Красная губная помада

Продолжу показывать что пишется.
Этот рассказ меня замучил.

Красная губная помада.

Больше пустых разговоров она не любит исповеди. Эти полные наигранной возвышенности речи, когда на тебя выливают истории полные трагизма и сожалений. Со временем рассказчики кристаллизуют своё повествовании: жесты, позы, интонации становятся выверенными и точными. Попадая в лапы таких рассказов, невольно теряешь себя, полностью околдованный их сюжетами.

- Милочка, что-то Вы припозднились сегодня – не смотря на тон, этот чуть надменный и с нотками плохо скрываемого, или не скрываемого вовсе недовольства, в дверях её встречает улыбка. Усталая, но всё ещё  приветливая улыбка человека, который научился ждать.

Она давно бросила попытки понять, что такое «милочка» в устах этой грузной старой дамы. Фамильярное или же ласковое обращение по имени. Иногда ей представлялось, что оно меняется, как цвет воды, когда заваривается чай. В дверях это было скорее нечто обезличенное и пустое, но потом…

- Милочка, какая же у Вас легкая рука! – вот это точно по имени.

Изольда Борисовна была из тех, кого называли «из бывших». Она, казалось, постарела ещё при царе. И от неё всегда пахло духами с каким-то горьковато-приторным ароматом и веяло ветхостью и разрухой. Однако, не смотря на ревматизм, она продолжала сидеть с прямой спиной, а походка её отличалась той легкой грацией, которой уже и не встретишь вовсе. Людмила часто и бессознательно завидовала этой походке, в которой сочетались и юношеская гибкость, и зрелая статность. Ею владели танцовщицы и актрисы. Именно к этому кругу относилась Изольда Борисовна, которая, вот уже почти год, продолжала рассказывать:

- А Вы знали, милочка, что в мои времена красивым девушкам было принято дарить цветы и фотографии с надписями на память? Конечно, откуда же Вам знать, дитя прогрессивного века! Был у меня ухажер, на седьмой странице в зеленом альбоме, насколько помню…ох, как плохо я стала помнить, Вы заметили?

Лучшим средством неучастия Людмила выбрала молчание. Когда тот, кого пытаются втащить в недостроенные замки разговоров по душам, не реагирует и не выдает своего присутствия, его исключают из игры, теряют интерес. Это работало даже с Изольдой, хотя она нравилась Людмиле больше, чем все остальные клиентки. В ней не было тех надрывности и дребезга, которыми наполнены многие одинокие старухи. Она, молча, собрала ампулы, завернула их вместе со шприцами в салфетку, сложила в полиэтиленовый пакетик с застежкой и убрала в сумку.

- И вот ещё, пока и это не забыла. Милочка, пожалуйста, смените сумочку, наконец! Негоже девице ваших лет ходить со старушечьим ридикюлем, да ещё и такой расцветки!
- Вы уже говорили – отвернувшись, самой себе прошептала Люда и добавила – до четверга?
- До четверга, моя дорогая. Простите, что не могу Вас проводить.
- Не волнуйтесь, я уже научилась захлопывать дверь.

Мокрый снег начала декабря принял её в свои холодные объятия, как и всех остальных, стирая улыбку и вышвыривая все лишние мысли из головы. На этот день у неё больше нет планов, хотя сегодня – её день рождения.

Она бездумно садится в первый подъехавший трамвай, едет в нем достаточно долго, чтобы успеть стряхнуть с себя снежное оцепенение и вернуться к размышлениям. Что бы такого я могла рассказать той, что делает уколы два раза в неделю? Думает она. А как бы я говорила? Жалуясь или стеная? Как Лидия Пална, что живет в одной квартире с дочерью, что предпочла поставить металлическую дверь с мощным замком на входе в свою комнату? Или, как Изольда, высмеивая нравы современной молодежи?  Взгляд её блуждает по спинам и лицам тех, с кем делит путешествие. Но видит она только цвета и линии. Черные волосы, неестественно жирно нарисованные брови, серые пальто, темно-синие куртки, бледные губы, голубые глаза, которые кажутся более прозрачными и яркими, подсвеченные экранами смартфонов. И где-то среди этих пятен просвечивает синий с «камешками» пол и мелькает яркая оранжевая спецжилетка кондуктора и рыжие поручни.

В кармане настырно вибрирует мобильный телефон. Она смотрит на номер, не отвечает, но и не нажимает на отбой. Следом приходит смс: «я только хотел сказать, чтобы ты молока купила». Конечно, куплю. Но сначала выпью кофе с молоком. Решает она, направляясь к выходу.

На другой стороне проспекта рядом со станцией метро стоит большое и довольно некрасивое строение, всё уродство которого спрятано за синими зеркальными стеклами. А на фасаде красуются названия, которые ничего не говорили бы ей, если бы ни окружали постоянно. Она переходит на зеленый, три полосы, трамвайные рельсы, снова по зебре, зеленый начинает моргать, упрямый снег летит прямо в глаза и капюшон, надвинутый по самый кончик носа, не помогает. Дом тысячи дверей манит теплом и сухостью. Правда, внутри она проведет не больше пятнадцати минут. Где-то в океане выгодных предновогодних предложений её ждет красная губная помада.

На входе встречает ничем не примечательная девушка с бейджиком и модным макияжем. Людмила называет цель своего визита, и барышня начинает вести её по лабиринту, выстроенному из торгового оборудования. Когда-то, вдруг вспоминает Людмила, рядом с домом был огромный магазин с высокой стеклянной витриной, в которой стояли голые манекены, части манекенов и что-то ещё, что ей не запомнилось. И, что странно, она ни разу не видела там покупателей, хотя это был период потребительского голода и странного постсоветского любопытства, когда люди ходили в магазины, чтобы поглазеть. Магазин так и назывался «торговое оборудование». Большие и типичные для вывесок тех лет буквы, которые подсвечивали лампочками изнутри, когда становилось темно. Она проходила мимо каждый день. И каждый день внутри было пусто. Но манекены в витрине кто-то регулярно менял. Одни были из матового пластика, другие из глянцевого, заботливо отполированные, но у них всегда было нечто общее – они редко напоминали людей.

Девушка оживленно говорит что-то о достоинствах одного красного перед другим, проводит линии на тыльной стороне ладони. И вдруг:

- А вообще-то Вам пойдет такой красный, как у Мэрилин Монро, такой, уходящий в морковку. Но не сильно – и, словно хватая за руку, начинает энергично двигаться в сторону другого стеллажа. Наконец, остановившись – смотрите. Этот ваш – проводит линию на своей левой руке.
- Согласна. Где у Вас кассы?
- Не хотите попробовать, как ляжет?
- Спасибо, нет. Я просто куплю.

Она выбралась из когтей тех, кто любой ценой хочет продать как можно больше. У нас сейчас проходит акция. Обратите внимание на товар с желтыми ценниками. При покупке двух товаров третий вам достается совершенно бесплатно. Она судорожно подсчитывает деньги, которые у неё остались. Двести рублей в кошельке. Эти на кофе. И рублей пятьсот на карте.

Она закуривает, стоя у одного из боковых выходов, начав читать сообщения. Приятельница прислала в контакте штук тридцать фотографий из путешествия, одноклассник написал о том, что от него ушла жена, начальница выложила новый рецепт, а в группе, посвященной воспитанию, повесили статью известного психолога про общение с трудными подростками. Трудных детей не бывает. Статья привлекает внимание стилем речи, язык, которым написана, прост для восприятия и приятен глазу. Она курит и читает статью. Рядом с ноги на ногу переминается цыганка. Людмила старательно делает вид, что слушает музыку, не слышит, не замечает. Но она давно ничего не слушает, просто носит наушники, воткнутыми в уши, чтобы избежать разговоров.

- Деточка, хоть пять рублей. Мне же не на водку, мне чтобы детей кормить. Ты же можешь? Я вижу, ты добрая.

Людмила не выдерживает этих ног, которые топчут серо-коричневую жижу в полуметре от неё. Не выдерживает также музыки колдовских речей, построенных так, чтобы жертва не смогла выбраться. Она думает, у меня, что на лбу написано, что помогу? Конечно, помогу. Но она разводит руками, продолжая делать вид, что не слышит слов цыганки. И добавляет:

- Простите, ни копейки.
- Но ты же можешь молока купить, правда? Это не для меня, для ребеночка.

Иногда так бывает, что перебрав миллион комбинаций, отчаявшись, набираешь что-то наугад и попадаешь в цель. В детстве, вспоминает она, они забавлялись открыванием кодовых замков. Были такие, которые не нужно было разгадывать: на них вытирались кнопки и код сам себя кричал, но были и другие с малюсенькими пластиковыми кнопочками. Поди, узнай. А цыгане особенный народ. Культура такая. Им неинтересны замки и коды, им интересны ключи. В этом, наверное, и состоит их главное отличие. И если ты разгадываешь людей из праздного любопытства, имея связку ключей, всегда можно что-то получить.

Она думает обо этом, возвращаясь в нутро торгового центра, где на цокольном этаже вольготно расположился продуктовый супермаркет. Молоко. Только молоко. А тем временем цыганка говорит с ней:

- Ты со своим характером поаккуратнее будь, есть у тебя подружка, она с тобой здоровается, а сама завидует, зависть черная, ты аккуратнее будь, завистливые люди они могут сделать плохо тебе. А детей у тебя много не будет. Один – говорит один, а пальцами показывает два, - денег тоже не жди, не твоё это, никогда много не будет.

Людмила идет за ней по рядам, за женщиной в грязной длинной юбке, и обвязанной ярким платком поверх затасканного пуховика, и думает: удиви меня! Удиви меня, наконец!

- Дочка, а стирального порошка не купишь?
- Куплю – и берет с полки хороший детский порошок.
- А шампуня?
- Мы же за молоком пришли – с интонацией легкого удивления.

И они снова начинают путь между полок со всякой всячиной. Удиви меня.

- В конце года тебя ждут деньги, вижу. Хорошие деньги. И любовь большая. Ты не переживай, всё наладится. И любовь придет.
- А детей у Вас сколько? – перебивает Людмила, чтобы больше не слушать пророчества.
- Десять. И пятнадцать внуков – серьезно и деловито отвечает цыганка.
- И правда ли, что в детях счастье?
- Конечно. В чём же ещё? Постой, а сахара ты мне купишь?
- Куплю.
- А чая? Уж очень я чай люблю.
- Посмотрим.

Цыганка показывает на большую пачку хорошего чая. Людмила прикидывает в уме, качает головой. Находится другой чай. Разговор о молоке уже не заходит. Одна понимает, что всё понимает вторая и наоборот. Цыганка ещё пару раз пытается завести разговор и пророчествовать, однако Людмила не слышит и не впускает. Медленно идут к кассам.

- Я тебя там подожду, – указывая куда-то по ту сторону зоны оплаты. -  И пакет купи тоже.

Расплачивается, достает из кошелька карту магазина, думая, что дешевле было бы  отдать деньги на кофе, ровно в два раза дешевле. Забирает чек, хотя обычно жадно ищет глазами корзинку для мусора и, предварительно скомкав его, выбрасывает. Подходит к цыганке. Та словно стала ниже ростом, и Людмила увидела, что не только пуховик, но и платок изрядно затаскан, из него торчат нитки, он в пятнах. С потухшего, некогда красивого лица, на неё смотрят два живых и внимательных глаза цвета болотной тины. Передает пакет. Говорить больше нечего. Людмила хочет только поскорее убежать.

- Ты чек мне оставь.

Она кидает чек в подставленный пакет. И  мысль острая, как опасная бритва, пронзает разум. Не нужен тебе чай. Но она вежливо прощается, и, не оборачиваясь, уходит. Что было правдой? Чай или пятнадцать внуков? Большие деньги или завистливая подруга? Неважно. Я засну с чистой совестью. Я сделала больше, чем могла. Она идет навстречу снегу в одно из любимых кафе, где большая чашка капучино стоит ровно двести рублей, сжимая в кармане свою отнюдь не спонтанную покупку.

Кофе с молоком. Приглушенный свет от лампочки Эдисона, что свисает над столом очень низко. Стены темно-зеленого цвета, такого, что в электрическом свете лампы накаливания приобретает золотистый отлив. Она смотрит по сторонам: на пустые столики, на официантов, которые курсируют мимо, на девушку за барной стойкой, у неё на плече видна татуировка. Какая-то надпись. Опять на английском. Цыганка никак не выходит из головы. Она там нашла уютное место, правда, она там не одна. Рядом с другой цыганкой, и Людмила размышляет ни родственницы ли они, а может ли быть, что одна и та же? Но слишком хорошая память на лица говорит, нет. Первая из цыганок ей встретилась давным-давно, спрашивала дорогу, а в качестве благодарности, и, конечно, не забесплатно, напророчила большую любовь.

Вот так оно и есть. Мир не меняется. Ни двадцать лет назад, ни сегодня. Всё стоит на прежних местах. Изольда вздыхает по своим воздыхателям, цыганки говорят о деньгах, детях и большой любви. Людмила допивает кофе одним большим и резким глотком. Встает, идет в уборную. Там она двумя знакомыми движениями нарисует губы. На один вечер. И поедет домой.

К вечеру Изольда Борисовна всегда начинает грустить. Ночи становятся темнее к зиме, холод кухни пробирается в неё, как сквозняк в легкие больного чахоткой. Чтобы спрятаться от одиночества она открывает старые пухлые альбомы с историями. Много лет она думает о том, что стоило бы подписать фотографии, но потом вспоминает, что на каждой из них на оборотах стоят даты и написаны имена. Зеленый альбом, седьмая страница. На неё смотрит юноша в морской форме и фуражке набекрень. Его озорная улыбка делает вечер светлее. Изольда вспоминает, как много вечеров потом она будет рассказывать ему истории из своей закулисной жизни, пародируя всех и вся, чтобы он вновь улыбнулся. Её Гриша.

По совпадению цыганку тоже зовут Изольда. Пристально и с недоумением она смотрит вслед Людмиле. Она всё сказала правильно, только та ни разу не улыбнулась. И сейчас убегает, хотя старая цыганка не помнит никого, кто бы убегал. Она хороша. С ней ищут встречи, потому что никогда не ошибается. Как скажет, так и будет. А карты в её руках – инструмент, которым можно убить надежду или дать новую жизнь. Но эта в зеленой куртке с капюшоном не стала слушать. Надо обменять всё это барахло на деньги. Ладно, не всё. Сахар, и правда, нужен. Только чай поганый. Но что-то останавливает. В детях ли счастье? Она не знает. В мире, где первыми в списке стоят деньги, неважно в какой форме, она всегда начинает с детей. Но не всегда самой себе верит. Дети, деньги, любовь.

Людмила медленно поднимается по лестнице, где снова не горит половина лампочек. Ещё не поздно, но день в декабре на удивление короткий. Подъезд встречает запахом кислых щей и пары скуренных косяков. Она отлично знает и любителей щей, и мальчишку, который периодически позволяет себе расслабиться. Она поднимается по этим ступеням последние пятнадцать лет каждый день. И бывает, что ни один раз. В соседнем подъезде у неё Лидия Пална, к ней идти завтра. На выходе в карман пальто дрожащая рука дочери положит сто рублей и исчезнет за металлической межкомнатной дверью. И нет необходимости говорить. Людмила не из болтливых, и не из тех, кому интересны чужие истории.

Она тихонечко проворачивает ключ в замке, чтобы не нарушить покой и уют дома, который не научился её ждать. В маленькой комнате четырнадцатилетний сын играет на старенькой гитаре, у которой от времени и влажного городского климата испортился гриф. На той, что рассказывает истории писклявым дребезжащим голосом. Она мгновенно узнает песню. Wonderwall. Но Людмила не признается, что эта песня - одна из её любимых. Для него она взрослая, скучная, черствая и правильная. Такая, у которой не могло быть юности. Сын начинает петь своим хрустящим голосом, который срывается, словно камень с вершины горы и отправляется в бесконтрольный полет. Людмила стоит, прижавшись ко входной двери, и боится пошевелиться.

И ей слышится, как по лестнице спускаются два санитара и фельдшер. Они приехали слишком поздно. Тот декабрь был очень снежный, много аварий, много вызовов. Двадцатилетний парень с загрудинной болью утонул среди стариков и детей. Пока она, начинающий медик, делала ему искусственное дыхание и массаж сердца, санитары неспешно переговаривались в карете скорой помощи. Пока она ломана ему ребра, стараясь не заплакать, оставляла яркие пятна помады вокруг его рта, считая до пяти и не допуская мысли, что он уже умер, фельдшер поднимался на пятый этаж.

Она ненавидит исповеди не потому, что ей не интересны истории, и не потому, что со временем, много раз произносимые слова, утрачивают смысл, словно пылью, покрываясь тетральностью. А потому что её исповедь уложилась бы в одну фразу. Короткую и ёмкую. Не стоило идти за помадой.

- Ишь, как лицо намалевала – чуть насмешливо сказал санитар, что был постарше.
- Как на панель – отозвался второй.
- Заткнитесь оба – резко реагирует фельдшер – вам бы только позубоскалить. Парень умер до того, как она пришла.

СПб. Декабрь 2019.