Коллекция Брэйдинга-3. Патрисия Вентворт

Патриция Вентворт

                КОЛЛЕКЦИЯ БРЭЙДИНГА 
                (Мисс Мод Сильвер – 18)

ГЛАВА 11

Позже, когда они уже направлялись в Ледлингтон, Чарльз небрежно бросил:
– Кто этот бедолага?
– Что ты имеешь в виду? – не поняла Стейси.
– Тот, из-за которого ты потребовала у обслуги ключ – твой нынешний дружок, который собирается вытащить тебя из дома, чтобы прошвырнуться.
– Ну, ты сказал, что им окажешься ты.
– О нет, ты потребовала ключ у персонала до того, как я пришёл. Не стоит умалчивать – я весь дружеское внимание. Кто он?
– Почему ты называешь его бедолагой? – спросила Стейси.
И в тот самый момент, когда у неё вылетели эти слова, она поняла, что позволила Чарльзу отыграться. Что он и сделал – легко, лениво, улыбаясь собственному отражению в зеркале заднего вида.
– Мужская солидарность, дорогая.
Стейси прикусила губу. Ей следовало откусить язык, прежде чем она позволила рту открыться.
Неторопливый голос не умолкал:
– Держишь его про запас? Сообщи мне, когда назначишь день. Не лучший стиль – заявиться на вашу свадьбу, но буду расценивать это как возможность сделки. Я получаю для апартаментов серию хороших кастрюль по оптовым ценам. Сами квартиры уже обставлены. Так гораздо выгоднее, и легче избавиться от людей, если они тебе не нравятся. Как насчёт алюминиевого набора с двойной кастрюлей и соответствующими строчками на карточке, прикреплённой серебряной лентой: «Спасибо за память», или что-нибудь ещё в этом роде?
Стейси была слишком зла, чтобы говорить, но не собиралась оставить за Чарльзом последнее слово.
– Это звучит восхитительно. Я буду помнить, когда наступит твоя очередь. Полагаю, ты женишься тогда же?
– Полагаю, так. Но ты не против сказать мне, на ком я собираюсь жениться? Хотелось бы знать.
Стейси посмотрела в сторону. Он смотрел прямо на Ледлингтонскую дорогу, как будто хотел убить её. Чарльз в гневе был Чарльзом в гневе – в высшей степени уродливым, мрачным и волнующим зрелищем. Стейси овладело необузданное веселье. Она заявила:
– Очевидно, на Лилиэс.
Машина вильнула от одной обочины к другой. Чарльз выругался, выпрямился и рассмеялся.
– Ещё одна такая выходка, и мы из-за тебя окажемся в канаве! Лилиэс…
– Нет смысла говорить, что она твоя сестра, потому что это не так. Твоя мать удочерила её, а это совсем другое. Архиепископ Кентерберийский позволит тебе жениться хоть завтра.
– Я так не думаю, дорогая. У него имеются определённые представления о разводе (38).
– Всё равно – она не твоя сестра.
– Как скажешь. Но в Англии около двадцати миллионов других женщин, которые тоже не являются моими сёстрами. Знаешь, практически любая из них будет более вероятной кандидаткой, чем Лилиэс. Потому что, когда вас воспитывают, как брата и сестру, это, так сказать, въедается в мозг. – Он снова засмеялся. – Свет, что беспощадно озаряет трон (39), – ничто по сравнению со светом, озаряющим детскую. Все ссоры миновали, все выдумки услышаны – какой смысл жениться?
Под шутливым тоном что-то крылось, но Стейси не могла понять, что именно. Она торопливо вставила:
– Я ни разу не лгала тебе.
– У тебя просто не было достаточно времени, дорогая, не так ли? Жизнь полна упущенных возможностей. Не переживай, в море полно хорошей рыбы (40).
– Я не лгу!
– Дефект в образовании. Но никогда не поздно исправить.
Он свернул на Рыночную площадь и остановился на парковке под статуей сэра Альберта Доуниша (41). Первый из знаменитых Универсальных магазинов быстрой оплаты располагался в одном из старых домов, в направлении которых сэр Альберт теперь махал пухлой рукой. Говорили, что он одет хуже, чем любая другая статуя в Британии. Сэр Альберт предпочитал наряжаться в свободном стиле, и скульптор передал этот стиль с героическим реализмом. Но Ледлингтон чтит его память, танцует в зале, который он построил, и посылает своих сыновей побороться за стипендии, которые он учредил.
Чарльз запер машину, взял Стейси за локоть и прошёл по булыжнику к «Кошке и Мышке». Заведение нахально обосновалось на этом месте около двадцати лет назад и обзавелось вывеской из кованого железа, где изображался свирепый зеленоглазый кот, изогнувший ужасные когти над маленькой сжавшейся мышью. Во дни Иакова I  в этом доме была лавка торговца тканями. Знатные дамы графства покупали там переливчатые шелка и прекрасный бархат из Лиона. А теперь здесь устроили чайную, разделённую на столько маленьких комнатушек, сколько было совместимо с безопасностью.
Чарльз не преувеличил царивший мрак, но уверенно разрезал его, направляясь к дальней стороне длинной комнаты. Здесь уединение обеспечивали оранжевые занавески и пальмы в кадках. В каждой маленькой экранированной кабинке находились жёсткая деревянная скамья-сундук, стол и два стула. Только стройные и ловкие могли втиснуться между столом и скамьёй. Слабый оранжевый свет мерцал тут и там между чёрными балками старого потолка.
Стейси устроилась на скамье и осталась в одиночестве. Чарльз пробормотал: «Лично выберу булочки» и исчез. Стейси оставалось лишь осознавать, какой же она оказалась дурой, заставив Чарльза задуматься о Лилиэс. Впрочем – может быть, да, а может быть, и нет. Если бы Чарльз страстно любил Лилиэс и собирался незамедлительно жениться на ней, он мог бы поступить именно таким образом. Беззаботное равнодушие – вот основная черта его поведения. Но он свернул вбок и едва не сбросил машину с дороги. Не просто так. Что-то выбило его из колеи, и он чуть не потерял контроль над машиной. А потом засмеялся. Она пыталась в точности вспомнить свои слова.
И продолжала вспоминать, когда с другой стороны колючей пальмы и пыльных оранжевых занавесок донёсся голос:
– О, да, Чарльз сыграет свою роль, если я этого захочу. – И довольный, злобный смешок.
Если бы Стейси пребывала в более нормальном настроении, то вспомнила бы, что Чарльз – одно из самых распространённых английских имён. Но она ни на мгновение не задумывалась – она пришла к выводу. Голос был низким, хриплым, имитировавшим интонации актрис из популярных фильмов, и Стейси показалось, что в нём звучат рыжие нотки. Она решила, что от Мэйды Робинсон её отделяют лишь дешёвая оранжевая занавеска и один-два пальмовых листа, и что Мэйда говорила о Чарльзе Форресте. Стейси призадумалась, не закашляться ли ей и не передвинуть ли стол, но не сделала ни того, ни другого. Что-то неразборчиво прошептал мужчина, а затем в разговор снова вступила женщина.
– Всё будет хорошо. Тебе не нужно беспокоиться – он сыграет... – Половина какого-то другого слова была прервана восклицанием: – Чёрт возьми, вот и он сам! Что нам делать?
На этот раз ответ мужчины прозвучал ясно:
– Мы всего лишь пьём чай. Даже Льюис…
– Заткнись! – прошипела женщина. – Мы уходим. Мы всё равно закончили.
Стейси остававшаяся на своём месте, увидела, как они появляются. Она была совершенно права. Мэйда Робинсон, в белом льняном платье, её волосы блестели медью под оранжевыми огнями. А мужчина – Джек Констебль. Встретив Чарльза на полпути среди маленьких столиков, они весело и торопливо поздоровались и исчезли.
Чарльз подошёл и поставил тарелку с булочками на стол. Стейси размышляла, что бы это могло значить, и держала язык за зубами.
У неё оставалось достаточно времени, чтобы переодеться, прежде чем Тони Коулсфут зашёл за ней. Он к тому же немного опоздал, за что всё время извинялся. Задолго до того, как они достигли Ледлингтона, стало очевидно, что вечер не будет успешным. Зайдя в «Корону и Скипетр», Тони пожаловался на сквозняк из высоких окон столовой, которые открывались сверху и могли быть закрыты только совместными усилиями трёх официантов. Дважды поменяв стол, он сгорбился и нарочито вздрогнул.
Еда оказалась не из лучших, но не такой уж плохой. Тони, ещё немного подрожав, начал рассказывать Стейси о гриппе, перенесённом прошлой зимой, и о том, чем тот грипп отличался от гриппа, которым, по мнению рассказчика, он заболевал сейчас. Коулсфут пришёл к мрачному выводу, что его ждёт гораздо худшее. Он ничего не ел, выпил три чашки чёрного кофе и в двадцать минут девятого объявил, что ему лучше пойти домой спать.
– Тётя сказала, что мне вообще не следовало выходить.
Стейси согласилась с мисс Коулсфут. Она не была готова к тому, чтобы оказаться в роли вампира, выманившего бедного Тони из кровати, но одного взгляда на злобную заботливую леди, открывшую им дверь, оказалось достаточно, чтобы она поняла: такова она и есть на самом деле.
– Ему вообще не следовало выходить! Я говорила ему об этом, но он заявил, что должен пойти на назначенную встречу. Абсолютно бездумно, на мой взгляд. Нет, вы ничего не можете сделать, мисс Мэйнуоринг. Марш в кровать, Тони! Чайник готов, и тебя ожидает горячее питьё и две грелки.
Ни в дальнейших словах, ни в действиях не имелось ни малейшего смысла. Тони кашлял так, что у него тряслась голова, и мисс Коулфут, монументальная и грозная, с удовольствием изжарила бы его спутницу в кипящем масле. Искренне радуясь тому, что такси осталось ждать на улице, Стейси забралась в машину и уехала в Уорн-Хаус.

;

ГЛАВА 12

Стейси хотела сразу же отправиться спать, но, когда она вошла в зал, там оказалось довольно много людей. Ведомые Льюисом Брэйдингом, они выходили из гостиной и двигались в направлении пристройки. Самого Брэйдинга окутывала аура значительности. Ещё до того, как леди Минстрелл схватила её за руку и заговорила, Стейси догадалась, что сейчас будут демонстрировать Коллекцию.
– Я не знаю, видели ли вы это когда-либо, но зрелище того стоит. Прекрасные вещи, у большинства из которых своя история. И копии всех действительно известных драгоценных камней. 
Не успела Стейси ответить, как леди Минстрелл обратилась к Льюису:
– Мисс Мэйнуоринг только что вернулась. Можно ли ей присоединиться к нам?
Он обернулся, и Стейси встретилась с его холодными неприязненными глазами – гораздо более холодными и более неприязненными, чем в то время, когда она была женой Чарльза. Он чуть наклонил голову, проскрипел: «Конечно», и процессия продолжила движение по коридору. Стейси пробормотала что-то о намерении лечь спать, только чтобы услышать, как Майра Констэнтайн, шедшая сзади, отрезала: «Чепуха!»
Она оглянулась и увидела её, совершенно квадратную в малиновой парче, сопровождаемую Джеком Констеблем с одной стороны и дочерью Хестер – с другой. Майра искренне призналась:
– И вы их видели раньше, и я, но я всегда готова любоваться ими снова. Они пробуждают во мне зависть и желание обладать. Действует не хуже тоника.
Дверь в этом конце стеклянного прохода напоминала любую дверь для выхода в сад с боковой стороны дома; верхняя её половина была стеклянной, так что из холла дома просматривался весь коридор. Освещение не включали, поскольку солнце ещё не зашло, но Стейси слышала, как Льюис даёт пояснения:
– Я принимаю меры предосторожности, как видите. На закате мы включаем свет в коридоре... Мы? О, Моберли или я. У меня осталась гостиная с этой стороны дома... Да, эта дверь справа от меня. Это был мой рабочий кабинет, и я сохранил его за собой. Но мы с Моберли спим в пристройке... Нет, окон нет, но всё оснащено кондиционерами.
Они шли по коридору. С руки Брэйдинга свисала тонкая стальная цепочка. Он взял ключ, прикреплённый к ней, и открыл дверь в дальнем конце прохода. Эта дверь сильно отличалась от той, через которую только что прошли: металлическая, окрашенная в зелёный цвет – дверь не дома, а сейфа. За ней находился маленький вестибюль, а затем – вторая дверь, такая же крепкая.
Льюис продолжал объяснять:
– Всё здание защищено от взлома. Это единственный путь внутрь. Стеклянный проход был моей идеей. Любой, пожелавший вломиться в эти двери, будет обнаружен. Управление светом встроено в само здание – к нему нельзя добраться снаружи. По-моему, очень остроумно.
Распахнулась вторая дверь. Брэйдинг дотронулся до выключателя, и все вошли в ярко освещённую комнату, длинную, узкую, задрапированную от потолка до пола чёрными бархатными шторами. По бокам располагались витрины со стеклянными навершиями, а посередине, окружённый стульями, стоял похожий на старомодную лежанку длинный узкий стол, покрытый чёрной бархатной тканью. Обстановка в целом производила жуткое впечатление. Переход от сияния летнего вечера, где синеву моря и неба пронизывал золотой свет, был настолько велик, что вызывал нервное потрясение. В этой странной комнате горел яркий свет, но в его яркости не чувствовалось жизни. Впечатление, произведённое на Стейси три года назад, повторилось. Как и тогда, по спине пробежала дрожь, и возникло детское побуждение убежать прочь. Чьё-то дыхание взволновало волосы Стейси. Голос Чарльза пробормотал ей на ухо:
– Ритуальный зал…
Стейси едва не вскрикнула. Она не слышала, как он вошёл, и не знала, что за ней кто-то стоит. Она сдержала крик, но не смогла остановить дрожь, охватившую всё её тело.
Рука Чарльза опустилась на её плечо. Он снова пробормотал:
– Глупышка. Совершенно незачем выпрыгивать из собственной кожи.
Его рука излучала тепло сквозь тонкий шёлк платья. Прикосновение было мимолётным, но в душе Стейси мгновенно всё перевернулось. Кем бы ни был Чарльз, и что бы он ни совершил, но стоило ему прикоснуться к ней – и прошлое вернулось снова. Мысль промелькнула и исчезла. Стейси заставила себя выбросить её из головы.
Льюис Брэйдинг продолжал вещать, давая объяснения:
– Две двери слева от входа ведут в спальню Моберли и ванную комнату. Та, что по длинной стороне комнаты – в коридор к к моим комнатам: спальне и лаборатории. А здесь, – он махнул рукой в направлении витрин, – очень интересная часть Коллекции: копии знаменитых камней. – Он остановился и процитировал, как и всегда в этот момент: – «Ты слишком дорог, чтоб тобой владел я (43)». – Застенчивые нотки, прозвучавшие в его голосе, превратили поэзию в каламбур.
Все вокруг столпились, чтобы посмотреть, куда указывает Брэйдинг.
– Это, конечно, всего лишь копии, без огня и блеска оригиналов. Звезда Юга, найденная в 1853 году в рудниках Богагана бедной негритянкой (44). До огранки он весил двести пятьдесят четыре с половиной карата (45). Как вы видите, он имеет лёгкий розовый оттенок и является одним из самых красивых бриллиантов в мире... Кохинур перед огранкой весил семьсот восемьдесят семь с половиной каратов, по словам Тавернье, который видел алмаз при дворе Аурангзеба (46). Затем он подвергся повторной огранке, и его можно увидеть в королевской короне, которая хранится в Тауэре... Вот копия знаменитого алмаза Раджа Маттана. Он был найден на Борнео и весит триста восемнадцать каратов. И, как видите, имеет форму груши без единой грани.
Он продолжал перечислять алмазы. Низам. Регент, украшавший рукоять государственного меча (47) Наполеона Первого. Санси, потерянный на поле битвы Карлом Смелым (48), найденный швейцарским солдатом и проданный за два франка, а затем извлечённый из трупа верного слуги, который проглотил его, чтобы предотвратить попадание в руки воров. Пиготт. Орлов, по форме напоминающий половину яйца, некогда глаз известного идола. Треугольный Нассак. Знаменитый бриллиант Надежда, синий как сапфир.
Все эти сведения прерывалась вопросами и криками восхищения. Низкий голос Майры Констэнтайн прокомментировал рассказ о Санси:
– Ну, мне бы не хотелось носить вещь, извлечённую из мёртвого тела – не для меня, нет. Во всяком случае, я никогда не сталкивалась с драгоценностями. У меня для них никогда не имелось ни лица, ни фигуры – возможно, поэтому. Что будет со всеми этими красивыми штучками, Льюис?
Он ответил без улыбки:
– Я завещал эту часть моей Коллекции музею Ледлингтона. Она, конечно, представляет большой интерес, но не имеет особой денежной ценности.
На сером лице Брэйдинга ничего не отражалось. Без дальнейших комментариев он перешёл к следующей витрине и начал рассуждать о рубинах. Затем – к сапфирам, изумрудам, топазам, аметистам и к знаменитым гравированным камням.
Стейси уже слышала всё это раньше. У неё появилось ужасное ощущение, что произошёл некий сдвиг во времени – что они с Чарльзом пойманы и возвращены туда, где пребывали три года назад. Конечно, это была абсолютная бессмыслица. Единственное, что никто не может сделать с тобой – заставить тебя снова пережить прошлое. Она повернулась и сказала Чарльзу:
– Я хочу уйти.
Его глаза улыбнулись ей.
– Слишком живые воспоминания?
– Нет. Не хватает воздуха.
Он коротко рассмеялся.
– Льюис будет смертельно обижен – он ужасно гордится своим кондиционером. И ты знаешь, что хочешь увидеть настоящие сокровища. Это произойдёт в ближайшем будущем.
– Я не… не хочу...
– Дорогая, я обещаю поймать тебя, если ты упадёшь в обморок.
Стейси совершенно не выглядела собиравшейся упасть в обморок. Её щеки горели. Она резко отодвинулась от Чарльза, когда Льюис прошёл за бархатную штору и скрылся из виду. Джеймс Моберли последовал за ним. Через мгновение-другое все услышали, как распахнулась невидимая дверь, и вновь появились двое мужчин, неся в руках длинный поднос, покрытый чёрным бархатом и загромождённый драгоценными камнями.
Настал миг, приносивший Льюису Брэйдингу особую радость. Ему нравилось слышать, как у гостей перехватывало дыхание, он любил смотреть, как в женских глазах возникали трепет и жадность. Происходившее, конечно, было очень тщательно рассчитано. У этих ожерелий, браслетов, кулонов и колец имелось своё место на полках внутреннего сейфа, но когда Брэйдинг собирался показать свою Коллекцию, ему доставляло удовольствие произвести эффект тысяча и одной ночи.
Стейси снова ощутила руку Чарльза на своём локте.
– Изображают из себя нубийских рабов? Я всегда чувствую, что Джеймс и Льюис перехватывают через край. Но теперь в разговор вступает султан. Только посмотри!
Её глаза последовали за его взглядом. Джеймс и Льюис поставили сверкающий поднос в центре длинного стола. Взгляд Мэйды Робинсон устремился поверх узкой чёрной бархатной полоски, обрамлявшей поднос. Все последовали её примеру, но именно Мэйда застыла, будто статуя. Её чёрное платье сливалось с темнотой бархата. На этом фоне выделялись руки, шея и ослепительные медные волосы. Она наклонилась вперёд, положив руки на стол, и неотрывно смотрела на все эти блестящие камни. В какой-то момент Стейси почувствовала, что испытывает Мэйда. Ореховые глаза стали зелёными. И сузились. Стейси пришло на ум сравнение с кошкой, выслеживающей птицу. Ощущение прошло практически мгновенно, но вытерпеть его было почти невозможно.
Мэйда тихо рассмеялась, отняла руки от стола и тихо хлопнула в ладоши.
– Ах, как мило! А теперь вы должны нам всё о них рассказать.
Льюис был более чем готов к рассказу.
– Ну, если вы вначале усядетесь  – я думаю, что стульев хватит – тогда каждый сможет увидеть, не толпясь у стола.
Мэйда грациозно опустилась на стул, стоявший позади неё, подтянула его ближе и наклонилась вперёд через стол, обнажив до плеч руки без малейшего загорелого пятна, которое могло бы испортить молочную красоту кожи. Некоторые рыжеволосые женщины легко загорают и покрываются веснушками, но есть и такие, на кого солнце не действует. К ним принадлежала и Мэйда. Она могла бы всё лето жариться на пляже, не приобретя ни единой веснушки и ни малейшей смуглости. Поскольку загар был в моде, она иногда наносила соответствующий макияж, но в течение последних нескольких недель предоставила свою кожу природе и получила вознаграждение в виде одобрения Льюиса Брэйдинга. Безусловно, на фоне чёрного бархата и под ярким верхним светом она производила попросту  ослепительный эффект. Чарльз, казалось, думал именно так. Он рассеянно бросил: «Потрясающе, правда?» – и отошёл, чтобы занять место рядом с ней. Возможно, его поманил взгляд – Мэйда на мгновение оглянулась.
Стейси села в конце стола. Справа от неё устроилась Хестер Констэнтайн. Рядом с ней – семья Браун, молодые люди среднего возраста, который позволяет участвовать во всём, что затевают дети; затем Чарльз, Мэйда, Джек Констебль, Лилиэс Грей, Майра Констэнтайн и леди Минстрелл. Весь этот блеск не отразился на Лилиэс. Драгоценности, бьющая через край жизненная сила Мэйды придали Лилиэс сухой и бесцветный вид. Уродливая старая Майра выглядела неизмеримо лучше.
Майра произнесла своим низким голосом:
– Давайте, Льюис, мы готовы! Пусть занавес поднимут!
Не то, чтобы она пропела последние слова, но мелодия «Паяцев» послышалась достаточно отчётливо (49).
Льюис повернулся и изобразил лёгкий, но жёсткий поклон.
– Вы уже всё это слышали раньше, – осуждающе процедил он.
Майра весело рассмеялась, прищурив глаза.
– Нет ничего нового под солнцем, как говорится (50). Но я не устаю от старых вещей – старых песен, старых друзей, старых времён – так что хватит скромничать. Доставайте товары из-под прилавка!
– Вряд ли из-под прилавка, моя дорогая Майра, – отпарировал Льюис и, погрузив руку в сверкающую кучу перед собой, поднял вверх кольцо. Квадратный изумруд ярко сиял между сверкавшими бриллиантовыми выступами.
Мэйда, охнув, вытянула руки. И перед дюжиной завистливых глаз Льюис опустил кольцо ей на ладонь.
– Наденьте его и посмотрим, как оно выглядит.
Она надела его на средний палец левой руки. Выглядело великолепно. Льюис кивнул в знак одобрения.
– Женщины с вашим цветом всегда должны носить изумруды – они подчёркивают зелёный цвет их глаз.
Мэйда подняла длинные тёмные ресницы.
– Но мои глаза не зелёные. Они ореховые.
Собеседники ни на кого не обращали внимания. Брэйдинг сказал:
– Я видел, что они – зелёные. Если бы вы носили изумруды…
– У меня их нет. – Её глаза снова обратились к кольцу.
Льюис сменил низкий конфиденциальный тон, который только что принял.
– Очень красивый камень, и у него интересная история. Помните убийство Грейстерс? Вы должны, Майра.
Майра Констэнтайн кивнула.
– Ну, раз девушка попросила… – начала она. – Тысяча девятьсот семнадцатый, не так ли? Джонни Грейстерс получил увольнительную, вернулся домой и обнаружил, что его жена спуталась с другим парнем. Пристрелил их обоих и выпрыгнул из окна пятого этажа, когда в дом ворвалась полиция. Я знала Джонни – в нём и на пенни злобы не было, пока эта баба не свела его с ума. Вы хотите сказать…
Льюис Брэйдинг улыбнулся.
– Да, это её обручальное кольцо. Моё последнее приобретение. Так, а теперь кое-что, чего вы ещё не видели! – Он наклонился через стол и стащил кольцо с пальца Мэйды. – Вот этот браслет…– он поднял золотую полосу шириной около двух дюймов, инкрустированную бриллиантами и рубинами, – он связан с Биркенхедом (51). Я купил его двадцать пять лет назад у внучки женщины, которой он принадлежал. А эта заколка для волос – нет, не красивая и не ценная. Просто небольшая брошка с жемчужной каймой, но она отправила на эшафот отравительницу миссис Мэннинг. Её повесили в одеянии из чёрного атласа, и после этого целое поколение никто не носил одежду из этой ткани.
Хестер Констэнтайн, в изнеможении облокотившись на Стейси, произнесла дрожавшими губами:
– Я бы не стала носить ни одну из этих драгоценностей, даже если бы мне заплатили.
Стейси не могла с ней не согласиться. У каждой из драгоценностей, демонстрируемых Льюисом с такой гордостью, была история, и каждая история полна крови и слёз. И нельзя сказать, чтобы он повествовал обо всех этих событиях с каким-либо драматизмом. Убийство, возмездие, ревность, ненависть, месть – сухой голос Брэйдинга низводил эти явления к обыденности, и тем самым они становились ещё ужаснее, потому что все мы живём именно в обыденной обстановке. Великие, всесокрушающие страсти хороши с другой стороны рампы в несуществующих краях драмы и романтики, но когда убийство спускается со сцены, садится рядом с вами на галёрке или в партере, а то и сопровождает вас в респектабельный пригородный дом, то сердце сковывает ледяной, неприкрытый ужас.
Льюис продолжил свой сольный концерт, и Стейси чувствовала, как на сердце у неё становится всё холоднее. Это ожерелье принадлежало обычной девушке из уютного домика. Она застрелила мужчину, потому что он бросил её ради другой женщины... Эта искрящаяся пряжка застёгивала накидку знаменитой куртизанки викторианских времён. Она начала свою жизнь бедной девушкой на мельнице. И закончила её на грязной соломе долговой тюрьмы. А в промежутке между этими двумя событиями она ослепляла глаза и терзала сердца своих бесчисленных товарок…
– Я ненавижу их, – промямлила, дрожа, Хестер Констэнтайн. Льюис Брэйдинг, вероятно, услышал эти слова. И посмотрел на неё с холодным негодованием, что произвело очень неприятное впечатление. Хестер, казалось, ничего и не заметила, но Стейси почувствовала, как она содрогнулась. В Льюисе Брэйдинге было нечто…
Он поднял сверкающую брошь.
– Очень немногие женщины способны ненавидеть ювелирные изделия, – сказал он. – Конечно, бриллианты подходят не всем. – Его взгляд жёстко хлестнул Хестер и вернулся к украшенной драгоценными камнями брошке. – Прекрасно, не правда ли? Брошь Марциали – пять идеально подобранных бриллиантов по четыре карата, укреплённых на планке. Свадебный подарок Джулии Марциали от её мужа в 1817 году. Она носила эту брошь, когда три года спустя муж зарезал и её, и её любовника. Это событие произвело большое впечатление в Риме, но, поскольку граф совершил самоубийство, его не удалось отдать под суд. А сама Джулия была незаурядной красавицей из благородной сардинской семьи. Странно думать, что эти яркие камни заливала её кровь.
– Не надо! – пролепетала Хестер Констэнтайн. Брауны, сидевшие поблизости, не стали заходить так далеко, полагая, что им, в общем-то, наплевать на подобное.
– Очень изящная, и, вероятно, стоила больших денег, – любезно произнёс мистер Браун. – Но я не хотел бы подарить своей жене что-либо, связанное с такими неприятными ассоциациями. – На что миссис Браун с содроганием ответила:
– И я бы не стала носить эти украшения, Томми, если бы ты подарил их мне.
Мэйда искоса взглянула на неё.
– Да ну? – спросила она. Затем бросила взгляд на Льюиса: – Вы собираетесь поверить ей на слово? Лучше не стоит – она может и передумать. И предупреждаю: не рассчитывайте на то, что я откажусь от чего-либо, потому что в этом изделии кто-то был убит. Я обожаю эти прекрасные вещички. – В голосе чувствовалось истинное обожание. Руки Мэйды потянулись к ожерелью, которое Брэйдинг только что поднял с подноса. – О, Льюис, позвольте мне надеть его – пожалуйста, только на мгновение!
Он позволил ей надеть ожерелье и защёлкнуть застёжку. Бриллианты в лёгком переплетённом узоре из роз, плоских и условно изображённых, и каждая с изумрудом в центре. Стейси смотрела на них и не могла отвести взгляд. Она слышала, как Льюис говорил:
– Впрочем, в этом ожерелье никого не убили. Он принадлежал моей прапра- и так далее бабушке Дамарис Форрест, служившей фрейлиной при дворе королевы Анны. Она была прекрасна, она была добродетельна, она дожила до глубокой старости и умерла, оплакиваемая многочисленной семьёй. Все женщины Форрестов отличались красотой и добропорядочностью.
Казалось, Льюис выучил свой текст наизусть. Он повторил слово в слово то, что говорил три года назад, когда принёс ожерелье, чтобы показать ей, и Чарльз застегнул его на её шее. Стейси не собиралась заниматься самообольщением, пытаясь увериться, что ожерелье выглядит на ней так же хорошо, как и на Мэйде Робинсон. Но она побежала к простому высокому зеркалу в конце комнаты и пришла в восторг, увидев своё отражение в белом платье с бриллиантами и изумрудами, радужно сверкавшими под светом. Её глаза сияли ярче, чем камни, а щёки рдели от счастья, и Чарльз выглядел так, словно любил её всем сердцем. Воспоминание вернулось, когда Мэйда вскочила и побежала, как тогда Стейси, к зеркалу, висевшему между двумя бархатными шторами. И затем его стёрла другая картина, та, которую она никогда не могла забыть – спустя два вечера, и Чарльз в пижаме стоял спиной к Стейси перед бюро в своей гардеробной. На потолке горела лишь одна лампа, и Чарльз стоял с этим ожерельем в руке. Полночь. Ни единого звука. Ночная рубашка Стейси спустилась с одного плеча, босые ноги, стоявшие на ковре, замёрзли. И Чарльз – с ожерельем Дамарис Форрест в руке.
Стейси вернулась в реальность с ощущением, что земля уходит у неё из-под ног. Потому что ожерелье было здесь. У Льюиса Брэйдинга. И сверкало, отражаясь вместе с Мэйдой в зеркале, стоявшем в конце комнаты.
Мэйда обернулась. Все услышали, как она глубоко вздохнула. Затем вернулась к своему месту, плавно переступая – прекрасное, полное жизни существо. Её глаза были зелёными, как изумруды. Она неохотно протянула руки к застёжке, подержала ожерелье в руках, лаская его взором, а затем импульсивным жестом бросила через стол Льюису Брэйдингу.
– О, заберите, заберите! И лучше бы вам поторопиться, иначе я не смогу заставить себя отказаться от него.
Он приветствовал сумасбродство едва заметной улыбкой.
– Что ж, оно вам идёт, – согласился он.
Стейси увидела, что их взгляды встретились. Она подумала: «Мэйде не придётся долго ждать, чтобы завладеть ожерельем».
Льюис вернулся к своему повествованию. Но Стейси не могла выбросить ожерелье Форрестов из своих мыслей. Она вернулась на три года назад и пыталась понять, что же тогда натворила.
 
 
ГЛАВА 13

Странно было вновь выходить на свет. Они пробыли в пристройке всего час, и на море ещё светило солнце. Чарльз обнаружил, что провожает Мэйду домой. Совершенно неожиданно для себя. Он, конечно, не планировал этого, но случилось именно так. Джек Констебль ненавязчиво составил компанию Лилиэс, а Чарльзу пришлось маневрировать, чтобы уговорить их взять его машину. Всё было проделано очень изящно:
– Чарльз, дорогой, если я лишусь свежего воздуха, то упаду в обморок. И, честное слово, если кто-то не проводит меня домой и не отвлечёт разговором, я вернусь к этим изумрудам, как мотылёк, летящий на пламя свечи, и меня найдут изломанной и изувеченной возле этой ужасающей стальной двери. Представляете, какой удар для бедного Льюиса? И, конечно, нет никакой необходимости ради меня разбивать компанию. Лилиэс, Джек… все остальные… просто это свыше моих сил. Всё было слишком чудесно. Я чувствую себя царицей Савской (51 А)– совершенно сошла с ума при виде стольких невероятных драгоценностей. – Она метнулась обратно к Льюису, стоявшему на пороге пристройки, руки её вытянулись, голос стал низким и хриплым. Отрывки того, что она говорила, доносились до Стейси: – Вы ведь понимаете, что я чувствую, правда? – Неясное бормотание, а затем: – Действительно прекрасная возможность. Я разберусь со всем этим. Оставайтесь здесь и убирайте на места свои райские изделия. – И снова бормотание; затем она стремительно рванулась обратно, схватила Чарльза за руку и воскликнула:
– Давайте взлетим в небеса! Это так здорово!
Они ушли вместе.
Льюис отступил назад и закрыл дверь. Стейси отправилась в свою комнату.
Тропинка к Солтингсу пролегает так же, как Стейси видела во сне, но только без высокой стены, отгораживающей её от окружающего мира. Она извивается и поворачивает вдоль обрыва, круто спускаясь к пляжу, порой чуть ли не отвесно, вызывая головокружение. Во время прилива пространство внизу заполнено водой, во время отлива – камнями, но всё равно остаётся берег, который редко поднимается над морем более чем на дюжину футов. Там и сям берег выдаётся в бухту, и в этих местах можно посидеть. Приятная прогулка для летнего вечера.
Чарльза интриговало, с какой целью его отделили от других и увели подальше. Не для того, чтобы заставить Льюиса ревновать, так как Мэйда изо всех сил старалась успокоить его. Он решил, что предоставит ей возможность вести игру по-своему.
Он принялся рассказывать ей какую-то историю, но Мэйда перебила его и сказала:
– Чарльз, я хочу поговорить с тобой.
Драма? Ну что ж, партию разыгрывать ей. Он бы предпочёл... Но у Чарльза не оказалось времени, чтобы додумать до конца, потому что она без обиняков заявила:
– Льюис попросил меня выйти за него замуж.
Он серьёзно кивнул.
– Кого из вас поздравить? 
– Я пока отказала. Пока.
– Тогда, очевидно, я поздравлю его. 
Она вспыхнула.
– Как можно быть такой свиньёй? Но ты не заставишь меня выйти из себя!
– Замечательное решение. Позволь мне помочь – я поздравлю вас обоих.
– По поводу?
Его кривые брови поднялись.
– По поводу ваших сомнений, взаимного отвращения и тому подобного.
– Чарльз, ты просто скотина!
– Потому что предположил, что вы, вероятно, сделаете друг друга чертовски несчастными?
– С какой стати?
В его взгляде читался намёк на насмешку.
– Ты не сможешь питаться изумрудами – или сможешь?
– До этого ещё далеко, – ответила Мэйда Робинсон.
– В таком случае это твои похороны. 
Слово прозвучала ударом колокола; Мэйда торопливо возразила:
– Он составил завещание в мою пользу.
Чарльз позволил себе улыбнуться.
– Вот теперь я действительно поздравляю тебя.
Она ярко покраснела.
– Я не планировала это – всё случилось из-за мгновенного побуждения. Я сама собиралась составить завещание – у меня был бланк. Я спросила, не будет ли он свидетелем, но когда он обнаружил, что я что-то оставляю ему…
– На редкость художественный штрих!
Она встретила сарказм с бравадой.
– Да, верно, разве не так? Ну вот, а он сказал, что не может, поскольку является заинтересованной стороной, и… и… ну, в конце концов попросил меня выйти за него замуж. И он взял бланк, и заполнил его, оставив всё мне, и сказал, что найдёт свидетелей удостоверить его подпись – где-то за пределами клуба, чтобы обойтись без лишних разговоров.
Чарльз посмотрел на неё с загадочным выражением.
– Но оно ещё не подписано. Странно, что ты не ковала железо, пока горячо.
Её глаза засветились триумфальным блеском.
– О, он всё подпишет. Он от меня без ума. Во всяком случае, пока это только жест. Настоящее завещание будет составлено на следующей неделе, когда он встретится со своими адвокатами – дарственные записи и всё такое прочее. А это – банальный жест на случай попадания под автобус или что-нибудь в этом роде. Для большей верности, понимаешь? – Она наклонила голову и посмотрела на него. – Ну?
– Что – ну?
– Тебе нечего сказать? Тебе всё равно? Ты ничего не собираешься предпринимать?
Он подарил ей очаровательную улыбку.
– Могу столкнуть тебя с утёса – это был бы выход.
Её голос смягчился, её глаза не отрывались от его лица.
– Есть и другие пути...
Чарльз проклял всех рыжеволосых женщин с зелёными глазами. “ Les yeux verts vont a l'enfer.” (52) Он небрежно бросил:
– Ни один не приходит в голову. – Затем, полностью изменив тон: – Послушай, Мэйда, это твоё представление, и я не хочу вмешиваться. Льюис может жениться, на ком пожелает, и может оставить как свои деньги, так и эту проклятую Коллекцию кому угодно. Если ты его любишь, возвращайся и выходи за него замуж. Ты будешь шикарно выглядеть в изумрудах. Но если ты не испытываешь к нему привязанности, советую тебе серьёзно подумать. Я знаю Льюиса много лет, и ты не изменишь его. Когда пройдёт ослепление медового месяца, ты займёшь второе место после Коллекции. Это то, на чём он действительно женат, а любая женщина – просто временное развлечение. Он и раньше увлекался, но всегда возвращался к тому, во что действительно влюблён. Уверяю тебя – я не верю, что он способен любить что бы то ни было ещё. Он останется жить в этом мавзолее со своими мерзкими безделушками, а ты станешь заурядной служительницей. У него есть Джеймс Моберли, бедняга. Но Джеймс не может носить драгоценности, а ты можешь. Один помощник – чтобы ухаживать за изделиями, другая – чтобы демонстрировать их. Припоминаю, что в Древнем Риме женщины-пленницы во время триумфа (53) были просто усыпаны драгоценностями. Вот это и будет твоим местом в схеме имущества Льюиса.
Мэйда не сводила с Чарльза глаз. На редкость красивых глаз, больших и полных света – ни серых, ни коричневых, ни даже зелёных. Цвет играл и менялся, как в озерце на зелёной лужайке.
– Чарльз, – прошептала она.
Он отвёл глаза. По вискам бежали капли пота.
– Ну, – сказал он, – ты предупреждена.
Они стояли. Солнце уже спустилось очень низко. С моря дул лёгкий прохладный ветерок. Это было приятно. Чарльз снова двинулся вперёд, Мэйда шла рядом с ним.
Вскоре она выпалила голосом обозлившегося ребёнка:
– Что толку предупреждать меня? Я должна что-то получить. Ты не предлагаешь мне ничего иного.
– Я всего лишь наблюдатель. А он видит бОльшую часть игры, знаешь ли.
– Но сам не играет? – В ласковом голосе прозвучало приглашение.
– О, нет, он не играет, – ответил Чарльз. – Видишь ли, у него своя собственная игра. Не стоит их смешивать.
Она разразилась странным сердитым смехом:
– Тогда я стану тебе двоюродной сестрой, дорогой!

;

ГЛАВА 14

Стейси поднялась в свою комнату и заперла дверь. И решительность тут же её покинула. Шло время. Затем Стейси подошла к окну и уселась там. Окно выходило на пристройку и на холм, в который она была встроена. Свежий воздух почти не входил в комнату. Стейси хотелось бы почувствовать ветерок, но ничего не выходило.
Внезапно она поняла, что замёрзла. Ей хотелось чувствовать ветерок, но она замёрзла. Стейси схватила пальто и накинула его на себя, но не сумела избавиться от ледяной дрожи. Она разорвала свой брак из-за ожерелья Дамарис Форрест. Потому что Чарльз украл его. И она не могла оставаться женой вора. Но теперь оно снова находилось в руках Льюиса Брэйдинга. Чарльз, должно быть, вернул его. Возможно, Льюис даже не узнал о краже. Но это не имело никакого значения. Значение имело то, что сама она знала о Чарльзе. И Чарльз был вором. С мучительным, медленно нараставшим напряжением она вспомнила слова Лилиэс: «Он всегда поступал так, и никто ничего не замечал. Мы справились – мы возвращали вещи обратно. Это разбило сердце его матери – и моё тоже. Вот почему я не выйду за него замуж. Он вообще не должен был жениться. Я надеялась, что ты никогда не узнаешь». Ей пришлось напрячься, чтобы уловить слова, произнесённые низким, прерывающимся голосом. Ей пришлось напрячься – там, в полутьме, три года назад, когда Лилиэс отвернулась от неё и сказала: «Он всегда поступал так».
Оглядываться назад на молодую, бездумную Стейси – всё равно, что смотреть на кого-то другого. Нельзя жить с вором. Чарльз был вором – она не могла жить с Чарльзом. Она не могла видеть его… сказать ему… говорить с ним о чём бы то ни было. Даже мысль об этом заставляла её стыдиться. Она должна уйти – и немедленно. Единственное, что хотело остаться – её тело. Однако вы можете заставить своё тело делать то, что считаете нужным. Например, заставить свою руку взять лист бумаги и написать на нём: «Я совершила ужасную ошибку. Мне не следовало выходить за тебя замуж. Я не могу об этом говорить. Не пытайся заставить меня вернуться. Я не могу».
Но Чарльз не прекращал попыток. Сначала сердито: «Что это за ерунда?» и тому подобное. Потом: «Послушай, давай встретимся и поговорим об этом». И наконец: «Очень хорошо, как тебе угодно. Я больше не буду докучать тебе вопросами. Развод состоится через три года (54)».
Она скрылась и не ответила ни на одно из писем – на самом деле не ответила на них. Всё, что ей удавалось – снова написать одни и те же первые слова: «Я больше никогда не вернусь».  Она отлично осознавала, что не сможет устоять, если окажется лицом к лицу с Чарльзом. Стоило бы ему посмотреть на неё, стоило бы прикоснуться к ней, она бы уступила – и навсегда преисполнилась презрения и к нему, и к себе. Нельзя жить с вором.
Она сидела и вглядывалась в себя, в Чарльза, в Лилиэс… В каждом было нечто вроде стержня, того, что нельзя изменить. У каждого – своё глубинное «я». Ты понимаешь, что это такое, когда живёшь с человеком. Предположим, ты видишь этот стержень, и вдруг понимаешь, что он – не из камня, а из песка. Как у Чарльза... Лилиэс? Неизвестно... Возможно, её «я» – её чувство к Чарльзу, потому что она всегда знала, что он вор, но продолжала любить его. Но Стейси не могла поступить так. Внезапно она почувствовала себя подлой и ничтожной.
Какой смысл думать об этом? Если теперь всё кончено. Она и минуты не задержалась бы здесь, если бы всё не было кончено. Перестань думать, перестань анализировать. Всё прошло, всё миновало, всё умерло. Лицо Чарльза возникло перед ней так явственно, что она чуть не вскрикнула. Его глаза улыбались...
Она ещё долго сидела неподвижно. Когда в комнате стемнело, мысли Стейси спутались, появляясь и исчезая, а затем исчезли почти полностью и погрузили её в сон. Она не знала, что случилось, и как долго оставалась в забытьи, но проснулась, обуреваемая диким страхом. Какое-то мгновение она не понимала, где находится. В комнате царил мрак, Стейси дрожала от холода, несмотря на пальто. Она уснула у окна, и ей приснился страшный сон, но она не могла его вспомнить. При пробуждении вернулся страх, но не память.
Встав со стула, она подошла к окну, и в тот же момент в стеклянном проходе внизу зажёгся свет. Стейси застыла, уставившись на проход. Света не было, когда она проснулась. Везде царил мрак. Если бы свет был включён, она бы увидела его отражение здесь, в своей комнате. Она вернулась к стулу, на котором раньше сидела. Свет из прохода следовал за ней. Он отбрасывал рисунок окна на пол, касался её груди, её рук, её ног. Этого не было, когда она проснулась.
Подумав о том, что кто-то идёт из пристройки в дом, Стейси подошла к двери. Мысль была безрассудной, но всецело овладела разумом. Стейси открыла дверь и увидела тёмный коридор, ведущий к слабо освещённой площадке. Не переставая думать, она направилась к свету. Если кто-то идёт из пристройки, ему придётся пройти по коридору первого этажа как раз перед её глазами. Он должен выйти в холл – если только не повернёт в бильярдную или в кабинет Льюиса Брэйдинга.
Она оказалась на лестничной площадке, прежде чем подумала о кабинете, и вдруг почувствовала, что дурачит себя. Из пристройки могут появиться только Льюис или Джеймс Моберли. У любого из них могла быть причина находиться в кабинете. Стейси, нахмурившись и опираясь на перила, ограждавшие лестничную площадку, смотрела вниз в холл. Там тоже горел свет. Лестница поднималась вверх, делая лёгкий поворот. Если у Джеймса Моберли или Льюиса Брэйдинга были дела в доме, почему свет в стеклянном проходе вначале выключили, а затем снова включили? Напрашивался только один ответ, потому что существовала единственная причина выключения света: человек, воспользовавшийся проходом, не хотел, чтоб его заметили. Но только Льюис или Джеймс могли выключить свет и включить его снова.
И в тот миг, когда Стейси осознала этот факт, она услышала звук снизу. Кто-то прошёл по проходу через стеклянную дверь. Она посмотрела сквозь перила и увидела, что в холле появилась Хестер Констэнтайн. Вначале Стейси не узнала её. Она была в ночной рубашке, в тапочках на босу ногу и с волосами, распущенными по плечам. А в руках держала великолепную вышитую шаль. Яркие птицы и невиданные цветы отражали свет, алая бахрома спускалась на пол.
Стейси не отрывала взгляда, не в силах поверить своим глазам. Шаль, конечно, принадлежала Майре. Но эта женщина с распущенными волосами и мечтательным лицом – неужели действительно Хестер? Она выглядела на десять лет моложе и чуть ли не на двадцать – лучше. И лениво улыбалась, распространяя вокруг себя ауру довольства.
Стейси бросилась в свою комнату и закрыла дверь.

;

ГЛАВА 15

Наступило утро, ясное и прекрасное – голубое небо, синее море и надвигающаяся жара. Ничто не предвещало, что этот день будет отличаться от любого другого дня – августовская пятница с хорошей погодой и тёплыми выходными. Клубу предстояло наполниться под завязку. Идеальное купание, теннис на твёрдых кортах – обычная рутина места для отдыха в разгар курортного сезона.
Лёжа в кровати, Стейси пребывала между сном и бодрствованием, с потоком праздных мыслей, появлявшихся и исчезавших, словно плывущие водоросли. Изумруды и рыжие волосы Мэйды. Измученный взгляд Лилиэс, подмеченный вчерашним вечером. Чарльз подходит к Мэйде и идёт с ней домой. Льюис, похожий на нечто серое, выползающее из-под камня; Льюис Брэйдинг, который нравится ей не больше, чем она – ему. Хестер Констэнтайн, закутавшаяся в блестящую шаль Майры…
Она с трудом поднялась, села, откинула волосы и принялась думать о миниатюре. Майра назначила сегодняшний сеанс на десять. Вчерашний, казалось, состоялся давным-давно. Стейси пришлось бороться с ощущением, что миниатюра не так важна, как считалось вчера. Желание писать вытеснено, отодвинуто на задний план, сброшено в болото всеми этими людьми и тем, что они думали и чувствовали. В течение трёх лет Стейси не допускала людей в свою жизнь. Полностью отгородилась от них, не заботясь о том, что они говорят или как поступают, и направила все свои мысли, интересы и энергию исключительно на работу. Но преграды рухнули, и всё вернулось. Люди снова обрели значение. А вот работа, казалось, больше значения не имела – Стейси испытывала к ней лишь холодное равнодушие.
Однако значение имело и всё, что произошло в Уорн-Хаусе в ту пятницу. Каждая мелочь, каждая деталь; точный момент, когда все приходили и уходили; что они сделали, сказали, носили; говорили ли они с кем-либо; написали ли они или получили письмо; звонили ли они по телефону – всё это имело значение, вплоть до малейшего оттенка любого слова, вплоть до малейших поворота головы и интонации. Но Стейси этого не знала. И, возможно, никто из остальных тоже ещё не знал, хотя и в этом можно усомниться.
Но нельзя усомниться в том, что Льюис Брэйдинг спустился к входным воротам и сел на автобус в девять тридцать, который идёт в Ледстоу, а через семь миль заезжает в Ледлингтон. В четверть одиннадцатого Брэйдинг вошёл в свой банк, попросил о встрече с управляющим, и в его присутствии и в присутствии клерка поставил свою подпись на бланке завещания, в результате которого Мэйда Робинсон стала его единственной наследницей. Он был очень дружелюбен и постоянно улыбался, посмеивался и сообщал, что в скором времени ожидает поздравлений.
– Но на данный момент это конфиденциально. Просто временная мера на случай каких-то непредвиденных обстоятельств. – Он снова засмеялся. – Я собираюсь навестить своих адвокатов. Музею по-прежнему предстоит получить часть моей Коллекции. Просто… ну, никто не знает, что случится в будущем.
Управляющий проявил ответное дружелюбие, и всё закончилось ко всеобщему удовольствию.
Льюис Брэйдинг вернулся домой следующим автобусом. В половине двенадцатого он находился в своём кабинете с Джеймсом Моберли. Часть их разговора подслушали. В пять минут первого он вышел из пристройки и сделал пару звонков. В час дня он зашёл в столовую на обед, а через полчаса вернулся в пристройку, на мгновение остановившись у стола, за которым в одиночестве обедал Джеймс Моберли: «Лучше возьмите выходной. Я не хочу вас видеть». Это слышали шесть человек, но никто не услышал ответа мистера Моберли. Возможно, он считал, что говорить не о чем. Заметили, что он выглядел уставшим и бледным и едва притронулся к обеду.
Около половины второго он вернулся в пристройку, через несколько минут после Льюиса Брэйдинга. Встретились ли они там и произошло ли между ними что-либо – неизвестно. Джеймс Моберли уверял, что они не виделись, а сам он ненадолго зашёл в пристройку, чтобы взять книгу, и тут же без промедления вернулся в клуб и отправился в кабинет, где и провёл остаток дня.
К тому времени, когда в Уорн-Хаусе заканчивалось время ланча, большая часть персонала была свободна, хотя в бюро (55) всё равно кто-то оставался, и можно было вызвать официанта. Жара разыгралась. Мисс Снагге, сидевшая за стойкой, с удовольствием бы поменялась местами с миссис Констэнтайн, которая, как все знали, укладывалась после обеда и спала, как ребёнок. По мнению её дочерей, это было чудесно – единственный шанс, который им выпадал. Леди Минстрелл ушла с книгой в сад и устроилась в старой беседке на холме – на своём любимом месте. Там открывался великолепный вид на море, и с воды дул прохладный ветерок. Белое платье с большими чёрными пятнами вышло из затенённого зала и радостно встретило яркий солнечный свет снаружи. Леди Минстрелл носила одежду высшего качества – выглядевшую скромно, но недоступную тем, кто не может заплатить изрядную сумму.
У Эдны Снагге был приятный и дружелюбный характер. Она не завидовала другим людям, но ей бы хотелось встретиться сегодня вечером со своим парнем как раз в таком платье. Ну разве что в тёмно-синих пятнах, потому что молодость даётся только раз, а чёрный цвет производит унылое впечатление, если тебе всего двадцать два, и ты не носишь траур.
Мистер и миссис Браун прошли через холл с полотенцами и купальными принадлежностями. Мисс Снагге и сама была бы не прочь окунуться – не сразу после ланча, а где-то около половины третьего. Миссис Браун помахала рукой и спросила: «Не хотите ли с нами?» – исключительно для того, чтобы привлечь внимание. Все знали, что за этими словами ничего не кроется, но миссис Браун вовсе не собирается язвить. Просто у неё такая манера – равно как и носить обтягивающее платье, слишком легкомысленное для её возраста. Даже на юной девушке такой розовый наряд был бы достаточно неуместен. Забавно, как люди не понимают, что нельзя злоупотреблять розовым. А вот тёмно-синий…
Её мысли прервались из-за появления миссис Робинсон и майора Констебля, того самого, который остановился в Солтингсе. Красные волосы, пылавшие на солнце – и нетронутая гладкая кремовая кожа. Мэйда вошла в зал, выглядев такой же прохладной и свежей, будто она только что гуляла в тенистом саду, а не вернулась с прогулки из Солтингса по тропинке, вьющейся по раскалённой скале. А вот майор Констебль был явно с жары – так он раскраснелся. Его глаза поражали синевой. Мисс Снагге восхищалась им. Рядом с таким приятно идти. Ни малейшего дуновения, но ему и в голову не придёт освежаться спиртным, как некоторым.
Мэйда Робинсон подошла к открытой передней двери бюро.
– Я иду в пристройку, чтобы увидеть мистера Брэйдинга. Будьте ангелом и позвоните ему на домашний телефон. Я не хочу стоять и жариться в этом стеклянном проходе, пока он соберётся открыть дверь. Мистера Моберли нет, не так ли?
– Я не видела, чтобы он уходил, – ответила Эдна Снагге.
– О, хорошо, тогда просто позвоните мистеру Брэйдингу. – Она повернулась к майору Констеблю. – Что ты будешь делать, Джек? Я не задержусь. Я не знаю, зачем Льюис хотел меня видеть.
Джек Констебль засмеялся.
– Разве он не хочет всегда тебя видеть?
Она скорчила гримасу.
– Не глупи! В общем, я скажу ему, что мы собираемся играть в теннис, а затем пойдём купаться. Его не интересует ни то, ни другое, поэтому жаловаться ему не на что. Я быстренько выясню, что он хочет, и тут же вернусь обратно. Могу обещать, что пообедаю с ним – тогда он сохранит спокойствие.
Они говорили, небрежно игнорируя Эдну Снагге. Она могла быть стулом, или столом, или мухой на стене. Скверные манеры, по её мнению. Но она не стала уподобляться беседующим, а покачала головой, сняла трубку и позвонила в пристройку.
– Ну, пока, – бросила Мэйда Робинсон, и её белое платье скрылось за углом.
Мистер Брэйдинг ответил на звонок. Это означало, что мистер Моберли отсутствовал. Мистер Брэйдинг не стал бы снимать трубку, если бы секретарь был на месте. Эдна Снагге сказала:
– Я говорю из бюро, мистер Брэйдинг. Миссис Робинсон попросила меня позвонить вам. Она только что вошла в пристройку.
Она повесила трубку и выглянула в зал. Майор Констебль взял газету и читал её, стоя. Мисс Снагге подумала: если бы она была Мэйдой Робинсон, с деньгами или без денег, она дала бы мистеру Брэйдингу от ворот поворот, раз вокруг имеются такие парни. Ходят слухи, что он был десантником. То, что им пришлось пережить, ужасно – прыжки из самолётов и всё такое. Стоит подумать об этом, и чувствуешь себя так, будто у тебя внутри пустота. Майор Констебль, очевидно, очень смелый. Да и майор Форрест, конечно. Просто стыд так разводиться – как может девушка пойти на это? Что-то в нём заставляет думать: ты готова сделать всё, о чём бы он тебя ни попросил. Забавно: она приехала сюда и снова называет себя мисс Мэйнуоринг, и они общаются достаточно дружески. С этими разводами вечно какая-то путаница. Хоть что-то, да пойдёт не так.
Майор Констебль отложил газету, прошёл по коридору туда, где дверь кабинета вела в стеклянный проход, а затем вернулся обратно. На этот раз он направился к окну над стойкой и спросил, посмеиваясь:
– Когда вы говорите, что тут же вернётесь, как долго это обычно длится?
– По-разному, – смиренно ответила мисс Снагге.
– То есть?
– Зависит от того, кому я это сказала.
Он снова рассмеялся.
– Ну, предположим, вы разговаривали с мистером Брэйдингом.
В голосе мисс Снагге появился холодок.
– Мистер Брэйдинг не разговаривает с персоналом.
Он взглянул на висевшие у неё над головой часы, одни из тех больших старых настенных часов, которые отличаются на редкость точным ходом.
– Что ж, она ушла семь минут назад. Вполне достаточно, чтобы предупредить, что ты будешь играть в теннис, и вернуться обратно, не так ли?
Он ещё не закончил фразу, и тут Мэйда вышла из-за угла. Она посмотрела на своё запястье и охнула:
– О, Джек, я оставила там сумку. Бегом назад и принеси её! Я позвоню Льюису и скажу ему, что ты придёшь.
Констебль засмеялся, дёрнул плечом и удалился, бросив на прощание:
– Почему женщины вечно где-то оставляют свои сумки?
Мэйда тоже засмеялась.
– Он прав, согласны? – заметила она Эдне Снагге. – Но у нас попросту нет такого количества карманов, которое есть у мужчин. Если бы я была так обклеена всеми этими штучками, как сильный пол, в сумке не возникло бы нужды. – Она хрипло рассмеялась. – О, вообще-то нет. Купальный костюм в карман не уложишь, не так ли? Это испортит фигуру, не говоря уже о том, что вымокнешь с головы до пяток.
Не переставая болтать, она зашла за стойку.
– Я просто хочу поговорить с мистером Брэйдингом. Это внутренний телефон? Как вызвать Льюиса? О, кажется, знаю. Вот так, да?.. Алло, алло!.. Я всё правильно сделала? Никто не отвечает... А, вот и он... Алло, алло! Это ты, Льюис? Послушай, милый, я оставила свою сумку... Да – на столе. Джек пошёл за ней. Просто впусти его... О, уже? Я – что? Как ужасно с моей стороны! Не надо так злиться – я больше не буду... Ну, Льюис, правда!.. Нет, я не думаю, что тебе следует так разговаривать со мной. Любой может ошибиться – наверно, и ты не без греха... Нет, сейчас, возможно, и нет, но когда ты был в моём возрасте... О, Льюис, не надо! Я не это имела в виду. Джек там? Потому что я не думаю, что тебе очень приятно ругать меня, когда он слушает... О, он ушёл? Тогда мне лучше повесить трубку. Всего хорошего, дорогой. Будь умницей. Увидимся вечером.
Она повесила трубку и повернулась к Эдне с выражением комического ужаса на лице.
– Ему не требовалось идти и впускать Джека, потому что я оставила дверь открытой! Я обозлилась, потому что Льюис был занят, и, очевидно, захлопнула эту жалкую перегородку слишком сильно или не так, как полагалось. Боже мой, надеюсь, он забудет об этом к вечеру! Я совершила худшее преступление в мире, видите ли. Вы не слышали, что он говорил? Вы думаете, он сильно разозлился? Если да – у нас будет весёленький вечерок!
Эдна Снагге покачала головой.
– Я не разобрала ни единого слова, только слышала голос.
Мэйда засмеялась и пожала плечами.
– Какая разница? – улыбнулась она. – Мужчины гораздо легче выходят из себя, нежели мы, и даже не собираются это скрывать. Лично я не думаю, что Льюис действительно разозлился. Он просто хочет, чтобы на меня произвела должное впечатление святость Коллекции. Вы видели её?
– Нет, миссис Робинсон.
Мэйда задумчиво протянула:
– Там есть несколько замечательных вещиц. Изумруды – я обожаю изумруды. А какой у вас любимый камень?
Эдна Снагге задумалась.
– Я не знаю… это нужно обдумать – я имею в виду, в зависимости от времени и места, и что тебе к лицу…
Мэйда ухмыльнулась.
– К лицу! Чёрт возьми, как скучно это звучит!
Пока она говорила, появился лениво шагавший майор Констебль с большой белой пластиковой сумкой, свисавшей с его руки.
– Она? – поинтересовался он.
Мэйда расхохоталась.
– Дорогой! Думаешь, она принадлежит Льюису или Джеймсу Моберли? Там мои купальные принадлежности. Пошли уже!
Эдна смотрела, как они выходят на солнечный свет, задержавшись на мгновение, чтобы забрать свои теннисные ракетки с террасы. Она задумалась, какое кольцо у неё будет, если помолвка с Биллом Морденом действительно состоится. Миссис Робинсон может смеяться, пока не лопнет, но если ты помолвлена, то кольцо носишь всё время, и следует думать о том, как оно сочетается с различными предметами твоей одежды. В основном мисс Снагге отдавала предпочтение синему цвету. Она посмотрела на своё аккуратное платье с большими белыми пуговицами. Цвет морской волны, или тёмно-синий, или один из тех симпатичных серо-голубых оттенков – всегда хорошо выглядят, и к ним подходит сапфир. Если бы она обручилась с Биллом, то предпочла бы сапфировое кольцо.

;

ГЛАВА 16

Без нескольких минут три Лилиэс Грей поднялась по ступенькам крыльца и вошла в зал. На ней было голубое платье и тёмные солнцезащитные очки в белой оправе. Свет заиграл в её волосах, когда она остановилась, чтобы положить на крыльцо солнечный зонтик. Эдна Снагге, подняв глаза, в очередной раз убедилась, что бледно-голубой – цвет обмана. «Делает людей похожими на коробки шоколада, если они достаточно молоды, а пожилых превращает в молодящихся баранов». Все знали, что мисс Грей не первой молодости. Симпатичная, но не юная. Очки всегда заставляют своего обладателя выглядеть старше.
Когда же Лилиэс сняла их в зале, то свет упал на её щёки и вернул почти к стадии шоколадной коробки. Засунув очки в сумку, она подошла к окну бюро и сказала:
– Добрый день, мисс Снагге. Я иду в пристройку. Мистер Брэйдинг ждёт меня.
Затем направилась дальше и свернула в проход.
Бюро находилось с левой стороны, если смотреть от дверей – полностью отгороженная часть зала со стойкой впереди. К счастью, одно из окон, расположенных по бокам от дверей холла, пропускало немного света и воздуха. Проход начинался от противоположной стороны зала, но намного дальше. Как только мисс Грей повернула за угол, она исчезла из виду.
Эдна Снагге вернулась к размышлениям о Билле Мордене. Он зарабатывал неплохо, но и она – тоже. Если ты привыкла к наличию собственных денег, каково это – выпрашивать у другого каждый грош? Естественно, она могла продолжать работать, но это не входило в её планы после замужества. Она хотела иметь дом и детишек – не меньше двух, мальчика и девочку. Конечно, не сразу, но не стоит слишком долго ждать – им лучше появиться, пока ты ещё достаточно молода, чтобы тебя это веселило. Она задумалась об именах. Билл пусть выбирает для мальчика, но девочка имела право на что-то красивое. Не слишком необычное, но не совсем уж банальное. Дениз или Селия. Селия Морден – очень хорошо звучит. Даже лучше, чем Дениз – или нет? А если родятся две близняшки?
Лилиэс Грей вернулась в зал в десять минут четвёртого. Снова надела очки. Прошла через зал, подняла с крыльца солнечный зонт и спустилась по ступенькам, и свет снова заиграл в её волосах.
Увидев, что она ушла, Эдна обернулась, и обнаружила, что по лестнице идёт мисс Хестер Констэнтайн. На ней было новое платье, которое она купила в Ледлингтоне, шёлковое, в цветочек, не очень подходящее и слишком яркое для неё. У неё вечно возникали трудности с нарядами. Пришлось бы с ней порядком потрудиться, прежде чем она хоть чему-нибудь научится. Да и волосы не так уж плохи, если кто-то покажет ей, что с ними делать. Она спустилась по лестнице, дёргая головой и выглядя встревоженной до смерти, свернула за угол и пошла по коридору. То ли в бильярдную, то ли в кабинет, то ли в пристройку. Главное – она выглядела чрезвычайно встревоженной и не вернулась.
Примерно через десять минут Чарльз Форрест взбежал по ступенькам и улыбнулся:
– Привет, Эдна! Как дела?
Эдна Снагге отвлеклась от планирования своей кухни. Ей хотелось один из этих шкафов... да, там ему самое место... и холодильник. Она вздрогнула и ответила:
– О, вы меня испугали!
Он рассмеялся.
– Спите – или только мечтаете? Скажите, мистер Брэйдинг у себя?
– Насколько мне известно. Сегодня он очень популярен – люди то и дело его навещают.
– У него сейчас кто-нибудь есть?
– Нет, разве что мисс Констэнтайн, но она, скорее всего… – она замолчала и покраснела.
Чарльз снова рассмеялся:
– Тише, ни слова! – И добавил: – Несчастный Джеймс!
– Майор Форрест, я не говорила ничего подобного!
– Да и я тоже, чтоб мне провалиться! Что одному – пища, то другому – яд (56). Ладно, ладно, наш мир печален, и не стоит делать его ещё печальнее. Как Билл? У вас вечером свидание?
– Наверно.
– Счастливчик. Передайте ему мои слова. Всего хорошего!
И ушёл, насвистывая.
Ветерок, поддувавший из окошка, стих. Эдна достала пудреницу и припудрила нос. Лучше бы она сделала это до появления майора Форреста. Нос, конечно, блестел, и через секунду снова начнёт блестеть, если жара и дальше продолжит усиливаться.
В Ледстоу было на пять градусов выше, чем на холме. Жара спускалась с неба и поднималась с тротуара, не нарушаемая ни единым дуновением. Полицейский участок, чьи окна выходили на юг, получал всю свою долю, да ещё и с довеском. Кирпич, которым он был облицован, был таким же горячим, как дверца духовки, а то, что творилось внутри, пожалуй, завершало сравнение. Констебль Тейлор не мог припомнить, когда ему было так жарко. Большой молодой человек с румяным лицом. Форма обтягивала её обладателя сильнее, чем шесть месяцев назад. Он расстегнул одну-две пуговицы, положил на стол ручку и откинулся на спинку стула. Он не собирался спать. Даже в мыслях не признался бы в этом. На улице жаркий день – почему бы не закрыть глаза? Он думал о своих кабачках. Без сомнения, то, что растёт у Джима Холлоуэя, им и в подмётки не годятся. У него они гораздо красивее, чем у Джима. И продолжают расти.
И вдруг у кабачков, мелькавших перед закрытыми глазами, появились лица. У самого большого – рыжие усы, как у суперинтенданта. И та же самая яростная физиономия. Другой – маленький, тёмно-зелёный – буравил взглядом окружающий мир, как старая Ма Стивенс. В тощей старой руке зловеще трещал колокольчик – звенела вся голова. Глаза констебля Тейлора резко открылись, кабачкиисчезли. Комната немного плыла перед глазами, но уже без кабачков  и без Ма Стивенс; вот только колокольчик звонил, не умолкая. Ещё несколько звонков – и он понял, что на столе разрывается телефон. Тейлор поднял трубку, подавил зевок и пробормотал:
– Алло!
Знакомый голос спросил:
– Это полицейский участок Ледстоу?
От попытки сдержать повторный зевок челюсть констебля Тейлора сильно заныла. «Полицейский участок Ледстоу» – это то, что ему следовало сказать немедленно, как только он снял трубку. Он произнёс эту фразу, чувствуя, что она звучит как-то уныло. Голос, который казался знакомым, внезапно стал голосом майора Форреста. Тейлор не мог понять, почему он не понял этого сразу – после всех тех партий, которые они сыграли в крикет.
Медленное течение мысли внезапно резко оборвалось.
– Это майор Форрест, я говорю из пристройки Уорн-Хауса. Здесь произошёл несчастный случай – с мистером Льюисом Брэйдингом. Я звоню доктору Эллиоту, но, похоже, это бесполезно – он мёртв.
Констебль Тейлор обрёл голос.
– Что за несчастный случай, сэр?
– Его застрелили, – отрезал Чарльз Форрест и швырнул трубку.

ПРИМЕЧАНИЯ.
38. В то время сам развод англиканской церковью, в общем, допускался. Но разведённые супруги больше не имели права венчаться в церкви – во всяком случае до того момента, пока один из «бывших» не скончается, оставив своего экс-благоверного вдовцом или вдовой.
39. Строка из стихотворения Альфреда Теннисона, посвящённого памяти принца-консорта Альберта, мужа королевы Виктории, умершего в 1861 году (это стихотворение предваряет сборник поэм «Королевские идиллии»).  Альфред Теннисон (1809 – 1892 гг.) – английский поэт, наиболее яркий выразитель сентиментально-консервативного мировоззрения викторианской эпохи. Любимый поэт королевы Виктории. И мисс Мод Сильвер.
40. Непереводимая игра слов. С одной стороны – аналог идиомы «Впереди у тебя имеется масса возможностей». С другой – фраза из комической оперы Гилберта и Салливана «Микадо»; поётся в арии, где утверждается, что на свете есть масса людей, готовых вступить в брак за сущие гроши. Гилберт и Салливан – театральное сотрудничество деятелей культуры викторианской эпохи: либреттиста Уильяма Гилберта и композитора Артура Салливана. В период с 1871 по 1896 год они создали четырнадцать комических опер (оперетт). Гилберт сочинил причудливые сюжеты этих опер, в которых всё «шиворот-навыворот» (англ. topsy-turvy), но каждый абсурд доводится до логического конца: феи вращаются в обществе британских лордов, флирт является преступлением, гондольеры претендуют на монарший престол, а пираты оказываются заблудшими аристократами. Салливан внёс вклад своей музыкой, легко запоминающимися мелодиями, передающими и юмор, и пафос.
41. См. другие романы. Житель Ледлингтона, создатель сети Универсальных магазинов быстрой оплаты. Его статуя считается «одним из самых бесспорных скульптурных кошмаров Англии» («Ядовитые письма»).
42. Яков (Иаков, Джеймс) VI Шотландский, он же Яков I Английский 1566 – 1625 гг.) — король Шотландии (с 24 июля 1567 года — под опекой регентского совета, с 12 марта 1578 года — единолично) и первый король Англии из династии Стюартов с 24 марта 1603 года (провозглашение королём в Эдинбурге 31 марта 1603 года). Яков I был первым государем, правившим одновременно обоими королевствами Британских островов. Великобритании как единой державы тогда ещё юридически не существовало, Англия и Шотландия представляли собой суверенные государства, имевшие общего монарха.
43. У. Шекспир. Сонет 87. Перевод Н. Рыбалко. В оригинале – «thou art too dear for my possessing», то есть «ты слишком драгоценно/драгоценна/драгоценен для того, чтоб мне владеть тобой». В английском языке в большинстве случаев отсутствует род, поэтому фраза звучит совершенно одинаково, к кому бы ни обращался автор – к человеку или же к неодушевлённому предмету любого рода (в оригинале, естественно, обращение к любимой, так что в переводе, по идее, должен применяться женский род. Но приводимый мной перевод в точности соответствует контексту).
44. Алмаз найден в Бразилии.
45. Карат — внесистемная единица массы, равная 200 мг (0,2 грамма). Применяется в ювелирном деле для выражения массы драгоценных камней и жемчуга.
46. Аурангзеб (1618—1707 гг.) — потомок тимурида Захир ад-дин Мухаммад Бабура, падишах Империи Великих Моголов под именем Аламгир I (с персидского «Покоритель Вселенной») в 1658—1707 годах, при котором Могольская империя достигла наибольшей протяжённости и могущества. Имя «Аурангзеб» по-персидски значит «Украшение трона». Жан-Батист Тавернье (1605 — 1689 гг.) — французский купец, державший в своих руках европейскую торговлю бриллиантами с Индией.
47. Государственный меч, меч государства – меч, используемый как часть регалий, символизирующий способность монарха использовать мощь государства против своих врагов и обязанность правителя сохранять таким образом право и мир.
48. Карл Смелый (1433 – 1477 гг.) — последний герцог Бургундии из династии Валуа, сын герцога Филиппа Доброго.
49. «Паяцы» –  опера итальянского композитора Руджеро Леонкавалло (1857 — 1919 гг.).
50. «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем». Экклезиаст, 1:9.
51. Очевидно, речь идёт о серийном убийце Фредерике Диминге (1853 – 1892 гг.). В Биркенхеде проживала Марта, сестра Мэри, жены Диминга и одной из его жертв.
51 А.   Царица Савская – легендарная правительница аравийского царства Саба, чей визит в Иерусалим к царю Соломону описан в Библии. Имя этой правительницы в Библии не упоминается.
52. Les yeux verts vont a l'enfer – Зелёные глаза ведут в ад. (фр.). Цитата из французской детской песенки. Вот её подстрочный перевод:
«Голубые глаза ведут на небеса,
Серые глаза ведут в рай,
Зелёные глаза ведут в ад,
Чёрные глаза ведут в чистилище».
53. Триумф в Риме — торжественное вступление в столицу победоносного полководца и его войска. В триумфальной колонне, в частности, шли захваченные пленники, обращённые в рабство, и везли захваченные у противника трофеи.
54. Один из видов расторжения брака, предусмотренный законом о разводах – «развод по обоюдному согласию после определённого срока раздельного проживания», в данном случае – после трёх лет.
55. Здесь имеется в виду конторка – место, где находится дежурный распорядитель персонала, он же дежурный служитель по клубу. Нечто вроде стойки регистрации в гостинице.
56. Известнейшая фраза, принадлежит Титу Лукрецию Кару (94 – 55 гг. до н. э.), древнеримскому поэту и философу. Часто встречается в изменённом варианте: «Что одному – лекарство, то другому – яд».