XXVI

День парада подобрался достаточно скоро. Он как проблемы, что видны издалека, но подкравшиеся незаметно, как тот же Новый год, которого ты не ждёшь, так как он ещё на год приблизит тебя к твоей скорой кончине и твоё достижение не в том, что ты пережил этот, а станет, если переживешь следущий. И так до бесконечности, это осознание, оно, как оскольчатый перелом держит сознание, оставляя понимание, что все, ты какой-то нецелостный, ты — инвалид. Вайнер в это время дописывал «Левиафана» сидя в кресле и строго вымеряя хотя бы лишние пятнадцать минут для сна Лее, несмотря на то, что она просила разбудить ровно в восемь.

Кричать будет, но Вайнеру все равно, не знал он человека, что столь флегматично относился бы к себе. Отдать должное, идейные, они зачастую горят не только снаружи, гораздо сильнее внутри, но все же это торфяное болото, нежели какое-то кострище масленичное. Перед головой всплыл силуэт Юрского, а потом свои же же пальцы на деревянном кресте, да лоб, что в него упёрся. Это был один из тех, что он потащит на своём горбу до самого чистилища, когда у самого во рту будет рыхлый привкус земли.

Он, в отличие от Леи не считает, что жизнь флиртует с ним, окутывает ареолом неприкосновенности и надежности и вечно вытаскивает из передряг. Пока другие в это время барахтаются в воде, привязывают неуверенно камни к шее и ещё больше приближаются ко дну. В такие моменты Лея, как капитан стояла двумя ногами на капитанском мостике, как на плоту, просто куске древесины, но спасительном. Она всё ещё стоит на плоту, правда он начал качаться из стороны в сторону.

— Нет, ну это безумие! Ты точно никуда не пойдёшь! — воскликнул Вайнер после того, как лицо Леи значительно побледнело, после приняло землисто-серый оттенок и только начало возвращаться к обычному из-за звонка Даменцкого.

Синяки и острые черты лица очертились ещё чётче в свете тусклой лампы и она достаточно беспристрастно сказала, что Кауфман и Курбский хотят, чтобы она находилась в непосредственной близости с ними во время парада и фактически у неё не остаётся шансов сухой выйти из воды. Жизнь — игра, а у неё нет масти.

В этой жизни умирать, конечно, не ново… Но и жить ни разу не новей. Она будет танцевать на осколках своей души, но очень аккуратно, тактично, чтобы никто не видел, как сильно кровоточат ее старые раны, порождая ряд новых. Когда умер отец, а тогдашний мэр, друг отца после войны оставил ее командовать флотом это было воссстание из кучки пепла, пришло время снова стать той самой кучкой, что развеется над бушующим морем. Он готова, несмотря на кучу несделанных дел, так было должно случится, это лучше, нежели бояться смерти и умереть от скуки. Лея ни раз представляла, какого это умирать, но проверять на практике не доводилось и увы это не станет захватывающим приключением. Победителя в этой игре ещё не было. Но и оттягивать этот момент и перекраивать план имеющихся действий бессмысленно.

— Ты можешь отсидеться, как ты это делал обычно, — пожала плечами Лея, перезаряжая пистолет, что заткнула за пояс. Это было едко и метко, неприятно — но я свою команду не брошу, — поставила перед фактом девушка.

— Они же тебя и в грош не ставили, это же как мертвому припарка! — вскинул руками, начиная задыхаться в возмущении Марк, она же прекрасно обозначила тогда, что сделают как надо, а не как хочет, но все равно она за ними идёт!

— Я все тебе сказала, Марк. — протянула Лея, накидывая на плечи белый мундир адмиральский, все же ее решение было известно заранее.

— Просто ненадолго забудь про то, что ты рыцарь без страха и упрёка и дай немного позаботиться о тебе! Все мы здесь страдаем, мы мечтаем о чем-то, а потом это оказывается фальшью, ерундой, не более. И становится ясно, что усилия абсолютно не стоили положенных бетонными шпалами жертв. Так что, возможно, стоит, прибежав первым, остановиться у самой ленточки, не оборвав её? — мягче попытался произнести Вайнер, но голос его неприятно сорвался, руки размещая на плече девушки, но та лишь смерила взглядом, не более чем разрешив этот жест, со словами:

— Это уже не забота. Не твоя забота.

Она бросила эту фразу, как будто забила все до последнего гвозди в крышку гроба и теперь если по нему бить, то исключительно ломом в крышку. Дверь глухо ухнула, ударяясь о коробку после ухода девушки, и Вайнер бессильно прикрыл глаза. Это была уже запятая — хотелось верить, что еще не точка.

Марк вспомнил один из их в последнее время многочисленных диалогов в перерывах между заботами:

— Я думал, ты уйдёшь также неожиданно, как и вошёл в нашу жизнь, — усмехнулась Лея, наливая себе сначала в чашку из мутной фляжки, но после бросила, глуша из горла, какую-то высокоградусную дрянь.

— Я собирался, а потом нашёл тебя, — улыбнулся Вайнер открыто, но девушку это не умилило, она поняла взгляд на писателя достаточно серьёзный, пробирающий легкой дрожью.

— Я не прошу доверять мне сразу. — вразрез от неё веяло надежностью, горечью солоноватых северных ветров и смолой дерева.

— В смысле? — переспросил писатель, ставя на стол чёрный чай, что нашел среди полупустых немногочисленных ящиков импровизированной кухни, ибо это больше напоминало щадящий лофт, необжитый и рабочий.

— В смысле ты мне нравишься, но я не знаю что это для тебя. Все же ты писатель, и я на любителя, и вряд ли это что-то серьёзное, думаю, что ты сам понимаешь. Как бы: мечтаешь о чем-то, а я-то тут причём. Порой под любовью ты понимаешь поддержку, которая на нервной нужна, морально… — как будто глупому ребёнку пыталась изложить свою мысль Лея — Потому что если да, все же ты бы сразу не отвечал, то я понимаю, нам нужно будет много времени чтоб узнать друг друга. А его чертовски мало, не проще тогда…? — На часы и минуты время разбили ограниченные люди, не способные наслаждаться им целиком.

— Ты нравишься мне, — выпалил писатель, ладонь ее хватая и в глаза глядя прямо — ты вытащила меня из омута. И это не благодарность, ты вытащила просто прогалом сквозь толщу мутной и горький воды, что встала бы в легких и я умер от асфиксии. Но я не знаю как думать о чем-то большем, — Вайнер перевел дыхание, все же литературные способности где-то да пригодились, он-то, его ценность в чем? Все что нажил, уместилось бы в одном чемодане или рюкзаке: Несколько старых футболок, разбитые надежды и обрывки мечтаний, что стерпела бумага, да и магнит на память.

— Я не знаю, что такое чувства и отношения. Я не знаю что такое любовь ни в одном из ее проявлений, разве что к своему делу. Но это больше одержимость, все мы одержимы демонами внутри. Я ничего не знаю, — дернула губы в улыбке девушка, поправляя волосы небрежно, механически однако, нежели как-то живо — Я не умею любить, а разве нужен тебе такой человек, когда ты писатель и можешь под ноги маленький мир положить? Не для того он, чтобы в грязных сапогах на него наступать. Зачем тебе кто-то сломанный, если есть совершенно целые?

И это было контрольным выстрелом, несмотря на то, что Вайнер считал, что если и стрелять, то максимум сигареты. Максимум: никогда, минимум: трезвым. А он и сам-то глупый, лицемерный, бездушный ублюдок, что ссыпет пепел на пятирублевую Русскую монету, после подкинув на «Орёл»/«Решку». Марает бумажки, куда уж дальше, в чёрную пропасть стул уже упал, а стол свой он и сам столкнул следом за кроватью. Он все время теряет свои авторучки,
И убеждения, которые нельзя терять по отпределению. И подойдет ему, как любой джемпер в примерочной, как любая маска гипсовая и посмертная, любой нелестный и грубый эпитет. Так что она и сама могла выбрать, за что его «полюбить».

Лею накрыло разочарование. Как водится, ничего хорошего не ждала, но всё равно была разочарована. Марк… Это в его характере: организовать, топить за идею и не прийти в обозначенное время, прямо князь Трубецкой современных реалий, а не учтивый джентельмен, что согласился прийти на обед, но не пришёл зная о нелюбви к себе хозяев. Размазала рот невозможная, чужая улыбка, слишком липкая для этих губ. Эта попытка слабого показания характера и своего «Я» обнажила лишь нелицеприятную сторону монеты, то, что плюшевый мир оказался сотканным из синтетических волокон. По мнению Леи, кто мог быть счастливым, так это тот, кто может таковым являться в одиночестве, ведь если ты зависим от других, то ты раб, ты не свободен, ты в стальных зубьях сомкнутого капкана из тяжелого железа.

Все придут на пир, лишь бы повод был…
Сладок уксус на халяву, — кто-то говорил!