Страна любви Кубан

Мое детство заблудилось у лиманских  берегов,
Где в акациях гнездились стаи белых облаков,
Где в черешневых садах мы вкушали сок желаний,
Просыпаясь утром ранним с летним солнцем на губах.
В снах  –  леталось… И слетались лебеди на длань воды,
Из надежды, из мечты, к нам  виденьем появляясь.
Затерялось  мое детство
В  тридевятом том раю…
Сон мой, где ты?  Я  в Лебяжем
Ничего не узнаю.
(2004, август)
Я вернулась на Кубань, в поселок и совхоз Лебяжий остров, через тридцать четыре года после того, как мы с семьей перебрались на другой край советской страны,  в Казахстан.  В мои умудренные 49  годков  каким жалким  захолустьем показалась эта местность, которая грела душу трем поколениям нашего семейства: отцу, так и не смирившемуся с переездом, мне и маленькому племяннику Максу, которого я очаровывала вечерними сказками о своем сельском детстве на Кубани. «Хочу в  страну Кубан!..» - доставал он потом родителей.  Так и  закрепилось между нами  это название... 
А тогда,  в мои восемь, северной бледной  девочке (раньше мы жили в Сибири, на одной из комсомольских строек)  всё показалось чудом: синее,  слепящее небо, желтые, просторные поля, хатки под соломенными крышами, сладкое дерево «Шелковица» с вкусными  черными ягодами, мягкое, долгое, летнее  тепло, гладь озера – «Лимана». Мы поселились в  доме у дороги, всего-то на нашем третьем отделении совхоза было  двенадцать белых  казенных  домов,  саманный клуб, магазинчик-сельпо да  хуторок на отшибе, где жили крепкие хозяева, старожилы. Я влюбилась в этот мир  по-детски всеобъемлющей любовью, сразу и бесповоротно.  Беспрерывное чувство, каждый день обретавшее все новые объекты страсти….  Футбол. С моей  новой подружкой мы все первое лето  гоняли мяч на  жарких, пыльных задворках. Она была киевское «Динамо», а я московское «Торпедо» -  Эдуард   Стрельцов. Лазанье  по заброшенному абрикосовому саду… Это  был наш  летний привал: под деревьями мы строили домики для бумажных кукол, шалаши для себя.  Играли в прятки, в  индейцев. Учились в маленькой  начальной  школе: первый класс   - с  третьим  в одной комнате, второй – с четвертым. Нашу учительницу  звали Зоя Максимовна. Была она ещё молодая, лет двадцати пяти, разведенная. Меня она полюбила. Часто просила маму, чтобы я ночевала у неё,  я была  живым щитом  в битве с надоедливым  поклонником. Новая любовь – книги… Взрослые, про Емельку Пугачева, «Угрюм-Река»  –  я читала их, пока учительница под окном  отваживала ухажера, показывая на меня, освещенную ночной лампой.  А в клубе царствовали индийские фильмы!.. «Цветок в пыли», «Сангам»,  «Цветок и камень» – сколько слез было пролито… моими подружками. Я, конечно, тоже смотрела, сидя с ребятишками на полу, перед экраном, но больше мне полюбилась американская трогательная мелодрама «Раз картошка, два картошка», где бедная белая американка любила бедного негра, и не могла выйти за него замуж, а после её смерти их дочку разлучили с отцом. Вот тут  уже навзрыд рыдала я. И так прониклась  симпатией к «другим», не похожим на нас людям, что когда после четвертого класса отправили меня в пионерлагерь  «Отважных и смелых» (на Черное море!),  и  к нам были приглашены на линейку  студенты-африканцы, я вцепилась в руку одного  из них, да  так проходила рядом  весь день.
На всю жизнь полюбила рыбалку! Мы  на удочку  ловили несметное количество рыбки-тараньки, которая приплывала в наш  лиман на нерест из Азовского моря. Браконьерство продолжалось несколько дней. Потом поспевали фрукты: черешни, огромные, сладкие, желтые и вишнево-черные, абрикосы, сливы, яблоки … Виноград наша детская компания   воровала в колхозном охраняемом винограднике,  пробирались туда  по вязкой тине пересыхающего к концу лета лимана. Черные запретные  ягоды «изабеллы» казались самым вкусным лакомством.
Так пролетали   летние месяцы. А зимой происходили открытия дальних закоулков нашего обетованного края, казавшегося в это просторное пустое время года загадочным.  Пришла любовь к его истории. Запала в сердце старая казацкая легенда, от которой пошло название острова: стаи лебедей сели на воду ранним утром и  спасли  от казни  атамана,  которому была обещана турецкими янычарами жизнь, если в июле снег выпадет. 
Потом взрослели, влюблялись в подросших пацанов, а то и во взрослых, восемнадцатилетних… Девчонки-то местные  после восьмого класса разъезжались по училищам и техникумам, в город, а парни ждали призыва в армию… Вот и смущали нас, тринадцатилетних, своими взглядами да хохотками… Джульете  нет еще четырнадцати лет… Приближались и  моя весна,  и первая любовь…
Апрель, может быть… Мы с подружками прыгаем по каким-то новым «классикам». Новехонький плащик-болонья,  прическа «конский хвост», и волосы хлещут  по лицу. Чувствую чей-то взгляд,  оглядываюсь и ловлю восхищение в глазах чужого мальчишки, высокого, худенького, с русыми длинноватыми волосами…Уже «хиппуют», и  мода докатилась до нашего островка.  Резко останавливаюсь и не могу прыгать, краснею… Ребята, незнакомец и мой школьный приятель Колька, подходить к нам не собираются, кивают  только. Это злит, и я убегаю домой, несмотря на оклики подружек. И вот начинается… Ближе к вечеру: Валя, выйди! Жаркий шепот Клавушки, 14-летней Колькиной пассии: он хочет с тобой познакомиться. Да кто он такой, вообще? Колькин двоюродный брат, девятиклассник, с мотоциклом,  из соседней станицы …Ну, я не знаю… Давай приходи на остановку!..
 О, эта остановка!.. Деревянная  будка со скамейками, где можно посидеть близко друг к другу, осторожно найти в темноте руку, разгоряченное дыхание,  «я садовником родился, ой, я влюблен… в кого? В ромашку (а это я!)»,  дразнилки, хиханьки-хаханьки… Той весной Он приезжал почти каждый вечер,  провожал меня,  все было робко,  невинно…  А он уже тебя обнимал?  Целовал?  Нет.  Нет?!  А мы с Колькой  (Борькой, Митькой) уже…  Я ничего никому не рассказывала, нечего было, да и не хотелось разрушать словами то неуловимое и чудесное, что составляло суть наших отношений: взгляды, молчание, улыбки, обещание чего-то,  состояние полета, которое я испытывала, когда мы катались с ним иногда по вечерним полям. 
А потом было лето, а Он всё робел, а девушка стремительно созревала, уже хотелось  и поцеловаться… и однажды вечером  Он высказал свою обиду  – ты долго каталась где-то на мотоцикле  с Гришкой, а я  ждал...     Я не стала оправдываться… Он был чужой, из соседней станицы,  и еще не знал, что  Гришка  наутро после этого злополучного катания   убил себя из отцовского ружья!..  Я впервые увидела тогда  смерть, вмешавшуюся в жизнь, переполненную любовью: пятнадцатилетний парень лежал на берегу лимана, с  развороченной  выстрелом головой…   Тогда, в промежутках между нашей  бешеной гонкой, Гришка рассказывал мне по праву будущего родственника  (Его сестра ждала моего брата из армии. Впрочем, не дождалась.)   о своей несчастной любви к  взрослой  девчонке, которая прогнала его. А я, я, не нашла нужных слов, не смогла в чем-то его убедить, удержать!..
А потом Он долго не приезжал, и влюбленность сошла на нет.
 Но испытания чувств  продолжались. В  седьмом классе азартно репетировали пьесу про любовь, и я играла конопатую Марьяну с двумя сердцами.  Мой «жених» по пьесе, мальчик из нашего класса, дергающий меня на переменках за «конский хвост» и дразнящий «русалкой»,  на репетиции, после моего  жаркого монолога «теперь бы оба сердца отдала,  чтобы его живым увидеть» поцеловал меня, сволочь, в щеку, при всех,   а учительница Тамара Николаевна грозила ему пальцем и говорила «Только на премьере!», которая, не помню уже  почему -  не состоялась…
Приближались перемены...
Маме захотелось в город. Она стала  задумываться о моем будущем: девчонка умная, хочет учиться в институте, а здесь что?  В общем,  засобирались в путь-дорогу, в далекий  казахстанский город.  Я  навсегда запомнила августовские падающие звезды, и желания, которые тогда я загадывала,  тополь у дома, под которым я встречалась с Ним, а теперь вот  прощалась с приятелем Колькой, вдруг заговорившем о Нем.. Как же ты уедешь, не  увидев Его?.. Он вообще-то так переживает до сих пор… Запомнилось ожидание поезда,  и  случайная встреча на вокзале  с уже бывшими одноклассниками. Один из них, тот самый злополучный театральный «жених»,  купил мне в киоске  журнал в дорогу, а потом, листая его в вагоне, я увидела нацарапанные каракули:  «Я тебя любил тогда, в седьмом классе»… И я заплакала.
 Я уезжала  из своего детства, «из волшебной страны Кубан»,  счастливая, омытая волнами любви… Печальной, несостоявшейся, и все-таки прекрасной…
Отец не переставал укорять маму, что увезла его с благодатной кубанской земли жалела ли мать, не знаю, по крайней мере, вида не показывала. Я не жалела, все стало сложнее, интереснее, но, может, больше никогда не было у меня таких беззаботных дней,  таких задушевных подружек, таких светлых чувств. «Как здесь можно было жить?!» - ужаснулась моя скептичная дочь, горожанка до мозга костей,  когда я её  привезла в места моего детства. Да, сейчас  абрикосовый сад вырубили, на его месте поле с чахлыми огурцами,  высоко над  землей тянутся  по поселку уродливые трубы  газопровода, похожие на передвигающегося скачками удава…  Совхоз   перешел в суровые руки московских бизнесменов, работники получают  за свой труд жалкой  «натурой»,  на центральной площади высится аляповатый алюминиевый памятник лебедям и казакам…
Но  летает,  летает  здесь  аура моего прошлого…  Я смотрю  прощальной   ночью в небо. Там светят те же звезды. Мой тополь  меня дождался, хотя и засох весь, старая  загогулина.   И  я уезжаю с Лебяжего острова   с легким детским сердцем, и волны той  незабываемой детской   любви катятся и катятся   через мое сердце.