Как я был военным - 6. Военный городок

      Военный городок.
      Служба моя началась так.
      Через неделю после моего зачисления в штат дивизиона меня вдруг поднял на вечернем итоговом совещании командир дивизиона и задал совершенно неожиданный вопрос:
      – Вы вот скажите всем нам, товарищ офицер, вы зачем в армию прибыли, – служить или в карты играть да пьянствовать?
      Я немного опешил от такой постановки вопроса, но почти твёрдо и сразу ответил – служить.
      Но следом за командиром и начальник штаба, майор Иванов, ещё более строгим голосом вопросил: «Какие уставы вы уже выучили, товарищ лейтенант?»
      И перечислил мне: Дисциплинарный, Внутренней службы, ну… какие? Мы все ждём, когда же вы приступите к службе. Когда вас, наконец, можно будет в наряды назначать.
      Такого «наката» на меня я никак не предвидел. Никаких предпосылок к этому, как казалось мне, накануне не было. Всё шло своим чередом, я не спеша вкатывался в службу, тем более что мой комбат почти полностью выбыл на позицию «Я убит – керуй тут за меня».
      Но я не всё знал, оказывается. Про себя самого. А тон начальников не оставлял сомнений, что я провинился в чём-то и весьма по-крупному.
      А произошло в эти дни следующее.

      Жил-то я всё ещё в «штабе», в угловой комнатёнке напротив не закрывающейся из-за кучи неубранного мусора двери туалета. Питаться меня определили в столовой, и первый мой обед был за общим солдатским столом ещё в гражданском одеянии.
      Это было, мягко говоря, не слишком комфортно. Но уже с ужина того же надо мною взял шефство прапорщик Фасуляк с редким именем Алим, который заведовал в ту пору столовой.
      Там, за общим столом с Алимом, и ещё одним прапорщиком из учебки – Каламурзой, мы славно откушали жареной рыбы. Рыба шла на ужин там почти ежедневно, а в Мурманске это была хорошая морская рыба. Есть не переесть. Впрочем, наш ужин был вполне служебным, без каких-либо излишеств.

      Прапорщик Фасуляк был служакой бывалым, имел неизменно бравый вид, зычный голос и абсолютно природные командирские замашки. Кухонный наряд под его руководством стонал, летал, но трудился в поте лица. Чуть позже мне самому ещё придётся более близко ознакомиться с кухонными тонкостями армейской столовой и тамошним персоналом. И это будет тягчайшая для меня пора, когда прибудет молодое пополнение, а дежурными по столовой в связи с этим станут назначать младших офицеров. Видимо, по мнению верхов лейтенантам можно было доверять больше чем прапорщикам?
      Но все эти нормы закладки продуктов, снятие пробы, контроль разделки мяса и рыбы, санитария и прочее – короче, ужас, которым я, например, совершенно не владел! И на этом фоне – хитрющие глаза поваров и поварят, которые так и смеются тебе в лицо – мол, всё равно мы обдурим тебя и самое вкусное съедим сами.
 
      Между тем сам Фасуляк недолго продержится на должности начальника столовой и вскоре его переместят на гаражное хозяйство нашего дивизиона, которым пока параллельно временному старшинству заведовал уже знакомый мне прапорщик Синицин. Вообще прапорщиков по должностям перемещали легче и чаще, чем офицеров. Старшин при мне сменилось трое за два года.
      Но дело не в этом. Я отвлёкся.

      На следующий день Алим сказал: «Ну что ж ты будешь в столовую ходить, как прикомандированный, давай доставим тебе ужин прямо в номер». Звучало весьма заманчиво и вполне по-товарищески. Алим предложил скоротать мой холостяцкий вечер. Для этого от меня собственно ничего и не требовалось. Поллитру и ужин, в виде жареной рыбы, в мою «каюту» Фасуляк обещал доставить сам. За мной оставалось раздобыть ещё один стул для меблировки «номера».
      Так собственно и случилось без каких-либо помех. Рыба была доставлена ещё тёпленькой, плюс жареная картошечка прямо с плиты – ну чем вам не закуска под белую? И водка тамошняя, которую принёс Алим, мне показалась вполне качественной. Пусть простят меня трезвенники – даже вкусной. И главное – это уже было не вечернее одиночество в утлой комнатушке.
      Тут тебе и полноценный ужин, и беседа, и наставления старого служаки, имевшего даже медаль «За освоение целинных земель».
      Когда приём пищи был закончен, и приятная беседа несколько подвисла, неожиданно в руках Фасуляка появилась колода карт, и как-то само собой возникла игра «в очко». Незатейливая игра, как раз для двоих подходящая. Ну и Алим предложил сыграть хотя бы на интерес, хоть в мелочишку – для азарта. Я отнекиваться не стал, хотя некий подвох в этом можно было бы и усмотреть. Самое забавное, что я у Алима сразу же что-то даже выиграл, копеечное, но – выиграл. Хотя именно «в очко» до этого почти никогда не играл и даже всех тонкостей не помнил.
      В студенчестве популярна у нас была игра «в тыщу», «в кинга», ну «в 66». Но и то, я ж от студенческих лет отошёл прилично. Однако новичкам часто везёт в азартные игры. Своих-то денег у меня тогда оставалось в обрез, причём из уже занятой у майора Огалюка «пятёрки» под мою первую лейтенантскую зарплату, поэтому я ничего лишнего позволить себе не мог.
 
      Но если вы думаете, что Алим меня намеренно вовлекал в азартную игру, чтобы обыграть позже, то ошибаетесь. Я и в следующие дни в итоге всегда оставался в выигрыше. Не знаю даже почему, мне собственно это и не нужно было особо, но карта – шла!
      А на следующий вечер нас уже стало трое, и это была уже настоящая компания! Третьим автоматически возникла фигура моего соседа – старшего лейтенанта Дорофеева, проживавшего рядышком в штабе с женой и дочкой Анютой. Теперь уже Дорофеев просубсидировал мероприятие – в том самом смысле, чтобы разбавить водкой грусть немного. Ему было тоже, как и мне, немного не комфортно, он существовал в дивизионе без должности, да и с жильём вышла заминка, а семья, как и семейная жизнь, от этого страдали. Условия проживания «в штабе» были унизительными для офицера с семьёй. Уже не помню точно, какие обстоятельства его поставили в такое положение – вне штата, но теперь это уже и неважно. Какой-то штабной прокол вышел, предлагали ему должность в другом месте, но это уже было совсем на периферии. Он не соглашался и выжидал.
      Ну и как-то мы с Александром Дорофеевым сошлись.
      Всё же Алим был немного из другого для меня мира, а Сашка – свой. По многим незначительным казалось бы деталям – в разговоре, в манере излагать свои мысли, шутить и даже курить – он не вызывал отторжения, а скорее наоборот, какую-то симпатию.

      Эта симпатия привела к тому, что на третий вечер нам уже одной не хватило, и мы с ним вдвоём рванули в магазин в Кильдинстрой, а Алима отправили за добавкой в столовую. Помню, уже была темнотища, дороги я не знал, так как первый раз выбрался из городка и следовал по каким-то тропинкам за Сашкой, минуя КПП, сквозь забор. Сначала спускались вниз к реке Кола, на берегу которой и располагался этот самый Кильдинстрой, а обратно взбирались уже в гору к нашему городку наперерез через две шоссейки, так как автотрасса на Ленинград (отличная по тем временам дорога, кстати) у нашего городка имела развилку к Кильдинстрою и ещё куда-то в карьер к реке.

      Так мы несколько вечеров скоротали, а потом Дорофеев пригласил меня на ужин в семью. Я-то полагал, что это он от чистого сердца, но там уже были запрятаны некоторые внутрисемейные нюансы. Эти наши ужины с выпивкой жене Дорофеева стали, естественно, не по нутру. С его женой Светланой и дочкой Анюткой, я уже был чисто по-соседски знаком, поверхностно, но всё же.
      И после приглашения я отужинал у Дорофеевых, но для обеспечения собственного «алиби» Дорофеев меня заранее профинансировал, чтобы я приходил не в одиночку, а с «белой». То есть с моей стороны это была как бы плата за гостеприимство хозяев.
      Ну, я без задней мысли так и делал, тем более, что пока питие шло мне как хорошее снотворное и спал я потом крепко, да и голова не болела – ни о чём.
      А зря. Светлана за эти два или три ужина, уже подзабыл точно - определила во мне лицо, не только склонное к личному пьянству, но и склоняющее к этому её супруга. Да и видимо, убыль денег из семейного кошелька Александр объяснил жене карточным проигрышем мне!? Он же не говорил ей, что водка шла за его счёт. Видя такое бедственное положение, Света, недолго размышляя, как уже опытная офицерская жена, направилась прямиком к замполиту – майору Захарову, и письменно или устно, уж не знаю точно, но меня «заложила». Замполит же довёл обращение Светланы до командования дивизиона. Знать этого я не мог и даже подозревать подобное не мог. Мы ведь не только отужинали несколько раз втроём, но и в Мурманск впервые уже в полном офицерском обмундировании я выезжал с Дорофеевыми. Это была экскурсия, знакомство с городом, посещение наиболее интересных торговых точек и т.д. Всё было очень мило и вполне дружелюбно.

      И вот стою я перед офицерским собранием и оправдываюсь за якобы попытку аморального разложения здорового армейского коллектива своими чуждыми ему повадками, занесёнными мною с «тухлой гражданки». Про Светин «донос» я узнал гораздо позже, а в тот момент понял только одно, что надо держать ухо востро, что климат здесь на Севере в нашем гарнизоне со сквознячками: откуда-то «продувает».
 
      Вообще, зачатый в военном гарнизоне в Белоруссии и проживший первые четыре года на территории советской воинской части в Германии, я эту среду военного городка представлял себе неплохо. Не столько по памяти, конечно, сколько по рассказам и воспоминаниям мамы с братом, по фотографиям того периода, а у нас их было два полновесных альбома. Это моя «Точка отсчёта» в жизни и в литературе.

      А что же представлял собой наш военный городок здесь на Севере с обратным адресом Кильдинстрой, который сначала мои домашние восприняли на слух по телефону как Кильдин?
      Кильдин, тут надо уточнить особо – это почти голый остров в Баренцевом море, что в моём Н-ске перепугало всех ближайших родственников. Добавьте сюда созвучие со словами «кильдим-кильдым», которые в просторечье означают вообще полный бардак. Так что и к слову этому надо было ещё привыкнуть сначала, понять, как это к полному вроде бардаку приладить некий «строй», чтобы прозвучало Кильдинстрой.
      А строй-то был тем более – армейский.

      Базировались тогда в нашем «кильдыме» четыре воинские части, а проживали военнослужащие и члены их семей из пяти, так как наши «полковые» из управления, расположенного в Мурманске, тоже во множестве жили здесь же.
      Старшим начальником в гарнизоне был командир техдивизиона подполковник Гольденберг Ефим Шамильевич, который за два года службы мне ничего худого не сделал, а вот с жильём по первому же обращению – помог.
      Да и позже при взаимодействии с ним, как с командиром соседнего подразделения во время разных регламентных работ, я узнал его, как вполне адекватного и грамотного начальника. Почти интеллигентного.
      А вот, как и когда лучше к нему обратиться, подсказал мне Александр Иванович Шумкин – это уже мой командир. Подсказка, казалось бы, была простой, но оказалась действенной.
      Суть такая, подойти вне службы, лучше вечером, встретить у своего «штаба» как бы и невзначай, обратиться чётко по-военному и изложить суть просьбы коротко, но убедительно. Речь шла о возможности приезда ко мне на Север семьи. Я так и сделал. Справился. Время и место выбрал удачно. Ну, и сработало.
      Так что с начальниками, от которых зависело жилищное благополучие, можно сказать – повезло.
 
      Жилую часть городка от казарм и общего плаца отделяло футбольное поле. Дома были все старой постройки, двухэтажные, двухподъездные. С дюжину домиков располагались в три неполные ряда, немного вразброс, не образуя чётких улиц, а скорее проезды с деревянными настилами вместо тротуаров, но зато пространства  хватало ещё для нескольких рядов сараюшек. Имелась в городке даже оборудованная детская площадка с грибками, песочницей, домиками и т.д..
      С точки зрения удобств жизнь в этих домах была неполноценной. Ванные или душевые отсутствовали, в туалетах хотя и стояли унитазы, но под смыв в выгребные ямы, что безусловно в определённые моменты создавало амбре.

      Ещё необходимо добавить для полноты описания жилищных условий – раздолье крыс. Они, как самые буйные и шумные соседи, часто будили жильцов по утрам своим задорным писком в подпольях и разудалыми скачками. Иногда доходило до какофонии, когда там, внизу – начинались разборки и драчки. В полу некоторых комнат имелись заделанные «заплатками» крысиные прогрызы. Выносить мусор на помойку было делом, требующим определённого мужества. Высыпать отходы и объедки приходилось прямо на серые спины этих «домашних животных», почти не пугающихся, а ожидающих новую порцию жратвы прямо в мусорном ящике.
      Весной, когда начинало пригревать солнышко, молодые выводки из подполья и сараек выходили тихо-мирно погреться и обозреть светлый мир. Почему с этими грызунами особо не боролись, сказать затрудняюсь, но жили они раздольно.
      Насекомые тоже донимали, но с ними можно было бороться самостоятельно, что периодически и приходилось делать.
      Зато вода из кранов текла постоянно и даже горячая, батареи зимой почти обжигали. На кухнях стояли газовые плиты, можно было даже пироги печь.      
      Ремонт жилья при желании выполняли сами жильцы и за свой счёт. Служба могла помочь немного материалами, да ещё солдатиков дать в помощь. Хотя это всё чисто на условиях договорённостей при благосклонности командира.

      В дальнем углу микрорайона в таком же жилом домике располагалась служба КЭЧ и небольшой магазинчик смешанных товаров. У дома с магазинчиком останавливался по утрам специальный автобус, отвозивший школьников в Кильдинстрой. Сюда же он и привозил детей обратно. Автобус был закреплён за нашим дивизионом, водитель тоже состоял в нашем штате, а вот старшими в рейс назначались офицеры и прапорщики из всех частей гарнизона. Чуть в отдалении располагалась котельная, она же – баня. Банных дней было два в неделю. Отдельно обмывали личный состав. Потом в субботу, в ПХД (парково-хозяйственный день) отправлялись на помывку жители городка.
 
      Был в городке и клуб, но здание клуба примыкало ближе к солдатской столовой и уже относилось, как и чайная в нём, к зоне служебных сооружений.
      Рядом со столовой располагался спортзал, за столовой – различные склады и стрельбище.
 
      Так вот после обращения к Гольденбергу в конце октября стал я готовиться к переселению в коммунальное жильё. Выделяли мне на первых порах (пока я один) комнатёнку в квартире, где проживал мой сослуживец – прапорщик Ганаков с женой.
      Узнал я, что такое КЭЧ, служебная мебель со следами прежних хозяев и метками борьбы с клопами, ну и прочие прелести жизни временной, отчасти подневольной, потому что – военной. Все офицеры, даже значительно более высокого ранга, так или иначе, живут от приказа до приказа. И жёны военных, и даже дети их знают это непостоянство, частую сменяемость, мимолётность того устройства быта и круга знакомств, которые на гражданке могут в стабильности пребывать десятилетиями.
 
      У военного человека, особенно у офицера, это по-иному. Не только иметь тревожный чемоданчик с личным набором вещей первой необходимости, который следует схватить и бежать по тревоге в случае передислокации, но и весь семейный уклад необходимо соразмерять той внутренней готовности к перемене, которая может последовать совершенно внезапно.
      Отсюда быт большинства младших офицеров даже женатых очень своеобразен, не то, чтобы скромен, но так уж скроен, что к нему не должно возникать стойкой привязанности. Сегодня – здесь, а завтра – где? Куда пошлют служить дальше. Хочешь расти и продвигаться, так и надо – двигаться во всех смыслах. Но уют офицерского жилья, который создают, конечно же, жёны, тем не менее, бывает особенно ощутим и необходим именно в таких вот неустойчивых положениях. Только складывается он не из роскоши, шика, блеска, а из особой душевной атмосферы, часто возникающей в противовес внешним условиям и обстоятельствам. Это в первую очередь – дружба, открытость сердец, взаимопомощь между соседями. Если такой микроклимат складывается в городке, он не только в сообществе домочадцев, но и на службе начинает вполне положительно сказываться.

      В этом смысле гарнизон Кильдинстроя не был идеальным, но некоторые замечательные черты законов ещё советского общежития мог продемонстрировать вполне.
      Поставим на первое место при этом – простоту общения, полное отсутствие чинопочитания и лизоблюдства. Не знаю, как это сейчас, но в то время – старший начальник, в основном был начальником на службе. Трудность заключалась лишь в том, что на службе мы были почти всегда.

      А с Дорофеевыми мы потом даже дружили семьями. Когда приехали ко мне на Север жена и дочь, мы опять оказались соседями по дому. Светлана не просто извинилась, а признала, что была дико не права по отношению ко мне. Это был её нервный срыв из-за отношений в семье, но прилетело тогда мне. Хотя, возможно и правильно, что прилетело, тем более, Светлана была абсолютно уверена, что я действительно пьяница, а дружба со мной погубит её мужа.
 
      Собственно служба моя с этого момента и началась. То, что она началась таким вот прилюдным разносом, сыграло скорее положительную роль. Ну, во-первых, ужины с застольями прекратились, что сэкономило мне здоровья и денег. Мы явно увлеклись.
      Ну а, во-вторых, товарищи офицеры и прапорщики увидели, что я начал службу вполне убедительно для двухгодичника: водку пил на равных, в очко всех обыграл, никаких слюней по поводу разноса не пустил (я же рапорт о принятии вооружения взвода так и не написал, благодаря совету Дорофеева).
      И коллектив принял меня за своего.

      Двухгодичнику описывать армию и службу в ней, возможно, не слишком-то и верно, хотя бы по причине, что внутренне я был всё же в другой «шкуре», чем кадровые офицеры.
      Но есть некоторые обстоятельства, которые возвращают меня к тому периоду 1982 – 1984 г.г., как к периоду последнему «доперестроечному».
      Это уже не вершина брежневской стабильности, которую лучше искать перед Афганом, но явное начало спуска с этой точки, перейдёт затем в крутое пике.
      Потом в 1989 – 1991 г.г. мне ещё предстояла командировка в Сирию, где уже издали и набегами в отпуск я буду наблюдать период окончательного развала СССР. Краха. И это тоже знаменательная веха, к которой возвращаешься мысленно постоянно.
      Так вот и посейчас память анализирует, какие же чисто внешние приметы этого грядущего развала можно было тогда разглядеть там – в Кильдинстрое, с позиции лейтенанта СА? Назревала ли какая-либо «историческая» неизбежность этого катастрофического будущего? Как эта неизбежность, если она существовала, проявляла себя в нашей службе, в быту, в общении?
      Конечно, предыстория тут изначально не с 1982 года начинается (уход Брежнева). Возможно, что с 1953 года, возможно, с 1961 года? Вариантов много. Зависит от точки зрения.
      Но эти два года армейской службы ярче других сидят в памяти, и то, что было ДО и ПОСЛЕ неё – тоже во многом увязано на службу.
      Это интересная и не простая задача, но попробую к ней подступиться.


Продолжение следует…