Глухонемой. Кураж или мимикрия?

         Глухонемой.
Начну с банального. А ещё был случай!

Итак  ситуация. Возвращаюсь домой из командировки в Москву.
Дело привычное. Всё как всегда. Дефицит (мясо, копчёная колбаса и пр.) - закуплен, билет – купе в поезде N 64 есть, осталось переспать ночь в поезде, и я – дома.

На вокзал прибыл вовремя. Благо, что последние время командировки в ТАСС, а значит гостиница или Минск, или Будапешт. То есть всё, как говорится, в «шаговой доступности» (всего несколько остановок на метро) до вокзала.

Не то, что ранее. Выписываешься из гостиницы Заря или Восток и день мотаешься по городу, закупаясь продуктами и таская тяжеленный саквояж до самого времени отправления поезда.
 
А тут, «как белый человек». В гостинице нахожусь до момента отъезда на вокзал. Всё что надо  было  закуплено заранее и лежит себе в холодильнике.

Последний день командировки, как правило, на работу не ходишь. Остаётся только делать челночные набеги по магазинам, в надежде, что подвернётся что-то ещё полезное,с периодическом отдыхом в горизонтальном положении в своём номере.

Раньше для отдыха в командировке в Москве среди дня использовал один приём.

Маршрут похода по магазинам рассчитывал так, чтобы в середине дня оказаться поблизости от метро  Сокольники. Это парк, а недалеко от входа стоит огромное (по виду дощатый ангар) кафе Ландыш.
Зал, повторяю, огромный. Посетителей в будний день мало. Всегда есть пиво и вполне мясной бифштекс. Ещё какие-нибудь салатики.

Всё это набираю и сажусь за самый дальний стол. На пол газетку. Ноги - из туфлей и на неё. И кайфую минут сорок-час.
Покуриваю и не спеша пью пиво и ем купленное. Не помню, то-ли курить разрешалось, а, скорее всего, не запрещали, если курили не слишком демонстративно.

После, отдохнувший, продолжал основное дело.

 Посещение кино, спортивных мероприятий и музеев – это в обычные дни командировки. Последний день – это святое. Закупки.

Итак, к основной теме.
Приехал на вокзал. Сухой, а не потный. Саквояж – на полку.
Покупал вторую, вернее сказать, не настаивал, чтобы была нижняя, так как всё равно приходилось нижнюю уступать.
В купе, на одну ночь, здоровому мужику – это не так уж принципиально.

 Народ (пассажиры) уже распределился по своим местам и вышел в коридор.
Курить (как ранее) – нельзя, но можно глазеть в окно, наблюдая за суетой припозднившихся пассажиров.
Остаётся пару минут до отправления поезда, и наблюдаем следующую картину.

К вагону подбегает стайка молодых парней и девушек. Возбуждённые. Усиленно жестикулируют, но всё как-то тихо.
Ни малейших звуков, даже если учесть, что стёкла вагона их приглушают. Оказалось – глухонемые. Наскоро прощаются с одним парнем, пассажиром нашего вагона.

Двое парней поднимаются в вагон (один провожающий). Проходя мимо купе проводника, берут два стакана, быстренько, тут же в коридоре, разливают бутылку водки и в выпивают за один раз, не закусывая.

Проводница настойчиво выпроваживает провожающего из вагона и поезд трогается.

Пассажир оказался из нашего купе. Быстренько бросил лёгонькую поклажу (не помню, портфельчик или сумочку) на полку, разделся и пошёл «чепушить» по вагону.
Его место (нижнее) оказалось подо мной. А сам он, хоть и глухонемой, но очень общительный парень. Возможно от выпитого, да ещё, скорее всего, «на старые дрожжи».

В вагоне оказалось почему – то много военных, причём старших чинов, подполковников и полковников.
К каждому из мужчин наш герой подходит, дружески обхлопывает, даже пытается приобнять (что возьмёшь с пьяненького), пытается о чём- то «заговорить».
Всё очень участливо пытаются ему помочь, хотя не поймут как.
У нас вообще все добры к «убогим» издавна.

Очередь подошла ко мне. Он подошёл очень близко. Что-то как бы пытается сказать или спросить.
Я не понимаю, пытаюсь переспросить. Ничего из нашей «беседы» не получается.
Он вдруг берёт меня за плечико пиджака, как-то выворачивает его, потом в расстройстве машет той же рукой и с отчаянным огорчением отходит.

 Ну чем ему бедняге я могу помочь!

Тут наконец подходит время сбора билетов у пассажиров. Рассаживаемся по своим купе. Проводница раскладывает билеты в свой кляссер. Очередь нашего героя.
Он долго не может найти билет.
По очереди достаёт из всех карманов какие-то пачки паспортов, офицерских книжек.
На пол падают трояки и пятёрки. Всё участливо поднимают их с пола и передают ему назад.

Наконец всё утрясено, билет найден, проводница уходит в следующее купе. Через некоторое время народ снова выходит в коридор, развеяться перед сном.

Я, когда еду на второй полке в купе, привычно уже, действую по следующей схеме.
 Расстилаю на полке над коридором газету, которую всегда беру с собой, аккуратно укладываю туда все свои вещи, включая обувь, и спокойно укладываюсь спать.
Вот и в этот раз. Встаю, лезу в боковой карман пальто за газетой, и вдруг – стук по плечу.

Поворачиваюсь и вижу: стоит наш герой и держит на ладони мой паспорт и бумажник.
Вещи заметные и знакомые. Когда-то, в Таллинне, я купил кожаные чехлы для документов и бумажник.
Ни с чем не спутаешь.
Я забираю паспорт (а там командировочное удостоверение и все квитанции). Бумажник он не отдаёт.

Ну, что тут скажешь! Он бы мог спокойно сбросить всё, кроме денег (а там оставалось всего шесть рублей в бумажнике) между вагонами на рельсы, и я бы на него никогда не подумал, а спохватился бы только в Воронеже.
Скажи мне кто раньше, что у меня, трезвого, можно так спокойно из бокового (застёгнутого) кармана пиджака что-то незаметно вытащить, я бы только рассмеялся.

По этому поводу, вспомнил фразу на фене, которую говорил один мой знакомый. Шустрый, но не вор: «Топаю я как-то по бульвару, зырю два барана тусуются. Отворотил у одного левую скулу, а там ксива и кругляшки». Скула - это пола пиджака, ксива – документы, а кругляшки – мелочь. Прямо мой случай.

А теперь у меня своеобразный стокгольмский синдром. Ведь, повторяю, он бы мог мне ничего не отдать.
То-ли он подумал, когда я лез в карман пальто, что я спохватился о пропаже, то-ли он куражился надо мной. Не знаю.
Только теперь я сообразил. Откуда у глухонемого офицерская (да не одна) книжка, столько различных документов и пр. Сообщи я об этом обокраденным пассажирам, его бы линчевали.

А дальше – анекдоты.
Соседи по купе, весьма пожилая пара, распереживались о  горькой доле такого красивого, молодого парня.
Когда же я рассказал им, что он ловкий вор – карманник, то они спешно стали меняться местами.
Старая полезла на вторую полку, а её благоверный переместился на нижнюю.

Я же всё время до сна ходил за вором, писал ему записки (ведь глухой же), чтобы он вернул бумажник. Он всё отрицал. Не брал дескать. Куражился по пьяни.

Наконец улеглась. Какой там сон. Кроме вора никто, практически, не спал. Я в полудрёме щупал ногой шапку на вешалке. Цела ли? Планировал, что буду делать  утром.

Старики тоже глаз не сомкнули. Постоянно спрашивали полушепотом  друг у друга - всё-ли в порядке. Наверное часа за два до прихода поезда, они уже сидели одетые и готовенькие покинуть это проклятое место.

Утром вор проснулся - как огурчик. Вытер лицо влажной салфеткой (тогда это была редкость), только увидел, что я подхожу, достал и прочёл мои записки.
Потом сунул руку под подушку, достал мой бумажник. Не долго сопротивлялся, когда я забирал бумажник, жестом по горлу показал - молчи мол.
На этом приключение закончилось.

Поезд приходил ещё затемно на второй путь. На перроне у вагона уже стояла такая же как в Москве стайка молодых людей, встречающих героя этого рассказика.

Когда я пересказывал мои «ночные приключения» на работе, стоял хохот, особенно в местах, где я нащупывал ногой шапку и рассказывал о стариках - соседях по купе.
Сам я потом думал - прав-ли я был, что не рассказал в вагоне пострадавшим о пьяненьком общительным парне. Ну, что уж теперь…