Кольцо Саладина. ч2. 3

Конечно же, мне надо было знать наших девочек.
Не стоять там отщепенкой, в стороне, глупо кусая губы и почти ревнуя. А подойти и за руку увести к себе.
Но я не подошла, не увела. И даже не воспротивилась, когда ко мне подплыла стайка наших сильфид в халатиках с якобы умоляюще сложенными ладошками, жалуясь на последствия замыкания. Вообще дар речи потеряла.
- Я на минуточку, - только и успел он бросить мне на ходу – Посмотрю быстренько, что там перегорело у них…

Я вернулась в нашу тёмную комнату, включила настольную лампу. Собрала рассыпанную сумку, повесила пальто и шарф. Поставила хризантемы в синюю вазу. Села убито за накрытый стол. Мне уже было всё равно. Ушёл - можно вообще не ждать. Сейчас его там накормят, напоят в честь праздника. Спать уложат до утра… Ну и пусть. Всё равно чужой.
Но почему, почему? Почему дверь мою угадал? Почему вообще всё остальное? Что за тайны окружают нас и мешают любить друг друга, нормально, как все люди…
Ничего мне не хотелось – ни есть, ни пить, ни курить… Сидела и смотрела на синюю вазу. Милкин подарок на 18 лет. «Пусть в этой вазе не переводятся цветы от поклонников» - торжественно сказала она тогда…

Я даже удивилась, что он вернулся. Уже совсем поверила, что наша встреча мне приснилась наяву. Я так уже привыкла жить в тупом не сбывающемся ожидании, что смотрела поражённо, как тихо открывается дверь, как он входит, снимает куртку, вешает её… И сердце всё равно дрогнуло, защемило. Незнакомый, похудевший, с отросшими волосами… Ему идёт, только уж очень худой, и лицо осунувшееся, повзрослевшее… даже измученное...
Наверное, у меня дикий вид, потому что он извиняющимся тоном рассказывает, что там у кого перегорело в момент замыкания и как он не мог не помочь. Я деревянным голосом приглашаю за стол и прямо чувствую учтивые Милкины интонации – только у неё они милые и естественные, а у меня чужие и противные.

И вот вечер медленно течёт. Медленно и пусто. Какие-то незначительные слова витают вокруг нас...
- Здесь можно курить?
- Да. Вообще-то официально не разрешают, но… Ты хочешь курить?
Мне уже странно, что мы говорим друг другу «ты». Мы так далеки, что должны быть на «вы».
- Да нет, просто спросил.
Вечер медленно течёт. Хризантемы пахнут зеленью и снегом. Мы произносим дежурные слова. Молчим о главном. А я думала, буду говорить без остановки. Тебя слушать, превратившись в слух, в воздух, в ночь… Но мы говорим о таких пустяках, что стыд горит на щеках…
- Ты совсем мало ешь. Тебе не понравился салат?
- Ну, почему, очень вкусный.
- Или тебя уже накормили за работу?
- Пытались. Лихие у вас девчонки.
Боже, боже, боже, о чём мы. Хочется бросить вилку, хлопнуть об пол этот чёртов салат.
Стыдно. За эти мамины тарелки. За этот вафельный торт, нарезанный заботливыми кусочками. За тщательно расставленные книги. За чёрную кружевную «Анжелику», что ласкает мою грудь под свитером… Я кладу вилку, опираюсь лбом на руку, молчу. Смотрю в стол. Помоги же мне. Выдерни меня из этой бездны.
- Я, наверное, пойду…
И ты встаёшь. Высокий, лёгкий. Ты похож на эльфа сейчас. Такой же худой и обманчиво хрупкий. Но твои ноги ступают крепко и упрямо, пока ты пересекаешь комнату.
Ты уходишь! И бесполезно уговаривать: сказал уйду – и уйдёшь. А я умру. Вот сейчас жикнет молния на куртке – и всё, я умру.
Я мучительно поднимаюсь из-за стола.
Ты возвращаешься. Твоя куртка не застёгнута. Куртка красивая, я такой у тебя не видела. Я вообще таких не видела, полоски на плечах, словно размытые вихрем цвета светофора в ночи. Ты словно порождение этой московской ночи, сияющей огнями. Сейчас канешь в эту ночь – и останется только куст хризантем, пахнущих снегом…
- Скажи… тебе всё равно, что я ухожу?
Я молчу. Кусаю губы. Сейчас заплачу.
- Ну ладно, пошёл.
Но я кидаюсь первой. Опережаю тебя и спиной прижимаюсь к дверям.
Я тебя не пущу.
Мы так и не сказали ничего друг другу. Самого главного. Вообще – ничего! Поднимаю глаза и смотрю на тебя в отчаянии. Я тебя не пущу.
- Хорошо, - говоришь ты, помолчав. – Тогда я буду тебя целовать.
И вот они, твои губы. Близко.
Нежно. Медленно. Молча.
Как ты так умеешь? Так не может уметь мужчина. Чтобы так уметь, нужно чувствовать женщину, а ты-то откуда знаешь?.. Ты же просто мальчишка… мальчик с побережья... Мне сейчас будет мешать моё синее платье…
Какие тёмные у тебя глаза в этих синих сумерках. Когда я раньше тебе об этом говорила, ты смеялся: мои тёмные глаза – это твой личный оптический обман.
Синее моё платье сейчас упадёт на синюю траву. Соскользнёт. Оно шёлковое, тонкое. Или это рубашка? А платье уже упало, и я стою на нём босиком… Господи, где мы с тобой? Не было же у меня никакого синего платья, была моя красная юбка с бахромой… А ты трогаешь, трогаешь, трогаешь меня. Губами и пальцами, и там, где ты прикасаешься, вскипает кровь и леденеет сразу... И в каждой моей клеточке жарко – от холода, и холодно – от жара, я уже вся – бурлящий, несущийся куда-то поток, и кровь стучит в висках, стучит везде, я чувствую это неумолимое безудержное биение. И пусть, и пусть. И так и надо. И особенно на губах. И пусть. И особенно ниже, на шее, там, где пульс. И ещё ниже. И совсем низко. Там, где рождается жизнь.  Воздух остро, мятно врывается в лёгкие, а выдыхается горячо, темно, сладко… я всё ещё одета? Или нет?..
- На какую кровать здесь можно лечь?
Это ты спросил? Я уже себе не верю… Ты спросил? Или это мрак со мной разговаривает? Что-то соскальзывает к моим ногам. Или это тоже чудится.? А почему синий полумрак, откуда? Это ты выключил свет? Ты…
- Кровать?.. На… на правую…
- На правую от чего?..
- От… от…
А правда, от чего? От окна? От двери? От леса? От моря? Пахнет морем, значит, это ты? Нет же, нет, какая кровать?! Это море шумит, там, где всё начиналось у нас – а потом сразу закончилось мглистым, чуть дождливым утром… Какая кровать, это песок под нами, он всё ещё тёплый, и всю ночь он отдавал нам свой знойный южный жар… Какая кровать? Это синяя трава шёлково и послушно ложится под головы…
- От окна…
Твой свитер летит на пол… Да нет, это я себе зря придумала. Ничего ты не худой и не измученный. Гладкая кожа, сильные плечи… Отдаться тебе, забыть обо всём, ведь так правильно, ведь ради этого мы и встретились, не надо лукавить… И маленькая чёрная луна всходит за твоей головой. А потом ещё одна. И ещё… господи, сколько же их… ты только не останавливайся, пожалуйста, пусть это длится и длится, не отпускай меня, не бросай меня, не уходи…

Ночью мы вставали, допивали вино, доедали салат, торт, пили чай, поминутно целуясь сладкими шоколадными губами, приникая друг к другу в каком-то исступлении. Потом падали опять в постель, идеально совпадая всеми изгибами тел, и моя узкая кровать становилась просторной, бескрайней, как поле…
Кажется, мы вообще не спали. Удивительно, что я вспомнила про работу. Но я встрепенулась за минуту до звонка будильника. Пьяная. Лёгкая. В голове не было ни одной мысли, тело болело везде, я дрожала от недосыпа, мне было всё равно…
Не одеваясь, я прибрела в ванную, стояла под душем, старательно оттирая лицо горячей водой, пытаясь совместить себя с этим миром...
О еде было страшно думать, страшно было даже смотреть на неё. Я почистила зубы, выпила чашку тёплой воды. В сердце взмывала такая лёгкость, словно сегодня – Новый год. Хотелось улыбаться бездумно, растерянно…
Ужас, ужас… А ты – ты спал без зазрения совести. Это я уже знаю – как ты умеешь спать - это такое тёплое, пленительное зрелище… Как хорошо, что ты здесь, в нашей комнате, с этими своими чудесными моментами. Ты притащил с собой свой мир, дурацкий, громадный, запутанный, прекрасный… И теперь можно бесконечно смотреть, как безмятежно ты спишь на спине, закинув руку за голову. Или на животе, уткнувшись лицом в сгиб локтя. А как же не хочется уходить из этого уютного сумрака, полного нежности... пропитанного запахами любви… не буду тебя будить, сейчас быстренько записку начиркаю…
Нет, проснулся… и, конечно же, глаза в сумраке кажутся тёмными… Да, это мой личный оптический обман… и твой тоже…
- Слушай, послушай… - шепчу я. - Я ухожу, ты останешься. Тебе ведь не нужно рано. Спи, пожалуйста. Здесь никого не будет. К тебе никто не придёт. Я захлопну дверь, ключи будут на столе.
- А как ты без ключей?
- У меня запасные… Встанешь - чайник там, в том углу… вот там…
- Я видел…
- Доешь, пожалуйста всё, позавтракай хорошенько. Я тебя умоляю, съешь всё, ты всё-таки очень худой. Просто ужасно.
- Но я же тебе понравился? Ну, понравился? Ну, скажи!..
- Да, очень, очень… очень… Хлеб в тумбочке…
- Я найду… Иди сюда… я тебя люблю без губной помады… с растрёпанными волосами… ты так больше похожа на моё сокровище…
Что ты там бормочешь, что? Сонный, лохматый, со смятыми загнутыми ресницами, совсем мальчишка, десятиклассник какой-то, странно представить, что я с тобой спала, странно, что ты умеешь целоваться так упоительно, и умеешь так волшебно меня касаться, и умеешь всё остальное, не должен ты ничего уметь, это я должна всему учить…
- Что ты так смотришь?
- Удивляюсь. Что ты здесь валяешься голый на моей кровати, в этой нашей девичьей келье… бессовестный… что ты смеёшься?
- Скучаю… Уже скучаю по тебе… Я буду думать, что ты скоро придёшь. Нет, я буду представлять, что ты не ушла. Слушай, нет же, нет! Я встану и тебя провожу!
- Ни в коем случае! Даже и не думай! Я хочу сейчас одна ехать в трамвае, закрывать глаза и думать о тебе. Понял?
- А если меня арестуют? В этой вашей девичьей келье?
- Я тебя выкуплю. У меня есть сорок шесть рублей.
- Слишком много для такого идиота… иди сюда… иди… на один миг…
- Нет, всё, всё, всё… убежала…

Утренние сумерки, обычные городские утренние сумерки кажутся сказочными. Наш коридорный тоскливый фьорд с одинаковыми дверями распахивается передо мной волшебным тоннелем и несёт вперёд, лестничные площадки прекрасно-манящи, словно выходы в подпространство, в окна льётся не утренняя хмарь, а божественный перламутровый свет… Как же всё меняется от твоих поцелуев, мир поворачивается праздничной стороной. Сейчас всё обычное – возвышенно, всё невзрачное - нарядно, во мне натянутой струной звенит чудо – и всё потому, что ты… Потому что ты валяешься на нашем этаже, на моей постели, лохматый, дурацкий… любимый…

 продолжение следует