Последний романтик

Как - то быстро и незаметно пролетела жизнь. И тут, совершенно случайно, в день образования государства Израиль, я обнаружил, что дни мои стремительно приближаются к возрасту дожития. А главное то, что жизнь моя в большей её части была связана с морской работой. И оказывается, мне есть,  что сказать тем, кто интересуется этой романтической профессией. За несколько лет, предшествующих написанию этих строк, я написал пару десятков рассказов о моряках, которые объединил в сборник «Истинный курс», но там я выступал в роли рассказчика, который был свидетелем происходившего или сам принимал некоторое участие в этих проделках. Но то был взгляд как – бы со стороны. В этом рассказе будут лично мои впечатления о прожитой жизни и профессии, которую я выбрал.

НАЧАЛО.

Лето моего детства – это сплошной пионерский лагерь. Это северные леса и реки, по которым в то время активно плавали настоящие пароходы, которые, как мне казалось, бороздили эти водные просторы ещё со времён Мамая. Вот на таком трёхпалубном колёсном красавце мне посчастливилось отдыхать несколько пионерских смен. Это был плавучий пионерский лагерь «Коми пионер», до того носивший имя «Иван Коляев», не самого, скажем прямо, доброго человека. Пароход этот за лето осуществлял три рейса по маршруту Сыктывкар – Архангельск и обратно. Путёвки, в основном, доставались родителям тех детишек, которые занимались в городском Доме Пионеров в различных кружках и секциях. А так как я был одним из лучших вратарей хоккейной спортивной школы «Спартаковец», мне посчастливилось гарантированно.
Вот тут – то, с момента посадки, я почувствовал, что меня реально торкнуло происходящее действо. Пароход отошёл от пристани и, шлёпая плицами, двинулся вниз по Вычегде в сторону Архангельска. Всех уже разбили на отряды и развели по жилым кубрикам, а я как заворожённый стоял на главной палубе у стеклянной выгородки, за которой ритмично двигались шатуны паровой машины, приводя в движение огромные гребные колёса. Между шатунами периодически ходил машинист в тёмной робе и что – то смазывал из большой блестящей маслёнки.
Все пионеры чем - то занимались, возились в каких – то кружках, пели в хоре, бегали в мешках и перетягивали канат, я же крутился возле входа в машинное отделение, откуда шёл тёплый воздух, пропитанный запахом мазута, перегретого пара и машинной смазки. Прошло почти две недели, пока я, жутко стесняясь и пересиливая себя, как – то попросил, вышедшего из машинного отделения пожилого механика: Дяденька, а можно посмотреть?
- Ну, если только посмотреть, только ничего руками не трогать. У нас горячо, - как – то сразу согласился механик. Видно было, что за две прошедшие недели я здорово намазолил ему глаза, постоянно толкаясь у стеклянной выгородки  или заглядывая с палубы в кап машинного отделения.
Так я первый раз в жизни попал в машинное отделение настоящего ПАРОХОДА.

И я пропал! После этой экскурсии других мыслей о том, кем я хочу быть, у меня не было. А так как спать я любил почти так же, как и мечтать, то и во снах я постоянно что то делал в машинном отделении судна, где как минимум ходил с маслёнкой между шатунами.

С международным туризмом в СССР было сложно, но, уж не знаю как, моему отцу досталась путёвка в Болгарию. Из Одессы в Варну мы шли на пассажирском теплоходе «Абхазия», и тут я первый раз понял, что плавание по реке и по морю – это две большие разницы. Мало того, что в море не видно берега и нет ориентиров, так там ещё и качает! Туристы большую часть времени перехода до Болгарии проводили в баре, а я, молча, толкался у дверей служебных помещений. И в этот раз мне повезло гораздо больше. Когда я подпирал стенку, пытаясь заглянуть в открытую дверь рубки, мимо меня проходил средних лет моряк в белой фуражке и лёгкой бежевой куртке с погонами, на которых были странные вензеля, в которых я ничего не понимал.
-Что, пацан, моряком хочешь стать? – спросил штурман, остановившись у открытой железной двери на входе в рубку: Ну, пойдём, покажу тебе, как пароходом управлять. От счастья я чуть с ума не сошёл, благодарно промычав что – то типа: Спасибо, дяденька, очень хочу!
В ходовой рубке было гораздо тише, чем в машинном отделении. Тихо посвистывали и стрекотали какие – то приборы, назначение которых мне было не понятно. Ничего не парило и не грохотало.
- Как дела? – спросил мой провожатый.
- Да всё нормально, Курс …, - ответил другой моряк в похожей форме.
- Вахту принял. Иди, отдыхай.
После некоторого знакомства с ходовой рубкой и её обитателями, я понял, что работа штурмана довольно интересное занятие, причём намного чище, чем работа механика. Так постепенно формировалось моё отношение к романтике работы в море. И, главное, теперь мне было, что сравнивать.

НУЖНЫЕ КНИЖКИ.

Я всегда много читал, но после моего первого знакомства с пароходом, книги о море и моряках, начиная с пиратских времён, я начал читать просто запоем. Это меня и сгубило, так как в основном, все эти произведения рассказывали о жизни военных моряков. Одни только романы Рафаэля Сабатини о капитане Бладе чего стоили! Соболев, Колбасьев, Станюкович, Новиков – Прибой, Всеволожский, Конецкий – вместе с героями этих книг я переживал дальние походы, гром корабельных орудий и открывал новые острова. И, конечно, после всех этих книжных приключений, я видел себя в будущем не иначе, как бравым морским офицером с золотыми погонами и блестящем на боку кортиком. Как оказалось, в семье моей, аж до четвёртого колена, многие предки имели отношение к морской службе. Прадед мой по материнской линии служил на царской яхте «Штандарт» и после революции дослужился до капитана третьего ранга и погиб в блокаду от голода. Мой отец служил на Северном флоте в отдельной морской инженерной роте. Дядя, брат матери, окончил школу техников и служил мичманом - гидроаккустиком на кораблях ОВРа Северного флота. В общем, всё было совсем не просто, я понял, что после восьмого класса мне надо поступать в какое – то морское учебное заведение. Замахиваться на Нахимовское училище я не пытался, так как точные науки мне давались с трудом. В Ленинградское Арктическое Училище, которое находилось рядом с нашим домом в Стрельне, был просто сумасшедший конкурс. В Ломоносовском Мореходном училище ВМФ всё было как – то туманно и таинственно.  Речное училище было попроще, конкурс там был меньше, а кроме того, можно было поступить по спортнабору, а я к тому времени имел первый разряд по вольной борьбе. Да и более старшие и опытные товарищи толково объяснили все выгоды от предстоящей процедуры. Как оказалось, Нахимовское училище круто только с виду.
Там была красивая форма и гарантированное поступление в любое военно – морское училище без экзаменов, что, конечно, очень важно, но оно было просто средней школой и не давало никакой профессии. Разве что к аттестату о среднем образовании полагался знак за окончание НВМУ – «Орден потерянного детства» в среде острословов. Средняя мореходка заведением была гражданским, но с военной дисциплиной. Учиться там было дольше, но по истечении четырёх лет, можно было получить диплом механика или штурмана, а это в девятнадцать лет, согласитесь, не дурно. Выслушав аксакалов, я так и сделал, и подал документы в Ленинградское Речное Училище на судоводительское отделение. Не буду скрывать, что мои успехи в спорте мне здорово помогли, но потребовали от меня несколько больших усилий. Так или иначе, я появился в своей бывшей школе в новой форме, чем насмерть сразил одноклассниц и вызвал тихую зависть одноклассников, которые оставались лишь учениками девятого класса. У меня же в перспективе были новые страны, красивые белые пароходы и страстные мулатки с вечнозелёных тропических островов.

ПЕРЕМЕНЫ НЕ К ЛУЧШЕМУ.

Не скажу, что учиться было мучительно. Много времени отнимали тренировки, но я, как честный человек, должен был выступать за училище на разных соревнованиях, тем более, что помощь при поступлении была ощутимой.
И надо же мне было совершенно случайно посмотреть серию фильмов «Подводная одиссея команды Кусто». Будущая профессия мне нравилась, но всякие водолазные дела меня увлекли до невозможности своей таинственностью. И я начал, по мере сил интересоваться данным вопросом.
 Оказалось, что водолазных специалистов с высшим образованием готовят только в Высшем Военно – Морском Инженерном Училище имени Дэержинского. В одном классе на кораблестроительном факультете, в количестве 20 – 22 человек в год. Причём меня совершенно не смутило, что интересующее меня училище было военным. Ну и что с того, ведь и перспективы были светлее светлого. Я почти с отличием заканчивал Речугу, но пришлось писать заявление о досрочном получении диплома, в виду того, что экзамены в военные ВУЗы проводились раньше, наверное, с тем умыслом, чтоб не поступившие могли попытать счастье в гражданском ВУЗе. И я, на скорую руку собрав рюкзак, метнулся на электричке с Финляндского вокзала до станции Приветнинское, где находился летний лагерь Дзержинки.


На «абитуре» было как – то подозрительно сладенько. Добрые дядьки в морской форме участливо беседовали со всеми и поодиночке и, щуря добрые глаза, говорили о том, как круто и политически правильно в наше время быть морским офицером. На самоподготовке все были предельно сосредоточены, готовились, как к чему – то важному, что изменит нашу жизнь раз и навсегда. А за забором, в пансионате «Восток – 6» шло нескончаемое веселье, и ежедневно вечерние танцы и женский смех. Но мы терпели. У нас была цель!
Всё резко изменилось, когда экзамены были сданы, тесты пройдены и поступившие распределены по факультетам и классам. Все, кроме нахимовцев и поступивших военнослужащих – срочников, были безапелляционно подстрижены под «0» и переодеты в робу второго срока и тяжеленные «гады», которые, по всей видимости, хранились на складах ещё со времён первой Мировой войны.
А на следующее утро мы побежали, и бегали так 45 суток с перерывами на занятия в классах по различным жизнеутверждающим предметам, типа «Общевоинские уставы» и «Строевая подготовка». Предобрейшие усатые дядьки – офицеры вмиг превратились в братьев атамана Лютого, на которых посмотреть было страшно, не то, что обратиться с вопросом, как на «абитуре». И драли они нас ежедневно, как обезьяна газету, во всевозможных позициях и направлениях, ставя двойки за каждую провинность. А за шесть двоек гнали в народное хозяйство беспощадно и с наслаждением. Уже тогда, мне в душу начали закрадываться странные подозрения, относительно красочных рассказов о романтике военно – морской службы. И тут спорт помог мне одолеть Курс Молодого Бойца и дотянуть до Присяги, ибо борцы – тяжеловесы нужны любому училищу. Так я стал курсантом первого курса водолазного класса  Кораблестроительного факультета ВВМИУ имени Дзержинского.

Подозрения, относительно выбранного пути к просветлению, закравшиеся в мою юную душу, ещё в лагере училища, оказались пророческими. Но было уже поздно. Началась совершенно другая жизнь. И это, по началу, было очень интересно.


ОБЪЕКТИВНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ.

И началось…
Учиться в военном училище весело. Чем больше командиры «закручивали гайки», что совершенно нормально для начала военной службы, тем больше курсантов  тянуло на разнообразные проделки и проказы. Но это была СИСТЕМА. И довольно часто все эти шуточки, которыми мы просто фонтанировали,  многим  «выходили боком». Как это происходило, я расскажу в маленьком рассказе, внутри главного повествования.
«Паровозик».
На первом курсе у нас по вечерам перед отбоем была принята процедура, которая называлась строевая прогулка. И если в начале большого пути, а именно до первой сессии, пока наши лысые головы дружно не обросли, мы воспринимали это как должное, то ближе к лету это дело стало как – то одновременно всех напрягать, особенно если строй вёл заместитель командира второго взвода главный старшина Грачёв. Фигура малоприятная, и  при этом большой любитель «воспитания» нас «карасей» репрессивными методами. Невысокий, худой, с глазами навыкате, Скелет, да и только, причём  жутко шепелявый, но, зараза, умный. Не мог он спокойно пройти мимо постоянного, как ему казалось, глумления над Уставом  первокурсниками Кораблестроительного факультета, чтоб не докопаться до какой – нибудь ерунды. Кончалось это дело сакраментальной фразой.
- Товарищ курсант, объявляю вам одно неувольнение. Передайте своему заместителю командира взвода.
- Есть одно неувольнение! –  что ещё мог ответить потерпевший. Было очень обидно, ведь в увольнение нас отпускали только по выходным.
Надо честно сказать, что мне частенько от него доставалось. Может потому, что я был большой и рыжий, чем несколько выделялся, а может потому, что очень он мне не нравился, и весь мой могучий организм это яростно выражал.
В общем, этого товарища и его методы воспитания вся рота дружно не одобряла.
Итак, сотня уставших за  день первокурсников, строем в  колонну по три, дружно марширует во дворе училища. Все устали, хотят спать, а этот гад ещё и глумится, повёл роту на второй круг, типа, всё по Уставу. Уж не буду говорить кто, но все вдруг услышали, что неожиданно включился «паровозик». А это, надо сказать, крайняя степень неуважения тех, кто в строю, к тому, кто этот строй ведёт. Три шага нормальных, а один – чуть сильнее. Раз, два, три. Шлёп! Раз, два, три. Шлёп! «Паровозик» набирал обороты! Вся рота, как один: раз, два, три. Шлёп! Старые кирпичные стены внутреннего двора Адмиралтейства лишь усиливали грохот сотни курсантских ботинок.  Раз, два, три. Бах!
Из рубки у главного входа в училище вышел дежурный. Но чем хороша эта шутка, так это тем, что невозможно определить зачинщика, а групповые наказания в армии запрещены.
Рота! На месте! Стой! Рота встала, как вкопанная. И «паровозик» остановился. Шагом марш! И «паровозик» тут же зачухал снова. Через несколько метров снова остановка. Народ в строю начинает веселиться, старшина Грачёв – нервничать. На десятую остановку Скелет сломался.
- Прекратить немедленно! Или до заката гулять будем! – он уже еле сдерживался от такого нахальства «карасей», то есть всей 31 роты. Но в ответ на его угрозы продлить строевые занятий до посинения, откуда – то из середины строя раздался наглый крик: Хрен соси! (Ну, конечно, не именно этот полезный корнеплод, а некую часть мужского организма, лишь отдалённо напоминающий этот славный корешок).
- Идите и пососите! Если хотите! – вся его спесь и манеры слетели в один миг. Довели бедолагу! Безудержный хохот целой роты не смог унять даже дежурный по училищу. В общем, вся рота вернулась с прогулки на факультет без потерь. Злодей был посрамлён, и, кажется, или нам просто показалось, что приставать и докапываться по пустякам он стал как – то меньше.

Среди наших преподавателей встречались такие колоритные личности, что нас брала настоящая гордость за военно – морской флот, где нам предстояло служить. Но по мере прибавления курсовок на рукаве и прохождения практики на флоте: на крейсере «Октябрьская революция» и в бригаде морской пехоты после первого курса и на старых атомных подводных лодках Северного флота после второго, становились более ясными перспективы ближайших двадцати пяти лет. И они были весьма не весёлыми. И всё, что казалось блестящим и перспективным в начале учёбы и службы, становилось всё более серым,  унылым, и совершенно напрасной тратой времени жизни, с прибавлением курсовок на рукаве и познанием настоящей реальности  службы в военно – морском флоте Советского Союза. Многие это стали понимать через год – два учёбы. У меня же мои юношеские ожидания и ближайшие перспективы вошли в прямое противоречие к середине третьего курса. Я совершенно ясно осознал, что ничего веселее, чем служба, в какой – нибудь попе мира где – нибудь на Камчатке мне, в силу моего упорного стремления к правде и свободе и, в связи с этим, постоянного участия в каких – то незатейливых проделках, мне явно не светит.
И уж тропических островов и пылких мулаток мне точно не видать, в силу секретности ближайших перспектив. А  служба на флоте – это совершенно не то место, где стоит искать правду, ибо чаще всего там применяется установка: ВИНОВАТОГО НАЗНАЧИТЬ И НАКАЗАТЬ. В общем, романтики не предвиделось.
После зимней сессии на 3 курсе я созрел окончательно. И хоть, изучаемое мною водолазное дело мне нравилось до невозможности, быть офицером флота  мне совершенно расхотелось. И пусть со стороны всё этот дело выглядело красиво и романтично, я понял, что надо срочно валить в мир. Для меня стали совершенно не приемлемы мазохизмы военного уклада жизни. Мой утомлённый сложными корабельными науками мозг, напрочь отказывался понимать, для чего надо усложнять жизнь населению всякими пустяковыми солдафонскими  придирками, когда учиться и так тяжело, а совмещать это с нарядами и спортом - вдвойне. Хотя командир роты был совершенно другого мнения на этот счёт, а я, по вышеизложенным причинам, давно ходил у него в «любимчиках».
В одно из увольнений, не переодеваясь в «гражданку», я направился в деканат судомеханического факультета Макаровского училища на Васильевском острове, где честно и прямо спросил начальника факультета: возможен ли перевод после отчисления, не смотря на не вполне благозвучные причины, что в среде военных, для острастки имеющих намерения, называлось «волчьим билетом». Мне совершенно спокойно, нормально и без всяких воплей, свойственных военным,  дали ответ: да, перевод возможен, но естественно, с потерей курса из-за разницы часов  обучения в военных и гражданских ВУЗах.
- Так что приходи, дорогой. У нас много таких, как ты, репрессированных военспецов. Нормальные ребята, – заверил меня начальник факультета.
- Буду как штык, но через год. Меня ещё на флот дослуживать матросом пошлют, – радостно ответил я, отдал честь и удалился. По всему было видно, что на начфака я произвёл положительное впечатление.

Не откладывая это дело в долгий ящик, и никому ничего не говоря, я перестал заниматься спортом, учиться, и, для ускорения процесса, будучи назначен в наряд, свалил в «самоход», и, испив вина, подрался с гарнизонным патрулём у самого входа в училище, близ фонтана в Александровском саду.
При этом, мне так понравилось бузить и хулиганить, что я окончательно понял для себя, что военная карьера – ну это точно не моё! Естественно, что мои проделки не остались без внимания начальства, что логически привело меня к отчислению из славного военно-морского училища имени Дзержинского.
Через  полтора месяца, я спорол со своей формы курсантские погоны и три курсовки и пришил матросские погоны и штат службы обеспечения на рукав, с чем и убыл на Северный флот.
 
На флоте было ещё смешнее. Разнообразных чудаков, но с буквы «М», на один квадратный метр здесь было гораздо больше, чем за бортом заведения, называемого воинская часть. Мне начинало казаться, что все дураки нашей необъятной Родины собрались в одном месте и дружно пытаются задолбать друг друга. Просто так, из любви к военной службе и спортивного интереса, ведь скучно годами торчать безвылазно в занесённом снегом гарнизоне.
Хорошо быть матросом последнего года службы. Все всё понимают и особо не душат. Но пару раз на «губе» мне посидеть пришлось, было дело. Совсем без шуточек и проделок жизнь скучна и однообразна, поэтому я веселился, как мог, что иногда заканчивалось на «киче». Главное в суровом матросском деле – это «зашхериться» подальше от начальства и поближе к камбузу, и тихо ждать ДМБ, чем я и занимался, попутно делая чеканки и альбом.
Честно сказать, сидеть на североморской гауптвахте мне совершенно не понравилось. После пары отсидок свобода мне стала особенно дорога.
Так или иначе, я честно дождался ДМБ и летом, ровно через год,  сошёл с поезда Мурманск – Ленинград на Московском вокзале совершенно свободным гражданским человеком, имея за плечами  четыре года военной службы и не оконченное высшее образование.


ЛЮДИ И ПАРОХОДЫ.

Так закончилась моя военно – морская карьера, чему, зная меня и мой неуёмный характер, была очень рада мама. Она совершенно серьёзно считала, что все мои проделки вполне могут закончиться дисбатом. Но мне хватило «губы».
В августе 83 года я без особых проблем восстановился на второй курс судомеханического факультета ЛВИМУ имени Макарова, чему был несказанно рад. Начиналась совершенно другая жизнь, в которой были и «картошка», и стройотряд, и полугодовая практика в Сибири на танкере. В отличие от военной системы, где на практику направляют всей толпой и, фактически, ничему не учат, кроме как постоянно прятаться от начальства и «добывать» с камбуза жратву, в гражданской мореходке просто направляют именно туда, где требуются кадры, на должность моториста или матроса. При этом ты работаешь всю навигацию и зарабатываешь очень даже приличные деньги, а главное,рабочий опыт . Военным такого и не снилось. Очень полезное мероприятие, после которой начинаешь понимать: правильно ли ты выбрал будущую профессию. В наших же головах после этой процедуры в совершенно диких краях, лишь звучала Ленинская фраза: ВЕРНОЙ ДОРОГОЙ ИДЁТЕ, ТОВАРИЩИ!
Но справедливости ради надо сказать, что местные якутские девушки имеют некоторый шарм, особенно сахалярки. Это, конечно, не мулатки тропических островов, но уже кое - что. Во всяком случае, не безразмерные вольнонаёмные поварихи с матросского камбуза.
Так или иначе, высшее морское инженерное образование я одолел в компании таких же, как я бывших курсантов различных военно – морских заведений, коих в нашем славном городе несколько, после чего устроился механиком в Балтийское пароходство.
И поплыл я в даль светлую. После окончания училища я работал на учебно – производственных судах пароходства, на которых курсанты проходили практику. Но кроме учебных целей, на этих судах имелись обычные трюма, в которых можно было перевозить 3500 тонн груза. Согласитесь, возить только сотню охломонов, которые яростно этому сопротивляются и всё время хотят жрать, дорогое удовольствие. Так что эти суда относились к «лесной» группе и перевозили различные пиломатериалы на линии Швеция – Греция с небольшими отклонениями.
Как – то раз после очередного отпуска  я заявился в кадры пароходства с намерением сесть на пароход. Пароход, на котором я работал постоянно, ещё мотался где-то на Средиземке, и ждать его у меня не было никакого желания, о чём я и поведал инспектору отдела кадров.
- А на «Мир» пойдёшь? Там третий механик нужен, - как – то без особой надежды спросил он меня.
- Ух, ты! На парусник? – я несколько задумался, ведь на учебном парусном судне груз не перевозят. Это чисто учебное судно для обучения курсантов азам морского ремесла. Я не слышал, что бы на этом судне были хорошие заработки, и это несколько смущало, но интерес оказался сильнее.
-А что, почему нет,  надеюсь, что будет интересно, - и я протянул паспорт моряка для прописки по судну.
Так я оказался на учебном паруснике «Мир», в должности механика, но, как оказалось, третий механик, которого я должен был сменить, в отпуск не пошёл, и я согласился на должность четвёртого механика. Уж очень мне было интересно, и я не ошибся.
Да, парусник грузы не перевозил, но кроме курсантов, на борту были туристы, члены Международной Парусной Лиги. Кроме того, парусник готовился к гонке «Катти Сарк». И первое, и второе сулило существенную прибавку к зарплате.
Мне трудно описать то чувство, которое нахлынуло на меня, когда я стоял на палубе трёхмачтового барка, идущего под всеми парусами с небольшим креном на правый борт. Наверное, в тот момент я почувствовал себя абсолютно счастливым, ведь моя мечта сбылась. Главные двигатели заглушены, винт во флюгер, управление машиной передано на мостик. В работе один генератор и котёл. Парусник – это мечта механика, хотя, если ты не на вахте, то вместе со всеми должен выходить на парусный аврал и таскать верёвки, как все, с одной только разницей, что постоянный экипаж по мачтам не лазал, но и на палубе беготни хватало.
По верхам лазали курсанты и «пленные», как мы называли туристов, находящихся на борту, преимущественно немцев. При этом многим становилось ясно, что наши туристы – «пленные» совершенно нормальные люди, и им самим очень нравилось находиться на русском паруснике среди простых русских моряков, к которым они относились с видимым уважением. Со временем некоторые настолько сходились с  членами экипажа, что даже принимали участие в посиделках с употреблением «огненной воды», как будто сами были членами экипажа парусника. Следующий мой рассказ о слиянии двух культур.
"Волшебное слово".
Немцы очень быстро впитывают русские морские традиции, при этом совершенно органично вливаются в компании. Им нравится вместе выполнять простую работу по судну, и, особенно, отдыхать в компаниях, где есть возможность выпить. Ну, а «на холяву» - тем более, и если коллектив уже «нагрузился», то становятся заметны различия в менталитете, что бывает источником безобидных шуточек, на которые никто не обижается.
Любителя выпить «на холяву» звали Вальтер. Он был из восточных немцев и сносно изъяснялся по-русски. Был он военнослужащим Бундесвера и увлекался парусным спортом, и по возможности, свои отпуска проводил на русском паруснике "Мир". Ну, нравилась ему наша компания!
Как – то раз, после очередного этапа гонки, который  УПС «Мир» выиграл, население тихо отдыхало по каютам, выпивая 75-градусную немецкую же водку с поэтическим названием «Прекрасная», купленную заранее у добрых местных шипчандлеров. Вкусная, скажу вам, штуковина. И приход стремительный. На закуску были кальмары, которыми мы разжились в Голландии в порту Дельфзейл, на мурманском траулере, который там выгружался. Рыбаки – добрые и щедрые люди, им ничего не жалко, тем более для коллег с парусника.
Итак, народ тихо отдыхал, а Вальтер тихо «нагрузился». Немец всё – таки. И ему вдруг приспичило, да так, что он сломя голову выскочил из каюты, где шло тихое веселье, и метнулся в сторону гальюна. Дверь в каюту, как водится, для полной конспирации тут же закрыли на ключ.
В день прихода в порт комсостав переходит на суточную вахту, и первая вахта, по традиции, четвёртого штурмана наверху, и четвёртого механика, коим был я, внизу. Делая обход, я и обнаружил Вальтера, задумчиво стоящего посреди коридора.
Был он в полной прострации, причём в одном тапочке на босу ногу. Из сбивчивого бормотания я понял, что он потерялся, и совершенно не помнит, в какой каюте праздновал. Ну как же не пошутить над представителем армии супостата?! Это святое.
- Вальтер, а ты волшебное слово знаешь, которое открывает все двери? – спросил я.
- Ммммм, - промычало в ответ тело Вальтера, явно заинтересовавшись.
- Надо ударить в дверь три раза и сказать: Оп твою мать! Так и стучи во все двери. Где откроют – там и твоя компания, - Вальтер метнулся к ближайшей двери, а я пошёл дальше.
Дошёл до парусной мастерской, минут пятнадцать поболтал с парусным мастером, который ремонтировал порванный парус, и, не торопясь, пошёл в сторону ЦПУ.
Не успел я сделать и несколько шагов, как услышал волшебное слово с немецким акцентом. Вальтер шарахался от каюты к каюте: Бум! Бум! Бум! Оп твою мать! – мимо. К следующей каюте: Бум! Бум! Бум! Оп твою мать! – опять мимо. Мне показалось, что бегал он от двери к двери уже не по первому кругу и силы его были уже на исходе. Вокруг собиралась группа поддержки из курсантов. Они хлопали, смеялись и улюлюкали, явно поддерживая Вальтера, который, заметив меня, устало побрёл следом, успевая стучать в уже не раз обойдённые и обстуканные двери. И вдруг уже совсем рядом с входом в машину распахнулась дверь, и изнурённый поиском истины  Вальтер рухнул на руки гогочущих отдыхающих, которые явно пожалели его, но предварительно всё допили.
И в последующие месяцы рейса я ещё не раз слышал волшебное слово, с которым перед Вальтером, поверившим в силу великого и могучего, открывались все двери.

За свою жизнь я работал на многих судах, и каждое судно и экипаж отличались от предыдущего. И ни разу не было экипажа, даже самого сработанного и неконфликтного, как, например, на «Мире», в котором не попадался хоть один скандалист или просто не очень хороший человек. И, к сожалению, такая уж была закономерность. Хоть один человек с характером использованного контрацептива да попадётся. И чем длиннее был рейс, тем больше многим хотелось выкинуть такого персонажа за борт. Но хороших людей было, всё – таки, больше и про одного такого человека, настоящего моряка, я хочу рассказать.
"Давидыч".
К сожалению, долго на учебном паруснике «Мир» я не проработал. Времена наступали кооперативные. Суда стремительно продавалось, новым, не вполне честным хозяевам, другие просто уходили «на иголки». Само Балтийское Морское Пароходство рушилось на глазах. УПС «Мир» передали Морской Академии, и экипаж побоялся уходить из БМП. Моряки шли работать под разноцветные флаги. Бывало, что совсем за гроши. Но такое было время, и мы не в силах были что – то изменить, а просто приспосабливались.
 И я попал на такой пароход, древний сухогруз «Иловайск», грузоподъёмностью 15 тысяч тонн, который за гроши продали туркам вместо ремонта. Постоянного экипажа не было, и на этого ржавого мастодонта набрали моряков, как говорится, с бору по сосенке. Как распорядится судном новый хозяин никто не знал.
Вместо ремонта с нами в рейс пошла ремонтная бригада, чтоб хоть как – то поддержать механизмы судна в рабочем состоянии. Бригада состояла из трёх стариков, каждому из которых было за 60 лет, но, не смотря на возраст и кучу всяческих болячек, приобретённых за долгую работу на флоте, это были специалисты высокого класса. Я был уже вторым механиком, и проведение ремонтных работ было моей непосредственной обязанностью.
Старшего этой бригады звали Виктор Давидович Папиашвили. Старый, совсем седой грузин с очень добрыми глазами, в которых отражалась недоступная молодым мудрость, накопленная за долгие годы странствий по всем морям и океанам Земли. Это был его последний рейс, так как медкомиссию он уже пройти не мог. Взяли его на судно под поручительство капитана, с которым  Давидыч плавал вместе несколько лет. Было больно смотреть, как он на полусогнутых артрозных коленях, сгорбившись, и мелкими шажками перемещается по палубе. Как он спускался и поднимался в машину, смотреть без слёз было невозможно. Но он никогда не жаловался, и работал вдумчиво, не торопясь, но всегда доводил дело до конца с отличным качеством.
Он был старше меня почти вдвое, и называл меня просто по имени, с мягким грузинским акцентом.
- Кириль, мы сегодня вторую динамку перебирали. Завтра форсунки поменяем и пустим, - докладывал он мне в конце рабочего дня о проделанной работе, постоянно поправляя очки, с обычной бельевой резинкой вместо дужки.
Вечером, в  свободное время, он сидел в столовой команды, читал толстые книжки из судовой библиотеки или играл в шашки со всеми желающими, одним или несколькими.
В этой игре он был непревзойдённый мастер, выстраивая такие «этажерки», что у противника не было никаких шансов даже на ничью. Особенно тяжело ему было ходить на зачистку трюмов, за которую платили отдельно, но мы сами его в трюм не пускали и он сидел рядом, иногда рассказывая разные морские байки или периодически принося холодный компот с камбуза. Старпом, крохобор и жулик, сначала тихо шипел, но с ним провели беседу и он унялся.
При стоянках в портах Давидыч никуда не ходил, даже звонить домой, лишь изредка выходя на берег погреть старые кости о камни причала.
Несколько позже я узнал причину, по которой Давидычу был нужен этот рейс. Жена его умерла несколько лет назад. Беда, которая просто съедала старого моряка была в том, что его сын был наркоманом. Лечиться он не хотел, так как считал себя абсолютно здоровым и нормальным, но довольно скоро стал настолько зависимым, что вынес из дома отца почти всё, что можно было продать, и постоянно тянул, вернее, почти отнимал у отца деньги, которые давались ему с неимоверным трудом. И так на протяжении нескольких лет. Давидыч приходил из рейса, отдавал сыну заработанное за несколько месяцев, и опять уходил. Но за последнее время старик сдал настолько, что медкомиссию сам пройти уже не мог. Вот и в этот раз без взятки не обошлось. Сын  практически выпихивал его в море, но в этот раз Давидыч был непреклонен, насколько мог. Он твёрдо сказал сыну, что это его последний рейс, и больше работать он физически не сможет, так что, если тот не ляжет в клинику, то помочь ему он уже ничем не сможет. Негодяй был готов дать любые обещания, лишь бы получить деньги. На тот момент он уже совсем деградировал и погряз в долгах, и вынужден был промышлять мелким криминалом. А добрый грузин поверил ему, поговорил с капитаном, с которым плавал несколько лет, и тот взял его в этот рейс, последний в жизни Виктора Давидовича Папиашвили.
Времена наступали странные. Страну растаскивали на глазах. Вместо шести месяцев, наш рейс длился почти восемь, и дня не проходило без какой - нибудь технической каверзы. Старый пароход работал уже на пределе технической выносливости. Экипаж уже устал бояться, и просто ждал, когда же закончится этот проклятый рейс. Давидыч терпел вместе со всеми, и, честно сказать, без его знаний и умений, машинной команде было бы гораздо тяжелее.
На смену экипажа и выгрузку наш старый пароход пошёл в Новороссийск. Простояв несколько дней на рейде, судно поставили к причалу. Сменный экипаж не торопился, но был уже где – то рядом. Сдающий экипаж «подчищал хвосты», чтоб сдать машину и палубные механизмы в более  или  менее работоспособном состоянии. Как – то после обеда мы с Давидычем стояли у трапа, дышали свежим ветерком и вели неторопливую беседу о том, чем будем заниматься по приезду в Питер. Хотя говорил, в основном, я. Давидыч лишь слушал, иногда поддакивал, и смотрел куда – то в сторону гор слезящимися глазами. И вдруг, ни с того, ни с сего, и, как мне показалось, совершенно не в тему, старый моряк сказал дрожащим голосом, чуть повернувшись ко мне.
- Кириль, Кириль, рейс кончился, - и через короткую паузу: И жизнь кончилась! – и тихо заплакал.
Что я мог сказать? Всё и так было понятно, а успокаивать пожилого человека, говорить что – то в утешение, было совершенно ни к чему.
В Петербурге мы несколько раз пересекались в порту и в кадрах. Работы не было, моряки держались за свои места. Люди месяцами не получали зарплату. Промаявшись месяц, я перешёл по переводу в Экспедиционный Отряд  Аварийно – Спасательных и Подводно – Технических работ  БМП на должность старшего механика небольшого водолазного судна. Что было делать, приходилось крутиться, но вот как – то так случайно напомнила о себе моя водолазная военно – морская молодость, и я подумал, что всё в жизни не происходит просто так.
 Давидыча, как заслуженного работника, не бросили доживать на голую пенсию, а устроили вахтёром в ДК Моряков. Мы иногда встречались, но как – то всё реже и реже.
Прошло, наверное, года два. Я встретил в порту у магазина «Альбатрос» своего старого приятеля и однокашника по мореходке, с которым мы вместе плавали. Слово за слово, речь зашла о нашем старом общем знакомом.
- Ты не знаешь, как там Виктор Давидыч поживает? Совсем, наверное, постарел? – спросил я его. Приятель, как – то вдруг, помрачнел: Нет Давидыча, умер, вернее ….
И он рассказал мне, как страшно закончилась жизнь старого моряка.
Сын – наркоман, конечно, обманул отца. Лечиться он и не собирался, а попросту выцыганил, а вернее, просто отнял у отца все заработанные деньги за восемь месяцев его последнего рейса.
 И всё бы ничего, если бы на этом всё дело закончилось, ведь у Давидыча ничего не осталось, кроме пенсии и небольшой зарплаты. Да и здоровье его уже никуда не годилось.
Через некоторое время негодяй появился вновь, и стал требовать, чтоб отец продал свою квартиру и переехал к родственникам в Грузию. Иначе, мол, ему точно не вылечиться, и он просто умрёт. Что мог сделать старый грузин? Эта квартира много лет назад досталась ему от Пароходства, здесь он прожил всю жизнь, здесь родился сын, здесь умерла любимая жена, и здесь он остался один. Да и в Грузии у него давно никого не было.
Что мог сделать старый и добрый человек, у которого на этой земле остался только сын, да и тот оказался мерзавцем и подлецом. Но это был сын, и терпеть он больше не мог.
В один из дней, после очередной бессонной ночи и бесконечных чёрных мыслей, которые постоянно мучили его, он ранним утром поднялся на девятый этаж, открыл окно лестничного пролёта, из которого был хорошо виден Морской канал, по которому шли в порт и в море суда под разными флагами, и просто вышел в окно.

НОВАЯ ЖИЗНЬ.

Жизнь постоянно подбрасывала новые вводные. И когда наступили суровые времена, люди, объединённые одной профессией, стали помогать друг другу. Надо сказать, что в моей трудовой книжке было несколько записей, но все они касались работы в одной организации – Балтийском Морском Пароходстве, хотя и в разных его подразделениях. Человек ищет, где лучше, но такие были времена: многолетняя работа в одной организации давала, со временем, некоторые преимущества и льготы. Но в жизни не бывает ничего вечного. Не вечным оказался и такой колосс, как Пароходство, и его не стало. Да и в тех его осколках, которые остались, многое менялось.
В один из дней, мне позвонил один из моих старых друзей и предложил работу в организации, которая занималась гидротехническим строительством. Это несколько разнилось с моей прошлой деятельностью, но пароход и в Африке пароход, хоть он и не перевозит груз с континента на континент, а просто участвует в строительстве мостов, причалов, портов и прочей водяной инфраструктуры. В отличие от морских перевозок, причалы в старых портах, и сами новые порты, строились активно. А что такое причал – это «дырка в границе», через которую можно гнать  всё, что можно было вывезти и продать из раздираемой перестройкой страны.
 Новое поле деятельности показалось мне очень интересным и перспективным, и я принял предложение принять под своё командование буксир, тем более, что судоводительское образование и соответствующие дипломы у меня имелись, и своевременно пригодились. Моя новая организация занималась ремонтом мостов и набережных в Санкт Петербурге, а так же  строительством новых причалов в Морском порту. Объектов, а вместе с тем и работы, было много. После того, как я прошёл путь от моториста до старшего механика, у меня открывалась новая страница трудовой биографии.
Теперь я занимался судовождением, и довольно часто это занятие было весьма экстремальным, в силу специфики работы технического флота. И многолетний опыт работы судовым механиком мне здорово пригодился. Практически, вся работа производилась в стеснённых для судовождения местах, где было много навигационных опасностей. Были и сложные буксировки несамоходных объектов, плавкранов и барж, загруженных огромными секциями металлоконструкций, и подъём затонувших объектов, и работа с водолазами. Да и вообще, много того, что я раньше и представить не мог. Мы работали и в море, и в Неве, и на Ладоге, короче везде, где была работа, за которую платили.
Вот где началась настоящая романтика. И я даже не предполагал, что будет так интересно.
Караван из нескольких судов, плавкранов, барж, водолазных станций и прочей специальной плавающей техники готовится к выходу в море и переходу на новый объект строительства – какую – нибудь тихую бухту или залив, где раньше кроме рыбаков и пограничников вообще никто не появлялся. Суда становились на заколы и якоря у заросших лесом берегов, и НАЧИНАЛОСЬ СТРОИТЕЛЬСТВО ПОРТА.
Навстречу друг другу, с моря и с берега, строился новый причал, а прямо посреди леса портовое хозяйство. Работы велись круглосуточно и круглогодично, и только шторм ненадолго прерывал работу. И прямо на глазах из воды вырастали причалы. Мы уходили на новый объект, а к причалам подходили на погрузку или выгрузку суда. Порт начинал работать.
 Так было и в Усть – Луге, и в Высоцке, и в Приморске, да и много где ещё. Теперь там кипит жизнь, а в моей памяти ещё остались картины поросших соснами необжитых берегов, разбросанных по берегу валунов и живописных островов, на которых никто никогда не жил.
Менялись места строительства, менялись и суда, на которых я работал: пассажирские и лоцманские катера, буксиры, ледокол, плавучие краны, водолазные суда, танкера и сухогрузы.
А через десять лет мне предложили стать главным инженером компании, и я не отказался.

Главный инженер судоходной компании – это совершенно другой уровень и совершенно другая работа. И она очень интересна, но по – своему. Ты отвечаешь уже не за одно судно, а за целый флот судов, которые должны постоянно находиться в работе, с небольшими перерывами на ремонт, но не на тихий отстой у причала, и чем эти вынужденные стоянки короче, тем лучше работает экипаж судна и в целом техническое руководство компании. Да и саму работу для такой организации приходится искать главному инженеру, ведь кто, кроме него знает возможности каждого судна. Приходилось решать довольно сложные технические задачи, которые не стыдно вспомнить по прошествии многих лет. И всё, конечно, хорошо, но тут, как в песне: руки по штурвалу всё – таки тоскуют. Да и опыт, его уж точно не пропить, но поддерживать навыки, всё – таки, стоит, а то мало ли, вдруг снова пригодится. Со временем ты начинаешь обрастать нужными связями и знакомствами, и тогда производственные отношения выходят на качественно новый уровень. Ты поможешь по – дружески, и тебе помогут, когда надо. Главное работа, а расчёты позже, но если дал слово – умри, но сдержи.
Как – то в разговоре с приятелем я посетовал на то, что иногда очень хочется, как много лет назад, самому встать за штурвал парохода, не важно какого, и просто вспомнить, как это было раньше.
- А ты не хочешь попробовать поработать навигационным лоцманом? – спросил он.
- Опыт у тебя есть. Дипломы позволяют. Вон сколько лет по всяким узкостям и каналам ползаешь. Опять же, многие тебя знают. Попробуй, тебе понравится, - продолжал он. Да я и сам вдруг подумал, почему это я раньше не интересовался этим вопросом.
Долго я не собирался. Многолетняя работа капитаном приучила быстро принимать решения, и я позвонил в лоцманскую службу Управления Волго – Балтийского канала. Судов под проводку каждую ночь было много, и лоцмана с опытом работы требовались на всю навигацию. Тем более, что проводки судов в Санкт – Петербургские мосты осуществлялись ночью, что совсем не мешало основной работе, да и сама работа была по желанию: можешь – звонишь диспетчеру и заявляешь о себе, что ты готов к работе, а он, в ответном слове, назначает тебя на судно, идущее из порта  в реку или наоборот. Всё просто, только для начала пришлось пройти стажировку, сдать экзамен и посетить пару нужных тренажёров. Пройдя все эти процедуры, я получил квалификацию «Лоцман 2 класса» и, с началом навигации, приступил к работе. Кстати, деньги, которые платили за эту работу, оказались совсем не лишними, особенно, если решил строить дом.
Сначала меня посылали на небольшие суда, но со временем и опытом, суда, которые я проводил в Морской порт, или выводил в реку, становились всё больше. Хотя, честно сказать, по деньгам разницы не было: ведёшь ты небольшой пароход СТК, с грузом леса на Европу, или длинный, похожий на лапоть «Волго – Дон», грузоподъёмностью пять с половиной тысяч тонн с грузом зерна.
Работа лоцмана проста. И не проста. Сам лоцман не командует судном, но его рекомендации обязательны к исполнению. Он стоит за спиной у рулевого и указывает ориентиры, которых надо держаться, чтобы правильно выйти в створ моста и безопасно его пройти, ведь ширина разводного  пролёта приблизительно 50 метров, и плюс к этому течение, свал и ветра.
В общем, есть, где порезвиться. Суда, идущие сверху, пропускаются в мосты в первую очередь и идут без остановок. Тем же судам, которые идут из порта вверх по Неве, приходится становиться на якорь в установленных местах, для пропуска. В это время на мостик приносят кофе и бутерброды и можно немного отдохнуть и сбросить нервное напряжение. Проходит некоторое время и судну необходимо сниматься с якоря и занимать своё место в караване. Всё быстро и чётко – мосты разводятся строго по графику, и ни минуты не будут оставаться разведёнными больше положенного времени. Зачастую, перед посадкой на катер, капитан отдельно благодарит лоцмана, как говорится «… в соответствии с правилами хорошей морской практики». И это очень приятно, ведь твою работу, опыт и знания оценивают специалисты.
Это очень красивая, романтичная и настоящая Петербургская морская работа, ведь только в нашем городе есть мостовые лоцмана, и мало кто на набережной города понимает, насколько эта работа опасна, ведь, по сути, гружёное судно при неблагоприятных условиях является экологической бомбой, а иногда и не экологической.

Вот так и прошла жизнь. И стыдиться, особо, нечего, разве что юношеских проделок и проказ, но, надеюсь, Бог мне это простит, ведь всякие шалости свойственны молодости. Может быть в другой жизни, если бы они давались людям, я мог бы быть врачом или юристом. Прав я или нет, но свою жизнь я выбрал сам. Так что может быть, романтика – это не плохо? И когда ко мне на практику приходили молодые курсанты, многие из которых поступали в мореходку потому, что форма красивая, я честно рассказывал, что их ждёт. И то, что для многих романтика закончится после первого шторма – это нормально. И гайки крутить и верёвки таскать в любую погоду иногда, ох, как не весело. Но будут и те, кому море и пароходы будут сниться всю жизнь.
 Да, что говорить, я сам такой. Нет - нет, но бывает, что тёплой майской ночью, вдруг приснится, как наяву, что я снова стою в ходовой рубке парохода. Мерно вибрирует палуба в такт работы дизелей. Судно полным ходом идёт в разведённый пролёт, а над ним, как крылья птицы в лёгком  утреннем тумане, раскинулись разведённые крылья моста.