Старая пластинка

       Обузов причислял себя к творческой интеллигенции. К ней же причисляли его и все его друзья, вполне себе интеллигентные люди.  Почему? Ну, во-первых, он кое-что писал, во-вторых, немного читал и в-третьих, ходил иногда в театры, музей и один раз в консерваторию.
       Еще Обузов был пассивным оппозиционером. Слово это ему не очень импонировало. Ему больше нравилось - диссидент. Этот латинизм ласкал его слух с комсомольских времен. В 70-80 годах, когда он был молод, так сладко было быть диссидентом. Сидеть на кухне с друзьями за бутылкой вина, слушать «Радио свободы», читать переписанные от руки запрещенные книги и мечтать о свободной и сытой жизни. Той жизни, которая находиться там… за границей, там, где его наверняка ждут с объятьями и поцелуями! Там, где переводчики будут стоять в очереди, чтобы перевести его неоцененные в СССР гениальные литературные произведения искусства на все европейские языки. Там, где просвещенные европейцы и американцы – тут же встанут в новую очередь, чтобы обязательно купить себе томик, а может и два, если повезет, обузовской высокой литературы. Там, где издатели будут бегать за ним, за Обузовым, размахивая пачками свободно конвертируемых денег, ползать перед ним на коленях, умоляя заключить новые контракты на его будущие творения. Где голливудские акулы будут грызть друг другу глотки, лишь бы получить права на экранизацию его рассказов, естественно, за бешеные гонорары. И самое приятное было то, что на эти деньги, Обузов смог бы купить себе японский телевизор, немецкий холодильник, венские стулья, чешское стекло и, конечно, без всяких очередей.
      Советский Союз давно уже превратился в Россию. На кухне у Обузова стоял немецкий холодильник, в каждой комнате, и даже на кухне, был японский телевизор, а в баре стояло не грузинское, а французское вино с надписью duty free, которое привезла дочка из предпоследней заграничной поездки. Обузов встречался со своими постаревшими друзьями из комсомольской юности, усаживал их на венские стулья, наливал вино в бокалы чешского стекла. Они выпивали, вспоминали молодость, по привычке ругали власть, но… все это было как-то не так… без прежнего задора, без куража… Не было остроты… Ведь никто не побежит стучать в ФСБ, мол вот Обузов с собутыльниками ругает правительство или президента… А если и побежит… смех, да и только! Это тебе не КГБ! Никто с интригующим видом не достанет из журнала «Огонек» рукопись какой-нибудь запрещенной литературы! Вон в интернете этого всего и даром не надо… А предложи Обузов послушать друзьям «Радио свободы»?  Не поймут даже старые, испытанные диссиденты. 
      В конце вечера Обузов провожал друзей до лифта, где на прощанье целуясь с ними, еще раз громко ругал власть и страну, как бы показывая какой он смелый. И друзья, пользуясь моментом и прекрасной подъездной акустикой, без опаски поддерживали его оппозиционным многоголосием. После чего Обузов возвращался в квартиру. На него наваливалась тоска. Жизнь казалась ему какой-то совсем совсем кисленькой. Единственным спасением от депрессии для него был советский стереопроигрыватель, на который он ставил любимую, оставшуюся с советских времен, пластинку. Обузов заворачивался в плед и с блаженством слушал одну и туже фразу, которая повторялась на пластинке почти двести раз - «Валить надо из этой страны!
Валить надо из этой страны!»  Когда пластинка заканчивалась, Обузов сладко зевал, переворачивал пластинку на другую сторону, и слушал про то, что «надо валить» еще раз двести. На последнем разе на лице его появлялась почти ангельская, младенческая улыбка и он засыпал. Сон настигал его обычно между словами «надо из».