Мужицкая закуска

 В стародавние времена, когда ещё водились в наших лесах лешие, кикиморы, русалки и прочие небожие создания, жил да был в нашем селе мужик - бобыль. Жил он один-одинёшенек и звали его все "Обрубок", так как     не было у него ни жены, ни родителей, ни детей, ни тёток с дядьями. Всю родню как обрубило в голодный год.

  Жил Обрубок то-ли в землянке, то-ли в засыпушке, толь ещё в какой избушке. Пашню не пахал - лошадки у него не было. Ковырялся кое как в огороде, сажал табак , редьку, горох. Да ещё вокруг гряд в огороде рос у него такой дикий  да большущий хрен, что кто сам не видел, то и поверить трудно. Жил Обрубок, не жил - тужил. С хлеба на квас, да с хрена на соль. Когда махорочки продаст, когда редьки мешок на меру пшена поменяет. Так и перебивался. А тут, как на грех, зарядили в одно лето дожди. Всё как есть в огороде размыли, да затопили. Когда встала погода, вышел Обрубок в огород, а там один только хран и остался. А пересевать поздно,- лето уж под гору пошло. Решил бобыль хоть в лес за грибами сходить, хоть чем-то зиму перебедовать. Взял с собой последнюю горбушку, посыпал на неё тёртого хрена, чтоб хоть как-то запах плесени отбить, завернул в тряпицу, сунул в лукошко да и пошагал в лес. Идёт он опушкой, идёт бором - ни грибочка.

- Что за диво - думает Обрубок, - Пять седмиц лило потопом, а в лесу ни грибочка. Диво!

   А тут ещё новая напасть. Стал разбирать мужика сон. Обычно с голодухи все бабушкины сказки себе по семь раз расскажешь, голодными слюнями хоть пол мой, а сон не идёт. А тут идёшь, шатаешься, на ходу головой об сосны стучишь, а в сон тянет, как после щей с убоиной. Ну, делать нечего. Выбрал Обрубок место посуше под старой елью. Даже шишки клестами да дятлами лущеные в сторону отгребать не стал, привалился головой к корневищу, лукошко под бок подсунул, даи давай носом трели выводить. И снится ему сон : Сидит он в гостях у попа. Сидит за столом в красном углу, а попадья с поповной его подчуют. На столе и пироги, и уха, и белорыбица, ещё какие-то поповские и барские кушанья, которым он и названий-то не знает. Подчуют его, уговаривают, а он от всего отказывается - знать сытым сказывается. Попадья с поповной от его отказов печалятся, убиваются, слезами обливаются. Пожалел их бобыль, взял с расписного блюда один пирожок, вежливо надкусывает. А пирожок-то во рту не сдобой-сластью рассыпается, а рот дерёт да смолой горькой отзывается. Открыл Обрубок глаза. Не сидит он за поповским столом, а лежит в лесу под строй ёлкой и суёт себе в рот старую шишку. Беда! А глядь, не всё в сон ушло. Плач да причитания остались. Смотрит мужик - в стороне его лукошко валяется, тряпица белая на кусту висит. А за кусточком по земле трое кикимориных деток - игошей катаются. Воем воют, плачем плачут. Игоши, они и в здаром виде вид имеют мерзкий: все в слизи болотной, в тине, рыльца у них поросячьи, сами в иглах как старые ежи, ступни у них большие, как у мужика взрослого, только на каждой по шесть пальцем. Ну, а сейчас эти красавцы - вообще не взглянешь. Слюни-сопли распустили, пузырей из них надули, в прелых листьях извалялись - сытому человеку лучше не смотреть.

   Ага, стало Обрубку тут ясно, кто на него сон наслал, кто его под ель уложил, да кто на его горбушку позарился, и кому ворованный хрен боком вышел. Так вам, ребята, и надо! Смотрел на них мужик, смотрел, отвёл душу за горбушку, да ведь и он не без сердца. Собрал всю троицу в лукошко, отнёс к ближайше бочарине, там водой отпоил, слюни-сопли им вытер, велел хреновую ядрёность мхом зажевать. Отошло у игошей нутро. Сидят все трое рядком, одну на всех думу думают. По их нечистому уставу никак нельзя им было на глаза человеку попадаться, особенно в плачевном виде, а уж помощь от крещёной души принять - это тоже что монашке сало в пост, а и ещё хуже. Да уж поделать ничего нельзя - назад не воротишь. Подошёл старшенький игош к мужику, стал его просить, чтобы тот об их конфузе никому не рассказывал, а на особину их родне: мамке - Кикиморе, тятьке - Лешему  , дядьям: Водяному. Домовому, Банному и Овинному.   Нужна мужику их родня, как заноза в мягком месте, а он виду не подаёт, фасон свой держит, говорит им: " Ну уж нет, ребята. Вы меня разорили, наисвежайшую горбушку слопали, покупную закуску сожрали - в расход ввели. А я ещё об этом всём молчи. Ну, уж дудки. Пойду-ка я к Водяному, да про всё расскажу. Живёт  Водяной у мельницы. К нему много всякого чистого и нечистого народу обращается. Через одних русалок вся округа вмиг всё узнает". Встал мужик, собрался в сторону реки идти. Опять игоши плачут - причитают. Мол, мамка их за этот случай с света белого сведёт, в студеные болота на три лета отправит. Сами плачут, мужика за онучи держат, обступили как цыганята пьяного купчика на ярмарке. Но Обрубок не из таковских - на их плач не сдаётся. Стали они ему посулы делать.

- Ты только, дяденька, молчи. А уж мы тебе и грибков, и ягодок натаскаем, рябчиков да зайчиков из силков украдём. Пойдёшь лес рубить - лесника в сторону уведём да запугаем.

   На том и порешили. Остались игоши в лесу, а Обрубок домой пошёл. А дома съестного как от семи до пол-восьмого. Из всей пищи тараканов с полтыщи, да и те с голодухи уходят  , даже деда хромого с собою уводят . Дед тараканий с голодухи усох, как бы в дороге не сдох. Один домовой на чердаке остался. Сидит , с голоду на луну подвывает, соседских собак дразнит. Известное дело - домовой в дому на службе, он только при пожаре может избу покинуть.

   Загрустил Обрубок. И сейчас есть хочется, а что же зимой то будет. Решил попробовать, как договор с новыми знакомыми действует. Поднял лицо кверху, чтобы домовому слышнее было и говорит: "Был я сегодня, дедушка, в лесу.Встретил твоих племянников. Весёлые ребята..." Не успел договорить - на столе корзина наипервейших грибов, на лавке туес клюквы, да вязанка рябчиков. Повеселел мужик. Так-то жить можно. И пошла у него с тех пор совсем другая жизнь. Стоит ему помянуть лесных ребят, да пожелать чего - в миг исполнено. Грибов, ягод, орехов, яблок лесных на зиму заготовил, на продажу припас, дичину ест каждый день. Игоши даже его огород на лосе вспахали, все сорняки повывели. Один только хрен как стоял стеной, так и стоит. К нему игоши и прикоснуться бояться, знать крепко запомнили мужицкую закуску.