Первая, Белая, и Всея. глава 21

               Глава 21. Западающие.

*- Учитель, как-то неважно идут у нас дела, нет выдающейся системы, наука отстаёт от живого совершенства, народ беспрерывно портится, а ведь быль веков самое рассудительное явление. И этот капитал, ну до чего притягательная западня, еды хватает, и электроники тоже хватает, она скоро заменит пищу, все стремятся прильнуть к блеску последнего века, создают целые пантеоны. Настоящее, заёмными средствами надувают, а затем  ладошками схлопывают финансовые пузыри, сортируют угодных прислуг, слуги же те, ни в чём не способны преуспеть. Прислужник не имеет дара утвердить нечто долгое по красоте, он приспосабливается и ждёт случая, когда сможет купаться в изобилии остывшего удовольствия. Удовольствие, оно как ванная из тёплого кумыса, кобылам нечем кормить жеребят, а крысы ждут, когда по стенкам сточных труб сволочится жир чужой жизни. Правители, так те, вообще уморительное сочетание, выхолащивают всякое самомыслие, хотят создать систему всеобщего пребывания, стремятся обезличить политическую направленность масс. Чиновному уму приходится выдумывать правило выборной жизни с подменой сути, иначе не выживут. Все вдруг, захотели продвинутыми слыть, а не получится, такое уже было. Такое дело, куда ни посмотришь везде соблазн, и секретари что в том крае отобрались все спазмы, одну направленность ума, двумя названиями содержат.
- Скажу тебе Обод, ты знать это должен, какую жизнь ни делай, найдутся убеждённые люди, которые хозяевами себя объявят, станут смотреть сверху вниз, получится то же, что имело собственный закон в главном правиле одной исчезнувшей страны. Одно единственное суждение не годится для нашего состояния, а большие наличия тоже не то, они слишком поверхностны и скоротечны, попробуй записаться, для успокоения тебя тут же заставят клеить листовки. Лучше в религию удариться, вера не имеют срока давности, вместо хлеба камень не подадут. При хорошей религии можно и бунт полюбить, земля божья не может существовать без гражданской войны, такое ожидание не менее привлекательно, оно как корка запеченной вертуты во время голодовки. 
Обод протёр веки, вложил взгляд в сырые облака, готов был слезами заменить росу, даже прильнул к большому глобусу, указывающему на наличие земного шара и навсегда ушедшего времени:
- Эгей, э-ге-гей, не спешите! Ну до чего крепко держал единую основу тот самый, с увядающей левой рукой, без его перешитой бекеши и теперь никакие свершения не сдвинутся. Так ты же небесного ангела затмил, во всех ухабах непревзойденный проводник, сделай так, чтобы после тебя регенты не сумели гимн переписать. Нет, тайно умер, никаких вещей после него не осталось, никому ничего не сказал, и главное, секретарей несказанно обрадовал. Думал, кто заступит на главное место, станет почётное поклонение проявлять, как и при нём: всегда чтить предшественника будут, не станут революционному уму мешать секретари, будут постоянно мировую мечту озарять.
- И что стало?
- А стало то, что вместившаяся классовая прослойка воспрянула, словно суслики вылезли из тёмной зимней норы, долго растерянно смотрели истощёнными глазками на звёзды кремлёвских башен, и упразднили всё, что давало накопительный подъём. Тридцать три года падали спазмы с высоты, окончательно рассыпались. А всего, что хотела увядшая рука, перемены коммунистического  воззрения на триста лет утвердить.
 Через триста лет династического управления, не из кого основу государства составить. Забрёл в царский дворец один распутный крестьянин и сумел всё властное наличие опустить. Чем не повод для разрыва с крепостными остатками. Ощущая обиды прошлых столетий, отмстили крестьяне дворянам, недобитым бездельникам и бывшим истязателям. Поднялись те, кого царизм держал взаперти, раскрылись народные доблести в гражданском столкновении, довершили крестьяне дело Пугачёва. Юнцы, которых царская власть в задворках держала, бросили косы и вилы, сабли имперские оголили, разгромили белых генералов, вышли на простор невиданной возможности. Раскрепощённые крестьянские подростки, наполнили страну достижениями невиданного размаха, три века в три десятилетия вместили. Лётчики, танкисты, генералы, маршалы, писатели, сочинители песен и мировой мечты - командирами победного шествия сделались.
- И правильно сделали, что косырей и боронильщиков во власть вместили, освободили прежде придавленные возможности, с грустью и улыбкой устранили пренебрежительное наследие, разогнали надменные сословия, сбросили двуглавых орлов, открыли космическому миру звёзды мечты. Выдающиеся творцы выросшие из крестьянства, прославившиеся: академики, маршалы, писатели, финансисты, разведчики, адмиралы, и другие славные деятели составленные из жёсткой конструкции вспомогательного класса, костяк переустроенной страны утвердили. Лошадям красной конницы хвосты укоротили, упразднили скованное холодом отмирающее царство. За свободу Родины и превосходство личной возможности, можно под вражеские танки бросаться. Такова воля раскрепощённой души.
- Это не по нашей программе! – крикнул вылезший из-под стола Птенец АД, - по нашей программе колхозным наследникам захочется пожить с удовольствиями.
- Знаем. Удовольствия западня, людская порода вместо долгого закрепощения финансовые истязания изобрела! Выползающие из нор начинают выть, пищать, вопли стругать. А то плохое дело, мы их изначально презираем, нам тепло земли дороже. Пагубные явления незаслуженно присутствует в наших мозгах, от них следует очиститься, ликвидации роскоши наше передовое сознание, незачем выслушивать несуразицы и бессмысленные стоны. Ищут удовольствия в сытом излишестве, а это нам не подходит, нам наша воля дороже, хотим содержать свои мысли возвышенными и превосходящими. Нам не нужна праздная изнеженность, унылое желание плотских удовольствий, нарядная тоска, или окоченелая скука. Нам положено нести улучшенные проявления жизни. Память прославленных веков в мозги наши лезет, дремлющий задор пора разбудить. Без труда, уму и мышцам, нет радости!
- И тоже, кругом бродит непомерное изнурение, у большинства не стало Родины, скрытые особи скрытным способом её украли, это их правило, они из незаметного серого вещества результаты умопомрачительные извлекают. Мы же наше не признаём, без надобности на них молимся. Серости наполнили просторы памяти, все пространственные впечатления стёрты, хорошее состояние тайно подавляется, всякие непристойности сочиняют, лишь бы у власти подольше продержаться.
- Мы обеднели из-за неумения устранить обогатившееся самолюбие и невероятные изобретения спазмов. Почему это должны всё время ходить ровно, словно световые лучи светить проворовавшимся, со всеми их должностями соглашаться обязаны. Нам нельзя возмущаться, а их губам можно образовывать несогласное выражение, ни одной толковой мысли у сочинителей несбыточных надежд, всё наше великолепие заслоняют прибаутками да лжесказаниями, в фантазиях вмещают потребность зависимой мысли, один холодный пот, долговые угнетения, и равнодушие к родной земле; больше ни на что не выучились. Их система - шлюз перегороженной реки: в разное время разным уровнем воды камеры наполняют, и каждый раз корабли в холоде воды нужное направление несут. Правители, пробравшиеся сквозь трухлявые накаты слабы в хороших вещаниях, не имеют таланта для добрых дел. Для гати дороги в болоте нужно осину и валежник стелить, они ни на что больше не годятся, после пройденного, затем не нужна гниющая твердыня, пусть тонет. Сосна, сибирский кедр, и лиственница пускай для будущего крепчают; твёрдому назначению работу дадут. 
 - Они, те самые, про которых всё знаем, может и не виноваты, их втиснули, но это не наше дело. - Первоход  долго молчал, затем подошёл поближе к столу, посмотрел вниз, не забрался ли снова туда Птенец. Стал в глобусе искать блудный континент, который никому не даёт покоя, вечно что-то изобретает: то мировые воины устраивает, то новые государства провозглашает. К тому же этот континент слывёт сочинителем заключительного хельсинского соглашения о нерушимости европейских границ. И сам Птенец АД тоже не промах, большой охотник выдумывать небылицы. Первоход ещё раз посмотрел в глобус, ужаснулся виденьем того забытого года. Все хельсинские границы перекроены. Похоже, дела большие  предстоят…
 - Всё зависит от первого правителя всякого, вдруг новообразованного государства, - сказал Булгак, и начал перечислять непомерные по объёму сказания:
«Какую задаст традицию первый назначенец, таким и станет образовавшееся земельное сочетание. Вот значит, в одной такой большой окраине на востоке этого свирепого континента, как-то случайно образовалось небывалое обыкновение, и ощутило неудачное преимущество: не имело хороших традиций, не было составлено из первопроходцев любящих свою родину, и не было преданных своему краю ведущих к успеху проводников.
Первым, на этом самом отрезке континента, установился править Хитрый секретарь, из серых происходил, был вторым, затем стал первым. Этот Хитрый нёс хорошие сочетания ума для своего личного установления, а будучи другим, к тому же наделённый хорошим восприятием, умел делать превосходства для себя. До того дня пока не было державы, и Хитрый был вторым человеком будущего образования, не думал что сумеет всех перехитрить, не шуточное дело стать первым. Он важно удерживал коммунистическую идеологию нужную ему для частной жизни. Ввиду этого путаного затруднения не имел данных для Великого Начала, и это стало постоянным невезением народа, который жил в той окраине. Народ ждал чудеса. Те, кто имели назначение и данные для удержания места нового Первоправителя, томились в тюрьме ради предстоящих событий. События произошли неожиданно, не были приподняты самим народом, потому что не имели нужное назначение. Но обычно, народ больше всего ценит тех, кто его дурит. И второй человек бывшей громкой партий, первоноситель остывшего учения, ставший новым правителем, принялся творить чудеса невиданного наличия; стал переделывать то, что ему досталось, преображал в великолепие и пышность свою обновлённую широкую жизнь. Как и все отобранные партийцы, был наделён потребностью в чужой зависимости. Идеология его партии отбирала и содержала руководителей, неспособных к самостоятельному мышлению. От свободной мысли партийцы падали в обморок, задыхались, их душил спазм.
У окраины этой, осталось несметное количество ракет, заводов, земли и пароходов, окраина была самой большой и богатой страной континента. Имела много кораблей, а площадь палубы каждого корабля, где бы он ни находился, считается территория морской державы. Вот эту важную палубную территорию Хитрый продал за считанные часы. Заложил традицию, которая предрекла каждому следующему первоначальнику обязанность - непременно продавать державную территорию, где бы она ни находилась. 
Второй управитель нового государства сам себя нарёк Случайным, простота его граничила с грандиозной серостью, он прослыл головорезом, его следовало судить, но имел зятя, и это вторично усилило новую традицию. В разумении будущего, в этом крае пребывал один Разумный человек, который по давнишнему распоряжению Хитрого отсидел десять лет в тюрьме. Он намерен был упразднить влезшую в народ вредную традицию, но его убили разбойники с большой дороги. Прочный металлический прокат, соединяющий одну полуось с другой, по указанию Случайного, возник на скоростном пути Разумного и он погиб. О нём быстро забыли. Случайный, тем временем, обязанным образом для своей выгоды перенял наставления Хитрого, продал одному соседнему, такому же новому, но маленькому государству немного земли для выхода в реку Дунай, а затем и в дальние моря. Это хорошо, что он уважительно отнёсся к интересам соседей, но его государство имело интерес к одной заплутавшей дороге. Этот простой обмен территориями оказался неинтересен его зятю. Зять предпочёл получить от маленького государства семейные миллионы.
 За многомиллионную мзду этот управитель, кроме земли, раздавал:  общенародные заводы, фабрики, сёла, города, всякую прочую собственность, и оставил в памяти тех, кто при нём обогатился, милые поминания. Он сохранил остаток дел, и передал урезанную карту страны вместившемуся третьему начальнику - Учётчику неслыханных банковских счетов, очень грамотному бухгалтеру и банкиру.
Учётчик взлелеял торжество традиции, продал задунайскому, куда большему соседнему государству, затопленную морской водой береговую равнину. Продал непроглядную гладь воды, а это тоже территория страны, она имеет дно, а на дне залежи жирного тёмного золота. Такое себе, вынужденно романизированное государство, не имевшее в момент своего образования выход в море, вторично обогатилось морским простором. Не мешкая, романизированное государство, тут же  принялось настаивать на уступку одного кишащего змеями маленького острова. Но не сошлись банкиры в цене.   
Четвёртый начальник - умопомрачительный смотрящий, к тому же отменный завгар, ему следовало таковым оставаться, он даже мог бы разнообразить количество гаражей по всей окраине, но ему захотелось, как изначально установилось в новой Америке прочное название, стать начальником по имени этого названия. Он тоже Президент. Ездил в гости к другим названным президентам избранного континента и очень гордился, что его принимают за настоящего правителя европейской державы. Этот четвёртый президент постоянно скрещивал руки с европейцами, чтобы все видели какой огромный телом государственник, управляет неслыханным прежде новым краем. На высокой трибуне, очень большой совершенно близкой страны, он жевал жвачку и по поручению тех с кем скрещивал руки, предлагал тамошнему назначенцу, тоже президенту, вязкую мяту. Как и полуевропейцы, московит, значился состоянием важного определения, даже был важнее многих жвачных управителей, он знал, что Завгар беспрерывно борется с килограммами растерянности, стремится удостоверить всех, прежде всего себя, что он движущая европейская сила, был он физически сильным человеком. Именно поэтому московит отказался от предложенной жвачки, у него в подчинении имелась тьма миллиардеров производящих более привлекательную жвачку. Видимо вы слышали про такое, может сквозь обнищания даже ощутили, но предпочли забыть…»
- И что он сделал?..
 «А ничего, открыл гараж, сел в машину и укатил, испугался за счета своей жизни. Спрятался в России. Традицию сберёг, как и предыдущие назначенцы, окраинную территорию уменьшил.
Следующий Шоколадный правитель, чудо коммерций, будучи студентом, он на перемене открывал чемоданчик и торговал: водку, сигареты, и плитки из шоколадной дури. Сделавшись болградским политиком, он купил у осмелевшего континента, право управлять новым, сладким, как сахар государством, обещал сделать конфеткой остаток окраины, …отторгнул две непокорные области, что мешали ему купаться в шоколаде. Сдуру объявил декоммунизацию, а если провести эту самую неблагодарную вещь, все обвёртки конфет станут пустыми бумажками из-за секретно опущенного соглашения. Ему тут же один артист возразил, в упор заметил и даже переспросил: «дядя Петя, а вы что, дурак!?». Дурак не дурак, а традицию продолжил, положение сложное, шоколадное, какао-бомбами и порохом попытался потерю удержать.
 Не удержал второй срок.
Шестой управитель, если вообще его можно считать таковым, артист-клоун с содержанием недоразумения, …и неприличное шестёрочное число выпало ему. Ну, сами рассудите: была у артиста студия, было признание, концерты по всему миру, смех, аплодисменты, гордость молодёжи, хороший доход, счастливое пребывание в установившемся концертном мире. И надо же, вляпаться в такое неприличное представительное дело. Зачем было портить жизнь комику. Понятно, у банкосодержателей свои интересы, они громкую несведущесть изучили. В самый раз нужно производительное население сократить, а землю окончательно распродать. Двойная выгода, некому управлять и некому землю защищать. Каково теперь восторгу голосовавших поклонников, если такие остались. Ужасно нелепая клоунада получилась…»
- Скажу тебе Булгак, нелепица твоя не хуже, скучная у тебя сказка. А мы мучились до шести считать, тратили время на всякие несуразные начёты. Кому нужна такая лесть.
- Не все согласны с подрывами нашего наследия, - сказал Чечеря, - плохие традиции ни к чему, мы их упраздним. Управители, своих последышей обеспечили всенародной собственностью, думают, что обворованные станут плясать и радоваться финансовой путанице. Критика дырявая, а лично мы не против чтобы нас охаивали, будем знать, какими нас хотят удерживать, а они будут знать как их ликвидируют. 
- Чечеря, сколько можно скрипеть тёртыми полозьями по грязному песку, весь мир катается на залитых водой катках, лыжные трассы снежными пушками устилают, ёлочным пристрастием усваивают новую эру, а ты клячу впряг в старые сани, так до самой Джомолунгмы доберёшься. Надоело такое отставание!
- Это что-то другое, никакие не салазки. Некие просвещённые специалисты давно кричат, что стройматериал созданный для устройства дворца славной жизни принадлежит тем кого незнаем, и материал этот вовсе не имеет вяжущих свойств, разваливается от бессодержательности состава, замешан на пыли пустых представлении. Экранные прожекторы создают кажущиеся крепкие здания, а стоит дунуть нагонному ветру, приподымается дворец заодно с основой, построенной на искажениях и выдумке, унесётся в облака несбыточного представления. Бездари снова будут валить на дикарей, и требовать от толпы восхищения. Те же, кого задвинули в сторону от научного капитала, заберутся на поляну танца, и снесут зарвавшихся. Ведь всё так просто: надо изготовить обожжённые горшки, створожить утверждения полезными микробами, и затем разбить эти горшки. Действия восторженных глаз станут беречь приличия украденного времени.
- Найдутся управители, что сумеют связать крепкий каркас, масса народа - бетон тысячной марки. Те, кто научен шагать стопами прочности, станут утверждать, что всегда так было. Три сословия нового народа состязаются. Искушения западающих плохой пример, нам не нужен. Негодных надо натаскивать.   
- Учитель, всё это что обсуждаем - пристрастия! Чужие постоянно мешают, смотрим на злоумышленников, а они во всём преуспевают, ничуть ли весь мир покорили, и не за то ли теперь им мстят те, что не жили в колониях прежнего правления. А мы никакого отношения не имеем, пусть сами разбираются, вечно к нам лезут усталой суетой завершающейся эпохи, и без них забот хватает. Не настало ли время в последнем отрезке отведенного периода один раз врезать по их высокомерию, чтобы навсегда отстали. Набухшие на войнах, двумя свежеснесенными бомбами усмирила самураев, и те притихли на сто лет, не высовываются, ждут, когда расчерченные штатные территорий начнут разбегаться, а пока отвлечениями занимаются, на нас гонят. Не лучше ли этот лишний остров земли разнести вдребезги, ну или хотя бы на две части, пусть обе стороны не ставая со стола, чайной церемонией не пересекающиеся линии размежёвывают. Мы же, со стороны будем наблюдать завораживающее озарение первых солнечных лучей полные свежестью зарождающегося дня. Вот радости всем будет.
- Карлига, ты по недоразумению подцепил заднюю хромую лапу Евросоюза, а он  этот союз того не стоит, это до безумия непрактично. Два века назад такое дело поняли сообразительные пушки, двумя орудийными выстрелами из броненосца затупили острые самурайские мечи. Из бывшего стального блеска пришлось самураям электронику паять, полимерных людей придумывать. Из невыносимо малых частиц, принялись узкогубые, как и в начале революционного века, императорский мозг изобретать. Снова Россию хотят победить. А не следует ли стратегию одного выдержанного маршала Победы из забытой памяти скачать. Заставить этих японцев за две недели наше превосходство принять. Корея и Китай давно с колен поднялись, нас поддержат, преступные уравнения станут возмещениями отмерять.
- Посмотришь на карту, и хохотать охота, сколько можно мясистые куриные грудки вскармливать, слушать чужие кудахтанья. Ограбленное обедневшее поколение в завеянных снегом деревнях ёжится от холода, слушают треск подобранных со страхом сучьев. А мимо газопроводы из-под ног уносят богатство почвы. Обогатившиеся на уворованном, морщатся с высоты своего положения, боятся превосходства талантов, задвинули население жить под завыванием ветра, смотрят как откормленные щёки, дарования презирают. …И молчат.
- А не следует! Одарённым пора за переустановку браться…
- Такая вот беда, куда ни посмотришь, все на православных наезжают, - возмутился Черес, - впихивают вчерашний день. Взять бы да окончательно ликвидировать их всех, сразу спокойствие везде воцарится. Все будут спрашивать: где те, что были среди нас, и те, кто из дальних морей-океанов бесчинствуют. Нет их на карте, пропали.
- Не заслуживают, чтобы были! Противятся назревающим событиям.
- Так эти назревающие события, чисто междоусобная война, военные столкновения в наших землях так же регулярно идут, как и дожди, в них такие же искристые громкие разряды, как и в тёмных облаках. Сами от своего же удара свалятся эти неразумные люди, а вроде бы вид жизни неплохой, мог бы славно сосуществовать. Отовсюду неподобие науськивают, небрежение своё выставляют, изобретают распри. Сами же, на самом дальнем краю поместились, хотят всех перещеголять. Подражают невыносимым привычкам. И где то единение, что должно получиться!
- Так то чужие... А может и наши? Разве не одно и то же, это самое, я по этому недоразумению одну текущую быль знаю, - своё обычное сказание начал Булгак:
«Жили на хуторе два брата по соседству, один большой двор отца пополам делили. Ещё в детстве, когда общий топчан и миску одну имели, играясь в лощине улицы, строили курганчики из пыли и половы, поссорились из-за одной украденной соломки, и с тех пор держат неприязнь. Выросли, женились, и разделились со скандалом. Каждый у себя в огороде копается, подсед сорняков рыхлит, друг друга вроде бы и не видят братья. Отгородили участки глухим плетнем, притугами стянули. Колья пустили корни и выросли большими колючими гледичиями, когда осенью деревья сбрасывали ленты стручков, земля фиолетовой становилась. Весной тайно узнавали, кто что, намерен выращивать. Если один высаживал обычные овощи и чечевицу сеял. Другой баштаном, бахчой, и всякой другой порослью заплетает огород, бывает, вообще обсевком оставит. Сквозь прорехи плетня подсматривали, у кого что выросло. Если кто-то видел что у обоих, тыквы желтеют, свои тут же разбивал вдребезги, даже скотине не вскармливал. 
Состарились братья, немного оттаяли. Приходит один к другому и просит: - Собираюсь сыну свадьбу играть, одолжи мне такую-то сумму денег.
Другой говорит: - Я тебе дам, но вдруг умрёшь, кто мне тогда их вернёт?
Насупился первый, почти как в детстве с той соломкой, обиду показывает: - А если ты умрёшь, кому я их тогда отдавать буду?!
Снова не разговаривают, стали ждать, кто первым умрёт, кого раньше, головой на запад солнца зароют».
Таков конец двадцатого века, каким будет двадцать первый незнаем! – заключил Булгак.
- Знаем, это конец двадцать первой главы…
 Мы же с вами любезные читатели, как-то тайно следуя за воспитанниками наставника, заблудили, даже не вычислили точное количество учеников, кажется двадцать один, но это не наше назначение. Может сказ такой, не чётко расслышали, такое бывает. Продолжим и дальше сквозь плетень событий подсматривать, хоть это неприлично, и нам не надо, но вдруг: что ни будь такое, необычное увидим… *