Записки из-за бугра - 3. Phantom of the Opera

Phantom of the Opera

Вспоминая популярные русские междометия, я гладил брюки. Это ответственное мероприятие, являвшееся для меня пыткой, сопоставимой по уровню моральных переживаний с поиском алкоголиком пустых бутылок в помойном баке, было посвящено вечернему походу в бродвейский театр на шедевр Эндрю Ллойд Вебера «Phantom of the opera».

К моему глубочайшему позору, я был знаком с этим вокально-инструментальным произведением весьма поверхностно. Мои знания либретто, аранжировок, арий и ариозо ограничивались прослушиванием дуэта главных персонажей с пиратского митинского сборника «романтической музыки» и восклицаний некоторых, особо образованных друзей: «Ты что! Это же «Призрак оперы!».

Кем был этот горластый Фантом, откуда он взялся в опере, чего хотел и чем закончил свой творческий путь, я понятия не имел. Тем не менее, когда Рита предложила сходить в бродвейский театр, что само по себе являлось неординарным культурно-просветительным событием в жизни рядового россиянина, я воспринял предстоящий культпоход с повышенным энтузиазмом.
Тем более, что планировалось заслушивание не унылых шлягеров в исполнении кружка художественной самодеятельности ДК им. Чапаева, а произведения гранда современной английской музыки, знакомому советскому слушателю по тайком переписываемой в эпоху развитого социализма на магнитофоны «Комета» опере «Иисус Христос – Суперзвезда» .

Днем музыкально-просветительного демарша был избран понедельник, 17 января 2000-го года. Эта дата являлась «красным днем» местного календаря по причине его совпадения с днем рождения борца за свободу афроамериканцев Мартина Лютера Кинга. получившего, как известно, за свою народно-освободительную деятельность не только фанатическую любовь и преданность негритянского населения, составляющего, девяносто процентов преступников страны, но и пулю от руки киллера. Так как ни я, ни Женька не страдали трепетным поклонением перед заслугами мистера Кинга и не собирались отмечать торжество исступленным факельным шествием по Ист-Брансвику, то были в этот день совершенно свободны и полностью мобилизованы для принятия духовной пищи.

- Ты куда это наглаживаешься? - спросил Женька, вылезший с очумелыми от «нетворка» глазами из бейсмута и вошедший на кухню в самый ответственный момент создания на брюках какого-то подобия стрелок.
- Как куда? В театр, - ответил я, с отчаянием убедившись, что «стрелки» на штанинах у меня получаются похожими на подъездные пути к Казанскому вокзалу, разветвляющиеся на двенадцать перронов. - Что-то изменилось?
- Нет, но гладиться-то зачем?
- А что, у вас в театры ходят в костюмах, в которых добирались ползком от 86-й улицы до Кони-Айленд?
- Да, никто не ходит тут в театр в костюме, - Евгений, достал из пачки сигарету и побрел на веранду.
- А в чем же ходят? - я оторопело поставил утюг на подставку и тоже проследовал к единственному месту для курения, благородно выделенному мне, как гостю. - В мешке с прорезями для головы и рук и калошах на босую ногу?
- А в чем хочешь... В джинсах, кроссовках, футболках. Там и раздевалки-то нет. Куртки на руках придется держать.
- Ну, да!? - недоверчиво протянул я, вспоминая московские театры со строгими старушками в гардеробах, предлагавшими бинокли и программки и разодетыми зрительницами, меняющими перед входом в фойе зимние сапоги на изящные «шпильки».
- Увидишь... - Женька погасил «Парламент», сделанный отнюдь не на фабрике «Филипп Моррис» и контрабандно ввезенный мной в значительных количествах мимо заспанных американских таможенников. - Пойду дальше учиться, - он исчез в подвале.

Появление Риты было сопряжено с обнюхиванием помещения на предмет наличия табачного дыма. Дослушав ее длинную речь о вреде курения, я попытался уточнить степень правдивости страшных историй о нравах бродвейской сцены.
- Да, правда! - ответила Рита .
- Но, ведь театр - это приобщение к прекрасному, - возразил я, не понимая, как можно прикасаться к искусству, сидя в зале в пальто и ушанке.
- Ну, и приобщайся на здоровье. Можешь вещи в машине оставить.
- Еще чего... - хмыкнул я, воспитанный в суровых условиях московских окраин 90-х, где за начатую пачку сигарет, оставленную на «торпеде» школьники вышибали лобовое стекло.
- Этот шедевр затмит все неудобства! - воскликнула Рита, растопыривая в театральном экстазе пальцы. - У нас одна девочка на работе смотрела эту оперу пять раз!
- Может она чего недопоняла? - с сомнением спросил я, с тоской припоминая аэрофлотовского «Стрельца неприкаянного», с 1996-го года не сходящего с видеоэкрана рейса Москва-Нью-Йорк и обратно.
- Она просто в восторге! - воскликнула Рита. - Кстати, недавно в Манхеттене выступала оперная труппа Большого театра и, знаешь, пресса была плохой...
- А что, конкретно, не понравилось? Репертуар, голоса, оркестр? Насколько я помню, там собрано все лучшее...
- Не знаю... Может быть они пели на русском...
- Оригинально, - пожал я плечами. - Насколько я помню на итальянском языке не говорят нигде, кроме самой Италии, но при этом от итальянской оперы приходят в восторг и в Лондоне, и во Франции, и в Германии... Следуя твоей логике, и я со своим тарабарским английским вряд ли пойму, о чем станут вещать актеры.
- Женя тебе переведет!
- Боже упаси! Мне всегда казалось, что в опере текст - не главное. Я справлюсь...

Проникнув в Манхеттен через Lincoln tunnel, мы поездили между небоскребами и, наконец, нашли недорогой, всего за $12.99 в час, паркинг недалеко от искомого театра под названием Magestic. Из дверей театра виднелась зловещая, грандиозная очередь. Вдоль Бродвея дул ледяной, пронизывающий до костей ветер. Пока Рита героически отстаивала хвост в кассу, я побродил по фойе в поисках афиши о текущем репертуаре театра, но кроме вывески «no smoking» не нашел ничего.

- А что еще играют в этом театре? - поинтересовался я у Женьки.
- Ничего.
- То есть, ты хочешь сказать, что весь репертуар состоит из одного спектакля?! - не поверил я в такое моногамное отклонение.
- Да. Уже одиннадцать сезонов, - уточнил Женька, протягивая мне программку, которые раздавали бесплатно перед входом.
Действительно, в довольно толстом буклете с фотографиями и биографиями всех актеров, на титульном листе я нашел надпись, удостоверяющую, что Призрак поселился в «Маджестике» в ту, уже далекую эпоху, когда мы с той стороны Атлантики героически выстаивали километровые очереди за бензином, сигаретами и мутным «жигулевским» пивом, просыпались утром с отмененными сторублевками и, наивно пользуясь модой на повсеместно разрешенную гласность задавали на партсобраниях вопросы, за которые пятилеткой ранее отправляли заниматься мелиорацией пустыни Кара-Кум.

- А как же новые режиссерские находки? Раскрытие творческого потенциала артистов? - недоумевал я.
- Да, кому это нужно, - отмахнулся Женька. - Это - хороший, стабильный бизнес. Купили право на использование произведения, сделали постановку, отрепетировали, вложили деньги. Теперь зарабатывают. Пока народ идет на спектакль - нет никакого смысла что-то менять. Право на новое произведение, новые декорации, костюмы, обновление труппы, реклама, репетиции, режиссура - все это потребует больших вложений.… А кто даст гарантию, что на новый спектакль люди будут ломиться с исступленными лицами фанатиков? Вот когда генеральный менеджер театра, подбив бабки за какой-то срок, увидит, что доходы сократились на некую непотребную сумму, тогда другое дело - пора начинать «творческий поиск»… Все театры на Бродвее так работают.

Я представил актера, одиннадцать лет поющего одну и ту же арию, скрипача, гриф скрипки которого наверняка протерся в определенных, ежедневно используемых местах, танцовщиц исполняющих годами одни и те же па, и у меня возникла ассоциация с фордовским конвейером, штампующим пятилетками одинаковые «линкольны», где каждый рабочий изо дня в день закручивает один и тот же болт.
Между тем Рита выкупила билеты и мы прошли внутрь. В многочисленных киосках торговали всем, что относилось к «оперному призраку» - фотографиями, пластинками, футболками, альбомами. Люди активно скупали предлагаемые аксессуары.
- Хочешь кассету с оригинальной записью? - спросила меня Рита.
- И сколько она стоит?
- Двадцать пять долларов.
- Спасибо, не надо, - с плохо скрываемым ужасом отверг я это предложение. - За эти деньги я на «горбушке», при случае, приобрету сей шедевр на диске вместе с проигрывателем…

В соответствии с билетами мы поднялись этажа на три и оказались на балконе. Забравшись почти на самый верх, мы уселись в довольно узкие кресла, намертво прижав к себе куртки. Зрительный зал был заполнен почти полностью. Зрители, в ожидании начала действия громко разговаривали и хрустели попкорном. Посмотрев по сторонам, я действительно не нашел никого во фраке или в вечернем платье с бриллиантами и успокоился по поводу своего внешнего вида. Впрочем, отсутствие гардероба исключительно точно вписывалось в деловую организацию театральной индустрии. Зачем держать место и штат сотрудников для раздевалок, если время, когда люди носят верхнюю одежду, составляет два-три месяца?
- А билетов с местами на соседней улице не было? - проворчал Женька, вглядываясь в видневшуюся вдалеке сцену.
- Я думала, что народа будет немного и можно будет пересесть в партер, - отрезала Рита
Такой подход я оценил, как вполне логичный, ибо театр явно не страдал любовью к благотворительности и привлечению к искусству граждан из разряда малоимущих. Учитывая, что билеты на нашу галерку стоили по пятьдесят долларов штука вместе с дискаунтом, можно было предположить, что зрители, расположившиеся в непосредственной близости от сцены выложили сумму, за которую в Москве можно было посмотреть спектакль, пригласив какую-нибудь не сильно известную труппу к себе домой или на приусадебный участок.

Наконец, всеобщее шуршание и хруст перекрыл суровый голос невидимого диктора, загробно предупредившего, что в спектакле присутствуют элементы, плохо воспринимаемые людьми с неуравновешенной нервной системой, после чего свет погас.
Я уже приготовился услышать первые звуки увертюры, но вместо этого на сцене высветилось действие некоего аукциона. С черного балкона дилер, одетый в платье судьи принялся выставлять сидящим внизу актерам-покупателям предметы антиквариата. Так как первый лот проходил под номером «663», я быстро смекнул, что через пару продаж будет предложено нечто дьявольское. Действительно, как только дилер произнес «number 666» прожектора погасли, вместо них загорелась огромная, стоявшая на сцене люстра, которая поднялась и принялась летать по залу. И в этот момент грянула долгожданная музыка…

…К середине первого действия я смог сделать некоторые выводы. Разумеется, ни о какой опере в классическом понятии речь не шла. Перед нами, несмотря на явные, небезосновательные претензии либретто и музыки Вебера к классике, разыгрывался добротный, профессионально поставленный американский мюзикл. Музыка, конечно, была «живая», но артисты пели через усилители. Шикарные декорации и костюмы дополнялись множеством визуальных и пиротехнических эффектов - от взрывов, до плавания по сцене в лодке.

Позже, прочитав одноименную книгу Гастона Леру, по мотивам которой была поставлена опера, я понял, что либретто было, мягко говоря, упрощенным. Впрочем, это приветствовалось из-за вызывающих содрогание воспоминаний о сумасбродных отечественных попытках воплотить литературно-революционные идеалы в операх «Мать» и «Повесть о настоящем человеке».
От литературного источника, фактически, остался классический любовный треугольник, главным героем которого был отвергнутый людьми из-за уродства лица, скрывающий его под маской, ставший «оперным призраком» человек, имевший неосторожность влюбиться в оперную певицу и утащивший ее буквально из-под носа у влюбленного почитателя в свою мистическую обитель.
И хотя Эрик (так звали призрака в книге Леру) постоянно устраивал разные вакханалии и подлости, но в итоге добро, как всегда, победило зло…

Спектакль смотрелся не ровно. Два, следующие почти в самом начале друг за другом музыкально сильнейшие номера - известный дуэт «Phantom of the Opera» и ария самого «призрака» «My music», сменились довольно тягомотным и скучным представлением, но второе действие смотрелось и слушалось легко.
Надо отдать должное актерам. Если бы я не знал о многолетней несменяемости постановки, то никогда бы не подумал, что артисты играют набивший оскомину и опостылевший за одиннадцать лет спектакль. Все выглядело чуть ли не премьерой, и овации и «браво» зрителей в заключении были полностью оправданными.
Это был тот самый, ярко выраженный американский «узкопрофильный профессионализм» в действии. Можно потешаться над заметной ограниченностью «янки», невысокой степенью общей эрудиции и повальной «клаустрофобией мышления», но того, что они умеют на высочайшем уровне исполнять свою, изученную до тонкости работу и филигранно владеют специальностью у американцев отнять нельзя.

Мы возвращались по ночному Turn-Pike.
- Ну, как тебе опера? - спросил Женька.
- Мне понравилось, - не кривя душой, сказал я. - Только не пойму - если то, что мы видели, здесь называют «музыкальным событием века», то как должны были на Бродвее петь певцы из нашего Большого театра, что их чуть ли не закидали гнилыми помидорами? Охрипшими от пьянки голосами и откровенно мимо нот, что ли?!

… Вернувшись в Москву, я нашел пиратский сидишник. Это была английская версия. Включив проигрыватель, я поймал себя на мысли, что слушаю оперу с большим удовольствием. «Oh, Phantom of the opera is there - inside my mind…» - лилось из динамиков, и в моей душе уродливый призрак Эрик жил полной сил и энергии жизнью…

Нью-Джерси – Москва, 2000 г.