Отважная. Глава первая. Дожди всегда холодные в до

Отважная.

Глава первая. Дожди всегда холодные в долине Шахи-Кот. США. Бостон. Штат Массачусетс.
Пятница. Первое августа две тысячи восьмого года.
Лето в Бостоне порой бывает жарким и душным, особенно это ощущается в июле — в августе, и оттого в кабинете психоаналитика Саманты Брэкли работал кондиционер «Самсунг».
Алина Коцоева-Вострикова лежала на удобной кушетке и изучала окружающее ее пространство. В кабинете доктора Брэкли она была впервые. Кабинет был небольшим, но с большим книжным шкафом, полки которого забиты различной и бесконечной литературой по психиатрии, возле квадратного стекло-пакетного окна, забранного шторами-жалюзи, отчего в кабинете стоял легкий полумрак, позволяющий доверительной беседе между доктором и пациентом. В одном углу росла настоящая пальма, и Алина вдруг подумала о том, а куда доктор Брэкли денет эту пальму, когда дерево дорастет до потолка и пойдет расти дальше? А может, эта пальма карликовая?
— Расскажи мне что-нибудь о себе, — сказала, с легким тоном просьбы, Саманта. — Ты знаешь, как меня зовут. А я знаю, как зовут тебя. Ты же ведь не родилась в Штатах, верно?
— Да, — ответила Алина. — Я родом из Южной Осетии.
— Я, признаться, не знаю, где это, — улыбнулась Саманта.
Доктору Брэкли было в годах лет так под пятьдесят. Она была вполне красива собой. Голубоглазая блондинка, с легкими морщинами на лице, ирландка по происхождению, откуда ей знать о Южной Осетии, тем более когда многие представители Западного Мира считают Южную Осетию частью Грузии. Алина Коцоева-Вострикова не считала Южную Осетию частью Грузии.
Доктор Брэкли находилась совсем рядом с лежащей на мягкой кушетке Алиной. Очень близко... Алине не нравилось с детства, когда незнакомый человек находится близко. Всегда ощущается какая-то угроза от незнакомого человека. Но она не могла сказать это доктору, которая сидела в большом черном кожаном кресле буквально в метре от нее. Нет, чуть больше, метра полтора.
«Эта женщина нравится мужчинам, — подумала Алина. — Она не толстая, у нее хорошая фигура, красивое белое лицо, она очень сексуальна, у нее тихий и нежный голос, а морщины под глазами придают ей особой шарм... Господи, какая чушь... Зачем ты здесь?»
Доктор Брэкли была одета, что называется, с иголочки. Белоснежная блузка с коротким рукавом, черные брюки, облегающие заманчивые бедра. На белой блузке верхние пуговицы расстегнуты, видна золотая цепочка, не толстая, но и не тонкая. Что на цепочке, Алина не видела. Крестик ли, а может, медальон какой?
— Я родом из Советского Союза, — улыбнулась Алина. — Я родилась в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году, восьмого августа мне исполнится двадцать два года. Я родилась в городке Цхинвали, это Юго-Осетинская автономная область, которая при СССР входила в состав Грузинской Советской Социалистической Республики. А когда в девяносто первом году прошлого века развалился Советский Союз, у нас, в Южной Осетии, началась война. Осетины не захотели жить в составе Грузии, осетины хотели остаться в составе России, но первый грузинский президент Звиад Гамсахурдия не признал независимость Южной Осетии и бросил на Цхинвали войска. Осетины воевали целый год за свою независимость. Я не помню эту войну... Наверно, я была очень маленькой, чтобы помнить всё это. Мне тогда было пять лет. Я вообще не помню Советский Союз. Мои воспоминания начинаются со Штатов, куда в начале девяностых мы перебрались с родной теткой — младшей сестрой матери. Из рассказов тети Земфиры мои родители погибли на этой войне... Я не помню этого.
Алина замолчала. Саманта тоже молчала. В кабинете было тихо. И было слышно, как тихо работал кондиционер «Самсунг». И Алина подумала, что кондиционеру абсолютно наплевать на рассказ Алины о том, что ее родители погибли на войне. Он только то и делает, что выдувает из своей пластмассовой пасти холодный воздух. Выдул очередную порцию холода и закрыл свою четырехугольную пасть, тихий издав напоследок щелчок.
— Ты осетинка по происхождению? — спросила ирландка Брэкли.
— Не совсем, — улыбнулась Алина. — У нас это называется национальность. Я, говоря вашим языком, полукровка. Или же, как сейчас модно говорить, метис. Мать осетинка, отец русский. По национальности я русская, так как национальность дается по отцу... У меня остались фотографии моих родителей. Фотографии черно-белые, сделанные еще стареньким советским фотоаппаратом «Зенит». На этих фотографиях родители... Они очень молодые. Моей матери было столько лет, сколько мне сейчас, когда она меня родила. Отец чуть постарше. Они познакомились еще тогда, когда отец, будучи мальчишкой, проходил срочную службу на Кавказе. (Сам он родом из Ростова.) Ихняя воинская часть располагалась неподалеку от Цхинвали. Он, вместе со своими сослуживцами, иногда ходил в увольнительную, в город, где на одной дискотеке и познакомился с моей будущей матерью — Тамилой Коцоевой. А будущего отца звали Михаил Востриков. А я Алина Коцоева-Вострикова... Они полюбили друг друга. Женились, отец остался жить в Цхинвали. Через год родилась я, а еще через лет пять началась война... Я не помню своих родителей, не помню этой войны. Мои воспоминания начинаются с Бостона, куда мы с тетей переехали жить в девяносто втором году. Нам просто повезло. Хотя поначалу было трудно...
Алина замолчала.
— Ты очень хорошо говоришь по-английски, — с легкой материнской, она же мать, улыбкой похвалила Саманта. — Многие могут даже и не догадываться, откуда ты родом. Ты очень сильно похожа на европейку. Много в тебе русской крови течет... Тебе больно от того, что ты сейчас говоришь?
— Нет. Я ничего этого не помню, и поэтому, возможно, и не больно. Вот если бы я это помнила...
— Это не нужно помнить, — с нотками категоричности сказала Саманта. — Сколько, ты говоришь, тебе было лет, когда началась война в вашей области?
— Пять лет. Шел шестой год. Основной пик противостояния выпал на весь девяносто первый год. Тетя Земфира рассказывала мне, потом уже, когда мы переехали в Штаты, что в тот день, когда были убиты мои родители, я получила минно-взрывную контузию головного мозга. Может, поэтому я не помню ничего... А впрочем, благодаря этому мы с Земфирой и попали в Штаты. Мне было пять лет, я контужена, родители мертвы... так рассказывала Земфира... я без сознания на руках Земфиры — ей тогда лет двадцать было... она в истерике... идет обстрел Цхинвали... все куда-то бегут... В город въезжают врачи Международного Красного Креста, чтобы помочь раненым. Раненых много... Земфира кричит и плачет... Ей всего лишь двадцать лет... она не знает, что делать... Ей тогда казалось, что меня убили... кровь текла из ушей... Земфира не любит это рассказывать, ибо она помнит это... Нас взяли с собой врачи МКК. Мне нужна была срочная помощь. Нужна была операция на головном мозге. Маленький осколок, через левое ухо, попал в голову. В разваливающемся Советском Союзе ничего подобного делать не могли. Нужно было ехать в Штаты. Эта была путевка из этого цхинвальского ада. И сам Господь Бог предоставил нам эту путевку. Так мы с Земфирой и прилетели в Штаты. Осели в Бостоне. Земфира, а она очень красивая осетинка, вышла замуж... В общем, нам повезло.
— Тебя не беспокоят головные боли? — спросила Саманта.
— Нет.
— Ты же лечишься у какого-нибудь врача? Ведь у тебя была такая сильная травма с последующей операцией на головном мозге! Осколок достали?
— Да, — улыбнулась Алина. — Говорят, ювелирная была работа. А что касается врача, как вы сказали, так я такого уже не посещаю с самого детства. Нужды в этом нет: я хорошо себя чувствую. Очень хорошо. Живя здесь, я выучила английский язык, закончила начальную и среднюю школу, но учиться дальше не пошла: были проблемы с деньгами. Но Земфира говорит, что я еще молода, ведь мне через неделю будет всего лишь двадцать два года. Я хочу пойти учиться на юридический, хочу быть адвокатом. Но на это нужны деньги. Таких денег у нас пока нет. Недавно умер муж Земфиры: он был старше ее на двадцать лет. Нам от него достался цветочный павильон и квартирка на окраине. Но мы так счастливы, что вырвались тогда, шестнадцать лет назад, из этого ада войны. Земфира очень мало говорит о войне. Ей больно от этого. А вот я совсем ничего не помню. Может, маленькая была или же последствия ранения головы.
— Возможно, последствия ранения, — сказала Саманта. — А может быть, еще в тебе включились защитные механизмы.
— А что это?
— Это психологическое сопротивление. Твое подсознание помнит те страшные минуты, когда были убиты (извини, что приходится говорить об этом) твои родители. И подсознание блокирует эти страшные воспоминания, не пуская их в твое рабочее сознание. Ты не помнишь этого, и это называется изоляцией. Изоляцией ненужных для тебя этих страшных воспоминаний... Но давай, что ли, поговорим о том, что привело тебя сегодня ко мне. — Саманта улыбнулась своей доброй и очаровательной улыбкой. — Ты же пришла ко мне. Зачем ты здесь?
— Мне посоветовала Земфира.
— Твоя родная тетка — младшая сестра твоей покойной матери? — для уточнения спросила Саманта.
— Да.
— Зачем она посоветовала придти ко мне?
— Я рассказала ей о том, что с июля месяца мне начали сниться какие-то страшные сны. Я не вижу картинок в этих снах, я их, сны, больше слышу.
— Что ты слышишь?
— Я слышу голоса людей.
— Они, люди эти, о чем-то говорят?
— Нет, они, скорее всего, кричат.
— О чем они кричат? Ты разбираешь их слова?
— Нет, ни единого слова понять не могу. Но это однозначно крики страха, боли, ужаса. Это война снится мне. Та война, где были убиты мои родители. Я не вижу эти сны в картинках, я их слышу. А еще, помимо человеческих криков, я слышу какой-то гул. Скорее всего, этот гул... грохот взрывов. Этот грохот начисто закрывает собой крики людей. Эти взрывы бьют мне по ушам. А затем в тишине, которая наступает после взрывов, я слышу детский плач... Это я, наверно, плачу...
— Тебе страшно, когда ты видишь... слышишь эти сны... эти звуки по ночам? — спросила Саманта очень серьезным тоном, таким серьезным, что Алине вдруг показалось, что она, Алина, будет немедля признана сумасшедшей.
«Ох, Земфира, любимая моя тетушка, — с иронией подумала Алина. — Ты всегда переживаешь за меня. Ты по-прежнему относишься ко мне как к маленькой. Но мне уже давно не пять лет...»
— Мне... — задумалась Алина. — Я не сказала бы, что это прям-таки страшно... Но... это... да... это неприятно как-то. Может быть, и страшно немного. Однажды я даже проснулась от этого. Проснулась, а на часах было три часа ночи.
— А раньше тебе снились эти звуки?
— Нет... по-моему, нет.
— Ты говоришь, что тебе с июля месяца начали сниться эти звуки?
— Да.
— То есть ты слышишь эти звуки по ночам совсем недавно? Сколько времени?
— Недели три.
— Как часто?
— Практически каждую ночь.
Саманта задумалась. Она, когда думала, была еще красивее.
— У тебя на данный момент в жизни есть какие-нибудь сильные проблемы, которые вызывают в тебе, например, сильные переживания?
— Нет. Никаких проблем у меня нет. У меня всё хорошо. Как и всегда.
— Может, проблемы с кем-нибудь... с парнем, допустим?
— Нет.
— Ты, я так поняла, еще мисс?
— Да. 
— У тебя есть парень? — спросила Саманта. И вроде бы ее предложение было полное, но в интонации голоса ощущалась как бы недосказанность. И она сразу же добавила:
— Если не хочешь говорить об этом, то не стоит.
— Не знаю, как ответить на этот вопрос, — ответила Алина, не любившая эту тему. — Нет, постоянных отношений нет. Нету времени на это. Мне приходится много работать в цветочном павильоне: я помогаю Земфире выращивать цветы. Это наш основной источник доходов. Зарабатываем немного, но на жизнь хватает. Мы не жалуемся...
— Ты только что сказала, что эти звуки, которые ты слышишь по ночам, это звуки той войны, где были убиты твои родители. С чего ты так решила? Ты же не помнишь ту войну.
— Да, не помню. Но мне кажется, что это звуки той войны. Крики, взрывы. Затем детский плач.
— Это сильно тебя беспокоит?
— Не совсем. Мне... мне просто неприятно это слышать. Я встревожена по ночам от этих криков. И недавно я подумала о том, что эти крики по ночам прекратятся, если я, хотя бы на несколько дней, съезжу в Южную Осетию, в родной Цхинвали, который не помню.
— С чего ты так решила, что эти крики по ночам прекратятся, если ты съездишь в Цхинвали?
— Не знаю. Так просто подумалось пару дней назад. Я сказала об этом Земфире, а она посоветовала сходить к вам.
— У тебя есть какие-нибудь родственники в Цхинвали?
— Нет. Уже никого не осталось. Родители Земфиры, мои бабушка и дедушка по матери, несколько лет назад умерли от старости. А дом наш, в котором мы жили, он находился на окраине города, разбомбили еще в начале войны.
— А родители твоего покойного отца, который был родом из...
— Ростова, — подсказала Алина и сразу же ответила:
— У него не было родителей. Он детдомовский. Говорят, отчаянный был рубаха-парень. В самом начале войны хотел вступить в осетинское ополчение. Осетинские мужчины его уважали. Земфира рассказывала, что моя мать его насилу отговорила от этого. Говорила, что у тебя дочь маленькая, куда там тебе идти воевать... Всё равно его убили...
Женщины опять молчали. Затем Саманта сказала, о чем-то задумавшись:
— Возможно, это воспоминания твои, заблокированные защитной изоляцией, рвутся из подсознания наружу. Возможно... Я считаю, что это может быть очень серьезно. Не стоит на это закрывать глаза. Ты еще очень молода, девочка моя, тебе еще жить и жить. Тебе только двадцать два года через неделю исполнится. У тебя еще вся жизнь впереди. Ты должна выйти замуж за порядочного человека, родить детей, растить их, дать им должное образование. Я считаю, что тебе пока не нужно ездить в Цхинвали. От этого изолированные воспоминания могут вырваться наружу. И что это будет из себя представлять — предсказать сложно. Лучше пока не нужно туда ездить... Давай сделаем так.
Саманта посмотрела на календарь, висящий на стене. Лист за август месяц уже был открыт. На весь лист сверкала красочная картинка летних олимпийских игр в Пекине, которые должны начаться в следующую пятницу восьмого августа.
— Так, сегодня у нас пятница первого августа. Ты придешь ко мне через две недели, это будет пятница пятнадцатого августа, в десять часов утра. Тебя устроит это время?
— Да, вполне.
— Хорошо. А пока я тебе посоветую эти две недели попить препарат...

********
Время показывало одиннадцать часов пятнадцать минут утра, когда Алина покинула доктора Саманту Брэкли, чей психоаналитический кабинет находился в небольшом двухэтажном здании из белого облицовочного кирпича.
Над Бостоном ярко светило солнце. На улице было куда светлей, нежели чем в полумраке кабинета доктора Саманты Брэкли, и Алина решила, что ходить по всяким психоаналитикам, даже если это будут добрые и заботливые женщины, годящиеся ей в матери, она больше не будет. И не будет тетушке Земфире рассказывать о плохих снах. Тетушка Земфира всё боится, что у нее, Алины, могут начаться проблемы с головой, из-за чего она не сможет пойти учиться на получение академического профиля.
«Ну ты же обещала доктору Брэкли придти через две недели на встречу, — напомнила Алина сама себе. — Ну раз обещала придти, значит, приду. И таблетки эти попью, которые она прописала.»
Алина посмотрела на рецепт, выданный ей доктором Брэкли. Название препарата ей ни о чем не говорило. И сунув небрежно, абсолютно не боясь потерять этот рецепт, в карман джинсов, девушка пошла пешком по длинной, залитой солнечным светом, улице, ведущей до ближайшей станции метро. Сегодня у нее был выходной, выданный ей тетушкой Земфирой. А значит, она имеет полное право потратить этот день на себя красивую и счастливую.
И Алина шла по длинной улице, умело огибая плотные потоки народа, шедшие ей навстречу. Алина была красива. В ней текла кровь осетинской женщины и русского мужчины. И многие люди, знавшие Алину, постоянно говорили ей, что она больше похожа на европейку, нежели чем на женщину с Кавказа. У Алины были большие красивые глаза. Глаза карие. Шатенка. Алина никогда не отращивала длинные волосы и всегда стриглась под мальчика. Также она не любила носить юбку, предпочитая брюки или же джинсы, а в заместо туфель на каблуках — кроссовки и ботинки, в зависимости от времени года.
И вот она идет по улице. Обыкновенная с виду американка. Молодая, красивая, счастливая, перспективная и с верой в будущее. Хотя она никогда не думала серьезно о своем будущем, и это несмотря на то, что тетушка Земфира постоянно говорила Алине о том, что ей, Алине, пора уже подыскивать должного жениха.
— Жених должен быть необязательно красивым и молодым, — говорила тетушка Земфира. — Он должен быть...
— Богатым, да? — подсказывала, улыбаясь, Алина, когда тетушка Земфира, после фразы «он должен быть...», делала буквально двух-трех секундную паузу. — И где же найти такого богатого?
— Я могу найти, — вполне серьезно говорила Земфира. — Ты посмотри, какие клиенты к нам иной раз заходят за цветами. Ты вспомни мистера... э-э-э-э... как там его...
— Мистера Твистера! — весело подсказывала Алина.
— Нет, он не мистер Твистер. Его по-другому зовут. Он часто покупает у нас цветы к своему ресторану. И он очень любознательно смотрит на тебя. Ты ему нравишься. Он хороший жених. У него есть свой ресторан. Ты видела, на каком он «Мерседесе» ездит? Такая машина стоит очень дорого. А значит, у него есть деньги. Он хороший жених...
— Ты про кого говоришь? Про этого толстого и лысого! Ты смеешься, должно быть, тетушка. Он же старше меня на много лет. Он тебе в женихи разве что годится.
— Я бы не отказалась! — мечтательно восклицала Земфира. — Но, увы, он смотрит на тебя. Хочешь, я поговорю с ним. Расскажу о тебе. Скажу, что ты стеснительная девочка и сама не можешь первой пойти на контакт. Он всё поймет. Да и вообще, взрослым мужчинам нравится, когда молоденькие девушки стеснительные. Стеснительная, значит, верной женой будет. Хочешь, я с ним поговорю...
— Не стоит, тетушка, не стоит.
— Он сможет оплатить тебе твое дальнейшее обучение. У него есть деньги.
— Они у меня тоже есть.
— Но не в тех количествах, в каких хотелось бы.
— Возможно.
— Ты посмотри на себя...
— Смотрю каждый день в зеркало.
— Ты живешь как-то замкнуто. Никуда не ходишь. Друзей у тебя практически нет. Я понимаю, что всё это последствия пережитого на той войне...
— Я нормально живу!
— Не злись, милая, я желаю тебе счастья. Я не хочу, чтобы ты всю оставшуюся жизнь выращивала эти цветы, которые много денег не приносят. Я хочу, чтобы ты была счастлива...
— С лысым и толстым?
— Глупая ты. Молодая и глупая. Многого ты еще не понимаешь. Не доросла еще. А когда дорастешь, то уже поздно будет. Вот превратишься в старую деву, тогда и начнешь правильно думать. Да поздно будет... А с этим милым господином я обязательно о тебе поговорю. Он хороший человек. Добрый и, к слову сказать, сам немного стеснительный. Я сведу вас. Обеспечу вам первое свидание. А перед свиданием мы пойдем в магазин к миссис Хартли и купим тебе хорошее вечернее платье. Черное, с вырезом на спине и на правом боку. Ты женщина, и тебе пора уже уметь ходить в платье и в туфлях на шпильках, тем более твои маленькие ступни правильной формы, а значит, ты можешь без проблем ходить на высоком каблуке... И вот у тебя будет первое свидание. Этот добрый господин... да как же его, черт бы его побрал, зовут-то... повезет тебя в ресторан. Повезет на своем черном «Мерседесе». И ты такая в этом «Мерседесе» вся в черном. Черное платье, черные туфли, вся сверкаешь. Все будут смотреть на тебя, твоему жениху завидовать... 
— А потом? — очень осторожно (с наигранной осторожностью, естественно) спрашивала Алина. — Что потом будет, после ресторана?
— А потом он, как истинный кавалер, отвезет тебя домой. Проводит до дверей и поцелует ручку, пожелает доброго сна.
— А если после ресторана он не захочет вести меня ко мне домой, а захочет отвести меня к себе домой, чтобы это... того... ну ты поняла!
— А если так, — задумалась Земфира. — А если так, то в этом нет ничего страшного. Не смертельно. От этого тоже сильно прям-таки отказываться нельзя, а то найдет себе другую. Ибо если мужчина хочет, то лучше не отказывать, тем более если это твой будущий муж. Первый раз — он на то и первый. От него никуда не денешься.
— А если он захочет, чтобы я ему... э-э-э-э... как бы это так мягче сказать... пососала?
— И пососешь! Ничего в этом страшного нет.
— А если он меня, после всего этого, замуж брать не захочет? Может, я ему не понравлюсь? Может, он всегда так девушек обманывает: поехали в ресторан, куплю цветы, потом ко мне в кровать, потом сосать, а потом — извини, дорогуша, но жениться на тебе не могу, ибо уже женат давно на страшной мегере, вот поэтому и приходится иногда спускать свою похоть молоденьким кошечкам в ротик. Извини... Что ты на это скажешь, моя любимая тетушка Земфира?
— Ой! — махала рукой тетушка Земфира. — Живи как хочешь. Я ей серьезно говорю, а она надо мной еще смеется.
— Ой — не ой, — продолжала раздувать тему Алина. — Чтобы не попасть в такую ситуацию — нужно сразу толстому и лысому дать понять, что в постель мы ляжем после свадьбы. То есть сначала ресторан, цветы, будь они прокляты, признания в любви... А если он хочет ускорить процесс совокупления, то вперед — под венец!
— Ну, ну, — сердито говорила Земфира, которая не всегда понимала тонкого юмора своей молодой племянницы. — Под венец, а потом только... Так ты никогда себе знатного жениха не найдешь.
— Ну и черт с ними, со знатными! Найду что-нибудь попроще...
— Попроще! — вскричала Земфира. — То лучше уже в старых девах ходить, чем нежели попроще!
Она считала, что ей не совсем повезло с американским мужем, благодаря которому она и, соответственно, Алина получили американское гражданство, став полноценными гражданами США, о чем многие выходцы с постсоветского пространства даже и мечтать не могут...
Алина дошла до ближайшей станции метро и спустилась по эскалатору в гудящую утробу метрополитена. А спустя пятнадцать минут она поднялась на поверхность на южной окраине Бостона. От станции метро и до стрелкового клуба «Патриот» было пешком минут пятнадцать, не более.
Алина шла по гладкой асфальтированной дорожке, вдыхая свежий воздух парковых зон, коих в этом районе было немало. Машины здесь ездили редко; кое-где, над верхушками лиственных деревьев, виднелись крыши загородных коттеджей. Здесь было намного лучше, нежели чем в самом городе, насквозь прошитым смогом бесконечной паутины автомобильных дорог, по которым днем и ночью, но в основном днем, двигался бесконечный поток автотранспорта.   
Когда до стрельбища оставалось не больше пяти минут ходу, рядом с Алиной замедлил скорость черный внедорожник «БМВ», подкатив прямо к пешеходной зоне, чем нарушил правило дорожного движения, которое говорит о том, что нельзя выезжать на встречную полосу движения. А «БМВ» выехал, ибо Алина шла с левой стороны от дороги, а черный «бумер» двигался по своей правой стороне.
И вот черный внедорожник пересекает пустую встречную полосу и останавливается рядом с девушкой. Боковое тонированное окошко плавно опускается, и Алина имеет честь наблюдать крепкого молодого мужчину лет тридцати, которого она уже не раз наблюдала в стрелковом клубе «Патриот». Это некий Руди Вуд, вполне недурен собой. Такие девушкам нравятся. Но Алина к таким ребятам относилась с большой осторожностью, ибо понимала, всем своим женским чутьем чуяла, что такой в постель затащит быстро, а вот под венец — да ни в коем случае. А значит, сие товарищ проезжает мимо!
— Привет! — разнузданно и громко сказал Руди, словно они с Алиной старые приятели. — Ты в клуб? Садись, подвезу!
Но Алина не спешит садиться к незнакомому человеку в машину, пускай даже она знает, как его зовут и где его можно найти. (Найти его можно в стрелковом клубе «Патриот».) Алина продолжает свободно идти своей дорожкой, а нарушитель дорожного движения (выезд на встречную полосу карается штрафом в семьсот долларов) катит на маленькой скорости следом.
— Добрый день, — улыбаясь, говорит Алина, тем самым подчеркивая, что она не спешит с неким Руди переходить на «ты». — Да, я иду в клуб...  если это вам, — на слове «вам» Алина делает заметное ударение, — интересно. Хотите подвезти меня? Спасибо большое, но я люблю пешие прогулки. И еще, уважаемый мистер. Вы понимаете, что сейчас вы только что нарушили правило дорожного движения. А именно — вы выехали на полосу встречного движения. А это, да будет вам это известно, если вы незнакомы с правилами, семьсот долларов штраф. Сумма, как видите, немаленькая...
— Это смотря для кого немаленькая, — усмехнулся Руди, и Алина поняла, что данный товарищ пыль в глаза пускать умеет. Ну... умеет да умеет. Идем дальше.
Руди заметно нервничал, бегая своими хитрыми глазками по сторонам. Он боялся неожиданное появление патрульной машины. Ибо неожиданная встреча с сотрудниками правопорядка грозила ему опустошением кармана на семьсот долларов. Алина не знала, чем занимается Руди, но чувствовала, что парень особо не желает расставаться с вышеупомянутой суммой.
«Он, видимо, думал, что я к нему кошкой в машину прыгну, — улыбнувшись, подумала Алина. — Ишь, какой ушлый!»
— Прыгай, детка, в машину ко мне! — радостно воскликнул Руди, видимо, больше не в силах испытывать судьбу, двигаясь по встречной полосе. — Чего копам семьсот баксов дарить. Лучше на них сходить в какой-нибудь ночной клуб.
— Я не хожу по ночным клубам, — очень серьезно сказала Алина. — Мне моя тетушка родная не разрешает. Говорит, что это очень вульгарно. И, более того, там можно пристраститься к наркотикам. А это очень плохо... Я предпочитаю места более покультурней.
— Как это понять — покультурней? — удивленно спросил Руди. — Ты предпочитаешь ходить в театр?
— Нет, до такой культуры я еще не поднялась. А вот в какой-нибудь культурный ресторан сходить — совсем другое дело. Но только в культурный, где играет тихая музыка, а посетители не позволяют себе до бескультурья нажираться.
— А! — радостно воскликнул Руди, решив, что девочка наконец-то обозначила себя. — Так это не проблема! Ресторан так ресторан. Говори, в какой хочешь сходить этим вечером?
— С вами — ни в какой.
— Почему?
— Потому что вы — не толстый и не лысый. А такие моей родной тетушке не нравятся. Вот такие вот дела, молодой человек.
Радость слетела с лица Руди. Он хотел было что-то сказать, но в следующую секунду произошло то, чего он боялся.
Раздался резкий вой спец-сигнала, и из-за поворота выехала патрульная машина полиции. Выехала и остановилась на пути Руди, что заставило молодого человека остановить свой шикарный внедорожник, на который многие глупенькие девочки клевали, как птички на дорогой корм.
Алина продолжала идти дальше. На ее симпатичном личике играла счастливая улыбка, а из патрульной машины устало и обыденно вышли двое копов: мужчина и женщина.
Руди выскочил очень резво из своего внедорожника навстречу патрульным, что заставило их обоих потянуться к кобурам.
— Сэр! — крикнула женщина-офицер. — Положите руки на машину!
— Я сейчас всё объясню... — уныло пробормотал Руди, положив руки на крышу машины. — Это было случайно...

********
На подходе к стрелковому клубу «Патриот» можно было отчетливо расслышать пистолетную и винтовочную стрельбу. Стрельбище было открытым. Стреляли на разных площадках и на разные дистанции. Пули летели по открытому полю и застревали в высоком и длинном земляном валу, если стрелки промахивались, а если нет, то пули, пробивая насквозь фанерные мишени, один хрен грызли землю. Сегодня стреляли не очень интенсивно, а значит, посетителей в этот день было мало. Тем лучше. Алина не любила, когда много людей толкалось на стрельбище.
Одним из совладельцев стрелкового клуба «Патриот» являлся ветеран Афганистана и Ирака: бывший морпех мистер Стив Батлер. Он постоянно торчал в клубе. Выдавал посетителям в аренду пистолеты и винтовки, если приходили с голыми руками, брал деньги за прокат мишеней и, если надо было, инструктировал новичков. За инструктаж старина Батлер деньги не брал, ибо ему, как бывалому вояке, очередной инструктаж новичка как бальзам на душу. Хлебом не корми — дай только молодняк боевой стрельбе поучить.
— Кто так стреляет?! — командным тоном орал старина Батлер, и было видно, что ему нравилось командовать. — Кто так карабин держит? В Ираке вы и пяти минут бы не прожили! Приклад в плечо, так, хорошо, левый глаз закрой, что ли, смотри в прицел. Бей короткими очередями: по три-четыре выстрела. Не лупи длинными: один хрен вся очередь коту под хвост. Вдали от базы каждый патрон на вес золота...
Что дальше кричал бывший морпех расслышать было невозможно, так как его голос утонул в коротких очередях, эхом разлетавшихся по всем четырем полям, на которых стреляли любители пострелять.   
Стив Батлер был немолод. Ему уже шел шестой десяток. Он много повоевал и немало повидал. На его командные крики Алина никогда не обижалась, а даже наоборот любила послушать бесконечную трескотню Стива о войне. За это Стив Алину любил, как любит отец свою дочь, и за долгие месяцы посещения стрелкового клуба научил Алину довольно-таки хорошо стрелять из снайперского оружия.
К тому моменту, когда Алина вошла в арсенал, как любил Стив называть комнату выдачи оружия, Стив уже был в арсенальной: то ли ему надоело учить новичка стрельбе, то ли послали его куда подальше с его учениями.
Стив был толстяком и крепким бородачом. И когда завсегдатаи стрелкового клуба спрашивали Стива, как ему с такой полной комплекцией бегалось и прыгалось по горам Афганистана, бывший морпех говорил, что тогда он был не таким толстым, как сейчас.
— Отъелся я на гражданке. Делать нечего, вот и приходится иногда лишний гамбургер пропускать, ибо нервы от вас, неучей, очень сильные. Пить я не люблю, курить бросил. Чем мне нервы тушить? Разве что хорошим гамбургером. И нечего смеяться!
Алина вошла в помещение выдачи оружия, ибо у нее самой никакого оружия не было. А тетушка Земфира наотрез отказывала своей племяннице приобрести хоть какой-нибудь пистолет.
— Ни в коем случае, девочка моя! — сразу же начинала шуметь Земфира, как только разговор заходил за приобретение какого-либо оружия. — Никогда! Ты слышишь меня — никогда! Никогда в нашем доме не будет оружия. Ты не помнишь той войны, где убили твоих родителей. А я помню! Нет, никакого оружия. Даже и не думай.
— А, Алина, девочка моя! — радостно воскликнул старина Батлер, увидев Алину, входящую в арсенал. — Ты посмотри только, какая нынче молодежь пошла. Хотят стрелять, но при этом им глубоко наплевать на правила огневой подготовки. Вот лишь бы пострелять. Да, таких в Ираке боевики быстро до ума доводили... Да-а-а... Но не будем о грустном. Ты посмотри, какую пушку я вчера купил!
И Стив Батлер, всегда посещавший стрелковый клуб в своем неизменном желто-песчаном камуфляже, двумя руками указал на один металлический стол, на котором лежала снайперская винтовка внушительных и солидных размеров.
— Ух ты, — сказала Алина, подходя к столу. — Можно посмотреть?
— Естественно! Ты знаешь, что это?
— Нет.
— Нет?! — удивленно воскликнул Батлер. — Ты шутишь, должно быть, девочка моя! Это же гроза всех врагов американской демократии! Ужас, поджидающий боевиков группировок «Талибан» и «Аль-Каида». Это... — Стив сделал театральную паузу, задрав указательный палец правой руки вверх, — «Барретт М-82», известная в наших войсках как легкая пятидесятка. — Пятидесятый калибр в дюймах равняется 12,7 миллиметрам. — Пулю из этой пушки не остановит ни один бронежилет. Такая пуля любой «броник» прошивает, как картон. А самих людей разрывает в клочья... Нет, правда. Мне приходилось в Афгане и в Ираке видеть, что бывает с теми несчастными, которые ловят пятидесятый калибр. Если пуля попадает в руку — руку отрывает, в ногу — отрывает ногу, а в голову — голова разлетается переспелым арбузом, сброшенным на асфальт с крыши высотного дома... Пушка очень злая. Хочешь из нее пострелять? 
— Хочу, — Алина взяла со стола снайперскую винтовку и начала ее осматривать. Винтовка была крупнокалиберной, стрелять из такого оружия можно было лишь в лежачем положении, для чего под стволом находились сошки, на которые и устанавливалась винтовка перед стрельбой.
— Мне из такой приходилось стрелять в Афганистане, — Стив ударился в воспоминания. — Однажды, а было это, дай Бог памяти, в две тысячи втором году, в долине Шахи-Кот. Наша группа высадилась вертолетным десантом на одной высоте... э-э-э... по-моему, высота под кодовым названием... но только тихо... — Батлер поднес к губам указательный палец, — «Пик Данте». В общем, заняли мы с парнями с ночи позицию на верхушке горы. Окопались. Ждем, когда моджахеды пойдут. Ночь холодная, ветер дует, туча черная идет по небу. Большая такая туча. Не прошло и получаса, как эта чертова туча закрыла всё небо над нами. Звезд не видно, не видно Луны. А мы лежим тихо. Ведем наблюдение в ПНВ за горной дорогой, по которой должен пройти караван боевиков... Ты хоть знаешь, что такое ПНВ? — Стиву было очень важно, чтобы во время его рассказа слушатель или слушатели, понимали всё, о чем говорит бывалый вояка.
— Конечно, знаю, — улыбнулась своей молодой и очаровательной улыбкой Алина, которая многих мужчин сводила с ума. — ПНВ — это прибор ночного видения.
— Именно, девочка моя, прибор ночного видения. На моей «пятидесятке» и был установлен такой, на тот случай, если придется вести бой в кромешной тьме. А темнота, скажу я тебе, была кромешная. И всё это, темнота, благодаря этой чертовой туче, которая застряла над нашей высотой и над ближайшими горами. Чертова темнота... — Стив тяжко вздохнул и достал из сейфа коробочку с патронами для «Барретт». — А затем начался дождь. Чертов дождь... Ты, наверно, девочка моя, еще не попадала под такой дождь. Это был не дождь — ливень. Мы все промокли насквозь. От этого ливня спрятаться было просто некуда. Воды с неба лилось столько, что нам казалось, что на нашей лысой высоте к утру вырастет целый лес... Эй, Джимми, где ты, лоботряс? Иди сюда скорее!
Не прошло и трех секунд, как в помещение выдачи оружия и боеприпасов прибежал шустрый паренек в черной бейсболке, который совсем недавно, а Алина видела это, когда входила в стрелковый клуб, разговаривал с миссис Шерман.
— Сэр! — воскликнул Джимми, вбегая в арсенальную комнату. — Вы меня звали?
— Да, черт возьми! — гаркнул Стив. — Хватит там болтать ни о чем с этой нудной старухой...
— Сэр, — недовольно перебил Стива Джимми. — При всем моем к вам уважении...
— Уважение — это когда ты не перебиваешь старших по званию, — в свою очередь резко перебил Джимми Стив.
— ...а вполне еще пригодная женщина...
— Пригодная для чего? — спросил Стив и, зажмурив левый глаз, начал с большим интересом рассматривать правым глазом шустрого Джимми, словно вел наблюдение в телескопический прицел. — Ты что, хочешь сказать, что ты ее уже уболтал?
Джимми уперто молчал.
— Будь очень осторожен, мальчик мой, — тихо сказал Стив. — У мистера Шермана есть большой дробовик очень серьезного калибра. Будь осторожен, ибо еще пригодная, как ты сказал, женщина миссис Шерман очень болтлива, как ты это успел заметить. Она кудахчет без умолку. Мозги у нее куриные, и оттого язык быстрее мыслей. Мало того что она кудахчет о своих мышиных проблемах даже тогда, когда на нее пытается взобраться сорванец вроде тебя, так потом еще раскудахчет об этом на всю округу. Вот поэтому мистер Шерман не хочет с ней ходить ни на какие праздники. Стоит миссис Шерман принять лишнего, а принимать лишнего она любит, как сразу же всем своим подругам раскудахчевает о том... ну ты понял о чем. Черт возьми!
Последнее предложение Стив произнес очень громко и жутко рассмеялся своим громоподобным солдафонским смехом. Но смеялся он недолго, ибо вскоре заметил, что он не один в помещении арсенала. Помимо него в этом помещении находятся еще два человека. А именно — красивая девушка Алина, с большой винтовкой в руках, и помощник Джимми. И оба внимательно наблюдают за ним.
Стив перестал нагло и громко ржать (это последствия многих боевых контузий), откашлялся, сделал «гм-гм» и спросил у Джимми:
— А ты за каким чертом сюда приперся, мой несчастный ребенок, который ищет утешения в объятиях старых шлюх?
— Сэр?
— Ах да, черт возьми. Я позвал тебя сюда, чтобы ты не лодырничал, а засел в арсенале и охранял его, ибо я сейчас пойду с Алиной на снайперское поле. Благо сегодня там нет никого. Сегодняшняя молодежь особо не любит меткости стрельбы. Ибо для меткой стрельбы нужно время. Нужно уметь ждать, затаив дыхание. Сегодняшняя молодежь вообще ничего не любит ждать. Им нужно всё и сразу... Ну и черт с ними. Так, патроны к пушке я взял. Пойдем, Алина, немного постреляем.
И оставив Джимми в помещении арсенала, Алина и Стив пошли на крайнее четвертое поле, предназначавшееся для снайперской стрельбы. Поле было четырехугольным: пятьдесят метров на триста. С трех сторон возвышался высокий, метра три в высоту, земляной вал, с четвертой стороны, разумеется, находился огневой рубеж, откуда стреляли стрелки.
Они остановились возле линии огневого рубежа.
— Я вроде бы что-то рассказывал тебе, девочка моя, пока этот лодырь Джимми не приперся, как обычно, нежданно с рассказами о своих похождениях по замужним шлюхам, верно? — спросил Стив.
Алина знала, что Стив помнит, что он совсем недавно начал свой очередной рассказ-историю о своих боевых похождениях в Афганистане, а именно в длине Шахи-Кот. Но Стиву было очень важно, чтобы его рассказ с самого начала помнили слушатели, точнее говоря, слушательница Алина. А Алина помнила.
— Стив, ты говорил о долине Шахи-Кот, — Алина уже давно была со Стивом на «ты». (Дружеская форма общения, как это любил говорить Стив, упрощает процесс обучения. А «выкать» будем генералам и конгрессменам.) — Ты со своей группой ночью занял высоту... э-э-э... дай Бог памяти, «Пик Данте». Ночь была холодной, ветер дул. Затем пришла большая и черная туча. И не дождь начался — ливень. И вы все промокли.
— Совершенно верно, девочка моя, — театрально-наигранно вздохнул Стив, садясь на лавочку для зрителей, находившуюся совсем рядом с огневым рубежом. Лавочка находилась под легким навесом из поликарбоната и спасала от жаркого солнца, которое сейчас находилось в зените. (Положив «Барретт» на стол для оружия и боеприпасов, Алина села рядом со Стивом.) — Мы ждали, когда пойдет караван боевиков по горной тропе, которая проходила по восточному склону. Дистанция от наших позиций и до горной тропы метров двести. А если быть более точным, дальномер моего напарника показывал по изгибу тропы от двухсот метров и до двухсот пятидесяти — это был наш сектор обстрела. Мы, конечно же, не такие идиоты, как это иной раз про нас, военных, говорят, и поэтому установили дозоры на северном, западном и южном склонах нашей высоты. Но основные силы, как было сказано ранее, сосредоточились на восточном склоне. Ждем. Ливень лил часа два, потом закончился. Лежим в грязи. Небо по-прежнему черное, ибо ливень не до конца рассосал эту тучу. Опять поднялся холодный ветер. Но мы ждем, когда пойдет караван с боевиками. Время уже три часа ночи... Все основные силы сосредоточены на восточном направлении, а атака противника неожиданно, а впрочем, любая атака, девочка моя, она всегда неожиданна, началась с запада. Эти враги, моджахеды, каким-то хреном засекли нас и поняли, что мы устроили засаду на караван. И перед тем, как пустить караван с оружием, послали передовой отряд на наше уничтожение. Обошли они нашу высоту для нас незаметно, так как шли под прикрытием черного ливня, и атаковали с западного направления. Бой завязался сильный. Они кричат «Аллаху акбар». Страшно так кричат. Кричат и ничего не боятся, ибо эта территория — их территория. А у нас на западе, в дозоре, всего лишь два человека. Они испугались и бросились бежать к вершине высоты. То есть оставили свои позиции. Одного из них, рядового Бейли, сразу же убили, в спину, насквозь очередью прошило. Он упал, и ручной пулемет выпал у него из рук. Я это видел в свете осветительной ракеты, которыми северный дозор начал освещать западную часть высоты. И вот в свете одной осветительной ракеты я увидел их. Я увидел черные тени, которые в полный рост неслись прямо к нам: в сторону восточных позиций. Они, как зловещие приведения, летели прямо на нас.
— Не отступать! — закричал командир группы — лейтенант Белл. — Бойцы восточного склона принимают бой! Снайперская двойка продолжает вести наблюдение за тропой!
Ага, хорошо сказано: продолжает вести наблюдение за тропой. Как же можно спокойно вести наблюдение за этой тропой, когда за твоей спиной идет, считай что, на тебя атака противника. Я испугался... Черт возьми! Да как тут можно не испугаться?! Бросаю смотреть на восточную тропу — черт с ней, хватаю штурмовую винтовку и начинаю лупить по атакующим. А мой напарник, который сидит на дальномере, продолжает вести наблюдение за восточной тропой, по которой может в любую минуту пойти караван боевиков. Вместе со мной по атакующим бьют лейтенант Белл и еще несколько хороших парней. Бьют хорошо, и вот атакующие боевики залегают, но продолжают по нам стрелять. И слышу, как по спутниковой связи к нам обращается взвод «Танго», засевший в доброй миле от нас севернее. Они спрашивают у нас, в чем дело? Они думают, что мы начали обстрел каравана.
— Браво, Браво! Что там у вас?
Взвод «Браво» — это мы. А мы отбиваем атаку противника с западного склона... Да тут еще с южного по нам работать начали. С минометов начали. Мины рвутся прямо на вершине холма. Летят с черного неба комья грязи и камни.
— Это Браво! — слышу я, как кричит лейтенант Белл. — Нет, это не караван... Это атака идет с западного направления... Похоже, что каравана сегодня не будет! Боевики вычислили нашу позицию! Требуется огневая поддержка с воздуха!
— Принято, Браво. Ждите!
— Что ждать? Будет поддержка с воздуха или нет?
— Будет, будет. Ждите. Сейчас со штабом свяжемся...
— К черту ваш штаб. Нам нужна огне...
Раздается взрыв мины. Лейтенанта контузило сильно. Он потерялся в пространстве. Небо осветила осветительная ракета, которая медленно опускается на парашюте. Лейтенант Белл выскакивает из своего укрытия и бежит куда-то... Он не понимает, видимо, сам, куда бежит. Он бежит и кричит. И еще одна мина ложится рядом с ним. Бабах! Дымом заволокло всё кругом. Ничего не видно. И вот из этой дымовой завесы выбегает лейтенант Белл. Он бежит прямо на нашу снайперскую двойку. Бежит ко мне и моему напарнику Лисовски.
— Есть связь со штабом! — кричит радист «Танго». — Передаю сообщение от взвода Браво о запросе огневой поддержки...
Наши парни кричат лейтенанту, чтобы он лег. Боевики увидели нашего командира и давай по нему лупить. Трассера рвут ночь. И дождь, мать его, опять начался...
— Взвод Браво ведет огневой бой на высоте...
Лейтенант бежит к нам.
— Белл! — кричу я. — Ложись! Ложись, сукин ты сын...
Мы все любили Белла. Хороший он был парень. Он думал о своих бойцах, как, наверно, не думает ни один командир в нашей, мать ее, веселой армии. Он многое делал для нас...
И вдруг я понял, что я плачу. Поначалу я подумал, что это дождь течет по моему лицу. Но это были слезы. Да, Алина, девочка моя, мне было жалко нашего лейтенанта. Он добежал до нашей снайперской позиции, свалился в наш тесный окопчик, и я понял, что лейтенант мертв... Они убили его.
— Слушай сюда, Браво! — кричит рация. — Самолет огневой поддержки пехоты вылетел. Расчетное время прибытия пять минут.
Нужно продержаться пять минут. Пять минут...
Наш окопчик такой маленький, что находиться в нем можно только лежа или же сидя на коленях. Мертвый Белл полностью не поместился в нашем окопчике. Он упал головой вниз, и кровь начала течь в грязевую лужу, которая скопилась от дождя.
Напарник Лисовски убирает свой взгляд от дальномера, с помощью которого он продолжает выполнять приказ уже мертвого лейтенанта, а именно вести наблюдение за восточной тропой, и пытается вытащить лейтенанта из лужи. Лисовски думает, что лейтенант еще жив.
— Помоги мне! — кричит Лисовски. — Помоги мне его вытащить! Он же сейчас захлебнется этой грязной водой!
— Он мертв! — кричу я.
— Он живой! — кричит капрал Лисовски. — Вытаскивай его из окопа...
Мины перестали взрываться на холме. Возможно, что у талибов закончились боеприпасы к минометам. И как только минометный обстрел прекратился, талибы вновь ринулись в атаку. И вновь с обеих сторон шквальный огонь. И вновь трассера рвут темноту. Пули бьют по камням, разлетаясь в разные стороны яркими искрами.
А мы с Лисовски пытаемся вытащить лейтенанта из грязи. Мы его просто выталкиваем из окопа. Две вражеских пули попали в него. Две черные дырочки остались на бронежилете. Тело командира вздрогнуло, словно он был мешок.
— Он убит! — кричу я.
— Вытаскивай его... — кричит капрал Лисовски и...
В следующую секунду пуля попадает ему в голову. Прямо в лицо... Я падаю на дно окопчика, и на меня сверху падают два трупа: тело Белла и тело Лисовски. И понимаю, что в этом тесном окопчике уже никак не могу вылезти из-под двоих мертвецов, лежащих на мне.
А бой продолжается. И я хочу принимать в нем участие. Но не могу вылезти из-под убитых.
— Что с командиром? — слышу я крик одного бойца, но не могу по голосу определить, кто кричит. — Он жив?
— Нет! — кричу я. — Его убили! И капрал убит! А я не могу вылезти из этой проклятой ямы! Кто-нибудь! Вытащите меня отсюда! Я хочу воевать...
Да, да, Алина, я так и кричал, что хочу воевать. И мне тогда казалось, что нет никому никакого дела до меня. Всем просто некогда вытаскивать меня из-под убитых...
Стив замолчал. И Алина почувствовала, что ему трудно вспоминать подробности того боя, который был всего лишь шесть лет назад. И Алина подумала, что пройдет двадцать шесть лет, а Стив всё так же будет замолкать на этом моменте. И пройдет тридцать шесть лет, и этот страх, испытанный им в ту холодную и дождливую ночь, не исчезнет. Этот страх останется с ним навсегда. Но сейчас Алине было просто чертовски интересно узнать, а что же было дальше. И помолчав вместе с рассказчиком с полминуты, Алина осторожно спросила:
— Стив, старина, а дальше-то что было?
— Что? — тихо спросил Стив, выйдя из тяжелого ступора воспоминаний. — Ты про что? Ах, ну да! А дальше, дальше прилетел самолет огневой поддержки пехоты «АС-130». Если бы не он, то туго бы нам пришлось. «АС-130», девочка моя, это летающая батарея, как мы, пехотинцы, называем этот самолет. По левую сторону от фюзеляжа у этой машины расположены три пушки: автоматическая двадцатипятимиллиметровая, полуавтоматическая сорокамилиметровая и однозарядная гаубица калибром сто пять миллиметров. В общем, хочу тебе сказать, не поздоровится тем негодяям, которые попадут под эти пушки. И вот этот самолет вышел с ближайшей авиабазы нам в помощь. Но тут есть одна проблема. Этому самолету нужно дать координаты стрельбы. А иначе никак. А у нас очень сильная проблема: талибы уж больно близко подошли к нашим позициям. А у этого самолета, как ты это сама понимаешь, не снайперские винтовки, а три пушки хорошего калибра. Они точечно бить не могут. Противник должен находиться от нас как минимум в двухстах метрах, чтобы летающая батарея могла работать, не боясь нас же самих накрыть своим губительным огнем. А талибы, чтобы им неладно было, подошли к нашим позициям намного ближе, нежели чем двести метров. Насколько близко, спросишь ты. — Стив замолчал, задумавшись. — Да, черт возьми, эти сукины дети подошли к нам метров на пятьдесят. А это грозит нам всем полной крышкой, если «АС-130» начнет поливать. У боевиков всегда такая тактика во время атаки на наши позиции. Подходят как можно ближе к нам, и поэтому огневая поддержка с воздуха теряет свой смысл. И еще нельзя забывать про тот факт, что у талибов есть на вооружении такая вещь, как переносной зенитно-ракетный комплекс, коротко ПЗРК. Ты, наверно, слышала об этом оружии.
— «Стингеры», — сказала Алина. — Говорят, что они очень сильно подпортили жизнь нашей советской армии, воевавшей в Афгане в восьмидесятых годах.
— Именно, девочка моя, «Стингеры», — улыбнулся Стив, услышав фразу «нашей советской армии». — Знаешь, что ни говори, а ты человек, однозначно рожденный при СССР. Сказать фразу о нашей советской армии может только рожденный в Союзе... Но продолжим по факту. Я с тобой полностью согласен: наши американские ПЗРК «Стингер», которые наше правительство поставляло душманам, как тогда называли оппозицию, воевавшую против Советов, начали усложнять жизнь советским товарищам начиная с тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, когда, если я не ошибаюсь, двадцать шестого сентября было сбито сразу три советских вертолета Ми-24. Дабы не вдаваться в длинную и неинтересную историю, могу сказать напоследок только одно. Когда, после вывода советских войск из Афганистана, вчерашние союзники стали для нас новыми врагами, наше правительство попыталось выкупить обратно у душманов «Стингеры», которые в восьмидесятых годах щедро поставляло повстанцам, дабы у будущих врагов не было такого страшного оружия. Говорят, душманам платили чуть ли не по двести тысяч долларов за одну боевую единицу, когда как изначальная стоимость ПЗРК «Стингер» составляла восемьдесят тысяч долларов за штуку. А всего, так говорят, душманам, за вторую половину восьмидесятых годов, было поставлено, за бесплатно, разумеется, двести сорок пусковых установок и целая тысяча зенитных управляемых ракет, сокращенно ЗУР. Сколько потрачено было выстрелов против советской авиации — неизвестно. Сколько было выкуплено обратно этих «Стингеров» — также неизвестно. Сколько осталось на руках у боевиков — неизвестно. А известно лишь только одно, что на момент начала операции «Несокрушимая Свобода», в которой я имел честь участвовать, талибы применяли против нашей авиации наше же оружие. Да плюс у них еще были ПЗРК советского производства, которые они покупали чуть ли не со всего мира.   
— Ну, — улыбнулась Алина с легкой и миловидной ехидцей. — Сами же, ребята, виноваты. Не нужно было врагам СССР такое оружие дарить.
— Не нужно было, — согласился Стив. — Но что поделать, девочка моя, политика есть политика. Сегодня союзники, а завтра враги. В восьмидесятых годах СССР пытался контролировать Афганистан, и мы воевали против СССР. Потом наша страна начала пытаться держать контроль над Афганистаном, и вот приходится воевать с теми, которых мы еще вчера кормили и, как ты видишь, вскормили... Но вернемся, пожалуй, к тому бою на высоте «Пик Данте», когда талибы нас здорово прижали и нам на помощь вышел «сто тридцатый». Ну так вот. Максимальный потолок у «сто тридцатого» больше семи километров. На этой высоте его не достать ни «Стингером», ни советской «Стрелой». Но и «сто тридцатый» с такой высоты бить не может. Вернее, может... Но! Чтобы отстреляться, ему нужно спуститься на высоту ниже четырех километров, а наши, вернее, уже не наши, а вражеские «Стингеры» высоту до четырех километров берут. А это грозит гибелью ганшипа. Мы, конечно же, не знаем, есть ли у талибов, атаковавших нашу высоту, «Стингеры» или нет. Тут же дело в чем? А в том. Если сорокамиллиметровая Л-60 и гаубица М-102 с семикилометровой высоты шлепнуть могут, то двадцатипятимиллиметровый с такой высоты работать не может. А значит, нужно опустить ганшип на высоту хотя бы в три километра над высотой, где нас талибы прижимают. А если у талибов есть «Стингер», то вполне достаточно одного выстрела, чтобы мы потеряли ганшип.
— Так почему же ганшип не начал работать с недосягаемой для «Стингеров» высоты? — спросила Алина. — Зачем ему так рисковать, спускаясь на такую малую высоту?
— А потому что, добрая Алина, противник подошел очень близко, как я уже говорил. И между нами не было двухсот метров, чтобы начала работать артиллерия. А значит, как я это слышал в радиопереговорах между нашим старшим сержантом Джонсом и «Молотом» — позывной ганшипа, экипаж «сто тридцатого» решил обработать противника самым малым, какой у него был, калибром, то есть пушкой Гатлинга. А значит, нужно опустить машину до критически опасной высоты, то есть войти в возможную зону поражения «Стингера». И поэтому радист «Молота», слышу, спрашивает у нашего старшего сержанта Джонса: есть ли у талибов ПЗРК? Джонс кричит, что не знает о том, есть ли у талибов ПЗРК или же нет. Откуда ему это знать?! И требует, чтобы ганшип опустился на нужную высоту и обработал западный склон из Гатлинга. (Координаты огня Джонс уже, естественно, дал.) А ганшип кружит над нашей высотой и опускаться до нужной отметины боится. Талибы, что находились на юге, видимо, получили мины к своим минометам и опять начали нас обстреливать. Джонс ругается таким матом, что даже у бывалых вояк уши в трубочку сворачиваются... Да, очень жутко ругался старший сержант. Он был так зол, что мне казалось, что будь у Джонса сейчас крылья — он поднялся бы в черное небо, где кружил над полем боя «сто тридцатый», ворвался бы вовнутрь этого самолета и... — Стив задумался и чуть смягчил тон. — А ведь, знаешь, этих ребят в самолете тоже можно понять. Попади в них ЗУР — и им смерть. До родного аэродрома они не дотянут, а кругом, под ними, одни горы. Система катапультирования на этом самолете не предусмотрена. И мне порой бывает страшно представить, как сражаются эти ребята в небе, когда им некуда бежать. Из подбитого самолета некуда бежать. И поэтому эти ребята, перед тем как снизить высоту и пойти на боевой заход, спрашивали у Джонса, а есть ли у талибов ПЗРК. Но Джонс в ответ только крыл матом и страдал от того, что не умеет летать. И ребята в «сто тридцатом» поняли, что нам очень плохо здесь, на этой проклятой высоте и в этой кромешной темноте. И они пошли на боевой заход, посыпав ярким фейерверком тепловых ловушек. Загремела пушка Гатлинга. Трассирующие снаряды огнем полились с неба. Они, снаряды эти, взрывались так близко с нашими ветхими укрытиями, что я думал, что нам конец. Сильный страх накатил на меня опять с новой силой. Теперь я не хотел вылазить из-под убитых Белла и Лисовски. Теперь я был рад, что лежу под защитой их мертвых тел. Я слышал, как осколки от снарядов Гатлинга свинцовым вихрем свистели по всей макушке высоты... Огонь из пушки «сто тридцатого» был недолгим. Всего лишь несколько секунд он поливал, а мне казалось, что прошла целая вечность. Вот грохот разрывов прекратился, и я услышал в радиоэфире голос «Молота»:
— Ну что, ребята, все живы?
— Да вроде бы все! — кричит Джонс. — Молодцы! Черт возьми! Талибы заглохли... А теперь поднимитесь повыше и посмотрите на юг от нашей высоты километра на полтора-два. Примерно оттуда по нам били из минометов. Посмотрите. Может, увидите что...   
— Привет, Стив, как дела? — к ним подошел, резко появившись, Руди Вуд. (Да, тот самый, которого где-то с час назад задержала полиция за выезд на встречную полосу с целью «зацепить» красивую девушку Алину.)
— А, Руди, мальчик мой! — воскликнул Стив, вставая с лавочки и протягивая свою правую крепкую руку Руди для рукопожатия. — А это кто с тобой? Твоя невеста?
Руди Вуд пришел не один. Рядом с ним стояла молодая женщина не старше тридцати лет. Красивая и голубоглазая, с очень пристальным взглядом. Алине этот взгляд не понравился. Уж больно он был пристальным. Пристальным и... злым. Красивая голубоглазая была в красной футболке с черной непонятной эмблемой на хорошей (у Алины такой не было) груди, в коротких джинсовых шортах, на сексуальных ногах белые кроссовки «Пума». На голове голубая бейсболка, из-под которой, на затылке, торчит недлинный хвостик. Судя по хвостику — блондинка. Хотя, может, и крашенная. 
Голубоглазая внимательно рассматривала Алину, и Алине это не понравилось.
«Может, она всех так рассматривает...» — проскользнула короткая мысль и где-то затерялась в голове.
— Это Кэтрин Ривера. Журналист. Работает в «Си-Эн-Эн». Часто выезжает в Россию и на Кавказ. Это ее профиль работы. Она в этой области специалист.
— Специалист в области России? — рассмеялся Стив. После рукопожатия с Руди он протянул свою руку Кэтрин. — Добрый день, юная леди. Очень приятно с вами познакомиться.
— А это Стив, — сказал Руди Кэтрин. — Стив Батлер. Один из совладельцев этого шикарного стрелкового клуба «Патриот».
— Ты мне льстишь, — улыбнулся Стив. Пожав руку Кэтрин, он спросил у нее:
— Не хотите ли пострелять немного? Мишени я приготовил еще утром.
— Не знаю, — пожала плечами Кэтрин, бросив взгляд на крупнокалиберную винтовку на столе. — Из снайперки?
— Да.
— Это Алина, — Руди кивнул в сторону Алины. — Одна из лучших учениц Стива. Хорошо, между прочим, стреляет из снайперских винтовок.
— Добрый день, Алина, — сказала Кэтрин и протянула свою нежную правую руку Алине.
Алина посмотрела на эту руку, затем встала с лавочки и пожала ее, руку Кэтрин, своей нежной рукой.
— Добрый день, Кэтрин. Меня зовут Алина Коцоева-Вострикова.
— Вы из России? — как-то неожиданно, как это показалось Алине, спросила Кэтрин.
— Да... То есть не совсем из России. Из Советского Союза.
На лице Кэтрин скользнула легкая улыбка, и Алина так и не поняла, что эта улыбка обозначает.
«Может, она всегда так улыбается?»
— Ну что же, — Стив подошел к столу, на котором лежала крупнокалиберная «Барретт». — Кто будет первым? Алина, может быть, ты?
Алина, под пристальным взглядом Руди и Кэтрин, вышла на огневой рубеж. На огневом рубеже пол был дощатый и находился под прикрытием легкого навеса, который спасал крепкие доски пола, как, впрочем, и стрелков, от дождя либо от прямых солнечный лучей.
Алина не любила, когда смотрели ей в спину. Особенно эта Кэтрин. Какая-то плохая она... Интересно, она девушка Руди? А может быть, она ревнует своего Руди ко мне? Глупости какие-то... Кэтрин намного красивее тебя. Красивее и... как бы это так сказать... решительней.
— Алина, — услышала она за своей спиной голос Стива. — Ты кое-что забыла.
Ах да, конечно. Коврик, чтобы не ложиться на пыльный дощатый пол, по которому ходят. Алина развернулась, и Стив бросил ей свернутый в трубочку коврик. Она поймала его левой рукой, на изгибе которой лежал ствол винтовки, так как правой рукой она держала винтовку за приклад, и буквально на полсекунды словила на себе острый взгляд Кэтрин.
Положив винтовку на дощатый пол, Алина развернула коврик. Она делала всё медленно, не торопясь. Ей не хотелось торопиться. Ей не нравился острый взгляд Кэтрин на себе. Ей не нравилась сама Кэтрин.
«Почему она не нравится тебе? — спросила мысленно сама себя Алина. — Она обыкновенная молодая женщина. Да, красивая... Нет, она страстная. Такие мужчинам нравятся... А ты что, не нравишься?»
— Ты сегодня какая-то медлительная, что ли, — улыбнувшись, сказал Стив, подходя к монокуляру, установленному на треноге. — Не проснулась еще? Так пора уже: вторая половина дня началась.
До Алины дошел легкий звук «хм» в интонации тихой ухмылки. Этот звук исходил... без сомнения... от Кэтрин.
— Вы много раз были в России? — спросила Алина и почувствовала, что ей стало немного легче.
«Отчего тебе стало легче?»
— Вполне достаточно, чтобы разбираться в русских людях. Вы же русская?
— Не совсем.
— Ах да — советская! — рассмеялась Кэтрин, и Руди широко улыбнулся.
На какую-то секунду Алина почувствовала себя чужой среди них. Среди Руди и Кэтрин. И только старина Стив ощущался для нее по-прежнему старым и добрым товарищем. Стив был добрым таким человеком, не злым, хотя любил иногда приложить крепким словцом. Но ему можно: он был на войне. Нет, на двух войнах он был. Афганистан и Ирак. А она, Алина, ведь тоже была на войне. Была, когда пять лет было. Была и не помнила ту войну. Но была. А Кэтрин, коль специалист такой по России, она-то была на какой-нибудь войне? А Руди? А кто он вообще такой этот Руди? Надо будет как-нибудь у Стива об этом спросить. Как бы невзначай спросить... 
Солнце слепило. Невидимые потоки солнечного света заливали поле стрельбища. Зеленая трава, бурая земля вала-пулеуловителя. Перед защитным валом торчала из земли конструкция стальной рамы, на которой Стив еще с утра установил мишени: правильнее говоря, повесил брезентовые мешочки, набитые камнями. Дистанция триста метров. Размер объемной мишени (а стрелять нужно только по объемным мишеням, любил говорить Стив) не больше футбольного мяча. Прицел на «Барретт» «Леопольд Марк-4» шестнадцатикратный, способный выдерживать мощную отдачу выстрела крупнокалиберным патроном. С «Леопольдом» можно стрелять и за километр, если цель, конечно, человек. А человек намного больше, чем футбольный мяч.
— Ты видишь цель? — спросил Стив, надевая защитные наушники. (Такие же наушники одел Руди, а Кэтрин просто прикрыла уши ладонями.)
— Вижу, — ответила Алина.
Над полем стрельбища прошел легкий ветерок. Маленький красный флажок, висящий на стальной раме для мишеней, слегка колыхнулся. Колыхнулся и... замер.
— Перед тобой шесть мешков, набитых камнями, — сказал Стив. — Размером, поди, с человеческую голову. Чтобы мешок разорвало на куски, бить нужно точно в центр мешка. Если пуля пойдет вскользь, мешок не разорвет. И я буду считать, что голова вражеского солдата осталась жива, тем более она может быть защищена крепким кевларовым шлемом. В обойме десять патронов. Из них шесть должны попасть в цель. Действуй.
Алина передернула затвор, и первый патрон вошел в ствол, встав капсюлем под боек.
Она посмотрела в окуляр телескопического прицела, как делала это уже не одну сотню раз.
Она целилась не торопясь. Она чувствовала на себе взгляд Руди и Кэтрин. Она хотела повернуть голову налево, в их сторону, где они молчали, чтобы убедиться в этом, что Руди и Кэтрин смотрят на нее, но не стала этого делать. Сейчас она была лучше Кэтрин. Сейчас она будет стрелять.
Бах! — хлопок выстрела раздуло по всему полю стрельбища.
Крупнокалиберная пуля, весом в пятьдесят грамм, прошла трехсотметровую дистанцию за треть секунды. Крайний правый мешок, над которым висела табличка с номером «1», заметно качнуло, ибо пуля прошла вскользь. Мешок слегка порвало сбоку. (Стив специально набил мешок камнями, а не песком, ибо песок весь высыпется через дырку, а камни — нет.)
— Промах, — ухмыльнулся Стив. — Настрой прицел... Хотя для первого пробного — неплохо.
Алина своими тонкими и маленькими пальчиками отрегулировала наводку на прицеле. Ее пальчики казались еще меньше на фоне такой большой винтовки и мощного телескопического прицела.
Бах!
Она чувствовала пулю. Она была пулей, вылетающей из ствола винтовки. Она чувствовала, что может управлять этой пулей в полете, замедляя время и прорываясь сквозь воздух, сквозь ветер, неся эту пулю над зеленой травой, которая, на скорости девятьсот метров в секунду, превращалась в размытый зеленый ковер.
Вторая пуля четко угодила в короткую и толстую бечевку, на которой висел мешок номер «1». Бечевку порвало, и мешок упал наземь.
— Только не говори мне, что ты с трехсот ярдов попала в веревку размером с мизинец, — рассмеялся Стив. — Я в это не поверю...
— Хорошо, не скажу, — улыбнулась Алина, но Стив ее не услышал, так как был в наушниках. — Будем считать, что это было случайно.
Бах! — третья пуля ударила точно в центр мешка, того самого, который только что был сбит с веревки. Мешок разорвало на куски, в разные стороны острой шрапнелью разлетелись расколотые пулей камни.
В глазах Руди мелькнула легкая зависть. С трехсот ярдов попасть в веревку размером с палец... Он надеялся, что у Алины это вышло случайно. Что же касается Кэтрин, то она не разбиралась в снайперской стрельбе.