Территория любви барона Унгерна фон Штернберг

                Моей любимой Леле Куриленко
     - Так, так, - настойчиво натирал свою маловразумительную плешь гильдейский купец Петр Данилыч Громов, пристально уставившись в скучное лицо плацкартного вагона, застопленного на узкой таежной тропе Никитой Михалковым, еще тем, настоящим, чугунным и продажным, но не допущавшимся хитроумными большевиками к усиленному облизыванию холуйских мисок, в чем и крылась ограниченная лимитом и снабжением магия нашей щирой и говенной страны, лопнувшей в кровавых охлопьях при изъятии необходимой стрежневой сути Стеньки Разина, злоключавшейся отнюдь не в челнах или росписях, а в ГПУ, что и удерживал ненавистью и страхом Лас - Вегаса всякого Якова и Шумурдякова в благопристойных рамках сифилитических диспансеров, чем и являлся на самом деле Совдеп : грандиозный, в одну шестую суши лепрозорий и сифилитический диспансер, так как иначе понять манкую, вроде бы, идею коммунизмы неможно, - живорез, говоришь ? Это вообще - то правильно, - раздумчиво токовал купчина толстопузый из братов Алены Некрасовой, наспех перекоцанной неведомым умельцем на потребу злободневности, по образу Евгения Онегина ерзкого, как шило ( ректификат и вода из крана ), Даля или густоголосого Качалова, херачившего матюками всю Политбюру, оставаясь, меж тем, в составе верной пристяжи правильного образа жизни из закрытых распределителей, космических мусоров - вахтовиков, откуда и пошла из матки орудовать поганка Потупчик, гебешных мутотеней из налить и выпить, просравших все достижения Артузова и Менжинского уже на излете тридцатых, а также прочей шняги, хорошо, уверен, знакомой близкой мне по возрасту прелестной украинке француженке, столь неожиданно бросившей вызов самой Дите фон Тиз, что я прямо вот сейчас вот и опущу вздорную пани Монику за неповадность, отбросив гиль и чушь спортсменок в тот большой кувшин, где точит ржа и грызет кости пони Костюк наш псевдоиталийский Буратино, - оно ведь как ? Живорез на живорезе, черкесы, - уважительно тянул Громов, обходя вагон по периметру.
    - Да какой я черкес ? - выпрыгнул из окна халатный Райкин с рожей такой, что Петр Данилыч полез трясущимися руками в карманы, искать табак и бумагу. Свернул самокрутку и задымил, деликатно отворачиваясь от юркого и гадского. - Жидюга я запозорный, сын того Райкина, что смешил всех кучеров Советского Союза форменной хуряжкой.
     Райкин приосанился и неожиданно завопил, демонстрируя городской фольклор эры железобетонных изделий :
     - Захожу в  " Гостиный ", садюся я за стол,
     Скидыву накидку, хуряжку - псу под стол.
     Неожиданно оборвав песню, Райкин скакнул к купцу и вцепился в его горло, вшибая враз ослабшую душу поглыбже, туда, где поджелудочная железа, например.
     - Пусти, сука, - хрипел купец, отшибая цепкие руки Райкина соболями, - пусти душу православную на покаяние.
     - Кайся, - нежданно легко согласился Райкин, отпрыгивая к неустановленному дереву в антураже калифорнийского побережья, то ли ожидающего целесообразный  " Мицубиши - Зеро " на свою белобрысую башку любознательной и никак не унимающейся экс - физкультурницы, то ли тусующейся подле поганого - хуже пса Потупчик, ма пароль д*оннер, Леля, - Гилкса с рожей такой, что закурил и Райкин, усаживаясь на корточки.
    - Не могу, - понурился Громов, хватаясь за ширинку, - по понятиям кинематографа покаяние возможно лишь с волосатой мандой стоящей у окна грызунки, с выкопанным трупом Берии и такой кромешной дичью, что лучше уж я, Райкин, саморасстреляюсь.
    Петр Данилыч замаршировал к одинокой сосне, встал наотмашь, рванув рубаху на груди.
    - Стреляй ! - кричал купец себе. - Стреляй, сука ! Всех не перестреляешь !
    Райкин бросил ему безотказный   "Наган ". Громов щелкнул курком и горячая, но справедливая пуля оборвала капиталистическую жизнь купца - пьяницы. А Райкин докурил, встал, подобрал  " Наган " и пошел себе дальше по таежной тропе. Думаю, по своему шайтанскому обычаю, еть мозги разным симпатичным украинкам и француженкам.