Лето в Хмельницком

 6 сентября 2019 г.
      Хмельницкий.

С самого рождения дочерей, и почти до их школы, мы всей семьёй проводили летний отпуск в г. Хмельницкий на  Украине, у родителей жены.
Так как внуками занимались тесть Иван Иванович и тёща Анна Ивановна, и,конечн,жена, то мне в Хмельницком заниматься было особо нечем.

Несколько дней потратил на изучение города. Обошёл практически весь город пешком. Запомнил расположение основных торговых точек, театров, бань и парков. Так как городок был не большой (и уютный, кстати), то много времени на это не потребовалось.

Пробовал каждый день ходить в баню (всё какое-то занятие), ходил на рыбалку. Там протекает речушка Южный Буг. Шириной 3-5 метра, воробью по колено. Но есть плотина, водосброс и водохранилище. Там я и пытался рыбачить.

А то брал с собой полулитровую банку и шёл гулять по городу. Дело в том, чтобы городе было довольно много автоматов с пивом по 20 копеек, а за кружками была очередь. Буквально чуть не подталкивали, чтобы пил быстрее. Какое уж тут - удовольствие.
А так я – сам себе хозяин. Сразу давал понять, что банку ни кому не дам. Спешу, дескать.

Пиво, кстати, с такой пеной, что сдуешь её, а она ещё минут 15 лежит горкой на асфальте. Мужики рассуждают, что чуть не всё пиво уходит в Москву. Настолько оно хорошо. Да, кстати, действительно ничего. Воронежское мне нравилось, правда, больше.

     Некоторые особенности местного населения.

1. Когда летел в Хмельницкий на сватовство, опасался, что не пойму разговор местного населения.
Сразу же в автобусе от аэропорта, с облегчением услышал в основном русскую речь с характерными местными интонациями.
В магазинах продавщицы тоже объяснялись на русском (городском) языке.
Пробовал читать на украинском жизнь Генриха четвёртого иль «Эней був парубок моторный», почти всё понимал, иногда спрашивая смысл того или иного слова.
Попробовав читать толстый журнал Всэсвит, наподобие нашего Нового мира, понял, что моего знания украинского всё-таки маловато.

2. Моя старшая дочь родилась в Хмельницком. Тёща попросила: «Коля, купи две бутылки самого дорогого коньяка в подарок зав. Родильного отделения».
Отвечаю: «В магазинах есть Славутич по 15 рублей, а есть также армянский КВВК, который хоть и дешевле, но лучше».
«Нет! Ты купи самого дорогого»- окончательный вердикт тёщи.
Кстати, знакомые, практически домашние, врачи, искренне оказывая мелкие консультации по поводу состояния здоровья наших детей, тоже не отказывались от мелких, необременительных для нас подарков.
Вторая дочь родилась уже в Воронеже, и тоже, как бы по знакомству, но только мой намёк на материальную благодарность вызвал бурю возмущений. Правда, это было в далёкие уже восьмидесятые годы.

3. Тамодил на свадьбе младшей сестры жены. Удалось быстро взять под контроль пьяненькую публику.
После этого стал популярен, даже приглашали на предстоящую свадьбу к совсем мне не знакомых людям.
Обратил внимание, что в перерывах возлияний и закусок все дружно поют от начала до конца (!) украинские песни. Многое из которых весьма и весьма двусмысленны.
Мне же поясняют, что дескать когда казак слезал с печи, то у него из под шаровар случайно вылезла морковка. Пришлось ответить, что именно так я и понял.

У нас же практически во время застолий пели до конца, пожалуй, только украинские песни: Запрягайтэ хлопци кони, Черемшину, Рушнык матери, Червону руту. Пели, конечно, часто с русским произношением: рушник вместо рушнык, не шукай вечерами вместо нэ шукай вечорамы и тд.
Но всё же. Может потому, что и было мало, а согласованно петь русские песни из их множества, не всегда удавалось слаженно.

4. Селянки, приезжающие в город что-то продать и купить, для переноски  вещей использовали скатку из белой простыни, наподобие солдатской скатки из шинели.
Сворачивали вместе с покупками, завязывали кольцом и перекидывали через плечо. Свободны руки и не так устаёшь во время долгих переходов из магазина в магазин. В Воронеже я такого никогда не видел.

     Дед Волосюк.
В первые годы нашего летнего отдыха в Хмельницком, был ещё жив отец матери моей жены – Волосюк Иван Андреевич. К этому времени - весьма преклонного возраста.
Родился он в 1888 году. Умер, кстати, в 88 лет. Цифра восемь странным образом сопровождала его всю жизнь.
Дед весьма примечателен. И в старости аккуратен. Каждый раз, когда приносили пенсию, тщательно выбивался и «приодевался».
В молодости был, видно, «первым парнем на деревне».
Не смотря на образование в три класса церковно – приходской, помогал внучке (моей будущей жене) делать уроки до пятого класса.
Владел множествм ремёсел, в том числе был отличным столяром. Ко мне он проникся и доверил свой старинный инструмент.

В империалистическую, наблюдая как австрияки пекут картошку на костре, услышал слово «бароболя». Подошёл и спросил откуда вы, дескать, ребята? Оказалось – поляки. Поговорили за жизнь.
Отошёл – соседи спрашивают: «Сколько же языков Вы знаете, Иван Андреевич?». Отвечает: «Тры. Малоросський, Великороссьский и Польский».
Мне он рассказывал, что видел Царя-батюшку, когда тот проезжал то-ли Проскуров, то-ли Каменец-Подольский. Это уже я не помню.

Рассказывал, что Хрущев пригласил в Россию украинцев, чтобы они научили россиян выращивать хлеб. Впрочем, во времена Хрущева я был вполне в сознательном возрасте и не стал особо акцентировать внимание на этом «факте».

Ещё он определил отличия русских и украинцев: «Украинцы носят вусы, а россияне – бороду». В общем беседы, без всякой иронии, были весьма интересны и познавательны.
Но я даже не о том. Я представил себе, что его отец, а уж дед-наверняка, мог бы случайно на жизненном пути встретиться с Пушкиным. Чисто гипотетически. Скажем, возница и барин.
Вот вам и связь времён. Дед Иван Андреевич (1888 года рождения), и, скажем моя дочь Аня (1974 года рождения). Встретились во временном континууме.
Как мы всё-таки мало интересуемся своими старыми родными, пока они ещё живы!
Я до сих пор с сожалением вспоминаю, что мало расспрашивал своего деда Михаил Семёновича. А разговоры были. Жаль, что многого уже не помню.

     Вербка.

Очевидно из желания разнообразия досуга для зятя, или из желания посетить родные места, тесть предложил съездить с ним на его родину в село Вербка, Винницкой области.

Я, конечно с радостью согласился. Тем более, что уже был наслышан об этом селе, которое, как говорили, находилось в сорока километрах от знаменитых Сорок, где проводилась  гоголевская Сорочинская Ярмарка.
Так это или нет я не знаю, но само село Вербка очень даже примечательно.
Представьте себе посреди равнины (а это ясно при подъезде к селу на автобусе), вдруг откуда ни возьмись возникает некое каменистое всхолмление, на котором стоит весьма не маленькое село.
Ходить по горной местности мне человеку с Воронежской равнины – непривычно, хотя я был довольно спортивным.

А что село не маленькое, я понял, когда в центре села увидел мемориал из десятка с лишним мраморных досок по пятнадцати фамилий на каждой.
Перечислялись граждане села, погибшие на Великой Отечественной войне. Целыми семьями мужчин по 4-5 человек. По фамилиям видно, что это или братья, или отец с сыновьями.

 Позже я узнал у тестя, что после освобождения села от немцев, всё мужское население было «поставлено под ружье», и (практически мало обученное) брошено на Кишенёвско-Ясскую операцию, где они и полегли.

Итак, продолжу описание села. Как я уже упоминал, село стоит на каком-то каменистом холме. Даже некоторые сараи и заборы выложены из камней песчаника или известняка на манер  каких-то кавказских аулов.
Во многих огородах растут огромное деревья грецкого ореха, которому, очевидно, очень подходит такая каменистая почва. С каждого дерева собирают по мешку и более орехов, качеством лучше кавказских. Крупнее и с более тонкой скорлупой.
Под горкой вытекает незамерзающий родник с чистейшей водой. Местное название Шепит. Там же (за огородами) протекает речушка Моркивка. Местные пацанята ловят мелких карасиков и коблыков.
Показали и я понял, что это пескарики. Раньше, пока какой-то разгильдяй не опрокинул в речушку бочку удобрений, водились и коробы (карпы).

Кто в силах, и не ленится, ходят к Шепиту за водой или стирать бельё.
У пацанят толстенные лески, велосипедные гаечки – грузела и огромные крючки.
Я поделился с ними нормальными снастями и научил правильно привязывать крючки. За это они ждали по часу и более пока у меня был ежедневный послеобеденный сон.
Поспать в жару, после обильного обеда с самогоночкой, в прохладном новом доме -  было «самое то».
Сами хозяева пока жили в старом то же нормальном. Просыпаюсь. Николай Иванович : «Иди. Тебя дружки ждут». Сидят перед домом. Показывают карасика в трёхлитровой банке. Может хотели подарить. В общем контакт с местным населением – установлен.

 «Трагедия на станции Вапнярка».

Вернёмся немного назад во времени. Итак едем в Вербку. Дорога с несколькими пересадками. Так как пассажирский поезд не останавливается в Крыжополе, а это районный центр и ближайшая ж/д станция к Вербке, то выходим на следующей станции – Вапнярка.
Вапно это известь по украински, значит где-то недалеко есть фабрика обжига извести. Но от станции ничего подобного не видно.
Зато рядом, сзади вокзала расположена автостанция, что, наверное, очень удобно для пассажиров и как раз кстати для того, чтобы и произошла та сцена, которая так врезалась в память, и из-за которой я и затеял весь этот сыр бор с его описанием, на которое ещё много чего «нанизалось».

Ждать нам, чтобы проехать одну остановку назад на дизеле (это такая электричка, только на тепловозной тяге) не очень долго, часа 2-3, но и их надо чем-то занять. Тесть сидит на лавке, внутри вокзала, а я слоняюсь снаружи. Курю и… опять курю… и т.п.
Станция Вапнярка – многопутка. Всего три или четыре пути.
 Переход с одного перрона на другой обустроен очень просто. Сначала не такой уж пологий дощатый спуск, далее собственно короткий переход через ж/д пути, а затем подъём по таким же «сходням» на следующий перрон. И так далее.
Итак, значит курю я, рассеянно обозреваю окрестности, и наблюдаю следующую картину.

На второй перрон подошёл очередной (увы-не наш) дизель. К нему еле поспевает дородная тётка-хохлушка, изрядно нагруженная всякой поклажей, а за ней, приотставши, щуплый мужичок бомжеватого вида.
Картуз съехал на глаза, на спине мешок, в котором ведра три картошки. Видно подрядился за бутылку пива отнести с автостанции до поезда.
Не рассчитал свои не такие мощные силы, на сходнях споткнулся и мешок со стуком упал на землю.
Баба оглянулась, обматюкала помощника по-русски, схватила мешок, привычно по-мужски качнула его, и одной рукой забросила за спину.

Еле успела. Пассажиры в тамбуре приняли вещи, двери закрылись и дизель ушел.

Абзац! Что там какие-то землетрясения и наводнения! Тут пятьдесят копеек, а то и целый рубль были почти в кармане! Сто метров мучился и оставалось каких-то пять метров… И на тебе…

Дизель давно скрылся из глаз, а мужик стоял с щемящей  тоской в глазах и, наверное думал: «Да для чего ж теперь жить… «. А я не догадался компенсировать ему его утрату.

А тут подошёл наш дизель. История, которую я описал, всегда казалась мне занятной. И только теперь, когда я всё восстановил в своей памяти, она мне представляется больше трагической, чем занятной. Ну, всё. Таких случаев на памяти каждого – не мало…

   Приём у тёти Нины.

Кроме брата тестя и его жены, тёти Истеники, я, как уже говорил, был , «в почёте» и у других родственников из Вербки.

Мой досуг был организован, что называется, на высшем уровне. Почти ежедневные визиты по другим родственникам, с умеренными (а иногда и не очень) возлияниями и очень обильной, да ещё с Украинским колоритом, едой.

У тёти Нины угощали красным виноградным вином, на мой вкус излишне сладким, так что я не мог к нему пригубиться со всем энтузиазмом, на который настроился.
Говорили, что в своё время, такое же вино выдавали в колхозе на трудодни.
Зато приналёг на домашний сыр, возможно к обиде хозяйки излишне пренебрегши остальными не менее вкусными блюдами.
 Сыр был действительно очень хорош. Белый, твёрдый, очень вкусный со скрипом на зубах. Я спросил, как он готовится.
Тётя Нина: «Берут овечий сычуг, туда заливаются жирные сливки…»
Валя – взрослая дочь тёти Нины: «Ай, та шо Вы говорите, мама! Берутся сливки, сквашиваются…».
Всё ясно…
Мне оставалось только поблагодарить за разъяснения и за застолье. Благодарность за столь трепетное отношение к моему нежному организму я оставил при себе.

До обеда мы сходили в местную рощицу, набрали быстренько ведро алычи. К отъезду в Хмельницкий было готово литров семь алычёвого варенья. Его же мы и увезли в Воронеж, в подаренной Лилиным родителям и тут же вынужденно возвращённой скороварке.

     «Лесне мьясо».

Была также поездка за грибами на мотоцикле с коляской. Это уже с очередным родственником. Поездка за 30-40 км. от села, по ровному земляному грейдеру.
По пути (я попросил) остановились не надолго у лесополосы, сплошь засаженной совершенно садовыми (не дикими) сливами. Но знаю, правда, бывают-ли дикие сливы. Поел немного слив, но цель поездки была – грибы.

Родственник предложил проехаться за рулём.
Опыт у меня был ещё с Софьинки. На точно таком же мотоцикле М-72, который колхоз выделил папе, колхозному председателю, для рабочих поездок.
Иван Иванович воспринял это решение нервозно, с явным неудовольствием. Так что, проехав километров 5,  я передал руль законному владельцу.
Итак, доехали до цели. Это небольшая, совершенно чистенькая (без кустарника и пролеска) дубовая рощица. Дубы по 30-40 см. в диаметре. В дефектных местах этих дубов (дупло или другие изъяны) как раз и росли грибы – «лесное мясо».
Огромные, ярко – красные, плотные, на срезе похожие на говядину ломти около килограмма каждый. Набрали быстро, как будто взяли в магазине.
Я, кстати, потом встречал, хотя очень редко, такие грибы и в Воронеже.
Дома тётя Истеника отварила, пожарила, сходила за огород к Моркивке и охладила их. Оказывается, их есть надо охлажденными. Поужинали. Естественно с самогоночкой и очень вкусным хлебом – паляныцей. Грибы вполне вкусные (а что под самогоночку не вкусно!), но тяжёлые на желудок. В общем очередной день в Вербке прошёл «плодотворно».

     Чуть не спелись.

Летел из Воронежа в Хмельницкий, скорее всего забирать от бабушки и дедушки детей и жену, после летнего отдыха.
Для одного человека дорога лёгкая. От Воронежа до Жулян самолётом АН – 24, далее кукурузником АН -2.
Ходили ещё ЯК -40, с той же ценой. Но это – как попадёшь. Да, и что тут лететь – то!

Итак, идём к самолёту на край лётного поля метров 150. Компания подобралась, как говорил Сухов, тёплая. Душевная. Только один – вусмерть пьян.
Один, наиболее общительный мужчина лет сорока: «Ну, что, хлопцi! Заспiваемо!».

Закивали в согласии. Плодошлли к самолёту. Лавки вдоль бортов. Но это даже лучше для совместных песнопений. Всем друг друга видно.

Пьяный только пристегнуться сразу же заснул.
 
Одна женщина попросила пакет. За ней ещё несколько пассажиров. Лётчик вышел из кабины и раздал пакеты всем. Даже пьяному положил на колени.
Не успел винт сделать пол-оборота, как половина пассажиров (извините) заблевало. Самолёт проехал по земле метров десять – блевали все (!), кроме пьяного и меня. Но очень точно. Прямо в пакет. Так что не пришлось уворачиваться.

В Хмельницком самолёт подрулил близко к выходу из аэродрома. Дверь открылась, я подхватил рюкзак и пошёл. Встречали тесть и жена: «Ты что, летел один?». Оборачиваюсь – сзади ни кого! Видно остались ненадолго списать друг у друга тексты песен.

Здесь следует пояснить,почему только двое из всех пассажиров (пьяный и я), не поддались общему "увлечению".
Ну, с пьяным - всё ясно. Со мной же лет за пять до этого, во время операции аппендицита провёл в критической ситуации хирург соответствующий инструктаж. Когда у меня начались подобные позывы, он попросил меня не закрывать глаза, и глубоко дышать животом.
Ещё не раз этот простенький навык помогал мне и моим родным и близким в критической ситуации.
К тому же пассажиры (как мне кажется) заранее настроились на неизбежность именно такого исхода.


     Шаровечки.

Недалеко от Хмельницкого, в пятнадцати минутах езды на автобусе от городского рынка, располагаются два польских села. Одно из них – Шаровечки. Село весьма примечательно. После того, как сестра моей жены вторым браком вышла замуж за местного поляка (мазура) Бзот Бориса Брониславича и, естественным образом приняла католичества, стало возможным наблюдать своеобразный быт и образ жизни местечковой общины.

Село очень зажиточное. К возвращению молодого бойца из армии, уже построен огромный дом. Если скромно, то «под шубой», что, например в Воронежской области – уже шик, если немного с размахом, то полностью облицован снаружи кафелем.
У нас, в то время, не каждая, считающая себя состоятельной, семья облицовывала в городе стенку над плитой.
 
В армию провожали парня осенью, предварительно убрав всё с огорода, прикатав его, заколов одну или пару свинок, составом «самiх рiдных» в 300 человек.
Свадьбу, естественно, большим количеством, да ещё в обеих семьях. Для этих целей колхоз изготовил огромную палатку (вдруг – непогода) и сдавал е её в аренду.
По моим понятиям, если и ассимилировали, то очень незначительно. Жили своим укладом. Естественно, зная украинский и русский, не забыли польский.

Работали «как папы Карло». Содержали по паре коров, телят и другую живность. Возделывали огромные огороды. Несколько огромных огородов, с учётом больших семейств и врождённой родственной взаимопомощью. Да ещё в колхозе или где-то на службе.

Отдыхали (гуляли) то же «на полную катушку». Даже по самому, казалось бы незначительному поводу, собиралось с сотню родственников. Коллективно готовили обильную еду. Наверное, не менее десятка (уж точно более пятка) только мясных блюд. Ну, и остального.
Пили только самогон, который называли водкой. И женщины то же. После пары рюмок, начинали цокать и денькать, переходили на польский.

Ксёнз в местном Костёле, молодой, образованный человек, прекрасно осведомленный в государственных делах по свежему номеру центральной газеты, перед мероприятием (например крестинами или исповедью), обязательно справлялся на каком языке вести беседу. На украинском, русском или польском.

 В своих проповедях (я иногда имел возможность подслушать их с задней скамейки), упоминал, кому в селе сейчас плохо и надо бы помочь.

Боря, хотя сам не пил ни капли (обжёгся в молодости), постоянно выгонял «водку»- всесоюзный денежный эквивалент.
 Отец, Бронислав, работал, кажется, на железной дороге. На обед Наташа должна была выдать его «норму». Пару стограммовых рюмок.
 Мать продавала на рынке молочную продукцию. К нашему отъезду в Воронеж, готовила трёхлитровую банку густейшей сметаны (фактического полумасла).
Эта «сметана» сама из банки не текла. Выскребали ложкой. Пожалуй все основные воспоминания о Шаровечках.