Глава VII. От автора

   Автор прошёл на Ковалёвское озеро, дабы увериться в правдоподобности рассказа о друге, в точности описания его забот и разочарований. Прошёл маршрутом Андрея, через железнодорожный вокзал.
   Недостроенная церковь прикрылась снегом от нескромных взглядов, не несущих в себе ничего возвышенного, - сомнения одни и безверие. Церковь под снегом приняла хоть какой-то божеский вид и, если бы не покосившиеся строительные заграждения, несведущему зрителю дано бы было обрести здесь благость от дела богоугодного. Заставить строиться в зиму не подвластно даже Богу.
   Пустырь потерял никчемный вид, заблестел завлекающе. Да не привлечёт он никого. Местные жители знают, что скрывается под снегом, и по замусоренной целине ни один лыжник лыжню не проторит, на то через дорогу раскинулся парк под соснами.

   Пустырь застроят вскоре. Не в этом году, так в следующем. Засверкает всё на той стороне, заблестит. Торгаши приноровились поднимать торговые центры в кратчайшие сроки, и деньги у них есть. Дело за малым осталось - площади торговые распределить, и склока за места денежные, центральные, уже прошла все кульминационные моменты.
   Пустырь застроят, сроки возведения церкви весьма сомнительны. Местная епархия тем временем не бедствует. Архиерейское подворье возрождается ударными темпами, принимает посетителей, собирает раритеты для своего открывшегося музея. Успенский кафедральный собор неукоснительно несёт все церковные службы, страждущих в церкви Успения Пресвятой Богородицы не переводится. Хватает забот у служителей церковных, и дела их богоугодные до недостроенной церкви Николая Чудотворца не доходят. Видать, на возведение храма нашёлся всего один инициатор из всей православной братии, а сотрудничества средь божьих служителей находится меньше, чем в бизнесе. Не нужна, получается, церковь на вокзале. Не нужна ни горожанам, ни священникам, ни Богу. Не к месту она. Тут раньше пивом торговали, из бочки 900-литровой, с очередями огромными. Какая тут может быть церковь после этого? И что теперь с ней делать? Не ломать же примером с революционеров-ленинцев. До такого вандализма буржуям не оскверниться. Проще выкупить недострой и сделать из него центр развлекательный – вот деяние, бизнесу пристойное.

   Площадь Шукшина прочищена от снега до асфальта, газончики прикрыты ровненькими сугробами. Привокзальные площадки блещут опрятностью, вычищены под метёлочку. Вокзал – предприятие государственного значения, здесь мелкой небрежности быть не должно, всё с иголочки тут, и ссылок на недостаточность средств железная дорога не терпит. Всё надёжно и строго на транспортных артериях страны.
   Мост через ЖД прочищен до шлифованой доски. Городские лестницы так не обслуживаются. Требования к гособъектам и местам общественного пользования провинциального городка разняться ощутимо.
   Захотелось проведать Алтай с высокого моста, да затянулись далёкие горы молочной дымкой. Не всегда гордый Алтай предстаёт на обозрение восхищённому зрителю.

   В частном секторе проход пешеходу не везде удобен. Всё зависит от хозяина: прочистит он тротуар у своего дома, пройдёшь без проблем. Подле домов неухоженных пешеходную тропу приходится протаптывать. Да мы привычные. Живу я в частном секторе и прыгать по сугробам для меня не в тягость. Коммунальные службы в наши периферийные края не заглядывают. Не нужны мы государству, и государство для нас – соответственно.
   До Ковалёвского озера прошёл без интересов. Не до разглядывания достопримечательностей, когда под ноги смотреть надо, не поскользнуться, в сугробе не завязнуть. Видел я уже все эти флюгера над ухоженными домами, ветряному генератору завидовал.

   Озеро не узнать вовсе, спряталось за льдом, под заносами снежными. Не зная о нём, не угадать его присутствия здесь. Затаилось озеро в зиму, словно медведь в берлоге. Отдыхает, лечится. Под ледяной бронёй мокрую жизнь никакая зараза не возьмёт.
   Переживал я немного: повстречаюсь здесь со знакомыми и объяснить не смогу, к чему я появился в краях отдалённых – без дела, без бутылки приветной. Чужие здесь не ходят. Незачем.
   Зашёл с нежилой стороны, притаился за кустом, постоял. Мысли собрал о целесообразности своих писаний. Не помогут те мысли озеру больному, и люди читать мою пространную галиматью не станут. Не проникнутся люди словом, разучились. Им выживать надо, о сущем думать. Не до чистоты души людям.
   На мою удачу берега озёрные пустовали. Двое школьников скатывались с накатанной горки. Да они моим размышлениям не помехой, им одинокий дядька незнаком, и здороваться с ним не обязательно.
   Пацаны расчистили на Ковалёвке небольшой каток. Лёд гладкий, прозрачный, как и подобает озёрному зимнему покрытию. Повезло школярам, далеко ходить не надо. После уроков и - на коньки разом.

   Пашкин дом поднялся над соседними – азербайджанским, неухоженным, и хозяюшки беспокойной – выбеленный и подкрашенный. Закрыли кумандинцы мансарду, успели к морозам. И дом теперь стоит как настоящий. И не понять залётному прохожему, что безлюден он, заморожен.
   А вот горы строительного мусора перед домом Пашка так и не вывез. За забором этого не видно, если приглядеться только. По весне добрую часть этого хлама в озеро талыми водами смоет. Хозяину то встанет подмогой, меньше грузовых рейсов придётся проплачивать.

   - Игорь! Ты чего там застыл? Замёрзнешь! Иди ко мне, погрейся! – Я вздрогнул с призывного голоса, оглянулся – Антошка! Сидит на трубах теплоснабжения, ногами болтает.
   - Какими судьбами в наших краях? – спросил Антошка, поднимаясь и протягивая руку на рукопожатие. Рука у Антона крепкая, рабочая. Только осталась ли в нём самом рабочая эта закваска? Кончилась за ненадобностью, алкоголем её выело.
   - Да вот, проездом, - замялся я. – Проходом. Дорога на гору есть?
   - Дай сигаретку, - не стал выдавать Антон озёрные тайны без мзды. – Да тут везде тропинки есть (прикуривая). Пацаны с горы катаются. Обувь хорошая? В склизкой не пройти. А тебе куда на гору? К «шестёрке» (рейсовый автобус)?
  Я кивнул утвердительно, решая по ходу дальнейший маршрут своего путешествия.
   - Сам-то как?
   - Да вот, сторожу. Смотрящим меня на озере поставили, - пошутил Антон.
   - А утки где? Слопал?
   - Улетели, - улыбнулся Антошка. – Проглядел я их. Вечером были. Проснулся поутру, ан нет их. В тот день не кормили, голодным я остался.
   - А чем занят? – побеспокоился я.
   - Да так, по разному. Чем зимой занимаются? Снегом. Есть снег, есть пища. Нету снега, приходится нахаляву кусок хлеба выпрашивать. Дай мелочишку, Игорёха (я не дал). Тётка должна подойти, работу дать обещала. Где она? С утра жду.
   Я стал прощаться. Здесь меня уже ничего не задерживало и надо было сделать вид занятого. В зиму с озером ничего плохого случиться не может. Да и мне озеру ничем не помочь.

   На гору я поднялся скоро, не упал, не поскользнулся. Ещё не такие косогоры брали! Вышел к заправке.
   Заправка, шиномонтажка, приёмный пункт металлолома. Всё здесь знакомо. На шиномонтажке Вовка Ветерок колёса менял на нашем рабочем автобусе, на приёмке трактористы солярку сливали. Жить всем хочется, а хорошо жить – особо. Жить хорошо сегодня никто не запрещает.
   Поднялся к дороге и…, замер. Стоит автобус дорожников, не обойти его не увиденным. А здороваться с ними не хочется отчего-то. Уволился я по возрасту пенсионному и не проставился. А с каких шишей мне их поить? Самому бы выжить на такую пенсию, с таких заработков. Да и не заслужили они. Не сдружились мы, коллектив не тот попался – с конторских дрязг примером.
   Некому сегодня заниматься сплочённостью рабочих бригад. Бригадир рабочих не выбирает, какие люди придут, с теми и работать приходится. Тут о несовместимости характеров говорить не приходится, притираться надо как-то друг к другу, перековываться. Несостоявшегося работягу учат примерами, словом грубым подталкивают к справедливости и мастерству. Сложная эта должность – бригадирская. По себе знаю, приходилось в жизни за людей бороться.
    Без понятия дружбы в трудовом коллективе не обойтись. А какая она, дружба, по временам сегодняшним? Попрали её, как и всё хорошее, что выковали в советских людях. Нет настоящей мужской дружбе примеров. Самоотречённость ради товарища – глупость несусветная. Раньше думай об имидже, а потом о других, недалёких. Вот и вырастают бригады примером с тюремных камер: тот в авторитете ходит, этот – мужик по понятиям, а тот, молчаливый, - сморчок опущенный.

   Я спрятался от мужиков за забором, выставился взглядом в тропу, что преодолел только что. С этого косогора не видать ничего, дальний обзор скрыт деревьями. Склон тут загрязнён до предела, предприятия сваливают крупные отходы за задние заборы, мусорные баки стоят на территории только для вида. Шиномонтажка укрепила тыл отжившими срок шинами, приёмка металла завалила свой зад вообще непонятно чем. Чем только не занимаются на этой территории, торгуют всем, что приносят. Что не продалось – за борт, не моё. Выглядывают из снега корпуса телевизоров, холодильников, машин стиральных.
   Заправка чистоту блюдёт. Ей опрятность по статусу положена, следят за ними особо. Да как там проследишь, какой годности они топливные ёмкости под землёй зарыли? Прорвёт какой бак, и потечёт вся зараза вниз, по склону.
   Туалеты под каждым заборчиком. Заботятся предприятия о клиентах. Говновозкам к тем отхожим местам не проехать, да и не надо. Ямы выгребные глубокие, сами очищаются – талыми водами. И вся эта грязь по весне – ручьями вниз, к озеру!
   А ведь можно же было все эти придорожные сервисы по ту сторону дороги выстроить? Да земли там чужие. На равнине раньше сады коммунальные были, поля, огороды. Город сам себя кормил в былые времена. Сегодня там заросло всё, грунтовые дороги пробили прошаренные водилы, умеющие сбрасывать груз отходов бесплатно, не заезжая на мусорный полигон. Как бы там ни было, а территории те пришлось бы выкупать. Здесь же, рядом со склоном, земля бесплатная, и заправку с дороги видать лучше.
    Вот такая она – рыночная экономика. И стоят по всей Горе щиты с объявлениями: «Приму строительный мусор». Навозят, притрамбуют, выровняют – вот тебе и территория бесплатная. Строй, что в голову взбредёт, и никакая проверка им не помехой.

   Глупо прятаться от неизбежного. Дорожники ещё три часа будут ковырять снег по обочинам. Сколько не помогает им трактор, а вдоль отбойника после него остаются снежные завалы, которые непременно надо очистить, освободить отбойник до полной видимости.
   Мне приходилось выполнять эту работу. По лету мы проходили здесь с мусорными мешками, загружали полный КАМаЗ дорожными отходами: брызговики, фары разбитые, бамперы, но больше всего – мусор, выброшенный на ходу с кабины. Убирали только в черте видимости, в траву не лазили. Зимой же вся эта нечисть летит вместе со снегом под откос, ближе к озеру.
   Я вышел к рабочим. Никого из знакомых в бригаде не осталось. Текучка в ДРСУ зашкаливает. Никто не выдерживает долго на непрестижной работе – без признания, одобрения, простого «Спасибо» за труд. Бегут все, пресытившиеся начальственным брюзжанием, уходят с мизерной зарплаты.
   Нет знакомых, ну и ладно. Здороваться не придётся.

   Здороваться пришлось. Трактор закончил работу и развернулся мне навстречу, просигналил приветствием. Помнит Сашка. Приходилось работать с ним в паре, подгребать за ним, ход корректировать.
   К мужикам тем временем подкатил крутой внедорожник. С машины вышел водила прикидом под братка, на понтах весь. С задних дверей повыскакивали двое охранников, прикрыли босса с тыла.
   Я таких только по телевизору видел, в пиджаках розовых. Наяву артистов наблюдать не пришлось, хоть и пережил я лихие 90-е. Крутые парни были проще, не гоношились, били с кондачка и формы специальной не носили.
   Мужик подошёл к рабочим и заорал на них благим матом. Зря он так. Работяг с десяток человек наберётся и все с лопатами. Есть отсидевшие средь них. Половина рабсостава – штрафники, выходящие на работу с местной колонии. Чем этот ухарь пронять таких собрался? Неужто качками своими, что за спиной его маячат, мышцой надутой поигрывают?
   Я уже подходил ближе и разобрал в блатном оре братка претензии к рабочим. Трактор, выгребая снег из-под отбойников, протянул снежный язык поперёк заезда на автомойку для большегрузов. Вот за этот язык и огребали мужики по полной. Рабочие всё одно очистили бы дорожку, это работа их.
   С автобуса вышел Ветерок, представился: «Бригадир». Заверил хозяина автомойки, что дорога его будет вычищена.
   - Я проверю, - застращал хозяин автомойки. – Останется пятнышко снежное, заплатите мне по полной!  Знаешь, кто я? Вот будешь знать!

   Я поздоровался с Ветерком, рассказал о жизни своей пенсионной. Долго не разглагольствовали, не за чем. Пошёл к остановке, а из головы всё не выходил хозяин автомойки. Разные они все, бизнесмены, объединяет их одно – гнабёж. Все видят свою руководящую деятельность в строгом обращении с подчинёнными. Редко кто труд наёмника уважает, а уж благодарить никто не умеет. Разучились.
    Причина той неприязни к люду работному вполне объяснима: директорами сегодня становятся люди случайные. Кому в голову взбредёт, что он фермером может стать, в деревню его потянет. А образование у него филологическое. Просто деньги карманы оттягивают, и мечтается чувственной душе, что сможет он деревеньку какую из небытия поднять.
   Другой с детства артистом стать мечтал, как наш боевичок задвинутый. Кончил театральный, а на сцену не попал, бесталанный. А папа ему в наследство автомоечку подогнал. Не захотелось детю неудавшемуся делом простецким руководить, да пришлось. Денюшка, она ведь по жизни всегда необходима, и немалая.
   И никто не убедит этих новомодных хозяев жизни в том: что бы дело их пошло, прежде людей необходимо сплотить, к жизни их поднять, к техграмоте приучить. Что может быть проще – накажи, наори, вот и движение пошло в разные стороны. Вид деловой.
   И почему ветеринарам и кинологам, к примеру, специальное образование требуется, а курсы руководящего состава обязательны не для всех?
   Автомойка на горе. Чистая, ни сориночки. Здание блестит в лучах зимнего солнца. Клиенты уверены – их грузовики будут блестеть так же. И никому нет дела, куда уходит щёлочная вода, собравшая грязь с их машин. А идёт она вниз, отстоянная для виду, просачивается в озеро.

   «Шестёрка» ходит редко. В ожидании автобуса я засмотрелся на город. Конечная остановка стоит на возвышенности, и обзор отсюда хороший. К вечеру с горизонта сошла дымка, и взору открылся Алтай, притянул чувства преодолением.
   Город отсюда кажется красивым, уютным. Живут здесь люди к жизни устремлённые. Кто спорит? Только не всякому с таковыми сосуществовать суждено, многие под упырями ходят. Кому-то же надо город в чистоте содержать.
   Озера отсюда не видать, да и не хочется уже. Насмотрелся. Глупо жалеть лужу умирающую. Есть женщины-активистки, вот пускай они и бегают, жалеют. Им за это деньги платят. Вбестолку это. Не жить озеру, не нужно оно никому.
   А всё оттого, что в людях вера пропала. Вера в руководителей, в государство. Не верят ни в Бога, ни в таланты свои. А главное, в людей нету веры, веры в будущее.
   А вот и автобус до дому подошёл. Не поеду больше на Перевалку. Нечего тут делать.