Творческий лик Б. К. Зайцева

Аннотация: В статье рассматривается творческий путь русского писателя порубежной эпохи Б.К. Зайцева, вписавшего свой творческий лик в культурную мозаику Серебряного века. Прослеживается влияние импрессионизма на формирование эстетических вкусов писателя; осмысляются его религиозно-философские искания в контексте эпохи Серебряного века.
Ключевые слова: лик, творческий путь, Серебряный век
Resume: This article shows the creative career of the Russian writer of the border-changing era, B.C. Zaitsev, who wrote his creative image into the cultural mosaic of the Silver Age. It traces the influence of Impressionism in the formation of the writer's aesthetic tastes; it interpretes his religious and philosophical search in the context of the era of the Silver Age.
Key words: image, creative career, the Silver Age


Creative image of B.C. Zaitsev in the context of the era of the Silver Age            
           Творчество русских мыслителей и поэтов Серебряного века наконец-то начинает пробивать себе дорогу через глубинные пласты русской культуры Серебряного века. Казалось, что в результате трагических событий начала ХХ века мы потеряли возможность свободного литературного, философского и культурологического поиска, был навсегда утрачен духовный феномен русской цивилизации. «В то же время нельзя говорить, что русская религиозно-философская мысль в ХХ веке не смогла выполнить своей задачи по осмыслению многообразных, социально-политических, духовно-нравственных и художественно-эстетических сюжетов. Напротив, оказавшись на цивилизационном разломе старого и нового миропорядка, в идейно-концептуальном плане она достигла, своего рода, «акме»» [Жукова 2012, 2-6].
Свой русский лик во вселенскую мозаику культуры рубежа веков вписало множество представителей той блестящей, но и противоречивой эпохи. Можно сказать, что художественное наследие поэтов и писателей данного периода становится классикой, потому что «достаточно развита метафорическая составляющая, нечто вневременное и невыразимое, имеющее отношение к вечному» [Менделевич 2001,4-23].
 Показательно в этом смысле утверждение известного литературоведа Л. Долгополова: «Интерес и исследователей, и читателей к искусству конца XIX и начала ХХ века в последние годы резко возрос. Мы извлекаем из незаслуженного забвения имена и литературные группировки; восстанавливаем в правах эпизоды литературной жизни, еще в недавнем прошлом не слишком привлекавшие наше внимание. Искусство рубежа XIX и ХХ столетий обрисовывается перед нами во всей непростой и неоднозначной совокупности своей проблематики и творческих исканий. Мы начинаем понимать, что именно совокупность проблем, фактов личной и литературной жизни, перипетий и литературной борьбы, и создает то неповторимо сложное своеобразие, которое выявила и продемонстрировала перед всем миром русская литература в эти два ответственные и бурные десятилетия. Явившись завершением большого литературного периода, истоки которого уходят в пушкинскую эпоху, она вместе с тем заложила основы нового этапа в истории русской литературы» [Долгополов 1985, 1-5].
В то же время «интересующий нас период ознаменовал собой не просто важнейший этап перестройки аксиологической шкалы в искусстве, сопряженной с кризисом канона и базовых предпосылок классической эстетики. Он сопровождал собой крушение целой цивилизационной модели («исторической России») и ее полную замену моделью принципиально иной» [Полонский 2011, 4-10].
Рубеж веков, безусловно, накладывал свой неповторимый отпечаток на русскую литературу и культуру. В эту эпоху человек начинает себя воспринимать как индивидуальность, творящую свой особый мир, как связующее звено между прошлым и будущим. В эту непростую эпоху происходило формирование русского писателя Бориса Зайцева.
Борис Константинович Зайцев родился 29. 01 / 10.02. 1881 года в дворянской семье, в Орле. Его предки принадлежали к татарской знати, но во времена Ивана Грозного род новокрещенного Петра Зайца поселился в Московском царстве. И с тех пор дворянский род Зайцевых честно и преданно служил России.
Борис Константинович рос в селе Усты Калужской губернии. Мир удивительной природы стал частью души  будущего русского писателя. Рос маленький Борис в атмосфере доброты и любви со стороны своих родителей. В теплой и дружеской атмосфере произошло знакомство с книгой. Прикоснувшись единожды к литературе, Борис Зайцев навсегда останется с ней и в ней.
Огромное впечатление на молодого человека произвела встреча в 1900 году, в Ялте, с А.П. Чеховым, благоговейное отношение к которому он сохранил всю свою жизнь. Именно в этом переломном году Борис Зайцев вошел в русскую литературу своим рассказом «В дороге», опубликованным Леонидом Андреевым в газете «Курьер».
Борис Зайцев в начале своего творческого пути постарался сразу определиться с литературными предпочтениями. Безусловно, он считал себя частью чеховской реалистической традиции. Наверно, поэтому в 1902 году вошел в московский литературный кружок «Среда», объединявший Н. Телешова, М. Горького, Л. Андреева, В. Вересаева и других писателей, близких к реализму. Борису Зайцеву хотелось выявить правду русской жизни, осмыслить обычный тип русского человека, нарисовать его духовный портрет. Но, чтобы нарисовать портрет, необходимо понять суть человека, выявить его особенности в развитии собственного характера, который проникнут религиозной жизнью, как положительной, так и отрицательной.
    Очевидно, что еще нельзя говорить о Зайцеве как православном и воцерковленном человеке. Русская интеллигенция описываемого периода находилась в мучительных исканиях (достаточно вспомнить знаменитые религиозно-философские собрания русской интеллигенции и представителей Русской Православной церкви, где явственно слышался голос русской литературы).  Эти духовные искания, естественно, отражались в их художественном творчестве. Юный писатель ищет себя, он хочет найти тот метод изображения, который близок его духовным исканиям. Его духовные искания тесно переплетаются с  с острым чувством со-бытия. В этих чувствованиях Зайцев пытается постигнуть Божественное присутствие, его художественное чутье в мире впечатлений. Поэтому импрессионизм, как метод изображения, становится близким художественному миру молодого писателя. «…Я начал с импрессионизма, – вспоминал на склоне лет Борис Константинович. – Именно тогда, когда впервые ощутил новый для себя тип писания: „бессюжетный рассказ-поэму“, с тех пор, считаю, и стал писателем. Мучительны томления юности, когда себя ищешь, не находишь, временами отчаиваешься, впадаешь во мрак и все кажется бессмысленным. Но уж очевидно, через это надо пройти».
          Свои мистические впечатления он облекает в бессюжетную форму. Это, по словам Зайцева, «небольшие поэмы в импрессионистическом роде». Ему не важно мерное течение событий, ему необходимо ощутить впечатление от значимого фрагмента, который сам же и словесно изобразил. Изображенное становится частью природы, а природа частью его мира. Этот мир многообразен, душа лепит образы, а образы – душу. В своих ощущениях Зайцев близок пантеизму. Наверно, поэтому он окунается в мир мифа. В мифах оживают детские впечатления. Это та правда, которая для сознания становится сущей правдой, если воспользоваться словарем А.Ф. Лосева. Зайцев не одинок в своих мифологических исканиях. В литературный процесс начала ХХ века возвращался Шеллинг, но еще более получила распространения новая мифологическая теория Фридриха Ницше. Литературе необходим был герой, и он являл себя в образе Данко и Челкаша, Макара Чудры и Лойко Зобара. В мифах пытались осмыслить действительность. Мифотворчество становится неотъемлемой частью литературного процесса Серебряного века. В это же время творят свой миф Алексей Ремизов и Максимилиан Волошин, Андрей Белый и юная Марина Цветаева. Их мифотворчество становится частью их жизненного пути. Свою жизнь они вносят в текст, а текст – в жизнь. Это близко мироощущению Бориса Зайцева. Однако своего особого мифа он не создает, как, например, его создают вышеназванные поэты и писатели. Борис Зайцев в этом отношении ближе к А.П. Чехову, запах антоновских яблок Ивана Бунина проникает в естество писателя, становясь частью его душевных ощущений. Именно душевных, но не духовных. Его душевные впечатления переплетаются с мистическими чувствованиями. Это путь, который проходит каждый ищущий Истину. Но кто-то останавливается, а кто-то восходит к Духу, а кто-то чувствования возводит в религию, и поклоняется уже не Богу, Которого искал, но своим субъективным ощущениям (как тут не вспомнить В. Брюсова и А. Блока, великих русских поэтов, застрявших на пути к Истине).
       Б.К. Зайцев уже в начале века определил свой путь, как поиск личного Бога, способного ответить ему на мучительные вопросы и запросы бытия. («Понять самое важное — о Боге, смысле всего…»). Этому способствовала и та действительность, которая окружала начинающего писателя. Герои Зайцева – люди, которых в обычной жизни принято называть странными или чудаками. Зайцев – реалист, но его в реальности интересуют не столько детали быта, сколько @живая душа», в которой он видит «живую жизнь», если воспользоваться плеоназмом В.В. Вересаева, характеризующего метким изречением творчество Льва Толстого. Его неприкаянные студенты и чиновники вызывают неподдельный интерес у читателя, потому что герои Зайцева похожи на людей, живущих в порубежную эпоху. В расстроенный век живут расстроенные люди. И этим расстроенным персонажам хотелось мифа, мифа, в котором хотелось обрести покой. Наверно, поэтому герои Зайцева так много спят, как ни у одного писателя. Корней Чуковский даже назовет Бориса Константиновича «поэтом сна». Известно, что, по Кальдерону, «сон разума рождает чудовищ», но во сне зарождается человеческая личность, ибо в сновидениях происходит согласно утверждению Лукреция Кара встреча человека с богами. И в этой встрече пробуждается личность, пытающаяся осознать свое место в мироздании. Во сне работает человеческая память, формирующая сущность, в основе которой нравственный поиск, попытка найти душе успокоенность и мир в первую очередь с самим собой.  В этом мире писатель не выпячивает себя, он своеобразный церемониймейстер традиции, если воспользоваться терминологией Дм. Лихачева, в которой его герои выступают целеустремленными и убежденными, доброжелательными путеводителями, ведущими «куда-то за собой приход», как отец Кронид из одноименного рассказа. Борис Зайцев еще не знает, куда надо идти, осознание придет несколько позже, но важно, что изображаются герои, для которых не только «хлеб, знания и грамотность» необходимы, но причастность к высшим тайнам бытия. Отсюда неожиданно положительное изображение священнослужителей Православной Церкви.
Поиск внутренней гармонии неизбежно приводит писателя к изображению русской природы. Здесь он мастер. Его считают вторым Тургеневым, проникновенным лириком в прозе. Природа влияет на душевное настроение его героев, при этом она обязательно несет какую-то весть то  ли о смерти, то ли о любви, то ли о небесном царстве. Природа в изображении Зайцева красочна, насыщена ароматами в звенящей тишине («Тихие зори», «Священник Кронид», «Миф» и др.), или суровая и мрачная, пугающая и обманывающая («Океан», «Волки», «Мгла»).
         Становясь частью природы, Зайцев вольно или невольно обожествлял себя в природе и природу в себе. Эти пантеистические ощущения свойственны начинающему писателю. Мир природы ощутителен, видится понятным и естественным до абсолютной простоты. Наверно, поэтому христианство кажется искусственным, не связанным с соками бытия, с жизнью как таковой.
    Но в то же время Зайцев в письме В.И. Стражеву в 1906 году скажет: «Жалею только, что не понимаю христианства. <…> христианство все же совершеннейшее1 мирообъяснение». Эти размышления естественно вели к изучению христианской философии, которая в этот период переживала в России настоящее возрождение. Русская интеллигенция данной эпохи переживало увлечение философией Владимира Соловьева, которая была проникнута неподдельной искренностью и верой в Спасителя, призвавшего человечество к богочеловечеству. В своих «Лекциях о Богочеловечестве» Вл. Соловьев и раскрывал эту тему. В своей книге «О себе» Борис Зайцев писал: «Для внутреннего же моего мира, его роста, Владимир Соловьев был очень, очень важен. Тут не литература, а приоткрытие нового в философии и религии <…> Соловьев первый пробивал пантеистическое одеянье моей юности и давал толчок к вере». В этом толчке еще много наивного и прекраснодушного, но это уже начало христианского пути, с которого писатель уже не свернет.
В раннем творчестве следует выделять две основные темы: «земных печалей» и радостей бытия. Тема «земных печалей» — мимолетности жизни, бестолково прожитых лет, разочарований в любви, разлук и потерь — отражена в рассказах и повестях: «Соседи», «Тихие зори», «Сестра», «Гость», «Аграфена», «Спокойствие» и др. Радость бытия, фундаментальность, красота естественной жизни переданы в рассказах: «Деревня», «Священник Кронид», «Молодые», «Миф», «Полковник Розов» и др.
 Мистистические переживания объективно вели Зайцева к Церкви. Пока это выражалось в изображении православного храма, образ которого становится центральным в рассказе «Тихие зори», написанном в 1904 году.
 Взгляд писателя останавливается на церкви, она в центре его мироощущения: кресты и купола горели, подымалась церковка, старая и смирная церковь, церковь с липами сливалась в одно, церковный садик, в сквере, у старой церкви. Герои оглядываются на храм, они ходят вокруг храма. Храм сакрален, а тайна всегда поэтична. Мистические переживания оживают в красках и звуках, что указывает на импрессионистичность изображения действительности. Свет и цвет несут смысловую нагрузку, включены в эмоциональные переживания героев (это хорошо видно в эпизоде, когда сообщается о смерти Алексея).
Импрессионизм Зайцева тесно переплетается с его мифопоэтическим взглядом на мироздание, что отразилось в его рассказе «Миф» (1906 г.). В этом взгляде начинают пробиваться мистические мотивы, на что указывал сам писатель. В ранних его рассказах «начинают проступать мотивы религиозные — довольно еще невнятно («Миф», «Изгнание») — все же в христианском духе» («О себе»).
      Христианство Зайцев переживает через свето-цветовую гамму. Интересен образ яблока, несущего глубоко библейский не всегда положительный смысл. Но у Зайцева его герой видит: «Прямо перед глазами прозрачно наливается яблоко; вот оно с краев просветлело, точно живительная сила размягчила его; и кажется, что скоро в этих любовных лучах сверху весь этот драгоценный плод истает, обратится в светлую стихию и уплывет — радостно, кверху, как солнечный призрак». Эту радость дарит Бог, потому что Бог есть Любовь, и в Его лучах рождается ощущение сопричастности с мирозданием.
Размышления о христианстве, как образе жизни, повсеместно встречается в рассказе (сторож, напоминающий монаха-пустынника, «в белых портах, с высохшими руками»). Образы героев вплетаются в образы белой березы, в озеро бледно-зеленой майолики, успокоенно белеющий хор) А внизу перед героями — церковь, на которую «солнце наводит свой свет». И далее — «окно церкви сияет, как в алмазном венце», а вокруг нее — «смиренные деревушки». Смыслопорождающая роль образа храма очевидна. Еще неосознанно, на интуитивном уровне, писатель показывает удивительную красоту русской церкви. В свое время русский человек, потрясенный красотой византийского храма, его сакральным символизмом, принял Христа, еще, видимо, не вдаваясь в Учение Церкви. Осмысление придет позже.
В дневнике писателя от 1 февраля 1926 г. есть запись: «Я помню ту минуту, более пятнадцати лет назад, когда я вдруг почувствовал весь свет Евангелия, когда эта книга в первый раз раскрылась мне как чудо. А ведь я же с детства знал ее». Наверно, не столько знал, сколько слышал, или читал, потому что этого требовал школьный курс «Закона Божьего».
        В рассказе «Изгнание», созданном в 1910 году, не только мистические переживания, но «томление духа», после которого происходит либо падение, либо возрождение души, восходящей к Духу. Главный герой «Изгнания» (рассказ ведется от первого лица, поэтому аналогия с автором очевидна) находится в поиске, он на пути к Церкви, но церковная жизнь еще не стала смыслом его существования. Он – явный представитель предреволюционной эпохи, в которой Церковь еще представлена реакционной, душителем личности и творчества великого Льва Толстого, но писатель понимает, что Церковь есть «столп и утверждение Истины» (об этом размышлял современник Зайцева отец Павел Флоренский). Биографический материал, используемый автором, придает тексту психологическую убедительность.
         Следует отметить, что «ценностное движение» (выражение М.М. Бахтина) Бориса Зайцева вело к реальной жизни во Христе, о которой писали Св. Отцы. Начав с импрессионизма, как метода изображения, Зайцев пришел к постижению действительности, где религиозная символика стала частью его духовного мира и воспринималась писателем как абсолютная реальность, бытие которой не вызывает сомнений. Борис Зайцев не одинок в своих духовных исканиях. Похожий путь становления проходили такие писатели и поэты, как Максимилиан Волошин, Алексей Ремизов, представители русского символизма и неореализма. Эпоха Серебряного века заставляла деятелей культуры совершить нравственный выбор. Надвигающаяся революция делала этот выбор неизбежным.
    Именно в революционные годы Борис Зайцев осознает свою причастность к православию сущностно. Церковь становится для него смыслом бытия. Все его существо проникается церковной жизнью. Эта жизнь входит в быт писателя, делая его воцерковленным. Революционная Россия, конечно, не способствовала нормальной церковной жизни. Наверно, поэтому, а не только болезнь, заставило Зайцева покинуть горячо любимую Родину. Это бы вынужденный уход от зла. Писатель исполнял завет св. Иоанна Богослова, писавшего, что христианам необходимо удаляться от зла, чтобы сохранить свою веру неповрежденной.
      Оказавшись во Франции, Зайцев творит в ней свою малую родину, но внутренний его человек влечет его к монашескому бытию, к старому русскому религиозному укладу. Он посещает Валаам и Афон, где традиции русского монашества сохранялись в своей первозданности. Эти паломнические путешествия укрепляли веру писателя, приумножали его надежду и любовь, без которых он не смог бы выжить на чужбине.
      Можно с уверенностью сказать, что сегодня к нам вернулся писатель удивительной чуткости и силы, заставляющий заглянуть читателя в тайны своей души, преображая ее, как это делал преп. Сергий Радонежский, для памяти которого так много сделал Б.К. Зайцев.
                Литература
1. Долгополов, Л. На рубеже веков. О русской литературе конца ХIХ-начала ХХ века. – Л.: Сов. Писатель, 1985. – 352 с.
2.Жукова, О.А. Курс лекций по философии и истории культуры. Москва, Альтекс, 2012. – 368 с.
3. Менделевич, Э. «Пойми простой урок моей земли…» Статьи о Максимилиане Волошине  – Орел, 2001. – 160 с.
4. Полонский, В.В. Между традицией и модернизмом. Русская литература рубежа ХIХ-ХХ веков: история, поэтика, контекст.  – М.: ИМЛИ РАН, 2011. – 472 с.