Российский путешественник 19 века об уйгурах

Российский путешественник 19 века об уйгурах

Нет сомнения, что проводниками ислама в Восточном Туркестане была тюрки. Еще Клапрот заметил, что тюркский язык обладает такими элементами устойчивости, какими не обладает ни один из известных нам языков. Действительно от Енисея до Константинополя все племена этого корня все еще продолжают говорить одним языком при самых ничтожных изменениях в диалектах, причем последние объясняются главнейшим образом ему чуждыми влияниями и большею или меньшею примесью арабских, персидских или монгольских слов. Однако еще и до сих пор казанский татарин не встретит ни малейших затруднений в беседе с каким-нибудь кара-киргизом Куень-люня или Памира. Вот почему такой язык имеет все задатки к тому, чтобы вытеснить все остальные и распространиться далеко за пределы тех местностей, где говорящее им население является преобладающим. В Восточном Туркестане тюрки оказали то же нивелирующее влияние.
         Если хиогнy и уйгуры были тюрки, то чем же в этом случае объяснить преобладание монгольского элемента там, где искони являлись господствующими народами не монголы, а тюрки?
         Как бы то ни было, но пока, как нам кажется, мы имеем еще слишком мало данных для того, чтобы бесповоротно решать вопрос об этнографическом составе населения современной Турфанской области, говорящего хотя и тюркским языком, но с такими особенностями, которые делают его мало понятным киргизам и сартам русского Туркестана. Впрочем отличия эти быстро сглаживаются и, по собственному сознанию местных жителей, “старых" слов остается у них все меньше и меньше.
         Население Турфана исключительно земледельческое; оттого-то здесь так много селений и так мало городов. Впрочем, еще и другая причина препятствует образованию в этой стране крупных центров оседлости. Эта причина — отсутствие значительных масс проточной воды. Самые крупные из речек Турфана это — Булурюк-Баур, Кара-ходжа и Пичанская. На их берегах издавна существовали значительные города древности, да и теперь Турфан, Лукчин и Пичан не перестали еще играть роли главных административных и торговых центров страны.
         Развалины древних резиденций турфанских правителей поражают массивностью своих сводов и стен, но в общем размеры их незначительны. Это были скорее замки, чем города. Всего более таких развалин по р. Кара-ходжа, собирающей свои воды частью из ключей, частью из карысей в окрестностях значительного селения Мултук и затем протекающей довольно широким ущельем поперек гряды Туз-тау, о которой под именем Хо-янь-шань упоминалось уже много раз выше. В этом ущелье местами еще сохранились интересные развалины буддийских кумирен и монастыря, кельи которого целиком высечены в отвесных скалах красных песчаников; живопись, замечательная необыкновенной яркостью и свежестью своих красок, алебастровая штукатурка и даже деревянный переплет, служивший для последней основой, все это сохранилось здесь так хорошо, точно еще недавно в монастыре кипела жизнь и отправлялось богослужение! Говорят, что развалины эти всего более пострадали в 60-х годах, когда овладевшие Турфаном дунгане разрушили здесь множество келий, вдребезги разбили изваяния идолов и сорвали со стен барельефы; но и до сих пор местное население не перестает удивляться искусной живописи жившего здесь прежде народа, “уюлгур-калмаков", как они их называют.
                  Некогда, как известно, Турфан славился не только своим военным могуществом, но и богатством, искусство турфанских ремесленников приводило в восторг даже прихотливых китайцев; библиотеки были обширны, науки и грамотность процветали, внешняя же торговля имела такое развитие, какого никогда не достигала торговля в прочих промышленных округах Восточного Туркестана.
         Ныне от всего этого более уже ничего не осталось. Мало сказать, что торговля здесь пала — ее здесь вовсе не существует! Народ обнищал и погрузился в ничтожество.
         Какие же причины подготовили это сравнительно быстрое падение как благосостояния материального, так и умственного уровня в целом народе? Причин таких было много, но все они имеют характер более внешний, чем внутренний. Во-первых, политические невзгоды: усиление Джагатаидов на западе, стремление их подчинить себе Турфанскую область и силой привить здесь мусульманство, а затем — джунгарский разгром, самая полная эксплуатация кунтайшами средств этой страны, эксплуатация, вынудившая в конце концов большую часть населения бросить родину и бежать на восток, в пределы Западного Китая; во-вторых, замена уйгурского элемента пришлым — узбекским, а буддийской религии — мусульманством; наконец, события наших дней: дунганское восстание, хищническое управление китайских администраторов и их достойных сподвижников и воспитанников — ванов Лукчунских, непомерные подати и, как косвенная причина, общее обеднение всех народов, населяющих Центральную Азию.
         Почва Турфана издавна славилась своим плодородием; китайцы, описывая эту страну, сообщали, что земли в ней тучные и “производят все пять родов хлеба", что “просо и пшеница дают там два урожая", и что всевозможные плоды и самая разнообразная овощ не только родятся там в изобилии, но и отличаются превосходнейшим вкусом. Одновременно сообщались однако и такие факты, которые, по-видимому, находились во взаимном противоречии. Так, изображая климат Турфана до крайности сухим и знойным, а почву страны бедною естественными водами и притом на всем своем протяжении каменистою и песчаною, они описывали ее в то же время густонаселенною, и настолько многолюдною, что, например, даже Гаочанский владетель был в состоянии одновременно выставить в поле не менее десяти тысяч регулярного войска!
         Если известия эти в свое время были верны, если к тому же и площадь посева соответствовала густоте населения, то невольно рождался вопрос: из каких же источников добывалась вода, нужная как для орошения полей, так и для прочих потребностей жителей?   Вот почему всю остальную, потребную последнему, массу воды пришлось издавна добывать при помощи замечательных гидротехнических сооружений, известных в Турфане под тюркским названием “карызей".
(Кяхриз - традиционная подземная гидротехническая система в городах и селениях Азербайджана, Средней Азии и Ирана, совмещающая водопровод и систему орошения. Представляет собой подземный канал (глиняная горизонтальная штольня), соединяющий место потребления с водоносным слоем. Кяхризы, как правило, имели галерею с поперечным сечением, позволявшим свободно проходить людям, роющим кяхриз.-Гумбатов Гахраман)
Целые оазисы, как, например, Хан-ду (древнее Хан-хоро), Кара-ходжа-карысь, Сынгим (древнее Билу?) и другие своим существованием обязаны даже исключительно воде этих карысей; другие оазисы, как Турфанский, Пичанский, Туок, Кара-ходжа, Лукчин и Мултук только частью получают свою воду из упомянутых выше ручьев, главнейшим же образом заимствуют ее из карысей, устья коих выведены или в ключевые центры или же непосредственно в пределы культурного округа.
         Устройство карысей очень простое.
         В местности, известной населению неглубоким сравнительно залеганием водосодержащих слоев, роется головная “дудка", т. е. узкий и глубокий колодезь, который заканчивается в этих слоях; отступя сажени четыре, много, если уже пять, роется вторая такая же дудка, потом третья, четвертая, сотая до тех пор, пока их глубина не превысит сажени; тогда эти дудки, начиная с последней, от которой уже ведется арык, соединяются между собою каналом, прорезающим таким образом во всю их длину водосодержащие почвы. Ясное дело, что тогда в такую трубу устремляется вся вода этих последних, но, разумеется, в пределах, строго ограниченных ее всасывающею способностью. Для того, чтобы увеличить струю карысной воды, в магистральный канал проводятся ветви, если же нет для этого подходящих условий, то или несколько параллельных между собою карысей соединяют в один или удлиняют его еще новыми дудками. Но последний случай встречается сравнительно редко, так как с удалением от устья карыся глубина колодцев увеличивается постепенно и наконец достигает того максимума, который следует считать почти что предельным; так, например, головные дудки Хандуских карысей достигают в некоторых случаях глубины большей сорока саженей! Но на такой глубине и поддержка карыся становится уже трудной. Ремонт последнего выполняется при помощи все тех же дудок, которые раньше служили для проложения канала; потому в свою очередь они тщательно поддерживаются и зачастую укрепляются деревянными рамами; там не менее обвалы в них бывают не редки, а ремонт карысей не прекращается никогда.
         Все жители Турфана в большей или меньшей степени знакомы с устройством карысей, но только беднейшим его жителям приходится работать над исправлением этих последних, так как работа эта справедливо считается здесь столь же опасной, сколько и трудной. Зато жертвы катастрофы хоронятся всегда на общественный счет, а могилы их чтятся народом.
         Если посмотреть на Турфанскую область с высоты птичьего полета, то большая часть поверхности ее покажется нам точно изрытой какими-то гигантскими землеройками с тем . впрочем отличием, что значительные кучи земли не разбросаны здесь в беспорядке, но вытянуты стройными нитями. Это и есть карыси.
         В общей сложности карыси сооружение, столь же изумительное по своей громадности, сколько и по смелости замысла. Оно все внизу, на глубине десятков саженей, а потому и не импонирует на путешественника; между тем, если подсчитать сумму труда, употребленного турфанцами не только на прорытие всей этой сети подземных каналов, обеспечивающих существование многих сотен семей, но и на постоянную поддержку последних, то удивлению нашему не будет границ.
         Когда среди бесплоднейших каменистых степей Харюзы мы вдруг увидали оазис Хан-ду, то были поражены его красотой, оживленностью и богатством. Даже лучшие места в долине Зеравшана, этой издавна прославленной “жемчужине Востока", не в состоянии выдержать сравнения с тем, что мы здесь увидали.
         Это, в буквальном смысле этого слова, роскошнейший сад, какое-то в высшей степени благоустроенное поместье, где все дышит необычайным порядком и даже довольством. Террасовидно - подымающиеся поля, засеянные кунжутом (Sesamum indicum indivisum), ак-джугарой (Sorghum cernuum), хлопком и всевозможными иными культурными растениями и огороженные только линиями древесных посадок: айлантов и тутов, производят чрезвычайное впечатление отсутствием каких бы то ни было следов потравы на них; непроницаемая тень громадных вязов и тутов, среди которых вы едете, ирригационные канавы, по которым несутся струи холодной и чистой воды, наконец, даже дорога, изумительная своей необыкновенной опрятностью, вот первые впечатления при въезде в оазис. С каждым шагом вперед поражаешься все более и более; впереди, наконец, и селение... но это даже и не селение, а ряды ферм, утонувших в густой зелени тутов, абрикосовых и персиковых деревьев, яблонь и груш; виноградники и плющ (Clematis sp.) дополняют очарование... Среди селения вы объезжаете пруд с перекинутым через него легким, слегка дугообразно-изогнутым мостиком китайской архитектуры; по видимому пруд этот только в редких случаях видит солнце, до такой степени мощны карагачи, засаженные вдоль его берегов... Пруд среди каменистой пустыни, самой безжизненной из среднеазиатских пустынь! Не чудо ли это? И если вспомнить, что вся масса воды в Хан-дуском оазисе извлечена с глубины в 200 или даже более футов, то не правы ли мы остановиться в изумлении перед земледельцем Турфана, осилившим и пересоздавшим природу?
         Когда видишь все это, то невольно приходят на память легенды о великом прошлом Восточного Туркестана. Когда-то существовало в нем одновременно до 60 отдельных владений, теперь же не наберется здесь того же числа городов и местечек. Множество последних исчезло без всяких следов былого существования, и там, где некогда они были, тянется теперь такая же безотрадная пустошь, как и турфанская Харюза...
         Все путешественники утверждают, что местность на восток от Хотана изобилует значительными запасами подпочвенной влаги: “стоит здесь только копнуть, говорят они, чтобы показалась вода.
    К тому же настоящая хищническая эксплуатация этого богатого края китайцами началась только лет двадцать назад, а потому и не успела еще в корень подорвать благосостояния его жителей.
         Ниже мы увидим, как беспощадна и многообразна эта эксплуатация, готовящая Турфану страшные бедствия, а теперь постараемся познакомиться и с самым предметом этой эксплуатации — уроженцем Турфана.
         Вот и он перед нами. В среднем типе не столь красивый и статный, как сарт Русского Туркестана, он однако не менее последнего жив и подвижен. Скулы его выдаются сильнее вперед, глаза уже, но всегда выразительны, растительность на лице очень редкая. В общем телосложение его сухопарое, рост средний, грудь часто впалая. Производя впечатление физически слабого человека, он однако чрезвычайно вынослив, деятелен и неутомим. Мне кажется, вся организация его приспособлена к тому именно, чтобы быть сытым при самом ничтожном количестве пищи; и действительно, трудно даже представить себе, как мало он ест! И в этом, может быт, и следует видеть тот именно якорь, который спасает турфанский народ от повального разорения. Насколько он скромен в еде, настолько же он скромен и во всем остальном. Когда-то в Турфане выделывались прекрасные вина, приводившие китайцев в непомерный восторг; с введением мусульманства искусство это было совершенно забыто, и ныне турфанцы спиртных напитков, как кажется, почти вовсе не пьют. Одевается он также замечательно просто, но в то же время и очень опрятно. Одежда эта состоит из нижеследующих частей:
         длинной рубашки (куйнэк), сшитой из местной хлопчатобумажной материи — белой бязи (боз) и таких же штанов (дамбал), заправляемых в сапоги (пайпак) лошадиной кожи; из ватной кофты (джаймэк), застегивающейся на левом боку и настолько широкой, что ее приходится подпоясывать кушаком (путё), для которого берется обыкновенно или кусок бязи или 9 аршин (гез) ситцу, и, наконец, из тибютейки (допа) или же шапки с меховым околышем (коробок) обще-туркестанского типа.
         Более состоятельные заменяют джаймэк халатом, но последний входит в yпoтpeблeниe только по городам да и то преимущественно только среди людей пожилых и почтенных.
         Насколько нам удалось определить характер турфанца — скромность составляет его удел; я думаю, что у некоторых она переходит даже в забитость. Турфанец терпеливо выносит тиранию китайской администрации и своего природного князя, но, может быть, это только временно бездействующий вулкан? Во всяком случае он мало напоминает прежнего жителя этой страны, непокойного и вечно с кем-нибудь да воевавшего чешысца... Он предпочитает, по-видимому, мир да покой, а потому, хотя и ропщет, но все же лезет в ярмо, добровольно обращаясь в батрака каждого, кому не лень наживаться на счет этого добродушного человека; поэтому, мне кажется, нет страны, где бы ростовщичество было так распространено, как именно здесь.
         “Когда-то", говорили нам старики, мы переживали лучшие времена; тогда и народ был честнее... Воровство и обман строго наказывались, а теперь этих наказаний никто уже не боится"...
         Можно легко этому верить... У нас есть пословица: “бедность не порок, но хуже порока"... Сама судьба заставляет человека, попавшего в лапы ростовщика, изворачиваться, затем унижаться и наконец даже прибегать к недозволенным законом и совестью действиям. Подобное движение по наклонной плоскости вниз так хорошо всем известно, что о нем и распространяться долго не стоит. К тому же народ, управляемый не законами, а произволом, проходит здесь очень плохую школу нравственности; про Турфан же мы скорее, чем про какую-нибудь другую страну Востока, имеем право сказать, что закон существует здесь только для тех, кто богат.
         При всем том, благодаря своей аккуратности, трудолюбию и уменью довольствоваться самым малым, турфанец еще сводит кое-как с концами концы; при поверхностном взгляде он производит впечатление даже человека зажиточного: так всегда он опрятно одет и в таком порядке находится его крошечный дворик и прицепившиеся на краю последнего жилые покои.
         К турфанцам (уйгурам) решаемся отнести те слова, которые писались почтенным академиком Миддендорфом о тюрках Русского Туркестана.
         “Если мы с беспристрастием отнесемся к коренным чертам характера тюрков, которых частенько и жестоко ругали, то вскоре убедимся, что кроме прекрасных наклонностей к добру и немалых дарований, сарт бесспорно отличается поэтической мягкостью души. Я вовсе не хочу отрицать больших недостатков их и пороков; но они обращаются в нечто очень малое, если обратить внимание на то, при каких условиях выработалось то здоровое ядро, которое сохранилось в них и поныне"...

Г. Е. ГРУММ-ГРЖИМАЙЛО
Неизведанные страны Средней Азии

Григорий Ефимович Грумм-Гржимайло (5 (17) февраля 1860, Санкт-Петербург — 3 марта 1936, Ленинград) — русский путешественник, географ, зоолог и лепидоптеролог, исследователь Западного Китая, Памира, Тянь-Шаня (1884—1890), Западной Монголии, Тувы и Дальнего Востока (1903—1914). Открыл Турфанскую впадину.