Две малых родины

         Две малых родины.

      Рамонь.

Рамонь – моя «официальная;» малая родина. В Рамони я и родился 25 апреля 1944 года. В Рамонь меня ежегодно летом отец привозил на месяц – полтора начиная с младших классов. А может даже раньше.
Тем более, что кроме деда и бабушки там был «большой куст» родственников.

Четыре тёти, дядя Коля, две двоюродных сестры, Валя и Сима. Так что было кому присмотреть за мной. Да, это  и не требовалось. Плавать я уже умел сносно, а время было спокойное.

Рамонь (рамонец) как явление.
Совсем не главное, что я родился в Рамони и это моя родина.
Это действительно очень живописное место ранее Берёзовского теперь Рамонского района, Воронежской области). Очевидно, на краю Средне – Русской возвышенности (по моим представлениям). На высоком правом берегу реки Воронеж.

Жемчужина и центр притяжения это - замок принцессы Ольденбургской.
Великолепно сохранившийся даже к тому времени ( 50 е - 60 е годы двадцатого столетия), ещё до кардиальной реконструкции. А также всё с этим связанное.
Сахарный завод с узкоколейкой. Маленькие, как игрушечные, но работающие в то время паровозики и вагончики.
Действующая канатная дорога от сахарного завода до откормочного совхоза, для перевозки сахарного жома.
Так как канатка проходила через огромный овраг и в некоторых местах – близко к земле, мы -  пацаны цеплялись за вагонетки и съезжали над склоном, у кого насколько хватало смелости. Отцеплялись и спрыгивали на землю.

Эх! Сохранить бы это хотя бы в качестве экспонатов древнего, ещё «до исторического материализма» машиностроения.
Вот уж делаи так делали! Но, думаю, всё порезали на металлолом. Или сгнило.

 Ещё, конечно, длинная, добротно сделанная изначально, лестница за замком вниз под гору! Не такая монументальная, как Потёмкинская, но тоже ничего себе. Искусственный, всегда сырой и холодный грот за замком, внизу, перед лестницей.

Ещё липовая аллея, посадки ещё при принцессе от «белой школы» до «красной». Фактически от дедова дома (за вычетом огорода) до замка.

Большой, яблоневый сад рядом с аллеей. Проходя постоянно сбивали яблоки кирпичом или палкой, но редко отваживались пролезть под колючей проволокой, чтобы собрать их. Ходили слухи, что сторожа стреляют солью, не предупреждая. Проверять, так это или нет – охотников было мало.

 Живописная в этом месте река Воронеж, контурами похожая на ногу человека от бедра до ступни.
Это внизу за мощным, широким, живописным оврагом с огромными дубами, совершенно чистым от каких-то пролесков или кустарников.

Это даже не овраг, в общепринятом понятии, как русло когда-то протекавшей реки, а, скорее всего, отроги среднерусской возвышенности. Со своим рельефом, с холмами и низменностями.
 
Место на реке, где молодёжь летом тасовалась, купаясь, ныряя в воду с высокого берега да ещё с трамплином, загорая до черноты, так и называлось - «колено». 

Так и проводили мы, не работающие пацаны, всё время по этим трем местам: за;мок, овраг, колено. Да ещё в посадках, за огородами с другой стороны улицы, играя в футбол.

Теперь о рамонцах. О молодёжи лет до двадцати пяти. Что главное, так это Рамонский ГОНОР! Что том Воронеж и окрестности! На 1000 км. от Воронежа, ещё куда ни шло!
Даже осанка и походочка у ребят были особенные.
Фуражечка восьмиклинка с козырьком в два пальца, сдвинутся набекрень. «Блатная» походочка. Плевочки сквозь зубы.Почти у каждого своя фишка.

Сосед по улице – Толя Фролов, уже к первому дню купального сезона, ходил тёмно-коричневый, как мулат.
Были близнецы Толена и Вовена, в тельняшках с могучим торсом.
Был «квадрат» (разумеется тоже в тельняшке), парень, у которого грудная клетка была одинаково большая и в ширину, и в толщину.

Коля Мазной, однорукий парень, ездивший на велосипеде, держась одной рукой за центр руля. Не по асфальту, а по рамонскому бездорожью. Никому и в голову не приходило, его как-то пожалеть.
Слава – фитиль. Очень высокого роста.

Ещё сосед Коля Мосин. Работал, содержал мать и сестру. Отец, очевидно, не вернулс с войны.

 Окончил семь классов вечерней школы, так всё поздравляли, как будто слетал на луну: «Ну, теперь где бы не работал - семьсот рублей отдай, не греши».

Кстати, знаменитый Мосин – конструктор трёхлинейки, тоже из Рамони. Была соответствующая табличка на стене замка.

А форс! Умение всегда «держать фасон»!
Случай. Тёмным вечером, в перерыве танцев, прогуливаются парень с девушкой вокруг танцплощадки по аллее скверика.

Колька (мой дядька) стреляет из кустов из мощного нагана-ракетницы поперёк движения пары, в полутора метрах от них. Шутка такая.
Ракеты, конечно нет, дроби то же. Только порох и пыж. Но грохот как из средней осадной пушки.

Выходит из кустов. Парень: «Ну, ты чо, Коль! Не видишь – я с девушкой?». Ни у него, ни у подруги, ни один мускул… Представляю, где было их сердце в первые моменты неожиданного грохота!

Уже много позже. Футбол Рамонь – Панино. Мы – панинцы проиграли 1-4. Мне, случайно, в сутолоке удалось забить тот единственный гол. Так, потом ходил как предатель, враг народа! Посмел забить гол Рамони!

Несколько ранее. Меня обидел, может слегка поколотил какой-то парень. Видно не знал, что я Колькин племянник. Факт дошёл до Кольки.

Колено. Уже стриженый, перед армией: «Этот?». Я – мнусь, опустив глаза.
Не раздумывая, ничего не выясняя, бьёт костью раскрытой ладони (был маленького роста) в подбородок. Парень летит с обрыва в воду. Вылазит на берег: «Коль, ну ты чо, ты чо?».

Колька: «Пацаны. Ухожу в армию. Если за это время белого кто пальцем…».
От этого, или по причине моего не занозистого характера, больше ничего подобного не случалось.
Уже в университете, студенты - рамонцы узнав мою фамилию, вспомнили меня и звали «плименник».

         Эпизод на каникулах в Рамони.
Итак. Я – студент старшекурсник, на летних каникулах в Рамони. Иду с ластами, маской, подводным ружьём и плотной, не тянущейся рубахой (в качестве мокрого гидрокостюма) на один из ериков.

Понырял и поплавал в своё удовольствие. Ничего, правда, не подстрелил.
Возвращаюсь. На пляже знакомые ребята. Двое студентов, один даже сосед по комнате в общежитии. Остальных, хоть и не близко, тоже знаю.
 «Ну, какие дела?» - спрашивают. Отвечаю : «Стрелял по щуке, но не попал. Пригнулась». «Ха-ха-ха! Да как же она пригнётся? У неё же нет шеи! Относи свои причиндалы, пойдём на другую охоту».

Отнёс, перекусил. Иду к ребятам. Это бабушке.
Встретились на станции. Они уже нашли знакомого шофера на ГАЗ – 51. У него взяли выварку – кастрюлю литров на 15. Купили соли, лаврушки, перца – горошек, моркови и репчатого лука.
Поехали на край посёлка к леску. Загнали стадо гусей ближе к лесу.
Бросок лопатой – три гуся на земле. Гуси – дуры сбились ещё плотней. Гогочут.
 Ещё бросок, ещё три гуся. «Городошник» - в азарте. Пощупал : «Ах, чорт - молодые». Удержали. Достаточно.

Шофёр отвёз всё (и нас всех) на тот же ерик, отогнал машину и сам пришёл.
Пока Веня сходил в Рамонь за братом, вином, пивом и хлебом, мы сделали всё остальное.

Ощипали гусей, перья прикопали, лапки, шеи, головы, внутренности (кроме пупков и печени) – в воду ракам. Отварили профессионально (был специалист).

Трапезничали вдумчиво, не спехом, при костерке. На каждого равно по гусю.

Закончили с ощущением, ещё бы чуть-чуть.
Два часа ночи. Валентин Ковалевский – инструктор на базе «Берёзка» : «Пацаны! Идём на базу! Включим музыку, разбудим девок. Будут танцы».

А, что! Дело предлагает! А, главное, реально! Шли в полной темноте, наощупь.

Пришли. Видно не все в этот день сожрали по гусю под пиво и вино : «Валентин! Ты что, с ума сошел! Тебя же попрут с работы!».

Доночевал в какой-то заброшенной палатке, на дощатом полу.
Утром пришёл домой. Ни тебе : «Где был? Почему не ночевал?». Только : «Завтракать будешь?». Колька приучил.
Осознавал – ли я, что хозяева гусей имели полное моральное право свернуть и нам шеи, как мы их гусям? Конечно. Сразу же на следующий день.
Но, нас - пятеро оболтусов. Один я – не рамонец. Да к тому же не знал, на что идём. Впрочем, если бы и знал – не отказался.


 Софьинка.
Почему Софьинка?
Во-первых это мои самые острые детские воспоминания.
В Софьинке я прожил с полутора лет, до пятнадцати. Так что это моя вторая малая родина. После мы с семьёй переехали в районный центр – Панино.

И хотя я полностью не утратил связь с этим селом. У меня остались там друзья, да и расстояние от Панино до Софьинки всего 4 км. На велосипеде – пустяк. У меня не «замыливались» воспоминания от постепенных, к сожалению по большей степени – деградирующих перемен. Всё «отпечатались» в памяти на момент расцвета Софьинки. Во всяком случае я так считаю.

Кроме того, появилось, в силу жизненных обстоятельств, много свободного времени. Дополнительными стимулами было то, что мой лучший на всю жизнь детский друг – Попов Анатолий, якобы выпустил брошюрку (якобы, потому, что он её мне не дал) об истории возникновения села.
 А его племянник – Андрей сказал мне как-то, что есть ещё энтузиасты, интересующиеся фактами так или иначе касающиеся села.

Воспоминания носят бессистемный, хаотичный характер. Что наиболее врезалась в память, или что пришло первым в голову, о том и пишу. Воспоминания носят сугубо личный характер. Я же не историк – документалист!

1. Что, за село.
Софьнка это одно из сёл Воронежской области. Располагается по линии следования ж/д пути от Воронежа до Анны.
В четырёх километрах от районного центра – Панино (станция Тулиново), примерно в шестидесяти километров от Воронежа и тридцати километров от Анны.
Считается, что в нём около ста дворов, но, по-моему никто точно не считал.

Хотя я и патриот Софьинки, отметить какие-то «красоты» - не могу. Ровная степь. Говорят, даже, что как-то поймали тушканчика. Не видел. Мы только «выливали» водой, или с помощью пыли сусликов. Их было великое множество.
Единственная достопримечательность – это большой пруд в виде трилистника. На момент начала истории, село  включало две улицы (два порядка по-местному). Одна улица (длинная) метрах в двухстах от ж/д. Изгибаясь по середине, подходит к самому полотну. Другая в половину короче и через лог, недалеко от пруда.
 
Фактический центр села, так как здесь находились все хозяйственные постройки: правление колхоза, стадион, ветряк – мельница, овчарня, конюшня, два коровника, кузница, начальная школа, различные амбары и магазинчик, контора сортоиспытательного участка, а за селом ангар этого самого участка.

Теперь этого всего нет. Земля «заровнялась» и даже не возможно определить, где что было.
 
Всё дома, за редчайшем исключением – из самана, под соломенной крышей. Только три дома под шифером. У Волощенковых, Булыгиных, и ещё у кого-то.
 Сейчас почти все отсроились. Поставили кирпичные дома – пятистенки род шифером.

Теперь к различным эпизодам Софьинских будней.

     2. Выбора; (день выборов)

По моим детским воспоминаниям, основными праздниками в послевоенной Софьинке (50-е годы) были не новый год, 1мая или 7 ноября, а пасха (по-софьински паска,) и день выборов (выбора;).
И так - выбора;.
День выборов в то время обычно назначался на время, свободное от активных сельхоз работ, т.е. обычно на конец марта.
В то время климат был более предсказуем.
Знали, что если пруду «положено» замёрзнуть к октябрьским, то он - замёрзнет. Если конец марта, то быть распутице.

То время, которое я описываю (примерно 1955 год), Софьинка являлась центральным отделением колхоза имени Ворошилова. Следовательно правление колхоза, а также все мероприятия по колхозу, в том числе выборы, проводились в Софьинке.
В колхоз входили ближайшее сёла и посёлки: Мировка, Усманские выселки и Ясырские выселки.
Всё взрослое население этих сёл в день выборов съезжалось в Софьинку.

Ещё до того, как основная масса людей приходила на избирательный участок, а надо было ещё протопить печку, накормить скотину, хозяйке подоить корову, позавтракать, выпить самогонки (праздник же!) - было уже известно, кто из местных стариков проголосовал первым.

Участок открывался в шесть утра и первому проголосовавшему наливали стакан самогонки. Дело, конечно, было не в самогонке, а в престиже первого.
Напомню, что голосовало в то время 100% жителей. И, естественно (для того времени) со 100% результатом «за». Кто бы в бюллетене не значился.
Была одна фамилия, да и её , скорее всего, не читали. Голосовали за блок коммунистов и беспартийных, доверяя выбору начальства.

В подтверждение того, что голосовало 100% населения, приведу один забавный эпизод. Хотя подтверждать тут, собственно, нечего. Просто захотелось упомянуть этот эпизод.

Как-то, небезызвестного (упоминаемого мной немного ниже) Катяха, поколотил его шурин из Мировки.
Когда же над ним (над Катяхом) подтрунивали по этому поводу друзья и знакомые (всем этот позорный факт был известен), он угрюмо отвечал: «Ничего, вот будут выбора;…».

Про день выборов он вспоминал не случайно. В этот день, после официальных мероприятий, обязательно были драки. Дрались группами село на село. Уклониться от драки было не прилично. Хотя всегда ( дома и стены помогают) побежали софьинские. 
Драки происходили только на кулаках. Без всякой поножовщины и увечий. Разве что расквасят нос, да порвут праздничную одежду.

У нас - пацанов была одна забота. Вычислить где в этот раз будет драка. У правления, где после голосования, проводился концерт самодеятельности, или там же у избиркома (читай – школы)?
Хотелось и концерт посмотреть, и драку не пропустить.
На выборы, как на праздник, съезжались во всём самом нарядном. У каждого села была своя мода.
Например молодухи из Мировки прибывали, все как одна, в плюшевых жакетах и цветных набивных платках, повязанных по их моде через середину подбородка.
Парни были в «польтах» - деревенская транскрипция, а не, как обычно, в фуфайках (куфайках, по- местному).

Концерт готовила местная инициаторша (председателю надо было попросить, а ей немного по-упираться) - тёзка известной свекловичницы – Демченко Мария.

Видно не реализованная тяга к лицедейству в ней была. В концерте был хор (Горит-горит моя деревня. Горит вся Родина моя.).
 А также сценки про глупых немцев на недавней войне и бытовые сценки и рассказики примерно следующего содержания: «Ой, девки! Ездила я как-то в город. А там, представляете… Дома стоят друг на друге… И везде – ли****ричество…».

В то время электричества в Софьинке ещё не было. Не скажу, что я тогда кривился от этих шуточек. Нет, я хохотал, как и все, а потом ещё цитировал отдельные фразы.

Были ещё традиционные мотаня и страдания, в которых участвовали и приезжие.
В самодеятельных частушках почти всегда был, как говорилось, тонкий намёк на толстые обстоятельства. Бабы то же ведь не гнушались пригубить винца или самогоночки.

Всем детям родители давали по трояку (дореформенному), на который можно было купить 300 граммов подушечек или круглых лимонных конфет. Или 150 грамм конфет завёрнутых. Так что все ходили с кульками конфет в кармане и пытались угостить друг друга.

Но, всё-таки, о главном. О драках.
Долго ещё после очередных выборов среди пацанвы пересказывалось, как Петька Митруничев «натянул» кого-то на кумпол. То есть, по современному, врезал головой в лицо, ещё притянув голову соперника на себя.

Он, предвидя драку, никогда не напивался допьяна. Стоял чуть поодаль от гущи событий, как коршун налетал на одного и быстро «решал вопрос» в свою пользу.

Сам я никогда этого не видел, а у меня до сих пор перед глазами другой эпизод.

Заканчивается концерт. Из зала (из правления) выходит распаренный парень в расстёгнутой пальте. Шарф, шапка. Всё – как положено.
 
С ним молодая жена и мать. Не далеко - сани-розвальни. Как на картинке про боярыню Морозову.
Но не это главное. Пока мать и жена утратили бдительность, он сразу же бросается в гущу начинающейся заварухи.
Мать и жена хватают его за пальто. Он как уж выскальзывает из пальта, успевает кому-то отвесить пару оплеух. Естественно и сам получает, пока мать и жена выволакивают его из гущи.
Волокут и бросают в сани. Мать садится на него верхом. Держит. А жена быстренько, как будто репетировали заранее, берёт вожжи, и… только липкий снег из под копыт лошади! Как говаривал небезызвестный Давид  Гоцман: -«Картина маслом».

    3.Пасха в Софьинке.

Итак, о втором (а, скорее всего о первом по значимости) празднике в Софьинке – пасхе. По -софьински – паске.
В Софьинке (хотя она называлась селом, а не деревней) не было своей церкви. Как, впрочем, и в районном центре – Панино.
Ближайшая, работающая церковь была в посёлке Анна, в 30-ти километрах по железной дороге.
 И, хотя почти в каждом доме был оформлен иконостас, где по церковным праздникам горела лампада, население, особенно молодёжь, не было особенно религиозным.
Хотя где-то интуитивно (мало-ли что!), среди пацанов клятва: «Вокруг церкви обойти – отца матрю не найти!»,- считалась железобетонной.

Честно Ленинское, честно Сталинское – это почти 100% - я клятва. Честно пионерское - туда-сюда.
Ну, а простое честное слово – это, вообще, не серьезно.

Итак, подготовка к празднику начиналась задолго до самого праздника. По весне начинали более менее регулярно нестись куры.
Хозяйки начинали сберегать яйца к Пасхе. Когда приходил к нам мой друг Толик Попов, он (на соответствующий вопрос моей мамы) сообщал, например, что его мать набрала и уложила в ларь по семь яиц на каждого члена семьи.

Яйца собирались не только (а я бы сказал, что не столько) как традиционная еда на Пасху, а как инструмент для традиционных боёв молодёжи яйцами.
Моя мама наскоро красила пасхальные яйца чернилами.
Жене коммуниста не то, чтобы запрещалось, но, как бы, не поощрялось в открытую способствовать распространению «опиума для народа».
Хотя и нормально крашенные яйца и куличи (в Софьинке их называли паской) у нас всегда были. Давали благодарные соседки.

Рано утром, хотя не столь рано, когда, по поверьям, солнышко пляшет на Пасху при восходе, мы – пацаны, как и взрослые ребята, набирали по два кармана яиц и шли к месту схваток.

Бои происходили по стандартной схеме. Сговор, визуальная проверка подлинности яиц (вдруг из мела или деревянные) и битва.
Оставлялась малюсенькая дырочка, чтобы предотвратить удар не строго по центру, а чуть сбоку и, собственно не сильный удар.
В Софьинке бились «без отдачи». Так что когда у нас заканчивались не битые яйца, мы возвращались, и тётя Саня (Толикова мать) меняла их на целые. И всё с начала.

Особенно врезался в память один случай.
Не успели мы ещё даже выдвинуться в сторону площадки, где традиционно собирались участники битв, а это метров 300-400, как уже разнёсся слух, что Колян (парень лет 18-20-ти) с хавского края села всех побивает своим битком.

 С ним уже никто не хочет биться. Пока мы дошли, пока старшие ребята наскоро покрасили чернилами сырое яйцо (считалось, что оно крепче варёного) и уговорили Шураню Шеменёва сразиться, прошло время.

Всё на месте. Шураня подходит к Коляну и предлагает сразиться. Тот ничего не подозревая подставляет свой знаменитый биток.

Шураня со всей дури бьёт своим сырым яйцом. Яйцо растекается по руке Коляна.
Далее картина. Колян в ступоре несколько секунд смотрит на руку, потом с криком: «Ах, ты гад»,- хватает Шураню за шкирку и этим самым яйцом « умывает ему морду».

Никто из подстрекателей за Шураню не вступился. Во первых - явно не обещали, во вторых осознавали, что Колян – прав. Ну, а главное, от Коляа можно и самим схлопотать.

Шураня немного, для приличия, похныкав, вытер «морду» картузом и всё продолжалось. Биток Коляна выдержал ещё несколько сражений и разбился.

Картуз (фуражка) – это универсальный атрибут одежды в то время не только в сёлах, но и в городах.
Никто из мужского населения не мог представить себе, что весной, летом или осенью можно выйти из дома без картуза. Для пацанов – тем более.
Защищает от зноя и дождя, когда жарко - можно набрать воды из пруда и попить. Голове потом - прохладно.
А ловить мяч, при игре в лапту!
А отнести деду Кондрахе пол- картуза яиц, а взамен принести целый картуз падалиц Мичуринки и Белого Налива! Вытереть пот со лба! Да, мало-ли что!

Но, к основной теме. Взрослые на Пасху разговлялись (и те, кто не постился) холодцом с квасом, яйцами, куличём (паской), ну и другой праздничной едой.
Выпивали самогонки. Брали с собой яиц, паски и самогона и шли на кладбище, помянуть усопших родных и пообщаться со знакомыми из других посёлков.
Я и сам примерно в шестом классе впервые серьезно выпил самогонки на Пасху. Пока не было взрослых, мы – четверо пацанов, и все – голубятники распили бутылку самогона, запьянели стали утешать одного, у которого по слухам, знакомый же пацан из соседнего села (Сергеевки), якобы выкрал знаменитого Рябого -вертуна.

« Да что же, если бы он попросил, ты не отдал бы ему этого голубя?!», - причитали мы. Хотя все знали, что не отдал бы. Знали, что не попросил бы, так как тоже знал – что не отдаст.
Мы сами для улучшения породы обменивались только голубиными яйцами, при совпадении сроков высиживания птенцов соответствующими парами голубей.
Эпизод, упомянутый только что, не означает, конечно, что после этого я начал «пить горькую», но какой-то опыт – приобрёл.

4.Софьинские прозвища.

Кто может сказать, что общего у древнееврейского царя-мудреца и простого колхозного парня? Или у франтоватого щёголя и сельского пятилетнего пацанёнка?
А я скажу. У одного это – знаменитое имя (пусть и нарицательное, обобщающее), а у другого - (деревенского жителя из глубинки) – прозвище-дразнилка: Соломон и Хлыщ. По-софьински – Хлычь.
Также как фокэ, вместо непривычно звучащего в русском языке, иностранного слова хоккей.

Интересно, кто был этот подпольный деревенский интеллектуал, который придумывает такие мудрёные клички, и почему они вообще прилипали к конкретному человеку.
Напомню, что ни интернета, ни даже электричества, радио или библиотек в то время не было в Софьинке и в помине.

И что такого Соломонова было в деревенском парне Попове Василии? Мне представляется, что он не так уж блестяще отучился в средней школе. А то, что был призван в армию в Москву, там же женился и затем остался жить, так это потому, что был высок и статен.

А как вам Муфлон?! То же не элементарное прозвище.
А ещё в Софьинке были Миша. Хотя на самом деле - Юрий. Трумен – это даже не мужчина - бабка Булыгина. Ещё Ганс или Фюлер (от слова фюрер). Коля – бык и Коля – агрономов. Шемелев, хотя он на самом деле – Литвиненко. В  уточнении Шураня или Губастый.
Были Пеття – жирок, Настюха, Любаха, Пузеха, Гусак.  Ещё - Колюшок. Даже два. Оба Николаи и оба Поповы. Один – объездчик (как бы сторож на лошади), другой – «первый парень на деревне».
Да, в общем, скорее всего, у каждого было прозвище – дублёр имени.
Или прозвище Бондарь. В селе не только не делали бочек (кадушки и лоханки покупали в райцентре), но их и не из чего было делать! Степь.
Это уж потом, в пятидесятых годах, по всей стране стали высаживать лесозащитные полосы. Которые потом разрослись и даже приобрели присущую лесам флору и фауну.

А так в селе была одна старая ветла (около дома Сани – тракториста). С огромным дуплом, куда запросто помещались семилетние пацаны.

Даже дощатых, извините, сортиров не делали. Нужду справляли за сараем. Авось, мокрое – впитается в землю, а твёрдое – высохнет, или подберут куры или собаки.
Доски годились для других, более важных целей. Палисадники оформлялись не штакетником, а густыми посадками жёлтой акации.

Даже на Троицу, земляные полы во многих хатах, застилали осокой, или ежегодно обдирали единственный клён, одиноко росший за прудом на бугре. Негде было наломать веток.

Кстати, этот самый Бондарь – довольно одарённый и основательный человек. В тот самый Фокэ, он один гонял на пруду с десяток пацанов, будучи всего на пару – тройку лет старше.
У него одного была хоть и самодельная, но постоянная клюшка.
Мы же каждый раз вырезали там же на пруду из ивового  сука, нечто похожее на клюшку.

Коньки, единственные на всё село - дутыши, он намертво привязывал сыромятными ремнями к подшитым (то есть с плоскими подошвами) валенкам.
Мы же кое-как прикрепляли свои снегурки и ледянки к валенкам простейшей оснасткой с палочкой – закруткой. Коньки от этого болтались во все стороны.

В зрелости он, говорят, ещё и пописывал стихи в районную газету. Талантливый – талантлив во всём.
Кстати о десятках пацанов. Да, в то время в селе было пацанов и парней на две футбольные команды. Для одной колхоз закупил форму (ровно 11 комплектов), другая - экипировалась самостоятельно.

В волейбол по вечерам играли в три команды навылет. А теперь?...
Но, к основной теме. Русский человек, возможно по собственному определению, готов отдать ближнему последнюю рубаху. Этому есть множество подтверждений.
Да, я и сам наблюдал, когда бескорыстно, гурьбой за один нерабочий день замешивали и делали саман на целый дом или сарай.

Или сбрасывали старую, негодную солому, и покрывали хату новой.
Неужели только чтобы выпить стакан самогона под весьма скромную закуску! Варёную картошку и квашеную капусту и сало. Ну, может ещё хозяйка зарубит по этому поводу пару курей. Да, нет же, конечно!

Но этот же самый народ, когда придумывал кличку соседу, с которым рядом жил, в общем-то мирно, многие годы, был на редкость жесток, и даже ненавистен.
Иначе чем объяснить такие прозвища, как Катях, Сухая, Кишка, Чмырь, Шшепка, Пузан  и другие. Всё это в Софьинке.
Кстати, Катях на самом деле полный тёзка тому самому Соломону. Даже год рождения – один.

Уже много позже, мне – молодому специалисту ОКБА, мой коллега рассказывал. У них на гусиновке (это в простонародье - район в Воронеже) был парень с прозвищем Говнюк.

Милиционеры (представители власти!) спрашивали: «Пацаны, не видели куда Говнюк пошёл»? Хотя, конечно, знали его имя, фамилию, и, даже, отчество.

Конечно никто не обращался: «Говнюк, пойдём сходим в кино». За это можно получить в тыкву, или кирпичом в спину – если ты заметно сильней.
Но за глаза сказать: «Вчера с Говнюком чуть не спалились на рынке».  Это – пожалуйста. Всё поймут о ком речь. Зачастую прозвище важнее имени.
Если кто из софьинских прочитает эту заметку и узнает за кличкой своего родственника, не обижайтесь. Во – первых, это не я придумал, во – вторых это же было(!). Ну, а что напомнил…

     Прудоплаватели.

Ранняя весна. Мы с Толиком Поповым подходим к пруду у домика доярок. Домик стоял на самом верху склона к пруду метрах в двухстах от плотины. На берегу валяется сколоченное из досок корыто, в котором зимой поили коров или лошадей водой из проруби.
Видно не успели оттащить наверх.
Нашли какую-то доску в качестве весла, и, не долго думая, решили «пуститься в путешествие».

Только отгребли метра два от берега, на горке Петька Митруничев. Само собой «мать перемать, а в Софьинке не ругались, а просто на этом «языке» разговаривали.
Сейчас разденусь и утоплю вас к чертям. Всё расскажу Алексей Михалычу. И всё в том же духе.
В качестве обвиняемого в чём либо меня почему-то всегда узнавали, не угадывая остальных «действующих лиц».
Я струхнул, начинаю погребать к берегу. Толик тихонько подзуживает : «Погоди. Пусть снимет штаны. У него нога как толкач к ступе, узкая посредине».
Конечно, раздевается он не стал. Не май месяц всё же.
Мы догребли до противоположного берега, всё побросали и рванули чуть-ли не до плотины у Калымного. Через полчаса с опаской вернулись. Петька нас нигде «в засаде» не ждал.

     Пруд.

Вообще же пруд это своеобразный центр притяжения молодёжи.
Запруженный и залитый в естественном овраге жирного Воронежского чернозема.
Нигде ни песчинки, и в то время ни каких водорослей. Только тина в усынках.
Войдёшь в воду и сразу по щиколотку в жидкой грязи. Вода же, если не взмучивать очень чистая.
Плавать учились самостоятельно. Сначала по-собачьи  у домика доярок. Там узко. А потом в размашку и «по-морскому».

Если переплыл у «разлива», сначала в сопровождении старших ребят, то – всё. Плавать умеешь.
Стиль плавания - практически на одних руках. И чем больше вытащишь торс из воды, тем круче. Казалось, что плывём очень быстро, в чём я был много позже крайне  разочарован. Но это – другая история.

Летом, на всей длине ручья  из «банного пруда», на поверхности, сплошной лентой, шириной сантиметров 15 по берегам стояли головками на течение  селявки.
Некоторые сельчане собирали их решетом буквально по ведру на корм поросятам.
Или жарили на сковородке сплошным слоем в два – три сантиметра, естественно никак не чистя. Белок. Хоть и попахивал тиной.

Однажды весной, когда этот ручей разливался метров на десять шириной, мы пацаны лет по десять – четырнадцать, вполне успешно били щук полукруглыми прутами от конных граблей или крюками для выдёргивания соломы из копны. Не кололи, а именно били, стараясь попасть с «упреждением» впереди следа-бурна от плывущей щуки.
Через пять минут, в азарте не обращали внимания на то, что вода уже в сапогах, и сами все мокрые.
 Ну, и само собой разумеется,  ловили рыбу на удочку. Сначала толстая суровая нитка, с двумя крючками и поплавком из гусиного пера с винной пробкой.
Крючки и глиняные свистульки брали у так называемых «кошкодёров», которые иногда ездили по селу и собирали тряпки и кости.

Потом настоящую леску (жилку) и грампластинки заказывали ребятам, которые отвозили скот в Воронеж.
Мужики бреднем ловили красных карасей в большом количестве и вьюнов, если успевали их схватить, пока они не уползали опять в воду.
 
Колхоз запустил в пруд зеркальных карпов. Их бреднем было поймать трудно. Или перепрыгивали через верх, или уходили под сеткой.
Потом разрослись до огромных размеров. Во время нереста браконьеры стреляли их из ружей, или кололи вилами.
Был как-то замор, так весь усынок был завален карпами. Вороньё «пировало» недели две.

А уж позже завёлся белый карась и окунь. Красный карась вывелся практически полностью.
Водились в пруду выхухоли. Хохули по-местному. С душистыми хвостами. Их стреляли из мелкашки, а хвосты некоторые клали в сундуки, чтобы бельё приятно пахло.

Иногда, поздним вечером бабы возвращались с полевых работ, и купались на противоположном берегу, чуть наискосок от нас. Демонстративно голышом. Мы, хоть и стеснялись и отводили глаза,  но  втихаря подсматривали. Они же только громко подтрунивали.

В пруду плавали стаи домашних гусей и уток, которые самостоятельно уходили утром на пруд, а вечером возвращались. Никто никогда не покусился на чужую птицу. При этом, что-нибудь стащить в колхозе не считалось зазорным. По принципу : «Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё».

     Ночное.

После вечерней дойки коров матерями, мы пацаны летом ещё отгоняли их «докармливаться».
Выгоняли чаще всего к озеру у железной дороге. Сами разводили костерок из сухих былок репейника в овраге – балке, который был прорыт от озера к пруду.

Пекли картошку, которая всегда получалась обугленной, но сырой.
Боря гуньдяк рассказывал анекдоты. Всегда только он, и практически всегда про Пушкина и Лермонтова. Часто даже повторяя одни и те же истории.
А истории такие. Сидят Пушкин и Лермонтов за одной партой на уроке. Лермонтову захотелось спать. Он просит Пушкина. Я, дескать, посплю, а если ко мне обратился преподаватель, ты толкни меня в бок.

Заснул. Пушкин тут громко пёрднул. Преподаватель в гневе спрашивает : «Кто пёрднул!?». Пушкин толкает Лермонтова. Тот вскакивает и кричит : «Я!».
Мы гогочем, о коровах давно забыли, и тут на краю оврага -  хромой объездчик Колюшок! Не спит он что-ли никогда! Наши коровы давно в поле, едят молодые зеленя.
Разумеется, опять «мать, перемать». Спуститься в овраг он не может. Слишком круто. Объезжает с края оврага, а мы – наверх. Но вечер испорчен. Костёр с недопечённой картошкой затоптан.

Ещё была одна «вечная» тема.
Ходит- ли вождь народов товарищ Сталин по большому.
Ну, тут было полное единогласие. Конечно же нет! Он питается специальными таблетками! И сыт, и надобность в этом грязном деле отпадает.
Представить себе, что тов. Сталин сидит на корточках и с усилием извергает нечто вязкое и вонючее было насилием над нашими хрупкими мозгами.
А что этот сложный процесс можно делать как-то по другому, мы, деревенские дети, не видившие и не слышавшие ничего об унитазах – не представляли.
И что интересно. Много позже, мой друг и ровесник  Ник Прасолов, проведший своё детство на окраине города Рязань, без всякой инициативы с моей стороны, рассказал почти слово в слово ту же самую версию про Сталина!


И конечно нельзя не отметить одну «умную» фразу – сентенцию, общее  «достояние» нашей группы пацанят 8-12 лет.
Надо было при удобном случае, обычно при рассуждениях «про политику», медленно, как бы в задумчивости сказать: «Да… Есть-ли жизнь на Марсе..., нет-ли жизни на Марсе… Наука не доказывает о том!». Именно в такой форме.

И всякий раз, когда кто-нибудь, более-менее к месту говорил эту фразу, а его в это время никто, естественно, не торопил и не перебивал, у меня (да, думаю, у многих) возникала досада: «Вот чорт! Ну почему же не я это произнёс!?».

     Игры и забавы.
     Лапта.

Ранней весной, когда какое-нибудь местечко освобождалось от снега и немного просыхало, молодые пацаны лет от десяти до шестнадцати, вываливали на эту площадку поиграть в лапту.
Если сейчас кто не представляет, что это за игра, то скажу, что она напоминает американский бейсбол, только попроще.
Ребята, дети колхозников к игре были готовы сразу.
Достаточно только смахнуть с ноги резиновые сапоги с тонким голенищем (из-за чего такие сапоги прозывались гандонами), да скинуть фуфайку. Ноги уже босиком, так как ни носков ни портянок по весне не требовалось.
Достаточно было вместо стельки подстелить свежей саломы.
Мне же – сыну сельских агрономов, приходилось расшнуровать и снять ботинки и носки, снять и уложить пальтецо.
Это несколько раздражало и вносило чуства некоторой «неполноценности».
Сама же игра заключалась в том, что немного подброшенный игроком сопернячей команды мяч надо было отбить как можно выше и дальше, чтобы успеть перебежать площадку, пока тебя не посалят.
Иначе выбываешь на период из игры, а твоя команда лишается игрока.
Младшие пацаны для ловли мяса использовали картуз, старшие ловили просто руками. Были «специалисты» попасть мячём в бегущего соперника. Фюлер (Ганс) «вожгёт» так, что оставался синяк.

     Клёп.

Летняя простенькая игра. Когда уж совсем нечем заняться и народа маловато для других занятий.
На земле прочеркивается (прокорябывается) квадрат 1,5*1,5 метра приблизительно. Далее подбрасывая длинной (около метра) палкой маленький отрезочек (12-15 см) надо отбить его как можно дальше от квадрата. Задача водящего сбросит этот отрезок (клёп) обратно в квадрат, да «похитрее», чтобы не позволить игроку снова выбить его за пределы квадрата. Игра – так себе.

     Бибе. (В других посёлках – чира).

Всеобщая игра на мелкие деньги.
На черту ставились деньги из расчета 5 копеек с игрока, метрах в четырёх – шести отмечалась точка для броска круглой металической битой в сторону стопки денег.
Зона до черты (чиры) называлось хезой.
После того, как все совершат свой бросок, начинают битой, техничным ударом, переворачивать монету со стороны на сторону.
Пять копеек – один раз, десять – два и так далее. Удачно перевернув монету, игрок забирает её себе.
И так до промаха. Очерёдность устанавливается от близости упавшей биты к чире. Первым делает подход к переворачиванию монет игрок, попавший при броске в стопку денег, далее попавший на чиру, ближе к чире (не от хезы) и т.д.
В то время все монеты в союзе были вогнуты и изрядно помечены. А пацаны ходили в протёртых на коленях штан

     Тарзан и ветряк.

Кинопередвижка из района привезла трофейный фильм «Тарзан». Ажиотаж по всему союзу был огромный.
Предвидя массовой наплыв зрителей, колхоз оплатил показ фильма, и его демонстрировали бесплатно, прямо на улице, повесив экран прямо на стену правления колхоза.
После этого мы играли только в Тарзана. Как -то выкрали на мельнице верёвки, орали как Тарзан, раскачивались на стропилах ещё не накрытого соломой нового коровника.

А тут обрушилась и мельница-ветряк. Толстенные брёвна - кучей, а внутри, стоило пробраться известными нам щелями – огромное пустое пространство.
Великолепная база для наших игровых фантазий. Стоило только посматривать наружу через щели, и замолкать на время, если рядом оказывались взрослые.
Такая «лафа» была года два. Потом брёвна убрали.
Когда ещё она стояла, мельница была, естественно, самым высоким сооружением в селе. Крылья наверное метров по 15. Поворачивалась к ветру только верхняя часть сооружения.
Для поворота крыльев на ветер, а также для уравновешивания крыльев, сзади была жёсткая конструкция из длинных жердей. За неё вращали всю «верхушку» мельницы, привязывая в нужном месте к столбикам, врытым по окружности.
На купол мельницы, к самому флюгеру, рискнул влезть только Витя трус. Трусом его звали не за робкий характер, а потому, что он быстро бегал. Как трус – синоним кролика по-софьински.

     Домашний «ноев ковчег».

В конце зимы начинала активно размножаться скотина и птицы. В это время в комнатах, а как правило это была одна комната, так как большую площадь занимали сени, начинали принимать «квартирантов».
Под лавками, сделанными по всей длине комнат (у окон) размещали насесты для несушек и гусынь.
Определяли какая из кур или гусынь готовы к насиживанию потомства, собирали яйца и устраивали гнездо.
Гусынии сами определяли, когда им надо выйти во двор, подходили к двери и гоготали. Также поступали, когда было пора возвращаться на гнездо. Про несушек не помню.

А тут телилась корова, появлялись маленькие овечки и поросятки. Телятам постилали в уголке солому, где-то размещалась остальная живность. В общем было весело. В тесноте, да не в обиде.
Как-то особенно не ощущался запах, не менялся распорядок жизни. В гости, во всяком случае мы пацаны, как ходили, так и ходили. Итак до тепла. Тогда благодарная живность освобождала комнату для людей, а сама перемещалась в сарай.

     Кизяк.

Сразу отмечу, что топить печи в степной местности, после войны дровами, торфом или углём было большинству жителей Софьинки было «не по карману». Топили печи соломой, а главное кизяком.
Таким образом кормилица корова снабжала хозяев не только питанием, но и топливом.

Готовили это «топливо» следующим образом. Летом, когда установилась жаркая погода, вывозили на свободную площадку перед домом навоз, разбрасывали его слоем сантиметров 10, указывали катком.

Когда смесь подсыхала, чтобы по ней можно было ходить, её нарубали на квадраты сантиметров 30. Рубили специальным,  широким топором, как секира у древних стрельцов.

Рубили двигаясь задом поперёк массива. Два мелких шажка - удар. И так далее. Через несколько дней вилами устанавливали «на попа», а ещё через несколько дней в круглые пирамиды метра по полтора в высоту.
Примерно с десяток таких пирамид перед каждым домом.
Когда кизяки полностью просыхали, их сносили в сени и укладывали в свободном месте до самого потолка. Правда потолка в сенях обычно не было. Тепла эта органика давала достаточно для обогрева и приготовления пищи.
Таким образом, навоза для удобрения огородов не хватало. Впрочем, плодородия софьинского чернозёма и так хватало для картошки, проса и овощей.