКОЛАЙ. Да… вы же - доктор.
ТОНЯ. Да. Но на дому я больных не принимаю.
РУШНИЦЫН (идёт из гостиной). Ой, у меня духовка! Духовка у меня! (В прихожей, Николаю.) Здрасьте. У меня духовка. (Уходит в кухню.)
НИКОЛАЙ (вослед). Добрый день! (Тоне.) Я здоров.
ТОНЯ. Тогда в чём дело?
НИКОЛАЙ. Вы сказали дождаться вас…
ТОНЯ. Мужчина, я вас впервые вижу, а всех пациентов не упомнишь.
НИКОЛАЙ. Ах, так вы меня не хотите видеть? Хорошо.  Тогда освободите меня от моего обещания.
ТОНЯ. Ни за что.
НИКОЛАЙ. Не сомневался, у вас на лице написано стремление к личной диктатуре.
ТОНЯ. Ну, и что, вам же нравится.
НИКОЛАЙ. Что?
ТОНЯ. Моё лицо.
НИКОЛАЙ. Ваше лицо разве может нравится, что вы, Антонина Георгиевна, ни чуть нисколько.
ТОНЯ. Я – диктатор!?
НИКОЛАЙ. Только усиков под носом не хватает и чёлку зачесать…
РУШНИЦЫНА (идёт из гостиной). Георгий! Найдётся что-то закусить? (А прихожей, Николайу.) С наступающим.
НИКОЛАЙ. И вам того же.
РУШНИЦЫНА. Кого же?
НИКОЛАЙ. Что?
РУШНИЦЫНА. Симпатичный. Бывай. Папочка, мамочка кушать хочет. Накорми уже, пожалуйста. (Уходит в кухню.)
НИКОЛАЙ. Прекратите ломаться, не люблю я женские комедии. Отпустите меня и – вся любовь.
ТОНЯ. Среди моих личных знакомых не может быть таких персонажей, в перепачканной одежде, а главное, настолько наглых. В новогодний день ломиться в чужую дверь, уму непостижимый бред. Вы пьяны, конечно.
НИКОЛАЙ. Я тверёзый.
ТОНЯ. Значит, у вас что-то с психикой, а я – кардиолог. Больше не звоните в мою дверь, это первое и последнее предупреждение: вызову полицию. Тем более, что у нас половина подъезда – работники правоохранительных органов. Лично мой отец – подполковник уголовного розыска. Вам всё ясно?
НИКОЛАЙ. Да в чём же дело? Что случилось!
ТОНЯ. Ну, что ж, тогда звоните, рискните здоровьем и свободой. Всех благ. Не устраивайте сквозняк, мужчина, не мешайте мне закрыть входную дверь.
НИКОЛАЙ. Зачем вам делать из меня дурака, не понимаю? Дура какая-то.
ТОНЯ. Болван! Идиот! Да, забыла сообщить: с Новым Годом вас, с новым счастьем. И чтоб я тебя больше никогда не видела. (Захлопывает дверь.)

СЦЕНА 5. Квартира Колядёнковых. Гостиная. Колядёнков спит на диване, в одежде, закутанный пледом. С улицы входит Николай.

НИКОЛАЙ. Кто дома?

Из спальни, с чемоданом, входит Колядёнкова.

КОЛЯДЁНКОВА. Чего вернулся?
НИКОЛАЙ. Пересидеть немного, подумать надо.
КОЛЯДЁНКОВА. На кордон сегодня собираешься?
НИКОЛАЙ. Вот над этим и думаю.
КОЛЯДЁНКОВА. Как хочешь, ещё два рейса есть. (Раскутывая Колядёнкова). Это мой плед.
КОЛЯДЁНКОВ (проснувшись). Здравствуй, солнце моё, ты уже встало…
КОЛЯДЁНКОВА (складывая плед). Жену средним родом обзываешь, верно, есть, кого называть женщиной. (Укладывает плед в большой, уже набитый одеждой, чемодан.) Я ещё и не ложилась.
КОЛЯДЁНКОВ. Новый Год, надеюсь, не проспал?
НИКОЛАЙ. Ещё даже не вечер.
КОЛЯДЁНКОВ. Привет, сынок, ты-то откуда, попрощались, вроде. Эй, жена, ты куда, с чемоданом?
КОЛЯДЁНКОВА. Ты мне угробил не один праздник. И меня заодно. Всё на этом, муженёк, баста. Небось, куражишься надо мной, с такими же, как сам…
КОЛЯДЁНКОВ. Да не изменяю я тебе, Валентина, поверь!
КОЛЯДЁНКОВА. А мне теперь по барабану, изменял, не изменял, любил, не любил. Что было меж нами, то было, я забыла, а ты гуляй, хоть загуляйся. Мне Иванова Катька рассказала, когда и куда ты ноги сделал сегодня, когда я вышла из дому, а ейный законный супруг удил рыбу на пропитание. Или ты не знаешь, какая здесь у нас, в районе, бесперебойная система оповещения? Спасибо скажи, что не пришла и обоим не наваляла.
КОЛЯДЁНКОВ. Ну, и куда ты…
КОЛЯДЁНКОВА. Домой, на родину! Туда, где чистота и порядочность, в лес. От тебя подальше, к предкам поближе. И чтоб ты ко мне ни ногой, зашибу.
КОЛЯДЁНКОВ. Не уходи! Ты же у меня одна, солнышко моё!
КОЛЯДЁНКОВА. Ты с детства такого понятия не имел, чтоб с одной любиться.
КОЛЯДЁНКОВ. Я же уже ползаю на коленях перед тобой, несмотря на всю мою мужское достоинство…
КОЛЯДЁНКОВА. И не мешает ползать мужское достоинство? Аккуратнее, занозишь сдуру, нечем станет общаться с женским населением.
КОЛЯДЁНКОВ. Останься, не погуби! Ты – моё солнце, Валюша! А солнце бывает только одно!
КОЛЯДЁНКОВА. Солнце одно – это правда, солнечных систем может быть несколько – вот незадача. С Новым Годом, Колядёнков. С новым счастьем. Одно. Как же. Ха-ха! (Уходит с чемоданом.)
НИКОЛАЙ. Ну, ты, папа, даёшь.
КОЛЯДЁНКОВ. Это не я, сынок, это - мне. А что ты хочешь, молодость ушла, зрелость попрощалась, а жить-то охота, раз мужчина.
НИКОЛАЙ. Охота – в лесу, когда есть нечего, и дел мужских там невпроворот. Совсем вы здесь в городе с ума посходили. Даже не посидишь, чтоб поразмышлять, сделать верный вывод. я – за мамой и домой. С наступающим, (Уходит.)
КОЛЯДЁНКОВ. И тебе взаимно! А ведь, кажется, серьёзно. Ну, Валентина Ерофеевна, даёшь ты стране угля. (Глядит в окно.) Уедет ли? Точно, к Николке в машину села. Обалдеть. Уехала. Бросила на произвол светлого праздника. (По телефону.) Але? Валерия Михайловна, с наступающим вас… (Отключает звонок.) Ну, ошибся, значит, ошибся, а только твой голосок ни с кем не спутаешь. Выпивку-то хоть оставила, нет, или вылила опять в отходы, а ты тут отходи, как хочешь… (По телефону.) Клара Максимовна, але… (Отключает звонок.) Ну, пошёл и пошёл, чего обзываться-то сразу. Супруга уехала, а супруг приехал. Основательно, приплыл. Здравствуй, Коля, Новый Год… допрыгался. Ну, Дед Мороз, погоди. (Уходит в кухню.)

СЦЕНА 6. Квартира Рушницыных. Гостиная. Рушницына сидит в кресле, попивает пиво с орешками, смотрит по телевизору хоккей. Рушницын накрывает праздничный стол.

РУШНИЦЫН. В принципе всё готово. Прекрати уже трескать эту дрянь, сейчас за стол сядем.
РУШНИЦЫНА. Не гунди. Трескают треску, а я пью пиво и ем орешки.
РУШНИЦЫН (в сторону коридора) Тоня! Можно садиться за стол, пора провожать старый год. Прихвати из холодильника шампанское.
РУШНИЦЫНА. Не можешь подойти к ней и нормально сказать? Чего орать на весь дом, хоккея из-за тебя не слышно.
РУШНИЦЫН. Какая же ты всё-таки неприятная женщина. Праздник сегодня, самый светлый в году, а она сидит в тренингах. Немедленно иди, переоденься к столу!

Входит Тоня, с бутылкой шампанского в руке, ставит на стол.

ТОНЯ. Шампанское готово.
РУШНИЦЫНА. Тонька, замолчи своего папашу, он мне всё настроение вымотал, все нервы испортил. Рушницын! Зануда. (Уходит.)
РУШНИЦЫН. Кого ты весь вечер выглядываешь в окно? Того самого егеря? Он уехал ещё тогда же. Красивый, по-моему, человек мужского рода.
ТОНЯ. Он не человек, он достача. Будет теперь помнить кардиолога с убитым тортом, и побрила я его, и отбрила.
РУШНИЦЫН. Забыл сказать, пока ты отмокала в ванной, ещё днём, звонила твоя новобрачная Рожкина.
ТОНЯ. Знаю, я с ней потом разговаривала.
РУШНИЦЫН. Она сказала, что есть такая мысль провести вам, вчетвером, новогодние праздники на Гурьевском кордоне?
ТОНЯ. И просила тебя надавить на меня? Хитрая-макитрая. (Глядит в окно.)
РУШНИЦЫН. Надеюсь, давить не придётся, и ты поедешь. Зря высматриваешь, Новый Год, твой егерь уже давно в лесу с Карачуном хоровод вокруг ёлок водит.
ТОНЯ. Как же всем вам хочется свести меня с Чекулаевым, просто с ума сойти.
РУШНИЦЫН. Доча, ты разменяла не первый десяток лет…

Входит празднично одетая Рушницына.

РУШНИЦЫНА. Как я выгляжу?
РУШНИЦЫН. Ёлки-палки, моя жена – женщина! Ура.
РУШНИЦЫНА. Какой сюрприз. Вот бы ещё мой муж оказался мужчиной, а не домохозякой.
РУШНИЦЫН. Здрасьте-приехали, а кто меня сделал такой! То есть таким…
ТОНЯ. Нет, я не еду на кордон. Я планировала тупо отоспаться, поваляться в постели…
РУШНИЦЫНА. Ну, так и поваляйся с Чекулаевым, полетайте.
ТОНЯ. Мама, не хами!
РУШНИЦЫНА. А чего ты всё в окно смотришь? Того самого егеря выглядываешь, небось? Парень – да, хоть куда, но не для тебя. Он – настоящий мужик, а ты – городская фифа.
ТОНЯ. Ой, прямо с ума сошли по егерю, видели мельком один раз, а разговоров, как о покойнике: никто не знает, каким был человек, зато все знаю, каким он должен был быть.
РУШНИЦЫН. Доча, поезжай на кордон. Подумаешь, с Чекулаевым, да хоть с кем, просто продышись. Заодно и егеря проведаешь.
ТОНЯ. Чего? Как я его проведаю?
РУШНИЦЫН. Если судьба, пересечётесь, поверь старому оперу.
ТОНЯ. Бери Чекулаева и не выдумывай. На большее ты не тянешь. Допрыгаешься, помяни моё слово, останешься одна. Так и будешь торчать у окна, выглядывать во двор, не околачивается ли какой-никакой мужичок, не завалялся ли чей-нибудь мужской ошмёток. Ты скоро будешь уже никому не нужна, станешь, как я, старая грымза. Но у меня хотя бы Рушницын есть. А у тебя?
РУШНИЦЫН. Ох, и язык у тебя, Зина, замариновать бы и подать к столу.
РУШНИЦЫНА. Отравитесь. Меня саму от моего трэша иной раз так тошнит…
РУШНИЦЫН. От пива теья тошнит с орешками, брось эту отраву, поешь человеческую пищу.

Стук в окно двери лоджии – там стоит Николай. Все изумлены.

ТОНЯ. Я так и знала. Явился, не запылился. Это не он меня, а я его зацепила. (Подходит к лоджии, открывает дверь.)

Входит Николай.

НИКОЛАЙ. Добрый вечер.
РУШНИЦЫНА. Пивка? Шампанского?
РУШНИЦЫН. Водки.
НИКОЛАЙ. Я за рулём. Просто дай, думаю, постою рядом с приличными людьми.
РУШНИЦЫНА. Теперь понятно, зачем придуманы пожарные лестницы.
НИКОЛАЙ. А кто у вас шампанское открывает?
РУШНИЦЫН. Обычно мамочка. Но сегодня дерзайте вы, товарищ.

Гаснет свет.

РУШНИЦЫН. Не может быть!
РУШНИЦЫНА. Темнота – друг молодёжи, а нас-то за что?
РУШНИЦЫН. Во всём квартале света нет. Спокойно, у меня всегда под руки свечи и фонарик. Пять секунд.
РУШНИЦЫНА. А как же телевизор с курантами? Ай-да, Новый Год.
РУШНИЦЫН. Можно подумать, что летоисчисление как-то зависит от телевизора. (Включает фонарик, зажигает свечи.)
НИКОЛАЙ. Сколько ещё до нуля часов?
РУШНИЦЫНА. Да какая разница, наливай да пей.
ТОНЯ. Аккуратнее, Колядёнков, обычно в нашей семье после новогоднего шампанского все целуются.
РУШНИЦЫНА. Я готова, прохожий! Тонька тоже никуда не денется.
НИКОЛАЙ. Ах, вон оно что… Нет, это перебор. Я – не все. В том смысле, что у вас своя семья, и я тут не при чём. Пошёл я, мне ещё ехать и ехать.
РУШНИЦЫН. Постой, парень, осталось пять минут…
НИКОЛАЙ. Нет. Семейная традиция – это свято. Вы целуйтесь, пожалуйста.
РУШНИЦЫНА. Если такой щепетильный, постой на пороге, а потом возвращайся.
НИКОЛАЙ. Да нет, темно уже.
РУШНИЦЫН. Возьмите свечу, чтоб в подъезде не споткнуться.
НИКОЛАЙ. Я – егерь, у меня всегда при себе фонарик и нож. Прощайте. С Новым Годом вас, с новым счастьем. (Уходит.)
РУШНИЦЫН. Я провожу до двери.
РУШНИЦЫНА. Осторожнее, у него нож.
РУШНИЦЫН. Дети и полицейские танков не боятся. (Уходит.)
ТОНЯ. Ушёл. Ну, персонаж… Дал бог пациента…
РУШНИЦЫНА. Пациент кардиолога, как правило, сердечник, а этот битюг выглядит вполне здоровым.
ТОНЯ. А у него здоровое сердце. Потому что у него его нет. И воспитания нет.

Звонит телефон.

РУШНИЦЫНА. Ирка твоя, небось, как всегда до двенадцати.
ТОНЯ (по мобильному). Ириша, с наступающим. У нас света нет. У вас тоже? Не так обидно. Да, слушаю?
РУШНИЦЫНА. По всему городу, что ли. С праздником, дорогие товарищи.

Входит Рушницын.

РУШНИЦЫН. Интересный мужчина, слов нет. Осталось две минуты!
ТОНЯ (по мобильному). На кордон? Да, я согласна. Сказала же, еду. Созвонимся.
РУШНИЦЫН. Я всегда говорил, моя дочь – это вам не абы кто.
РУШНИЦЫНА. Да уж, это вам не шишками швыряться. Хотя в лесу, что ещё делать, если под рукой одни шишки.
ТОНЯ. С Новым Годом!
РУШНИЦЫН. Девочки, а теперь дружно, мило, по-семейному, целуемся. С Новым счастьем, мать! Тонечка, я так рад!

СЦЕНА 7. Кордон. Местами огороженное древним забором жилое пространство среди леса. Справа стоит дощатый одноэтажный дом барачного типа. Слева небольшая кухня со столовой. Колодец. На опушке стоит баня, небольшой старинный сруб. Просужих набирает воду. Рожкина носит в кухню дрова. Входят Николай и Чекулаев, гружённые рюкзаками.

ПРОСУЖИХ. Помочь?
ЧЕКУЛАЕВ. Нормально, не надо.
НИКОЛАЙ. Куда вещи?
РОЖКИНА (выбежав на крыльцо). Идите греться в кухню! (Возвращается.)
ПРОСУЖИХ. Да пока в столовую лучше забросить, поедим – разберёмся, на сытую голову, как говорится, и мозги умнеют.
ЧЕКУЛАЕВ. Вперёд.

Николай и Чекулаев уходят в столовую. Из барака выходит Тоня.

ТОНЯ. Я посмотрела, где будем спать.
ПРОСУЖИХ. И? (Идёт с полными вёдрами к кухне).
ТОНЯ. Я, конечно, девушка непритязательная, но ради медового месяца друзей экстрима можно и потерпеть. Надеюсь, на пару-тройку ночей, не больше.

Из столовой выходит Николай.

ТОНЯ. А если ночь проводишь под одной крышей с мужчиной, то шалаш вполне может стать туристической палаткой в раю.
НИКОЛАЙ. Борис Васильевич, я ещё нужен?
ПРОСУЖИХ (останавливается). Всё путём, Николай Николаевич, нет.
НИКОЛАЙ. Два «Бурана» остаются, ключи у вас, прицеп там же, в сарае. В остальном на ваше усмотрение. Поехал тогда?
ПРОСУЖИХ. Давай. Только передай своим командирам, чтоб сюда до утра четырнадцатого, чтоб ни ногой. Типа, начальство занято новогодней отключкой. Как там у тебя присказка: дальше сами. (Уходит в кухню.)
ТОНЯ. Что-то вы долго ехали, господин егерь, тащились еле-еле.
НИКОЛАЙ. Поймите, доктор, наши «Бураны» предназначены не для гонок по пересечённой местности, их беречь надо, мало ли, что может произойти, а они полетели.
ТОНЯ. Ну, и что. Всё равно было классно, как я вас подрезала, и вы – ба-бах, вместе с прицепом кубарем.
НИКОЛАЙ. Всё равно вы хороший человек, Антонина Георгиевна.
ТОНЯ. Ой, ты подумай, какой исусик на пути моём образовался.
НИКОЛАЙ. Человек хороший, да женщина никудышная.
ТОНЯ. Что-что-что?
НИКОЛАЙ. Я говорю, вздорная вы бабёшка.
ТОНЯ. А ну, стоять!
НИКОЛАЙ. Стою. Ударить хотите?
ТОНЯ. Да. И как ты догадался, товарищ дерево?
НИКОЛАЙ. Бейте.
ТОНЯ. Конечно. (Бьёт Николая в лицо). И как?
НИКОЛАЙ. Крепко. Благодарю за любовь и ласку. Ну, дальше сами.
ТОНЯ. Ещё хочу врезать. (Замахивается.)
НИКОЛАЙ (перехватив кулак). Хорошего помаленьку.
ТОНЯ. Меня не сломаешь, я вредная.
НИКОЛАЙ. Вам до какой поры сжимать ваш кулачок – пока песок не посыплется или до последней капли?
ТОНЯ. Пусти! Больно же!
НИКОЛАЙ. Так я поехал?
ТОНЯ. Чтоб я тебя больше не видела, хам.
НИКОЛАЙ (отпустив кулак Тони). Прощайте. (Уходит.)

Тоня, глядя вослед Николаю, злится, топает. На крыльцо выходит Просужих.

ПРОСУЖИХ. Полегчало? Сбросила напряжение? Егерь – не раб. Он сам господин. А ты – не госпожа. Ты - гостья. Так что, Антонина Георгиевна, перестань сучить ножками, лучше засучи рукава да займись по хозяйству. Ириша, напомню, новобрачная, не ей крутиться бы надо, а тебе около неё. И запомни на все дни: кордон праздношатающихся и тунеядцев не любит. (Уходит в кухню.)
ТОНЯ. Да! Дура… зачем я сюда приехала…


Часть 2

СЦЕНА 8. Утро. Двор. Выпившие Просужих и Чекулаев поют и пританцовывают. Из барака выходит выспавшаяся Тоня.

ПРОСУЖИХ. Неужели выспалась. Я думал, ты решила до следующего утра не выходить. Так что, делаем баню?
ТОНЯ. А что-то приличное, вроде чая, где взять?
ПРОСУЖИХ. Сейчас изобразим, прошу в столовую.
ТОНЯ. Похоже, оба напились. Где Ирка?
ПРОСУЖИХ. Всеволод Олегович, чай сегодня изволите кушать? Или ну их, эти приличия, остаёмся на водке?
ЧЕКУЛАЕВ. Буду чай. Доброе утро, Тоня.
ПРОСУЖИХ. Пойдём, Сева, покажу, где здесь что лежит, стоит, валяется.
ТОНЯ. Что-то произошло?
ЧЕКУЛАЕВ. Я толком не знаю.
ТОНЯ. Боря, где Ира? Просужих!
ПРОСУЖИХ. Поругались ночью. Просыпаюсь – записка: я ушла домой.
ТОНЯ. А дом у неё где, за углом?
ПРОСУЖИХ. Около пятидесяти километров, если напрямки, через лес, а если по трассе, то…
ТОНЯ. Сколько получается, как она ушла?
ПРОСУЖИХ. Уже где-нибудь часа два.
ТОНЯ. Почему ты за ней не побежал?
ПРОСУЖИХ. Ой, Тоня, да куда она денется, кругом лес, помёрзнет – вернётся. Медведи спят, волки медицинских работников не едят.
ЧЕКУЛАЕВ. Почему?
ПРОСУЖИХ. Сева, то, что людей лечит, то нормальных животных убивает.
ТОНЯ. Немедленно отправляйся за женой, Борис.
ПРОСУЖИХ. Она у меня не первая, одной больше – одной меньше. Пора бы ей отставить девчачьи закидоны! Не маленькая.
ТОНЯ. Мужичьё. Ладно, хоть ключ от снегохода у меня остался.
ЧЕКУЛАЕВ. Тоня, я с тобой!
ТОНЯ. Там мест только на одного пассажира, для Ирины. Ты лучше попой да потанцуй со своим дружком, у вас ведь праздник. (Уходит.)
ПРОСУЖИХ. День зимнего солнцестояния.
ЧЕКУЛАЕВ. Сам себе удивляюсь. Знаю, что такое женатая жизнь, даже ещё не развёлся, а уже опять лезу в капкан.
ПРОСУЖИХ. Или Праздник Карачуна.
ЧЕКУЛАЕВ Насчёт твоей Ирины ничего не скажу, не моё это дело, но Тоня, конечно, это буран, а не человек. Нет-нет, надо будет ещё раз очень внимательно обдумать. Снегоход зарычал, поехала амазонка… Тонька моя.
ПРОСУЖИХ. Не твоя. Ещё неизвестно станет ли.
ЧЕКУЛАЕВ. Станет. Она сама хочет, терпит из последних сил, гонор показывает, цену набивает. Она ещё не была замужем, не знает, что самые гордые становятся самыми покорными. Пока наши удивительные женщины развлекаются, не заняться ли нам приготовлением к укрощению строптивых. Имею ввиду баньку.
ПРОСУЖИХ. Ты конкретно кретин или прикидываешься? Мне сейчас, думаешь, есть дело до твоей баньки? У тебя из-за этой Рушницыной вместо мозгов одна извилина осталась и та от сексуального напряжения выпрямилась. Сутками, небось, картинки рисуешь, как вы с ней паритесь. Как подросток, ей-богу. А письма с сердечками не пробовал писать? «Я цветочек  подарю, Я лишь той, кого люблю Ей и сердце подарю, Ей и руку подарю, Ей вообще дарю всё тело. Обращайся с ним ты смело».
ЧЕКУЛАЕВ. Сева, тормози.
ПРОСУЖИХ. Или это, слышь, нарочно учил: «Не будь противной, Будь позитивной, Сегодня приходи в гости И так отметим, И праздник встретим, Разомнем старые кости».
ЧЕКУЛАЕВ. Это ты про меня?
ПРОСУЖИХ. Именно.
ЧЕКУЛАЕВ (бьёт Просужих). Получил? Добавить?
ПРОСУЖИХ. Как же, каратист. 
ЧЕКУЛАЕВ. Я – в лесной бар, типа столовая, присоединяйся.
ПРОСУЖИХ. Тонька научит тебя жизнь любить во всём её своеобразии. Где-то был ключ от снегохода. Лично я разводиться больше не намерен. (Уходит к сараям.)
ЧЕКУЛАЕВ. Хо-хо, не выдержал, сломался мужчина! Ну, каждому своё, мне – в бар. С Новым Годом… с новой женщиной… с новым сексом, в конце концов. Хотя, бог знает, может быть, и с новым счастьем.

СЦЕНА 9. Посёлок. Улица. К забору подходят Колядёнков и Николай.

КОЛЯДЁНКОВ. Она точно дома?
НИКОЛАЙ. Да. Пап, а вдруг пёс тебя не вспомнит?
КОЛЯДЁНКОВ. Кого не вспомнит - меня? Да не родилась ещё в мире такая собака, чтоб Колядёнкова забыть. А твоя Жучка не страшней твоей мамаши. Да я и гостинцев прихватил. Важно не торопиться, а-то у зверей и женщин жевательный рефлекс всегда впереди мозгов. Ничего, потомственные егеря зверюг не боятся.
НИКОЛАЙ. Давай, я – с тобой. Всё-таки, это мой дом.
КОЛЯДЁНКОВ. Не суйся, когда родители отношения выясняют.
НИКОЛАЙ. С собакой-то зачем рисковать?
КОЛЯДЁНКОВ. А это, сынок, проверка, тест на благосклонность фортуны. Если собака не покусает, значит, и хозяйка смилостивится. Как говорится, бог не выдаст – свинья не съест.
НИКОЛАЙ. Не соскучишься с вами. Весело быть семейным. Между собой-то сплошное озорство и приключения, а когда ещё и детишки вокруг. Кто знает, может, и пришла пора жениться. Не на ком.
КОЛЯДЁНКОВ. Ну, ты посоображай покуда, а я пошёл. (Уходит во двор.) Жучка… Жучка, а это я, твой дедушка. Вот тебе колбаски, покушай, красавица… чудовище ты моё ненаглядное. А? А! Вспомнила. Ну, а теперь можно и в клетку с хищником, с богом.

На крыльцо выходит Колядёнкова, с ружьём.

КОЛЯДЁНКОВА. Говорила я тебе, кобелина, носа ко мне не совать? Говорила. (Стреляет в воздух, отставляет ружьё в сени.)
КОЛЯДЁНКОВ (возвращается). Колька, у неё ружьё!
НИКОЛАЙ. Мам! Ружьё поставь на место!

Входит Колядёнкова.

КОЛЯДЁНКОВА. В сенях возьмёшь ружьё, там оставила. Всё, я пошла в свой дом, там уже протопилось.
НИКОЛАЙ. Раньше утра дом не согреется.
КОЛЯДЁНКОВА. Колядёнков, который старый! Ей-богу, причиндалы отстрелю, если ещё раз появишься на глаза.
КОЛЯДЁНКОВ. Ну, там-то у тебя ружья нет…
КОЛЯДЁНКОВА. Да я тебя голыми руками, понял, баобаб старый!
КОЛЯДЁНКОВ. Садист вы, Валентина Ерофеевна, и даже местами оголтелый мазохист. Вот сын свидетелем, торжественно клянусь, что больше никогда и ни за что…
КОЛЯДЁНКОВА. Заткнись, хряк блудливый. Сутки прошли, как я уехала, а ему куда спешить, не торопиться за супругой. Небось, всех своих подержанных тёлок обежал, пока законная жена в отъезде. Брысь, муфлон драный! (Уходит.) 
КОЛЯДЁНКОВА. Вот, сынок, сколько несправедливости в мире, сколько напраслины, и всё это, Николка, идёт от женщин. Вернее, от жён.
НИКОЛАЙ. Цени, мама ушла в холодный дом, чтоб тебе было, где переночевать.
КОЛЯДЁНКОВ. Любовь, зараза. Что значит переночевать? Ты меня утром, что ли, выгонять собрался? Может, я тут на весь мой недолгий век останусь!
НИКОЛАЙ. Пойдём в дом, не мешай соседям телевизор смотреть, а-то все уже к окнам прилипли.
КОЛЯДЁНКОВ. Жизнью интересуются, пусть. Пусть видят, как тяжела городская жизнь егеря. А выпить я прихватил. Примешь с отцом?
НИКОЛАЙ. Уже можно.
КОЛЯДЁНКОВ. Пошли.

СЦЕНА 10. Кордон. Столовая. Чекулаев кончает оформление стола, накрытого для двоих. Входит Тоня, одетая максимально светло.

ЧЕКУЛАЕВ. Я здесь не хозяин, но всё, что нашёл приличного, здесь, на столе.
ТОНЯ. Как я выгляжу?
ЧЕКУЛАЕВ. Как всегда, сногсшибательно.
ТОНЯ. Не хватает букета.
ЧЕКУЛАЕВ. Где же я цветы-то возьму…
ТОНЯ. Я не сказала «цветов», я сказала «букета». Подснежники зимой – это сказка, но хотя бы лапку ели поставить можно было бы.
ЧЕКУЛАЕВ. Не додумал. Вазы нет…
ТОНЯ. Есть кастрюли, бидоны всякие.
ЧЕКУЛАЕВ. Я – мигом!
ТОНЯ. Не надо. Водка?
ЧЕКУЛАЕВ. Это единственная бутылка спиртного, что осталось. И та, чтоб ты знала, последняя. Я пробовал дозвониться до Бори с Ирой, чтоб купили выпивку, но мобильный не ловит, а с радиосвязью обращаться не умею, - каменный век.
ТОНЯ. Надо съездить в посёлок.
ЧЕКУЛАЕВ. Без проблем.
ТОНЯ. Туда обратно - три часа. Ладно, не в пьянке дело, да и ребята наверняка в курсе, что с запасами, они же занимались продуктами. Горячее будет?
ЧЕКУЛАЕВ. Конечно. Картофель и прочие овощи – на плите. Правда, мясо только в холодном варианте. Плитка с одной конфоркой, а готовить на печи я – пас.
ТОНЯ. Всё равно впечатляет. Приступаем?
ЧЕКУЛАЕВ. Прошу.
ТОНЯ. Итак, водка. То есть, всякие там турусы, подводки-разводки отметаем. Едим простую пищу, говорим простые вещи. Так?
ЧЕКУЛАЕВ. Да.
ТОНЯ. Тебе не помешает, если я буду жевать во время твоей речи?
ЧЕКУЛАЕВ. Из тебя вышел бы превосходный спортивный тренер или руководитель завода, фабрики, с таким напором и энергией горы сворачивают.
ТОНЯ. Пусть живут себе те горы, не я их наворачивала, чтобы сворачивать. Ты что-то хотел сказать?
ЧЕКУЛАЕВ. Боюсь, ты не просто догадываешься, а знаешь.
ТОНЯ. Ну, и что, проговорить-то вслух всё одно надо. Надеюсь, это продолжение ночной темы. Впрочем, говори, я не перебиваю.
ЧЕКУЛАЕВ. Выпить бы для храбрости.
ТОНЯ. По тебе не видно и не слышно, но что-то мне подсказывает, Сева, храбришься ты целый день. Но я сегодня тоже глотнула для храбрости таких же, как ты, сердечных капель.
ЧЕКУЛАЕВ. Я пью нечасто, но умею. Слава богу, в здоровом теле скопился не только здоровый дух, но и здоровые мозги.
ТОНЯ. Предпочитаю интеллект.
ЧЕКУЛАЕВ. Как?
ТОНЯ. Ты водку-то плещи, плещи, уж если надо.
ЧЕКУЛАЕВ (наливает водку в стаканы). Гранённые стаканы – стильно…
ТОНЯ. Мозги есть у всех и в массе своей они здоровы, а вот интеллект штука редкая, не каждому свойственная. Даже если и свойственна, то чаще всего дряблая, нетренированная, что ли. Но это так – постороннее, нам с тобой сейчас интеллект, судя по всему, ни к чему. Говорить будешь?
ЧЕКУЛАЕВ. Буду. Выпьем?
ТОНЯ. Выпьем. (Выпивает.)
ЧЕКУЛАЕВ. А тост?
ТОНЯ. Тьфу ты дрянь, с добавками какими-то. Да бог с ним, с тостом, пей уже, да приступай к первой части мерлезонского балета.
ЧЕКУЛАЕВ. Не возражаю. За нас. (Выпивает). А мне нравится – с имбирём.
ТОНЯ (закусывая). Закуси, Чекулаев.
ЧЕКУЛАЕВ. По времени, скоро картошка будет готова. Ну, так вот, Антонина. Ты знаешь, что я скажу, я знаю, что ты ответишь.
ТОНЯ. Вот как!
ЧЕКУЛАЕВ. Но, как верно ты заметила выше, проговорить-то вслух надо. Или, как выражается, мой непосредственный шеф, мэр столицы нашей области, мысль, облечённую в конкретное предложение надо уметь чётко проартикулировать.
ТОНЯ. Вот как.
ЧЕКУЛАЕВ. Я тебя люблю, Тоня. Уже год, как мы познакомились, и с того дня нет мне покоя. Ты не думай, что виновата, с супругой я решил развестись задолго до нашей встречи, мы с ней даже объяснились, но как-то всё было недосуг. Так вот. Живу я этот год, прислушиваюсь к себе, честно сказать, сомневаюсь, мало ли, вдруг наваждение мною овладело, просто страстное желание. Но нет. И с особенной чёткостью и ясностью я осознал суть моего чувства к тебе, когда Просужих и Рожкина выбрали нас с тобой свидетелями. Что это, если не судьба.
ТОНЯ. Что?
ЧЕКУЛАЕВ. Судьба. И, как следствие, сюда, на кордон, я приехал уже не просто с мужскими сексуальными намерениями, но с убеждённостью всего моего интеллекта. Я решил сделать тебе предложение. Ты, конечно, откажешь. Но я всё равно сделаю. Сейчас, соберусь с духом. Делаю. Антонина, будь моей женой. Или, если тебе так приятнее, выходи за меня замуж. Вот.
ТОНЯ. А кольцо будет?
ЧЕКУЛАЕВ. Кольцо? Вообще-то, мне не нравится эта голливудская хохма.
ТОНЯ. Это не хохма, это пошлость. Если бы ты сейчас вынул коробочку с колечком, я бы тебя не просто послала, а перестала бы себя уважать. Я уже могу отвечать?
ЧЕКУЛАЕВ. Ну, да…
ТОНЯ. Я согласна. (Пауза.) Хочешь что-то сказать? (Пауза.) Не можешь. Осознаёшь. Ну, покуда ты усваиваешь мой неожиданный для тебя ответ, я схожу в кухню, посмотрю, что там с картошкой. Хочется, знаешь ли, горяченького. Приступлю, так сказать, к своим семейным обязанностям, готовка, стирка, уборка. Она ждёт меня, счастливая разнорабочая бабья доля. Прощай, женщина. Здравствуй, жена. Ну, и ты, муж, тоже здравствуй. Целоваться будем после обеда, если ты, конечно, не против, о, Всеволод Олегович Чекулаев, хозяин моей жизни. Да, хочу заметить, я не пошутила. Всё серьёзно, Сева. Ну, давай уже, приходи в себя потихоньку, а я – к плите. (Уходит.)
ЧЕКУЛАЕВ. Да ладно… не может быть… А ведь я рад. Такая женщина теперь моя… у моих ног. Ура. (Наливает водку. ) Надо выпить. Ура. (Выпивает.) Ура. От Чекулаева ещё ни одна не уходила, вот я какой. Ура. Банзай. Камон. Форевер. Голова моя бежит… стой, дура, стой. (Засыпает.)

Входит Тоня.

ТОНЯ. Какой нервный мужчина. (Подбегает к Чекулаеву, по ходу поставив кастрюлю на стол, замеряет пульс, осматривает.) Пьян, зараза. Спит мертвецки. Вот тебе и совместная банька, , вот тебе и первый поцелуй. А ведь муж не из последних… Я, говорит, Карачун. Что, думаю, за персонаж такой, поинтересовалась. А он – бог. Древний. Мудрый. Болван ты, Колядёнков, а не бог. Ни ума, ни фантазии. Я тут без тебя такого едва не наворотила, сама в шоке. Неужели так трудно понять, егерь, я к тебе приехала на кордон, к тебе! Николай мой… (Передразнивает Николая.) Что вы мне вместо всего, что есть на свете, себя подсовываете? Я – про радио. А я – ему: Какой неотёсанный чурбан. А он – мне: (Передразнивает Николая.) Пусть, терпите, доктор. Ну, так вот это самое автомобильное радио и заверещало. (Изображает дикторский голос.) «А ещё сегодня праздник – День Карачуна. Нет, не главного редактора нашего радио, Анатолия Ивановича, а того самого, языческого бога, первое имя которого Чернобог. Праздник этот приходится на день зимнего солнцеворота, отмечаемого в зависимости от года с 19 по 22 декабря. Это самый короткий и один из самых холодных дней зимы. Наш совет: в этот день в дорогу лучше не собираться. Но если собрались, то будьте осторожнее и внимательнее на дорогах. Если, к примеру, дорогу вам перебежит заяц, то лучше вернуться». Колядёнков! Уж если выехал, если проигнорировал приметы и приехал ко мне, и потряс меня всю, до самой малой клеточки природы, тогда давай, являйся, где ты!?
ЧЕКУЛАЕВ (очнувшись). Привет. Выпьем. (Выпивает.) Ёлки-палки, водка-то последняя. Тоня, я – на снегоход, туда-сюда, скоро вернусь! Никуда не уходи. Ой, да куда ты денешься с подводной лодки посреди леса. Жди. (Уходит.)
ТОНЯ (изображает дикторский голос). «Говорят, что если вы проигнорируете приметы в день Карачуна, то всё, что с вами произойдёт в дальнейшем, можно будет смело назвать Праздником Карачуна». И где праздник? Хочу праздника. Где праздник, Карачун, я тебя спрашиваю, где!? Ну, вот, что, бог, если ты есть. Нет, не тот, не самый главный, а этот, лесной, наш… в смысле Карачун. Я тебя прошу, сделай так, чтобы мой Коля приехал за мной и забрал. Мне никто другой не нужен. Я по нём тоскую, по нём не сплю… Или меня забирай, к чёртовой матери. Не нужна мне такая жизнь без моего егеря. Ты слышал меня, Карачун? Ау…

СЦЕНА 11. Дом Николая. Горница. Рожкина сидит за столом, с остатками обеда, выпивает, смотрит телевизор. Входит Николай.

РОЖКИНА. О, живой человек появился. Уже вечер, а я одна-одинёшенька. Присоединяйтесь, мне ваша мама принесла можжевеловую наливочку местного изготовления, я просто обалдеваю, всё пью и пью, но ни опьянеть толком не могу, ни остановиться. Прямо, зелье какое-то, колдовской отвар.
НИКОЛАЙ. Были на лосеферме?
РОЖКИНА. О, да. Скучно. Не, сначала, конечно, охи-вздохи, живая зверюга, а потом как-то всё одно и то же. Ну, да ведь и не цирк. Хотя ожиданий было море. Говорят, браконьеров в тюрьму увезли?
НИКОЛАЙ. Ну, скажем так, до браконьерства они не дожили, благодаря тому, что их задержали за хулиганское поведение в общественном месте.
РОЖКИНА. Ишь ты! А где оно, это общественное место нашлось в вашей глухомани?
НИКОЛАЙ. Около магазина. На праздничные дни же продажа алкоголя запрещена, а они всё равно требовали, угрожали, нецензурно выражались.
РОЖКИНА. И по совершенно счастливой случайности рядом оказался егерь Колядёнков, в компании до зубов вооружённого наряда полиции. Я верно понимаю?
НИКОЛАЙ. Так вышло.
РОЖКИНА. Кто бы сомневался. Зато беременная медведица спит себе, жива-здоровёхонька.
НИКОЛАЙ. Похоже, она уже родила.
РОЖКИНА. Не поняла, медведи рожают во время спячки?
НИКОЛАЙ. Медведи – нет, медведицы – да. Где народ?
РОЖКИНА. Ваш очаровательный папенька увёл мою новобрачную половину куда-то: сначала к директору лесхоза, потом втроём пойдут ещё куда-то зачем-то. Вы знаете, мы сегодня ночью разругались вдрызг, я дождалась первого солнца и ушла. Так ведь он за мной даже не кинулся! Продолжил спать. Ну, и зачем мне такое замужество?
НИКОЛАЙ. Ночью синоптики обещают метель. Так что, вам лучше в посёлке остаться, на кордон не ездить. Хорошо бы и ваших друзей вызвать.
РОЖКИНА. А что такое?
НИКОЛАЙ. Всяко может случится…
РОЖКИНА. Я вот гляжу на вас не в первый раз и серьёзную мысль обдумываю, а почему вы холостой?
НИКОЛАЙ. Снежные заносы – тема серьёзная. Одно дело здесь, и совсем другое – на кордоне.
РОЖКИНА. Что, всё так серьёзно?
НИКОЛАЙ. Так-то бы да, может и обойдётся.
РОЖКИНА. Обойдётся. Так вы не ответили на мой вопрос. Валентина Ерофеевна сказала, сколько вам лет в этом году исполнится и вы ни разу не были женаты. А ведь государство бьёт тревогу, можно сказать, даже в набат головой стучится, как повысить рождаемость. А ведь от такого молодца, как вы, Николай, могут быть не просто дети, а дети здоровые, умные, умелые.
НИКОЛАЙ. Детей не люди рожают, а бог даёт. Психофизические данные родителей особенной роли  не играют, Ирина Семёновна.
РОЖКИНА. Ой, слова какие учёные, я таких не вспомню.
НИКОЛАЙ. Не возражаете, если я покушаю?
РОЖКИНА. Наоборот, я люблю смотреть, как красивый мужчина хорошо питается, это меня будоражит, возбуждает мой оптимизм относительно здоровья нации. Как ты считаешь, Николка, могла бы я родить здорового ребёнка? Так вот, судя по прогнозам моего доктора, - да. То есть, в принципе, бог не против того, чтобы я стала родительницей. Но никаких гарантий полноценного потомства получить от него невозможно. Поэтому надо самостоятельно максимально повысить шансы. То есть, что я имею ввиду: если моему будущему ребёнку обеспечена здоровая мать, то следует подогнать ему и здорового отца. Сегодня метель, ночевать мы вынуждены здесь, у тебя жены нет, мой муж будет пьян на сто пятьдесят процентов. Коля, почему бы нам с тобой не уединиться? Ты не горячись, не руби с плеча, не отталкивай гордо красивую молодую женщину, да к тому же супругу твоего начальника. Плюс бесплатная стоматология, с выездом к пациенту на дом, что в наше время очень даже чувствительно. И всё это за одну ночь, да и то не всю. Коля… Микола… ау…

Входит Чекулаев, с двумя полиэтиленовыми пакетами, полными спиртного.

ЧЕКУЛАЕВ. Ага! Не соврали люди, вот они вы где – здесь. А это – я. Приехал за выпивкой. Я сделал Тоньке предложение. Казалось бы, чего радоваться, одним поползновением больше, одним меньше. Но вы не поверите, она мне не отказала! Она согласилась. Что вы так оба на меня смотрите? О, да это не Боря… Здравствуйте, егерь. Что вы делаете рядом с молодожёнкой? А! Ну, да, конечно, это же ваш дом. У меня жутко болит голова, я напился и впервые в жизни вырубился. Реально! Я думал, такое невозможно.
НИКОЛАЙ. Чистый лесной воздух, от него многие горожане заболевают. Кислородное отравление. На кордоне, по-моему, не осталось снегоходов?
ЧЕКУЛАЕВ. Я выпью, мне надо похмелиться. Нет, конечно, я сейчас обратно.
НИКОЛАЙ. Не распечатывайте бутылку, у меня есть лафитник. (Идёт к буфету.)
РОЖКИНА. Чекулаев, а ты не брешешь?
ЧЕКУЛАЕВ.  Чёрт знает, самому не верится.
НИКОЛАЙ (подаёт рюмку водки). Выпейте.
ЧЕКУЛАЕВ. Спасибо, друг. (Выпивает.) Ох! Какая прелесть!
НИКОЛАЙ. Закусите, она лёгкая на вкус, а так-то крепости в ней на все восемьдесят оборотов. Самогонка же.
ЧЕКУЛАЕВ. Рад, чрезвычайно рад. Можно ещё этой красоты?
НИКОЛАЙ. Вы взрослый человек, пожалуйста.
ЧЕКУЛАЕВ. За нас, за вас и за всех влюблённых. (Выпивает.) Ребята, я так счастлив… (Падает без сознания.)
РОЖКИНА. Не умер ли, друг ситный. (Проверяет пульс, осматривает.)
НИКОЛАЙ. Я предупреждал.

Входит Просужих.

ПРОСУЖИХ. Что с ним?
РОЖКИНА. Чёрт бы вас всех побрал! То никого, то понабилась толпа одних мужиков. Ничего, пьян в стельку, спит.
ПРОСУЖИХ. А чего ты бесишься, я-то же в полном здравии.
РОЖКИНА. Это радует.
НИКОЛАЙ. Давайте-ка, положим его на диван, Борис Васильевич, берите за ноги. Ваша подруга на кордоне одна осталась. Надо ехать за ней, перевозить в посёлок. (Переносят с Просужихом Чекулаева на диван.)
ПРОСУЖИХ. Ириша, остаёмся здесь, а я сейчас смотаюсь на кордон. Ключ оставил в буране.
РОЖКИНА. Отлично. И это правильно.
НИКОЛАЙ. Никуда вы не поедете. Поеду я. (Одевает тулуп.)
ПРОСУЖИХ. Отсиживаться? Я за всех отвечаю.
НИКОЛАЙ. Вы за супругу свою молодую отвечаете, а за всех отвечаю я. Кордон – мой. Сообщите директору. Решаем и действуем по обстановке. Ну, дальше сами. (Уходит.)
ПРОСУЖИХ. Я провожу. (Уходит.)
РОЖКИНА. Ха-ха. И я просвежусь. (Напевает.) «Так уж бывает, Так уж выходит, Кто-то теряет, Кто-то теряет, Кто-то теряет, Кто-то находит». (Уходит.)

СЦЕНА 12. Кордон. Баня. Завывает метель. В парилку входят Тоня и Николай.

НИКОЛАЙ. Живее, шевелитесь.
ТОНЯ. Не угодишь! Сами входите уже…
НИКОЛАЙ. Вошёл. Всё. Дверь захлопнуть.
ТОНЯ. Дальше некуда.
НИКОЛАЙ. Всё, устраивайтесь в парилке, я в предбаннике проконопачу. (Уходит.)
ТОНЯ. Сбылось, я – в бане. Накаркала, с мужчиной. Резюме: мужчина не тот, баня – не в жилу. Вывод – это не то, о чём я метала. Николай Николаевич, ау!
ГОЛОС НИКОЛАЯ. Слышу. Что?
ТОНЯ. Можно обращаться к вам короче? Хотя бы Николаем, с отчеством долго.
НИКОЛАЙ. Вам, конечно, хотелось бы имя моё напрочь укоротить, сжать до клички, как шелудивого пса.
ТОНЯ. Бог ты мой, сколько сарказма. Как это в вас уживается – деревенщина со вспышками  настоящей интеллигентности. Мы здесь надолго?
НИКОЛАЙ. Обычно я откликаюсь на имя: Коля. Думаю, суток на трое, не меньше. С пониманием отношусь и к обращению «на ты». Эй, Колян, к ноге.
ТОНЯ. Пацан. А теперь объясните толком, что происходит? Разбудили среди ночи, чуть не на пинках, мол, подъём, собирай вещи, бегом в баню. Откуда взялась метель посреди благодати? Почему баня? И почему, в конце концов, мы оказались вдвоём?
НИКОЛАЙ. Тоня, метели берутся из атмосферы.
ТОНЯ. Меня зовут Антонина Георгиевна.
НИКОЛАЙ. Фамилию добавлять?
ТОНЯ. Не возражаю послушать её напоследок, ведь я скоро сменю её на другую.
НИКОЛАЙ. Итак, происхождение метели выяснили. То, что метель застала врасплох - это не плохая работа метеорологов, а информационный сбой ввиду новогодних праздников. Когда я выехал за вами, была надежда, что успеем вернуться, но нет. Ваши друзья - в посёлке, в моём доме, так уж сложилось. Если мы с вами выживем, они вам расскажут. За них не беспокойтесь.
ТОНЯ. Я-то за них не беспокоюсь…
НИКОЛАЙ. Сама по себе метель является перенос снега ветром с поверхности снежного покрова, приводящий к перераспределению снега и образованию сугробов, либо взвешенные в атмосфере частицы снега. Различают следующие виды метелей: низовая, общая, позёмок, снежная мгла, ледяные иглы.
ТОНЯ. Обалдеть! И что нас ожидает?
НИКОЛАЙ. Снежный занос. Занос снежный - это гидрометеорологическое бедствие, связанное с обильным выпадением снега, при скорости ветра свыше 15 м/с и продолжительности снегопада более 12 часов. Его опасность для населения заключается в заносах дорог, населенных пунктов и отдельных зданий. Высота заноса может быть более 1м, а в горных районах до 5-6 м. Возможно снижение видимости на дорогах до 20-50м, а также частичное разрушение легких зданий и крыш, обрыв воздушных линий электропередачи и связи.
ТОНЯ. Эй, помедленнее.
НИКОЛАЙ. В случае получения предупреждение о сильной метели, следует плотно закрыть, двери, чердачные люки и вентиляционные отверстия. Иметь наготове инструмент для уборки снега. Подготавливается трёхсуточный запас воды и пищи, запасы медикаментов, средств автономного освещения, как то: фонари, керосиновые лампы, свечи; походную плитку, радиоприемник на батарейках. Так же следует перейти из легких построек в более прочные здания. Вот почему, Антонина Георгиевна, мы в бане, построенной из морённой древесины настоящими мастерами в позапрошлом веке. Лекция кончена.
ТОНЯ. Круто. Убедил. Вот моя рука. Тоня. Лучше «на ты».
НИКОЛАЙ. Очень приятно. Теперь вы должны усвоить, как действовать во время метели. Лишь в исключительных случаях выходите из зданий.
ТОНЯ. Ой, да уже никто никуда не идёт.
НИКОЛАЙ. Если Вас покидают силы, ищите укрытие и оставайтесь в нём.
ТОНЯ. Ты знал, что нас ждёт, но всё равно приехал ко мне.
НИКОЛАЙ. Одной вам было бы неуютно и непривычно.
ТОНЯ. Значит, ты теперь моё укрытие?
НИКОЛАЙ. Не я, баня.
ТОНЯ. По-чёрному. Обращайся ко мне на «ты», я же разрешила.
НИКОЛАЙ. Рано. И, надеюсь, никогда не обращусь, нас откопают раньше.
ТОНЯ. Ах, так я этого не достойна! Я сейчас расплачусь. Меня бросили!
НИКОЛАЙ. Никто вас не бросал, а поплакать – нужное дело, снимает напряжение и смягчает душу.
ТОНЯ. А не много ли ты на себя берёшь, Колядёнков! Всё то он знает, всё понимает, от всего охранит, всему научит…
НИКОЛАЙ. Вы тут поистерикуйте, а я пойду, поработаю.
ТОНЯ. Он поработает, видите ли, а я тут потунеядствую. Всё обидеть норовишь!? А так, между прочим, и должно быть, мужчина должен вкалывать за двоих, а женщина за двоих переживать.
НИКОЛАЙ. Это если они супруги. И то спорно. (Уходит в предбанник.)
ТОНЯ. Так давай, поспорим! Ой, да оставь ты меня в покое. Егерь-девственник, исусик… Ох, это же я Карачуна накликала. Так он существует? Эй, Карачун существует!?
ГОЛОС НИКОЛАЯ. Посмотрим. Укладывайтесь на полок, я сейчас приду.
ТОНЯ. Многообещающе…

СЦЕНА 13. Квартира Рушницыных. Рушницын упаковывает дорожную сумку. Входит Рушницына.

РУШНИЦЫНА. Съезжаешь?
РУШНИЦЫН. Ой, Зина, хватит прикалываться, я еду в лесхоз, на кордон.
РУШНИЦЫНА. Зачем?
РУШНИЦЫН. Доча там! Хочу её забрать. Не слыхала, что ли, все СМИ трубят про снежные заносы. А от неё – ни звука, ни весточки, я весь извёлся.
РУШНИЦЫНА. И где ты там остановишься?
РУШНИЦЫН. Ну, где-то же есть там что-то для приезжих, я не знаю. Да не собираюсь я там оставаться, Тонечку - подмышку и - домой.
РУШНИЦЫНА. Во-первых, остановиться там негде, потому что туда нагнали спасателей. Во-вторых, Тонечку свою ты не то, что подмышку не засунешь, ты до неё даже дотронуться не сможешь. Рожкина позвонила.
РУШНИЦЫН. Что случилось?
РУШНИЦЫНА. Тонька, дура, застряла на Гурьевском кордоне. Хорошо, не одна, с ней егерь какой-то, Коляда, что ли, как-то так.
РУШНИЦЫН. Колядёнков. Тот самый, что нас с Новым Годом поздравлял, а целоваться отказался.
РУШНИЦЫНА. Надо же! Да, он такой надёжный, почти, как ты.
РУШНИЦЫН. Если я правильно понимаю обстановку, метель не кончается, потому спасательные работы не ведутся.
РУШНИЦЫНА. Кранты твоей доче.
РУШНИЦЫН. А твоей?
РУШНИЦЫНА. А моя выберется. Из вредности выживет.
РУШНИЦЫН. Мы не об одном человеке, случаем, говорим?
РУШНИЦЫНА. Не-а. Оболочка одна, а люди в ней разные. Твоя часть малохольная, сопливая, а моя – о-го-го. Дорога в лесхоз официально закрыта, стоят посты и никого не пускают. Так что, разбирай сумку.
РУШНИЦЫН. Ещё чего, небось, в России живём, у нас официальные запреты существуют исключительно для неофициальных лиц. Договорюсь.
РУШНИЦЫНА. И я, какой-никакой, но заслуженный деятель искусств России. В лесхозе живёт моя бывшая танцовщица. Замуж вышла за рыбнадзор, ведёт там хореографическую студию. Я с ней уже договорилась.
РУШНИЦЫН. Что ж ты тогда! Разбирай сумку…
РУШНИЦЫНА. Была надежда, что ты отступишь, и мы останемся дома.
РУШНИЦЫН. Тогда чего ж ты договорилась о жилье?
РУШНИЦЫНА. Так у меня вся жизнь одна сплошная надежда на двухметрового, голубоглазого блондина, а живу с тобой. Дохленькая надежда сдохла. Едем.

СЦЕНА 14. Кордон. Баня. Тоня и Николай - на лежанках.

ТОНЯ. Который час?
НИКОЛАЙ. Не будете же каждые полчаса спрашивать.
ТОНЯ. Который час! 
НИКОЛАЙ. Зачем?
ТОНЯ. Жду, когда кончатся трое суток. Ты говорил, что в случае заноса готовится двухдневный запас еды. Значит, как только исполнится сорок восемь часов, метель кончится, и мы отсюда выйдем.
НИКОЛАЙ. Три пятьдесят пять.
ТОНЯ. Осталось пять минут.
НИКОЛАЙ. Как хотите.
ТОНЯ. Скажи, когда будет четыре.
НИКОЛАЙ. Хорошо.
ТОНЯ. Ничего хорошего! Как только стукнет четыре, я выйду на улицу.
НИКОЛАЙ. Поспите покуда.
ТОНЯ. Он ещё издевается. Я замёрзла. На морозе спать нельзя!
НИКОЛАЙ. Ещё есть дрова, табуреты, столы. Много чего ещё можно пустить на растопку. Мы не на морозе, мы в помещении, здесь смело можно спать. Даже лучше будет, если вы поспите, Тоня, скорее время пролетит.
ТОНЯ. Уже прошло пять минут?
НИКОЛАЙ. Нет.
ТОНЯ. Я хочу выйти вовремя, ни секундой позже.
НИКОЛАЙ. Дверь открывается вовнутрь, предбанник засыплет, я же объяснял. Не говоря о том, что двери я не только припёр, но и заколотил досками. Вам не открыть.
ТОНЯ. Я там всё разгромлю! Сомневаешься?
НИКОЛАЙ. Для такого силового экстрима одной дури маловато будет.
ТОНЯ. Мне даже не хочется повторяться, какой ты грубиян, хам, и вообще.
НИКОЛАЙ. Меньше слов, больше кислорода.
ТОНЯ. То есть, ты настаиваешь на том, что нас, вместе с баней, засыпало?
НИКОЛАЙ. Да нет, никто нас не засыпал. Нас замело. Вместе с баней.
ТОНЯ. Нет.
НИКОЛАЙ. Да.
ТОНЯ. Нет, я сказала!
НИКОЛАЙ. Возьмите себя в руки. Или в руки вас возьму я, и будет больно.
ТОНЯ. Что-что-что! Ты серьёзно? Да кто тебе позволит до меня даже хотя бы дотронуться, дровосек! Ты что о себе думаешь?
НИКОЛАЙ. Возьму, свяжу по рукам и ногам, и брошу в угол. (Смеётся.)
ТОНЯ. Смеётся ещё… насмехается.
НИКОЛАЙ. Представил, как вы, связанная, в углу копошитесь и ругаетесь, ругаетесь, ругаетесь…
ТОНЯ. Время? Хватит хихикать! Время?
НИКОЛАЙ. Трое суток прошло.
ТОНЯ (поднимается). Я пошла.
НИКОЛАЙ. Пожалуйста, не тратьте энергию и силы.
ТОНЯ. Зачем мне они, если я задыхаюсь. Я умираю, Колядёнков! Мне тесно, душно.
НИКОЛАЙ. Неосторожным действием можете разрушить нашу защиту, Тоня…
ТОНЯ. Пошёл ты! (Идёт в предбанник.)
НИКОЛАЙ (поднявшись). Стоять.
ТОНЯ. Послать бы тебя куда подальше, да ты уже везде побыл… брысь.
НИКОЛАЙ (подхватывает Тоню). Лежать.
ТОНЯ. Уйди, подлец! Бык фанерный, пусти! Я жить хочу! Пусти!!! Урод! Лешак! Выползок! Я не знаю, кто… У меня обзывалки кончились… (Рыдает.)
НИКОЛАЙ. Поплачь, поплачь. Ты сильная женщина, вон сколько слёз, рыданий, значит, ждать можешь долго… И дождёшься, милая, обязательно дождёшься. Ты самая замечательная, самая роскошная, самая удивительная женщина.
ТОНЯ. Правда?
НИКОЛАЙ. Правда.
ТОНЯ. Врёшь.
НИКОЛАЙ. Ну, да…
ТОНЯ. Импотент. Ты даже обнять не можешь по-мужски.
НИКОЛАЙ. Это как?
ТОНЯ. Ласково и сильно.
НИКОЛАЙ. Так я и не мужик, я – егерь.
ТОНЯ. Ты – мужик, ты притворяешься подростком. Обними меня сейчас же, как положено, от всей души, со всей силы!
НИКОЛАЙ. Отлично, истерика кончилась. Сколько сил растрачено напрасно. (Ставит Тоню на пол.)
ТОНЯ. Куда!? Не ставь меня на пол, верни обратно!
НИКОЛАЙ. Дальше сами.
ТОНЯ. Обалдеть, гора мышц и мяса, высшее образование, хоть и заочное, может, даже и красавец, если постричь и побрить, а ведёшь себя, как шкет из подворотни. (Смеясь, передразнивает.) Ты – сильная… дождёшься, милая, обязательно дождёшься…
НИКОЛАЙ (смеясь). Урод… выползок…
ТОНЯ (смеясь). И ржёт ведь, придурок.
НИКОЛАЙ (смеясь). Сама-то… бестия. Трясёшься, осторожнее, вся не растрясись…
ТОНЯ (хохоча, передразнивает). Я – не мужик, я – егерь…
НИКОЛАЙ (хохоча, передразнивает). Мне даже не хочется повторяться, какой ты грубиян, хам, и вообще…
ТОНЯ (успокаиваясь). Ну, хорошо, влюбиться в меня ты не можешь, это уже видно. И не хочешь, что ещё виднее. Ладно. Я не вызываю у тебя даже симпатию. Понятно. Но неужели тебе не хочется просто, тупо сбросить сексуальное напряжение?
НИКОЛАЙ. Вы слышите себя?
ТОНЯ. Не только слышу, даже понимаю. Почему ты меня не хочешь?
НИКОЛАЙ. Вам не совестно такое говорить?
ТОНЯ. Ответь, чёрт побери, мне плевать на тебя, я хочу понять про себя. Ответь, пожалуйста.
НИКОЛАЙ. С чего вы решили, что не хочу. Хочу.
ТОНЯ. Правда?
НИКОЛАЙ. Но не вас.
ТОНЯ. Чёрт! Фиг с тобой, золотая рыбка, зайдём с другой стороны. Ты хочешь конкретно какую-то женщину, с именем и фамилией?
НИКОЛАЙ. Если бы я знал её, то сделался бы ей мужем.
ТОНЯ. Надо же придумать такое выражение: «чьим мужем сделаться»… это что значит, типа, женщина, я согласен, сделайте меня добровольно? Отлично. Тогда чуть общее: какие женщины тебе нравятся? Вернее, опиши ту, чьи мужем ты сделался бы.
НИКОЛАЙ. Физиологически она должна быть адекватна идеальной роженице.
ТОНЯ. Узкие плечи, широкий таз и природная грудь третьего размера?
НИКОЛАЙ. Можно больше, чтоб на всю ораву хватило. У меня много детей будет. Кто-то в город сбежит, но не все же, в лесу трудов много.
ТОНЯ. И что же мне делать?
НИКОЛАЙ. Вам? Пустой номер, даже если бы совпали параметры.
ТОНЯ. Ужас.
НИКОЛАЙ. Вы ещё не созрели.
ТОНЯ. С ума сошёл? Я не подросток.
НИКОЛАЙ. Всё равно. Ждите.
ТОНЯ. Кого?
НИКОЛАЙ. Не кого, а чего, Антонина Георгиевна, - любви.
ТОНЯ. Так я уже люблю!
НИКОЛАЙ. Правда?
ТОНЯ. Ага, значит, ежели любовь, тогда параметры не важны?
НИКОЛАЙ. Не знаю. Я ещё не любил. Всё, молчим, я отдыхаю. Дальше без меня.
ТОНЯ. Ну, а по-человечески у меня есть шанс, Коля?
НИКОЛАЙ (укладываясь на лежанку). Если по-человечески, то что толковать про секс? Но у вас, Тонечка, ни одного. Супруги должны не права качать друг перед другом, а исполнять свои обязанности, каждый - свои. Терпеть надо друг друга, прощать, надеяться друг на друга, ждать и дожидаться. Выражаясь вашими словами: муж и жена должны хотеть друг друга всегда и всюду. И не только ниже пояса. Всё, интервью по личным вопросам кончено.  Что с вами, доктор? Трое суток молчали, говорили только по делу и на тебе – понесло. Что за неожиданность такая с вами приключилась?
ТОНЯ. Я не сразу поняла, что встретила мужчину моей мечты.
НИКОЛАЙ. Чекулаева здесь нет.
ТОНЯ. Я про тебя, Колядёнков. Да. Но ты меня не бойся. Во-первых, я трезвая и выпить здесь нечего. Во-вторых, я пообщалась с моей мечтой наяву. Резюме: держись от мечты подальше и будет тебе счастье. Подвинься, я лягу с тобой.
НИКОЛАЙ. Вы за себя отвечаете?
ТОНЯ. Сто процентов. Можно?
НИКОЛАЙ. Нужно. Вдвоём теплее.
ТОНЯ (укладывается с Николаем). А ты за себя отвечаешь?
НИКОЛАЙ. Всегда.
ТОНЯ. То есть, ты абсолютно безопасен для женщины под боком?
НИКОЛАЙ. Да.
ТОНЯ. Знаешь, как называется безопасный мужчина?
НИКОЛАЙ. Догадываюсь.
ТОНЯ. Коленька, ну, обними же меня уже!
НИКОЛАЙ (обнимая). Куда деваться.
ТОНЯ. Притвора! Ты же умеешь обнимать крепко и нежно…
НИКОЛАЙ. Мы потратили много сил вхолостую, пора утихомириться.
ТОНЯ. Вхолостую… Вхолостую тут пух и перья летели бы… лежим, как старые супруги…
НИКОЛАЙ. Всё, Тоня, спи.
ТОНЯ. Если ты ко мне ещё раз обратишься «на ты», я плюну на гарантии, и тупо тебя изнасилую. Но замуж за тебя не выйду, а выброшу в мусорку, как использованный перевязочный материал…
НИКОЛАЙ (передразнивает). Но ты меня не бойся. Во-первых, я трезвая и выпить здесь нечего…
ТОНЯ (передразнивает). Супруги должны не права качать, а исполнять свои обязанности…
НИКОЛАЙ (передразнивает).  Да, Колядёнков, ты – егерь. Ну, обними уже!
ТОНЯ  (передразнивает). Всё, Тоня, спи. Который час?
НИКОЛАЙ. Четвёртые сутки.
ТОНЯ. Николай Николаевич…
НИКОЛАЙ. Антонина Георгиевна…
ТОНЯ. Коля…
НИКОЛАЙ. Тоня…

СЦЕНА 15. Дом Николая. Горница. Колядёнков ремонтирует лавку. Из спальни выходит Колядёнкова.

КОЛЯДЁНКОВА. Чур меня, Колядёнков, чур!
КОЛЯДЁНКОВ. Да не сдержался смотреть на разваливающееся добро. Разбудил?
КОЛЯДЁНКОВА. Есть новости?
КОЛЯДЁНКОВ. По прогнозу к утру метель должна сдохнуть. Валя! Ёшкин-свет, да что ты устроила нам, уже все сроки вышли психовать, нельзя же так. Может, ты забыла, что я у кардиолога на учёте стою? Так я тебе напоминаю, как сдохну, так сразу ты себя почувствуешь виноватой в моей скоропостижной кончине раньше срока.
КОЛЯДЁНКОВА. Ужинал?
КОЛЯДЁНКОВ. Откуда! Стыдно уже перед людьми, шастаю по дворам, ночую, где придётся, так ещё и объедать их, что ли.
КОЛЯДЁНКОВА. Тебя уже и согнали бы со двора, да хозяевам рта, небось, не даёшь раскрыть.
КОЛЯДЁНКОВ. Пусти меня обратно, Валентина Ерофеевна! Валечка…
КОЛЯДЁНКОВА. Обратно – это как?
КОЛЯДЁНКОВ. Да хоть так, хоть сяк, лишь бы к себе, а?
КОЛЯДЁНКОВА. В город не вернусь.
КОЛЯДЁНКОВ. Да ладно!? Остаёмся.
КОЛЯДЁНКОВ. Ну, и самое главное. Хочешь со мной остаться, после праздников идём в сельсовет, или как там его теперь называют, и официально разводимся.
КОЛЯДЁНКОВ. Какая фига тут в кармане, не разберу с налёту?
КОЛЯДЁНКОВА. Я так решила и – всё.
КОЛЯДЁНКОВ. Куда деваться. Согласен.
КОЛЯДЁНКОВА. Сейчас стол накрою.
КОЛЯДЁНКОВ. Спасибо, Валя. Ты лучше всех.
КОЛЯДЁНКОВА. Хорошо тебе, есть, с кем сравнивать. Николка до беды ремонтировал эту же лавку, не доделал.
КОЛЯДЁНКОВ. Так сколько людей и начальства к тебе за эти пять дней переходило и каждый, конечно, норовит первым делом задницу пристроить.
КОЛЯДЁНКОВА. А вот я не могу сказать, что ты лучше всех. Я даже не могу сказать, что ты хуже всех. Просто мне сравнить не с кем. Всё детство на любовь к тебе потратила, всю юность. Ладно, молодость, там, куда ни шло, Колька родился, ради него всей жизни не жалко. Думала, на пенсию выйдем, чин-чинарём поживём, так ведь нет, ничего с ним не меняется. Опять кто-то идёт.
КОЛЯДЁНКОВ. Валь, ты меня при людях-то хоть не опускай, ради бога.

Стук в дверь, входит Рожкина.

РОЖКИНА. К вам можно? Я не одна, здравствуйте,.
КОЛЯДЁНКОВ. Давай уже, проходите, кто там, не держать же вас на дворе.
РОЖКИНА. Проходите.

Входят Рушницына и Рушницын.

РУШНИЦЫН и РУШНИЦЫНА (наперебой). Здравствуйте. Добрый вечер. Уж извините. Очень захотелось познакомиться. Мы – родители Тони. Она с вашим сыном…
КОЛЯДЁНКОВА. Понятно. Раздевайтесь, присаживайтесь.
КОЛЯДЁНКОВ. А я тут как раз гостевую лавку починил. Разрешите, женщина, за вами поухаживать?
РУШНИЦЫНА. У меня есть кому. Я – Зинаида. Он – Георгий. Гоша.
КОЛЯДЁНКОВА. Валентина Ерофеевна. А этот… 
КОЛЯДЁНКОВ. Николай Николаевич.
РОЖКИНА. Для ясности: это – Зинаида Тихоновна, это – Георгий Андреевич.
КОЛЯДЁНКОВА. Другое дело. А то взрослые люди, входят к незнакомым людям и - без отчества. Тут вон всякий молодняк галстук нацепит и ну своими отчествами по щекам бить, вроде как уважаемые люди.
РУШНИЦЫНА. Верно, нас в школе учили уважать не за должность, а за дела.
РУШНИЦЫН. За поступки.
КОЛЯДЁНКОВА Давно в посёлке?
РУШНИЦЫН. Третий день.
КОЛЯДЁНКОВ. Что ж раньше не объявились?
РУШНИЦЫН. Неловко как-то…
КОЛЯДЁНКОВ. А сегодня изловчились.
РОЖКИНА. У Пылаевых остановились. Галина – ученица Зинаиды Тихоновны.
КОЛЯДЁНКОВА. Так вы балерина, что ли?
РУШНИЦЫНА. Ну, да.
КОЛЯДЁНКОВ. Наяву! Всю жизнь мечтал с балериной… познакомиться.
РУШНИЦЫН. Зинаида, в большей степени, всё же хореограф.
КОЛЯДЁНКОВ. Да какая разница, всё равно как из телевизора, ножками – дрыг-дрыг-дрыг… Ой. Виноват! Простите!
КОЛЯДЁНКОВА. Присаживайтесь к столу, покушаем, а там, глядишь, и посумерничаем. Уж простите, гости дорогие, но после десяти вечера я электричество выключаю, больно уж кусается эта лампочка в день коммунальных выплат.
РОЖКИНА (глядит в окно). Мой Просужих идёт, с Чекулаевым. Прям, бегут. Наверное, новости с кордона…

Входят Просужих и Чекулаев.

ПРОСУЖИХ. Всё, на кордоне почти утихло, спасатели приступили к работе.
ЧЕКУЛАЕВ. Добрый вечер. Похоже, здесь все свои.
РОЖКИНА. Ещё не все. Пять суток под завалом! Они ещё живы!?
ПРОСУЖИХ. Конечно, солнышко, а как же.
ЧЕКУЛАЕВ. Колядёнков сильный мужик, местные все уверены, что живы.
КОЛЯДЁНКОВА. Вряд ли.
КОЛЯДЁНКОВ. Кордон – не бункер, там толком укрыться негде. Разве, что в бане, она там самое прочное строение, в старину делалось. Но крыша-то, крыша на бане сегодняшняя. Подправляли, латали… нет, не выдержит.
РУШНИЦЫН. Я надеюсь.
КОЛЯДЁНКОВА. Не советую.
РУШНИЦЫНА. Лучше думать о плохом, и будь, что будет.
ЧЕКУЛАЕВ. Нет-нет.
КОЛЯДЁНКОВА. Мне не стыдно за сына, которого я родила и вырастила. Николай Николаевич Колядёнков был настоящим егерем и хорошим человеком.
РУШНИЦЫНА. Антонина Георгиевна Рушницына была превосходным врачом и хорошим человеком. 
ЧЕКУЛАЕВ. Да что такое вы говорите! Надо верить!
ПРОСУЖИХ. Я согласен с Борей…
РОЖКИНА. Нет, правда, нельзя же отпевать, если не знаешь наверняка.
РУШНИЦЫНА. Можно не только отпевать, можно и оттанцевать. А нет ли в доме какой музыки?
КОЛЯДЁНКОВА. Как нет, когда хозяин дома сын такого разгуляя, как этот. Сейчас. (Выносит из кладовки баян в кофре.) А ну, Колян, тряхни стариной, вспомни молодость. Врежь по кнопочкам, чтоб душа развернулась и чтоб обратно больше не сворачивалась.
РУШНИЦЫНА. А я станцую.
КОЛЯДЁНКОВ. Балерина – под баян? Лажа…
РУШНИЦЫН. Вообще-то, Зина всю жизнь проработала в Государственном Академическом ансамбле песни и пляски «Любаньские зори».
КОЛЯДЁНКОВА. Ишь ты! Вот это круто. Я думала, она там в оперном театре па-де-де наяривает, а она, гля, наш человек. Чего врежем?
РУШНИЦЫНА. Если пол выдержит, то можно и топотушки забацать.
КОЛЯДЁНКОВА. Не поели толком. Ну, да ладно, ещё наедимся. Думай о худшем, живи лучшим, как хочешь проживай, как можешь помирай. Иль мы не народ! Ярь, гармонист, наяривай! А я вам сейчас покажу, как прежде поминали. (Поёт и танцует под гармонь.) «Ай, ту-ту, ту-ту, ту-ту, Не вари кашку круту, Вари жиденькую Молочненькую Куму поминать: - А где кума? - А где кума? - За ворота ушла. - А где ворота?  - Вода унесла. - А где вода? - За горы ушла. - А где гора? - Черви выточили. - А где черви? - Гуси выклевали. - А где гуси? - Во тростник ушли. - А где тростник?  - Девки выломали. - А где девки? - За мужья ушли. - А где мужья? - На войну ушли. - А где война? - Война выгорела. - А где пепелок? - Унёс ветерок. - А где ветерок? - Улетел на восток. - А где восток? - Там, где солнышко встаёт».
РУШНИЦЫНА. Класс!
РОЖКИНА. Очуметь… Я пойду. (Уходит.)
ПРОСУЖИХ. Лично я этого не понимаю. (Уходит.)
ЧЕКУЛАЕВ. Ересь какая-то… пурга! (Уходит.)
КОЛЯДЁНКОВ. Пурга, малышок, возникает в равнинных безлесных местностях, а тут вокруг лес. Так что, никакой пурги здесь нет и быть не может.
КОЛЯДЁНКОВ. Лучше поновей, да? Естудэй или Мишел? А Сороковую симфонию Моцарта? Слабо?
РУШНИЦЫНА. Легко. Гога, готов присоединиться?
РУШНИЦЫН. Быть выкаблучиваться, не-то уведёт гармонист из-под носа такую аппетитную раскрасавку.
РУШНИЦЫНА. Импровизация?
РУШНИЦЫН. Запросто. (Танцует с супругой под гармонь.)
КОЛЯДЁНКОВА. Коля, давай.

СЦЕНА 16. Кордон. Баня. Тоня и Николай – на лежанке, обнявшись.

ТОНЯ. Коля, ты жив?
НИКОЛАЙ. Не знаю. А ты?
ТОНЯ. Как скажешь.
НИКОЛАЙ. Жива.
ТОНЯ. Когда мы отсюда выберемся, будем дружить?
НИКОЛАЙ. Нет.
ТОНЯ. Почему?
НИКОЛАЙ. Потому что с любимыми не дружат.
ТОНЯ. Шутишь?
НИКОЛАЙ. Ещё чуток и влюблюсь. А что делать, говорят, жертва часто влюбляется в своего мучителя.
ТОНЯ. Так это ты – жертва, что ли?
НИКОЛАЙ. Не ты же. Тебе хорошо. За тобой ухаживают, тебя обнимают, с тобой общаются ласково. А ты только шпыняешь, обзываешь…
ТОНЯ. Тихо. Звук новый… нет?
НИКОЛАЙ. Нет.
ТОНЯ. Нет. Я, говорит, Карачун. Никакой ты не Карачун, его вообще нет на свете. Иначе сжалился бы и спас.
НИКОЛАЙ. С чего бы Карачуну спасать? Он же как раз душами замёрзших заведует. Мы ему, что святые для рая, самый смак. Не надо было обращаться, накликала. Ничего, зато вместе побыли. Пообщались.
ТОНЯ. Долго ещё протянем?
НИКОЛАЙ. Не думаю. Хотя ты же доктор.
ТОНЯ. А ты егерь.
НИКОЛАЙ. Был.
ТОНЯ. И я была.
НИКОЛАЙ. Нас больше нет.
ТОНЯ. Да, простота ты моя ненаглядная.
НИКОЛАЙ. Глаза бы твои меня не видели…
ТОНЯ. А твои – меня…
НИКОЛАЙ. Всё, будет.
ТОНЯ. Ничего больше не будет.
НИКОЛАЙ. Хорошо. Никаких проблем. Без вопросов. И нервы в порядке.
ТОНЯ. Меня вопрос мучит. Ты мог бы переехать в город? Не со мной, а вообще.
НИКОЛАЙ. Мог бы, но только с тобой. Без тебя не поехал бы, смысла нет.
ТОНЯ. Смог бы обойтись без своего леса?
НИКОЛАЙ. Конечно. Лес бесконечный и могучий, он в людях не нуждается. У него Карачун есть, да мало ли кто ещё. А я – человек, я хочу, чтобы во мне нуждались. Иначе незачем жить. Звук какой-то?
ТОНЯ. Кажется.
НИКОЛАЙ. Кажется.
ТОНЯ. А я, как наяву, вижу, как родители мои танцуют. Галлюцинации. Представляешь? Вот не думала, что напоследок увижу папу с мамой…
НИКОЛАЙ. Моя мамка тоже танцорка от бога, так выдавала – каблуки разлетались. А папка на баяне наяривал. Мамка наша женщина важная, а поёт голосом высоким, тонюсеньким, поливает рулады под папкину музыку. Так и вижу их, молодыми. Народ раньше на поминках всегда пел и плясал. Может, и не видение, может, так оно и есть. Поминают.
ТОНЯ. Вдруг откопают. Мне уже не хочется. Так хорошо.
НИКОЛАЙ. Согласен.
ТОНЯ. Не могу больше, засыпаю.
НИКОЛАЙ. Я тоже. Наверное, больше не проснёмся.
ТОНЯ. Люблю.
НИКОЛАЙ. Люблю.
ТОНЯ. Ты – моя мечта. Прощай. Дальше без меня.
НИКОЛАЙ. Тёплого сна, Тоня. Прощай. Ну, дальше сами.


ЭПИЛОГ. Прихожая ЗАГСа. Тоня и Николай составляют заявление.

ТОНЯ. В отдел ЗАГСа Центрального района города Любчанска Любчанской области. Сообщаем о себе следующие сведения… Стоп-стоп-стоп… что-то знакомое… блин-банан, мы же пришли разводиться, а ты мне, что подсовываешь,  бланк заявления о регистрации.
НИКОЛАЙ. Да не бланк я тебе подсовываю, а себя. Вспомнилось всё, и так расхотелось разводиться аж жуть.
ТОНЯ. Я так вообще отказывалась сюда идти.
НИКОЛАЙ. Ага, отказывалась она. Тогда что я здесь делаю?
ТОНЯ. То есть, ты хочешь сказать, что развод – это моя инициатива?
НИКОЛАЙ. Не моя же.
ТОНЯ. Ну, где дают такое упёртое создание…
НИКОЛАЙ. На себя посмотри, тоже мне, идеал гуманизма. Не хочешь разводиться – пожалуйста, я не настаиваю, но жить с тобой я отказываюсь.
ТОНЯ. Что? Как? Отказываешься?
НИКОЛАЙ. Напрочь.
ТОНЯ. Нет, вы только послушайте его: разводиться не обязательно, но жить со мной он отказывается.
НИКОЛАЙ. Ты опять меня не слышишь. Я чёрным по белому говорил и говорю, что отказываюсь жить с тобой в городе.
ТОНЯ. Про город ты не говорил.
НИКОЛАЙ. Как я могу отказаться от жизни с тобой вообще! Но я не мог не упомянуть о месте проживания, это же очевидно.
ТОНЯ. Ты не говорил про город!
НИКОЛАЙ. Не лечите меня, доктор, а лучше пойдём отсюда. Уедем. На кордон. Едешь?
ТОНЯ. Да. Нет. Не командуй! Мне решиться надо.
НИКОЛАЙ. На меня ты давно решилась, а тут кордон, подумаешь.
ТОНЯ. Я врач высшей квалификации.
НИКОЛАЙ. Подтверждаю. Не морочь голову, не-то точно разведусь.
ТОНЯ. А я тебе больше не дам развод, мне одного раза хватило.
НИКОЛАЙ. А мне понравилось, бодрит. Своеобразная кардиотерапия. Едешь?
ТОНЯ. Да!
НИКОЛАЙ. Ну, и чего стоим, кого ждём. Слышь? Мне нравится этот текст, я его выучу. (Зачитывает.) Заявление о заключении брака. Подтверждаем? Подтверждаем.
ТОНЯ. Не, ну, ты подумай, опять за ним последнее слово осталось, а какой был молчун, одно удовольствие было послушать…
НИКОЛАЙ. Присоединяйся, сердечница моя.
ТОНЯ и НИКОЛАЙ (вместе). Подтверждаем взаимное добровольное согласие на заключение брака и отсутствие обстоятельств, препятствующих его заключению…