Xxviii. end

Марк просидел в старом и затертом от времени кресле около часа, если не больше. Он думал, но думал с такой пустой головой, что в какие-то моменты терял линию своих безмолвных рассуждений, в белой тишине. Мысли о его значимости и, в целом человека, в каких бы то ни было событиях, в которых не должны были они оказаться, оказались пустыми. Часть этих размышлений переносилась карандашом на белую поверхность стола хаотично, какая-то в бумаги для «Левиафана», но это, как Некрасов с его неразрешимым и извечным вопросом «Кому на Руси жить вольготно и хорошо?», да только любое место, время и обстоятельства взять, а решения этому не найдётся. Разные люди, разные представления, разные пороги моральные и физические. Душевная рана всё ещё не затянулась, было больно, когда её даже легонько касались, а сейчас как будто вовсе запихали руки по локоть и дёргали, дёргали…

И, не жалея, собрал Вайнер все свои бумажные черновики любовно, ото всюду, откуда мог и кинул в костёр камина без зазрения совести. Огонь сначала на пробу облизал края листов, а после жадно принялся их поглощать, уничтожая буквы, слова, предложения, абзацы и наконец главы. Вайнеру было абсолютно не жаль, причиной тому было понимание, что это столько же бессмысленно, как и все его попытки найти, вычленить и выделить возможный смысл, хоть может его и не было совершенно нигде и никогда, но он хотел верить, что это не так. Марк знал. Знал и понимал, что он теперь навсегда перестанет писать, как сумасшедший: он оказывается уже сейчас во власти полного равнодушия к литературе и своему будущему, огибая профессию. Его учили не врать, читать хорошие и геройские книги внукам, уча их слушаться сердца, то есть обрекая на вечные муки. Может учить любить, верить в добро, животным, людям сострадать… Его так учили, испортив жизнь навсегда. Он выгорел изнутри, ему теперь не важно было сколько людей его прочитают, реальные его размышления или написанные за какие-то пустяковые гроши, все слова — пыль, если ты сам в них не веришь. Писатель чувствовал себя глубоко несчастным, одиноким человеком, утратившим смысл своего существования и слабые потуги исправить положение привели только к тому, что все вокруг него дохнут. Вайнер лезет туда, в чем не понимает и не разбирается, и в петлю залезет точно также, просто из желания показать себя разбирающимся и понимающим больше, чем есть. А понимал он мало. Казалось, что M, кружок и Лея изменили его жизнь слишком сильно за короткий промежуток времени. И ещё Марку казалось, что он слишком сильно не понимал всех их троих. Не понимал не только большую часть того, о чём говорила Лея, но и большую часть того, что сама из себя она представляла, идя за город, за себя, но вразрез обстоятельствам и кругам высших сфер.

Марк себя не нашёл и не найдёт и не сможет писать, зная, что от него хотят услышать, но без возможности сказать, что думает, ибо будет писать то, что от него хотят услышать. Он уже никак не думает. Мысль подчинения верхушке и строгой иерархии, что рубят ему крылья до нескольких костлявых обломков и ломают каркас бумажных, не будет и власть выгодная только верхушке очень греет в этом своём разубеждении своей значимости, ибо попер бы против — сослали бы, например. И это меньшее… Иногда он пытался разглядеть что-то в лицах не только окружающих людей, но даже обычных прохожих, что могло бы хоть немного объяснить, что за люди вокруг, хоть немного приоткрыть эти совершенно неосвещенные комнаты и комнату его души, ежели он оказался без света в этом царстве тьмы. Попытки рассмотреть были слишком навязчивыми. Первый едкий комментарий по поводу излишнего внимания он поймал от Фейга, это заставило отвести взгляд и больше не интересоваться — стыдно, да и второй из интереса заставил чувствовать себя неловко. Третий стал ключевым: дал понять то, что жизнь его ничему не учила никогда и что он всё ещё не понимал никого из знакомых, только теперь ещё и себя. Становился для себя незнакомым.

Один неудачник сказал, другие вторят: мнение не может быть объективным априори. Но он же заставил в себя поверить, сам не веруя, а когда поверил…

Марк потупил взгляд на огромный портрет Адмирала Макарова, в коридоре в ряд висели и Нахимов, и Врангель, и многие другие… В голове, как барабан пистолета перещелкнулся, который он приложил прохладным дулом к виску, прекрасно зная, что он незаряжен. Но чувство, что он мог выстрелить все равно не позволяло расслабится. Пора было прекращать ждать, когда тебя дернут за ворот куртки на поверхность из ледяной воды, пора самому раздробить и раздолбить этот лёд, хоть руками и на мелкие ледяные осколки, оставляя кровавые разводы и чуя ходящие в разные стороны костяшки, но выдернуть.

Он побежал на пристань, где по дороге от воздуха пьяни больше, чем от самого дорогого шампанского. Вайнер напрочь сбил дыхание и восстановил его только в трамвае, что казалось растягивал время ещё больше, будто ты пешком он добежал быстрее. Позади остался вал, Марк издалека заметил нужный и обозначенный корабль, минуя мимо смотровую площадку. Кауфман кому-то энергично жал руку, во второй придерживая сенбернара, рядом шли Курбский и Лея. Шли они напряжённо, шагом излишне четким и быстрым, что Марк даже на некоторое время испугался, что они подойдут гораздо быстрее, чем он сможет доехать, въедливо впечатывании взглядом и ладонями в стекло. «В этом мире нет ни морей, ни океанов, есть только камеры: тюремные и рабочие, выбирай за рабов или вертухаев… И дальше всех заходит лишь тот, кто не знает, куда идти». И дожидаясь момента этого самого моря, единственное чего дождаться — инфаркта. Выстрел Марк слышал как раз на валу и мог уже лицезреть ушедший под воду корабль. С транспортного средства он соскочил на ходу, направляясь к ранеобозначенному месту.

Он буквально сбил с ног Ника, что приложил в очередной раз глаза к биноклю, сощурившись. Писатель вцепился в его чёрное пальто, дёрнув с силой на себя за рукав. Марк понимал, что уже практически все было готово и дело было считаных минут, поэтому он достал сунутый в карман пистолет.

— Сделай же что-нибудь с этим! Ты не можешь! — прокричал в ухо Нику Вайнер, а голос его травится, будто шумовой гранатой, не отпуская парня несмотря на попытки вырваться — Они же…

— Не стрелять! — на автомате озвучил свои мысли на пару мгновений Ник, перебивая, привычным жестом выбивая бесстрашно у писателя пистолет. На него вставились удивлённые взгляды — Уйди! Время потеряем! — тут же опомнился Ник, отшвыривая предмет и отталкивая Марка от себя, в чем ему помог опомнившийся также быстро мужчина, что заломил Вайнеру руки. Ник сделал быстрое круговое движение кистью левой руки. Вайнер видел эти жесты не раз, когда Лея давала указания — резкие и быстрые, молчаливые и понятные на каком-то подсознательном уровне.

— Где ваши снайперы-то а?! — не успокаивался Вайнер, желая выплеснуть все свои мысли на собравшиеся, жаль только любая мысль протухнет в момент высказывания. Он предпринимал потуги совладать то ли с собой, то ли с мужиком, что держит. Вайнер бы и рад остановиться — больше так не может… Но кадры в голове мелькают быстрей — время сжевало пленку.

— Кауфман, как чуял, вывел всю военщину к границам, а тут показательное развёл, — Ник не оправдывается, просто констатирует, глядя на Вайнера с неверием, не думал, что хватит духу вообще прийти, ещё и так громко.

— У нас нет выбора, Ник, мы должны стрелять, — напомнил какой-то мужчина, что до этого Вайнеру не встречался — долго.

— Вы рехнулись?! Там ваш капитан! — Крикнул Марк почти обессилено, хватая ртом воздух жадно. Она была обречена с самого начала… Вроде как он не причём? «Она меня предала, когда я уже сгнивая лежал и плевал в потолок… Дерьмо. Жаль, что я так не смог бы…»

— Она бы этого хотела, не отдашь команду ты… — но мужчина был перебит стальным, уверенным и знакомым голосом.

— Стреляйте.

— Лев?! — обернулся в пол оборота ошарашено Вайнер. Ник тоже пребывал в недоумении, но он в отличие от писателя сделал вид, что так и было задумано, нахально улыбнувшись.

Фейг и вправду был не галлюцинацией, точно не у нескольких людей одновременно. Глаза его блестели за линзами пенсне недобро, а сам вид внушал точно темная сила снизошла из недр земли и сконденсировалась в нем, ибо он был весь обтянут чёрной кожей и голову его венчала такого же цвета и материала фуражка. Сложённые руки на груди источали прямо противоположное неуверенности, где высокие намерения не надо было путать с высокомерием.

— Мы слушаем только Ника! — запротестовали на разные лады разномастно мужчины, отрицательно выражая свою позицию и, готовые при удачной возможности, и его видимо сжечь, и порохом выстрелить в вождей революции. Льва на флоте больше чем не любили.

— Выполнять. — встретившись взглядом с уверенными зелёными близорукими глазами проговорил Ник, ещё раз сверившись с местоположением троицы, для верности кивая головой — Огонь, — он взвёл пистолет к небу, выстреливая и давая сигнал о начале.

Что-то внутри Марка с треском надломилось и хрустом, плевав на то, что девушка это бы одобрила и гордилась. Грудь обожгло, все той же асфиксией.
Это был не тот случай, когда после тебя не останется ничего или только горькое, недопитое, плохосваренное американо с окурками в пепельнице на подоконнике кабинета. От него бы осталось не больше — только это, но она не заслужила такого.

И только слышал Марк, как сквозь слои ваты, как прогремел ряд поочерёдных взрывов бортовых орудий. Ник внимательно глядел за этим в бинокль, казалось просто не в силах отвести взгляд от того, чему собственноручно сейчас предаст окончание положенного начала.

— Это будет наша дипломатическая удача, господа! Выпьем же за это! — произнёс Курбский, ударяясь бокалом шампанского о бокалы Кауфмана, Леи и какого-то иностранного посла, фамилию которого он забыл столь же быстро, сколько была названа. Он осушил бокал практически залпом и девушка не сразу поняла, что что-то не так, откладывая бокал в другую руку, ибо после привычного крепкого для неё шампанское было сладкой минералкой. А после того, что и Кауфман не пил…

Курбский и иностранец с пару секунд глядели оценивающе на своих спутников с недоверием и подозрительностью, как один из них зашёлся в кровавом лающем кашле, смешавшимся с пузырьками пены в отвратительную вязкую массу, пачкая красивую каменистую мостовую брызгами своей крови. А рот второго наполнился такой же белой пеной, что как под напором хлестала, заставляя бессильно осесть на землю. Глаза его грозились выкатиться из орбит, мерзкое зрелище. Константин до этого итак сухо кашлял, жалуясь на явственную боль в груди, точно рёбра ему переламывали и гнули, как железо в разные стороны.

Они с Михаилом Карловичем пересеклись взглядами, как воздух разрезал свист, а после и оглушительный грохот, что ударил в голову, лишив слуха. Девушка ушла вниз с криком отттого, что заложило уши комариным точечным риском, лицом в каменнную кладку. Тело Леи содрагалось от страха ещё несколько минут перед тем, как она поняла, что она осталась жива. А ведь думала ещё, лишь бы вниз удар не прошёл, иначе ей камнями просто бошку снесло бы, что недалеко было, снести — снесло. Она отброшена силой удара была к краю площадки и пришёлся бы если уверенный второй залп или клином, то ее бы просто выбросило в море. Если бы не скончалась от удара о воду, так что-то было бы сломано и до берега в любом случае не доплыть, даже если в лучшем случае — ногу. Хотя в лучшем было сразу шею. Мимо что-то прокатилось с металлическим лязгом.

Это было физическое ощущение, после которого она поняла, что не видит, ничего какое-то время не видит, потом уж белесую поволоку тумана, но зрение одновременно будто обострилось. «Голова льва… Я под колонной?!». Со стороны не знала, что весь белок стал кроваво-красным, выделялась только зелёная радужка глаз, уродливые фиолетовые цвета очертили глаза. С трудом она смыкала и размыкала веки.

Взгляд упал на такого же сгруппировавшегося Кауфмана из ушей которого сочилась кровь, что лежал лицом вниз. Труп Курбского лежал над ним, как щит, показалось слабое шевеление и Михаил с усилием поднял голову. Выжившие впились взглядом друг в друга, как будто пригвоздили к брусчатым крестам тупыми иглами ржавых гвоздей.

— Я хочу сказать, — прочистив горло начал Фейг, когда снял слегка запотевший предмет с переносицу — что, в принципе, классическая великая революция и то, что произошло сейчас — принципиально разные разные вещи. Ух, даже и не верится… Великая французская буржуазная революция — это классика революции, эталон. Как и английская. Здесь же, однозначно, произошло нечто другое: Исчерпанный буржуазный класс, не способный держать государство, не предложивший никаких реформ, который революционный Комитет мог бы решить. Был класс, да спекся. Значит этот класс оказался полностью несостоятельным и его существование не оправдано. Страна умирала там, а у нас, наконец-то этот процесс пришёл к своему логическому завершению паления, как системы, вниз, в бездну, правда в абсолютно ином виде. Программа Сталина о единственном взятом объекте теперь не выглядит такой неосуществимой, правда? Она разбилась бы, но мы ее этим подхватили и доказали возможность… Небольшая группа людей, мечтающая об историческом проекте, подхватила, спасла страну и создала новую страну в Октябре. Вот что произошло просто в чуть меньшем масштабе. Мы же пойдём дальше…

Марк не хотел дослушивать эту напыщенную, полную самолюбования и высокомерия речь. Ноги его не гнулись и ощущение повисло у всех тяжелое физически, как и напряжённая тишина ранее, в которой все это время говорил Фейг, что давила морально. Никаких звуков извне. Вайнер уедет прямо сейчас на трамвае до черты города, дальше на попутке и пешком, он не мог даже поднять глаз на присутствующих. В ушах — взрывы последовательные и далекие, а перед глазами разлетающиеся камни площадки. Марк мотнул головой, разворачиваясь на пятках, на последовал лишь мазанув взглядом по Нику, что мыслями был уже далеко отсюда, но резко распахнул глаза:

— Надо проверить.

— Что? — перебитому Льву это не понравилось и поинтересовался он с явным вальяжным нежеланием, но Нику уже было все равно, он ткнул обернувшемуся писателя его пистолет в грудь, затыкая свой за пояс.

Марк едва отшатнулся назад от этого небрежного жеста, позволяя парню задеть плечо и хлопнуть дверью громко, звучно. И только потом Вайнер отчего-то решил поплестись следом, так и не выбрав направление в котором ему уходить. Видел, как лениво размазывалось по горизонту облако пыли и под тяжестью давления откалывались куски мостовой и наступа, что уходил уже в море. Улицы опустели и не успели ещё подъехать никакие машины скорой ли помощи, правопорядка, повисла мертвичина.

Он не знал сколько он шёл, как Моисей по пустыне, минуя переулки и совсем узкие проулки улиц, по которым знал, как сократить. Убиты вожди, для чего это было, если на это подобие трона, что сформировался из костей сядет человек, что вряд ли внёс десятую долю от лепты тех людей. Всё уже приведены в отчаяние, озлоблены, озверены. И всё это ради чего? Всё это ради того, что среди небольшой кучки людей, едва ли одной десятитысячной всего народа, есть люди, котловом пришло в голову, что они знали как лучше. А многомиллионный народ, для которого все это делается, и не просил, не нуждается во всех этих людях и всегда смотрел, смотрит и будет смотреть на них, не может смотреть иначе, как на тех самых дармоедов, которые теми или иными путями отнимают от него его труды и отягощают его жизнь…

Марку не дано было увидеть, что под Кауфманом расплывается кровавая лужа и Операция «Македонский», почти «Аврора» прошла более чем успешно, потому что он остановился вдалеке. Вайнер невидящим взглядом только зацепился за то, что Лея жива. Над ней склонился Ник в полуобъятиях и целовал, целовал беспорядочно по всему лицу, никак не мог поверить. На тонких ее губах играла слабая улыбка, а руки придерживали шею парня и на секунду Марка показалось, что издали они пересеклись взглядами, что заставило его поежиться. По телу словно прошёл короткий удар тока, маленький по напряжению, но ощутимый и колкий. Лея не отворачивала голову.

«Только если ей от этого станет легче» Марк развернулся сам, решая, что лучше уйти, как и хотел. Сделать вид, что его не было, нет и не будет. Так будет правильней.

Он считал и свои чувства, и эту маленькую революции правильной… Все правильное относительно… И революция же это не красивые картины идущих ряд к ряду людей, что точно солдаты, они могут даже не знать зачем они идут, — это замусоренные города, растрепанные девки на бульварах, проститутки и бандиты — станут философами и поэтами… Это раскрашенная площадка на которую в скором времени приедут медики с чёрными пакетами, залитая кровью мостовая, тихий ужас масс… И тоска, тоска отдельного человека, глядящего из окна на вылинявшие крыши города, где больше не осталось тайн, ни одной — все они теперь видны как на ладони. Как хорошая постановка, так и неприятное закулисье, где актеры делают множество ошибок на репетициях… Пробы, ошибки и тоска человека, с такими усилиями пытавшегося пронести через жизнь самого себя, свою независимость, свою гордость, свою печаль… Ведь уже при нем сменилось сколько людей, а ничего не изменилось — год прошёл, число сменилось.

Наверное, власть, как и должна была изначально, отойдёт Фейгу. Он этого заслужил.

— О, парень, я как раз собирался тебе звонить, твоя машина… — донеслось до Вайнера, когда он к удивлению для себя, пересекал уже самую черту города и натолкнулся на заправщика, за рулем его автомобиля, с приопущенным окном.

— Оставь, это пустое, — Марк качнул головой, поправив рюкзак на плече, ничего ему не надо было уже, ни ключей от этой машины, ничего… Ни отсюда, ни вообще. Рыба сгнила с головы.

Кто же знал то, что вчера может закончиться лишь послезавтра…