Отважная. Глава вторая. Рожденная в СССР

Глава вторая. Рожденная в СССР.
В обойме к крупнокалиберной винтовки «Барретт» десять патронов. Три выстрела Алина уже истратила на первый мешок, следовательно в обойме осталось семь патронов. Мишеней осталось пять. Спустя минуту мишени были разорваны на куски, а в обойме оставалось еще два патрона.
— Молодец, Алина, — сказал Стив, снимая с головы защитные наушники. — Эта девчонка, поверьте мне, далеко пойдет... Руди, мальчик мой, не хочешь пострелять немного?
После стрельбища Алина, Руди и Кэтрин, оставив Стива работать с посетителями стрелкового клуба, решили немного перекусить. Время было около трех часов дня. Неподалеку от стрелкового клуба находился небольшой семейный ресторан «Микки Маус». Туда они и зашли.
Сев за свободный столик, все разом посмотрели в сторону раздаточной. Посетителей в ресторане было немало, официантки были на вес золота.
Большой негр, покрытый капельками пота от жара раскаленной решетки гриль, на которой он жарил мясо, с интересом посмотрел на Кэтрин. Видимо, белая женщина ему понравилась.
На мускулистом негре была белая майка... вернее, была когда-то белая. Сейчас же она была покрыта капельками жира и пятнами кетчупа. Черные крепкие плечи оголены. На правом плече Алина сумела своим метким снайперским взглядом рассмотреть старую татуировку. Судя по тату, негр сидел в тюрьме «Красный Орел», штат Алабама.
— Кто что будет? — весело спросил Руди. — Девчонки, я плачу.
«Девчонки... хм, — подумала Алина. — Уже девчонки, однако. Возможно, Кэтрин ему уже и девчонка. А я что, тоже уже девчонка для него? Хотя... ты слишком строгой порой бываешь к людям. Ну ладно, девчонки так девчонки.»
За своими мыслями она даже не расслышала, что будет Кэтрин.
— Алина, а ты что будешь? — спросил Руди.
«Уже на «ты». Ну ладно, на «ты» так на «ты». Интересно, а что я буду? Интересно, копы выписали ему штраф в семьсот баксов за выезд на встречную полосу? Должны были выписать. Что-то он непохож на человека, которому только что опустошили карман на семьсот долларов. Может, он богатый очень? А может, ты спросишь у него об этом?»
— Не знаю, — пожала плечами Алина. — Буду чай, наверно...
— А кушать ты будешь?
— Пожалуй.
К ним подбежала официантка с блокнотиком. Официантка была худенькой, но с красивыми ножками. Взгляд усталый, на безразличном лице улыбка. Улыбка всегда должна быть. Без улыбки к посетителям ресторана подходить нельзя. Это одно из правил обслуживания клиентуры. Всегда улыбайся. И даже тогда, когда тебе хамят.
— Что желаете? — спросила официантка. Грудь у нее была маленькая, совсем ничтожная. На левой стороне груди бейджик. На нем имя — Синди.
— Синди, дорогая, — широко улыбнулся Руди, и Алина поняла, что Руди знает эту официантку. — Значит, так. Два кофе, один чай...
«Он знает эту Синди, — подумала Алина. — Знает, потому что часто заходит в этот ресторан после стрельбища. Возможно, он как-то, подождав ее после работы, подкатил к ней на своем черном внедорожнике. Подкатил и предложил подвезти до дому. Возможно, даже к своему дому. Возможно, прямо до кровати...»
Официантка никак не среагировала на вот это «Синди, дорогая». Значит, Руди ее всё же подвозил до кровати.
Приняв заказ, Синди удалилась быстрым шагом.
— Ты смутил ее, — сказала Кэтрин Руди. — Она была когда-то твоей девушкой на вечер?
— Боже мой, Кэтрин! — негромко воскликнул Руди. — Зачем ты так?
— А что? — Кэтрин перевела свой острый взгляд на Алину. — Ты стесняешься перед нашей новой знакомой. Что в этом такого: затащить в кровать бедную официантку?
— Она учится на юриста, — сказал Руди. — Когда-нибудь станет хорошим адвокатом по уголовным делам... У тебя, Кэтрин, бывали когда-нибудь проблемы с законом?
«Боже, какая скукотища, — с легкой грустью подумала Алина. — Идет разговор ни о чем. Если не о чем болтать, так лучше уже молчать. Хотя... давайте послушаем, что ли, о чем они будут болтать.»
— Алина, — неожиданно Кэтрин обратилась к Алине. — Там, в стрелковом клубе, ты сказала, что ты родом из Союза. Может, расскажешь нам об этом поподробней. Ты такая интересная персона. Тихая и застенчивая... Во всяком случае, мне так кажется. Ты молчишь. Наверно, не можешь вставить слово, ибо Руди иногда бывает таким болтливым. Руди, котик мой, помолчи немного. Пусть Алина расскажет что-нибудь о себе. Алина, мы тебя внимательно слушаем.
«Кто ей сказал, что я хочу, ей и ее Руди, рассказать что-нибудь о себе? — Алина не любила дотошных людей. — Эта Кэтрин журналист. Уж она-то умеет высасывать информацию из людей. Должна уметь. Интересно, что ты ищешь в России?»
— Я не знаю, что рассказать о себе.
— Расскажи, где ты конкретно родилась и как очутилась в Штатах.
— Родилась я в тысяча девятьсот... — Боже, сколько раз она уже говорила эту длинную фразу, — восемьдесят шестом году, восьмого августа. То есть в следующую пятницу мне исполнится двадцать два года...
— Предлагаю этот день отметить как следует, — тут же сказал Руди, а затем, словив на себе железный взгляд Кэтрин, замолчал.
— Родилась я в небольшом городке Цхинвали. Это столица Южной Осетии. При Союзе это была Юго-Осетинская автономная область, которая при СССР входила в состав Грузинской Советской Социалистической Республики.
Сказав это, Алина замолчала.
Официантка Синди принесла заказ. Два кофе — это для Руди и Кэтрин, чай для Алины. К кофе-чаю гамбургеры и ход-доги.
Когда официантка удалилась, Кэтрин аккуратно взяла свою чашку с кофе, сделала небольшой глоток, посмотрела на Алину и сказала:
— Ты застала войну?
«Господи, зачем тебе это нужно знать? — подумала Алина. — Мне нечего тебе рассказать об этой войне. Я ее не помню.»
— Я не помню этой войны, — ответила Алина. Ей было всё равно сейчас: помнит она ее или нет. Она сейчас была абсолютно хладнокровна. — Я была маленькой, когда всё это началось...
«Ты сказала «это началось». Ты не сказала «война». Тебе разговоры об этом всегда неприятны, хоть ты и не помнишь это.»
— Тебе было где-то пять лет? — спросила Кэтрин и, раскрыв свой большой рот, жадно откусила с хот-дога.
Алина посмотрела в этот большой рот, жадно кусающий хот-дог, и подумала, что Кэтрин вот так вот свой большой рот открывает перед тем, как взять в рот мужской член.
«Ты же берешь в рот, да? — Алина улыбнулась. — Может, спросить у нее об этом? А почему бы и нет? Она же спрашивает у меня о том, где я родилась, помню ли я войну, то да сё. А я почему не могу у нее спросить про ее большой рот? Так спроси у нее об этом! Сейчас спрошу. Спроси... Сейчас спрошу.»
— Да, мне было пять лет, когда начались боевые действия. Грузинская армия начала обстреливать Цхинвали. Многие мужчины ушли в ополчение. Из России приехало немало добровольцев. Были казаки...
— Но ты же не помнишь этого, — сказала Кэтрин. — Откуда тебе знать, что это грузины обстреливали твой город? Откуда тебе знать, что из России приезжали казаки на защиту Цхинвали?
— Откуда? — Алина была удивлена. — Мне об этом рассказывала моя родная тетка. Да и в интернете полно информации о той войне.
— Ты с теткой живешь здесь, в Бостоне?
— Да.
— Сколько ей лет?
— Она на пятнадцать лет старше меня.
— А еще кто из родственников есть? Родители, например?
Алина смотрела на свои законные два хот-дога, лежащих на пластмассовой тарелочке, и почувствовала, что не хочет их. Желание покушать куда-то исчезло.
«Спроси у нее про большой рот. Прямо сейчас спроси!»
Она почувствовала, что во рту пересохло. Она взяла кружку чая, чтобы смочить горло, но чай еще был горячим. Хотелось выпить его залпом, сразу всю кружку. Но не получится: чай горячий. Нужно было заказать минеральную воду. Холодную. На улице начался раскаленный август. Солнце слепит... Ей захотелось выйти на огневой рубеж и заглушить в себе что-то выстрелами из снайперской винтовки. Этот Стив, он хороший парень, но сегодня он словно подсадил ее на эту «Барретт».
Какая эта винтовка большая... Может, тебе нужен мужик? Винтовка, она такая красивая, такая стальная, такая гладкая. А как она стреляет громко! Резко, оглушительно, словно бьет стремительным хлопком, разрывая пространство на две половинки. Словно небо само разрывается в клочья, в рваные облака. Я хочу еще пострелять из этой пушки... Так, возьми себя в руки!
Хочу увидеть, Кэтрин, твою наглую физиономию в объективе прицела... Тебе нужно попить таблеточки, прописанные доктором Брэкли...
Алина услышала за своей спиной, сверху над головой, легкий шум. Она обернулась. Один из трех мощных кондиционеров висел на стене прямо за ней. Рядом окно. За окном легковые авто посетителей ресторана. Туда-сюда ходят беспечные американцы. Кричат дети. Но дети кричат не потому, что к ним пришла война. Дети кричат от радости. Но дети играют в войну. Несколько мальчиков и девочек радостно обливали друг друга водой из водяных пушечек. Горячие потоки солнца быстро сушили мокрую одежду...
«Что ты хочешь узнать, Кэтрин? Родители... Да, были такие...»
— Я не помню своих родителей, — Алина отвечала хладнокровно, мягко и тихо, чувствуя себя снайпером, занявшим наблюдательную позицию на вражеской территории, где надо иной раз даже уметь не дышать. — Они погибли на войне, во время очередного обстрела Цхинвали. Подробностей не знаю. Тетка Земфира говорит мне: зачем тебе знать подробности эти? Родителей нет, их уже не вернешь... Знай, они были убиты грузинами. Они были убиты на войне. Этого вполне для тебя должно быть достаточно.
— Извини, — нежно сказала Кэтрин. — Я не знала об этом.
«Да, конечно, не знала... Ты умеешь говорить нежно. Наверно, от этого нежного голоса у многих мужиков просто жарит между ног... Интересно, ты когда-нибудь пускала свою нежность и свой большой ротик в достижении своих карьерных целей?»
Над столиком воцарилась тишина. Алина ждала, когда остынет чай. Она хотела было подозвать официантку, чтобы заказать полулитровую бутылочку холодной минеральной воды, но не стала делать этого по двум причинам. Причина первая: Руди может подумать, а почему ты сразу не заказала минеральную воду? Причина вторая: официантки были очень сильно заняты, и она не хотела их беспокоить по пустякам.
«Может, самой сходить за водой? К черту воду!»
— Кэтрин, — наконец-то сказал Руди, убивая последний хот-дог. — Ну что ты пристала к Алине со своими вопросами... Алина, извини. Кэтрин не хотела причинить тебе душевную боль. Кэтрин, ты же не хотела...
— Мне не больно! — зло сказала Алина, и Руди заткнулся. (Не замолчал — заткнулся.) — Может, мне и было бы больно, если я помнила бы всё это, но я же не помню. Со мной всё нормально...
«Ты уверена? У тебя громкий голос.»
— ...так что если вам что-то интересно, то спрашивайте...
«Сделай свой тон помягче. Вот так. Очень хорошо. Руди и Кэтрин — хорошие ребята. Они всего лишь американцы. А американцы, ты же поняла это за столько лет жизни в Штатах, они как малые дети. Им, черт возьми, всё интересно. Не обращай на них особого внимания. Все американцы чувствуют себя журналистами. Журналистами и борцами за права и свободы всех и вся.»
Кэтрин и Руди молчали. Спросить им, видимо, было не о чем. Да и черт с ними.
Она прикоснулась руками к кружке чая. Чай остыл. Она поднесла кружку к своему ротику, который был на порядок меньше, нежели чем у Кэтрин, и начала пить чай. Чай был не горячим, но и далек от того, чтобы его можно было назвать холодным. Попивая маленькими глоточками чай, Алина не спеша рассматривала посетителей ресторана. Здесь были и мужчины, и женщины, и дети, и подростки, и, а это сразу бросалось в глаза, все они были счастливы. Счастливы, беспечны, как дети малые, ей-Богу. И при этом Алина чувствовала на себе взгляд Руди и Кэтрин.
«Ты хотела спросить Кэтрин про ее большой рот, а Руди про то, кто он. И, кстати, копы выписали ему штраф в семьсот долларов?»
Алине стало немного весело. Она посмотрела на свои два хот-дога и почувствовала в себе нарастающую силу аппетита.
— Алина, миленькая моя, — ласково, по-кошачьи промурлыкала Кэтрин. — Ты поверь мне, я не хотела своими словами причинять тебе, как сказал Руди, душевную боль. Ты прости меня за эти вопросы о войне, о родителях...
— У меня красивые родители, — твердо сказала Алина, не став до конца дослушивать жалобное (возможно, что наигранное) мурлыканье Кэтрин. — У меня есть их фотографии. Эти фотки черно-белые, сделанные старым советским фотиком. На этих фотках мои родители. Матери было тогда, как и мне, двадцать два года, а отцу двадцать четыре. Они были молоды очень. Они погибли, защищая свой город Цхинвали. Вернее, это родной город матери, так как отец из Ростова. Вы знаете, где Ростов?
— Да, конечно, я очень хорошо знаю Россию.
— Чем вы занимаетесь в России? — холодно спросила Алина, почему-то, сама не зная почему, перейдя резко на «вы» по отношению к Кэтрин.
Руди тяжко вздохнул, да притом так, чтобы его смогли услышать рядом с ним сидящие, а именно — Кэтрин и Алина.
— Я собираю материал о военных преступлениях кремлевских лидеров после распада СССР.
— Это интересно, — улыбнулась Алина. — Понимаю — работа такая... И какие же, на ваш взгляд, преступления были совершены?
— Преступлений очень много... Но, вы, Алина, — Кэтрин тоже перешла на деловое «вы», — будучи жительницей Южной Осетии, поддерживаете политику Кремля, ибо Кремль всегда в этом конфликте выступал на стороне Южной Осетии и против Грузии. Верно?
Руди опять тяжко вздохнул, и ему уже было всё равно, услышит ли кто его тяжкий вздох или нет.
— Я поддерживаю правду, — сказала Алина. — И могу объяснить почему.
— Мы все боремся за правду...
— О нет! — воскликнула Алина. — Я уже много лет смотрю ваши новостные каналы. Вы, о да, хорошо научились поливать грязью Россию и ее союзников. Вы поливаете грязью всех, кто против вас, американцев.
— Такой же грязью российские телеканалы поливают всех, кто против США, — заметила Кэтрин. — Это называется информационной войной.
— Я знаю, как это называется.
— Но вы там, по-моему, что-то говорили про правду.
— Да, говорила.
— И даже хотели что-то объяснить?
— Господи, девчонки, — простонал Руди, чувствуя, что разговор между представительницами слабого пола пошел на усиленных тонах. Еще чуть-чуть — и произойдет взрыв. Руди быстро осмотрелся по сторонам. Пока еще никто из посетителей ресторана не обращал на них внимание. Пока...
«Говори спокойней, — сказала сама себе Алина. — Эта мразь только и ждет, что ты сорвешься на крик и начнешь поливать на весь ресторан как дурочка. Нет, не дождешься, Кэтрин, как там тебя? Ривера? Да? Я буду спокойна как никогда. Конечно, ты намного умнее меня и, может быть, красноречивей. Ты журналист. Уж ты-то говорить умеешь. Но ничего. Пускай мы не такие, как ты, но тоже не лыком шиты. Ты, наверно, и не знаешь, что обозначает русская поговорка «не лыком шиты»? Или знаешь? Ты же специалист в области России. А вот сейчас и спросим.»
— Ты знаешь, что такое — не лыком шиты? — спросила по-свойски Алина, резко перейдя на «ты».
— Чего? — удивленно спросила Кэтрин. Этот вопрос ее просто обескуражил. Нет, нокаутировал. Будь они сейчас на словесном поединке, судья зафиксировал бы нокаут с первого удара (вопроса).
Алина поставила на стол кружку с чаем, оставив немного на потом, и принялась за один хот-дог. Ела с аппетитом. Кэтрин смотрела на нее, понемногу отходя от «нокаута». Затем сказала:
— Не лыком шит... Что-то знакомое. Это русское выражение. Оно обозначает, что не так уж он и прост. Верно?
— Угу, — довольно ответила Алина полным ртом. — Верно.
— Ты что-то про правду хотела рассказать, — напомнила Кэтрин.
— Да. Правда — это дела. А ложь — это слова. Вы меня понимаете?
И спросив это, Алина посмотрела на Руди. И было непонятно, Алина вновь начала называть Кэтрин на «вы» или же это «вы» относилось к Кэтрин и Руди одновременно.
— Да, я понимаю, о чем ты, — ответила Кэтрин. — Правда — это есть реальность, а ложь — это есть слова. Ибо ложь не может быть реальностью. Всё это верно.
Алина продолжала кушать хот-дог. Она была счастлива. У нее с этого утра наконец-то окончательно оформилась цель: съездить в Южную Осетию. Тетушке Земфире, правда, это может не понравиться. Но... Алина уже не маленькая. Она скопила нужную ей сумму для поездки в Южную Осетию. И она туда съездит. Слетает, если говорить правильно. Ведь между США и Евразией лежит целый Атлантический океан.
— Ты собираешь доказательства преступлений русских в Южной Осетии? — начальственным тоном спросила Алина.
Кэтрин этот тон явно не понравился, но она сделала вид, будто не заметила этого тона. Ответила:
— И про Южную Осетию тоже.
— И что же ты там насобирала? — тон опять начальственный, словно Алина была для Кэтрин большим начальником. Было видно, что Кэтрин начала немного злиться.
«Ты злишься, — подумала Алина. — Злись, сука!»
Последнее слово она захотела произнести вслух. Но не сделала этого — некультурно. А Алина считала себя культурной девочкой.
— Вот скажи мне, Алина, ты считаешь, как я тебя понимаю, Южную Осетию независимой от Грузии? — спросила Кэтрин.
— Естественно, — Алина принялась за второй и последний хот-дог. — Быть независимыми от Грузии — за это голосовали осетины на референдуме в далеком девяносто втором году. И свою независимость мы отстояли в войне. Этот референдум прошел девятнадцатого января, где девяносто восемь процентов людей...
— Осетин, — со змеиной улыбкой подсказала Кэтрин. — Осетин, Алина, так как грузины были выгнаны с вашей так называемой независимой осетинской земли.
— ...проголосовали за независимость от Грузии и за присоединение к России.
— И что? — с издевкой спросила Кэтрин. — Присоединили вас к России?
— Нет, — спокойно ответила Алина. — Не присоединили. Но нам вполне достаточно того, что мы отстояли свою независимость от Грузии, а точнее говоря, от этого больного на всю голову грузинского националиста Звиада Гамсахурдии, гореть ему в аду.
— А ты знаешь, что международная общественность по-прежнему считает Южную Осетию частью Грузии?
Ответ Алины был прост:
— Ну и что?
— Хм, — зло хмыкнула Кэтрин. — Надо жить по закону...
— Верно, — ответила Алина. — По закону. Да только вот кто законы эти пишет? Кто? Ваше государство?
— США — это, Алина, и твое государство, если ты живешь здесь, — сказала Кэтрин. — А не нравится... ну что же... как у вас, русских, говорят: скатертью дорожка. Правильно?
— Нет, неправильно, — Алине не понравилось такое заявление, и она решила высказаться, как она это считала, по существу. — Вот ты, Ривера, говоришь, что нечего мне здесь, в Штатах, делать. Но обрати внимание на тот факт, что и тебе здесь делать нечего. Откуда ты сюда, в Америку, приехала? Из Британии?
— Чего? — удивленно рассмеялась Кэтрин. — Какая к черту Британия? Я — американка! — Кэтрин произнесла это с большой гордостью, и Алине буквально на секунду показалось, что во время этого произношения Кэтрин чуть не разорвало, словно мыльный пузырь. — Я здесь родилась. И родители мои здесь родились. И родители родителей. — И... Кэтрин слегка сбавила тон, дабы не привлекать внимание посетителей с соседних столиков. — В общем, да, мои предки были из Британии. Наш род тянется здесь, в Штатах, уже порядком двести лет, если не больше... А вот ты, глупая детка, насмотревшаяся кремлевских телеканалов, которые скоро здесь прикроют, ибо это есть зло и рассадник ненавистной постсоветской идеологии о великом русском мире, сюда приехала сравнительно недавно. Чувствуешь разницу?
— Разница в чем? — спросила Алина. — В годах? Я здесь живу около двадцати лет, а ты лет двести. В этом разница? Пускай это так. Но почитай историю. Вспомни, кто здесь, на этой земле, жил до тех пор, пока ее не открыл Христофор Колумб? Кто? Британцы? Американцы? Нет, Кэтрин дорогая, здесь жили племена индейцев. Так их назвал Колумб. До сих пор никто не знает, сколько их тут жило. Но территория большая, и их тут проживало как минимум миллионы. Миллионы!                Руди ну очень тяжко и громко вздохнул, словно хотел своим вздохом заглушить этот женский спор.                — И где эти миллионы коренного населения? Где? Эти миллионы аборигенов были уничтожены европейскими путешественниками-агрессорами. Вы — западные европейцы — пришли на эту землю и уничтожили коренное население ее. Оставшихся в живых загнали в резервации. Оставшиеся в живых индейцы не хотят жить вместе с белыми европейцами. То же самое можно сказать и о неграх. Откуда черные здесь, в Америке, появились? Это бывшие рабы, которых силой сюда гнали из Африки. Так что белые и черные здесь — это не коренное население. Это заезжие и залетные. Я залетная и ты, Кэтрин, такая же. Мы живем на чужой земле. Да, это наше государство, но чужая земля. А ты, Кэтрин, обслуживаешь интересы своего государства. Получаешь за это зарплату. Получаешь зарплату за ту ложь, которая вылетает из твоего рта. Ты говоришь, что я не помню той войны, а значит, откуда я могу знать, кто кого там обстреливал. Нет, Кэтрин, не обманешь. Нет. Я — осетинка, а грузинские националисты хотели уничтожить нас, осетин, как твои предки, Кэтрин, уничтожали индейцев. Нет, не получится! Нас не уничтожить!
Последнее предложение она чуть ли не закричала. Руди Вуд стыдливо выпустил воздух из легких и, посмотрев на посетителей с ближайшего столика, улыбнулся, как бы говоря: да ладно вам, бабы есть бабы.
Но многие посетители ресторана уже начали посматривать на Алину. Алина поняла, что пора уходить. Ей стало очень противно общество Кэтрин. И пускай Кэтрин, когда погибли родители Алины, была еще девочкой сопливой, но один хрен она училась вести информационную войну у тех, которые покрывали убийства грузинскими националистами осетин в Южной Осетии в далеких девяносто первом-втором годах. У них училась лгать и улыбаться своей змеиной улыбкой эта хитрая и лукавая Кэтрин.
«Да она тебе сразу не понравилась! Спроси у нее про ее рот.»
Кэтрин сидела с открытым ртом и не могла вставить ни слова. Ее профессиональная гордость была задета. Еще секунда, и Кэтрин выбросит ответный поток информации о... да, да, Алина в этом не сомневалась, о преступлениях кремлевских лидеров. И чтобы не слушать поток лжи, Алина резко встала из-за стола и двинулась к выходу из ресторана. За спиной будто змея зашипела:
— Вот маленькая дрянь. Индианка грёбанная. Проваливай в свою Осетию. Сколько грязи заезжей нынче в Штатах...

Алина и ее тетушка Земфира проживали на севере Бостона, в пятиэтажном доме на пятьдесят квартир. Двухкомнатная квартира, доставшаяся от покойного мужа Земфиры, находилась на пятом этаже. Беттино, покойный муж Земфиры, всю жизнь занимался цветами. Он сделал когда-то большой ремонт и заимел вход на чердак, отведя часть чердака под оранжерею со стеклянной двухскатной крышей, которая продолжала черепичную родную крышу дома. После смерти Беттино его дело продолжили Земфира и Алина: жить же на что-то надо! Они выращивали редкие цветы и продавали их постоянным клиентам. Денег на жизнь хватало. Алина даже сумела, за несколько лет, скопить нужную сумму для перелета через Атлантический океан, за которым находилась Европа. (За Европой Россия, а там Кавказ.)
Беттино был старше Земфиры лет на двадцать, если не на двадцать пять. Он был и толстым, и лысым, и не сказать что богатым. Но у Земфиры выбора особого не было.                Беттино привел Земфиру и маленькую Алину к себе домой. Алина жила в маленькой комнате, а Беттино и Земфира (вскоре они станут мужем и женой) заняли по праву зал. Алина очень часто, по ночам, слышала, как они занимались любовью. Беттино оказался очень страстным на это дело самцом. Очень страстным...
Алина подошла к пятиэтажному дому номер двадцать пять. Возле крайнего подъезда, и это сразу же бросилось в глаза, стоял черный «Кадиллак». Алина знала, что у жильцов ее дома таких машин сроду не водилось. Интересно, к кому это?
Проходя мимо машины, Алина краем глаза увидела человека, сидящего за рулем. Это был седовласый, статный и худощавый старик с аккуратными бакенбардами. С бабочкой и во фраке. Истинный франт. Мужчина с большим интересом осмотрел девушку, проходящую мимо его авто. Девушка ему явно понравилась.
«Нет, дедушка, — подумала Алина, ускоряя шаг. — Вы уж больно стары. И пускай вы не толстый и не лысый, и пускай у вас есть «Кадиллак», но, пардон, я еще очень молода, чтобы обслуживать ваши похотливые интересы.»
Проскользнув в подъезд, Алина пулей взлетела на пятый этаж. Подойдя к металлической двери с табличкой «50», Алина открыла ключом входную дверь. Открыла и вошла в прихожую. В прихожей горел свет, и это несмотря на то, что на улице солнце еще светило ярко.
В прихожей, перед большим зеркалом, крутилась тетушка Земфира. Земфире было тридцать семь лет. Она была красивой женщиной, правда, слегка пухленькой. Пухленькой, но не толстой. Являясь истинной осетинкой, Земфира была черноволосая и черноглазая.
— Ну как я тебе? — радостно спросила Земфира, показывая Алине платье, в которое она была одета. Платье было черным, с глубокими вырезами на спине, груди и на левом бедре. В таких платьях в метро не катаются, а значит, статный франт в «Кадиллаке» дожидается свою молодую любовницу.
— И сколько ему лет? — спросила Алина, проходя на кухню и открывая холодильник. — Шестьдесят... Хотя нет. Какой там — все семьдесят!
— Алина, девочка моя! — раздался из прихожей добрый голос Земфиры. — Что с тобой случилось? Какая муха тебя укусила?
«Какая тебе на хрен разница, сколько этому мужику лет? — злобно подумала Алина, злясь на саму себя. — Кэтрин Ривера — дрянь, и это не значит, что нужно приносить злобу домой. Остынь! И смотри: в холодильнике есть минеральная вода!»
Алина достала из холодильника бутылку холодной воды, поставила на кухонный стол стакан, налила его до краев и выпила залпом. На душе полегчало.
Скинув с ног домашние тапочки и надев черные туфли на шпильках, Земфира, цокая каблуками, прошла на кухню. Внимательно осмотрела племянницу и строго спросила:
— Ты была у доктора Брэкли?
Алина еще раз наполнила стакан водой, выпила половину и ответила спокойно:
— Да.
— От тебя тянет порохом, — улыбнулась Земфира. — Ты опять была на полигоне?
— Да.
— Почему ты такая злая? Случилось что-то?
— Нет, ничего.
— Ты злая. Тебе нельзя нервничать. Расскажи мне, что случилось?
— Так, ничего особенного, — Алина поставила стакан с водой на стол. — Ты куда-то собралась?
— Да. Один порядочный джентльмен пригласил меня сегодня вечером в ресторан. Так что приду поздно.
— А может, и вообще сегодня не придешь?
— Может.
Земфира вышла в прихожую, взяла черную кожаную сумочку и, перед тем как выйти из квартиры, сказала:
— Не забудь вечером полить цветы в оранжерее.
Когда тетя Земфира ушла, Алина разделась и приняла холодный освежающий душ, смывая с тела запах пороховой гари. Затем прошла к себе в свою маленькую и уютную комнату. Там она оделась в домашнюю одежду: короткие шорты голубого цвета и белая футболка с рисунком на груди Эйфелевой башни. Села за письменный стол и включила компьютер. Вошла в интернет. Вошла на свою страничку в социальной сети «ВКонтакте». Возле слова «Сообщения» стояла «единичка». Кто-то прислал ей сообщение.
— Кто это? — вяло сказала Алина, открывая «письмо».
Друзей у нее по «ВКонтакте» практически не было. Так, кое-какие знакомые по Бостону, которых она в живую даже ни разу и не видела. Она не любила друзей. Много друзей — много проблем. А Алина не любила проблемы. Тем более если это проблемы чужие. А проблемы всегда чужие.
Сообщение пришло от некой Ксении Агоевой. Сообщение было кратким. (Сообщение было на русском языке, а русский язык Алина знала с детства.)
«Привет, Алина. Ты родом из ЮО?»
На своей страничке Алина значилась под «Алина Коцоева-Вострикова. США. Штат Массачусетс. Бостон.» В подробной о себе информации Алина указала вскользь (на русском), что она родилась в Цхинвали. Дата рождения 08.08.1986.
Алина не без интереса тут же перешла на страничку некой Ксении Агоевой. И вот, что она увидела.
Ксения Агоева, двадцать четыре года. Черноглазая брюнетка. Осетинка. Проживает в Цхинвали, республика Южная Осетия. Не замужем. Детей нет. Увлекается живописью и немного политикой. Любит кулинарию, имеет на своей страничке большое количество различных кулинарных рецептов, начиная от салатов и заканчивая тортами. Любит по утрам пить кофе «Нескафе голд». Любит свой родной город и свою республику. Скоро выйдет замуж за достойного мужчину: ополченца армии ЮО. Кто такой конкретно и как зовут — пока тайна. Скоро свадьба. На свадьбу созываются все добрые люди. В общем, девушка как девушка.
Алина просмотрела фотографии Ксении Агоевой. Ксения Агоева была невысокая добрая толстушка с пышной грудью и круглым лицом. Толстушка как толстушка. Такие мечтают выйти замуж и расти детей. О карьерном росте, как правило, не думают, считая, что хлеб насущный в дом должен приносить мужчина. И Алина подумала, что неизвестная ей Ксения Агоева, накануне своей свадьбы, очень счастлива.
«А ты когда счастлива будешь? — спросила саму себя Алина. — Ты когда сама-то замуж выйдешь? Но за кого? Как за кого? За того толстого и лысого господина, о котором тебе уже много раз рассказывала любимая тетушка Земфира.»
Рассматривая фотографии Ксении Агоевой, Алину думала: ответить Ксении или нет? Нет, всё же надо ответить. Она же твоя соплеменница. Практически ровесница — ну старше на пару лет. Невелика разница. И Алина ответила.
«Здравствуй, Ксения. Да, я родом из ЮО. Но с пяти лет живу в Штатах. Такие вот дела.»
Еще раз прочитав только что написанное сообщение, Алина подумала, что последнее предложение можно было бы и не писать. Да и черт с ним. Пойдет. И отправила сообщение в далекий Цхинвали, находящийся от Бостона за тысячи километров. Эти долгие тысячи километров сообщение пересекло буквально за долю секунды, и когда-то, в те времена, когда письма доставлялись самолетами, поездами и кораблями, люди об этом, интернете, даже и мечтать не могли.
Алина знала, что разница во времени между Бостоном и Цхинвали девять часов. То есть. Если сейчас в Бостоне семнадцать часов дня, то в далеком Цхинвали два часа ночи. И несмотря на это, на страничке у Ксении значилось «онлайн». Ксения не спала и сидела за монитором.
Сообщение Алины было мигом прочитано. И сразу же: «Ксения Агоева пишет вам сообщение.»
Алина встала из-за стола и прошла на кухню. Ей захотелось черного чая с лимоном. Спустя пять минут она вернулась к себе в комнату, неся на блюдечке чашку ароматного чая, в котором плавала маленькая долька кислого лимончика. Поставив блюдечко на стол, Алина села в удобное кресло. Прочла сообщение от Ксении Агоевой.
«Ой, Алина, ты такая красивая. — У Алины были фотографии ее на своей страничке: Земфира фоткала ее. — Ты, наверно, счастливая: в Америке живешь. Как там, в Бостоне, погода? Не жарко? А у нас духота страшная. Ждем, когда лето закончится. Начнется осень — легче станет. Ты еще не замужем? Нет? А я, открою тебе тайну... хотя это уже не тайна будет с понедельника... в следующую пятницу, восьмого августа, выхожу замуж за одного очень хорошего человека. Он ополченец. У тебя, кстати, день рождения в этот день. Ну так вот. В следующую пятницу выхожу замуж. Мне все девчонки по двору завидуют. У нас сейчас, кстати, два часа ночи, а у вас только пять вечера. Правда? Ты спросишь меня, а почему я не сплю? А я не сплю потому, что спать не могу от понимания того факта, что я стану самой счастливой девушкой Цхинвали восьмого августа. Мне иной раз бывает стыдно оттого, что я это всем рассказываю. Но и рассказывать об этом я не могу. Вот скажи мне, как можно об этом не рассказывать? Ты просто еще не видела, какое мне мама сшила свадебное платье. Это платье не просто белое, как снег на вершинах гор, это платье — национальный наряд женщин Алании. Так мы еще называем нашу Юго-Осетинскую республику. Очень красивое платье. Я его еще никому не показывала. Нельзя! Это платье на мне увидят люди в день свадьбы. Очень красивое платье. Я по нескольку раз на день одеваю его и смотрю на себя в зеркало. Смотрю и не могу насмотреться. Жаль, что я толстая немного. Но мама говорит, что толстушки легче переносят рождение детей, а главное, более здоровых детишек рожают, нежели чем худышки. И еще. Многие худышки после родов также толстеют. А я уже толстая. Ха-ха! Ты скажешь мне, что я дура. Ну и что! Зато счастливая дура. А тебе я это рассказываю потому, что ты сейчас не живешь в Цхинвали и не знаешь меня. И поэтому тебе это всё и хочется рассказать. Рассказать о том, как я счастлива. И еще: я приглашаю тебя на свадьбу. Жаль, что ты не можешь приехать! Такие гигантские пространства лежат между нами. Такие гигантские... Скажи мне что-нибудь.»
Прочитав длинное сообщение от Ксении, Алина поняла, что девчонка на другом конце света реальна счастлива. И отправила Ксении сообщение следующего содержания.
«С чего ты взяла, что я не могу приехать к тебе на свадьбу? Из бостонского аэропорта я могу международным рейсом долететь, допустим, до Парижа. Из Парижа в Москву. Из Москвы до Владикавказа. Из Владикавказа добраться до Цхинвали на машине. Так что ничего невозможного в этом вопросе нет. Если ты реально приглашаешь меня на свою свадьбу, то я могу прибыть. Когда ты, говоришь, у тебя свадьба? Восьмого августа? А у меня в этот день — день рождения. Так что могу быть в Цхинвали седьмого августа. Главное, это заранее подсчитать время всех этих авиаперелетов, чтобы успеть к нужному дню. Ты же приглашаешь в гости?» 
Сообщение от Ксении пришло незамедлительно.
«Вот это круто! — Алина даже почувствовала, как Ксению, на другом конце света, просто разрывает на куски от счастья. — Ты можешь прилететь ко мне на свадьбу?! Здорово! Конечно, прилетай. Я буду ждать. Приезжай седьмого августа. У меня есть, где жить. Будешь свидетельницей с моей стороны. Вот все девчонки окончательно обзавидуются, когда у меня свидетельница будет из Америки. Круто... Подожди... так ведь это же... ого! Это сколько же денег ты потратишь на все эти перелеты? Ты... богатая, должно быть? А ну, признавайся, богатая? У тебя свой бизнес?»
Прочитав последние предложения, Алина рассмеялась. И ответила.
«Нет, не богатая. Я живу со своей родной тетушкой Земфирой — младшей сестрой моей покойной матушки. У нас небольшой бизнес по продаже редких цветов. Мы продаем цветы владельцам ресторанов и организаторам различных торжеств. Мы не богато живем. У нас даже автомобиля своего нет. Вернее, был раньше у покойного мужа Земфиры. Но он, автомобиль, уже давно развалился по кускам — сдали его на металлолом по цене металлолома. Но я решила купить себе поддержанную машину на свое день рождение, которое у меня будет, как ты это уже знаешь, восьмого августа. Но потом передумала, и скопленные деньги решила потратить на поездку в Цхинвали. А сегодня вечером появилась ты, Ксения, и ты меня приглашаешь к себе на свадьбу. Так что жди. Обязательно приеду.»
«Ты в начале разговора написала, что с пяти лет живешь в Америке. То есть ты хочешь сказать, что с тех пор ни разу не была в ЮО?»
«Ни разу. Но мечтаю побывать на своей исторической Родине.»
«А родственники у тебя какие есть в ЮО?»
«Нет. Никого нет. И дом наш, в котором я жила со своими родителями, был разрушен войной в девяносто первом. И родители мои погибли на той войне. В живых остались я и моя тетка Земфира. Такие дела.»
«Сочувствую тебе, Алина. Бедная девочка... А как ты очутилась в Америке?»
«Ксения, я готова тебе рассказать многое. Но, поверь мне, это очень долгая история. И я обещаю тебе, что расскажу тебе ее сразу же, как только мы встретимся в нашем родном Цхинвали. Обязательно. Это очень долгая и тяжелая история. Я хоть и не помню той войны, но всё равно не люблю лишний раз поднимать эту тему. Она связана с гибелью моих родителей.»
«Да, да, конечно. Я всё понимаю. Я порой бываю такой... как бы это так сказать... вопросительной. Задаю много вопросов. Мне вечно всё интересно знать. Так что если ты не хочешь на что-либо отвечать, так и скажи мне, что не хочешь...»
Еще целый час Алина и Ксения вели дружескую переписку. Вели так, будто знали друг друга многие годы. Но в реальности они не знали друг друга. Совершенно не знали. Разве что могли видеть фотографии своих радостных и беспечных физиономий.
Ксения писала, что последнее время у них, на границе между ЮО и Грузией, начались кое-какие обострения. Что иной раз по ночам, со стороны грузинских блокпостов, по осетинским постам работают из пулеметов и даже минометов. Ксения так и говорила «работают». Не «стреляют», а «работают». Обыденность была в этих словах, появляющихся на экране плазменного монитора у Алины.
Ксения писала, что, слава Богу, до населенных пунктов не долетает. Но тем не менее осетинские ополченцы вынуждены отвечать ответным огнем. Они тоже работают.
Читая эти сообщения о том, что в Южной Осетии иногда постреливают, Алина чувствовала легкий страх. Ведь она собралась туда ехать. А там — работают.
«Но ты ничего не бойся! — писала Ксения. — Иногда в телевизоре пугают больше, чем на самом деле. Ты смотришь новости? У вас, в Америке, по телеку говорят про обострение ситуации на границе с Грузией? Уверена, что по вашим каналам подло врут. Говорят, что осетины первыми постоянно провоцируют Грузию на ответные действия. Но не верь этому. Это проклятый Саакашвили — президент Грузии и ставленник Вашингтона — постоянно провоцирует нас. Но мы ничего не боимся. Потому что на территории нашего Цхинвали расположен миротворческий батальон российских вооруженных сил. Наши осетинские ополченцы дружны с российскими миротворцами. Миротворцы говорят, что бояться ничего не нужно. Грузины не посмеют сюда сунуться. А если сунутся, то плохо им будет. Да, кстати, если у тебя там, в Бостоне, нету порядочного мужика, то, хочу тебе сказать, у нас, в Цхинвали, очень много хороших мужчин. Да и ребята русские из мир-бата хорошие. Приезжай ко мне на свадьбу, и тебя заодно замуж выдадим. Да, кстати. Всё тебя спросить хочу. Вот смотрю на твою фотографию и думаю, что-то ты как-то непохожа на осетинку. Ты кто, если не секрет? Ой, не отвечай на этот вопрос! Какой он глупый этот вопрос. Какая разница, кто ты!»
«Я полукровка, — отвечала Алина. — Мать у меня была осетинка, а отец русский, из Ростова. Да, мне все говорят здесь, в Штатах, что я больше похожа на европейку, то есть на русскую. И по национальности я русская, если, конечно, по отцу. А по матери — осетинка. Да какая, впрочем, разница, кто я...»
Когда, как подумала Алина, Ксения на другом конце света наконец-то пошла спать, в Бостоне было только начало седьмого вечера. Алина поднялась в оранжерею, занимавшую часть чердака многоквартирного дома, в котором она с тетушкой Земфирой и проживала. Пока она «болтала» с Ксенией, небо над Бостоном затянуло серой пленкой и к семи часам вечера начался дождь.
Капли дождя громко били по стеклянной двухскатной крыше оранжереи. Алина поливала из лейки цветы и думала о том, что этот процесс, поливание цветов водой из водопровода, крайне глупый, когда с неба льет вода. Но вода, летящая с неба, била по стеклянной крыше оранжереи и не могла попасть на цветы. И поэтому Алина поливала цветы из лейки, которую наполняла водопроводной водой.
Из всех цветов, какие только росли в оранжерее, Алине больше всего нравились черные тюльпаны, именуемые среди цветоводов «Короли ночи». Но если внимательно присмотреться к черным тюльпанам, то в реальности они не такие уж и черные. Они темно-фиолетовые. Хотя со стороны кажутся черными. Один черный тюльпан стоит двадцать долларов. Букет из пяти штук — целая сотня. Плюс оформление букета от десяти и до двадцати долларов.
Алина и Земфира целыми днями занимались оформлением букетов. Этому делу их научил покойный муж Земфиры итальянец Беттино. Уж в этом деле он был большим специалистом. Беттино говорил, что в жизни нет ничего более прекрасней, нежели чем цветы и женщины. Цветы нужно любить как женщин, а женщин как цветы. И он любил днем цветы, а по ночам Земфиру. Любил очень громко и страстно...
«Беттино был хорошим человеком, — подумала Алина, наполняя лейку новой порцией воды из-под крана. — Ну, пускай он был старше Земфиры на много лет... Понятное дело, таким мужчинам нравятся молодые женщины. От секса с молодыми женщинами у старых самцов крепкая эрекция и потенция хорошая. Уж итальянцы в этом деле знают толк...»

Часов в одиннадцать вечера Алина легла спать. И когда ложилась в кровать, то вспомнила, что забыла купить в аптеке медицинский препарат, прописанный ей сегодня утром доктором Брэкли.
«Черт с этим препаратом, — подумала Алина, закрывая глаза. — Завтра утром куплю.»
Закрыв глаза, она уснула...
И сразу же проснулась оттого, что раздался очень сильный взрыв. Резкий и неожиданный. Она попыталась подорваться с кровати, но не смогла и поняла, что это сон.
Еще один взрыв. Легкую простынь, под которой она спала, сдуло... Нет, это она сбросила простынь своими ногами. Спина стала мокрой от пота...
Это сон...
Я знаю...
Спи...
Не могу...
Ты не помнишь эту войну...
После второго взрыва послышался громкий звон разбиваемого стекла. Стекло звенело прямо в голове, грозясь своей остротой исполосовать мозг. 
«В оранжерею попали...» — подумала Алина.
Какая к черту оранжерея? Оранжерея в Бостоне, а война была в Осетии.
Алина скрутилась калачиком, прижав колени к груди. Ей стало холодно. Ей было страшно. Она хотела проснуться, чтобы убедиться, что это сон. Но не могла. Она почувствовала, что на ней нет простыни. Без простыни она чувствовала себя незащищенной и до ужаса обнаженной. (Не совсем обнаженной: она спала в нижнем белье.) Но сейчас она ощущала себя обнаженной, открытой со всех сторон, ничем не прикрытой от раскаленной осколочной шрапнели. 
«Почему я не могу бежать в этом сне? — подумала Алина, ожидая быть оглушенной очередным взрывом. — Надо бежать...»
Куда бежать? От снов? От снов не убежишь...
Надо таблетки пить, которые доктор Брэкли прописала...
К черту таблетки! Надо в Цхинвали ехать!
Зачем?
Не знаю...
В голове шумело после сильных взрывов. Алина надеялась, что больше не будут взрывать. А может, она уже и не услышит больше этих взрывов своими контуженными ушками... Может...
Но она услышала детский плач, резко раздавшийся в контуженной тишине. Это плакал ребенок. Это она плакала на руках своей тетушки Земфиры... А из маленьких ушек, на пыльный и шершавый асфальт, капала кровь вязкими и крупными каплями. Кап... кап... кап...
Алина открыла глаза и какое-то время смотрела в темноту комнаты. Она даже не хотела знать, сколько сейчас время. Пот на спине остывал. Было слышно, как по стеклянной крыше оранжереи бьют капли ночного дождя. Кап... кап... кап...
— Да, — тихо сказала Алина, вставая с кровати. — Надо пить эти чертовы таблетки...
Встав с кровати, она прошла на кухню и попила от души холодной минеральной воды. Затем вернулась к себе в комнату, легла на кровать и закрыла глаза. Больше ей в эту ночь ничего страшного не снилось. Вообще ничего не снилось...

Суббота. Второе августа.
Алина проснулась в семь часов пятнадцать минут утра. Встала с кровати и поняла, что ее родная тетушка Земфира отсутствовала всю ночь. (Возможно, дедушка во смокинге оказался очень страстным любовником.) Алина двинулась на кухню с целью заварить чай.
Входная квартирная дверь открылась, и в прихожую вошла тетушка Земфира. Вид у нее был какой-то помятый. От нее тянуло спиртным.
Увидев Алину, Земфира сделала, как говорится, морду кирпичом и сказала:
— Гуляли допоздна в ресторане... Осталась ночевать у... подруги.
— Какой подруги? — удивленно спросила Алина. — У нас тут нету никаких подруг.
— Да! — весело рассмеялась Земфира. — Соврать не получилось. Ночевала у джентльмена. Ну а что? Имею право!
Пройдя к себе в комнату, Земфира начала раздеваться. Алина прошла на кухню и включила огонь в конфорке. Поставила чайник на огонь. Сказала громко:
— Ты чай будешь или кофе?
Из своей комнаты вышла Земфира в одном домашнем халате и в тапочках. Сказала:
— Кофе.
И сказав это, направилась в ванную комнату. Алина сказала ей в спину, как выстрелила:
— На следующей неделе я уезжаю в Южную Осетию.
Земфира остановилась на полпути в ванную комнату, постояла несколько секунд на одном месте, смотря в закрытую дверь ванной комнаты, затем резко обернулась и воскликнула:
— Куда ты уезжаешь?
— На Родину, — улыбнулась Алина своей шикарной и миловидной улыбкой, той самой улыбкой, какая может только быть у человека чистого душой.
— Это шутка, конечно же, — улыбнулась Земфира уставшей улыбкой, той самой уставшей, какая бывает у людей, которые уже немало пожили на этом свете, а многие жизненные передряги начали принимать как должное.
— Нет, не шутка, — Алина перестала улыбаться. — Седьмого августа я должна быть в Цхинвали, ибо на следующий день, восьмого августа в пятницу, у моей новой подруги Ксении Агоевой свадьба. Она меня пригласила на свою свадьбу. Я обещала приехать. Так что меня не будет, думаю, несколько дней. Ну, может, целую неделю. В любом случае у меня запись на прием к доктору Брэкли на пятницу пятнадцатого августа. Так что к середине этого месяца я вернусь в Бостон. Что скажешь?
Земфира молчала. Сказать было нечего... Вернее, сказать было что. Просто тетушка не могла подобрать нужных слов. И вот она начала их подбирать.
— Алина... Подожди... Какая свадьба... Какая Ксения... как там ее?
— Агоева. Она, похоже, хорошая девушка. Немного толстушка. Но только немного. Она хочет, чтобы я была ее свидетельницей на свадьбе. Так что седьмого августа я должна уже быть в Цхинвали...
— Алина, девочка моя! — пускай немного в наигранном, но тем не менее ужасе вскричала Земфира и бросилась к своей молодой племяннице. — Что с тобой? Ты заболела?
Подбежав к Алине, Земфира прижала девушку к себе и притронулась своими губами к ее лбу.
— Тебя температурит, должно быть... Да нет, лоб у тебя не горячий...
— Послушай, Земфира, — Алина ласково вышла из объятий тетки. — Ты здесь, на оранжерее, справишься без меня. Меня не будет всего лишь недельку. Пойми, для меня это важно. Я должна быть в Цхинвали. Тем более появился повод туда съездить. Свадьба у Ксении.
— Свадьба у какой-то Ксении — это не повод, — сказала Земфира. — Ничего не понимаю... Какая свадьба? Какая Ксения? А на какой шиш ты туда поедешь? Ты хоть знаешь, где Южная Осетия находится? Ты хоть видела карту мира? Ты хоть понимаешь, где находимся мы, а где ЮО?
— Конечно, я видела карту. И знаю, как добраться до ЮО. Из Бостона я долечу до Парижа. Из Парижа до Москвы. Из Москвы до Владикавказа. А там уже на автобусе...
— А ты знаешь, сколько это стоит? Три авиаперелета, один из которых через Атлантику! Да еще обратно! Где ты столько денег возьмешь?
— У меня есть деньги. Я скопила. Хотела купить подержанную машину, но потом подумала, зачем мне машина, если можно слетать на Родину. Ты никогда не рассказывала, где похоронены мои родители. Ты же знаешь, где они похоронены?
Земфира очень тяжко вздохнула. Так тяжко, что в этом вздохе можно было почувствовать горечь большого количества народу. Она села на пуфик, стоявший возле зеркала и служивший для удобного надевания обуви. Несколько секунд Земфира внимательно рассматривала племянницу, будто еще надеясь, что Алина шутит, но поняв в конце, что племянница не шутит, Земфира еще раз тяжко вздохнула и сказала:
— Зачем тебе там нужно быть?
— Меня Ксения пригласила...
— Не говори мне про Ксению. Некая, неизвестная ни тебе и ни мне, Ксения здесь ни при чем. У тебя давно уже зародилась мысль приехать в Цхинвали. Зачем тебе это? Ты хочешь вспомнить, как погибли твои родители? Как погибла моя сестра? Зачем тебе эти воспоминания? Ты думаешь, что тебе станет легче от этого жить? Легче не станет. Ты была маленькой и не помнишь, из какой пропасти тебя вытащили врачи. Тебе осколок залетел через ухо в мозг. Ты чудом осталась жива. У тебя в любой момент могут начаться тяжелые психические осложнения, и это может очень негативно сказаться на твоей дальнейшей жизни. Ты не сможешь дальше учиться на получение академического профиля, не сможешь найти себя нормального человека для создания семьи, ты навсегда останешься больной на голову. Тебе нужно прятаться от этих воспоминаний. А ты сама ищешь с ними встречу... Ладно, поступай как знаешь. Вижу, тебя отговаривать бесполезно. Ты уже не маленькая. Тебе жить дальше.
Земфира встала с пуфика и пошла в ванную комнату. Алина осталась стоять в прихожей.
«Тоже мне: навсегда останешься больной на голову, — мрачно подумала Алина. — Этих врачей послушаешь, так вообще хоть не живи. Ничего я больной не буду. Земфира всё очень близко к сердцу принимает. А так нельзя!»
За закрытой дверью ванной комнаты раздался звук льющейся воды. Из кухни прилетел свист закипевшего чайника. Алина уже было направилась на кухню, чтобы выключить огонь в конфорке, как услышала за закрытой дверью ванной комнаты, сквозь шум льющейся воды, доносится плач Земфиры.
— Тьфу ты, — сказала Алина и пошла на кухню выключать огонь в конфорке, ибо чайник-свистун бодро голосил паром на всю квартиру.

Последние несколько дней, перед вылетом из Бостона, Земфира с утра и до вечера только и говорила о том, что на границе между Грузией и Южной Осетией обстановка с каждым днем накаляется.
— Алина, девочка моя, — говорила Земфира, указывая на телевизор. — Ты только посмотри, что там творится. Там же опять война начинается. А она ехать собралась. Смотри... Этой ночью опять обстреляли...
— Всё это фигня, — смеялась Алина. — Ты что, не знаешь, что такое телевидение? Им лишь бы страху нагнать. Я с Ксенией общаюсь каждый день. Она говорит, что всё у них не так страшно, как порой по ящику говорят.
— Ой, Алина, Алина, — тяжко вздыхала Земфира. — Ой, не кончится это всё добром. Ой, не кончится...
Путь из Бостона и до Цхинвали был долгим. Путь этот начался в бостонском международном аэропорту имени генерала Эдварда Лоуренса Логана. Там Алина поднялась на борт пассажирского «Боинга» и осела, как и большинство пассажиров, в салоне эконом-класса. Перелет через Атлантику с посадкой в Париже занял целых восемь часов.
Войдя в зал ожидания международного аэропорта имени Шарля-де-Голля, Алина не имела времени для прогулок по Парижу, ибо ровно через час у нее был авиарейс на Москву.
Боясь опоздать на московский рейс, Алина проторчала целый час в зале ожидания. Авиарейс «Париж — Москва» по времени занял четыре часа.
Войдя в зал ожидания международного аэропорта Шереметьево, Алина узнала, что отсюда, из Шереметьево, в сутки только два рейса на Владикавказ — столицу Северной Осетии, аэропорт которой наиболее близко расположен к Южной Осетии. Ближайший рейс будет только аж через шесть часов. Гулять по Москве сил никаких не было, и Алина безмятежно спала в неудобном кресле зала ожидания, не обращая внимания на бесконечный человеческий муравейник, говор тысяч людей, различные звуки и громкие звонки на большом электронном табло. Она спала, крепко прижимая к себе небольшой рюкзак — единственную поклажу, которая проходила как ручная кладь и не требовала багажного отделения.
Авиарейс из Москвы до Владикавказа занял два часа тридцать пять минут. И на этом авиаперелеты закончились. Далее до Цхинвали она добиралась автобусом по транскавказкой магистрали, именуемой в простонародье «дорогой жизни», — единственной дорожной артерией, связывающей Южную Осетию с Россией. «Дорога жизни» имела длину сто шестьдесят четыре километра, и ехала по ней Алина два часа сорок пять минут. Горно-лесные пейзажи за окнами автобуса были замечательны и словесно непередаваемы. Это была ее Родина. Родина, на земле которой она прожила первые пять лет своей жизни. Родина, которую она совсем не помнила, но всегда, с тех самых пор как приехала в Штаты, где повзрослела, узнав о судьбе своих родителей и о войне, которая забрала у нее отца и мать, мечтала когда-нибудь побывать на своей родной земле.
Вот впереди мелькнуло черное жерло Рокского тоннеля. За тоннелем ее ждала Южная Осетия. Ждал родной Цхинвали.